Ретт Батлер

– Нет, милый, – бормотала Розмари. – Не сегодня.

Порой чувство вины брало верх, и тогда Розмари отвечала чересчур бодро:

– Сегодня прекрасно себя чувствую, Джон.

Муж проводил ночь с ней и на следующее утро, насвистывая, уходил из дома. Розмари отчаянно хотелось, чтобы он не свистел. От этого у нее болела голова.

Обоих радовала только маленькая дочь.

Отец говорил:

– Когда я возил Мэг в Уайт-Пойнт-парк, она в своей желтой шальке встала в двуколке и помахала солдатам ручкой. Один кавалерист, решив дать ответное приветствие, вытащил саблю; так ее скрежет по ножнам так напугал девочку, что бедняжка расплакалась!

Мать подхватывала:

– А знаешь, что наша проказница сделала со своими голубыми туфельками? Они никогда ей не нравились, и она велела Клео подарить их какой-нибудь бедной девочке. «У меня слишком много туфелек».

Вслед за Южной Каролиной из Союза вышли Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана и Техас.

И хотя январь выдался исключительно холодным – в Пьемонте даже выпал снег, – чарльстонцы не обращали внимания на неудобства при проведении Недели скачек, первой в независимой Южной Каролине.

Джон Хейнз отменил туристические рейсы в Нью-Йорк и Филадельфию, зато стал возить туристов из Ричмонда и Балтимора.

Знатоки лошадей утверждали, что состязание Джиро Лэнгстона Батлера и Альбина Джона Кэнти стало самым захватывающим за сотню лет; поговаривали, будто Батлер поставил на Джиро 25 000 долларов.

Общество святой Сесилии давало бал, и Ирландский зал украсили в патриотических мотивах. На стенах пестрели яркие флаги чарльстонских ополченцев, а над танцевальной площадкой распростерся нарисованный свирепый, чуть косоглазый орел.

В петлице организатора бала Джона Хейнза красовалась белая бутоньерка.

Оркестр Общества был составлен из домашней прислуги, освобожденной от обычных обязанностей. В Чарльстоне ходила шутка, что Гораций, дирижер, не может прочитать ни одного значка в нотах, которые он суетливо раскладывал перед собой на пюпитре. Тем не менее разношерстный оркестр исполнял величавые французские кадрили, а также буйные шотландские рилы, больше нравившиеся молодым – тут отличался Кассиус со своим банджо.

В этот вечер на грани войны чарльстонские дамы были прекрасны, как никогда. Вот за таких грациозных и смиренных юных дев бравые мужчины готовы были сражаться и умирать. Небывалая эта красота запомнилась навсегда.

Кавалеры ощущали гордость ответственности, им выпавшей. Но за видимой бравадой у каждого молодого человека скрывалась отчаянная надежда, что он выдержит испытание, когда настанет час.

Военная лихорадка доводила веселье до истерического возбуждения. Сдадут ли федералы форт Самтер или их придется обстреливать, чтобы заставить капитулировать? Выйдут ли из Союза Виргиния и Северная Каролина? Лэнгстон Батлер с Уэйдом Хэмптоном отправились в Алабаму, где в Монтгомери намеревались принять участие в выборах временного президента новых Конфедеративных Штатов Америки[13]. Тумбе, Янси, Дэвис[14] – кто станет героем дня?

– Джейми, – сказала Розмари, – почему ты не в форме?

– В форме я похож на зазнавшуюся обезьяну, – признался стройный юноша.

Розмари от волнения вспыхнула.

– Мы готовимся к войне, Джейми! Самой страшно это говорить, но надеюсь, что она все же разразится.

– Вот и Эндрю такой кровожадный. – Фишер содрогнулся. – Посмотри на него. Надел шпоры на бал! Ну и ну.

Раванель улыбнулся Розмари.

Но она не встретилась с ним глазами.

– Да что с тобой, Джейми?

Молодой человек пожал плечами.

– Яне отличаюсь воинственностью. Конечно, я буду сражаться, если нужно, но война чертовски неприятная штука… – Его губы скривились в ироничной улыбке. – Во что она превратит наших коней? Волнует ли политика лошадей?

Джулиет Раванель легонько стукнула веером Джейми по локтю. В те дни мисс Раванель была очень востребована, поскольку занималась вышиванием полковых знамен, а новое видное положение смягчило ее характер. Платье из тафты имело эффектный вырез и хорошо сидело; увы, пурпурный цвет совершенно не шел Джулиет.

– Миссис Хейнз, – она насмешливо присела в реверансе, – разве это не настоящий праздник? У вас все танцы расписаны?

– Те, что не взял Джон, разобрали его престарелые родственники. Лысеющие мужчины со вставными зубами и несвежим дыханием жаждут поухаживать за очаровательной родственницей.

Мисс Раванель просмотрела свою карточку.

– Джейми, у меня свободны два вальса и один променад[15].

– Обещаешь не вести?

Улыбка Джулиет обдала его ледяным холодом.

Джону Хейнзу удавалась кадриль при условии, что партнерша бережет ноги в замысловатых фигурах. Во время танца на губах Розмари застыла улыбка.

– Прости, дорогая, – шептал муж. – О господи, до чего я неуклюжий.

Она чувствовала на спине его руку, плоскую, как блюдо для мяса, а вторую – на талии, тяжело, по-хозяйски обнимавшую ее. Поклонившись после танца, Джон с жаром сказал:

– Розмари, ты самая красивая женщина в зале. А я – самый счастливый муж во всей Южной Каролине.

Розмари боролась с желанием высвободить руку.

– Только в Южной Каролине? – вымолвила она.

– Во всем мире. На каждом континенте этого благодатного мира! – Пухлые теплые губы поцеловали ей руку.

Когда они снова встали в пару для кадрили, в дверях возникло какое-то движение и к ним поспешил служащий с верфи. Джон, наклонив голову, слушал, что тот шепчет ему на ухо.

Хейнз обернулся к жене.

– Дорогая, я должен идти. На берег выгрузили боеприпасы, которые, похоже, предназначались для янки. Отдай мои танцы другим. Не хочу портить тебе вечер.

Розмари пообещала так и сделать.

Спустя десять минут после ухода Хейнза рядом с ней оказался Эндрю Раванель. От него сильно пахло ромом и немного потом. Он чересчур низко склонился.

– Розмари…

– Капитан Раванель, разве мы разговариваем?

Эндрю грустно улыбнулся.

– У тебя есть все основания сердиться. Я самый худший мерзавец во всех Низинах.

– В последний раз, когда мы близко общались, вы скомпрометировали меня, сэр. Полагаю, что своим замужним положением я обязана именно вам.

– И что, стало хуже? Джон Хейнз – муж… неплохой.

Розмари прищурилась.

– Берегитесь, сэр.

Брови Раванеля взметнулись в притворном изумлении.

– Если я вас снова обидел…

– Я еще не простила прежнюю обиду, – перебила Розмари.

– Я сам себя не могу простить! Я глаз не сомкнул, все думая, можно ли как-то рассчитаться за тот безумный поцелуй. Но, Розмари, разве в тот момент мы владели собой? О боже! Никогда не забуду, как… Терпеть не могу иронию. А вы разве нет? Какая ирония, что мое признание в любви разделило нас – обоих отнесло в чужие объятия.

– Признание в любви? Капитан, разве я похожа на дурочку? Думаете, я поверю, будто вы сделали это, чтобы признаться в любви?

Эндрю приложил руку к груди.

– Когда меня смертельно ранят, где-то на далеком поле битвы, последние мысли будут об этом поцелуе. Неужели вы отпустите меня на войну, не станцевав со мной хотя бы вальс?

– В момент смерти, сэр, последние мысли обычно о любимой. Когда вы отправитесь в вечность, перед вашими глазами будет лицо Шарлотты, а не мое. Если, конечно, новая пассия не отодвинет Шарлотту в сторону.

Эндрю вспыхнул, потом рассмеялся так заразительно, что соседние пары улыбнулись. Он вновь прижал руку к сердцу:

– Розмари, верности не обещаю, но гарантирую безраздельное обладание моими последними мыслями.

– В любом случае, войны не будет.

– Будет, милая Розмари. Наши мундиры выглажены, клинки наточены, а пистолеты заряжены… О, музыканты настраиваются! Я не забыл, как ты прекрасно танцуешь.

Танец с Эндрю Раванелем был блистательной, опасной игрой. Эндрю предвидел каждое ее движение и усиливал его.

Музыка – один из вальсов Штрауса на три четверти – кончилась слишком скоро. Пока другие танцоры кланялись своим партнершам, Розмари обмахивалась веером.

– Еще?

Эндрю Раванель станцевал с ней все записанные за Джоном Хейнзом танцы.

Во время первой перемены бабушка Фишер оттащила Розмари в сторону.

– Шарлотта вся в слезах! Розмари, думай что делаешь!

Но Розмари была не в силах думать. Слишком долго она отказывала себе.

В полночь, после кадрили, пары направились в столовую освежиться. Мужчины вышли на веранду покурить, и в душную столовую с высоким потолком донесся аромат табака. Люди, которых Розмари знала всю жизнь, старались не встречаться с ней глазами. Ее будто не замечали.

– Семь бед – один ответ… – пробормотал Эндрю ей на ухо, а потом позвал: – Кершо, эй, ты, прохвост, поужинаешь с нами?

«С нами»? У Розмари не было намерения становиться «нами».

– Нет, – выпалила она, выдернув руку из ладони Раванеля.

Мужчины расступились, когда Розмари сбежала на веранду. По ту сторону улицы, на пороге салуна Гэррити, в круге света от газового рожка пьяные ополченцы горланили песни.

Проклятье!

К ней подошла Констанция Фишер, поплотнее запахнув шаль.

– Деточка, где твоя накидка?

Розмари замотала головой.

– Должна сказать, милая…

Слезы залили щеки Розмари.

– О, миссис Фишер, какая же я глупая. Что я наделала?

Пожилая женщина немного смягчилась.

– Деточка, ты совершенно неразумна.

– Что подумает Джон? А Шарлотта?

– Я бы на ее месте… – начала Констанция.

– О, бабушка Фишер! Что же мне делать? – Розмари судорожно сжала перила.

Миссис Фишер обняла ее за плечи.

– Будешь делать то, что все женщины в Чарльстоне. Принимать маленьких мулатов, которые похожи на своих отцов как две капли воды; просыпаться от шагов пьяного мужа, который едва держится на ногах… и сохранять улыбку на лице, притворяясь, что на все воля Божья и все – абсолютно все – идет как надо.

Остаток вечера Розмари просидела с Констанцией Фишер. Когда Эндрю Раванель попытался подойти, бабка жены отогнала его свирепым взглядом.

Эндрю закружился с самой молодой и самой хорошенькой девушкой на балу. Та не сводила с кавалера восхищенных глаз.

«Он просто как магнит, – подумала Розмари. – А разве магнит думает о последствиях?»

Поздно вечером в дверях засуетились. Джон Хейнз поспешил к жене, сияя от удовольствия. Он отклонил назойливо предлагаемую руку Джулиет Раванель.

– Пожалуйста, в другой раз, Джулиет.

Темноволосый джентльмен, проследовавший за ним в Ирландский зал, отдал свой плащ лакею. Гораций, дирижер, растерялся, и оркестр сбился с ритма. Один за другим танцующие останавливались, оборачивались, пристально смотрели на вошедших.

Розмари ахнула.

Красная гвоздика украшала широкие лацканы бархатного сюртука Ретта Батлера, кружевная манишка сияла ослепительной белизной, запонками служили золотые самородки величиной с горошину. В руках, которые стали гораздо крупнее, чем помнилось Розмари, он держал широкополую плантаторскую шляпу.

– Вечер добрый, капитан Батлер, – сказал Гораций. – Сколько времени не видели вас!

– Добрый, Гораций. А ты… ты, должно быть, Кассиус, на банджо играешь? О тебе слава идет, сынок. О твоей игре уже поговаривают в Новом Орлеане.

Кассиус тронул струны.

– Спасибо, сэр. По-моему, все слышали о капитане Батлере.

Ретт поднял руки.

– Пожалуйста, продолжайте танцевать, не стоит из-за меня прерывать праздник. У нас порядком поводов веселиться. Кто бы мог предвидеть, что бравый Чарльстон разбудит спящего федерального великана? – Батлер поклонился, и его черные волосы блеснули.

– Эдгар Пурьер, вы теперь офицер… А это Генри Кершо? Господи, лейтенант Генри Кершо? И мой старый друг Эндрю…

Эндрю Раванель онемел от изумления.

Морщинки от частого смеха в уголках глаз брата Розмари были такими знакомыми и милыми. Как она могла забыть, что он столь элегантен? Розмари направилась к нему, словно во сне.

Глаза его стали серьезны.

Кассиус, взяв первые нежные ноты пьесы «Спи, моя милая» Стивена Фостера, остановился.

– Малютка Розмари, ненаглядная сестренка! – Глаза Ретта увлажнились, когда он сжал ее руки. – Окажи мне честь, станцуй со мной.

Глава 9

Барбекю на плантации в Джорджии

Ретт Батлер не чувствовал себя таким беспомощным уже двенадцать лет, с той самой ночи, когда жизнь потеряла всякий смысл и он с отчаяния напился на крыльце полковника Джека.

Форт Самтер обстрелян! Думают эти глупцы, какую игру затеяли?

– Я получу груз на станции, мистер Кеннеди, – сказал Ретт. – Мой банк в Атланте оплатит чек.

Фрэнк Кеннеди, поглаживая жиденькую рыжую бороду, перевернул чек Батлера, будто ожидал найти надпись с обратной стороны.

– Да, конечно, – произнес он. – Конечно…

– Если вас что-то беспокоит…

– О нет, мистер Батлер! – Кеннеди чересчур энергично замотал головой.

Они вдвоем стояли в зале магазина Кеннеди в Джонсборо. С балок свисали деревянные ясли для сена, копченые окорока, вилы, а ряды полок полнились одеждой и хозяйственными товарами. В магазине не продохнуть было от запаха мелассы и соснового дегтя.

Надо же, почтенные жители Чарльстона, и Лэнгстон Батлер среди них, разожгли войну! Что за надутые, проклятые глупцы, а еще распевают гимны в церкви!

Негр-продавец осторожно наполнял глиняный кувшин скипидаром, другой подметал пол. Несмотря на неказистую внешность, Кеннеди был влиятельным человеком, владельцем пятидесяти рабов, второго по величине магазина в Атланте и плантации в Джорджии, дававшей первосортный хлопок.

Ретт купил у Кеннеди собранный урожай, который должен принести верную прибыль. И полагалось бы ощущать подъем.

А он чувствовал себя отвратительно.

– Ваша деловая репутация безупречна. – Кеннеди сморгнул и осекся. – Я имею в виду…

Ретт без всякого выражения посмотрел на него в упор.

– Некоторые утверждают, что я ренегат?

Кеннеди провел рукой по волосам.

– Не обижайтесь, сэр. У меня и в мыслях не было вас обидеть.

Он сложил чек Ретта и сунул его в бумажник.

– Слушайте, Батлер, вы сегодня заняты? Не желаете провести день за городом? Джон Уилкс устраивает пикник по случаю обручения сына. Приглашаются все. Гостеприимство в Двенадцати Дубах… не могу найти слов… – в поисках хвалебного определения торговец даже замер, – просто легендарное! – Он указал куда-то на север. – Почти возле Атланты. Поедемте! А я доставлю вас к поезду вовремя.

Поскольку поезд отбывал не раньше десяти вечера, а день, проведенный в гостинице Джонсборо, показался бы Ретту в его мрачном расположении духа вечностью, он принял неожиданное приглашение Фрэнка Кеннеди. Тривиальные решения меняют нашу жизнь гораздо чаще, чем мы готовы в этом признаться.

Двуколка Кеннеди неспешно катилась мимо зарослей нежно алеющего багряника. От кустов линдеры шел пряный аромат. В чаще призрачно мерцал кизил.

Северная Джорджия сейчас во всей красе, екнуло сердце Ретта. Он провел зиму в Манхэттене, где война была главной темой для разговоров в каждой столовой, в каждом клубе. Ретт слышал речь Авраама Линкольна в колледже Купер-Юнион и подумал, что этот нескладный длиннолицый северянин станет серьезным противником. Сотни тысяч янки формировались в полки.

Батлер съездил в Нью-Хейвен, где оружейник поведал обходительному гостю, что не может найти нужное оборудование.

– У меня заказов больше, чем я в состоянии выполнить, – пожаловался он. – Батлер, вы не поможете мне найти станок для обточки стволов?

Одним воскресным днем Ретт совершил поездку на Бруклинскую верфь, где строили сотни военных судов. Там и сям слышались удары молота, корпуса покрывали медью, маляры красили, стоя на лесах, сотни женщин шили паруса… В воскресенье.

А на юге готовились встретить Голиафа по всем правилам рыцарского поединка.

Черт бы побрал этих глупцов!

Ретт Батлер любил Юг: его мягкую обходительность и гостеприимство, вспыльчивость сразу вслед за томной медлительностью. Но если какое-то явление было неприятным, южане в него не верили.

Фрэнк Кеннеди неверно истолковал молчание Ретта. Видя в нем беспокойство незваного гостя, Фрэнк неуклюже стал успокаивать партнера: мол, хозяин дома, Джон Уилкс, джентльмен старой закваски, а его сын, Эшли, хоть и молод, тоже, конечно, старой закваски. Невеста Эшли, Мелани Хамильтон, – изящная малютка, но с изюминкой.

Не получив никакого ответа, Фрэнк пустился перечислять молодых гостей: Тарлтоны, Калверты, Манро, Фонтены.

– Когда Тони Фонтен прострелил Бренту Тарлтону ногу, оба были пьяны в стельку и только посмеялись!

Кеннеди потряс головой: осторожный человек, наполовину завидующий безрассудству.

Ретт Батлер не был настолько сентиментальным, чтобы не извлекать выгоды из заблуждений южан. Юг выращивал две трети мирового урожая хлопка, и Ретт предчувствовал, что флот Линкольна заблокирует южные порты. Тогда цены на хлопок взлетят до небес. Свой урожай следует вывезти на Багамы, пока корабли федералов не закрыли все выходы.

Выручить можно было много, однако горечь от этого не уменьшалась. Ретт чувствовал себя взрослым, наблюдающим, как дети играют в игры: кричат, жестикулируют, изображают из себя индейцев… С напыщенным видом они играли в войну.

Батлеру хотелось разрыдаться. Он был не в силах прекратить эту игру.

От молчания гостя Фрэнку Кеннеди было не по себе.

– Джон Уилкс – не мужлан неотесанный, мистер Батлер. Ничего подобного! У него большая библиотека, сотни книг! Джон читает все, что положено джентльмену, и сынок, Эшли, идет по его стопам. Как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. Еще там будет Джеральд О’Хара. Отличный парень! Из Саванны приехал. Сам он не оттуда, конечно, нет. Из Ирландии. А я против ирландцев ничего и не имею. Дочка у него, Сьюлин, уж больно хороша, хотел бы и дальше с ней компанию водить, потому не могу против ирландцев выступать, ха-ха!

Кеннеди обернулся в ожидании ответа – и встретил отчужденный взгляд.

– Во всяком случае, – заполнил Фрэнк молчание, – Джеральд купил плантацию Тара, вот и оказался в округе Клейтон. А Сьюлин просто персик! – Фрэнк хлопнул по колену для большей выразительности. – Настоящий персик из Джорджии.

Дальше поехали молча.

Ретт вспоминал Чарльстон, где его бывшие школьные товарищи встали к орудиям и обстреливают из пушек форт Самтер.

Удастся ли ему уговорить Розмари с Джоном уехать с Юга?

«Пока не кончится эта лихорадка, Джон. В Калифорнии для таких, как ты, много возможностей. Или в Лондоне. Разве ты не мечтаешь свозить дочь в Лондон? Или Розмари…»

Эндрю Раванель и Розмари вызвали скандал на том патриотическом балу, и Джон с Розмари теперь не разговаривали.

– Моя Сьюлин может быть чертовски ядовитой, – опять заговорил Кеннеди. – Но потом быстро раскаивается. Вы человек бывалый, Батлер, понимаете, о чем я.

Они вброд переправились через речку Флинт, и лошадь быстро затрусила вверх по склону. Показался особняк плантатора с плоской крышей и множеством дымовых труб. Он был меньше Броутона, но все же довольно велик. Толстые коринфские колонны поддерживали крышу, затенявшую широкие веранды с трех сторон дома.

– Сами увидите, – настаивал Фрэнк Кеннеди, – гостеприимство в Двенадцати Дубах легендарное!

На подъезде к дому была сутолока: всадники спешивались, пассажиры выходили из экипажей. Негры-конюхи отгоняли их в сторону, а гости обменивались восторженными приветствиями с соседями, с которыми не виделись с прошлой недели.

Острый запах жареной свинины мешался с дымом от пекановых поленьев.

На веранде девушки в очаровательных нарядах флиртовали с кавалерами, одетыми в узкие серые брюки и льняные рубашки с жабо. Старшие в семье обсуждали хвори и снадобья, дети носились, как деревенские ласточки, по лужайке.

Неужели это последний славный, благостный день на Юге? Неужели Югу пришел конец?

Фрэнка и Ретта встретили седовласый аристократ с молоденькой родственницей.

– Джон Уилкс и его дочь Милочка Уилкс, а это Ретт Батлер. У нас сегодня были дела, и я подумал, что неплохо бы сбежать ненадолго от забот. Надеюсь, Джон, ты не возражаешь?

– Мой дом открыт каждому джентльмену, – просто ответил Уилкс. – Добро пожаловать в Двенадцать Дубов, сэр.

– Вы очень добры.

– Что у вас за акцент, сэр?

– Родился и вырос в Низинах, сэр.

Уилкс наморщил лоб:

– Батлер… Ретт Батлер… Кажется, припоминаю…

Проблеск в глазах пожилого джентльмена подсказал Ретту, что хозяин дома на самом деле «припомнил», но улыбка Уилкса осталась неизменной.

– Ну, не важно. Том, неси напитки гостям! Мистер Кеннеди и мистер Батлер порядком устали в дороге.

Милочка Уилкс замахала руками.

– Папа, смотри! Это приехали О’Хара! Фрэнк Кеннеди! Как вам не стыдно? Разве вы не поможете Сьюлин сойти вниз?

Фрэнк поспешил выполнить свои обязанности. Вежливо кивнув хозяину, Ретт удалился в тихий угол веранды. Он жалел, что пришел.

Двенадцать Дубов жужжали, как пчелиный рой в период спаривания. Сегодня наметятся свадьбы и, без сомнения, вспыхнет пара скандалов. Ароматы цветов и французских духов в сочетании с весельем, флиртом и шутками создавали романтическую атмосферу, такую новую, необычную, словно ни один мужчина и ни одна женщина никогда не испытывали подобного прежде.

Взгляд Ретт остановился на молоденькой девушке в зеленом бальном платье. Сердце его учащенно забилось.

– О боже! – прошептал он.

Ее нельзя было назвать ослепительной красавицей: острый подбородок, слишком сильная нижняя челюсть. Она была по-модному бледна – дамы никогда не подставляли свою кожу под яркие лучи солнца – и необычно оживленна. Ретт заметил, как она коснулась руки молодого щеголя – интимно и в то же время небрежно.

Почувствовав взгляд Ретта, девушка подняла голову. На секунду взгляды зеленых и черных глаз встретились, затем она отвернулась и продолжила о чем-то кокетливо болтать со своим поклонником.

Забыта угроза войны. Забыто опустошение, которое он предвидел. В душе Ретта Батлера пробилась надежда, как целебный источник.

– Бог мой! – Ретт облизнул внезапно пересохшие губы. – Она такая же, как я!

Сердце его успокаивалось. Он отвернулся, улыбаясь самому себе. Давно уже он не глупел при виде женщины.

Идя на запах, он обогнул дом и оказался на барбекю. Среди деревьев были расставлены столы для пикника, покрытые бельгийским полотном. На столах было английское серебро и французский фарфор. Ретт сел за стол, где оставались незанятые места. Слуга поставил перед ним тарелку и бокал вина. Мысли его вернулись к той девушке. Но он тряхнул головой, словно отгоняя эти мысли, и выпил второй бокал.

Свинина приятно пахла дымком, а картофельный салат представлял собой идеальную смесь кислого и сладкого. Но два подвыпивших молодых человека в конце стола сердито смотрели на незнакомца. Наверняка они сейчас скажут что-нибудь такое, что нельзя будет проигнорировать. Ретт отказался от десерта и отошел в тень могучего орехового дерева, чтобы выкурить сигару. Когда Джон Уилкс присоединился к нему, Ретт сделал комплимент хозяину:

– Такое гостеприимство, как у вас, сэр, кончается на границе Мейсон – Диксон. Гостеприимство не может вынести американских зим.

– Вы слишком добры. Мистер Кеннеди сказал мне, что вы недавно были на севере.

– Да, сэр.

– Они будут драться?

– Будут. Авраам Линкольн не выбросит белого флага.

– Но конечно, наша храбрая молодежь…

– Мистер Уилкс, я человек новый для вас, но вы приняли меня в своем доме. Я думаю, это качества доброго самаритянина. Я благодарен, сэр.

– Слишком благодарен, чтобы сказать своему хозяину, что вы думаете о шансах конфедератов?

– Мистер Кеннеди говорил, что у вас отличная библиотека. Может быть, потом вы покажете ее мне.

Та зеленоглазая девушка в бальном платье сидела в окружении своих кавалеров. Пуфик из красного дерева вполне мог быть ее троном. Она была принцессой. Нет, молодой королевой среди своих фаворитов. Девушка охотно отвечала на комплименты и шутки, словно она была инженю, играющая первую в жизни главную роль.

– Вздор! – высмеяла она неумелую остроту поклонника.

Несмотря на явное недовольство Сьюлин О’Хара, Фрэнк Кеннеди принес лакомства зеленоглазой девушке, хотя любой из слуг Уилкса мог выполнить эту обязанность. Ретту даже показалось, что этот человек сейчас встанет на колени.

Уилкс проследил за взглядом Ретта.

– Скарлетт О’Хара. Красива, не правда ли?

– Скарлетт. – Ретт повторил имя, словно смакуя его. – Да, красива.

– Боюсь, наша Скарлетт – любительница разбивать сердца.

– Она еще не встретила мужчину, который понимал бы ее.

Уилкс неправильно воспринял сдержанность Ретта и нахмурился.

– Разве молодую девушку не должны интересовать только кавалеры и балы? Вы хотели бы, чтобы Скарлетт забивала свою красивую головку войной, армиями и политикой?

– Надеюсь, ей никогда не нужно будет заниматься этим, – ответил Ретт. – Есть куда худшие вещи, чем красота и невинность.

– Мой сын Эшли вступил в армию.

Уилкс показал на стройного молодого человека, который сидел, положив ногу на ногу, около девушки, наверное своей невесты. Эшли Уилкс был сыном своего отца: высокий сероглазый блондин с манерами весьма самоуверенного аристократа. Его невеста очаровательно смеялась какой-то приватной шутке.

Уилкс излил душу этому незнакомцу именно потому, что Ретт был незнакомец.

– Некоторые мои знакомые – влиятельные дальновидные люди – отправили своих сыновей в Европу.

– Мистер Уилкс, нам остается только принимать трудные решения.

Уилкс тяжело вздохнул.

– Думаю, вы правы. – Он снова стал хозяином. – Прошу прощения. Мне кажется, близнецы Тарлтон слишком много времени уделяют бренди.

Скарлетт флиртовала, с притворной скромностью принимая каждый комплимент, хотя они ей очень льстили. Время от времени она бросала взгляды из-под опущенных век на… молодого Уилкса? О да, это так. И Ретт поймал ее на этом.

Что-то шепча поклоннику, Скарлетт смотрела через его плечо на Уилкса. Когда она встретилась взглядом с Реттом, он засмеялся. Потому что он понял. О да, он понял. Эта покорительница сердец использовала очарованных мужчин, чтобы вызвать у Эшли ревность. Ради Уилкса она очарует любого мужчину, даже такого, как Фрэнк Кеннеди, который был не так свободен, как ему хотелось бы.

Очевидно, покорительница сердец жаждала предмета желаний другой женщины. Бедное, чудное, несчастное дитя!

Услышав смех Ретта, Скарлетт О’Хара покраснела до корней волос и загородилась поклонниками.

Это было неизбежно. Какой-нибудь глупец все равно скажет то, о чем каждый из присутствующих пытался не упоминать. Фатальные слова «форт Самтер» были произнесены, и романтическое настроение весеннего вечера исчезло как сон.

– Через месяц мы разобьем янки, – пообещал один кавалер.

– Через три недели, – предположил другой.

– Черт – прошу прощения, дамы, – у них кишка тонка сражаться.

– Любой южанин может побить четырех янки.

– Клянусь Богом, если они хотят сражения, они его получат.

Один старик, пораженный болезнью Паркинсона, что-то бессвязно кричал и угрожающе размахивал тростью. Лица у всех были красные то ли от вина, то ли от эмоций, а может быть, и от того и от другого.

Когда молодого Уилкса спросили, что он думает по этому поводу, он сказал, что, если нужно, он будет сражаться, конечно, но война обещает быть ужасной.

Та бесподобная девушка с обожанием смотрела на своего героя.

– А вы, сэр, – обернулся Уилкс к Ретту, – мой отец говорил, что вы провели некоторое время среди наших бывших соотечественников.

Вот так случилось, что Ретт Батлер высказал все, о чем он пообещал себе не говорить. Даже зная, что слова его будут напрасны, он говорил это людям, которые его не слышали.

– Я отвечаю только перед моей совестью. Я не буду участвовать в войне, которая разрушит все, что мне дорого.

– Вы не собираетесь сражаться за свою родину? – крикнул один юноша, не веря своим ушам.

Молодые люди окружили незнакомца. Поклонники королевы поднялись, чуя ренегатство.

Взявшись за гуж, не говори, что не дюж.

Как школьный учитель, поучающий тупых учеников, Ретт описывал Северные штаты – «Страну янки» с ее огромными заводами и немолчным гулом фабрик. Он говорил о ее богатствах – золоте Калифорнии и серебре Невады, которыми конфедераты не обладают. Он подробно объяснял, почему Англия и Франция никогда не признают Конфедерацию.

– Это не война генерала Вашингтона, господа. На этот раз Франция нам не поможет.

Молодые люди подошли ближе. Никто не улыбался. Стало тихо, как перед грозой.

– Я видел то, чего никто из вас не видел. Десятки тысяч иммигрантов будут сражаться на стороне янки. У них фабрики, литейные цеха, верфи, железные и угольные копи. У нас этого нет. У нас есть только хлопок, рабы и высокомерие. Янки поколотят нас, вот увидите.

Носовым платком с монограммой Ретт смахнул пылинку с рукава.

Слышно было, как жужжали насекомые. Где-то слуга уронил тарелку, на него зашикали. Сохраняя невозмутимость, Ретт смеялся про себя. Несмотря на его намерение молчать, он оскорбил всех. Эта девушка развязала ему язык, и он, словно отличник, блестяще ответил урок. Ретт повернулся к Джону Уилксу:

– Ваша библиотека, сэр. Я был бы признателен вам, если бы смог увидеть ее сейчас.

Уилкс обратился к своим гостям:

– Дамы и господа, извините нас. Я попросил мистера Батлера откровенно высказать свое мнение о шансах конфедератов, и он высказал его. – Уилкс слегка улыбнулся. – Может быть, слишком откровенно. Если у кого-то есть возражения, поделитесь ими со мной… – Хозяин предостерегающе поднял палец. – Лично.

Повернувшись к Ретту, он сказал:

– Наша библиотека? Сэр, я не верю, что в Клейтон-Каунти есть лучше.