Ретт Батлер

Впрочем, у Джейми Фишера было доброе сердце, в чем ему не хотелось признаваться, поэтому эти новости он воспринял критически.

– Ретт играет в покер, – заявил он сестре. И, понизив голос до шепота, добавил: – На деньги!

– Конечно, – отвечала рассудительная Шарлотта. – Он ведь должен как-то себя обеспечивать, верно?

И хотя девочки не были осведомлены обо всех грехах Ретта, они знали, что этих грехов множество. Однажды утром, когда добросердечная Шарлотта в очередной раз назвала подругу «бедной Розмари», та заехала Шарлотте в глаз. Испуганный ребенок разрыдался, а Розмари тут же бросилась к ней в объятия, утешать, как часто бывает с маленькими девочками.

В один прекрасный день, когда бабушка Фишер вошла в комнату, Шарлотта забыла про тост, на который намазывала варенье из красной смородины, а Розмари поставила чашку с чаем на стол.

Бабушка Фишер сжала руки от волнения. Она пристально вгляделась в лицо Розмари, как будто ища в нем ответ.

– Бабушка, – спросила Шарлотта, – что-нибудь не так? Констанция Фишер покачала головой и выпрямилась.

– Розмари, тебя в прихожей ожидает посетитель.

– Посетитель, бабушка? Ко мне?

– Твой брат Ретт пришел тебя навестить.

В памяти Розмари тут же возник волк с обложки книги сказок, и она в ужасе взглянула на Шарлотту.

Бабушка сказала:

– Дитя мое, ты не обязана с ним видеться. Если хочешь, я ему откажу.

– Он опозорен, Розмари, – заволновалась Шарлотта. Розмари решительно сжала губы. Теперь она подросла и не боялась увидеть сказочного волка. Кроме того, Розмари было любопытно: отразятся ли грехи брата на его внешности? А вдруг у него горб или он весь лохматый и с длинными когтями? Или воняет чем-нибудь?

Идя по холлу, бабушка сказала вполголоса:

– Розмари, не стоит говорить отцу о визите брата. Ретт Батлер оказался вовсе не похож на тощего старого волка. Он был молод и высок, черные волосы блестели как вороново крыло. На нем красовался сюртук светло-палевого цвета, а в больших руках он привычно сжимал широкополую черную шляпу.

– Кого я вижу? Ты не должна меня бояться, малышка. Стоило Розмари взглянуть в смеющиеся глаза Ретта, как волк был забыт навсегда.

– Я не боюсь, – произнесла она храбро.

– Бабушка Фишер назвала тебя искоркой, – сказал ей Ретт. – Я верю, что это так. И пришел сегодня пригласить тебя покататься.

– Как бы мне не пришлось пожалеть об этом. Скажи на милость, как ты умудрился вылететь из Вест-Пойнта? Впрочем, – тут Констанция Фишер подняла ладонь, – не знаю и знать не хочу. Но Джон Хейнз о тебе высокого мнения, а Джон разумный человек. Если отец проведает, что ты был здесь, он…

Ретт усмехнулся.

– Придет в ярость? Ярость – верный спутник моего отца.

Отвесив почтительный поклон, молодой человек продолжил:

– Я вам обязан, бабушка Фишер. Розмари будет дома к ужину.

С этими словами он встал на колени, чтобы быть вровень с Розмари.

– Сестренка Розмари, у меня есть конь, быстрый как ветер, и самая легкая двуколка во всей Южной Каролине. Хочешь полетать?

В тот день Розмари познакомилась с Текумсе, трехлетним мерином-моргаем Ретта. Двуколка являла собой плетеное кресло на больших колесах, чьи спицы были не толще пальцев брата. Текумсе побежал вначале рысью, а когда Ретт Батлер послал его в галоп, коляска буквально взмыла над дорогой.

Когда Розмари налеталась досыта, Ретт вернулся к бабушке Фишер и внес девочку в дом. Розмари никогда не было так покойно, как у брата на руках.

В свой второй приезд Ретт взял Розмари кататься по морю. Все на пристани, казалось, знали его. Шлюп, на борт которого они поднялись, принадлежал свободному негру, называвшему ее брата по имени. А когда тот пожал руку негра, Розмари совсем удивилась.

Чарльстонская гавань была в тот день заполнена рыболовецкими суднами, прибрежными кечами и океанскими шхунами. Вход в гавань защищал форт Самтер, на его парапете развевался флаг США. В открытом океане волны были выше, и Розмари насквозь промокла от брызг.

Когда они вернулись к бабушке Фишер, загорелая и усталая Розмари была задумчива.

– Что с тобой, моя маленькая?

– Ретт, ты меня любишь?

Брат погладил ее по щеке.

– Больше жизни.

Конечно, Лэнгстон узнал, что сын был у Фишеров, и перевез Розмари в Броутон.

Месяц спустя Розмари посреди ночи разбудил экипаж, несшийся по улицам, – то был экипаж бабушки Фишер – и вот уже, сонную, ее горячо обнимает Шарлотта.

– О, Розмари, мне очень жаль, что так получилось, – шепчет она.

Именно тогда Розмари Батлер узнала о том, что на рассвете ее брат Ретт должен драться на дуэли с Шэдом Уотлингом, тем самым Уотлингом, который однажды убил козодоя, отстрелив ему голову.

Рассвет наступил – и перешел в утро. Услышав далекие выстрелы, миссис Батлер бросилась к раскрытому окну, всматриваясь в даль прищуренными близорукими глазами.

– Наверное, охотники, – сказал Джулиан, брат Ретта. – Стреляют странствующих голубей на продажу.

Евлалия, супруга доктора Уорда, кивнула.

Теплая рука Шарлотты нашла холодную ручку Розмари и с силой ее сжала.

Кровь вновь прилила к помертвевшим щекам Элизабет Батлер. Позвонив горничной, она сказала:

– Принесите нам что-нибудь подкрепиться.

Крепко-крепко зажмурившись – перед глазами даже заплясали красные пятна, – Розмари молилась про себя: «Боже, пожалуйста, спаси моего брата. Пожалуйста, Боже! Сделай так, чтобы он остался жив».

В дальнем углу большой прохладной комнаты Шарлотта и Розмари сжались в комочек, как церковные мышки.

Констанция Венабл Фишер откашлялась и высказала свое мнение:

– Неподходящее время выбрал Лэнгстон для того, чтобы сводить свои счеты.

Казалось, осуждающий кивок миссис Фишер проник через дверь, вниз по парадной лестнице и через гостиную достиг самого кабинета мистера Батлера.

Джулиан заметил:

– Отец не изменяет своим привычкам. По субботам он всегда с утра сводит счеты.

Сидя на жестком стуле с прямой спинкой, как и подобало старой деве, мисс Джулиет Раванель заметила:

– Иногда мужчины прячут за пунктуальностью свой страх. Возможно, мистер Батлер…

– Ерунда! – перебила ее Констанция Фишер. – Лэнгстон Батлер – просто упрямая свинья!

Вошедший в комнату Соломон, слуга Батлеров в Броутоне, принес чай и блюдо с имбирным печеньем: повариха стряпала такое только во время недели скачек. Когда миссис Батлер попросила хереса, Соломон возразил:

– Слишком рано, госпожа. Солнце-то еще только взошло.

– Подайте херес, – настойчиво сказала миссис Батлер, и, когда дверь за Соломоном плотно закрылась, добавила: – Прав мистер Батлер, негры злоупотребляют добротой хозяев.

– Именно Батлеры потребовали сохранить рабство в Конституции Соединенных Штатов! – произнесла мисс Раванель хвастливую фразу, прекрасно известную всем присутствующим.

Миссис Батлер попалась на удочку.

– Конечно. Дорогой дядюшка моего мужа Миддлтон возглавлял делегацию Южной Каролины…

– Да, дорогая, – сказала Констанция Фишер. – Мы все это знаем. Но Ретт совсем не похож на Миддлтона. Ретт пошел в деда Луи Валентина.

Элизабет Батлер поднесла руку ко рту.

– Нельзя о нем говорить! Лэнгстон никогда не упоминает имени своего отца.

– Отчего же никогда? – веселым тоном спросила Констанция Фишер. – Американцы – нация молодая. Деньги, оплаченные кровью, отмываются через поколение.

Плантация индиго в Броутоне не приносила прибыли и не могла обеспечить братьев, некогда ее унаследовавших. Луи Валентин Батлер бросил все и уехал в Новый Орлеан, где на протяжении долгого времени был связан с пиратом Джоном Лафиттом, а Миддлтон Батлер занялся торговлей рабами. Торговля африканцами была прибыльной, но закупщикам Миддлтона нередко попадались слабые, болезненные экземпляры, и те из негров, которые выдержали тяготы пути через океан, продавались ниже своей стоимости. Миддлтон оставил этот бизнес, когда Совет Чарльстона приказал ему сбрасывать мертвых негров дальше от берега. Иначе трупы выносило возле Уайт-Пойнта, где чарльстонские аристократы совершали субботние прогулки.

Поскольку Миддлтон Батлер не принимал чьей-либо стороны вплоть до полной победы Американской революции, ему удалось получить триста акров земли, конфискованной у патриотов. В качестве делегата съезда в Филадельфии Миддлтон Батлер выступил за сохранение рабства в соответствующем разделе новой Конституции.

В 1810 году Луи Валентин Батлер захватил «Меркато», испанское судно, груженное серебром, неподалеку от Тампико и купил тысячу акров превосходной земли для посева риса в Броутоне. Лэнгстон Батлер, сын Луи, всерьез поссорился с отцом и переехал к своему одинокому дяде Миддлтону. Луи Валентин приобрел еще две тысячи акров. Деньги на покупку поступили от продажи захваченных у побережья Техаса кораблей. (Хотя Луи Валентин клялся, что это были испанские и мексиканские судна, упорно ходили слухи, что те шли под американским флагом.)

Управляющие Броутонской плантации были вынуждены поддерживать экстравагантные порядки Миддлтона, к которым тот привык в Чарльстоне.

В одно прекрасное утро в 1825 году Луи Валентин Батлер вышел из Галвестона на корабле «Гордость Чарльстона», после чего его никто больше не видел. В тот же год кредиторы Батлера пришли на похороны этого достойного джентльмена, чтобы отдать дань уважения патриоту Америки и добиться от его наследника Лэнгстона Батлера причитающихся им денежных сумм. Лэнгстон продал две сотни рабов, чтобы удовлетворить требования кредиторов, и женился на пятнадцатилетней Элизабет Кершо, единственной дочери богача Эзры Кершо. Внешне малопривлекательная, мисс Элизабет славилась своим благочестием. Ее первенец, Ретт Кершо Батлер, появился на свет в сорочке, зажатой к тому же его кулачком, – обстоятельство, признанное всеми броутонскими гадалками необыкновенным великим предзнаменованием. Чего – добра или зла – никто из них не сказал.

Хотя торговля рабами из Африки была запрещена два десятилетия назад, пароходы с черным «товаром» иногда приставали к пристани Чарльстона, и Лэнгстон Батлер охотно покупал ангольцев, короманти и гамбийцев: жители побережья Африки были устойчивы к лихорадке и знали толк в выращивании риса. Он присоединил к своей плантации еще две тысячи акров земли, приобретенной у полковника Раванеля (тот был в отчаянии после смерти жены и не мог совершить эту сделку с выгодой для себя).

Отец Ретта основал Сельскохозяйственное общество Эшли-ривер. Выращивая различные сорта риса, Лэнгстон остановился на одном из числа африканских – «Сунчерчер падди»: тот отлично провеивался и давал крупное зерно. Когда Уэйд Хэмптон пригласил Лэнгстона баллотироваться в законодательное собрание Южной Каролины, Батлер стал членом самого богатого и авторитетного мужского клуба Южной Каролины.

Утром того дня, когда должна была состояться дуэль Ретта, Джулиан, его младший брат, пил чай, а дамы – херес. Когда Соломон, наливая вино Констанции Фишер, не долил до краев, та с досадой постучала по бокалу.

Наблюдая за всем из-за кушетки, Шарлотта почувствовала запах имбирного печенья – дразнящий, щекочущий ноздри. Вздохнув, девочка подавила свое желание. Как она смеет думать об имбирном печенье, когда брат Розмари может быть ранен или убит? Шарлотта Фишер питала глубокое уважение к мудрости взрослых – ведь они все-таки взрослые, – но сделала вывод, что относительно Ретта Батлера они ошибались.

– Красотка Уотлинг вполне привлекательна, – заметила некрасивая мисс Раванель, – для селянки.

Элизабет Батлер покачала головой.

– Эта девушка испытывает терпение своего отца.

Когда Лэнгстона не было дома, Элизабет присоединялась к семейству надсмотрщика для воскресных молитв. Непонятно почему, но она чувствовала себя покойно в этом простом фермерском доме, где когда-то цвели ее надежды – трогательные надежды новобрачной – на счастливую жизнь. Непреклонная вера Исайи Уотлинга в Христа утешала ее.

– Место дуэли – чудный луг за рекой. С ветвей дубов там свисает испанский мох. Когда я вышла замуж, то мечтала, что однажды мы с Лэнгстоном устроим там пикник. У нас могли быть такие прекрасные пикники!.. – Миссис Батлер опустила глаза. – Я совсем заговорилась, простите. – Она посмотрела на часы. Там на безмятежной поверхности циферблата золотой месяц медленно погружался в эмалевое море. Она снова позвонила Соломону: не заводил ли он часы недавно, и если да, не трогал ли стрелки?

– Нет, госпожа. – Соломон облизал губы. – Я завожу их по воскресеньям. Вы хотите завести их сейчас?

Она отпустила его жестом, выражающим явную досаду.

– Извиниться – только и всего… – произнесла миссис Батлер. – Никто и не думает, чтобы Ретт женился на этой девушке.

– Прекрасная мысль! Извиниться! – Мисс Раванель захлопала в ладоши.

– Мой брат ни за что не будет извиняться! – Протестующий возглас Розмари испугал взрослых, совсем позабывших о присутствии девочек. – Шэд Уотлинг – задира и лгун! Ретт не будет просить прощения у Шэда Уотлинга.

Пусть щеки ее пламенеют – она не откажется ни от одного своего слова! И когда благоразумная Шарлотта стиснула подружке ногу, Розмари оттолкнула ее руку.

– Ретт никогда не любил Чарльстон. – Глаза миссис Батлер беспокойно блуждали по сторонам. – Ретт говорил, между аллигаторами и чарльстонцами только одно различие: аллигаторы показывают зубы, прежде чем напасть.

– Ретт похож на своего деда, – повторила Констанция Фишер. – Черные как смоль волосы, смеющиеся черные глаза… – Она словно перенеслась в прошлое. – Господи, а как Луи Валентин танцевал!

– И почему бы той девушке не уехать? – воскликнула миссис Батлер. – У нее есть какие-то связи в Миссури.

Мисс Раванель заявила, что в Миссури очень много незаконнорожденных. Возможно, даже больше, чем в Техасе.

Сверив свои часы с напольными, Джулиан Батлер перевел стрелки напольных немного назад.

– Мы не услышим выстрелов, слишком далеко.

Его мать охнула, а Констанция Фишер сказала:

– Возможно, твой брат и плут, но ты, Джулиан, тупица.

Джулиан пожал плечами.

– Последняя выходка Ретта вывела из равновесия весь наш дом. Даже слуги сами не свои. Думая, что кухарка приготовила это печенье для уважаемых гостей, – Джулиан поклонился в их сторону, – я похвалил ее. «О нет, мастер Джулиан. Я испекла его для массы Ретта. Когда он придет с дуэли».

Шарлотта прошептала:

– Розмари, пожалуйста, не говори ничего. Нам надо притвориться опоссумами, будто нас тут нет. – И добавила тоскливо: – Я так бы хотела имбирного печенья.

Слышалось тиканье больших часов.

Джулиан кашлянул.

– Миссис У орд, мне следовало бы побольше знать о первых семействах Саванны. Вы ведь, кажется, из Робийяров?

Мисс Раванель припомнила слухи и пересуды.

– Помнится, кто-то из Робийяров находился на пороге мезальянса – вроде бы с кузиной.

– Дорогой кузен Пьер. Моя сестра Эллен находила его великолепным. – Евлалия захихикала (к этому моменту она выпила третью рюмку хереса). – Я полагаю, лев тоже великолепен, пока не сожрет вас.

Мисс Раванель вспомнились кое-какие подробности.

– Тогда Робийяры отослали кузена Пьера и выдали девушку замуж за какого-то ирландского лавочника…

Евлалия решила укрепить честь семьи.

– Моя сестра Эллен вышла замуж за очень успешного человека. Ее супруг мистер Джеральд О’Хара имеет прекрасную хлопковую плантацию близ Джонсборо. Под названием Тара. – Она втянула носом воздух. – В честь его фамильного поместья в Ирландии, думаю.

– Джонсборо… Это в Джорджии? – Мисс Раванель подавила зевоту.

– Именно. Эллен пишет, что ее дочь Скарлетт – вылитая Робийяр.

– Скарлетт? Какое странное имя. Скарлетт О’Хара – ох уж эти ирландцы!

Заложив руки за спину, Джулиан стоял у окна.

– Должно быть, все закончилось.

Элизабет Батлер заговорила, и в ее голосе прозвучала надежда, в которую, кроме нее, никто не верил:

– Ретт и Шэд, верно, объяснились и отправились верхом в таверну мистера Тернера.

Констанция Фишер обратилась к Джулиану:

– Если твой отец закончил с бухгалтерией, то, вероятно, может снизойти до нас и присоединиться к нам?

– Работу Лэнгстона Батлера никогда не переделать, – сказал Джулиан с особой интонацией. – Четырнадцать тысяч акров, триста пятьдесят негров, шестьдесят лошадей, пятеро из них чистокровные…

– Но сыновей только двое, – отрезала Констанция Фишер, – и один из них, возможно, умирает от пулевого ранения.

Элизабет Батлер поднесла руку к губам.

– Ретт в таверне мистера Тернера, – прошептала она. – Он должен там быть.

Услышав стук копыт, Розмари подбежала к окну и распахнула его. Сырой воздух ворвался в дом. Поднявшись на цыпочки, девочка высунулась наружу.

– Это Текумсе! – закричала она. – Его галоп я узнаю где угодно. Слушай, мама! На дорожке Ретт! Это он! Это Текумсе!

Девочка бросилась вон из комнаты, сломя голову сбежала с лестницы, промчалась мимо отцовского кабинета и выбежала на подковообразную подъездную дорожку, где ее брат останавливал взмыленную лошадь. Улыбающийся Соломон взял лошадь под уздцы.

– Приветствую вас дома, масса Ретт, – сказал он. – Все цветные вас приветствуют.

Молодой человек соскочил с лошади и подхватил сестренку, обняв ее так сильно, что у той перехватило дыхание.

– Извини, моя маленькая, что напугал тебя. Вовсе не хотел этого.

– Ты ранен, Ретт!

Его левый рукав был пуст. Рука висела на перевязи под черным сюртуком.

– Пуля не задела кость. У реки на рассвете ветер налетает порывами. Уотлинг не принял это в расчет.

– О Ретт, как я боялась. Что бы я делала, если бы потеряла тебя?

– Ты не потеряла меня, детка. Только хорошие умирают молодыми.

Отодвинув ее от себя на расстояние вытянутой руки, он смотрел на сестру так, как если бы впитывал ее образ, запечатлевая его навсегда в своей памяти. Черные глаза Ретта были очень печальными.

– Пойдем со мною, Розмари, – сказал он, и на безумный миг Розмари показалось: вот-вот они с Реттом оставят этот безрадостный дом и она, убегая вместе с братом на Текумсе, помашет на прощание рукой.

Вслед за братом она вышла на длинную пустую площадку перед домом. Обняв ее здоровой рукой, Ретт повернул сестру лицом к полям: перед ними расстилался весь их мир. На освещенных солнцем рисовых полях, поделенных на прямоугольные лоскуты, бригады работников разбрасывали известковую глину мергель и в такт своим движениям пели. Слов не было слышно, но в мелодии чувствовалась какая-то светлая печаль. Полоса разлившейся реки Эшли отделялась от полей Броутонской дамбой; по этой дамбе мчался, поворачивая к восточному полю и дому Исайи Уотлинга, всадник.

– Плохая новость седлает самого быстрого коня, – тихо проговорил Ретт. – И, помолчав, добавил: – Никогда не забуду, как здесь красиво.

– Значит, он… Шэд Уотлинг…

– Да, – сказал Ретт.

– И потому ты такой печальный? – спросила Розмари. – Он ведь был задирой. Не нужно о нем грустить.

Ретт улыбнулся.

– Какое же ты удивительное существо!

Миссис Батлер с гостями ожидала их в гостиной. Увидев пустой рукав Ретта, она глубоко вздохнула, и глаза ее закатились. Помогая ей сесть на диван, Джулиан шептал: «Мамочка, дорогая, пожалуйста!»

Евлалия с округлившимися глазами скрипучим от страха голосом спросила:

– А Франклин?

– Ваш Франклин, мадам, в полном – за исключением его фляжки – порядке. Доброму доктору не хватает храбрости для такого дела.

В дверях кабинета выросла фигура Лэнгстона Батлера с гроссбухом в руке. Прошествовав через комнату к полкам, он поставил книгу на место и, повернувшись, увидел старшего сына.

– А, непутевый, только тебя не хватало.

Затем мистер Батлер взял семейную Библию и открыл те ее страницы, куда, начиная с 1607 года, вносились даты рождения, женитьбы и смерти Батлеров. Из кармана жилета он достал серебряный перочинный ножик, чтобы очинить гусиное перо. Затем прислонил перо к лакированной ореховой подставке, а когда расщеплял кончик, то надавил так сильно, что поцарапал дерево.

Дрожащими руками перелистывал он страницы и перечитывал записи в Библии:

– Наше семейство могло похвалиться патриотами, верными женами, ответственными детьми и респектабельными гражданами. Но в породе Батлеров есть и дурная кровь; по некоторым из них, в том числе и моему собственному отцу, с самого начала плакала петля. – Лэнгстон бросил на бабушку Фишер суровый взгляд, чтобы упредить всякое несогласие, затем продолжил: – Мы обеспокоены дерзостью, непослушанием и наглостью сего молодого человека. Его родитель пытался внушить ему приемлемую норму поведения, однако этот юноша не повиновался ему.

Элизабет Батлер молча плакала. Джулиан Батлер пытался подавить кашель.

– Когда после долгих раздумий родитель направил мальчика в Вест-Пойнт, самые знаменитые наставники не могли заставить его подчиниться. Кадет Батлер был исключен. Вернувшись в Низины, он проявил себя совершенным распутником, от которого забеременела девушка из низших слоев общества. Ты предлагал Уотлингу деньги?

– Сэр, вы, а не я богатый плантатор.

– Почему ты вызвал Уотлинга на дуэль?

– Он оболгал меня, сэр.

Лэнгстон отмахнулся от его слов.

– Уотлинг мертв?

– Больше он никому не сможет причинить вред.

Одним росчерком Лэнгстон Батлер вычеркнул имя сына из Библии и, закрыв чернильницу крышкой, вытер кончик пера. Не говоря ни слова, он выпроводил собравшихся через широкие двери на семейную половину дома.

– Поскольку вас более ничто не связывает с семейством Батлеров, сэр, вы можете удалиться.

Глава 3

«Любимый брат Ретт…»

Год за годом маленькая Розмари неизменно писала брату. Она рассказывала ему о своем пегом пони, который «имел очень приятные манеры». Розмари повсюду ездила на Джеке. «Мама говорит, что я превращаюсь в дикую индианку. А ты встречал диких индейцев?»

«Когда я прошу его прыгнуть, – писала Розмари, – Джек мотает головой, вращает глазами и прижимает уши. Мне кажется, что такая просьба его оскорбляет».

Когда Джека укусила змея, Розмари писала, как они с Геркулесом просидели всю ночь возле умирающего пони. Хотя почерк девочки был тверд, письмо оказалось закапано слезами. Розмари вернулась к Фишерам и писала об их делах.

Шарлотта ни о ком не думает плохо. И брат ее Джейми вряд ли хочет быть жестоким, но его друзья такие хитрые и безрассудные, что Джейми приходится действовать как они. Однажды утром он пришел, когда мы с Шарлоттой завтракали. Одежда Джейми была совершенно грязной! Он плохо держался на ногах, и от него мерзко пахло. Когда Шарлотта упрекнула его, он сказал: «Не лезь не в свое дело, девчонка». Шарлотта прикусила губу и перестала разговаривать с Джейми. Целыми днями Джейми делал вид, что все хорошо, а потом извинился. Шарлотта точь-в-точь как бабушка Фишер – лучший друг, но упряма до невозможности!

Джейми более мягкий, чем хочет показаться. Когда он не с друзьями, то рассказывает нам занимательные истории.

Некоторые из них – чистые выдумки! Джейми любит лошадей, лучше его наездника я просто не знаю! Геркулес разрешает Джейми покататься на Джиро. Я рассказывала тебе о Джиро? Геркулес говорит, что Джиро – самый быстрый чистокровный рысак в Низинах.

Среди друзей Джейми Эндрю Раванель, Генри Кершо и Эдгар Пурьер. Они ведь и твои друзья, так? Джейми называет Джона Хейнза «орясиной», но не осмеливается критиковать его в присутствии бабушки Фишер. Джон Хейнз спросил меня, не получала ли я от тебя весточки, и мне так жаль, что я вынуждена была сказать «нет».

Была бы я старше, я бы приехала к тебе и мы вместе отправились бы в Египет. Я бы очень хотела увидеть пирамиды. А ты их видел?

Розмари совершенно точно было известно, что аболиционисты злые, а янки ненавидят и боятся южан, даже детей, таких, как она. Из личного опыта она знала, что взрослые до хрипоты спорят о политике и что дружба складывается или рушится в зависимости от того, что делают другие взрослые в Конгрессе США. Когда Розмари исполнилось десять лет, Конгресс принял Компромисс 1850 года[5], и на какое-то время противники федеральных законов и юнионисты стали друзьями. Лэнгстон Батлер, который не разговаривал с Кэткартом Пурьером с тех пор, как забрал Ретта, поздоровался с ним на Куин-стрит.

Когда роман миссис Стоу «Хижина дяди Тома» увидел свет, весь Чарльстон негодовал по поводу «злонамеренной книги». Бабушка Фишер сказала, что она слишком проста для Розмари и Шарлотты.

– Как она может быть слишком простой для детей? – возразила Розмари, страстно желая прочитать книгу, о которой все говорили.

– Проста в смысле незамысловата, – проворчала бабушка Фишер.

В следующем письме Розмари спрашивала Ретта, читал ли тот «Хижину дяди Тома».

Краткий промежуток политического спокойствия закончился, когда Розмари сравнялось четырнадцать лет и Конгресс издал закон «Канзас-Небраска» [6]. На западе рабовладельцы и аболиционисты принялись убивать друг друга.

Примерно в то же время Розмари начала большее внимание уделять перспективным холостякам Чарльстона.

«Эдгар Аллан Пурьер сказал, что Эндрю Раванель обманывает в картах, и Эндрю вызвал того на дуэль, – писала Розмари. – Все думали, что они будут драться, но Эдгар извинился, и теперь его считают трусом. Джейми Фишер назвал Эндрю “прекрасным” всадником. Как ты считаешь, мужчина может быть прекрасным?»

«Генри Кершо высек свободного цветного портного прямо перед его магазином, после того как тот попросил плату за просроченный счет. Мужчина умер от полученных ран. (Отец сострил, что портной получил по счету.)».

Розмари описала похороны Конгресса Хейнза: «Вся Митинг-стрит от Куин-стрит до Уайт-Пойнта была запружена теми, кто пришел почтить его память. Джон Хейнз снова спрашивал о тебе. Как бы я хотела узнать твои новости!».

«Помнишь, как ты приехал ко мне в первый раз из Вест-Пойнта? Я была такой маленькой, и ты мне казался таким высоким… Помнишь, как мы катались по океану?»

«В прошлую субботу Джиро одержал победу над Планетой мистера Кэнби и Чапультапеком полковника Раванеля. Геркулес поставил это себе в заслугу и попытался заказать корзину шампанского, чтобы отпраздновать свою победу. Заявил, что хочет “угостить всех белых джентльменов”. Как ему такое в голову пришло! Отец послал Геркулеса назад в Броутон “освежить манеры”».

Розмари уверяла Ретта: «Мать любит тебя, Ретт! Знаю, что любит». Это была догадка; с тех пор как ее старший сын впал в немилость, Элизабет Батлер только заливалась слезами при нечастых упоминаниях имени Ретта.

Убийства аболиционистов в далеком Канзасе подрывали давние чарльстонские связи. Кузены переставали разговаривать. Чарльстонцев, почитавшихся некогда экстремистами, сейчас хвалили как визионеров. Бабушка Фишер не дала друзьям Лэнгстона Батлера исключить юниониста Кэткарта Пурьера из Общества святой Сесилии. В отместку Лэнгстон Батлер вновь забрал свою пятнадцатилетнюю дочь из дома Фишеров.

С тех пор Розмари видела Шарлотту и Джейми Фишера только на больших собраниях. Она писала Ретту: «Джейми и сестра Эндрю Раванеля Джулиет стали закадычными друзьями. Теперь точат языки друг на дружке, чтобы больнее ранить свои жертвы».

Розмари рассказала брату, что весь Чарльстон ждал помолвки Эндрю Раванеля и Мэри Лоринг, но та внезапно уехала в Сплит-Рок, в Северную Каролину, и Эндрю тогда начал ухаживать за Синтией Питерсон.

«Моя служанка Клео хорошая, только постоянно расстраивается по пустякам. И страшная болтушка!

Помнишь бойкую маленькую Сьюди? Ну так вот, Сьюди вышла замуж за Геркулеса, и у них появился первенец. Геркулеса прямо распирает от гордости. Он шлет тебе привет».

Розмари закончила письмо следующими словами: «Пожалуйста, пиши мне. Я страшно по тебе скучаю и очень хочу получить от тебя весточку. Твоя любящая сестра».

Геркулес говорил Розмари, на какой адрес следует посылать письма.

На вопрос, откуда Геркулесу известно местонахождение Ретта, он лишь рассмеялся.

– Мисс Розмари, вы не заметили, что лошади разговаривают друг с другом? Куда бы они ни пошли, они беседуют. Я подкрадываюсь к ним в конюшню ночью и подслушиваю.

Поэтому Розмари адресовала письма «Ретту Батлеру, Сан-Франциско, Калифорния» и «Ретту Батлеру, Новый Орлеан, Луизиана», потом тщательно заклеивала их и наклеивала марки с двойным запасом.

– Пожалуйста, отправь их сегодня, дядюшка.

– Да, мисс, – отвечал дядюшка Соломон, хотя по какой-то причине ее письма заставляли старого слугу чувствовать себя неуютно.

Розмари не получала о брате никаких вестей, а годы шли; она стала писать сначала раз в две недели, а потом и раз в месяц.

Последнее письмо Розмари было написано накануне ее дебюта в чарльстонском обществе на балу Жокейского клуба. В том письме шестнадцатилетняя Розмари признавалась в своих страхах, что никто из молодых людей не запишется в ее карточку на танец и что ее белое шелковое платье более девичье, чем женское.

Клео ворчала:

– Мы никогда не будем готовы, если вы не перестанете что-то там писать и не пойдете одеваться, мисс.

Не обращая внимания на сетования служанки, Розмари прошла во двор, где Геркулес чистил Джиро.

Без долгих предисловий Розмари сказала:

– Писать брату бесполезно. Он мертв.

– Нет, мисс. Масса Ретт не мертв.

Розмари уперла руки в боки.

– Откуда ты знаешь?

– Лошади, они…

Она топнула ногой.

– Геркулес, я больше не ребенок.

– Да, мисс, – вздохнул он. – Вижу.

Когда Розмари кинулась обратно в дом, Геркулес вновь принялся чистить коня.

– Не переживай, Джиро. Мисс Розмари беспокоится, что молодые джентльмены ее не оценят.

Розмари заключила свое письмо следующими словами: «Хотя какие-то письма до тебя, возможно, не дошли, ты наверняка получил остальные. Твое молчание жестоко. Я желаю знать, где ты сейчас и что с тобой. Я всегда буду любить тебя, но, поскольку ты упрямо молчишь, я не стану тебе писать более».