Но надо уметь ходить босиком. Это уменье приобретается в детстве и потом никогда не забывается, как и искусство плавать. Тут начинает вырабатываться походка. Нога становится осторожной и любознательной: прежде чем наступить, она быстро ощупывает землю, проверяет, нет ли чего острого, и только потом принимает на себя тяжесть тела. Колючки, занозы и камни воспитывают движения, нога при ходьбе поднимается выше, выбрасывается дальше вперед, и вот получается: человек шагает мягко и ловко, не грохает сразу всей тяжестью тела на выставленную пятку и не шаркает по-стариковски, задевая носком за каждую мелкую неровность.

Николай, Наташа и Федор в этом отношении, можно сказать, прошли «академию». В жизни каждого из них было время, когда они думали, что обувь нужно носить только зимой. Ридан с самого раннего детства приучал Анну ходить босиком. А Альфред оказался полнейшим неучем. Друзья весело издевались над ним, когда он, наконец, решился разуться и, размахивая ботинками, заковылял по хрящеватому берегу.

Наконец Виклинг водворился на свое место, и «плавучий дом» тронулся в путь, покинув гостеприимный берег первой стоянки. Федор по-прежнему вел судно. Роль кормчего он решил первое время выполнять сам бессменно, так как видел, что поручить управление новичку небезопасно.

В самом деле, река обмелела, то и дело попадались стремительные перекаты, по которым лодка неслась со скоростью до четырех метров в секунду. Огромные камни, обросшие светло-зеленой тиной, словно какие-то подводные существа, проскальзывали мимо, почти у самой поверхности воды. Нужно было уметь вовремя заметить опасное место, уметь по характеру волны и водоворота заранее определить, как глубоко лежит камень, в случае нужды обойти его стороной.

А лодка при такой скорости течения плохо слушается рулевого. Весла подняты и неподвижны: было бы опасно ускорять движение.

Но вот кончается перекат, река становится шире, дно исчезает в зеленоватой глубине.

— Полный вперед! — командует капитан, и весла послушно опускаются в воду.

На веслах — Николай и Альфред. Девушки отдыхают после стряпни. Анна лежит на носу, низко склонившись над прозрачной водой, и с напряженным интересом смотрит в воду. Приятно кружится голова от этого, и кажется, что летишь с невероятной быстротой над неведомым миром, как во сне.

Федор установил порядок: двое отдыхают, двое гребут. Через каждые полчаса один из отдыхающих сменяет одного из гребцов. Все время меняется обстановка. Река, как змея, извивается между грядами гор, то сжимается ими в узких ущельях, и причудливые скалы нависают тогда над самым ее руслом, грозя свалиться на притихших путешественников, то разливается в плоских луговых низинах, разбрасывая чистые струи по песчаным отмелям.

Незаметно подкрадывается вечер. Снова начинаются поиски стоянки. Работы немало: нужно нарубить топлива для костра, приготовить обед, потом окончательно устроить постели, натянуть брезентовую крышу.

Наконец все сделано. Теплый вечер сменяется прохладной ночью. Лодка стоит у берега на мели, подальше от главной струи, чтобы случайный обрывок плота, разбившегося где-нибудь в верховьях о камни, не налетел и не сорвал ее с якоря. На берегу еще курятся головешки угасающего костра, поблескивают вспыхивающие светляки искр.

Усталые путешественники укрываются потеплее и засыпают здоровым, крепким сном, ощущая блаженство отдыха и приятный гуд в напоенных усталостью мускулах.

Первые два-три дня путешествия Николай переживал, как сон. После напряженной умственной жизни в течение многих лет, вся эта обстановка казалась ему нереальной.

А в то же время близость воды, земли, леса понемногу пробуждала в нем давно забытые ощущения детства. Он узнавал эти могучие запахи природы, ее тихие ночные шорохи, и движенья, и всплески, как после долгой разлуки люди узнают знакомый взгляд, знакомое пожатье руки.

Николай с необычайной остротой чувствовал это возвращение к природе, он как будто сбрасывал с себя тяжесть лет и снова обретал юность.

Однажды утром, едва путешественники тронулись в путь, покинув место ночевки в тихой излучине реки, вдали из-за поворота показался большой плот. Он быстро скользил около высокого правого берега по главной струе, где скалы, подступив к самому руслу, вступили в борьбу с водой, поворачивая непокорное течение влево, почти под прямым углом.

В этот угол несся плот. Узкий и длинный, связанный из толстых стволов уральских елей, он уже изогнулся дугой, потому что двое плотовщиков — один впереди, другой в хвосте плота, — увидев опасность, изо всей силы работали огромными веслами-рулями, стараясь отвести плот подальше от берега. Налегая всей тяжестью тела на длинное плечо рычага, каждый плотовщик поднимал рулевое весло из воды, бегом переводил его на другую сторону и, опустив лопасть в воду, снова плечом толкал тяжелую рукоять, упираясь босыми ногами в бревна. Но не такие силы нужны были, чтобы преодолеть инерцию разлетевшегося плота.

Беззвучно и страшно он ткнулся углом в выступ скалы. С лодки туристы видели, как свернулось переднее звено, как вставали вдруг торчком из воды и тяжело плюхались обратно бревна, как взмахнуло по воздуху рулевое древко и сломалось, как спичка, пополам. Передний гребец едва успел отскочить на соседнее, еще целое звено. Но и на нем уже лопались снасти. Освободившиеся от связи бревна переворачивались под тяжестью человека. Он упал, отчаянно торопясь выбраться из воды, чтобы бревна не сомкнулись и не раздавили его.

Все это продолжалось несколько секунд.

— Вперед! Скорей! — крикнул Федор, направляя лодку к плоту. — Николай, на нос!

Анна и Альфред налегли на весла.

Ловко лавируя между бревнами, уже миновавшими предательскую скалу, Федор подвел лодку к барахтавшемуся в воде плотовщику. Николай схватил его за шиворот и, легко подняв из воды, втащил в лодку.

Бледный, обессилевший, наглотавшийся воды парень долго не мог выговорить ни слова. Николай раздел его, накрыл одеялом, выжал мокрую одежду и развесил на дуге «плавучего дома».

— В первый раз, что ли, ведете плот? — спросил он, когда тот немного успокоился.

Парень с досадой тряхнул мокрой головой.

— Какое в первый! Я эту Уфимку наизусть знаю. Это все камень. Раньше его тут не было, должно быть, только что свалился.

Николай поднял глаза на правый берег. Огромные каменные глыбы громоздились одна на другую, покрытые толстым ковром светлого мха. На глыбах этих и между ними росли деревья.

Федор причалил к хвосту плота. Больше половины его уцелело. Второй плотовщик, коренастый и рыжебородый, видя, что товарищ не нуждается в его помощи, продолжал свою работу и уже уводил плот с опасной струи на спокойное течение к левому берегу.

— Причаливать будешь? — спросил Федор, зная, что без переднего руля нельзя двигаться дальше, не рискуя снова налететь на скалу.

— Причаливать, — мрачно ответил плотовщик.

— Давай конец. — Федор подхватил веслом брошенную в воду петлю каната.

Выйдя на пологий берег, мужчины подтянули огромный плот и закрепили канат. Рыжебородый подошел по воде к лодке, где сидел его товарищ, и спросил:

— Ну как, цел?

— Цел-то цел, — ответил тот, — только теперь, пожалуй, обгонят нас. Вот те и ударники! Эх, камень проклятый, все дело испортил! Ведь не было его раньше.

— Верно, не было, камень новый… Как сказать, — добавил рыжий, загадочно глядя вверх по течению, — может, и не обгонят. Василию до нас часа три ходу.

Парень, пошатываясь, вышел на берег. Силы быстро возвращались к нему.

— Собирать лес надо, а то и в сутки не переловишь.

Они взяли снасти, багры, уложили все это в легкую лодочку, привязанную у кормы плота, и отправились на ней ловить уплывшие бревна.

Федор многозначительно посмотрел на Николая.

— Понял?

— Ясно. У них, очевидно, соревнование — кто скорей доставит плот и, конечно, в целости.

— Да. И за ними следом идет плот какого-то Василия, который через три часа должен быть тут. Но в три часа им, пожалуй, не управиться с бревнами… Поэтому…

— Поэтому, — усмехнулся Виклинг, — рыжий надеется на то, что этот Василий разобьет себе нос о тот самый камень. Вот вам и ударники!

— Смешного тут мало, — нахмурилась Анна.

— Не думаю, чтобы у нас были основания подозревать их в таком преступлении против товарищей, — продолжал Федор. — Поэтому нам следует помочь им собрать лес.

— Правильно! — одобрили девушки.

Виклинг смотрел недоуменно. Ему казалось, что старший плотовщик, — явный жулик.

— Это будет прекрасная гимнастика для ваших мускулов, — весело съязвил Николай.

Через несколько минут плотовщики вернулись, медленно буксируя за собой первую партию бревен. Они, видно, очень устали, были молчаливы и мрачны. Предложение Федора несколько оживило их. Рыжий подошел, хлюпая мокрыми «поршнями», к «капитану» и сказал:

— За помощь вам спасибо! С лесом мы помаленьку справимся. Есть дело поважнее. За нами идут четыре плота, а этого камня никто еще не знает. И место там такое, что не свернешь, сильно жмет к берегу. Нужно заранее сойти со струи налево. Так вот: если есть у вас время да охота, подымайтесь вверх от камня на полкилометра и там перехватите первый плот. Плотовщику, дяде Василию, все и сообщите. А то разобьются все, они почти что рядом идут.

Друзья, не мешкая, заняли свои места в лодке.

— Вот вам ударники, — сказала Наташа, в упор глядя на смущенного Виклинга.

К полудню последствия аварии были ликвидированы. Предупрежденные туристами, сплавщики причалили свои плоты выше опасного места, обследовали русло на лодочках, спустились к потерпевшим крушение и помогли им восстановить плот. Они поняли, что обязаны рыжему и его товарищу целостью своих плотов, а может быть, и собственной жизнью.

Плотовщики, потерпевшие аварию, тронулись в путь по-прежнему во главе бревенчатой флотилии. Они тепло попрощались с туристами, которые налегли на весла, и через несколько минут потеряли из виду новых друзей.

Время шло, позади накоплялась уже вторая сотня километров пройденного пути. Река становилась полноводнее, опасные стремительные перекаты встречались все реже.

Погода благоприятствовала путешественникам. Щедро сияло солнце. Редкие и короткие грозовые дожди ничего, кроме удовольствия, не доставляли. Туристы быстро натягивали свою «крышу» и продолжали путь.

Иногда возникал свежий попутный ветер. Над «плавучим домом» моментально взвивался простой четырехугольный парус, мачта сгибалась, вода за кормой начинала шипеть и журчать. Стремительное движение бодрило, опьяняло, заставляло широко и свободно вдыхать крепкий речной воздух.

То и дело плавание прерывалось экскурсиями на берег. Таинственные пещеры, гулкие и прохладные, наполненные шелестом капающей воды и вспугнутых летучих мышей, надолго уводили друзей в мокрые недра скал.

Заросли дикой малины, смородины, различаемые издали зоркой Наташей, давали приятное пополнение к обычному рациону туристов. Страстная любительница собирания грибов, Анна искусно угадывала грибные места и так умоляюще смотрела на «капитана», что он немедленно направлял лодку к берегу. Грибов было мало в это засушливое лето, но тем больше удовольствия доставлял каждый найденный подосиновик или боровик, притаившийся под сухим листом. Поиски грибов превращались в состязания, в которых Анна неизменно выходила на первое место.

Николай увлекался рыбной ловлей и для этого почти каждый день вставал перед рассветом. К первому завтраку обычно он уже приносил улов — десятка полтора окуней или голавлей. Федор охотился и частенько снабжал кухню кряквами и чирками. Так определились основные занятия каждого из путешественников. Специальностью Виклинга оставалась заготовка топлива для костра.

Никто не знает, как и почему возникает любовь. Когда-нибудь люди разберутся в этом лучше… Иногда она настигает человека, как гроза в поле, и поражает его бурей, молнией, громом. Иногда подкрадывается тихо, незаметно, то радует, то печалит своими легчайшими прикосновениями.

Легчайшие эти прикосновения Николай ощущал уже давно, еще с того времени, когда он работал над созданием «сушилки» на заводе. Но о любви он не думал. Было преклонение перед умом, тактом, непосредственностью, музыкальным талантом, изяществом и многими другими чертами Анны. Теперь его восхищали новые — ее понимание природы, умение плавать — как-то необыкновенно легко, свободно, по-рыбьему отдаваясь воде, ее меткая стрельба из подаренного ей отцом малокалиберного пистолета «монте-кристо», который она всегда носила с собой. И как было не восхищаться, когда в состязаниях, которые они иногда устраивали где-нибудь на пустынном берегу, хороший стрелок Федор всаживал в яблоко на расстоянии десяти метров две пульки из пяти, а Анна неизменно клала четыре, а то и все пять. Наташа приходила в восторг и душила Анну в объятиях. Альфред жал ей руки и, грубовато шутя, выражал сожаление, что не может последовать примеру Наташи. А Николай тихо улыбался ей, и сердце его переполнялось гордостью и уважением. Может быть, это и была любовь?..

Он не делал никаких шагов к сближению с Анной еще и потому, что замечал, как эти шаги настойчиво предпринимал Виклинг, и как Анна всякий раз почти незаметно, но решительно пресекала все его поползновения. Николаю казалось, что он пропал бы от стыда, если бы это случилось с ним, и еще упорнее сдерживал порывы нежности.

А Анна так ровно распределяла свое внимание между друзьями, что самый опытный психолог не догадался бы, как напряженно ждет она любви Николая, какие мучительно-счастливые виденья томят ее порой и как, засыпая, боится она произнести во сне его имя. Анна чувствовала: малейшее предпочтение кому-либо с ее стороны могло нарушить дружеские отношения, и тогда прекрасное путешествие потеряло бы всю прелесть.

Очень редко случалось им оставаться наедине. Ах, как странно устроены люди! В такие минуты, когда судьба подталкивала их к самой грани счастливых откровений, они будто пугались друг друга, да и самих себя. Николай замыкался, терял дар речи. Анна, напротив, брала инициативу в разговоре, не допускала молчания, ловко избирая темы, достаточно «интимные» для таких свиданий, но… такие далекие от их сокровенных мыслей и чувств! Они обсуждали письма Ридана и Ныркина, полученные в заранее намеченных пунктах на реке, гадали о судьбе неведомого немецкого друга, опять исчезнувшего из эфира, говорили о значении работ профессора, о своих «культурных» планах по возвращении домой…

Во время одного из таких случайных свиданий Анна рассказала Николаю, как перед самым отъездом их из Москвы Ридан вечером позвал ее в лабораторию, усадил в кресло, надел ей на голову какую-то круглую металлическую сетку с проводами и долго что-то возился у «ГЧ», записывал в свою тетрадь. При этом он заставлял Анну решать в уме арифметические примеры, читать выбранные им отрывки из разных книг, рассматривать чертежи. Она так и не успела расспросить отца, что все это значит.

— Профессор просил меня приспособить «ГЧ» так, чтобы он мог служить не только генератором, но и приемником излучений мозга, — объяснил Николай. — Вот он, вероятно, и воспользовался вами, чтобы посмотреть, как изменяется картина мозговых импульсов в зависимости от различных видов напряжения мысли, впечатлений.

— Для чего это?

— Не знаю, Аня. Я знаю некоторые детали, отдельные звенья работы профессора. Идеи его очень глубоки и новы. У меня не хватает знаний, чтобы постичь все…

…Не так было у Федора с Наташей. Их любовь перестала быть тайной гораздо раньше, чем сами они признались в ней друг другу. Все откровенно любовались счастливой парой и ласковыми шутками и прозрачными намеками дружески узаконили то, что долго еще могло терзать сомнениями влюбленные сердца.

Наконец путешественники достигли пункта, еще в Москве отмеченного на карте крестиком. Здесь Виклинг должен был покинуть друзей дня на два — на три, чтобы по поручению главка посетить новый завод, где ему предстояло принять только что установленное электрооборудование. Завод, по сведениям Виклинга, находился километрах в пяти от реки. Друзья решили разбить лагерь на берегу и использовать эту остановку, чтобы побродить по окрестностям и отремонтировать «плавучий дом», который начал где-то в «трюме» протекать.

Место, выбранное для стоянки, оказалось исключительно удачным. Высокие пирамидальные горы обступали широкий разлив реки с трех сторон. Из подточенных водой скал на узкую ленту пологого берега в нескольких местах били мощные родники ледяной воды, образующие небольшие кристально-прозрачные озерца, ручьями переливающиеся в реку. С одной стороны скалистая гряда внезапно обрывалась, и живописная долина, покрытая лиственным лесом, подходила к самому берегу.

Тут и был устроен лагерь. На противоположном берегу видны были сооружения сплавного пункта. Он жил своей обычной, напряженной жизнью, спеша вовремя закончить летний план. Там сновали люди с баграми, пыхтели плотовязалки, поверхность реки у берега была покрыта темной кожурой ожидающих отправки плотов. А тут, у лагеря, царило спокойствие, людей не было; тишина нарушалась только птичьими вскриками да журчаньем родниковой воды. Изредка от сплавного пункта отделялась лодка и кто-нибудь переправлялся на тихий берег, приставая у нижнего края долины, к дороге, ведущей от реки на юг.

По этой дороге на другой день рано утром ушел Виклинг.

Проводив его, друзья принялись за работу. «Плавучий дом» был вытащен на берег и поставлен на борт. Федор и Николай, набрав свежей смолы в лесу, конопатили паклей слабые места обшивки и заливали их расплавленной на костре смолой. Девушки занялись вещами: нужно было проветрить постельные принадлежности, просушить выстиранное белье. У палатки протянулись веревки с развешанными на них вещами, задымил костер под закопченным котелком, — лагерь принял уютный, обжитой вид. Друзья спешили окончить все необходимые работы, чтобы успеть на другой день заняться пополнением пищевых запасов; пролетающие то и дело стайки диких уток не давали покоя Федору, а лиственный лес оценивался Анной и Наташей в пять баллов по грибно-ягодной шкале.

Жаркий, безветренный день застыл над долиной. Солнце, казалось, застряло где-то у зенита и не могло сдвинуться с места. В такое время душно становится в лесу. Неподвижный воздух, насыщенный тяжелым дыханием растений, наполняется мглистой, сверкающей пыльцой, как кристаллами, выпадающими в ярко освещенной колбе.

Анна устала. Грибов было немного, пришлось долго ходить, чтобы набрать небольшую корзинку. Тело покрылось испариной, какие-то лесные соринки зло щекотали спину; захотелось домой, к воде, к свежей прохладе реки. Она повернула на запад и вышла из лесу. Перед ней простиралась большая открытая луговина, опаленная зноем. Это — та самая долинка, по которой ушел Альфред… Вот и дорога. Анна пошла по ней, направляясь к реке, но вскоре поравнялась с небольшой одинокой группой кустов, вытянувшейся слева вдоль дороги. И сразу нашелся предлог остановиться: надо перебрать грибы, они слежались, в корзину нападало много сору… Чтобы оказаться в тени, ей пришлось обойти кусты и прилечь в траву, к самому основанию зеленой ширмы — по ту сторону от дороги.

Ноги налились усталостью. Анна закрыла глаза, и сразу у нее приятно закружилась голова, как бывает перед самым наступлением сна…

Кругом в траве трещали кузнечики. Самый громкий из них через минуту зазвенел где-то в листве совсем над головой….

И если бы мимо по дороге проходил человек, ни за что не подумал бы он, что кто-нибудь скрывается за этой одинокой группкой из небольших, увядающих от засухи кустиков.

…Кругом вода. Она ласкает ноги. Но какой яркий свет! Небо слепит, вода отражает солнце, нельзя открыть глаза. Куда же идти? Где берег?

Анна пробует чуть-чуть приподнять веки… Нет, невозможно, свет ударяет острыми, колющими лучами. И не слышно никого кругом… Но вот вдали — голос. Николай!.. Он говорит тихо, будто сам с собой, но Анна слышит каждое слово. Николай!..

— Не надо кричать, Аня. Я все знаю. Сейчас я буду с тобой…

Плеск воды рядом, сильные шаги по воде. Он берет ее на руки, как ребенка, и несет, она обнимает его плечи. Какое счастье! Как радостно бьется сердце. Он говорит ей:

— Теперь мы вместе будем идти… всегда вместе… Вот и берег, приляг здесь.

Он кладет ее на траву, отходит в сторону, и уже издали звучит его тихий голос:

— …Здесь мы расстанемся. До реки уже недалеко, и в лесу можно встретить кого-нибудь из моих «друзей». А у меня есть еще одно дельце. Итак, Рено…

«Это не он!» — молнией проносится в голове Анны. Она просыпается внезапно, с сердцем, прыгающим у самого горла, и не может открыть глаза: солнце вышло из-за верхушек кустов и светит прямо ей в лицо. Тень падает теперь в сторону дороги.

Шаги приближаются; она слышит каждое слово говорящего. Странно, так знаком его голос, а узнать она никак не может.

— Присядем, тут есть немного тени. Черт дери, я устал от этой проклятой жары.

«Виклинг»! — узнает, наконец, Анна. «Черт дери» — его излюбленное выражение. Она уже делает усилие, чтобы подняться, как вдруг соображает, что Альфред говорит необычно: никакого акцента нет и в помине, он свободно говорит на чистом русском языке. Что это значит? Да он ли это? Анна ждет не шевелясь, и холодок страха понемногу охватывает ее всю.

— Итак, Рено, с заводом, я полагаю, все ясно. Пуск назначен на пятнадцатое, и этот пуск должен состояться непременно — так сказать, для успокоения верхов. Вам для разгона, для перехода на полную мощность дадут декаду, не больше. И вот основная ваша задача: декада эта должна превратиться в две может быть в три; словом, до последнего момента завод не должен стать на полный ход, иначе, вы понимаете, что получится? Представьте, что наши хозяева там… задержатся почему-либо. Тогда этот гигант до своей гибели успеет насыпать столько смертоносной продукции, что вся ваша с вами работа окажется почти бессмысленной.

— Это ясно, — высоким тенорком отвечает собеседник Виклинга, чиркая спичкой. — Но и задерживать бесконечно нельзя. Боюсь, что даже эти две декады могут вызвать большое подозрение и ликвидация завода в решительный момент может быть сорвана.

— Этого нельзя допустить. А срок зависит не от нас.

— А от положения с этими ионизирующими аппаратами? Кстати, вы знаете, как там дела?

— Конечно. Три недели назад была готова первая серия в пятьдесят штук.

Тенор скептически хмыкает.

— Слишком точные сведения, герр Виклинг. Неправдоподобно! Особенно, если принять во внимание, что эти таинственные аппараты — единственное обстоятельство, дающее право надеяться на успех. Да и то лишь, если Москва еще не пронюхала о новом открытии.

— Вы скептик, Рено. Я слежу за этим. Впрочем, кое-что мы, может быть, узнаем сейчас же, не сходя с места… — В руках Виклинга хрустит бумага. — Видите ли, в нужный момент я выступаю в роли почтальона… Письма из Москвы, как условлено заранее, получены в местном почтовом отделении. И вот: «Николаю Арсентьевичу Тунгусову», очевидно, от радиста Ныркина, который следит за сообщениями по эфиру… Так и есть. Э, черт дери, опять шифр!

— Откуда сообщение? — спрашивает Рено.

— Не сказано… «Твой таинственный друг, наконец, появился сегодня, очень спешил, дал только одно слово: „Принимайте“, и затем цифровой текст, который и привожу полностью».

— Ключа у вас нет, конечно?

— Ключа нет, Рено… Почему «конечно»? — вдруг вспыхивает Виклинг.

— Потому что вы неверно действуете, дорогой коллега. Вы охотитесь за девушкой, чтобы получить шифр и все прочее, так сказать, на подносе, в готовом виде, без труда и риска. Девушка оказалась крепче, чем вы думали, и это надо было понять уже давно. Не знаю, не влюбились ли вы в нее на самом деле? Эту возможность тоже надо было предусмотреть, вы не мальчик. Вместо того чтобы совершать увеселительное путешествие по этой дурацкой Уфе, вы должны были взять ключ еще в Москве, у Тунгусова. Взять, а не ждать, что вам его преподнесут с поцелуями.

— Чепуха!.. Вы не знаете конкретной обстановки.

Анна камнем прижимается к земле. Беседа происходит на расстоянии двух шагов от нее. Каждый звук, вздох может выдать, и тогда… они убьют ее, чтобы спрятать концы в воду, и никто не узнает о готовящемся преступлении. Да! Она вспоминает о своем пистолетике, который лежит, как всегда, в специальном кармане. А волненье сжимает грудь, удары сердца пугают своим гулом и сиплыми звуками в горле. Она чувствует, что сознание туманится от этого страшного нервного напряжения, отчаянного биения сердца. Вот закружилась голова…

…Тишина. Что они делают? Может быть, заметили ее сквозь просветы куста и теперь…

Проходит пять, семь минут. Ни звука за кустами. Неужели ушли? Анна лежит, по-прежнему не шевелясь, чувствуя, что тело ее окаменело от неподвижности. Вдруг громкий треск раздается над самой головой, на момент замирает сердце. Это кузнечик, потревоженный приходом людей, снова продолжает свою песню. Испуг сменяется вспышкой благодарности к этому кузнечику: он помогает ей — очевидно, люди ушли.

Анна осторожно поворачивает голову, смотрит сквозь траву и ветви на ту сторону. Потом поднимается медленно, на локтях, видит дорогу, уходящую к лесу, в сторону реки. Нет никого. Она осторожно встает, осматривает все открытое пространство, хватает корзинку и бежит на север, к лагерю.

Нет, не надо бежать, опасность миновала. Теперь роли переменились: судьба Виклинга в ее руках. Только бы не выдать себя раньше времени. Сейчас она встретится с ним, нужно быть по-прежнему ровной, тактичной, спокойной. Главное, спокойной. Она расскажет все одному только Николаю; и не сразу, надо выбрать удачный момент.

Узкая полоса леса у самого берега редеет; солнце, склоняющееся к западу, сверкает широкими бликами на поверхности реки.

Приятно пахнет дымком от лагеря.

Николай и Виклинг, уже переодевшийся, в майке и трусах, только что спустили на воду «плавучий дом». Они замечают Анну издали и приветствуют ее, высоко поднимая руки. Анна старается улыбаться, быть обыкновенной; но оба вдруг быстро подходят к ней, с тревогой вглядываются в ее лицо.

— Что-нибудь случилось, Аня?

— Что с вами, Анни?

«Ах, как глупо! Уже ошибка…» Ну, конечно, она не могла сразу оправиться после пережитого волнения; нужно было погулять еще часа два.

— А что? — спрашивает она, встречая настороженный, испытующий взгляд Виклинга. И снова вздымается волнение в груди. «Неужели он подозревает что-нибудь?»

— Вы очень бледны. С вами что-нибудь случилось в лесу?

— Я просто устала. Это от жары. Там было так душно!

— Смотрите, Анни, может быть, тепловой удар. Надо освежиться.

— Да, конечно, сейчас же в воду. Я мечтаю об этом уже давно.

Виклинг вдруг решительно берет инициативу в свои руки.

— Великолепно, Анни! Оставьте грибы, берите полотенце и садитесь сюда. — Он бросает в лодку большую охапку сена, заготовленного на берегу, и покрывает его одеялом. — Пожалуйста, экипаж готов. Сейчас я доставлю вас на замечательное для купанья место. А тут, у нашего берега, купаться нельзя: дно отвратительное, мелко, и вода почти стоячая.

— Зачем, Альфред, мне ведь нужно только окунуться, — слабо возражает Анна.

Остаться наедине с ним сейчас слишком страшное испытание. Отказаться решительно… Нет аргументов. Этим она выдала бы себя и погубила бы все дело. Нет, нельзя отказаться.

«Как бы захватить с собой и Николая?» — думает она, мучительно подыскивая предлог для этого. Но Виклинг как будто угадывает ее мысли.

— Нет, нет, Анни… Все равно вам нужно остыть перед купаньем. Давайте руку. Вот так. Отдыхайте. Можете кстати прочесть письмо, очевидно от Константина Александровича. А Николай пока что закончит приготовление обеда. Наташа с Федором ушли, а вам сейчас же после купанья нужно будет основательно поесть.

Он поспешно сталкивает лодку, садиться на корму и, загребая одним веслом, отъезжает от берега.

— Больше никому не было писем, Альфред?

— Нет, Анни, никому.

Она полулежит лицом к нему, почти на дне лодки, только голова ее возвышается над средней банкой. Берег удаляется. Николай машет ей рукой и отходит к палатке. Из кустов появляются Федор с ружьем и Наташа, поднимают над головой трофеи — двух уток — и что-то весело кричат Анне. Но она их не слышит.

«Писем больше нет», — настойчиво вертится в ее мозгу одна и та же фраза. Значит, сообщение Ныркина он решил оставить у себя, просто украл письмо, негодяй… Опасное положение! Сложная борьба идет в душе Анны. Ненависть к человеку, сидящему перед ней, притворяющемуся заботливым другом, то вскипает ключом, то затихает, заглушенная приливом необычайного хладнокровия.

Анна вскрывает конверт, и из письма отца на грудь ей падает небольшой листок, покрытый цифрами. «Копия радиограммы!» — радостно догадывается она и сразу же схватывает напряженный, колючий взгляд Виклинга, устремленный на листок. Ей хочется улыбнуться ему, прозевали, мол, опять «герр Виклинг», прав был этот Рено…

В конце письма приписка Ридана: «Посылаю копию радиограммы, полученной Ныркиным сегодня (он тоже посылает). Это на случай, если в вашем захолустье какое-нибудь из писем затеряется».

Виклинг взволнован. Это чувствуется по резким толчкам весла в его руках, по его затянувшемуся молчанию. Если он узнал цифры, он может предпринять сейчас что-нибудь… Сложив письмо, Анна прячет его в свой потайной карман и при этом немного вытаскивает оттуда револьвер, на всякий случай.

Иногда Анне кажется, что все происходящее — тяжелый, мучительный сон. Может ли быть, чтобы она действительно принимала участие в этих страшных, фантастических событиях? Ее рука сжимает револьвер. Неужели она может выстрелить в человека? Да, может… Это произойдет само собой.

— Анни, — говорит, наконец, Виклинг, явно нерешительно и уже не скрывая волнения, — вы, вероятно, заметили, что я стремился остаться с вами наедине… Вы догадываетесь, для чего это…

— Нет, Альфред, не знаю, — отвечает Анна, чувствуя, что наступает решительный момент.

— Мне очень жаль, что вы так отвечаете, Анни, слушайте… Эти два дня, проведенные без вас, были очень тяжелыми для меня. Я сам не думал, что так… люблю вас…