Глава 12.

Себастьян тащил ее за собой через зал, но когда они дошли до дверей на балкон, она уперлась.

– Мне нельзя идти с вами в сад, – сказала она.

Он быстро повернулся, как будто так и ждал ее возражений.

– Это еще почему?

– Джилл мне запрещает.

Себастьян пристально вгляделся в ее лицо. Затем взгляд его медленно окинул ее всю, вплоть до кончиков атласных туфель, выглядывавших из-под платья.

– Понимаю, – сказал он, оценив белизну и нежность облекавшей ее ткани. – Тогда зайдем в этот альков, там и поговорим.

Мэри снова не пожелала никуда идти, и он опять повернулся к ней уже с раздражением.

– В чем дело на этот раз?

– Мы не можем оставаться наедине. Йен предостерег меня от этого.

– С каких это пор ваш кузен стал таким знатоком приличий? – С легкой гримасой боли Себастьян дотронулся до своего лица. – Если вам чем-либо не понравится мое поведение, вы всегда можете ударить меня крышкой от подноса.

Приличных размеров кровоподтек шел от рассеченной скулы вверх до самого глаза, придавая ему вид уличного бродяги после хорошей драки. Такой вид ему подходит, подумала Мэри. Но, наверно, унизительно для него, привыкшего к победам, почувствовать, хотя бы и мимолетно, вкус поражения.

Но что всего хуже, Мэри была довольна, что пометила его как свою собственность. Гордость, которую она испытала при этой мысли, ужаснула ее. В поисках спасения от этой новой опасности она снова обратилась к своему опыту экономки. Она спокойно сложила перед собой руки.

– Рада видеть, что мой первый урок был вами усвоен.

Себастьян поджал губы, ноздри у него раздулись.

– Все это ваша проклятая чопорность. Может быть, вы предпочитаете беседовать в таком тоне на людях?

Мэри оглянулась. Сотни глаз беззастенчиво на них уставились. Они все без исключения заметили разбитое лицо Себастьяна и, несомненно, наслушались разговоров от прислуги о сцене в спальне Мэри. Хотя самого интимного момента никто, безусловно, не видел, но она прекрасно могла себе представить, какого рода сплетни разносились по многочисленным коридорам и лестницам. Все еще держась лицом к нему, Мэри нерешительно отступила на шаг по направлению к алькову.

– Я обещаю, что больше вас не ударю, если вы в свою очередь пообещаете не…

Себастьян последовал за ней в образованную двумя колоннами нишу. Губы его скривились в дерзкую насмешливую улыбку падшего ангела.

– Не… что? Не целовать вас? Не желать вас? Вы с этим немножко опоздали, мисс Фэрчайлд.

Их недавняя близость превращала его официальный тон в издевательство.

В этом уголке за занавесями между колоннами она должна была бы чувствовать себя в безопасности. Но ей казалось, что ее загнали в ловушку.

– Здесь есть другие Фэрчайлды, гораздо красивее меня. Почему бы вам не поговорить с ними?

– Я помолвлен с вами.

– Вам бы ничего не стоило это устроить и с кем-нибудь из них. – Она махнула рукой в сторону танцевального зала.

Боже, что она, с ума сошла, внушать ему такие мысли? А вдруг…

Но если он ее и услышал, то не придал ее словам никакого значения.

– Мне они не нужны. Для моей цели мне вполне достаточно вас.

Вот так, и поделом ей. Он поставил ее на место, разом излечив ее от возможной склонности к тщеславию.

– Другие красивее меня.

– Кто, к примеру? – спросил он с крайним раздражением.

– Дочери моего дяди. Только взгляните на них, и сравнивать смешно.

Она вновь указала веером в зал, и он, усмехнувшись, посмотрел в ту сторону. Как может он остаться равнодушным? Все ее прежние фальшивые поклонники жадно следили за грациозными движениями ее кузин в контрдансе. Глядя на этих женщин, чья красота была бесспорна, Мэри сознавала себя дурнушкой. Себастьян не может не заметить разницы, и лучше раньше, чем позже, добавила она мрачно про себя.

– Присмотритесь, как они прекрасно танцуют, они умеют вести беседу, они привлекают все взоры своим обаянием, не правда ли, лорд Уитфилд?!

– Да, да, они очень милы, но я думаю, вы просто напрашиваетесь на комплимент. Ну что ж, вы своего добились.

Упершись в стену ладонями по обе стороны ее головы, Себастьян наклонился к ней.

– Ни одной из них никогда не удастся так разжечь мне плоть.

Комплимент не слишком изысканный, пожалуй, даже грубоват, подумала она и невольно опустила глаза, ожидая увидеть рвущееся из темной ткани пламя. Разумеется, ничего подобного она не увидела. Зато когда она подняла взгляд, то увидела в его глазах огонь, испепеляющий его душу.

– Здесь нет никого прекраснее вас. – Терпение его, казалось, было на исходе. – Я не могу оторвать от вас глаз, рук, и перестаньте выставлять себя напоказ, если не хотите убедиться в том, насколько велико мое желание, прямо здесь, в этом проклятом зале.

Удивление сменилось в ней удовольствием, а затем искренним изумлением.

– Как это я себя выставляю напоказ?

– Вы… вы смотрите на меня. – Он переступил с ноги на ногу, как будто его и правда что-то жгло. – И зачем вы надели это платье? Вся ваша грудь… как будто на витрине.

– Это вы настояли, чтобы я его купила.

– Я безмозглый идиот.

– С этим я ни в коем случае не стану спорить.

Напряжение в нем чуть-чуть ослабло, и он иронически улыбнулся.

– От вас другого и ждать не приходится, маленькая хищница.

– Хищница? Я? – мгновенно разъярилась Мэри. – Как вы посмели… вы… тупоголовый осел!

– Дорогая мисс Фэрчайлд! – Себастьян прижал руку к сердцу и слегка поклонился. – Я потрясен! Я в ужасе! Вы меня поражаете!

И себя тоже. Он, наверно, подумал, что она превратилась в какое-то иное существо прямо у него на глазах.

Да так оно и есть. Она вновь на минуту стала Джиневрой Фэрчайлд, воображающей, что весь мир – это бланманже, и нетерпеливо требующей себе порцию побольше.

Мэри в ужасе отшатнулась к одной из колонн. Себастьян обхватил ее за талию, как бы в беспокойстве, что она ударится.

– Что случилось? – спросил он.

– Я просто поверить не могу. Неужели я настолько забылась, что назвала вас… обозвала вас.

– Ослом?! – Он погладил ее обнаженное плечо и криво улыбнулся. – Да, вы назвали меня ослом. Без всякого сомнения, я это заслужил.

– Нет! Я очень сожалею… – виновато сказала Мэри.

– А вы забыли, что я назвал вас хищницей?

– Это не оправдание, чтобы и я опустилась до того же!

– Ах, стало быть, мне разрешается выходить из себя, а вам нет. – Он принял задумчивый вид. – Какая вы, однако, интересная женщина.

Он следил за ней слишком пристально, и ей показалось, что он ее понимает.

Почему это ее так встревожило?

– Смиренно прошу прощения за хищницу, – церемонно произнес он, – и прощаю вам осла. Это для меня еще очень мягкое словечко. Забудьте об этом.

Забыть? Да она ни о чем другом и думать не могла! Как она, Мэри Роттенсон, настолько забылась? Так низко пасть! И он понял это, потому что рука его гладила ее шею и плечи с такой же фамильярностью, как накануне. Еще бы, ведь он наверняка считает ее распущенной девкой, не умеющей даже держать себя в руках.

– Да, я была бедна, я служила в экономках, но я всегда могла называть себя леди. Не лишайте меня этого права, лорд Уитфилд, – Мэри очень надеялась, что это вышло у нее с достоинствам, а не просто с отчаянием.

Он приоткрыл рот. Мэри совсем близко видела его белые зубы и чуть заметные движения губ при дыхании. Его тепло проникало сквозь слои ткани у нее на корсаже. Даже легкое движение каждого его пальца она чувствовала всем телом. Но Себастьян как будто хотел, помимо ее желания, сдержать ее.

Мэри всем своим существом сосредоточилась на нем, остро ощущая его прикосновение, испытывая, чего в них было больше: удовольствия, гнева, безумия страсти, боли неудовлетворенного желания?

– Вы всегда останетесь леди. – В его голосе была искренность и вместе с тем некое удивление. – В отличие от других женщин из вашей семьи. В отличие от многих и многих женщин, находящихся здесь, титулованных, как угодно громко, но не умеющих себя держать.

До нее смутно долетал гул голосов этих самых дам, но она их не видела. Отчасти их скрывали от нее его грудь и плечи, но главным образом потому, что когда он был так близко, она ничего больше не замечала вокруг.

– Рано или поздно мы с вами спаримся.

Его уверенность и грубо сказанное слово озадачили и раздражили ее.

– Я не животное, чтобы спариваться.

– Разве? – вопрос прозвучал как вызов. Его изрезанные шрамами руки с длинными пальцами потянулись к ней и ухватились за шаль, скрывавшую ее грудь. Кружево легко поддалось его ласкающим движениям, и он слегка приподнял его за концы. Себастьян взглянул сначала на то, что открылось его взору, потом перевел взгляд на ее лицо.

– А разве может быть иначе? – повторил он свой вызов несколько по-другому.

Он сумасшедший – это несомненно, и он заразил ее своим безумием; только это могло быть единственным объяснением всему. Прошло столько долгих лет вынужденного одиночества, нарушаемого только присутствием Хэддена. Хотя, конечно, при чем тут Хэдден. Ведь она имеет в виду одиночество особого рода, родной брат тут ничем помочь не в силах. Ей было двадцать шесть лет, и она начисто отринула свое женское естество. Она считала себя неспособной на такое. Даже сегодня, когда она вошла в зал, она безумно волновалась, но внешне-то выглядела спокойной. А вот сейчас она себя выдала.

Ноги у нее подгибались, губы пересохли. Она хотела вырвать у него шаль, но не могла, настолько у нее дрожали руки. Внутри нее ожила женщина, о существовании которой она прежде даже и не подозревала. Не Джиневра и не Мэри, с их неопытностью и наивностью, а другая, вся охваченная неистовым желанием и сладким предвкушением и все из-за одного-единственного, чье сумрачное обаяние мгновенно лишало ее самообладания, где бы она ни находилась.

Но все же она с благодарностью подумала о шумевшем где-то там у него за плечами бале. Не будь кругом так много людей, она не поручилась бы ни за Себастьяна, ни за саму себя. Это сыграло свою роль, спасая ее от совершенного уже безрассудства.

Ах, но все становилось слишком опасно. Она постоянно чувствовала себя ходящей по острию ножа. Если бы не ее преданность леди Валери, она оттолкнула бы стоявшего перед ней мужчину, вернулась в Лондон, затребовала бы оттуда свое наследство и вместе с Хэдденом отправилась бы странствовать по свету. Впрочем, возможно, она уже и не смогла бы так поступить. Что, если это только иллюзия, будто она способна освободиться от влияния Себастьяна? Неужели их действительно так намертво связывает зов плоти? Именно об этом он говорил ей вчера. Но как бы там ни было, обстоятельства складываются так, что ей приходится оставаться здесь, и она обязана заставить его понять, в каком она положении.

– Моя репутация должна остаться совершенно незапятнанной. Все должны знать, что я холодна, тверда и во всем безупречна, как платина.

– И платину можно расплавить на сильном огне. – Завязывая на ней шаль, он чуть-чуть прикасался пальцами к ее коже, вызывая легкую дрожь. – Вы сами в этом скоро убедитесь. Когда вы расплавитесь, вы по-прежнему останетесь леди. Вполне… ублаготворенной… леди.

Он нарочно произнес эти слова медленно, прочувствованно, с расстановкой. Сладострастная истома охватила ее. Вот этого он и добивался. Он хотел, чтобы она была мягкой и податливой, и она уже была готова стать для него чем угодно.

Но как ужасно сознавать, что ты отдаешься ему в полное подчинение!

Он как будто прочитал ее мысли.

– Вы были экономкой, но это было не больше чем роль, которую вам приходилось играть. Вы не были рождены слитком платины, скорее наоборот. Это совершенно неестественное для вас состояние, дорогая. Поэтому вы и не смогли заполнить этим драгоценным металлом всю свою душу. Вы просто Джиневра Мэри.

– Фэрчайлд, – добавила она. – Вы сказали, что я не родилась слитком платины, но я Фэрчайлд по рождению, и, поверьте мне, лучше иметь в жилах драгоценный металл, чем кровь этой семьи.

Нахмурившись, Себастьян пытался что-то сказать.

– Нет, подождите, не перебивайте. Раз уж я начала, я хочу быть до конца откровенной. Вы говорили мне в Шотландии, что эта помолвка всего лишь фарс. Так я и пытаюсь к этому относиться. Теперь вы говорите, мы должны, как вы изволили выразиться, «спариться», то есть поддаться… низким инстинктам. Что вы себе позволяете? Когда все будет кончено между нами, я все равно останусь Фэрчайлд, а вы по-прежнему будете ненавидеть меня и весь наш род. А я погибну.

Он этого не отрицал.

– Значит, вы слышали историю этой вражды.

У Мэри было искушение солгать, сказать, что eй все известно, но между ней и этой ложью непреодолимой стеной стояла ее окаянная природная правдивость.

Он видел ее насквозь, потому что буквально после секундной заминки он сказал:

– Мне совершенно ясно, что вы ничего не знаете. Я думал, Фэрчайлды не замедлят воспользоваться этим, как верным средством разлучить нас. Но они скорее всего не могут придумать, каким образом им представить свою роль в этой истории менее гнусной, чем она была на самом деле.

С чувством, близким к отчаянию, она сказала:

– Вот видите? Вы ненавидите Фэрчайлдов, и я не знаю почему, но я уверена, что если мы… – она запнулась, но потом уверенно продолжала, – сойдемся, вы запятнаете себя близостью с презираемой вами семьей.

– Пятно иногда не повредит.

Он шутит! Он все время шутит. Но если бы он когда-нибудь вспомнил, что совершила Джиневра Фэрчайлд, он бы знал, что во всей ее родне не было никого хуже ее.

– Жизнь вдали от вашего проклятого клана сильно отдалила вас от него.

Себастьян стоял перед ней, между ней и бальным залом, между ней и свободой… между ней и безопасным бесплодным миром, где обитала Мэри Роттенсон. Самонадеянный, как и всякий мужчина, он полагал, что может изменить ее. Он не знал, как она уже изменила себя сама.

– Я уже прошла сквозь огонь, Себастьян. Наверное, вам трудно это себе представить. Когда-то я была слаба – я никогда уже не буду такой.

Он не сводил с нее взгляда, и безумное желание постепенно все больше овладевало им. У нее такие огромные глаза. И цвет их схож с цветом штормовой волны в океане. Колдовская глубина моря не сумеет заворожить, как они. Сверхъестественной длины ресницы трепещут, когда она говорит, а губы, чтобы она ни произносила, заставляют думать только о поцелуях. Ее кожа розовеет в пылу разговора, а ее искусная прическа, окончательно утратив парадную пышность, приобрела очарование непосредственности. Ей двадцать шесть, и она ведет себя с твердостью и решимостью зрелой женщины и невинностью юной девушки. Она сопротивлялась ему так стойко, что он был совершенно убежден в ее добродетели, строгой нравственности и абсолютной честности. К сожалению, то, чего он добивался от нее, не имело никакого отношения к этим достоинствам. Она решительно сводила его с ума. Желание настолько переполняло его, что он не решался даже расстегнуть свой сюртук, чтобы никто не увидел, в каком он состоянии. И все же он невольно восхищался ею и уже совсем вопреки обыкновению начал задумываться, не была ли права его крестная, говоря, что Джиневра Мэри Фэрчайлд может стать его спасением.

– Значит, вас беспокоит не то, что я погубил вашу репутацию, а то, что я желаю вас и намерен овладеть вами, – сказал он. – Для вас имеет значение суть, а не видимость.

– Меня весьма беспокоит моя репутация. Женщина не может быть к этому равнодушной.

Мэри перебирала в пальцах бахрому шали, опустив глаза, чтобы избежать необходимости встречаться с ним взглядом.

– Но жить-то мне придется не с обломками моей репутации, а с самой собой. Я хочу быть в ладах со своей совестью. Если бы я позволила себе стать вашей любовницей…

– Нет, – перебил ее Себастьян, настойчиво возвращая ее к истинной причине ее беспокойства, – вас пугает вовсе не роль любовницы. – Он взял ее за руку и прижал ее руку к своей груди, так что она могла чувствовать биение его сердца. – Вас пугает сама мысль лежать в моих объятиях и что я использую все средства, чтобы вы предались мне полностью. Вам известно, Джиневра Мэри, какой женщиной вы могли бы стать, и мне тоже. Я не успокоюсь, пока вы ею не станете.

Мэри попыталась высвободить свою руку.

– Я вас вовсе не понимаю, – отчаянно лгала она, – кем вы хотите, чтобы я стала?

Себастьян не отпускал ее.

– Отчасти Мэри Роттенсон, отчасти Джиневрой Фэрчайлд.

Мэри неожиданно дернула руку с такой силой, что он был вынужден ее выпустить.

– На что вам она? Глупая тщеславная девчонка.

– Вы говорите о Джиневре? – Он еще не вполне понимал, почему она делила себя пополам, но был очень близок к истине. – Вы говорите о ней, как будто она что-то отдельное от вас, но она…

– И зачем вам вообще одна из Фэрчайлдов? Вы пользуетесь мною ради мести? – перебила его Мэри, торопясь высказаться.

Так это и должно было быть, так это и задумывалось, но рядом с ней он забывал о необходимости рассчитаться с Фэрчайлдами.

– Это слаще всякой мести.

– Не говорите так со мной! – Мэри настолько разволновалась, что повысила голос и, казалось, не замечала прислушивавшихся со всех сторон к разговору любопытных.

Себастьяна не особенно беспокоили благородные гости, прохаживавшиеся поблизости в надежде подслушать что-нибудь пикантное. Но он хотел избежать любой неловкости и замешательства ради нее. Он подчеркнуто тихо сказал, призывая тем самым и ее понизить голос:

– Большинство женщин оскорбились бы, если бы мужчина их не желал.

Мэри отвернулась, словно боясь того, что он может прочесть по ее лицу.

– Я не такая, как другие. Вы уже имели не один шанс убедиться в этом. Я шла на то, что другие женщины отвергли бы с презрением. Кому как не вам это знать.

– Да, вы работали. Быть может, дело в том, что я такой же, как другие мужчины.

Себастьян непринужденно потянул за золотой шнурок, прикреплявший к стене волны темно-синего шелка. Поблескивающая ткань, закрепленная еще и на потолке, упала вокруг них. Теперь, хотя колыхавшийся на сквозняке занавес и не скрывал их полностью, но давал им все же некоторую возможность уединения. Себастьян надеялся, что музыка в зале достаточно заглушала их голоса, чтобы сделать разговор недоступным для чужих ушей.

– А может быть, дело в том, что я не могу устоять перед одной из Фэрчайлдов? – продолжил Себастьян и подумал про себя, ужасно, если это так на самом деле! Но вслух он произнес совсем другое. – Мне повезло, я нашел среди них одну, чья честность самой высшей пробы. Редкий бриллиант в платиновой оправе.

Себастьян погладил ее нежную округлую щеку. Мэри отдернула голову.

– Я хочу покончить с нашим делом здесь как можно скорее и уехать.

Ее голос звучал отчаянно, умоляюще. Оглянувшись, она заговорила тише:

– Вы искали дневник? Нашли какие-нибудь следы?

– Искал, но безуспешно. – Он снова погладил ее по щеке, настойчиво предлагая ей свою поддержку и в то же время наслаждаясь ощущением ее бархатной кожи под своими пальцами.

– Мы пробыли здесь в общей сложности всего один день. Вы же наверняка знали, что на поиски дневника потребуется много больше времени.

– Да, но я не представляла себе, насколько отвратительным окажется этот фарс. Я не могу больше переносить это! Мне это все ненавистно!

И он тоже?! Нет. Он никогда не претендовал на то, что понимает женский ум, но тело этой женщины он понимал и знал, что она желала его. Против собственной воли, но желала.

– Я могу отвлечь дочерей Бэба, пока вы станете обыскивать их комнаты, – сказала она. – Я могу подружиться со слугами и расспросить их. Позвольте мне помогать вам. Может быть, получится побыстрее.

Она позволила его руке нежно обхватить ее за талию и ближе притянуть к себе, но ему показалось, что в этом проявилась всего лишь покорность. Удовлетворения ей это явно не приносило.

– Вы уже помогли и довольно существенно. Последний день я избегал наших хозяев под предлогом того, что мне неловко появляться с разбитым лицом.

Он улыбнулся ей своей неподражаемой улыбкой, стараясь заставить улыбнуться и ее.

– Вы уже оказались замечательным поводом для отвлечения вашего семейства.

Мэри уперлась взглядом в пол, надувшись, как ребенок, еще не умеющий играть во взрослые игры, но упрямо желающий подражать старшим. Черт возьми, да эта женщина, похоже, никогда не улыбается. Во всяком случае… ему.

– Я бродил по дому, чтобы вспомнить расположение комнат.

Мгновенно забыв о своих обидах, Мэри удивленно подняла на него глаза.

– Вы бывали здесь раньше?

Черт! Надо же было ему проговориться!

– Много лет назад, – ответил он небрежно, как о чем-то не стоящем внимания.

Мэри хотела еще что-то спросить, но он не дал ей такой возможности.

– Сегодня, перед тем как прийти сюда, я обыскал кабинет Бэба.

Как он и рассчитывал, это возбудило ее любопытство.

– Что вы нашли там?

– Много чего. Завещание вашего деда, пачку неоплаченных счетов, сейф… – он многозначительно помолчал.

Уголки ее губ опустились.

– Запертый, разумеется.

Он усмехнулся.

– Ну, конечно, и ни один из моих ключей к нему не подошел.

– Вы привезли с собой ключи?

– Я взял с собой все, что, по моим расчетам, могло мне понадобиться, чтобы обыскать этот дом от подвалов до крыши.

Он сделал недовольную гримасу.

– Но, очевидно, подходящего ключа у меня не оказалось.

– Я могу вскрыть сейф и без ключа. – Мэри нетерпеливо потерла друг о друга кончики пальцев, вспомнив, как их бывало царапал напильник.

– Откуда у вас такой странный талант? – спросил он настораживаясь.

– Отец заставил меня научиться. – Мэри взглянула ему в лицо. – Он говорил, что это может пригодиться, и, похоже, оказался прав.

Ее отец, Чарльз Фэрчайлд.

Иногда Себастьяну казалось, что он узнает черты этого человека в лице его дочери.

– Я бывал в Фэрчайлд-Мэнор, когда Чарли был еще любимым сынком, – признался он.

– Вы помните, как мой отец жил здесь?

– Да. – Неожиданно для самого себя, Себастьяну захотелось сделать ей приятное, и он добавил:

– Чарли был старше меня и такой франт, мне всегда хотелось походить на него.

Ее лицо зарумянилось.

– Моего отца все любили, – сказала она мечтательно.

– Кроме его собственного отца, – холодно добавил Себастьян.

Внутренний огонь, согревший ее черты, сразу погас.

– Папа говорил, что его лишили наследства за то, что у него не хватало подлости.

– Охотно верю.

Чарли исчез, а Себастьян лишился всего примерно в одно и то же время. Они встретились снова годы спустя. К тому времени Чарли успел жениться, овдоветь и был в очень стесненных обстоятельствах. Себастьян осиротел, ожесточился и тоже был в стесненных обстоятельствах.

Чарли тогда выразил раскаяние по поводу жестокой выходки Фэрчайлдов и ее трагических результатов. Себастьян извинения принял, поскольку в Чарли действительно не было ни капли подлости. За что тот и поплатился.

Но вся жизнь Чарли была сплошные приключения, карточная игра, поиски сильных ощущений. В последнее их свидание он занимал деньги, занимал… у Себастьяна. Себастьян, конечно, знал, что обратно он их не получит, потому что даже в лучшем из Фэрчайлдов было что-то от мошенника.

– Не могу себе представить, как он сумел воспитать двух детей – особенно девочку.

– Он сделал все, что мог, для нас после смерти мамы, – печально сказала. Мэри.

Себастьян вновь поспешил подтвердить то, во что ей так хотелось верить.

– Чарли мне нравился, правда, нравился.

Какое-то странное выражение, смесь боли и нежности, пробежало у нее по лицу. Но оно мгновенно исчезло, и она снова облеклась в личину той достойной особы, с которой он познакомился в Шотландии, – служанки высшего ранга, начисто лишенной всяких сантиментов.

– Каждый человек, знавший моего отца, располагался к нему, – сказала она как само собой разумеющееся.

Боже, но ведь они уже оставили позади все эти ее игры в экономку и попытки скрыть от него свои переживания. Женщины обычно хорошо понимают эти тонкости в отношениях; почему она не желает этого понимать?

Ему хотелось встряхнуть ее хорошенько, чтобы она, наконец, прекратила эти глупости, превратить ее в Джиневру Мэри, заставить ее окончательно раскрыться перед ним, но он понимал, что этому не бывать. Поэтому он продолжал хвалить единственного достойного Фэрчайлда, ему известного – до сих пор.

– Ваш отец был мудр, если он научил вас вскрывать сейфы.

Мэри снова смягчилась. Наружные уголки ее глаз слегка приподнялись, на нежных щеках задрожали ямочки, и Себастьян понял, что наконец-то ему это удалось. Он заставил ее улыбнуться!

Очень милая улыбка, полураскрытые губы… О, эти созданные для поцелуев губы! Все устои полетели к черту!

Он еще сам не успел осознать это, как уже целовал ее. Она не противилась, хотя менее искушенный мужчина приписал бы это удивлению. Себастьян предпочитал думать, что после вчерашнего его поцелуи стали ей нравиться. В этом была, безусловно, доля истины.

Ощутив в ней какую-то нерешительность, Себастьян понял, что Мэри тоже вспомнила про вчерашнее. Боясь спугнуть ее, он ослабил напряжение в руке, сжимавшей ее талию, и осторожно погладил ее спину, тщательно скрывая неистовую жажду обладания, несмотря ни на что, настойчиво требовавшую утоления.

– Себастьян.

Она чуть слышно прошептала его имя, и в этом шепоте он услышал неуверенность. Как он ни старался это скрыть, его страстное желание подавляло ее. Для этой маленькой девственницы оно было чересчур пылким.

Черт, он был даже не совсем уверен, что сможет вовремя обуздать его, а ведь они не где-нибудь, а в бальном зале. Здесь только тонкий шелк отделяет их от жадных глаз.

Но он не может остановиться. Не может. Пока она не ответит ему.

Полураскрытыми губами он нежно прижался к ее рту, согревая ее своим дыханием, надеясь, что любопытство возьмет в ней верх. Он ожидал, что это произойдет раньше. Но, когда она, наконец, в изнеможении прислонилась к стене и ее напряженные мускулы расслабились, Себастьян понял, что одержал победу.

Хотя, надо заметить, что охватившее его внезапно чувство торжества было несоизмеримо с тем малым, чего ему удалось достичь. Но это все равно была победа.

Ее рот чуть приоткрылся; он ощутил на себе легкое дуновение ее дыхания. Он осторожно коснулся языком ее языка; она позволила ему это. Ее руки стиснули ему плечи, затем медленно скользнули вокруг его шеи.

Но он жаждал большего. Ему было мало этого. Он хотел, чтобы Мэри запустила пальцы ему в волосы. Он хотел услышать, что за звуки она станет издавать, когда он вновь коснется ее обнаженной груди.

Кровь ударила ему в голову. Одна картина сменяла другую в его распаленном воображении. Он уже почти чувствовал, как, приподняв ее на руках, он будет совсем близко… и…

– О Боже! – отшатнувшись, он, не отрываясь, смотрел на ее размягченное податливое тело, на полузакрытые в истоме глаза.

Когда Джиневра Мэри Фэрчайлд была застывшей и непреклонной, он желал ее. Но когда она уступала ему хоть чуть-чуть… о, тогда его желание возрастало стократ.

С трудом переводя дыхание, маленькая сирена прошептала:

– Когда и где мы встретимся?

Сердце билось у него с такой силой, что ему казалось, что оно вот-вот разорвется. Победа! Вот теперь полная победа! Он придет к ней в спальню, на эту огромную постель. Она будет ожидать его в ночной рубашке, немного настороженная. Он будет нежен с ней. Он медленно ее разденет, покроет ее поцелуями.

– Я же нужна вам, чтобы открыть сейф. – Мэри выпрямилась. – Когда вы хотите, чтобы мы встретились?

Лежа, или стоя, или на коленях, но как бы там ни было, он насладится ею.

Но он уж постарается, чтобы и ей было хорошо.

– Никакого сейфа, – с трудом выдавил он из себя. – Никогда. – Как он только мог подумать о том, чтобы подвергнуть ее такой опасности? Где была его голова?! – Ни за что! Вы что, не понимаете? Этот дневник – большая опасность. Не мы одни за ним охотимся.

– Очень даже понимаю. – Мэри упрямо вздернула подбородок, и в глазах у нее блеснул огонек. – Но есть вещи пострашнее.

Нет, она все-таки не понимает, о чем говорит, просто старается не вдумываться. Положив руки ей на плечи, он погладил их под тонким шелком, успокаивая ее. Годы физической работы, конечно, сделали ее сильной и выносливой. И все же она оставалась женщиной – хрупкой, беззащитной и нуждалась в заботе.

– Это я нахожусь здесь затем, чтобы украсть дневник, – произнес он, сделав ударение на слове «я».

– Знаю, а я здесь затем, чтобы помочь вам, – настаивала она.

– Поймите, кто-то еще должен быть здесь затем, чтобы купить дневник! Твердо могу вас уверить, он пойдет на все, чтобы завладеть им. А в довершение всего Фэрчайлдам необходимо нажиться на продаже, а каждый дурак знает, что Фэрчайлды убьют кого угодно за шиллинг.

Черт бы побрал эту женщину вместе с ее ослиным упрямством, оно так и написано у нее на лице. Вот, полюбуйтесь, глаза горят, губы сжаты, и ни малейшего желания пойти хоть на какие-то уступки.

Он был готов убеждать ее логическими доводами, но если она не внемлет здравому смыслу, ему придется привязать ее к кровати. Впрочем, он с удовольствием бы сделал это в любом случае.