Глава 17.

Да, у Мэри выдалось действительно трудное утро. Ее назвали убийцей и угрожали вымогательствами. Ее намерения расстроить планы похитителя дневника не удались из-за обилия подозреваемых. С нею возмутительно обошелся единственный ее кузен, к которому она питала какое-то уважение. А теперь взбешенный Себастьян, прислонившись к двери ее спальни, уставился на нее так, словно она была самым презренным из насекомых.

Но Мэри, стойко сохранявшая хладнокровие и в общении с наглой прислугой, и с дерзкими благородными гостями, и сейчас не позволит себе его потерять.

– Что вы делаете у меня в спальне?! – голос ее прозвучал громче, чем она того желала. Мэри несколько раз глубоко вздохнула, чтобы вполне овладеть собой.

– Я пришел сюда сказать, что я достаточно доверяю вам, чтобы позволить вам открыть сейф, – Себастьян коротко с горечью рассмеялся. – Но теперь я обнаружил, что ваш дядя Лесли был абсолютно прав в отношении вас.

Она даже не спросила его, что он хочет этим сказать. В этом не было никакой необходимости. Что бы дядя Лесли там ни говорил, это все равно была клевета.

– Какая глупость!

Он пошатнулся, как будто она всадила в него пулю, но тут же справился с собой.

– Да, я глупец! Я видел, как вас роем окружали мужчины, и утешался тем, что вы их не поощряли. Мне не нравилось ваше расположение к вашему кузену, но я убедил себя, что оно вполне невинно.

Уходя утром, Мэри оставила ключ в замке, и сейчас Себастьян повернул его театральным жестом волшебника, переносящего публику за пределы реальности.

– Но даже глупцы умеют мстить.

Себастьян сделал шаг к ней, и только тут она почувствовала, что ее руки плотно сжаты в кулаки.

Она попыталась их разжать, но это ей не удалось.

Сколько уже времени этот человек подкрадывается к ней, как охотник к своей добыче? С того самого момента, как он увидел кровь у нее на руках, он преследовал ее в ночных кошмарах. В тот вечер, в кабинете леди Валери, Мэри поняла, что ее воображаемые страхи были ничто по сравнению с ним, таким, каков он оказался на самом деле.

А теперь он еще имеет наглость намекать, что она виновата и в том, что мужчины проявляют к ней внимание, и в нападении на нее Йена. Но она, с готовностью взявшая на себя вину за многое, на этот раз твердо знала, что она невиновна.

Он потянулся к ней, но она со всей силы ударила его кулаками по рукам.

– Не прикасайтесь ко мне!

Мгновенно, как нападающая кобра, он крепко схватил ее за кисти.

– Я буду прикасаться к вам как хочу и сколько хочу.

Все, что Мэри видела перед собой, – это загорелая кожа, оскаленные зубы и горящие глаза. С еще не зажившими безобразными ссадинами на лице, он походил на самого дьявола, но этого дьявола она слишком долго боялась.

Теперь в ней огнем разгорелся гнев.

– Кто вы такой, что берете на себя смелость судить меня?

– Я вам самый подходящий судья. – Себастьян притянул ее к себе совсем близко. – Никто другой, кроме меня, не сможет осудить вас и привести приговор в исполнение.

Уж не имеет ли он в виду убийство Бессборо?

А не все ли ей равно?

Остатки самообладания покинули ее. Мэри ощутила это физически почти как освобождение.

– Вы совершаете очередную несправедливость по отношению к честной труженице. – Это прозвучало как безнадежное заклинание.

Он отвел ей руки за спину и прижался к ней еще теснее.

Нет, она не вынесет слишком сильное ощущение откровенной физической близости.

– Никакая вы не труженица и уж во всяком случае не честная. – Уитфилд сделал явное ударение на последнем слове.

Если она будет стоять вот так совершенно неподвижно, быть может, удастся сохранить свое достоинство. Она знала, что он думает. Она также знала и правду. Если она окончательно одуреет от злости, она тоже сможет оскорбить его и, уж конечно, не менее унизительно. Она вообще могла бы бросить ему вызов только из чистого упрямства. Но от него несло таким жаром. В силе его мускулов, в упрямом подбородке таилась несомненная опасность. Она должна поостеречься, она скажет ему, что пыталась сделать, она заставит его выслушать себя, иначе он проявит свое упрямство и тогда… тогда…

– Я делала только то, что вы мне приказали. – В ее тоне не было ничего примирительного, да и настроение у нее было далеко не мирное.

– Я, кажется, просил вас отвлечь от меня внимание, пока я ищу дневник. – Лорд Уитфилд был весьма ироничен.

– Вы приказали мне помочь вам его найти.

Он усмехнулся. Усмешка вышла холодной и жестокой.

– Я слышал, что вам давно известно, где он.

– О чем вы говорите? В Шотландии вы потребовали, чтобы я помогла вам его найти.

Мэри попыталась высвободить руки из его железной хватки, скрывая боль под видом напускной храбрости.

– Я и старалась делать, что могла. Я была на кухне, расспрашивала прислугу.

– Зачем? Я повторяю еще раз, вы же знаете, где находится дневник.

– Вы с ума сошли! – Она была теперь в этом совершенно уверена. – Каждое утро я вставала на рассвете и…

– Встречались с кузеном Йеном, чтобы немного поразвлечься. Не так ли?!

– Осел! – сказала она, побелев от гнева.

– Вы опять назвали меня ослом. Не притвориться ли вам и теперь, что вы в этом ах как раскаиваетесь? – издевательски произнес он.

На балу она не притворялась, что сожалеет о своей грубости. Она действительно чувствовала себя виноватой. Теперь она упивалась новым для нее чувством свободы. Свободы от вины и страха.

Потому что то, чего она много лет больше всего боялась, все-таки произошло. Джиневра Фэрчайлд соединилась в ней с Мэри Роттенсон.

И ей – Мэри или Джиневре, или кому бы там ни было – все стало безразлично.

– Что бы там ни твердили вы, я говорю правду.

Он засмеялся.

Этот осел смеялся. Он нисколько не был похож на оскорбленного. Он даже имел наглость выглядеть непринужденно, как будто ее грубость доставила ему удовольствие.

– Вы оказались такой, какой я вас представлял. – Похоже, он был этим безмерно доволен.

С каким-то ожесточенным наслаждением он заставил ее попятиться, направляя ее своим телом и не отпуская ее рук.

– Конечно, честность и порядочность вам и не снились. Ваша двуличность развязывает мне руки, давая возможность делать, что мне угодно.

– А если окажется, что вы были неправы?

– Я всегда прав. – Он заявил это так, словно сам этому верил. – Вы только что это доказали своим распутством.

Ей жгло кожу, как будто она по неосторожности пробыла слишком долго на солнце и обгорела. Мэри могла себе представить, какой у нее сейчас был цвет лица.

– Отпустите мои руки.

– Чтобы вы могли свободно ударить меня крышкой от подноса? На вашем месте я бы на это не рассчитывал.

Они уже были у стены, и он вплотную прижал к ней Мэри, в то же время прислонившись к ней сам, словно нуждался в поддержке. От этой близости у нее заныло где-то в животе. Но ярость переполняла ее.

– Мне больно рукам, – сказала она и, когда он отпустил ее, с наслаждением влепила ему пощечину. Он отшатнулся, ухватившись за щеку.

– Мне не нужна крышка от подноса. – Она бросилась в сторону от него.

Он успел поймать ее за юбку и закружил, направляя в угол. Инерцией ее отнесло опять к стене, но она задержалась руками, чтобы не стукнуться. Уитфилд бросился на нее сзади и толкнул так, что путь к отступлению был отрезан. Ее щека и ладони прижались к прохладной стене.

Схватив ее за плечи, он заставил ее повернуться и жадно приник к ее губам. Она попыталась вырваться, отчаянно извиваясь, но он только сильнее притиснул ее к стене. Тогда Мэри попыталась упасть, но он просунул колено между ее ног. Она попыталась повернуться, но он не позволил ей и этого.

Испуганно открыв глаза, она посмотрела ему в лицо.

Он не улыбался. Она ожидала увидеть хотя бы его улыбку, может быть, жестокую. Или торжествующую. Или, по крайней мере, насмешливую. Но его лицо было серьезным, сосредоточенным, словно он поставил себе важную задачу и решил отдать ей все свое внимание.

Она предпочла бы увидеть какую-нибудь из его улыбок. Любую из его улыбок.

– Вы не посмеете!

Как беспомощно это прозвучало! Как тривиально!

Он придвинулся еще ближе.

– Еще как посмею. И у меня все прекрасно получится.

Его дыхание обжигало ее щеку. Другую щеку холодила стена. Она почему-то, как в яркой вспышке света, увидела рисунок темного мореного дуба. Вот еще один угол, другая стена – и она знала, что где-то там находится дверь.

С тем же успехом выход мог находиться где-нибудь во Франции: там ей от него было бы ровно столько же пользы.

– Отпустите меня.

Мэри старалась ударить его локтем, но у нее ничего не получилось. Она еще раз попыталась рухнуть на пол, надеясь, что ее вес заставит его убрать удерживающую ее ногу. Но ее многочисленные юбки смягчили удар.

Он только сказал:

– Повтори-ка. Вот увидишь, тебе это понравится.

– Ах! Боже мой!

От досады она изо всех сил хлопнула ладонями по стене.

– Да, да. – Он потянул ее за юбку. – Я настаиваю.

Ее юбки задрались так сильно, что оказались выше подвязок, закрепленных у колен. Оборки защекотали голую кожу бедра. Она надеялась – нет, она молила небеса, – чтобы он опомнился, остановился и не обнажал ее совсем. Ведь на ней не было ничего, что прикрыло бы ее наготу. Она слыхала, что некоторые распущенные светские дамы завлекали мужчин, скрывая свой стыд под новомодными панталонами. Но Мэри была девушкой приличной – и вот сейчас она за это поплатится. Он просто сошел с ума, и, похоже, ей уже ничто не поможет.

Почувствовав прохладу обнаженной кожей, она поняла, что все ее надежды оказались тщетными. Она была нага, как новорожденный младенец, и он со вздохом начал ласкать ее самые интимные места.

– Дивно, – прошептал он у ее уха. Мэри резко наклонила голову, рассчитывая боднуть его в нос, но он успел увернуться. Она снова попыталась вырваться, пока он еще не восстановил равновесие. Но он не дал ей сделать и шага.

– Ты научила меня уважать твои бойцовские качества. – Он с силой дернул ее за юбку, словно хотел поскорее сорвать с нее всю одежду. – Такие уроки не забываются.

На секунду она подумала, не обезумел ли он окончательно, но ей следовало бы знать, что разум ему никогда не изменяет.

Ее нижние юбки, шурша, упали на пол, и она поняла, что он их развязал.

Она сгорала от стыда из-за того, что оказалась в таком унизительном положении. Ее шерстяная юбка неудержимо скользила вниз, и Мэри попыталась подхватить ее, хотя это уже ничего не меняло. Просто – жест отчаяния.

Себастьян не обратил на это ни малейшего внимания, продолжая ее ласкать.

Разъярившись, Джиневра разразилась ругательствами, произнося слова, смысла которых Мэри даже не знала.

– Ну и язычок! – выдохнул он у ее шеи. – Ты меня поражаешь, Джиневра Мэри.

Значит он понял, что эта дурочка вернулась. Мэри боялась, что он воспользуется этим так же бесцеремонно, как он пользовался преимуществами, которые давала ему его сила.

Он поднял ногу и согнул колено, так что она скользнула ему на бедро. Его голос и руки стали ласково настойчивыми.

– Двигайся вместе со мной.

Похоже, он прекрасно оценивал ее ощущения, опыта ему было не занимать: он заставил ее двигаться до тех пор, пока прикосновения к его ноге не вызвали во всем ее теле сладкий трепет. И это в ее теле, в теле невозмутимой и респектабельной экономки леди Валери.

Мэри стиснула зубы. А он поглаживал ее бережно, нежно, словно она представляла собой хрупкую драгоценную статуэтку. Нет, она не будет умолять его о пощаде, что бы он ни делал. И она ни за что не даст воли тем вскрикам, что так и рвались из ее горла. Она привстала на цыпочки, пытаясь уйти от этой близости, но где-то там внутри нее зародилась томительная тяжесть.

– Тебе это нравится, я знаю. – Он имел наглость комментировать ее реакцию! Его пальцы нырнули в треугольник туго закрученных волос.

– А так тебе понравится?

И он нажал сильнее. Она вскрикнула.

– Что, чересчур? – он ослабил давление.

Это мало что изменило. Она уперлась лбом ему в плечо, пытаясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Он заставлял ее скользить, пока у нее не начали подкашиваться ноги и ее тело не обмякло бессильно у него на бедре. Эти новые ощущения были для нее слишком острыми. Он не позволял ей отступить, не давал и секунды передохнуть, и теперь… ее пальцы скользили по стене, пытаясь ухватиться за что-то там, где ничего не было. Ее тело сотрясали волны экстаза.

Он рассмеялся, торжествуя. Наконец ему удалось разбудить ее такую откровенную чувственность. Подхватив ее на руки, он нежно стиснул зубами кожу у основания ее шеи.

Мэри резко втянула в себя воздух, пытаясь убедить себя в том, что снедающее ее бурное чувство – это гнев.

– Отпустишь ты меня, чудовище?!

Это был не вопрос, это было требование. Но он предпочел истолковать эти слова как вопрос.

– Конечно, отпущу, когда кончу. А я пока не кончил.

Что это должно было означать? Неужели он намерен и дальше унижать ее? Или он намерен овладеть ею, словно шестнадцатилетней дурочкой? Однако деваться ей было некуда. Она уже лежала на постели, и он удерживал ее своим телом.

Его руки, казалось, находили самые уязвимые места ее тела, заставляя ее трепетать и содрогаться.

Боль и наслаждение. Досада и страсть. Ярость и подчинение. Боже, как ему удавалось вызывать в ней такие противоречивые чувства? Где ее здравый смысл и самоуважение? Как она его ненавидит!

– Тебе нравится меня унижать, да? – спросила она дрожащим голосом.

– Неужели ты сейчас испытываешь унижение? – Его полураскрытые губы оставляли влажный след на коже, которую никто не видел с тех пор, как она перестала быть младенцем. – По вкусу не скажешь. Я бы определил это скорее как желание, Джиневра Мэри, причем неистовое желание. Согласна?

– Я ненавижу тебя, – отвечала она, и ее ответ был искренним.

Однако он не отступался.

– Но ты хочешь меня? Я стою перед тобою на коленях, моля о крохе снисхождения. Ты же видишь. А хочешь почувствовать?

Пока он не произносил этих слов, она старалась не думать о том, что происходит. Он действительно стоял рядом с ней на коленях, словно проситель. С чего бы это? Зачем такому человеку, как он, так непонятно вести себя? Чего он надеется добиться столь странной игрой?

И что она боится потерять?

Только невинность. Нет, что всего хуже, остатки холодной отстраненности.

– Джиневра Мэри, – прошептал он. – Откликнись! Скажи мне, как ты жаждешь моего прикосновения.

– Нисколько!

– Лжешь!

Конечно, она лжет. Разве возможно сохранить отстраненность и хладнокровие, когда его руки продолжают так ласкать ее?

Мэри вся таяла. Ей казалось, что этого не выдержать. Невыносимо было ощущать, что ее тело не желает больше повиноваться приказам разума.

Себастьян продолжал эту обольстительную игру, чередуя прикосновения и поцелуи. Вскоре она уже не смогла сопротивляться настойчивым прикосновениям его пальцев. Он поглаживал нежную кожу, понуждая ее раздвинуть ноги.

Мэри закрыла глаза, надеясь, что хоть это поможет ей взять себя в руки, но ничего не вышло – ее ощущения стали только еще более острыми. Она невольно открылась навстречу его ласкам, одновременно испытывая ужас и страсть столь сильные, что от них сотрясалось все ее тело.

Прикосновение. Его прикосновение. Настоящий пир прикосновений для изголодавшейся женщины. Еще немного, и страсть испепелит ее.

Мэри необходимо было овладеть собой, чтобы спасти свою жизнь. Но Джиневра насмешливо откликнулась: «Поздно! Ты уже больше никогда в жизни не будешь принадлежать себе».

– Ради Бога! – у нее уже не осталось ни капли гордости. Голос ее задрожал. Перед глазами все плыло. – Не надо! Не делай этого! Ты причиняешь мне невыносимые страдания.

Его рука замерла.

– Страдания? – в его голосе звучало изумление. Рука скользнула ей на бедро.

Мэри затаила дыхание. Неужели ее мольбы спасли ее?

– Нет, тебе не больно. – Теперь его голос звучал уверенно и гневно. – Не пытайся меня обмануть, Джиневра Мэри.

Она едва успела испугаться, когда его палец проник в нее. Мэри прижала кулаки к губам, чтобы заглушить вскрик, потому что в нем прозвучало бы отнюдь не возмущение, а ликующий восторг. Она не могла позволить, чтобы он услышал это. Он только еще сильнее уверится в том, что она – распутница. Или, что ещё хуже, это добавит ему самодовольства. Он будет смеяться над тем, насколько легко с ней справиться.

Его палец двигался в ней, находя все более чувствительные точки. Он безжалостно будил самые острые ощущения. С ними невозможно было совладать. Мэри чувствовала, что скоро окончательно потеряет рассудок.

Она стонала. Глаза ее были закрыты, голова бессильно запрокинулась.

Сейчас она не могла бы оказать ему ни малейшего сопротивления. Он может делать с ней все, что ему заблагорассудится, и он несомненно этим воспользуется.

– Ради Бога! – прошептала она едва слышно. – Не надо!

– Не надо звучит как вызов.

Мэри не могла даже открыть глаз. Но она и так знала, какое у него сейчас лицо. Это был Себастьян, Себастьян с его суровыми чертами и кровоподтеками на загорелом лице. С его широкими плечами, которые таили такую мощь. Себастьян, который терзал ее, ласкал ее, который посмел…

– Смотри на меня! – процедил он сквозь зубы.

Распахнув глаза, она с изумлением взглянула ему в лицо. Его темно-серые глаза горели, выражая непреклонную решимость довести дело до конца. Мощно раздвинув ей ноги, он улегся между них. Вскинув руки, она схватила его за волосы и дернула, что было силы, так что он охнул от боли. Однако он и тут не упустил ничего. Он воспользовался ее движением, чтобы припасть к ее рту. Его язык толкался в ее губы, без слов говоря о его намерениях. Она может сопротивляться сколько угодно, он все равно добьется своего.

Мэри колотила его по плечам, пока что-то не прикоснулось к самым тайнам ее женственности, там, где совсем недавно побывал его палец. Ужаснувшись, она посмотрела ему в глаза. Он ответил ей серьезным взглядом и резко подался вперед.

Когда он успел освободиться от одежды? А потом она на мгновение замерла потрясенно. Разве это можно выдержать? У нее внутри все горело.

– Не надо! – она попыталась вывернуться, и он не стал ее останавливать: не стал потому, что при этом она невольно еще больше открылась ему.

Боль стала сильнее. Он наполнил ее собой.

– Не надо! – снова вскрикнула она. От слез голос ее сорвался, и она повернула голову. Ей не хотелось, чтобы он видел ее слезы, но ей некуда было бежать, негде спрятаться.

Подобного вторжения она никогда в жизни не испытывала. И отчасти поэтому ему нужно было ею овладеть. По тому, как он наблюдал за ней, она чувствовала, что он наслаждается своей властью над ней.

Будь он проклят! Как он догадался, что навязанная ей близость ненавистна ей еще сильнее, чем ее собственное смятение.

Себастьян поймал губами катившуюся по щеке слезу.

– Она стоит дороже твоей девственности. Твоя слезинка для меня дороже алмаза.

– Как ты можешь быть таким жестоким? – возмутилась она. – Тебе нравится мучить меня?

– Муки. Радость. Страсть. Мне все равно, какие чувства ты высказываешь, лишь бы их видел только я.

Чуть приподнявшись, он замер.

– Тебе все еще больно?

Да, ей было больно. Конечно, больно. Ей казалось, что стоит ему шевельнуться, и она умрет.

– Ведь я была невинной, – невольно вырвалось у нее как обвинение.

– Я ошибался.

– Это тебя не извиняет.

Он сохранял неподвижность, оставаясь в глубине ее тела. Лицо его не выражало сожаления, и почему-то ее это обрадовало.

Он сказал:

– Теперь ты можешь меня ударить, если хочешь.

Он облизнул губы, словно хотел еще что-то добавить, признать свою вину. Но вместо этого он молча подался вперед и поцеловал ее. Мэри поняла, что у него вовсе не было желания признавать свою вину. Это было бы слишком трудно при его независимом характере. Ему хотелось, чтобы она била его, пока его совесть и ее возмущение не получат полного удовлетворения.

А потом они просто закончат то, что начали.

Боль стала стихать. Чувство наполненности вызывало у нее странное удовольствие. Да простит ей Бог, если ей тоже хочется это закончить.

Похоть. Это просто похоть.

– Ну же, – повторил он, – ударь меня.

Мэри подняла руку, и он невольно зажмурился. Но она только приложила ладонь к его щеке.

– Потом.

Глава 18.

Мэри на несколько секунд провалилась в небытие, и когда она снова открыла глаза, на подушке рядом она увидела его лицо.

Она растерянно моргнула. Себастьян чуть было не рассмеялся от охватившего его чувства торжества и ликования. С ней, с Джиневрой Мэри, из семьи его заклятых врагов, он только что пережил самое фантастическое наслаждение, какое он когда-либо испытал в жизни. Он добился своего: он превратил чопорную экономку в создание из огня и света. Разве это не торжество – заставить ее зайти так далеко – и это в первый раз!

Теперь она его навсегда. Никому никогда не стать между ними.

В ушах у него гудело, и этот шум становился все громче и громче. Он взглянул на дверь. Стучало вовсе не у него в висках. Кто-то рвался войти. Эта проклятая горничная, девчонка позвала на помощь.

Он обнял Мэри.

– А теперь отдохни немного.

– С чего бы это?

Себастьян смотрел на нее с изумлением. Он знал, что Мэри невинна с того самого момента, как в ней побывал его палец. Но из случайно услышанного им разговора ее с горничной он понял, что Йен покушался на нее, и это привело его в ярость.

Да, он знал, что перед ним девственница, но это его не остановило. Его тщеславию льстило пробуждать в ней эти необузданные инстинкты.

Такие чувства не делают ему чести, но он никогда не обманывался относительно своих менее привлекательных свойств. Они помогли ему выжить, когда все остальное в его жизни погибло. Он привык добиваться чего хотел всеми доступными ему способами, и он хотел Мэри Фэрчайлд.

Сейчас он видел, как к ней возвращается ее прежняя независимость. У него на глазах мягкая томность, вызванная удовлетворенной страстью, сменялась жесткой холодностью. Теперь он знал: Джиневра Мэри оставалась податливой только первые пять минут после близости. Что ж, приобретение опыта всегда полезно. Если он хотел добиться от нее обещаний или потребовать повиновения, нужно пользоваться этим кратким отрезком времени.

– Тебе нужно отдохнуть, – настаивал он.

– Это ты так думаешь.

Она приходила в себя с ужасающей быстротой. Мэри хотела отодвинуться от него, но он ей этого не позволил, твердо удерживая ее за руки, как он обычно сдерживал упрямую двухлетку.

– Почему ты думаешь, что я должна отдыхать после этого?

В голосе у него появился оттенок раздражения.

– Даже мне пришлось отдыхать после первого раза.

Мэри выпятила подбородок.

– Женщины значительно выносливее мужчин. Очевидно, так.

– Я надеялся обсудить дальнейшие планы в более спокойной обстановке.

– Спокойной? Ты так это называешь?

Мэри повернула голову в сторону двери, сотрясавшейся от непрерывного стука.

– Что им нужно?

Она намеренно игнорировала его, не обращая внимания ни на его взгляды, ни на прикосновения. Притворяется, что ничего не замечает?

В раздражении он опрокинул ее навзничь, не выпуская из своих объятий.

– Я полагаю, им хочется услышать, что то, что только что произошло, не имело места.

Она покраснела. В самом деле покраснела, от основания шеи до корней волос. Его это откровенно обрадовало. Ему было неприятно думать, что пережитое им потрясающее ощущение произвело на нее такое незначительное впечатление. И, конечно, это было не так. Мэри никак не могла избавиться от привычки скрывать от него свои чувства.

– А если это им не удастся, они захотят знать, когда состоится свадьба, – продолжил он. Краска мгновенно сбежала с ее лица.

– Ты об этом подумала?

Она отрешенно уставилась в потолок.

Взяв ее за подбородок, он повернул ее лицо к себе.

– Подумала? – упрямо спрашивал он.

– Ничего я не думала, – огрызнулась Мэри.

Прекрасно. Значит, вот как!

– Да и ты тоже думал вовсе не об этом, а иначе мы никогда не оказались бы в таком положении. – Она попыталась сесть. – Если ты дашь мне встать, мы сделаем все что можно, чтобы поправить дело.

– Да, я с нетерпением жду твоих предложений, – он откинулся на подушки.

– Я поправлю платье, ты причешешься и тоже приведешь в порядок одежду. Мы их впустим и станем отрицать что-либо дурное…

– А что мы скажем им о пятнах крови у тебя между ног?

Ее всю передернуло, но он внезапно разъярился, как это уже бывало с ним раньше.

– И у меня…

– Нет! – она зажала ему ладонью рот. – Не говори об этом.

Схватив ее руку, он оторвал ее от своего лица.

– Не говори, вот как? Умолчание ничего не изменит. Что сделано, то сделано – я не Фэрчайлд. Я привык платить своим кредиторам. Ложь для меня не образ жизни. Я не убиваю соседей.

– Что сделали тебе мои родственники, что ты так зол на них? – спросила она. – Я должна знать. В конце концов, ведь и я – Фэрчайлд.

Он мысленно выругал себя за это неуместное упоминание об их семейной вражде, но злоба так давно жила в нем, что въелась в душу.

– Не имеет значения. Я Дюран! Я поступлю честно! Я женюсь на тебе.

– Нет.

Стуки в дверь теперь уже сопровождались криками. Они подняли такой шум, что могли бы разбудить мертвого – или во всяком случае, сделать пребывание Себастьяна в спальне Мэри общим достоянием.

– Куда ты денешься, лишившись репутации?

Мэри откинула волосы с лица и зажала их в кулак на шее у затылка.

– А куда денешься ты, взяв себе в жены одну из Фэрчайлдов? – спросила она, не уступая ему в жесткости.

– В постель, – расхохотался он. Мэри снова распустила волосы.

– Я останусь той же, кем была.

– Я сделаю тебя Дюран, изменив тебя внутренне.

Она смотрела на него с недоумением, не понимая, что он хочет сказать, или, быть может, сомневаясь в его способности шутить.

Но это была не шутка, хотя он и не собирался ставить ей в вину, что она не поняла ее. Он был не из тех, кто заискивал перед ней, добиваясь ее внимания. Ему было плевать на любые условности, в жизни его мало что занимало. Но он был бы ей лучшим мужем, чем другие. Он знал о ней правду, о чем никто другой и не догадывался.

– Почему ты не хочешь выйти за меня? – спросил он помягче. – Со мной трудно ладить, но я богат…

– И я тоже, – возразила она быстро.

– Не так, как я. До меня тебе далеко.

Он не обольщался мыслью, что все их разногласия закончились. Он отлично знал, что похоть еще не основание для брачного союза. Но у него не было выбора, он должен был завладеть ею навсегда.

– Я не могу стать твоей женой. Между нами никогда не будет ни уважения, ни любви, – губы ее скривились презрительно, он никогда еще не видел ни у кого такого выражения, – ни даже правды и искренности.

Мэри запнулась на последних словах. Так почему же она не скажет ему правду? Ее недоверие болезненно задело его. Отпустив ее, он поднялся. Поживем – увидим. С выражением покорности на лице он сказал:

– Ну, как хочешь.

Себастьян подошел к двери.

– А теперь покажемся публике.

– Но она же не была так уж серьезно скомпрометирована, – Бэб со стаканом рома в дрожащей руке свирепо уставился на собравшихся в его кабинете. – Они оба были вполне одеты.

– Себастьян был у нее в спальне – один. – У леди Валери был такой же стакан, как у Бэба, наполненный бренди, но рука у нее не дрожала. – Вы же понимаете, как это неприлично.

Мэри сидела в кресле, отстраненно глядя на резных чудовищ, украшавших огромный письменный стол. Ей хотелось быть где угодно, только не здесь, в этой комнате. Призрак деда нависал над ней, как вредные испарения, мешавшие ей дышать.

– Как я понял, мой дядя Освальд тоже был один в вашей спальне и с тех пор так и не может сесть.