Библиотека приключений и научной фантастики - Пурпурная мумия (Сборник с иллюстрациями)
ModernLib.Net / Днепров Анатолий Петрович / Пурпурная мумия (Сборник с иллюстрациями) - Чтение
(стр. 7)
|
Автор:
|
Днепров Анатолий Петрович |
|
Жанр:
|
|
|
Серия:
|
Библиотека приключений и научной фантастики
|
|
-
Читать книгу полностью
(483 Кб)
- Скачать в формате fb2
(799 Кб)
- Скачать в формате doc
(197 Кб)
- Скачать в формате txt
(186 Кб)
- Скачать в формате html
(794 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17
|
|
— Этому до форточки наши генераторы и резонансные частицы, — вздрогнул Мигай. — Там, наверное, морг… Мы посмотрели на невысокое здание с колоннами. На сером фронтоне четко выступал барельеф, изображавший борьбу римских воинов с галлами. До здания нейрохирургического отделения мы дошли молча. Алик Монин встретил нас растерянно и смущенно. На нем был незастегнутый белый халат, в руках он вертел вечную ручку, которая мешала ему пожать наши руки. — Слушай, ты совсем доктор, я имею в виду — лекарь! — рявкнул Мигай. Уточнение было совсем некстати. На языке двух наук — медицины и физики — титул «доктор» звучит очень двусмысленно. Алик совсем стушевался. Мы пошли за ним по затемненному коридору. Он только шептал: — Теперь сюда, мальчики. Сюда. Наверх. Направо… — Громко говорить не полагается, — назидательно сказал Федя, обращаясь к басистому Мигаю. В небольшом кабинете, освещенном только настольной лампой, мы расселись вокруг письменного стола. Федя вытащил из карманов две бутылки цинандали и торжественно поставил перед смущенным Мониным. — Ух вы, черти полосатые! — вполголоса воскликнул он. — С «капустника»? — Точно. Болтали о Фарадее, вспомнили тебя. Ты чего прячешься? — Да нет, что вы… Я сейчас… Алик скрылся в коридоре, и мы принялись рассматривать кабинет дежурного врача. Ничего особенного. Шкафы вдоль стен, забитые бумагами, наверное, историями болезней, сбоку какой-то прибор, у раковины столик со склянками. И письменный стол. Федя взял со стола книжку и шепотом прочитал: — «Электросон». Физика заползает и сюда. — Не хотел бы я заниматься физикой здесь… — невнятно пробормотал Самозванцев. — Физика и морг по соседству. Как-то не вяжется… — Может быть, физика когда-нибудь посодействует закрытию этой нерентабельной организации. Алик вошел бесшумно, неся целую охапку химических мензурок самых различных размеров. — Случай, когда размер сосуда не имеет значения, — сказал членкор. — Все с делениями. Разлили. — За двадцать пять лет… — За двадцать пять лет… Потом выпили за здоровье друг друга. Теперь этот тост стал почти необходимым. — Рассказывай, что ты здесь делаешь. Алик пожал плечами: — Всякую всячину. Вожусь с больными… — Ты и впрямь научился лечить? — Что вы! Конечно, нет. Я на диагностике… — Это?… — Это значит — помогаю нейрохирургам. — У вас оперируют мозг? — Бывает и такое. Но чаще всего операции, связанные с травмами нервных путей. — Интересно? — Бывает интересно… — А исследованиями можно заниматься? — У нас что ни больной, то исследование. — Страсть люблю рассказы об интересных больных. Расскажи что-нибудь, Алик. Какой-нибудь экстравагантный случай. Мигай выпил еще и придвинул свой стул поближе к письменному столу. Алик нервным движением руки поправил очки в тонкой металлической оправе. — Меня больше всего интересуют случаи потери памяти в связи с различными заболеваниями… — Как это — потеря памяти? — У одних — полная потеря, у других — частичная. — Недавно я прочитал работу Маккалоха «Робот без памяти», - сказал Федя. — Я тоже читал эту работу. Чепуха. То, что получил Маккалох на основе математической логики, совершенно неприменимо к людям, потерявшим память. Их поведение куда сложнее… — Я всегда задумывался над тем, где она помещается, эта память, — сказал Федя. Алик оживился. — Вот именно, где? Можно с большой достоверностью сказать, что в мозгу нет специального центра памяти. — Может быть, в каких-нибудь молекулах… — Вряд ли, — заметил Алик. — Память слишком устойчива, чтобы быть записанной на молекулярном уровне. В результате непрерывного обмена веществ молекулы вовремя обновляются… Мы задумались. Когда говоришь с Мониным, вещи, которые кажутся простыми, вдруг начинают выглядеть чудовищно сложными и запутанными. — Что это за машина? — спросил Мигай, приподняв чехол над небольшим столом. — Это старая модель электроэнцефалографа. — А, ну да, волны головного мозга? — Да. Восьмиканальная машина. Сейчас есть гораздо лучше. Алик открыл ящик стола и вытащил кипу бумаг. — Вот электроэнцефалограммы людей, потерявших память… Мы посмотрели на графики кривых, имевших почти строго синусоидальную форму. — А вот биотоки мозга нормальных людей. — Здорово! Значит, можно при помощи этой шарманки сразу определить, есть у человека память или нет… — Совершенно безошибочно. Правда… — Что? — Откровенно говоря, я не считаю термин «биотоки мозга» законным. — Почему? — Ведь мы снимаем электропотенциалы не с мозга. Он заэкранирован черепной коробкой, затем слоем ткани, богатой кровеносными сосудами, кожей… — Но частоты-то малые… — Все равно. Я сделал расчет. Если учесть проводимость экранировки, то нужно допустить, что в мозгу гуляют чудовищные электропотенциалы. На животных это не подтвердилось… Мы выпили еще. — Тогда что же это такое? — Это биотоки тканей, к которым мы прикладываем электроды. — Гм… Но ведь доказано, что эти кривые имеют связь с работой мозга. Например, вот эта память… — Ну и что же?… Разве мозг работает сам по себе? — Ты хочешь сказать, что память… Алик улыбнулся и встал. — Хотите, я сниму биотоки с ваших голов? Федор Егорьев почесал затылок и обвел нас глазами. — Рискнем, ребята? Мы рискнули, но почему-то почувствовали себя очень неловко. Как будто оказались на приеме у врача, от которого ничего не скроешь. Первым сел в кресло Мигай. Алик приладил у него на голове восемь электродов и включил электроэнцефалограф. Медленно поползла бумажная лента. Перья оставались неподвижными… — Никакой работы головного мозга, — прокомментировал Самозванцев. — Прибор еще не разогрелся. Вдруг мы вздрогнули. Тишину резко прорезало громкое скрипение острого металла о бумагу. Мы уставились на ленту. По ней, как сумасшедшие, с огромным размахом царапали восемь перьев, оставляя после себя причудливую линию. — «Когито эрго сум»
, - облегченно вздохнув, продекламировал Мигай. — Теперь проверь мозги у членкора. Это очень важно для ученого совета нашего института. Он там председатель. Мы выразили удивление, когда обнаружили, что у членкора биотоки точно такие же, как у Мигая, у Самозванцева и у меня. Если разница и была, мы могли ее не заметить. Мы вопросительно уставились на Алика. Он таинственно улыбнулся. — Ребята, электроэнцефалограммы одинаковые потому, что вы, так сказать, на одном уровне опьянения. У пьяных всегда так… Как у шизофреников или эпилептиков перед приступом… Нам стало неловко, и мы выпили еще. Монин остановил ленту и, покопавшись в бумагах, показал нам еще несколько электроэнцефалограмм. — Вот запись биотоков мозга спящего человека. А вот — типичная кривая бодрствования. На альфа-ритм накладывается тета и гамма… — Любопытно, — задумчиво произнес Федя. — Так где же, по-твоему, находится память человека? Алик начал нервно заталкивать бумаги в стол. Потом он сел и по очереди посмотрел на каждого из нас. — Не темни, Фарадей. Мы чувствуем, что ты что-то знаешь. Где память, говори… Мигай приподнялся и шутливо взял Алика за борта халата. Он у него был расстегнут, под ним виднелся старенький потертый пиджак. — Ну, если вы так настаиваете… — Хорошенькое дело, настаиваем! Мы просто требуем. Должны же мы знать, куда мы складываем нашу драгоценную эрудицию, за которую государство так щедро платит! Мигай никогда не был тактичным человеком. Его мышление было идиотски логичным и отвратительно прямолинейным. Когда он так сказал, мне показалось, что в глазах у Монина блеснула злая искорка. Он плотно сжал губы, встал из-за стола и подошел к одному из шкафов. Он вернулся, держа в руках человеческий череп, обыкновенный череп, который можно увидеть в биологическом кабинете в любой школе. Ни слова не говоря, он поставил его на стол рядом с электроэнцефалографом и начал прилаживать на нем электроды. Мы окаменели от изумления. Когда электроды оказались на месте, Алик пристально посмотрел на нас из темноты, затем повернул тумблер. Восемь перьев, все одновременно, пронзительно взвизгнули и заплясали на бумаге. Как загипнотизированные, мы смотрели в насмешливые пустые глазницы. А прибор продолжал торопливо и взволнованно выписывать лихорадочную кривую биотоков бодрствующего человека. — Вот так… — назидательно сказал Монин. Мы встали и поспешно стали с ним прощаться, боясь еще раз взглянуть на столик рядом с электроэнцефалографом. В темноте мы сбились с пути, долго шли по высокой мокрой траве, обходя низкие темные здания, шагали вдоль металлической решетки, за которой простиралась тускло освещенная сырая улица. Ветки шиповника цеплялись за плащи и противно царапали по поверхности. Когда, наконец, мы вышли из ворот и остановились, чтобы передохнуть, наш членкор Федя Егорьев сказал: — Наводки. Конечно, наводки от сетевого тока… С этой удобной, успокоительной мыслью мы разъехались по домам…
НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
I
Я сидел в третьем ряду партера большой аудитории и смотрел, как механическая рука писала мелом на черной доске:
«Привет участникам конференции по автоматизации!»
Окончив фразу, рука аккуратно положила мел на стол и вытерлась о сырую тряпку. Затем она приветственно помахала застывшим от изумления делегатам. Грянул гром аплодисментов. Кому они были адресованы? Механической руке, которая сама нажала кнопку на тележке и, продолжая все так же помахивать ученым, торжественно покинула зал? Вначале казалось, что именно ей. Но затем все поняли, что приветствовать машину бессмысленно. Ученые и инженеры аплодировали сами себе. Это был необычайный случай! Рядом со мной сидел небольшого роста щуплый человек с лысой грушевидной головой. Он без особого энтузиазма бесшумно ударял ладонью о ладонь, насмешливым взглядом провожая удалявшуюся на тележке руку. — Вас это не удивляет? — спросил я. — Смотрите, за ней волочится кабель. — А как же иначе? Ведь не святой же дух ею управляет! Человек поморщился: — Все зависит от того, что подразумевать под святым духом. Если так называть радиоволны, то их действительно можно использовать. Я его понял. — Наверно, для данного случая не очень целесообразно строить широкополосный передатчик и приемник для передачи импульсов управления. Их ведь много. Он пожал плечами и ничего не ответил. В это время председатель конференции объявил тему первого доклада и фамилию докладчика: – «Импульсы регулирования в живых организмах», профессор Леонозов Павел Павлович. Мой сосед зашелестел бумагами и, наступая сидевшим рядом на ноги, торопливо пробрался к доске. «Значит, биолог», - подумал я, приготовившись слушать нечто такое, что меня совершенно не касалось, так как я специалист по электронным программирующим устройствам. Доклад был действительно очень специальным. Сплошные блок-схемы. Блок-схемы регулирования кровяного давления. Блок-схема управления гормональным составом крови. Блок-схема адаптации глаза на свет. И так далее. Постепенно мои мысли переключились на то, с чем несколько позднее я сам должен был выступить на конференции. Когда я снова обратил внимание на Леонозова, он уже медленно стирал с доски все, что нарисовал, и, стоя спиной к аудитории, невнятно произнес: — Таким образом, автономная и центральная нервные системы живых существ таят в себе большие возможности… Раздались редкие аплодисменты. Вопросов не последовало. Дискуссии тоже. Чувствовалось, что собравшиеся плохо разобрались в существе сказанного. Через минуту ученый снова оказался рядом со мной. Лицо его было возбужденным и даже сердитым. Когда же выступающий вслед за тем инженер нарисовал сложную схему коммутации сигналов для программного управления зуборезным станком новой конструкции, Леонозов сердито пробормотал: — А для чего все это? Не проще ли взять обыкновенную крысу? — Что-о? — шепотом переспросил я его. — Крысу, — громко и категорически заявил профессор. На нас оглянулись, и мы умолкли. «Человек со странностями», - решил я. Любопытство мое было возбуждено, и в перерыве я издали наблюдал за профессором. Он нервно шагал по коридорам института, что-то про себя бормотал и изредка улыбался. Вдруг его взгляд упал на оживленно беседовавшего с группой молодежи инженера, того самого, который сделал доклад о системах коммутации. Леонозов порывисто подошел к нему и, взяв за локоть, спросил: — Скажите, а сколько будет стоить ваша система? — Думаю, не дороже пяти тысяч. Конечно, — без приводов и исполнительных механизмов. — Гм!.. Дороговато, дороговато, - произнес биолог, ухмыляясь. — Сколько же она должна стоить, по-вашему? — В новых деньгах, скажем, копеек пять — семь, а то и дешевле. — Это невозможно! — воскликнул инженер, изумленно посмотрев на Леонозова. — Впрочем, я сейчас вам скажу точнее. Леонозов спокойно достал из заднего кармана записную книжку и, раскрыв ее, произнес: — Да. Я почти не ошибся. Одна система — семь копеек. Пара пойдет за тринадцать. Тысяча систем — в среднем по три с половиной копейки за штуку. С этими словами он спокойно отошел от беседующих и зашагал по коридору к выходу. Все, в том числе и я, молча провожали его взглядами, полными сочувствия…
II
Вторично я встретился с Леонозовым летом в деревне под Москвой. Прямо перед нашей дачей раскинулся широкий зеленый луг, прорезанный мелким, но быстрым ручейком.
Гуляя здесь вечером, я встретил человека в гимнастерке навыпуск, в грязных брюках, заправленных в высокие резиновые сапоги.
Он медленно брел прямо по воде с ведром в руках, то и дело наклоняясь к высокой, сочной траве. Я крайне удивился, узнав в нем своего соседа на конференции по автоматизации.
— Добрый вечер, Павел Павлович!
— Здравствуйте, — ответил он, не глядя на меня. — Ах ты, проклятая!
Он поставил ведро на дно ручья и стал раздвигать траву обеими руками.
— Ускакала! Такая симпатичная — и ускакала!
Затем он поднял голову и посмотрел на меня:
— Ах, это вы!
— Да, я.
— Ну, и как ваши электронные программирующие системы?
— Запустили в массовое производство.
— Уже? Жаль.
— Что вы, Павел Павлович! Этому радоваться надо!
— Да едва ли. Ах, вот она, вот она!
Он быстро присел на корточки и поймал в траве огромную зеленую лягушку.
Я заглянул в ведро и увидел, что оно на одну треть было наполнено этими болотными тварями, разжиревшими на личинках мошкары.
— Для экспериментов?
— Да. Замечательное существо — лягушка, — вдруг мечтательно произнес Леонозов. — Ей, как и собаке Ивана Петровича Павлова, нужно поставить памятник.
— Это за что же?
— Вспомните, что лягушка помогла и Гальвани и Вольту открыть электричество! А без электричества, кстати, были бы невозможны и все ваши программирующие системы! Вся электронная автоматика плакала бы. Но берусь предсказать: от лягушки можно еще и не того ожидать!
Он сорвал несколько пучков травы и сунул их в ведерко, чтобы лягушки не могли выпрыгнуть. Затем, кряхтя и спотыкаясь, вышел на бережок.
— Разрешите, я понесу этих знаменитых животных, которым человечество столь многим обязано, — иронически заметил я, беря ведерко из его рук.
Некоторое время мы молча шли по сырому лугу, отмахиваясь от комаров. Солнце коснулось темной полоски далекого леса. Над нами пролетел вертолет, спугнувший стайку болотных птиц. Они покружили немного над своими гнездами и снова спрятались в траве.
— Красотища-то какая, посмотрите! Как изумительна все-таки природа! — сказал профессор, оглядываясь вокруг и глубоко вздыхая.
— Да. Наверно, хорошо быть художником или музыкантом. Они острее и глубже чувствуют все это.
— Художники и музыканты? — проворчал он. — А что они — слышат звуки? Видят краски? Наблюдают форму? Нет, ученые, батенька мой, ощущают природу богаче, глубже и шире. Для художника комар есть комар. Он его изобразит на полотне черной точкой, если вообще изобразит. Композитор напишет «Полет шмеля». А им и в голову не придет, что этот шмель в тысячу раз более умная машина, чем только что пролетевший вертолет. Вот мы идем сейчас по траве, и в каждой примятой нами травинке разрушается целая фабрика фотосинтеза, фабрика, о которой сейчас мы можем только мечтать. Вот вы, например, мечтаете о создании «электронного мозга», А он, этот мозг, создан природой миллионы лет назад. Он есть у каждого живого существа. И это могут постигнуть только ученые.
— Ну какая польза от того, что мы чувствуем, художника интересует одно, а нас другое, вот и вся разница, — возразил я.
— Польза? — Он остановился и поднял на меня свои суровые темные глаза. — Будет и польза. Надеюсь, что скоро ваши электронные системы заменят кое-чем более интересным и выгодным.
Я поставил ведро с лягушками на землю и хотел было бурно выразить свой протест, как вдруг со стороны леса, к которому мы почти подошли, послышался звонкий женский голос:
— Пал Палыч! Пал Палыч! Она убежала! Ловите ее!
Я увидел стройную девушку в белом халате, быстро бегущую нам навстречу.
— Инна, вы? Что случилось? — встревоженно закричал профессор.
— Мирза убежала! Посмотрите! Вот она!
— Мирза? Ах, безобразие! Кто ее выпустил?
— Не знаю… Ага, попалась!
Девушка схватила прыгающий лохматый комок и крепко прижала его к себе. Маленькая собачонка сердито залаяла. Запыхавшийся Леонозов подбежал к девушке и взял у нее собаку.
— Что произошло? — спросил он отрывисто.
— Сами увидите, — чуть не плача, ответила она. — Сгорел высоковольтный трансформатор. Перегрелись все моторы. Вышел из строя ртутный выпрямитель. А пряжа — просто ужас! Вся перепуталась…,
— Ах, негодница! — воскликнул Леонозов, легонько хлопнув собачку по мохнатому боку.
Мирза, испуганная поднятою ею суматохой, рычала, вертела головой и широко открывала пасть, норовя укусить ученого за руку.
— Идемте скорее, Инна! Возьмите ведро.
Девушка быстро зашагала за профессором. В сгустившихся сумерках я заметил, что собака была со — всех сторон увешана какими-то коробочками и пластинками.
Вскоре Леонозов со своей спутницей исчезли в лесу, и я остался один посреди луга.
III
«Заменить кое-чем более интересным…» — звучало у меня в ушах, когда я, лежа в кровати, вспоминал разговор с Леонозовым. Я чувствовал себя глубоко задетым. Как он, ученый, мог не оценить должным образом совершенную программирующую систему емкостью более миллиона двоичных единиц! Над ней в течение двух лет трудился под моим руководством коллектив в двенадцать человек. Лягушке, видите ли, нужно поставить памятник, а электронную систему «заменить кое-чем»! Возможно ли это? Я досадовал на себя за то, что не смог как следует ответить Леонозову. «И кто такая эта плачущая Инна, которая гналась за собачкой? — думал я, с некоторым раздражением вспоминая сцену на лугу. — Наверно, лаборантка какая-нибудь, медичка или биолог. Проводят опыты над животными и в миллионный раз удостоверяются, что у них есть и сердце, и желудок, и легкие…» После обеда, горя желанием поспорить, я пошел через луг к тому месту, где накануне расстался с Леонозовым. «Теперь-то, если я его встречу, то все скажу, что думаю», - решил я, углубляясь в сосновый бор. Настроение у меня было боевым. Внезапно передо мной оказался высокий забор, и я пошел по тропинке вдоль него. Вскоре показались ворота, на которых висела стеклянная вывеска с надписью:
«АН СССР. Лаборатория биологического регулирования».
«Так вот они откуда!» — подумал я и взялся за ручку калитки. Она была заперта. На мой стук долго никто не отвечал, а затем из-за кустов выскочила крохотная белая болонка и раскатисто залаяла. — Ну, Белка, Жучка или как тебя, хватит! — Я снова забарабанил в калитку. Собачонка подбежала ближе, яростно зарычала. Я заметил, что на ошейнике у нее поблескивала небольшая металлическая коробочка. «Видно, все собаки здесь бегают с неприкосновенным запасом витаминов!» — насмешливо подумал я. Из-за деревьев появилась женщина в фиолетовом комбинезоне. — Вам кого? — Профессора Леонозова. — По какому делу? — Я его знакомый. Мне нужно продолжить с ним вчерашний разговор. — Входите. Женщина наклонилась к собачонке и проговорила: — Перестань, Кумок, это свой. Она погладила собачку, и та умолкла. — Входите, — повторила женщина. — Но калитка заперта! — Сейчас уже открыта, — усмехнулась она, продолжая гладить собачонку. — Но вы же ее не отпирали! — удивился я. — А я повторяю: входите, дверь открыта. Чтобы доказать женщине, что она неправа, я изо всех сил толкнул калитку и чуть было не упал вперед, потому что она без всякого труда распахнулась. — Значит, здесь у вас автоматизация… — смущенно пробормотал я. — Автоматизация у нас повсюду. Идите прямо по тропинке к белому павильону. Павел Павлович там, на электростанции. Действительно, Леонозов был там. Он стоял в окружении нескольких сотрудников у высоковольтного трансформатора и объяснял: — Есть сигналы регулирования или их нет, трансформатор должен быть заблокирован на случай перегрузки. — Но мы ведь решили, что не будем вводить никакой другой автоматики, кроме… — Да, да, да, — прервал высокого худощавого мужчину Леонозов. — Когда я говорю — заблокировать, это вовсе не значит, что нужно поставить электромагнитное или электрическое реле. Вы можете использовать даже дерево, например вот эту сосну. — Он показал на молоденькое деревце. — Пусть система регулирования влагоотдачи какой-нибудь ветки и будет регулятором силы тока. — Система регулирования влагоотдачи связана с Мирзой, — возразила ему девушка. — Кроме того, влагоотдача растений регулируется непрерывными сигналами, а не импульсными! — Ну и что же? Пусть регулирование тока будет осуществляться автономной системой, а что касается непрерывности регулирования, то это даже… — Вдруг его взгляд упал на меня. — Ах, это опять вы, молодой человек! — Добрый день! — улыбнулся я. — Пришли посмотреть на нашу беду? — Я не знаю, какая беда у вас приключилась. — Товарищи, — обратился Леонозов к стоявшим возле него сотрудникам, — познакомьтесь: этот молодой инженер — конструктор электронных программирующих систем. Все головы повернулись ко мне. Я почувствовал себя смущенным, вероятно, потому, что не понимал, о чем они толкуют, хотя все слова были мне, конечно, знакомы. — У ваших машин есть одно преимущество. Они не бегают, — вдруг обратилась ко мне с улыбкой девушка, та самая Инна, которую я видел вчера вечером. Все громко засмеялись. — Если нужно, их можно сделать и бегающими, — возразил я. — И тогда вместо тонны каждая машина будет весить три, — съехидничала Инна. — Я примерно догадываюсь, зачем вы ко мне пожаловали, — прервал ее Леонозов. — К сожалению, молодой человек, через десять минут я должен уехать в Москву и поэтому не могу выслушать ваши возражения. Кстати, на конференции по автоматизации вы были недостаточно внимательны. Так вот, пока я буду в академии, отдаю вас на растерзание моим сотрудникам. Часа через два я вернусь, и тогда мы с вами побеседуем. — А в каком смысле мы должны его терзать, Павел Павлович? — Я же вам сказал: он конструктор электронных программирующих и регулирующих систем. — Ага! Тогда пойдемте, — понимающе переглянулась с ним Инна. Она подошла ко мне и взяла за руку. — А после, Инночка, передайте его мне! — крикнул вдогонку высокий парень в тенниске. — Ну и, конечно, мне, — сказал еще кто-то. — Мрачная жизнь у вас будет сегодня! — засмеялась Инна. — Это почему же? — Вам придется увидеть кое-что новое, и, быть может, вы так увлечетесь, что захотите даже переменить свою специальность. — Я еще ни разу не имел повода сомневаться, что выбрал в жизни правильный путь… — Пожалуйста, сюда, — перебила она, подталкивая меня к широкой стеклянной двери, которая вела в здание, напоминающее легкий выставочный павильон.
IV
— Вот, смотрите, — сказала Инна, показывая на обыкновенный электронный потенциометр.
Перо прибора медленно выводило на бумаге тонкую красную линию. Рядом с потенциометром стоял глиняный горшок, в котором росла молодая зеленая березка. В ствол березки были вставлены игольчатые электроды. Один из них уходил в землю.
— Что это такое?
— Мы измеряем концентрацию водородных ионов в живом растении.
— Ну и что же?
— Она всегда остается постоянной — семь и две десятые.
— Вот как? Что же здесь удивительного?
— Независимо от условий внешней среды березка сама регулирует концентрацию водородных ионов.
— Это и школьнику известно, — небрежно бросил я.
— Но даже вам неизвестно, что это обстоятельство можно использовать для автоматического регулирования концентрации какого-нибудь вещества, например, в большой химической ванне, поддерживая эту концентрацию в нужных пределах.
Такого поворота разговора я не ожидал!
— Интересно! Расскажите, как это дерево будет регулировать концентрацию вещества в ванне.
Инна начертила на листе бумаги схему клетки растения и стала подробно объяснять. Замелькали химические формулы веществ, входящих в оболочку и ядро, в протоплазму, появились уравнения с участием ферментов.
Я плохо разбирался в химических процессах, происходящих в растении, но стал смутно догадываться, что здесь налицо огромное количество обратных связей, положительных и отрицательных, которые в совокупности приводят к достижению цели. Всякое нарушение равновесия автоматически вызывает реакцию, которая в конечном счете сводит это нарушение к нулю.
— Вы понимаете, что со всеми химическими реакциями, происходящими в организме, связаны соответствующие электрические потенциалы, которые легко «вывести» наружу. И, наоборот, воздействие внешней среды можно переложить на электрические потенциалы и «ввести» их в растение. Вот у нас и получается примерно такой жгут проводов.
Девушка взяла в руки пучок разноцветных проводов, начинающихся у ствола деревца. Некоторые из них уходили в какой-то ящик, другие — в стеклянную банку. Березка была подключена к химическому прибору, сквозь который по двум змеевикам прогонялась жидкость.
— В нашей опытной установке регулируется концентрация обыкновенной поваренной соли. Если мы уменьшим ее концентрацию, добавив воды, то растение немедленно пошлет сигнал на реле, которое включит источник солевого концентрата.
Дальше можно было не объяснять. Я все понял. Коротко это можно было назвать так: растение в качестве механизма регулирования!
Я мысленно представил себе, какую сложную электронную систему нужно было бы пустить в ход, чтобы автоматически регулировать концентрацию раствора в химической ванне. А здесь это делает обыкновенная береза!
— Вместо березы, наверно, можно взять любое другое растение, например крапиву или какой-нибудь горох! — воскликнул я.
— Конечно.
Я представил себе луг перед моей дачей и лес вокруг этой лаборатории — деревья, кустарники, цветы и травы, представил все леса и поля на земном шаре… Кругом, куда ни глянь, росли готовые «регулирующие системы», которые с такой пользой мог применить человек при решении многих технических проблем.
— Березку мы взяли потому, что это многолетнее дерево и регулирование можно осуществлять без перерыва многие годы, — пояснила девушка. — Впрочем, хотя растения и многообещающи в этом смысле, они хорошо выполняют свои функции только там, где нужно регулировать течение медленных процессов. Животные — другое дело.
Задумавшись, я шел за девушкой к выходу из лаборатории.
— А вот вам еще один фокус. Посмотрите на этот гальванометр.
Я уставился на стрелку прибора, а моя спутница несколько раз провела рукой над листочками какого-то растения. Стрелка сильно качнулась в сторону.
— В чем здесь дело?
— Обычный зеленый лист в качестве фотоэлемента. Сколько стоит фотосопротивление?
— Н-не знаю. Наверно, копеек пятьдесят…
— А лист крапивы?
Я умоляюще посмотрел в ее смеющиеся глаза.
— Всем, конечно, известно, что зеленый лист живет именно потому, что свет вызывает в нем сложные химические реакции. И вот эти реакции переложены на язык электрических потенциалов. Лист крапивы и фотоэлемент!
Сравнение было явно не в пользу электроники.
То, что я увидел затем, было ошеломляющим. Временами мне казалось, что я совершенно оторвался от реальности и попал в сказочный мир, где фотоэлементы цвели на грядках, чувствительные термометры спокойно произрастали в глиняных горшках, гигрометры свисали с деревьев. Мне даже показали какой-то роскошный, усыпанный красными цветами куст с длинным латинским названием, который «чувствовал» содержащийся в воздухе углекислый газ с точностью до одной тысячной процента. Другое растение было столь чувствительным к ионам железа в почве, что, как заметила Инна, его уже приняли на вооружение во всех современных аналитических лабораториях.
Я не успел еще оправиться от первых впечатлений, как она, проведя меня через большой фруктовый сад к другому зданию, с рук на руки передала молодому человеку в тенниске.
Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17
|
|
