Они снова поменялись местами, и Мюллер нехотя стянул с себя брюки и рубашку.
      - Снимайте и майку, - приказал Френк. - Мы искупаемся с лодки. Это будет очень естественно.
      Мюллер скупо улыбнулся. В его огромных голубых глазах появилось не то смущение, не то тревога.
      - У меня очень чувствительная к солнцу кожа. Я могу обгореть.
      По сравнению с шоколадно-черным телом Френка, руки и ноги немца были мелочно-белыми.
      - Слушайте, Петер, да ведь на вас тошно смотреть! Неужели вы ни разу за все время не загорали?
      Мюллер покачал головой. На Френка напало мальчишеское озорство. Он положил весла на борта лодки и, продолжая смеяться, воскликнул:
      - Я сейчас вас раздену и выброшу в море!
      - Да не дурачьтесь же вы, Френк. Ради бога, оставьте меня в покое. Вы, и правда, ведете себя, как пьяный...
      - Ну и пусть! Пусть те, кто наблюдает за нами с берега, думают, что мы с вами два болвана, разыгравшиеся на морском воздухе!
      Мюллер судорожно вцепился в руки Френка, а тот силился стянуть с него майку.
      - Да что вы за чудак? Марш на солнце! Марш в воду! Я ведь знаю, вы отлично плаваете.
      Сильные руки Френка потащили майку вверх. Он хохотал, как сумасшедший.
      - Вам обязательно нужно загореть! Не сопротивляйтесь, иначе я...
      Перед его глазами мелькнуло что-то красное, как кровь, и в этот самый момент Мюллер молниеносно перевернулся через голову и прыгнул в море...
      Френк застыл с открытым ртом. Мюллер был в воде и, держась за корму лодки, громко дышал.
      Они смотрели друг другу в глаза.
      - Что у вас на груди? - прошептал Френк.
      - Ничего. Рана...
      - Рана? Странная рана. Покажите.
      - Нет, - прошептал Мюллер.
      - Покажите! Иначе я...
      - Тогда одному из нас придется кормить акул, - сказал Мюллер.
      В сознании Френка снова промелькнула красная полоса на белоснежной груди Мюллера, и он увидел, что это была не просто полоса, а ряд букв, больших кроваво-красных букв... У Френка была фотографическая зрительная память. Он прочел, что было написано кроваво-красными буквами на груди у Мюллера: "Коммунист".
      - Кто это вас? - прошептал Френк.
      - Не ваше дело...
      - Это мое дело. Теперь многое стало ясно.
      - Тогда плывите к берегу и докладывайте обо всем своему начальству. Я подожду вас здесь.
      Френк понял, что он и не собирается вылезать из воды.
      - Я ничего никому не скажу, если вы сообщите мне уравнение взрывной волны.
      - Ого! - произнес Мюллер тоном человека, которому больше нечего терять. Вы дорого платите за удовлетворение вашего тщеславия. Только от меня вы решения не получите. Я не хочу быть соучастником убийства.
      - А если я вам скажу, что и я не хочу?
      - Тогда зачем вам это уравнение? Ваша совесть будет чиста, если это уравнение скажет им кто-нибудь другой.
      - А ваша совесть чиста? Вы скрывали, что вы... Эта надпись...
      - Вы, Френк, мальчишка. Я горжусь этой надписью и именно потому не скажу вам уравнение.
      Френк замолчал. Увидев, что Мюллер решительно поплыл в открытое море, он крикнул:
      - Не делайте глупости, Мюллер! Черт с ним, с вашим уравнением. Приблизительно я и без вас знаю, что должно получиться при взрыве. Пожалуй, этого мне будет достаточно. Я просто не хотел...
      - Что вы не хотели, Френк?
      - Я просто не хотел, чтобы пострадали невинные люди...
      Мюллер вернулся и взялся за борт лодки.
      - Что вы задумали?
      - Это не ваше дело. Вползайте сюда и едем на берег.
      - Право, Френк, о чем вы думаете? - в голосе Мюллера послышалась тревога.
      Френк ничего не ответил. Мюллер влез в лодку. Он снял майку и стал выжимать из нее воду. Френк тупо смотрел на его грудь.
      - Это было очень больно?
      - Да, очень.
      - Где это вас?
      - На моей родине. У фашистов на этот счет хороший опыт.
      - Вы кричали?
      - Не помню, наверное, да, - ответил Мюллер и деловито натянул влажную майку, - А теперь поплыли к берегу.
      Долори греб очень медленно.
      - Мне нужно уравнение распределения взрывной зоны лично для себя.
      - Если я вам скажу это уравнение, что тогда? - спросил Мюллер.
      - Я обещал дать вам хороший совет.
      - Хорошо. Слушайте. Это - лемниската.
      - Параметры?
      Мюллер назвал три цифры.
      - Спасибо. Теперь слушайте меня. Уезжайте в Европу. Чем скорее, тем лучше.
      Мюллер расхохотался.
      - Вы шутите, Френк! Вы говорите так, как будто для меня поездка в Европу все равно, что для вас на Лас Пальмас!
      Френк перестал грести и в упор посмотрел на Мюллера.
      - Придумайте что угодно, но найдите предлог немедленно выехать. Скажите, что вы там забыли что-нибудь очень важное для нашего дела. Скажите, что доктор Роберто не умер и вы знаете, где он живет, придумайте.
      Мюллер ничего не ответил. Он оделся и стал смотреть на приближавшийся берег.
      Когда они вышли из лодки, солдат с биноклем сказал:
      - Ну и здорово вы выкупали этого немца, господин Френк!
      - Его стоило выкупать. Он этого стоит... - рассеянно буркнул Долори. Подойдя к квартире Мюллера, он остановился.
      - Я уверен, что наши палачи не хуже ваших.
      Мюллер молча пожал ему руку. Войдя к себе, он уселся в кресло и глубоко задумался. Потом подошел к телефону и попросил квартиру полковника Семвола.
      3.
      "Наконец-то, - думал Семвол, садясь в быстроходный катер. - Сейчас что-нибудь выяснится. Может, он нашел решение..." Он вошел в квартиру Мюллера шумно и весело.
      - Добрый день, старина, добрый день, наш ученый гигант!
      - Увы, полковник, далеко не гигант. - Мюллер смущенно подал Семволу кресло. - Я решил вам признаться...
      - О, подождите! Я чувствую, вы сразу хотите говорить со мной о каком-то деле, которое, наверное, заведомо меня не интересует. Дайте отдышаться. Такая жара.
      Посопев немного, он сказал:
      - Если, старина, у вас есть что-нибудь выпить, то я не откажусь, - сказал он, стараясь быть как можно проще и как можно дружественнее. В действительности же он лихорадочно думал, что могло бы значить это "не гигант"...
      Мюллер налил рюмку коньяку и подождал, пока Семвол высосал ее маленькими глотками.
      - Итак, я слушаю вас, старый ученый волк, - сказал Семвол. - Вываливайте, что у вас...
      - Дело в том, господин полковник, что у меня нет ничего...
      - Ну, это вы скромничаете. Я знаю, что в такой голове, как ваша, задачи долго не задерживаются. Итак, давайте решение задачи 330.
      - Я не могу ее решить, - проговорил Мюллер.
      - Не можете? - воскликнул Семвол.
      - Нет, не могу. Да и вообще мне здесь создали не совсем заслуженную славу. До настоящего момента я пользовался тем, что в мою голову когда-то вложил доктор Роберто. Все задачи, которые были здесь мною решены, уже решались. Их решил Роберто еще там, в Германии... И проблема, которая сформулирована в задании 330, уже решена.
      - Господи, так какого черта вы морочите мне голову. Давайте пить коньяк и радоваться! - воскликнул пораженный Семвол.
      - Я с большим удовольствием разделю вашу радость после того, как решение будет в наших руках, - торопливо вставил Мюллер.
      - В наших руках? А в чьих же руках оно сейчас?
      - Сейчас в ничьих.
      Семвол резко откинулся на спинку стула и пристально стал смотреть на Мюллера, пытаясь понять, что он говорит...
      Он был сбит с толку.
      - Я вас не понимаю.
      - Когда еще существовала Отдельная лаборатория, там, в Зондерштадте, Роберто взялся за решение именно этой проблемы. Роберто обладал гигантской интуицией, и он рассчитал форму взрыва при соединении вещества с антивеществом...
      - А вы? Разве вы не участвовали в этой работе?
      - Нет. Я настаивал на том, чтобы не терять времени на такой лишенный плоти теоретический труд.
      Мюллер замолчал. Символ смотрел на него с откровенным подозрением. Он уже представлял, сколько понадобится усилий, чтобы проверить слова Мюллера.
      - Что было дальше?
      - В тот день, когда мы, то есть я и доктор Роберто, бежали от вашего воздушного налета, мой учитель вдруг почувствовал слабость и сел на обочину дороги. У него был с собой последний расчет, его теория взрыва, спрятанная в алюминиевый цилиндр...
      Как ужаленный, Семвол вскочил с места.
      - Где же он?
      - По просьбе доктора Роберто я его закопал... Я дал ему клятву это сделать, и сделал...
      При мысли, что такие важные расчеты лежат где-то в земле длительное время, у Семвола задрожали руки. Может быть, там уже нет никакой дороги, может быть, все перекопано, может быть, алюминиевый цилиндр с драгоценными бумагами найден и попал в чужие руки...
      - В каком месте вы его закопали, где? - заорал он, сжимая кулаки.
      - Это трудно объяснить... На восточном берегу реки. Там была одна тропинка, по которой доктор Роберто любил ходить... И еще ель, старая развесистая ель. Я закопал документы под ней...
      - Что же делать, что делать?! Рассказывайте подробно, где вы закопали эти бумаги! Все, до последней мелочи.
      - Боюсь, мне будет нелегко восстановить в памяти детали. - Мюллер встал. Полковник, я хочу предложить вам один вариант. Эти документы смогу найти только я. Если там что-нибудь за это время переменилось, то все равно я узнаю и лес, и тропинку, и ель. Узнаю среди тысяч других тропинок и елей...
      - Вы хотите, чтобы мы вас туда отпустили? - еще более пораженный спросил Семвол.
      Мюллер горько улыбнулся.
      - Я понимаю, вы мне не верите. Но один я ничего и не смогу сделать. Пусть меня сопровождают ваши люди.
      Семвол схватился за подбородок и стал яростно его растирать. Он понимал, что сейчас перед ним стоит трудная задача. Может быть, Мюллер хочет бежать. Может быть, он говорит правду. Да и вообще, мало ли что может скрываться за тем, что он сейчас услышал!
      - Мюллер, я не верю ни одному вашему слову. Мне кажется, что вы хитрите. Мне нужны доказательства, или вам будет плохо.
      - Я хочу представить доказательства, полковник, - твердым голосом сказал Мюллер. - Недалеко от того места закопаны и мои бумаги, мои расчеты... Но только я закопал их на западном берегу реки. Я могу дать вам их совершенно точный адрес...
      - Говорите!
      - Там, где был наведен понтонный мост, раньше стоял большой каменный. Во время войны его разбомбили. Оставались гранитные быки, по два на восточном и на западном берегу. Если идти к мосту с запада, то у основания второго гранитного быка, справа, можно увидеть участок, замощенный камнем, для того, чтобы во время паводков песок не размывало. Нужно вытащить из грунта камень у самой вершины, ближе к берегу... На глубине сантиметров пятидесяти лежит алюминиевый цилиндр с моими бумагами...
      Семвол несколько секунд таращил на Мюллера налитые кровью глаза. Не сказав больше ни слова, он вышел.
      НОННА
      1.
      "Рыболовный сезон" Николая Молчанова закончился с первыми заморозками. Они наступили сразу, неожиданно, превратив сырые болотные кочки в твердые камни, обросшие желтой щетиной.
      Ежась в телогрейке, он пришел на свое место и впервые не застал там старика...
      Полковник сидел за столом перед яркой настольной лампой.
      Он повернулся к Николаю:
      - Итак, ваша миссия окончена. Послушайте, что вам удалось выудить. Не думайте, что это будет какая-нибудь приятная музыка. Но вы ее прослушайте, и очень внимательно.
      В кабинет вошел Каримов и, не говоря ни слова, поставил на стул какой-то прибор и воткнул вилку в розетку.
      "Там, там... там, там, там... там..."
      Звуки, которые неслись из аппарата, были очень странные в то же время очень знакомые. Молчанов стал мучительно вспоминать, где и когда он их слышал. Необычные, и вместе с тем повседневные, и даже надоедливые удары...
      "Там, там... там, там, там, там..."
      Удары следовали один за другим с короткими и длинными паузами.
      "Там, там..."
      - Понимаете? - спросил Базанов.
      Коля покачал головой.
      - Вроде под водой звонит колокол...
      Базанов с улыбкой посмотрел на Каримова.
      - Сделайте погромче.
      Теперь удары звучали на весь кабинет. И все же это был не колокол, а что-то совсем другое...
      - Где вы живете? - спросил Базанов.
      - Как где, в квартире...
      - Какое там отопление?
      - Паровое...
      - Ну?..
      - Ремонтируют трубы! - воскликнул Николай, - Точно. Когда стучат по трубам, раздается такой звук!
      Базанов утвердительно кивнул.
      Так вон оно что! Кто-то, выстукивая по трубе, передавал сообщения!
      - Слушайте внимательно. Старый прием в новом оформлении. Водопроводная сеть для звука вроде телефонной сети.
      - Если так, тогда можно...
      - Да, - прервал Базанов. - Можно, но трудно. Мы нашли трубу, которая выходит в озеро Комар. Проследили ее до стен института. И тем не менее пока не установили, откуда ведется передача. Контролировать все трубы вашего сложного водного хозяйства практически невозможно, тем более, что для передачи он может воспользоваться водопроводной или канализационной трубой в любом месте института.
      - Как же быть?
      - Слушать внимательно, если вдруг услышим что-нибудь подобное в институте, то...
      2.
      Вдоль тротуаров неслись тучи пожелтевших листьев, земля в скверах подернулась сединой, прохожие торопились скорее скрыться в домах. Профессор Соколов, придерживая шляпу рукой и наклонив низко голову, шагал вдоль главной улицы Рощина. Он никогда не был в квартире Котонаева. Он шел нехотя, помимо своей воли, как идет человек к зубному врачу. Просто не было другого выхода.
      Соколов охотно беседовал с коллегой в стенах института, но там все касалось только дела, а разговор в домашних условиях предполагал какую-то степень интимности, которой Соколов больше всего боялся.
      Немного задыхаясь, профессор остановился возле большой дубовой двери, на которой висела бронзовая табличка: "Котонаев". Он нажал кнопку звонка.
      - Оставьте почту в ящике направо, - услышал он резкий голос Котонаева.
      - Это не почта, Валерий Антонович. Это я, Соколов.
      Короткая пауза.
      - Алексей Владимирович?
      - Да.
      - Боже мой! Одну секунду, я приведу себя в порядок. Или нет, заходите.
      Щелкнула задвижка, и дверь распахнулась.
      - Проходите, Алексей Владимирович, я сейчас! Идите прямо в кабинет!
      Котонаев в пижаме скрылся за боковой дверью, а Соколов прошел в кабинет.
      В нем все было по-современному. Вместо письменного стола - легкий секретер. На выдвинутой полке стояла портативная машинка. Книги расположились на подвесных полках, удобных и красивых. Их было немного и, видимо, не здесь находилась главная библиотека ученого. Низенькая тахта, скромное, но изящное кресло, несколько легких стульев.
      Соколов обратил внимание, что за стеклом секретера стоял необычный портрет Альберта Эйнштейна. Великий старик в грубой шерстяной кофте писал на доске формулы, поддерживая рукой брюки. Знакомая львиная грива, растрепанные усы...
      Соколов долго всматривался в трагически-мудрые морщины великого ученого, который всю жизнь бился над раскрытием таинственной гармонии мироздания.
      - Любопытный портрет, не правда ли, Алексей Владимирович? Мне его подарили в Принстоне.
      - Замечательный. Добрый день!
      Ученые пожали друг другу руки. Соколов заметил, что улыбка у Котонаева не столь веселая, сколь виноватая.
      Валерий Антонович начал говорить первым:
      - Вы знаете, то, что сделал Эйнштейн в области создания единой теории поля, не так уж и бессмысленно, как некоторые пытаются утверждать. Сейчас я собрал все его последние работы и обнаружил в них ряд интересных мыслей. Просто старику не хватило времени.
      - Вы занимаетесь теорией поля?
      - Да. Это чертовски увлекательная вещь. Мне кажется, что эйнштейновский детерминизм не лишен глубокого физического смысла.
      Котонаев говорил быстро, как бы боясь, что Соколов его прервет. Он даже не поинтересовался, зачем пришел его коллега.
      - Помните, Нильс Бор говорил, что будущая физическая теория должна быть сумасшедшей, и он отверг идеи Гейзенберга из-за их слишком примитивного безумия. Читая работы Альберта, я пришел к выводу, что в переводе на наш язык высказывание Бора нужно понимать так: будущая физическая теория должна быть очень нелинейной. Эйнштейновские уравнения чертовски линейны, а это значит, что и он не мог избавиться от наваждения рассматривать явления ядерной физики изолированно от Вселенной. А что говорил Фред Хойл? Неразбериха в мире элементарных частиц исчезнет, если мы сумеем связать законы ядерных превращений с законами Вселенной. Чертовски грандиозно, не правда ли?
      - Очень...
      - Это одно целое, единое! Нужно найти связующее звено. Смотрите, Алексей Владимирович, что мне удалось показать.
      Он раскрыл лежавшую на тахте папку с исписанными листами бумаги.
      - Мне удалось показать, что можно построить функции, которые плавно описывают сильное, слабое, электромагнитное и гравитационное взаимодействия. Если мы возьмем уравнение Клейна-Гордона...
      Соколов засмеялся и поднял обе руки вверх.
      - Избавьте меня от Клейна-Гордона! До них я едва-едва успел добраться!
      Котонаев умолк на полуслове.
      - Я плохой дипломат, Валерий Антонович, - начал сдержанно Соколов. Поэтому я прямо начну с дела, вернее, с одного вопроса. Почему вы практически оставили работу в институте?
      Котонаев, конечно, ждал этого вопроса. Но он ответил не сразу. Он закусил нижнюю губу, заложил руки за спину и прошел в дальний угол кабинета. Там он остановился, повернулся к Соколову и спросил:
      - Почему вы меня об этом спрашиваете?
      - Просто потому, что не могу понять, как в такой момент вы можете оставить работу.
      - Оставить? - Котонаев театрально засмеялся. - Вам ли об этом спрашивать, Алексей Владимирович!
      - Понимаю. Обиделись, что не вы руководите окончанием "Рассвета". Предполагаю, что вы пока не понимаете, почему не вы, а я. Понимаю, вам очень обидно...
      - Нет, нисколько, - сказал Котонаев. - Откровенно говоря, в первый момент мне действительно стало обидно. А после я пришел к выводу, что так даже лучше. За всякой прикладной белибердой и техническими расчетами я начал забывать настоящую, большую физику.
      - И вы занялись общей теорией поля?
      - Да, общей теорией поля.
      - По-вашему, это согласуется с вашими обязанностями перед обществом?
      - Вполне. Общая теория поля - сегодня задача номер один.
      Соколов подошел к портрету Эйнштейна и, показав на него, сказал:
      - Он тоже занимался общей теорией поля. Не год и не два, а сорок лет. А когда в воздухе запахло войной, он написал президенту Соединенных Штатов Америки, что нужно немедленно заниматься атомной бомбой, или, говоря вашим языком, прикладной белибердой.
      - Он не писал письма, ему предложили его подписать. Писали другие.
      - Его подпись стоит многих томов некоторых сочинений. Он был стар и слаб. Но он был за то, чтобы атомная бомба не попала в злые руки. Это был вопрос его совести.
      - Бомба все равно попала в злые руки.
      Соколов вздрогнул.
      - Мне не нравится ваша аналогия, Валерий Антонович.
      - Мне не нравится ваша. Вы рассматриваете только первую половину истории. А я - всю историю в целом.
      Соколов и Котонаев уставились друг на друга. Для Соколова сейчас раскрылось еще что-то новое и более глубокое, чем он предполагал. Обычно живое и моложавое лицо Котонаева стало морщинистым и каменным. Нет, он не был таким молодым, как казался! Скорее, он был стар, слишком стар...
      - Жизнь устраивает нам экзамены, Валерий Антонович. Жестокие, беспощадные экзамены. На самом первом вы провалились. Вы не знаете, что такое личное и что такое общественное. И вы не понимаете роли ученого в современном обществе, у нас и там...
      - Куда ж мне, я ведь беспартийный.
      Соколов лихорадочно застучал пальцами по столу и сдавленным голосом произнес:
      - Это чувствуется. Во всем. Впрочем... - Он подошел к Котонаеву вплотную. - Об этом разговоре знаем только мы с вами. Я не верю, что вы так думаете. В вас говорит личная обида, мелкая и ненужная. Подумайте хорошенько, как вы себя будете чувствовать, если первыми это сделают они. Если народ узнает, что в наше поражение вы внесли хоть микроскопическую толику, вас забросают камнями. "Рассвет" касается всего человечества, и камней может оказаться очень много... Я вас жду в институте. До свидания.
      3.
      - Николка! Молчальник! - воскликнула Нонна и бросилась ему навстречу. Наконец-то прибыл. Без тебя все остановилось. От безделья онемели мозги. Скукота, как на лекции о любви и дружбе. В камерах ускорителей летают мухи. Их называют космомухи!
      Он осторожно освободился от ее объятий.
      - Неужели все правда?
      - Ну, может быть, мухи в камерах и не летают и даже не дохнут. Но, честно говоря, Николка, в атмосфере идейный вакуум. Я никогда не думала, что физики, как лакмусовая бумажка. Стоит гениальным руководителям скиснуть, как все начинают синеть.
      - Ну, а чем все это время занималась ты? Между прочим, лакмус от кислоты краснеет, - поправил ее Молчанов.
      Она подошла к какой-то развороченной ламповой схеме и небрежно ткнула в нее пальцем.
      - Вот. Смонтировала новый логарифмический усилитель. И вот еще привела в порядок счетчик, не знаю, пригодится ли... И еще...
      - Что еще?
      - Думала о тебе...
      Николай пропустил это мимо ушей. Она всегда такая, эта Нонна...
      Он посидел за своим столом, поднялся и подошел к окну. Волейбольная площадка была засыпана грязным снегом, за ней виднелись черные кустарники. Унылый, безжизненный пейзаж... У самой ограды возвышалось здание механического корпуса и высокая башня, в которой были водокачка и трансформаторная станция. Ограда проходила по кромке глубокого оврага. Летом его склоны зарастали дикой малиной, ежевикой и крапивой. Во время обеденного перерыва девчонки ходили туда собирать малину.
      Он посмотрел внимательно на Нонну. Она немного похудела, лицо не выглядело таким круглым, как раньше, а глаза... Действительно, как это раньше он не замечал ее глаз? Большие, светло-серые и честные-пречестные... Как у совсем маленького ребенка.
      - Можно, я теперь буду работать с тобой?
      - Это необходимо согласовать с директором, ты ведь другую работу ведешь.
      - Очхор!
      И она убежала.
      Молчанов задумался и не заметил, как возвратилась Нонна.
      - Пляши! Львов разрешил мне работать с тобой даже вечером.
      - Разрешил? Зачем?
      - Чтобы тебя развлекать. Чтобы ты не засыпал. Чтобы тебе было приятно!
      Николай схватился за телефонную трубку, но девушка прямо перед его глазами развернула зеленую книжицу, ночной пропуск точь-в-точь, как у него.
      - Вот так, товарищ научный руководитель. Прошу дать мне задание. К вашим экспериментам я допущена.
      "Ну и девчонка! Вот настырная! Представляю, как она насела на беднягу Львова."
      - Сейчас никаких заданий. Рабочий день кончился. А завтра...
      - Нет. Я решила начать с сегодняшнего дня. Так сказать, втягиваться постепенно.
      Он пожал плечами.
      - Тогда заканчивай свой логарифмический усилитель.
      - А ты?
      - Господи! Я пойду в фотолабораторию. Испытаю новые эмульсии.
      - Очхор!
      Из фотолаборатории он вышел в десятом часу вечера, когда за окнами было совсем темно. Как он и думал, Нонна сидела за своей схемой и, уткнув нос в пуховый платок, дремала. Николай подошел к шкафу и начал потихоньку одеваться. Нонна вздрогнула и подняла голову.
      - Коль, ты куда?
      - Пойду, пройдусь. Подышу свежим воздухом...
      - Можно мне с тобой?
      - Знаешь, дорогая, сиди. Я хочу побродить один...
      - А-а-а, - сказала она. - Только не задерживайся, а то мне одной страшно!
      Николай резко хлопнул дверью.
      В лицо ударил холодный ветер. Он бросил в лицо сухую пыль вперемешку с мелким снегом.
      Асфальтовая дорожка обрывалась сразу за волейбольным полем, и дальше тянулась тропинка, едва заметная среди кустарников. Она была засыпана снегом, и на нее падал свет сильных фонарей, установленных на крыше.
      Сухие ветки кустов раскачивались на ветру и терлись друг о друга, где-то о лист бумаги ударяли песчинки.
      Тишина, беспокойная, ветреная тишина...
      Он прошел мимо водокачки и дальше вдоль ограды туда, где стояли складские помещения. Ограда была из колючей проволоки, и прямо за ней темнел глубокий овраг.
      Здесь тоже было тихо, но в шорохе веток и в шелесте ветра Николай уловил еще какой-то звук. Да, он вспомнил, что на дне оврага протекал небольшой ручеек.
      Он двинулся дальше, к кирпичным продолговатым сараям и вдруг замер. До его слуха донеслось еле слышное: "Там-там-там... там... там..."
      Он перестал дышать, повернулся и прислушался. "Там, там... там..."
      Быстрыми, пружинистыми шагами он пошел обратно. С каждой секундой знакомые ему звуки становились все громче и громче. Они были очень тихие, но его слух, настроенный на эти звуки, усиливал их, и они, казалось, звучали на весь мир: "Там, там... там, там..."
      Сомнений не было, стук доносился со дна оврага! Он тихонько перелез между колючими проволоками, подошел к краю. "Там, там... там, там, там..."
      Ничего не видно. Серые склоны оврага скрывались за плотной стеной кустарника, и внизу была густая мгла. Спускаться вниз? Нет, нельзя. Дрогнет ветка, сорвется случайный камень, и все погибло...
      "Не нужно торопиться, не нужно торопиться", - говорил он сам себе.
      А если это последняя передача? Если случай больше не представится, и он уйдет? Безнаказанно, неизвестный, непойманный?
      Николай лихорадочно соображал, что ему делать, а стук металла о металл продолжался...
      Как он туда спускается? И обо что он стучит?.. Ах, да, там водосточная труба...
      Вдруг все прекратилось. Молчанов долго вслушивался, и до его ушей доносился лишь шорох ветвей и шипение песка...
      Он сделал шаг к краю оврага и замер. Вскоре он услышал, как затрещали ветки и как кто-то шумно и грузно поднимался наверх, прямо к нему. Тот, кто поднимался, вовсе не заботился, чтобы делать это незаметно. Наоборот, он шел напролом, и вдобавок распевал вполголоса старинную русскую песню.
      Николай оторопел. Это было за пределами его понимания. Он стоял и не мог сдвинуться с места, и только когда незнакомая темная фигура с ведром в руках, кряхтя и тяжело дыша, вынырнула из-за кустарников, он быстро выхватил из кармана электрический фонарь и направил острый луч света в лицо незнакомцу.
      А дальше он смутно помнит, что было. Перед его глазами вспыхнул огромный огненный шар, могучее кроваво-красное пламя, которое почти с материальной силой ударило его в лицо, ослепило, обожгло. Послышались проклятия, затем грузное падение вниз, треск ломающихся веток и шумный всплеск воды...
      Когда он очнулся, то услышал возле себя много голосов, среди них знакомые. Он силился увидеть, что происходит, и не мог. Ему показалось, что ему все снится, он попытался перевернуться на бок, чтобы отделаться от кошмара, и в это время кто-то коснулся его лица и сказал:
      - Николка, осторожно...
      Это был голос Нонны.
      - Нонна, почему темно? Зажги свет... Я ничего не понимаю...
      - Свет горит, Коля... - медленно произнесла девушка. - Доктор, что с ним?
      Он почувствовал, что над ним кто-то склонился.
      - Вы меня видите? - спросил незнакомый женский голос.
      - Нет, - прошептал он. - Не вижу... Разве я...
      -Завяжите ему глаза. Немедленно, - приказала женщина.
      Ему подняли голову и заботливые руки наложили ему на глаза повязку.
      - До утра пусть останется здесь, - сказал доктор. - Сейчас везти его не следует. Вы будете дежурить?
      - Да, - ответила Нонна.
      - Хорошо, оставайтесь. У него ничего особенного. Нервный шок. Спокойной ночи...
      Когда дверь захлопнулась, Николай приподнялся на локте и спросил:
      - Кто здесь?
      - Я, - ответила Нонна.
      - Ты можешь мне объяснить, что произошло?
      - После, после. Главное, он далеко не ушел...
      - Кто?
      - Тот, кого ты хотел опознать. Он тебя ослепил, бесшумно и верно ослепил.
      - Ослепил?
      - Да. Лазер, хороший карманный рубиновый лазер...
      - Значит, я...
      - Боже, какие вы, мужчины, неосторожные! Если бы я знала... Я бы никогда не позволила тебе выйти одному.
      Она положила свою руку ему на лоб.
      - Неужели я...
      - Ни о чем не думай, прошу тебя. Постарайся уснуть. Так тебе приятно?
      Он почувствовал, как ее теплая щека прижалась к его щеке.
      - У тебя щека влажная. Ты плачешь? Нонна, почему ты плачешь?
      - Молчи, глупенький. Молчи...
      4.
      Он лежал тихо-тихо. На его бледном лице не шевелился ни один мускул, пухлая белоснежная повязка закрывала глаза. Чтобы его не потревожить, Нонна сняла туфли и ходила по комнате в одних чулках. На полке с книгами тикали часы, на кухне шипел газ. Она теперь знала, что Николай очень любит кофе.
      Спит он или не спит? Одна рука под головой, вторая вытянута вдоль одеяла.
      Она села совсем рядом и стала рассматривать его лицо. В который раз... Вчера вечером она дала ему в руку электрическую бритву и с чисто женским удивлением наблюдала, как его почерневшее лицо начало светлеть. Сейчас в полумраке раннего утра его щеки опять потемнели...
      Вот он шевельнул рукой. Может быть, он не спит, а о чем-то думает? Трудно отличить человека спящего от погруженного в глубокие мысли. А если он думает, то о чем?
      Доктор Лаврентьев сказал, что у него ожог сетчатки.
      Страшно или нет?
      - Кто знает. Раньше в практике глазных болезней такое встречалось очень редко. Современная цивилизация постоянно ставит перед медициной все новые и новые проблемы. Лучевая болезнь, химические токсикозы, множество новых заболеваний легких. И теперь вот это. Наверное, врачам-окулистам в связи с изобретением лазеров придется серьезно заняться проблемой восстановления сетчатки, разрушенной светом...