4.
      Профессор Фейт и его молодой друг были так увлечены работой над проблемой создания антивещества, что совершенно перестали замечать, что происходит на островах. Вдвоем допоздна они просиживали то в пультовой космотрона, то в оптической лаборатории, то у вычислительной машины, которая обрабатывала результаты экспериментов. Френк работал лихорадочно, с увлечением, иногда до самозабвения. Когда он придумал магнитную камеру для антиводорода, все решили, что он спятил с ума. Он бегал по всем лабораториям, обнимал и целовал всех подряд, рассказывал веселые истории и анекдоты или писал математические уравнения и в тысячный раз объяснял, как должна действовать его магнитная камера. Он так увлекся своей идеей, что рассказал о ней торговцу табачного киоска на набережной.
      - Все же как хорошо в наше время быть ученым, господин Долори, - сказал старик, прослушав удивительный и совершенно непонятный рассказ Френка. - И где это только у вас в голове все помещается?
      - Здесь, старина, здесь! - говорил Френк, ударяя себя ладонью по лбу.
      - Скажите, пожалуйста, господин Долори, а почему на острова приехали военные?
      - Кто?
      - Военные люди... Я, правда, не очень разбираюсь в чинах, но мне кажется, что это какие-то генералы...
      Френк удивился. Нет, он не видел на островах генералов. Действительно, почему они здесь?
      - И много их приехало? - спросил Френк, как бы проснувшись. Впервые за долгое время он вдруг осознал, что вокруг него течет жизнь, что на острове он не один...
      - Право, не знаю, но я видел пять или шесть человек военных...
      - Странно, - сказал Френк.
      Он быстро зашагал по набережной к вилле профессора Фейта.
      Профессора он застал за чтением свежих научных журналов. Вместо ответа на приветствие он пристально посмотрел на своего молодого друга и очень выразительно сказал:
      - Мне за вас очень влетело...
      - За что?
      - За вашу болтливость... - Фейт горько улыбнулся. - Нашлись люди, которые в вашей радости усмотрели угрозу нашему приоритету.
      Френк вспыхнул.
      - Ну, знаете! Если будет все повторяться, как с атомной энергией - эта идиотская секретность" подозрительность, взаимное недоверие, то...
      - То что?
      - То я не понимаю, для чего мы занимаемся научными исследованиями.
      Профессор подошел к Френку.
      - А не кажется ли вам, что мы с вами оторвались от жизни и потонули в вычислениях и опытах? Вот новые номера "Физического обозрения". В них нет и намека на наши статьи. А ведь мы отправили их три месяца назад.
      Покопавшись в ящике, он достал большой пакет и протянул его Френку.
      - Вот они... сегодня вернули. Они не ушли дальше почтового отделения на острове Овори.
      - Странно...
      Френк растерянно вертел в руках толстый пакет.
      - Нет, не странно. Мы с вами и не предполагали, что здесь давно организована цензура, личная цензура господина Саккоро...
      - Но это же черт знает что! - вспылил Долори. - Ведь когда мы начинали работу, условия были совсем другие. Наука есть наука и...
      - Да, да, да... Я все помню. Но вот сейчас стало известно, что аналогичной проблемой, и не безуспешно, занимаются русские. Знаете, кто у них руководит работами? Профессор Котонаев, тот самый, который несколько лет назад опубликовал ряд блестящих статей по релятивистской квантовой электродинамике...
      - Очень хорошо! Значит, у нас есть достойный соперник, и мы можем с ним помериться силами!
      - Ох, Френк! Дело куда сложнее, и нам нужно с вами крепко подумать. А пока что господин Саккоро приказал мне, чтобы я запретил вам рассказывать о ваших успехах первому встречному-поперечному.
      Френк опустился в кресло.
      - А военные?..
      - Ну, положим, это только бывшие военные, выряженные в балаганную форму вооруженных сил Лас Пальмас. Они-то и прибыли сюда по приглашению Саккоро, чтобы навести порядок. Наши исследования должны сохраняться в тайне.
      - Тайна? Что за чепуха? Какая это тайна, если об этом знает любой грамотный физик! Ядерные исследования даже в нашей области давным-давно никакая не тайна!
      - Тем не менее они настаивают на сохранении тайны.
      - Но ведь мы работаем не в правительственном, а в частном исследовательском центре. Для чего, затеяв такое дело, Саккоро понадобилось играть в какие-то тайны!
      - Саккоро говорит, что ему было бы очень приятно обогнать русских. Это, говорит он, предмет его, если хотите, личного тщеславия.
      - Звучит не очень убедительно.
      - Вот именно, Френк. Поэтому-то нам и нужно с вами хорошенько присмотреться и обо всем подумать.
      5.
      Из всех иностранцев, работавших у Саккоро, на острове Лас Пальмас разрешили жить только одному - Родштейну. Во-первых, как экспериментатор он всегда должен был находиться вблизи своих установок, а во-вторых, учитывая его беспринципность и жадность к деньгам, почему-то считали, что он надежный человек, не сбежит, потому что ему хорошо платят.
      Когда начали изготавливать первые ловушки для антиводорода, Родштейн под руководством Долори переналадил линейные ускорители так, чтобы обеспечить рождение наибольшего числа гиперонов. При очень высоких энергиях гипероны превращались в целый каскад антинуклонов. Реакция протекала в миллиардные доли секунды, и было мало надежды на то, что антинуклоны успеют "слипнуться" в ядра элементов, более тяжелых, чем водород. Пока техники устанавливали счетчики и камеры, Френк и Родштейн обдумывали новые эксперименты.
      Пояснял свои идеи Родштейн нехотя, лениво, выдавливая из себя хриплые невнятные слова.
      Френк к этому привык и всегда слушал его с огромным вниманием.
      - Род, вас не тянет домой? - спросил Френк, когда они во всех деталях обсудили предстоящую серию опытов.
      - Тянет, - ответил Родштейн. - Я люблю сушу и ненавижу сумасшедшее солнце и водяную пустыню.
      - Мне говорили, что вы собираетесь отправиться в джунгли и начать строительство личного противоатомного убежища.
      - Собираюсь. Будьте уверены, вас не приглашу.
      Френк беззлобно улыбнулся.
      - У вас навязчивая идея. Вы ведь знаете, сколько хороших перемен произошло в мире.
      - Перемены, перемены... Не очень-то верю я в эти перемены.
      - Вы думаете, государства нарушат свои торжественные обязательства?
      - Нет, не нарушат. Атомные и термоядерные атаки объявлены вне закона, во-первых, потому, что пораженную территорию невозможно будет оккупировать. Во-вторых, атмосфера будет так загажена, что на земле вдохнет все живое. В-третьих, тащить термоядерную махину даже на межконтинентальной ракете бессмысленно, так как современная противоракетная техника ликвидирует носитель с его грузом в тот самый момент, когда он оторвется от земли. Я абсолютно уверен, что именно по этим соображениям ядерная война не предвидится.
      - Так, значит, вы согласны?..
      - Нет, не согласен. Я знаю, что на земле время от времени появляются гитлеры. Просвещенные обыватели вроде вас и вашего профессора Фейта, разрешают этим шизоидам пробираться к власти. А у параноиков начинает, как раковая опухоль, разбухать идея возвыситься над всем человечеством, завладеть всем миром и командовать судьбой каждого человека...
      - Бред, Родштейн! Нынешнее общество не позволит, чтобы такое произошло.
      - Не позволит? Знаете, я как-то думал, за что так по-хамски олимпийские боги расправились с Прометеем, который украл у них огонь и подарил его людям? Он забыл, что среди миллионов людей, которые будут пользоваться огнем для того, чтобы согреться и сварить себе пищу, обязательно найдется несколько десятков идиотов, которые, воспользовавшись огнем, причинят людям больше бед и страданий, чем люди сами себе добра... Прометей был просто недальновидным политиком.
      Френк возразил:
      - Конечно, уроды есть. Но хороших людей больше. Они-то и не разрешат уродам стать поджигателями...
      - Это в том случае, если поджигатель как сумасшедший бегает с факелом в руках и сует его под крыши... Такого, действительно, можно поймать и остановить. Но если маньяк умен и хитер, а его могущество умещается в кармане?
      Френк улыбнулся и снисходительно похлопал Родштейна по плечу.
      - Вы, оказывается, фантазер, Род!
      - Зато у вас нет никакой фантазии. Вы знаете физику, а вот цели, ради которой вы трудитесь, у вас нет.
      - Я верю в разум...
      - А кто не верит? Во все времена истории люди верили в разум... И тем не менее войны были.
      Родштейн встал из-за стола и, бормоча себе под нос "разум, разум", вышел из кабинета.
      Долори на секунду представил себе все многомиллиардное население земного шара, против которого выступает один человек - желто-серый старец Саккоро, и ему стало смешно. Чушь!
      6.
      Дверь ему открыла Лиз. Она стояла стройная, теплая, обворожительная.
      - Ты здесь. Лиз! Боже, как неожиданно!.. И ни слова предупреждения!
      - Я решила сделать вам сюрприз: Вам, господин Долори и своему милому отцу, профессору Фейту.
      Он порывисто обнял ее.
      - Отца дома нет, - прошептала она и крепко прижалась к нему.
      - А теперь расскажи, где ты была? - наконец спросил он, когда они сели на диван.
      - Френк, я была всюду. Ездила, как сумасшедшая, из одного конца страны в другой для того, чтобы хоть на минуточку забыть тебя. Мне это иногда удавалось, но не очень часто. Ты ведь знаешь, я предприняла это путешествие только для того, чтобы не отвлекать тебя 6т работы.
      - Вот как? - удивился он. - Кто же тебя надоумил?
      - Как всегда, мой мудрый, всезнающий профессор Фейт. Перед моим отъездом у нас с ним был серьезный разговор. Длинный и очень скучный, со ссылками на античных классиков, на Фрейда и Павлова, на Ньютона и Лейбница, в общем, на все те источники, в которых говорится о благотворном и неблаготворном влиянии женщины на творческий процесс, который происходит у всех мужчин вот здесь.
      Она хлопнула Френка по лбу.
      - Ну, знаешь, я обязательно поговорю с твоим папой. Кстати, ты не знаешь, где он сейчас?
      - Знаю. Он сейчас на острове Овори у самого господина Саккоро-старшего.
      - Он его вызвал?
      - Профессор Фейт сам потребовал аудиенции. Он говорит, здесь на островах произошли какие-то странные события. Да я и сама это заметила. Представляешь, перед посадкой в вертолет домой, на Овори меня подвергли самому настоящему обыску! И знаешь, кто этим делом там заправляет? Старый урод, которого я знаю еще с войны. Тогда он был майором. Его фамилия Сулло.
      - Кстати, здесь еще один твой знакомый военных лет, Джеймс Семвол.
      - Я знаю. Похоже на то, что они решили в миниатюре воспроизвести свою старую организацию! Зачем вся эта комедия?
      Френк вспомнил разговор с Родштейном.
      - Если бы только комедия. Впрочем, я уверен, что профессор сумеет поставить все точки над "и". А пока забудем все это, Лиз!
      Стало совсем темно. Разговор затих. Они просидели бы так до самого утра, если бы около двенадцати ночи внезапно не открылась дверь.
      - Папа, это ты? - воскликнула Лиз.
      - Да. Френк здесь?
      От неожиданности Френк вздрогнул. Уж очень резок был голос профессора.
      Вспыхнула люстра. Профессор Фейт быстро пересек гостиную, уселся в кресло.
      - Я только что от Саккоро. То, что мне удалось узнать, привело меня в бешенство.
      - В чем дело, профессор?
      - Прежде всего, он заставил меня ждать около получаса. Как будто я какой-то мальчишка. Негр слуга сказал мне, что господин Саккоро ведет важную беседу с военными господами. Из кабинета гуськом потянулась компания, выряженная в идиотскую одежду наших "вооруженных сил". Я влетел в кабинет совершенно разъяренный. Он сидел за письменным столом. "Я вас слушаю, Фейт, промычал он. - Только короче. Через час ко мне придут". - "Хорошо, короче, так короче. Я хочу знать лишь одно: что происходит на островах? Почему здесь появились военные? Почему расставлены часовые? Почему моей дочери учинили обыск? Почему?" Он меня прервал, спросив: "У вас еще много "почему?" - "Пока достаточно!" - Я буквально задыхался от гнева. - "Потому, профессор Фейт, что я так хочу".
      - Он вам так и ответил? - воскликнул Френк.
      - Буквально. Я даже потерял дар речи. Я хотел было еще что-то сказать, но он в этот момент встал и зловещим голосом начал спрашивать меня: "Почему вы работаете так медленно? Почему до сих пор не получен главный результат? Почему русские нас во всем обгоняют? Почему вы не загружаете должным образом иностранцев? Например, этого Мюллера, которого мне так расхваливал Семвол?"
      Представляете мое положение? Я не выдержал и просто заорал: "Наука и научные исследования - это не изготовление башмаков на конвейере! Ваши "почему" лишены смысла. Потрудитесь ответить на мои вопросы. Иначе вам придется подыскивать другого руководителя для продолжения исследований". Он сказал: "А я сейчас об этом как раз и думаю".
      В вертолете я тщательно обдумал этот разговор. Мне начинает казаться, что здесь пахнет авантюрой, может быть, даже хуже... Я чувствую, что мне срочно нужно вылететь на континент и рассказать обо всем кому следует.
      - Папа, милый, я начинаю бояться... Лучше не нужно на континент. Ведь если Саккоро... О, не нужно, прошу тебя!
      - Чего ты испугалась? Должны же люди знать, что здесь делается.
      К профессору подошел Френк.
      - Не нужно торопиться, профессор. Работа в последнее время действительно застопорилась. Нужны какие-то новые идеи относительно производства и хранения антивещества.
      Фейт опустил голову на руки и уставился в пол:
      - Почему бесится Саккоро?
      - Просто потому, что он хочет быть первым.
      Желая отвлечь профессора от тревожных мыслей, Френк заметил:
      - А насчет Мюллера Саккоро, пожалуй, прав. Перед ним нужно поставить более серьезные задачи. Кстати, я даже не знаком с ним лично. Пожалуй, нужно будет в ближайшие же дни с ним встретиться.
      - Как хотите, - неопределенно сказал Фейт. - Я чертовски устал, поэтому хочу вас покинуть. Спокойной ночи.
      ИНСТИТУТ ПРИКЛАДНОЙ ФИЗИКИ
      1.
      Молчанов и Самарский были единственными сотрудниками экспериментального отдела, которые посещали семинар профессора Соколова. Иногда они ходили и на семинар Котонаева, но, несмотря на блестящее изложение, остроумие и красоту теоретических построений, они чувствовали в молодом ученом что-то от позерства. Решая сложные теоретические задачи, он прежде всего заботился о том, чтобы показать, как он может их решить.
      У Соколова все было иначе. Говорил он монотонно, глуховатым голосом, редко отрывался от доски и только иногда посматривал на аудиторию, чтобы убедиться, что его понимают. Любопытно, что и Котонаев и Соколов обладали острым чутьем на тех, кто терял нить рассуждений. Котонаев, безошибочно определив непонимающего, обычно говорил так:
      - Если вы, товарищ Разумнов, в состоянии еще что-нибудь понять, я могу, пожалуй, повторить.
      При этом он бросал торопливый взгляд на часы и делал едва заметную брезгливую гримасу.
      Обнаружив хоть тень непонимания, Соколов медленно поворачивался к доске и, выбрав чистый участок, писал па нем старые формулы и уравнения:
      - Это действительно трудновато... Постарайтесь понять, что здесь мы должны нормировать функцию с учетом вот этой спинорной матрицы...
      Но самым интересным в семинаре Соколова было другое. После окончания основного доклада он не торопился уходить, как Котонаев. Он присаживался за столом, тщательно вытирая руки, дружелюбно улыбался.
      - Ну, а теперь про жизнь... Теории на сегодня хватит.
      Эту, неофициальную часть семинарских занятий молодежь института называла "квантовой теорией жизни". Здесь говорить можно было всем, не стесняясь ни своих недостаточных специальных знаний, ни своего малого жизненного опыта.
      Однажды после семинара, когда все стали расходиться, Соколов подошел к Молчанову и Самарскому и сказал:
      - Будьте добры, останьтесь еще на несколько минут.
      Ребята молча сидели за столом и наблюдали, как профессор Соколов тщательно вытирал доску, не оставляя на черной поверхности линолеума ни одной буквы, ни одного значка.
      - Я вот о чем... Вы, кажется, посещаете и семинар Валерия Антоновича?
      - Да, - ответил Коля.
      - Мне, право, не очень удобно вас просить. Дело вот в чем... Я как-то совершенно случайно зашел в аудиторию после его семинарского занятия. Меня немного смутило одно обстоятельство... Люди разошлись, а доска с записями Валерия Антоновича так и осталась. Правда, на ней было написано очень мало... Но вы понимаете...
      Он смутился еще больше, как бы почувствовав, что слишком серьезно говорит о ерунде. Затем он заговорил быстро и взволнованно:
      - Если бы кое-кому там, на той стороне, сказали, что здесь, в Рощине, на доске профессор Котонаев написал вот такое уравнение... И еще оставил две-три цифры... Честное слово, не нужно быть гением, чтобы догадаться, что к чему.
      Он порывисто подошел к молодым ученым.
      - Борьба идет за научные идеи, за мысли, за формулы, за решения! Кто быстрее мыслит, кто быстрее и точнее решает - тот выигрывает!
      Помолчав, Соколов добавил:
      - Все страны мира пришли к заключению, что использование атомной и термоядерной энергии для войны - величайшее безумие. Существующие договоры между государствами скреплены подписями и печатями. Но являются ли эти договоры обязательными для тех, кто считает себя собственником своих научных исследований в новой, неизведанной области? Для тех, кто не считается ни с чужим, ни со своим государством? Вот почему я так беспокоюсь...
      Соколов отошел в сторону и посмотрел на ребят.
      2.
      Он любил этот узкий коридорчик с крутой лесенкой, перекинутой через место соприкосновения двух гигантских ускорителей. Кто-то из институтских шутников красным карандашом написал на железобетонной стене: "Прохожий, остановись! Здесь разыгрывается драма Вселенной!" А внизу, уже синим карандашом, было дописано: "Диагноз: мания величия". Эти надписи были сделаны давно, и их никто не стирал. В шутливых коротких фразах заключалась философия труда сотрудников института: "Вы делаете большое дело. Но не зазнавайтесь."
      Всякий раз, когда Молчанов проходил по этому коридорчику, он замедлял шаг, и его воображение сразу устремлялось в глубину массивной бетонной стены, где во время работы ускорителей сталкивались две страшные силы.
      "Метод встречных пучков" - так скромно и невыразительно назывался метод синтеза звездного вещества.
      Что там происходило? Какие чудовищные силы себя проявляли? Какие неведомые законы природы давали рождение десяткам новых осколков мироздания, которые метались в черной пустоте миллиардные доли секунды и затем безвозвратно исчезали?
      Мезоны, гипероны, антипротоны, странные частицы - хаос фантастического микромира, как ослепительный фейерверк, вспыхивал и угасал. За микроскопические доли бесконечного потока времени десятки умных приборов улавливали все, что можно было уловить, и с холодной беспристрастностью рассказывали исследователю о давным-давно происшедшей катастрофе.
      Нельзя было без волнения проходить в этом месте, потому что здесь находилась модель самой Вселенной. Николаю всегда казалось, что если бы наносекунды растянуть в миллионы лет и заглянуть в камеру, где два встречных потока врезаются друг в друга, то он смог бы увидеть всю Вселенную, все звезды и туманности, планеты и галактики. Может быть, весь наш мир и возник в результате вот такого, но в миллиарды раз более мощного столкновения чего-то с чем-то? Сколько фантастических романов было написано о полетах к звездам, романов, от которых веет то леденящим холодом пустоты, то испепеляющим жаром пылающих гигантов. Но так ли все это и вообще может ли человеческий ум, его воображение, здесь, на Земле, в окраинной области Млечного Пути, достоверно воссоздать миры, находящиеся за пределами досягаемого?
      Конечно, мы доберемся до звезд! Залог тому - эти бесконечные микроскопические звезды, вспыхивающие по нашей воле здесь, в глубоком вакууме. Сбудется мечта наших фантастов, как бы ни пытались нам помешать те, кто хотел бы свернуть гений человеческий с пути мира и большого человеческого счастья.
      Звезды будут досягаемы! И эта уверенность еще больше волновала Молчанова, когда он проходил по узкому коридорчику...
      "Прохожий, остановись!"
      Нет, здесь разыгрывается не только драма Вселенной. И, наверное, не столько драма, сколько полная искрящегося радостного пламени оптимистическая трагедия, так часто неизбежная на бесконечном пути развития пытливого человеческого разума.
      Николай останавливался на мостике и подолгу смотрел вниз, в железобетонный пол, силясь представить себе, что происходит под ним. Здесь он забывал все все свои неудачи, обиды, усталость, несправедливость... Он смотрел на серый бетон, сквозь него видел черную пустоту вакуумной камеры, и ни разу его мысли не коснулись ничего, кроме звезд...
      Здесь было прохладно, тихо, вентилятор гнал свежую струю воздуха. На перилах, на небольшом щитке, всегда горела зеленая лампочка, что означало: здесь можно постоять. Кто-то предвидел, что это как раз и есть то самое место, где каждый ученый задумывается над судьбой своего труда и над судьбой труда своих товарищей.
      Задолго до начала работы космотронов вспыхивала красная лампочка. Она как бы напоминала, что час раздумий окончился и пора приниматься за работу.
      Звезды, звезды, звезды... Сколько их вспыхивает там, в пустоте камеры! Сколько их во Вселенной!
      3.
      - На какой энергии работаем? - спросил он Кириллину.
      - Четыреста миллиардов... Сегодня они поставили ловушки для антипротонов.
      - Чтобы после загнать их в линейный?
      - Да. Первый опыт по слипанию...
      Сегодня проверялась схема Котонаева. Он рассчитал, при каких энергиях антинуклоны будут слипаться в ядра антидейтерия. Это первый шаг... А впереди половина периодической системы. Молчанов почувствовал, что "икс" чудовищно недостижим.
      Может быть, Нонна не такая уж и глупая, как кажется?
      С увеличением энергии гул постепенно нарастал.
      - Семьсот бэв, - прошептала Нонна. - Ты знаешь, Николай, мне иногда становится страшно... Ого, началось!
      - Что?
      - Появились тяжелые частицы... На выходе линейного ускорителя...
      Перед девушкой стоял счетчик, проградуированный по атомным весам. Сюда от автоматического масс-спектрометра приходили данные о составе антивещества...
      - Атомные числа? - спросил Николай.
      - Один, два, три, есть четыре...
      - Гелий? Альфа, вернее, анти-альфа?
      - Наверное...
      - Ты записываешь?
      - Да... И автоматическая регистрация...
      Гул скачком превратился в рев, как от могучих моторов турбореактивного самолета.
      - Ой, тринадцать! Появилось тринадцать!
      - Антиазот?
      - Наверное...
      Стоп! Все смолкло, только стекла вздрогнули еще несколько раз... Эксперимент окончен. Он длился всего пять минут.
      Молчанов оторвался от фотометра. Пока ему еще ничего не было известно. Где-то там, далеко в павильоне, стояла пузырьковая камера, сквозь которую проходил совершающий развертку световой луч. Здесь оптическая система вырисовывала на фотографической пластинке все, что происходило в камере. Только после проявления можно будет сказать, что же там происходило.
      Он осторожно вытащил кассету и пошел в фотолабораторию.
      - Можно, я с тобой? Мне хочется посмотреть...
      Николай в нерешительности остановился. Впрочем, пусть идет...
      Приглушенный красный свет. Прямо под фонарем кювета, наполненная свежим проявителем. На дне - автоматически поднимающийся столик. На столике проведена жирная черная линия. Как только она станет видна сквозь пластинку, процесс можно заканчивать.
      Во время проявления Николай и Нонна склонились над кюветой, внимательно всматриваясь в медленно возникающие черные треки. Их щеки почти соприкасались, но они этого даже не замечали.
      - Смотри, какие здесь жирные...
      - Точно. Это - тяжелые ядра. А вот и взрыв! Какая вспышка!
      - Жуть, правда?
      - Да. Не сопи мне в ухо. Вот еще один жирный трек, в несколько раз толще этого!
      Николай присвистнул.
      - Черт возьми! А взрыва нет! Значит, ядро вылетело за пределы камеры.
      Проявочный столик подпрыгнул, зашипела вода. Через секунду пластинка плавно опустилась в новый раствор.
      До конца дня они просидели молча. Он под микроскопом рассматривал треки, а она записывала в тетрадь данные масс-спектрометра. Ему было очень приятно, что Нонна не болтает. Он любил, чтобы его никто не тревожил, когда он углубляется в изучение фотографий таинственного мира, который уже давным-давно исчез...
      4.
      Весть о том, что во встречных пучках синтезировались ядра тяжелых антиэлементов, быстро стала достоянием ведущих ученых института. Этому событию было посвящено особое заседание ученого совета, на котором все искренне поздравляли Котонаева, его теоретиков. Было высказано много различных предложений относительно дальнейших исследований.
      Результаты оказались столь обнадеживающими, что никто не подозревал, что настоящие трудности только начинаются. Как часто первые успехи научного исследования маскируют непреодолимые барьеры и препятствия!
      На ученом совете молчали только два человека: профессор Соколов и Саша Самарский. Соколов понимал, что сейчас, когда людей охватил такой энтузиазм, было бы нетактично вносить в умы сумятицу и неуверенность, тем более, что уже в институте кое-где начали поговаривать, что "наступил кризис идей"...
      Самарский думал о недавнем очень странном разговоре с инженером-вакуумщиком Алексеем Гржимайло.
      - Самарский, я хочу вам что-то сказать, - начал Гржимайло неуверенно. Вот уже несколько дней ходит по территории института один парень. Ходит себе и ходит, какой-то новенький.
      - Как это так?
      - Очень просто. Он попадался мне несколько раз. Скуластый, небольшого роста. В сером свитере. Лето, а он в свитере...
      - Ну и что?
      - Я подумал, что он из механического отдела. Там всегда текучка. Но вот захожу я как-то вечером в теоретический сектор. Смотрю - дверь в кабинет Котонаева открыта. Заглянул - сидит этот парень. Перед ним блокнот, и он списывает что-то с доски. Формулы какие-то. Он посмотрел на меня поверх очков (он в таких толстенных очках) и как гаркнет: "Что вам здесь надо?" Я опешил. Решил - не механик, а новый теоретик или что-нибудь в этом роде...
      - И что было дальше?
      - Ничего. Я ушел.
      - А дежурного вы спросили?
      - Нет.
      - Почему?
      Гржимайло недоуменно пожал плечами.
      - Как-то неудобно было. Да и какое я имею отношение к теоретическому сектору...
      Самарский задумался. Невысокий, скуластый, в очках, в сером свитере. Что-то не помнил он такого.
      - А после вы его встречали?
      - Нет...
      - И вот сейчас идет бурное заседание ученого совета, а он, Самарский, смотрит в огромное окно и почему-то с тревогой вспоминает то, что рассказал ему инженер Гржимайло.
      5.
      Они вошли в громадный павильон, где стоял ускоритель. Они бывали здесь часто, но днем, во время работы, здесь всегда что-то гудело, стучало, скрежетало, и шум мешал осмотреться вокруг и почувствовать грандиозность сооружения.
      Сейчас, при ярком электрическом освещении, огромный молчаливый зал походил на цирковую арену, подготовленную для фантастического представления. Сверху над ним нависало ажурное кружево металлических переплетений. Оно поддерживало стеклянный купол, балконы и антресоли, заставленные приборами, щитами и приборными досками. Внизу, возле расположенных по кругу бетонных колонн, изгибалась тороидальная камера ускорителя высотой в два человеческих роста. Камеру здесь называли ласково - "баранка".
      Если подняться на металлическую площадку над ускорителем, то на противоположной стороне арены можно заметить скрывающееся в полумраке прямоугольное бетонное сооружение, за которым виднелась еще одна керамическая труба. Она проходила сквозь толстую стену цирка и попадала в двухэтажную пристройку. С противоположной стороны туда входила такая же труба от второго ускорителя. В этом двухэтажном доме пучки ядерных частиц встречались. Там-то и разыгралась самая большая "ядерная трагедия", которую только можно было себе представить.
      - Ну и приборчик, - благоговейным шепотом произнес Терехин, обводя восхищенным взглядом зал. - Этакая штука, видимо, стоит не одну копеечку.
      - На нее денег не жалко, - заметил Гржимайло. - При помощи нее наши специалисты собираются создать новое вещество.
      Терехин посмотрел на инженера с удивлением.
      - А я думал, что вещества делаются другим способом. В школе на уроках химии я видел, как из двух веществ делается третье. Там все это происходило в пробирке или в колбе. Не верится, что для получения нового вещества нужно строить такую махину. Здесь, насколько я понимаю, расщепляют атомное ядро.
      - Ну вот! - воскликнул Гржимайло и засмеялся. - Ядро давным-давно уже расщепили. Здесь дело не в расщеплении, а в получении нового вещества. Только я не знаю, что это за вещество.
      Они по мостику прошли над тороидом, спустились в центр здания и приблизились к инжектору.
      - Это здесь, - сказал Гржимайло. - Кулагин говорил, что течет третий вентиль.
      Согнувшись, механик и инженер подползли под электромагнитом и оказались возле бронзовой двери, прижатой к раме четырьмя огромными никелированными гайками.
      - Что нужно делать? - спросил Терехин.
      - Сейчас мы откроем камеру и посмотрим, не растрескалась ли вакуумная прокладка. Возможно, внутрь камеры попал кусок резины, и она газит. Из-за этого два дня машина не работает.
      Они стали молча отвертывать гайки. Затем Терехин потянул ручку двери.
      - Включи боковой свет, - попросил Гржимайло. Терехин щелкнул рубильником.
      - Вроде все в порядке, - сказал Терехин, заглядывая внутрь.
      - Все, да не все. Смотри, на кольце вмятина. Может быть, течь именно здесь.