— Много людей на малой площади, — ворчал кушан. — Один использует другого в качестве подушки, а второго — кровати. Люди воют в ужасе, когда заходят в туалеты. А уходя, лопочут, как младенцы.
      Потом он добавил хмуро и печально:
      — Ставки не на что делать, кроме как на крыс. Они нас сожрут, или мы их. Все кушаны ставят на крыс. Десять против одного. Никто не хочет ставить наоборот.
      Потом Васудева добавил философски:
      — Конечно, наши несчастья продлятся недолго. Очень скоро нас скосит чума. Хотя некоторые предлагают поставить на цингу.
      Велисарий улыбнулся.
      — Давай к сути, Васудева.
      Кушанский командир потрепал козлиную бородку.
      — Трудно, трудно, — пробормотал он. — Следует учитывать приличия. Люди думают, что мы, кушаны, неотесанные и грубые, но они ошибаются. Конечно, мы не занимаемся такими глупыми вещами, как дураки раджпуты, у которых признаком чести считается то, как ты подстрижешь бороду или снимешь кожу с фрукта. Тем не менее… — Он вздохнул. — Мы рабы. Военнопленные, которых взяли в честном бою. Мы обязаны уважать свое положение, пока нас не принижают.
      Он внимательно оглядел Велисария из-под полуопущенных век.
      — Может, ты понимаешь? — Римский полководец кивнул.
      — Конечно. Как ты говоришь, следует соблюсти приличия. Например… — Он осушил кубок и скорчил гримасу. — Отвратительная штука! Наверное, меня испортило хорошее римское вино, которое я пил во время кампании.
      Он вытер губы и продолжил:
      — Например, если бы я взял вас на свою следующую кампанию в качестве рабской рабочей силы, то кампания превратилась бы неизвестно во что. Военнопленных, используемых для тяжелых работ, следует хорошо охранять. Все это знают.
      Собравшиеся в комнате кушаны дружно кивнули с серьезным видом.
      — Никто и не подумает делать по-другому, — согласился Васудева. — Глупо для того, кто взял в плен, оскорбительно для пленного.
      — Да. Но поскольку я собираюсь предпринять кампанию из быстрых маневров — обманные шаги, скоростные марши, возвращение назад или смена порядка и все в таком роде, — будет невозможно выделить войска, которые теряли бы время, наблюдая за работой или просто охраняя недовольных хмурых рабов. Которые в любом случае очень замедлят наше продвижение вперед, потому что идут пешком. Не могу допустить, чтобы рабы ехали на лошадях! Смехотворно. Они могут убежать.
      — Абсолютно неправильно, — тем же тоном сказал Васудева. — Гротескно.
      Велисарий почесал подбородок.
      — Трудно, трудно.
      Поднял руку.
      — Один момент, пожалуйста, пока я размышляю над проблемой.
      Он опустил голову, словно погрузился в глубокие размышления. Послал мысленный импульс.
      «Эйд?»
      «Кусок пирога».
 
      Когда Велисарий поднял голову, на его лицо вернулось обычное выражение. Увидев хитрую усмешку, кушаны улыбнулись.
      Он очень внимательно посмотрел на Васудеву, а затем на других кушанских офицеров по очереди.
      — Вы, возможно, слышали, что у меня есть одна небольшая способность. Видеть будущее.
      Васудева фыркнул.
      — Ты колдун! Все это знают. Даже ни один сосущий палец перс не станет делать ставки на это. А мы предлагали очень хорошие условия. Двенадцать против одного. — Велисарий рассмеялся.
      — Рабство — интересное положение, Васудева. Оно принимает несколько форм. В прошлом отличалось от того, что имеет место сейчас. И в будущем оно станет другим. Много форм.
      Он склонился вперед. Шестнадцать кушанов сделали то же самое.
      — Позвольте мне рассказать вам о некоторых рабах будущего. — Он еще склонился вперед. И кушаны склонились.
      — Их назовут мамелюками.

Послание и обещание

      Когда Антонина открыла дверь, Кутина быстро заскочила к ней в спальню.
      — Я надеялась, что вы все еще не спите, — сказала горничная. — Даже несмотря на то, что вы так рано ушли с празднования дня рождения.
      Молодое лицо казалось возбужденным, даже жадным. Служанка протянула лист папируса.
      — Это послание! Послание! Для вас! Они сказали: пришло сигнальной почтой — из Месопотамии!
      Передавая папирус, Кутина добавила:
      — Я думаю, оно от вашего мужа. Я не уверена. Я не умею читать. — Потом сказала неуверенно:
      — Хотя кажется очень коротким.
      Антонина прочитала послание. Увидела, что Кутина оказалась права. Это было очень короткое послание.
      Но достаточное. Ее сердце судорожно забилось в груди. «На следующий год, любовь моя. На следующий год».
      — Да, — прошептала она. — Я буду там. Я обещаю.

Император и его народ

      На утро после празднования дня рождения император Фотий пробрался в часть дворца, отведенную под комнаты слуг.
      Длинный, трудный путь.
      Мрачное настроение девятилетнего мальчика частично объяснялось простой усталостью. Празднование дня рождения было напряженным, несчастливым и изматывающим. Собралась огромная толпа, ему представляли сенаторов, императрица-регентша как и всегда поглядывала на него критически и делала критические замечания. Фотий получил такое же наслаждение, какое получает овца, когда ее стригут. А то и ведут на заклание.
      Однако в основном черные мысли и отвратительное настроение объяснялись Новостью.
      Вчера вечером как раз перед началом мероприятия Феодора сказала ему об Этом. Точно так же, как по представлениям Фотия фермер разговаривает со своим поросенком.
      — Отлично! Разве ты у меня не самый толстенький? — говорит фермер. Суть произнесенной Феодорой Новости была точно такой же.
      Добравшись до места назначения, Фотий постучал в дверь. Это была единственная дверь, в которую когда-либо стучал римский император. Все остальные открывали по его приказу.
      Дверь, ведущая в скромные апартаменты в части дворца, отведенной слугам, открылась. В дверном проеме стояла молодая женщина. Она была довольно красива, если не смотреть на шрамы на ее лице.
      — О, вы только посмотрите! Это Фотий! — Она улыбнулась и отступила в сторону.
      — Проходи, мальчик, проходи.
      Войдя, Фотий почувствовал, что меланхолия проходит. У него всегда поднималось настроение, когда он заходил к Ипатии и ее мужу Юлиану. Это было единственное место в мире, где Фотий чувствовал себя самим собой. Ипатия была его нянькой с тех пор, как он только учился ходить. И хотя Юлиан стал начальником его охраны совсем недавно, Фотий знал его много лет. Юлиан входил в ближайшее окружение его отца Велисария. Один из его букеллариев.
      Теперь появился и сам Юлиан, вышел в небольшую гостиную из кухни. Он держал кубок с вином в одной руке.
      Весело улыбался. Этот человек точно так же весело улыбался, когда Фотий впервые увидел его в усадьбе в Дарасе. Фотию было шесть лет и он округлившимися глазами смотрел из своей кровати, как большой и сильный катафракт забрался в окно и прошел к двери, ведущей в комнату Ипатии. И весело попросил мальчика сидеть тихо. Что Фотий и сделал в ту ночь и все остальные ночи, которые последовали за первой.
      — Добро пожаловать, император! — громко сказал Юлиан.
      — Не надо меня так называть, — проворчал Фотий. Юлиан улыбнулся еще шире.
      — У нас плохое настроение? Что случилось? Учителя критикуют твою риторику? Или императрица-регентша придралась к тому, как ты держался?
      — Хуже, — простонал Фотий. — Все ужасно.
      — Ну, парень, почему бы тебе не пройти в святая святых и не рассказать нам об этом? — Юлиан положил большую руку на плечо мальчика и повел его в общую кухню. Ипатия последовала за ними.
      Помещение — значительно большее, чем остальные в покоях слуг — как и обычно, было заполнено народом. За большим деревянным столом в центре кухни сидели два приятеля Юлиана, оба — катафракты.
      Как и обычно, держали в руках кубки. Их жены и матери суетились вокруг, приготовляя обед, пока небольшая орда детей то и дело вбегала в кухню и выбегала из нее, визжа во время игры.
      Как и обычно.
      — Привет, Фотий! Да здравствует император! — воскликнул один из катафрактов и поднял кубок. Это был Марк.
      Второй, которого звали Антоний, повторил жест. И слова, только у него сильно заплетался язык.
      Юлиан опустился за стол и сказал:
      — Не обращай на них внимания, парень. Они уже напились. Как и обычно в свой выходной.
      — Это наше право, — пробормотал Антоний. — Целый день не нужно слушать, как чертов учитель ворчит на бедного мальчонку.
      — А Фотию приходится слушать их ворчание семь дней в неделю, — сказала Ипатия. — Ни разу не видела его в стельку пьяным через два часа после восхода солнца.
      — Конечно, нет, — фыркнул Антоний. — Ему восемь лет. О, Боже, нет! Девять! День рождения вчера праздновали.
      Он с трудом встал.
      — Да здравствует Фотий! Император Рима!
      — Не надо меня так называть! — завизжал мальчик. — Я устал от этого!
      — От того, что тебя называют императором? — спросил Марк, глядя на Фотия туманным взором.
      — Нет, — проворчал Фотий. — Я устал быть императором! Я никогда их не просил об этом! — Затем настоящий стон: — Они заставили меня им стать!
      Трое катафрактов посмотрели на Фотия глуповато. В этот момент они напоминали сов.
      — Он недоволен, — высказал мнение Марк.
      — Настроение отвратительное, — согласился Антоний. Юлиан серьезно посмотрел на товарищей.
      — Фотий сказал, что должен сообщить ужасную новость. — Фотий выпалил все на одном дыхании.
      — Они хотят заставить меня на ком-то жениться! — завизжал он. — В следующем году!
      Трое уставились на него округлившимися глазами.
      — Уже? — спросил Марк. — Кажется несколько… э… э…
      — Рановато, — закончил фразу Антоний. В его глазах отразилась глубокая мысль. — Десять лет ему будет. Все еще слишком рано для его члена…
      — Не надо вульгарностей! — поругала его жена, отвернувшись от печи.
      Антоний пожал плечами.
      — Констатирую факт, только и всего.
      Ипатия села на скамью рядом с Фотием.
      — А на ком, как предполагается, ты должен жениться? — спросила она.
      — Из Суренов? — прошептал Юлиан. Он тут же изменил небрежную вальяжную позу. Сел прямо. Мгновение спустя Марк с Антонием сделали то же самое.
      Трое катафрактов переглянулись. Затем внезапно вроде как сошли с ума, стали сильно жестикулировать, стучать кулаками по столу, разливать вино. Находились в крайней степени возбуждения.
      — Он это сделал! Он это сделал! — заорал Юлиан, вскакивая на ноги.
      — За полководца! — предложил тост Антоний, поднимая кубок с вином и осушая его одним глотком. Кажется, даже не заметил, что чуть раньше почти все разлил.
      Марк просто сидел, делая глубокие выдохи. Его жена подошла к нему и обняла пухлыми руками, прижав его голову к своей груди.
      Теперь все находившиеся в кухне женщины собрались вокруг стола. Они не стали выражать эмоции так же бурно, как катафракты, но было очевидно: их радость от известия даже возможно и больше.
      — Почему все этому так рады? — жалобно спросил Фотий. — Я думаю, это ужасно! Я не хочу жениться! Мне только девять лет!
      Его жалобный стон заставил всех замолчать. Все уставились на Фотия. Ипатия мягко развернула мальчика, чтобы он встал лицом к ней.
      — Ты понимаешь, что это означает? — спросила она. — Для меня? Для нас?
      Фотий неуверенно покачал головой. Ипатия взяла ладони Фотия в свои.
      — Это означает, император…
      — Не надо меня так называть!
      — Тише, Фотий. Послушай меня. — Она сделала глубокий вдох. — Это означает, император, что твой отец закончил долгую войну с Персией. Ни один перс, и уж точно ни один Сурен никогда не вступал в брак с римскими императорами. Этот мир продлится всю нашу жизнь, Фотий. А вероятно, и дольше.
      Она повернула голову и посмотрела на Юлиана.
      — Это означает, император, что мой муж не умрет где-то от персидского копья. И наши дети не будут расти без отца.
      Она огляделась в комнате.
      — Это означает, император, что матери Антония, стоящей вон там, не придется хоронить сына, пока она сама еще жива. А жена и дети Марка насладятся приятным пенсионным обеспечением, вместо того чтобы жить в бедности на пособие, которое выплачивается калекам. — Когда она повернулась назад к Фотию, то в ее глазах блестели слезы. — Ты понимаешь?
      Уставившись на ее изуродованное шрамами лицо, Фотий вспомнил ночь, когда это лицо было покрыто кровью вместо слез. Ужасную, жуткую ночь, когда мальчик, которому едва исполнилось четыре года, спрятался в шкафу, пока сутенер Ипатии издевался над нею после того, как она отказалась обслужить клиента.
      Он был беспомощным, абсолютно беспомощным. Он мог только съежиться, слушая ее крики. Бессильный остановить мучения женщины, которая растила его, пока его мать отсутствовала. Беспомощный. Фотий поднял маленькие плечи. Расправил их. Он больше не был беспомощным. Он был римским императором.
      Да, сутенер Констанций находился вне пределов его досягаемости. Несколько лет назад Маврикий, Анастасий и Валентин привезли Фотия и Ипатию в усадьбу под Дарасом и тогда же нанесли визит Констанцию. Два года спустя после того, как Юлиан женился на Ипатии, он вместе с несколькими друзьями-катафрактами тоже нанес визит покалеченному бывшему сутенеру. Теперь Констанций находился вне пределов досягаемости не только римского императора, но и любого человека. Но не многое другое. Теперь Фотий больше не беспомощен. Он никогда раньше не думал об этом таким образом. О том, что может сделать для других людей. Его народа.
      — Хорошо, — сказал Фотий. — Я это сделаю.
      За столом прозвучала новая волна криков радости, в которых на этот раз участвовал и Фотий. Он даже выпил три кубка вина вместе с катафрактами и был немного пьян.
      А почему бы и нет? Он ведь в конце концов римский император. Их император.

Прощание и прощальная мысль

      Баресманас и Агафий провожали Велисария у ворот Пероз-Шапура. Пока его армия маршировала мимо, Велисарий и двое провожающих коротко обговорили перспективы предстоящей кампании.
      Коротко и скорее по привычке, а не по какой-либо другой причине. Этот предмет они уже обсуждали не раз и подолгу.
      Пришло время друзьям прощаться, зная, что может быть и навсегда. Агафий был угрюм и сердечен. Баресманас говорил много и витиевато. Велисарий просто радовался.
      — Достаточно, — сказал он. — Мы снова встретимся — не сомневайтесь в этом! Знаете ли, я не намерен проигрывать.
      Они в последний раз пожали руки, и полководец поскакал прочь, чтобы присоединиться к армии.
      «Абсолютно правильно, черт побери», — пришел ментальный импульс от Эйда. Затем…
      Велисарий рассмеялся.
      «Что это было? — спросил он мысленно. — Прозвучало как „Эти жалкие трахнутые ублюдки будут растоптаны". Как ты выражаешься? Но, может, я неправильно понял. Может, ты просто сказал…»
      В ответ послышалось бормотание. Бормотание…

Глоссарий