Будь у Браза нервы послабее, он бы непременно подпрыгнул на метр вверх, как заяц из капустной грядки, испуганный собакой. Но мой постоялец лишь резко выпрямился, взглянул на меня и после секундного замешательства уточнил:

– Как вы сказали? Крест-накрест?

– Давайте покажу, – сказал я, взял из рук режиссера конверт и ловко перетянул его шнурком. – А вот теперь привязывайте.

– Действительно, так удобнее, – согласился Браз, снова присел у дверной ручки, прицелился к ней шнурком и вдруг отпрянул: – Тьфу! Что это я делаю? Это же вам пакет! Зачем я его привязываю, если вы – вот, стоите передо мной?

– Не знаю, – ответил я и пожал плечами.

– Держите! – недовольно буркнул Браз, чувствуя, что попал в смешное положение, кинул пакет мне в руки и пошел к себе.

– Откуда это? – спросил я его вдогон, рассматривая отпечатанный уже знакомым мне шрифтом адрес гостиницы. – Мальчик принес?

– Да, мальчик! – не оборачиваясь, ответил Браз.

– Какие, однако, мальчики сознательные пошли! – заметил я, покачивая головой. – Все носят и носят и денег не просят.

Режиссер никак не отреагировал на эту реплику, зашел к себе и хлопнул дверью.

Я хотел продемонстрировать самому себе выдержку, спокойно принять душ, выпить кофе, а потом уже вскрыть пакет, но не справился с соблазном и надорвал бумагу, едва зайдя в кабинет. Под ноги упала аудиокассета. Я прошуршал пальцами в пакете и выудил крохотный листок, размером с визитку (экономный, черт!).

«Дорогой друг! Высылаю тебе хит сезона. Извини, что качествонеочень. Надеюсь, ты уже подготовил своипредложения относительнопокупкиколпака? Готовься, скородам осебе знать. Целую – твойN».

Это было уже совсем не страшно. Даже смешно. Человек с юмором, не бог весть с каким, но с юмором. Пишет мне письма, надеется продать колпак. Надеется, что я пошлю ему ответное письмо: «Дорогой N! Готов купить у тебя колпак за пятьсот тысяч долларов».

Улыбаясь, я поднял кассету, зашел в спальню, прикрыл за собой дверь, воткнул кассету в магнитофон и, раздеваясь перед душевой кабиной, стал слушать шумы, звук шагов, которым вторило эхо, скрип двери, пытаясь угадать, где это было записано. В коридоре гостиницы? Нет, там без эха. В машине? Ни-ни! Во дворе? М-м-м, вряд ли…

Я хлопнул себя по лбу и пустил на голову холодную воду. В музее, черт возьми! В музее!

«Только Кирилл Вацура умеет взять за горло так, что это будет приятно! – раздался голос Лебединской. Затем – шумы, треск. И снова она: – За тобой глаз да глаз нужен! Но ты прав, конечно. Я не собираюсь читать тебе мораль, позволь мне самой распоряжаться золотом».

Ловко! – оценил я. Этот N – изобретательный тип. Вырезал отдельные фразы и слова и слепил из них диалог.

«Я же вас предупреждал! – Это уже я. – Значит, вы меня не послушались? Вы выставили подлинники всем напоказ? Но вы же сами пообещали мне, что закажете латунные копии, а золотые монеты дадите мне!»

Фуфло! Не очень качественно прирастил «дадите мне», чувствуется другой тон. И стилистическая ошибка заметна, как ослиные уши в терновнике. Надо было сказать «отдадите». А что же я говорил на самом деле? Кажется, что-то вроде: «а золотые монеты спрячете».

«Я обещала? – Лебединская. – Тебе, наверное, это приснилось. Я не могла обещать такого! Цинизм!»

«Неужели вы не понимаете, что я могу пойти на все! Вы знаете мою фамилию!»

Я качал головой, намыливая ее шампунем. Дешевая подделка, рассчитанная на лоха, который от страха сразу наложит в штаны. Компьютерная экспертиза легко найдет все «склейки» на этом хите.

«Знаю я, где ты живешь!» – Лебединская вроде как угрожает мне.

«Мне проще самому сгрести золотые монеты, а вас зарыть в землю…» И дальше шум, треск и звук шагов.

Ух ты, какой финал! Ну, теперь меня приперли к стене! Все сходится: сначала угрожал Лебединской, потом наехал на нее в самом прямом смысле и в конце концов украл из музея вожделенные золотые монеты.

Я смыл пену, выключил воду и, накинув на себя халат, подошел к магнитофону, вытащил кассету и двумя пальцами переломил ее надвое. Затем намотал пленку на ладонь, сделал из нее клубок и, кинув в пепельницу, чиркнул зажигалкой.

Чтобы действовать наверняка, думал я, глядя на огонь, в котором червями извивалась пленка, надо выяснить, кто угнал «шестерку» из «Автосала». Если N, чтобы запугать меня еще больше, то это очень хорошо. Если ГАИ – это очень плохо. Но если это сделала ГАИ, то уже вчера вечером инспектора наехали бы на Виктора, а ночью – на меня и Ингу. Однако уже десять утра, а солнце по-прежнему светит мне через раскрытое настежь окно, а не через решетку. Значит…

Мои мысли оборвало бульканье телефонного аппарата. Я взял трубку и услышал незнакомый голос:

– Это Вацура Кирилл Андреевич?

А вот и он, мой дорогой N, подумал я, но ошибся.

– Вам звонит дежурный по третьему отделению милиции капитан Немчук. Мы не стали высылать вам повестку, все это очень долго и ненадежно, проще по телефону. Дело вот в чем: вы должны прийти сегодня к двенадцати часам в двадцать второй кабинет к следователю Маркову. Запомнили?

– Да, – ответил я никаким голосом и опустил трубку в гнездо.

Оптимист! – подумал я о себе со злой иронией. Впрочем, в этом есть положительная сторона. Как утверждал поэт Эмерсон, мерой психического здоровья служит склонность во всем видеть хорошее. Значит, от сумасшествия я еще далек.

Глава 15

Вот о чем надо было поговорить вчера вечером с Бразом – о том, что в нашей жизни ничто не ново, все уже смоделировано литературой и кинематографом. Ехал я на своем стодвадцатипятисильном джипе к следователю со скоростью пятнадцать километров в час и мучительно вспоминал, где и с кем что-то подобное уже происходило. И вспомнил. В пьесе Зощенко, когда заведующий Горбушкин направлялся к следователю, только не было у меня жены, которая бы вместе с братом спешно распродала имущество.

Чувство юмора хоть и спасало от тоски, но мешало сосредоточиться и оценить всю серьезность ситуации. А может быть, я нарочно пытался хохмить, невольно уклоняясь от принятия решения. Перед тем как войти в двадцать вторую комнату к следователю Маркову, я должен был окончательно определиться: рассказывать всю правду или же попытаться выгородить Ингу. Дилемма жесткая, решение ее – дело малоприятное, потому я и развлекался тем, что представлял себя артистом Пуговкиным, сидящим напротив следователя и пытающимся выпить воды из стакана. Очень смешно!

Успею, подумал я, подъезжая к третьему отделению милиции.

Сначала выясню, что им известно о наезде на Лебединскую, решил я, поднимаясь на второй этаж.

Посмотрю по ситуации, окончательно определился я, на мгновение задержавшись перед двадцать второй комнатой.

Следователь Марков оказался мне знаком, мы когда-то с ним встречались, причем в памяти осталось не столько его лицо, сколько подтяжки поверх белой сорочки, идеально ровный пробор и неимоверно прокуренный кабинет, где лучи света, пробиваясь через окно, падали на пол косыми столбами.

Подняв на меня подпухшие, красные от хронического недосыпания глаза, он протянул руку и отрывисто сказал:

– Здоров! Садись! Что нового?..

Он что-то торопливо писал на листе, оставляя огромные поля, часто затягиваясь сигаретой и выпуская дым на стол. Пепел сваливался на бумагу, и Марков сдувал его в сторону, под горку папок. Я пытался понять хоть слово, но почерк был ужасным, и я мысленно посочувствовал машинистке, которой предстояло разобрать эти иероглифы.

Ингу надо вытаскивать, подумал я. Марков, кажется, не настроен агрессивно, с ним можно будет спокойно поговорить. Знать бы, к какому заключению пришли инспектора ГАИ.

– Значит, так! – сказал Марков, сдвигая лист в сторону и кладя ручку перед собой. – Тебя видели там за несколько часов, точнее за три с половиной. Ты проехал вперед, затем развернулся и погнал в обратном направлении. Попытайся вспомнить: может быть, ты видел людей, может, обратил внимание на дом, калитку, гараж… Что ты улыбаешься? Я что-нибудь не то говорю?

– Ты меня зачем вызвал? – спросил я.

– А тебе разве не сказали?

– Нет.

– Ну, это как всегда, – ответил Марков, сплевывая на кончик сигареты и кидая окурок в мусорную корзину. – Я тебя вызвал в качестве свидетеля по делу Кучера.

Точно, как у Зощенко! Только не хватает портрета Карла Маркса и графина с водой.

– Значит, в качестве свидетеля? – развеселился я. – По делу Кучера я все, что хочешь, могу сказать. Если не ошибаюсь, следствие квалифицировало его смерть как несчастный случай?

– А откуда ты это знаешь? – прищурился Марков, снова закуривая.

– От журналистов. У вас же в каждом отделении по пять осведомителей! За гонорар любую тайну раскроют.

– Ладно придумывать!.. – ответил Марков, сигаретой рисуя в воздухе кольца. – Любую тайну! Вот я тебе сейчас настоящую тайну раскрою: это не несчастный случай, а хорошо замаскированное убийство.

Своей интуиции надо верить, подумал я, вспоминая свою реакцию, когда о смерти Кучера мне рассказал Вечный Мальчик. Я чувствовал, что Кучер не может умереть своей смертью.

– Да, я был в Дачном, – подтвердил я. Пытаться отрицать эту доказанную истину было бы смешно. – Кажется, это было около двух часов. Но к его дому я не подъезжал.

– Да я знаю! – прочертил по воздуху дымную полосу Марков. – Ты никого там не видел? Мужика? Бабу? Ребенка?.. Ты понимаешь, ухватиться не за что! Никто ничего не видел, а ведь человека среди бела дня грохнули!

– А почему решили, что его грохнули? – спросил я, с ужасом понимая, что если всплывет Инга и Маркову станет известно, что я сам послал ее к Кучеру, то он мне ложь не простит и доверять не будет уже никогда.

– Экспертиза доказала, что Кучер упал на пол еще до того, как был заведен мотор, – тихо сказал Марков, сдувая со стола пепел. – И упал он не под выхлопную трубу, а у капота: там остались капли крови с разбитой брови. Получается, что он сначала упал, а потом уже убийца перетащил его к выхлопной трубе, завел мотор, вышел и прикрыл за собой створки гаражных ворот.

Что ж это мне так «везет» в последнее время? – думал я, глядя, как со стола медленно падает на пол пепел, похожий на серые снежинки. Людей «мочат» прямо перед моим носом, почти при мне.

– А когда это произошло? – спросил я, чувствуя, что голос выдает мое волнение. – Когда наступила смерть?

– Около трех часов дня.

– А почему он упал? В него выстрелили или чем– то ударили?

Марков отрицательно покачал головой.

– Нет, никаких телесных повреждений, если не считать разбитую при падении бровь. – Значит, он был еще жив?

– Жив, но без сознания. Иначе не лежал бы под выхлопной трубой, а встал бы и заглушил мотор.

– Ну да, это понятно, – рассеянно пробормотал я. – И как долго он мог лежать без сознания?

– Здесь эксперты не пришли к единому мнению, – ответил Марков. – Был случай, когда самоубийца таким же способом отравил себя за пятнадцать минут. А врачи-токсикологи считают, что в задымленном помещении человек может оставаться живым час и даже больше, если у него замедленное, поверхностное дыхание… Значит, мы располагаем небольшим отрезком времени, в течение которого у Кучера был гость. – Марков взял карандаш и стал рисовать цифры на клочке бумаги. – Ближний предел: четырнадцать сорок пять, то есть за пятнадцать минут до смерти, и дальний: тринадцать сорок пять, за час пятнадцать до смерти. – Цифры 13.45 он обвел кружком. – Вот потому я тебя и вызвал.

– Нет, ничего я не заметил, – сказал я и подумал, что на месте Маркова я себе бы не поверил и немедленно заковал в наручники.

– Жаль, – ответил следователь.

– Я еще подумаю! – обнадежил я его. – Вдруг что-нибудь вспомнится.

– Подумай, – согласился Марков, снова дуя на стол. – Может, кто-нибудь ходил к Кучеру, может, еще что…

Кто она такая? – думал я, сидя в машине и рисуя в воображении образ Инги. Страшно взять грех на душу и повесить на девчонку убийство Кучера, но по времени все слишком подозрительно сходится. Могла она ударить его так, чтобы крепкий мужик выше меня ростом и не менее десяти пудов весом упал на пол и потерял сознание? Нет, не могла. И самое главное – зачем ей надо было убивать Кучера? Она не была знакома с ним, она не имела с ним ничего общего.

Когда я подъехал к гостинице, у гаражных ворот, загородив въезд, стояла желтая «Волга». Крышка капота была поднята, со свечой в руке, глядя одним глазом на зазор между электродами, стоял Виктор. Принесла тебя нелегкая, подумал я, останавливаясь рядом. Сейчас опять начнется мыльная опера про «шестерку».

Я вышел из машины, ожидая поток нытья и жалоб на трудную жизнь, но Виктор лишь сдержанно кивнул мне и сказал:

– Привет.

И ни слова больше! Снова склонился над мотором, поставил свечу на свое место, закрутил ее ключом, навесил провод. Его поведение меня удивило.

– Ты не меня ждешь? – спросил я.

Виктор отрицательно покачал головой. Я поднял голову, словно хотел еще раз убедиться, что нахожусь рядом со своим домом, а не с домом Виктора.

– Тачку твою я разыскиваю по всему полуострову, – сказал я и хлопнул Виктора по плечу.

Ноль эмоций!

– В ГАИ тобой не интересовались?

– Нет, – односложно ответил Виктор и опустил крышку.

Я рассматривал «Волгу». Лет двадцать назад она, похоже, служила в качестве такси. Лет пять назад ее выкинули на свалку. Надо же, еще бегает!

Я присмотрелся внимательнее и различил на заднем сиденье толстую папку, на которой фломастером было написано «ЧАС ВОЛКА», а на полочке, рядом с аптечкой, – два аэрозольных баллона с вишневой краской.

– Ты что ж это, новую машину себе купил? – спросил я, обходя вокруг «Волги».

– Конечно, купил! – криво усмехнулся Виктор. – Арендованная.

Все остальные мои вопросы отпали сами собой, как только из калитки вышел Браз. Он был малоузнаваем, так как напялил на себя бежевые шорты, безрукавку с многочисленными карманами, а на голову натянул кепку с огромным козырьком и все свои женские волосы спрятал под нее.

– Салют! – приветствовал меня режиссер, вскинув руку вверх, погладил взглядом мой джип и, открыв переднюю дверь «Волги», скомандовал Виктору: – На площадку! Побыстрее, опаздываем!

С ужасным треском «Волга» завелась и, едва не задевая днищем асфальт, покатилась в сторону Нового Света.

Круто! – подумал я, провожая взглядом пылевое облако. Надо понимать, это служебное авто Браза, а Виктор – его шофер.

Я поднялся в свою резервацию только на минуту – чтобы выпить залпом бутылку ледяного боржоми и проверить, не приносил ли мальчик очередного письма или бандероли. По-моему, туман проясняется, думал я, вытирая слезы, которые вышибли из глаз колючие пузырьки. Браз такой же режиссер, как я – артист балета. А стиль записок! Читаешь – и видишь его одухотворенную физиономию с длинными кудрями.

Я спустился в гараж и только сейчас заметил, что треугольный обломок бетонной плиты кто-то сдвигал в сторону. Еще вчера трещина была почти незаметна, сейчас же в нее можно было просунуть ладонь.

Ухватившись за край плиты, я обрушил ее на пол. Гаражные стены вздрогнули, как от взрыва. Облако белой цементной пыли зависло в воздухе. Я опустился на корточки и посмотрел в образовавшуюся нишу. Э-э, да здесь хорошо поработали лопатой. Хоть и не там, где надо, искали, но все же искали целенаправленно. Лембит Лехтине приступил к решительным действиям?

Я сплюнул и вышел из прохладного гаража в зной. Где-то вверху, на цокольном этаже, скрежетали лопаты. Мне на голову посыпалась тонкая струйка песка.

– Роман! – крикнул я.

Скрежет прекратился. Из-за края горизонтальной опоры показалась круглая голова бригадира.

– Иди сюда! – позвал я его.

Маленький, раскачивающийся из стороны в сторону при ходьбе, с живыми жуликоватыми глазками, бригадир подошел ко мне. Я молча зашел в гараж и встал рядом с обломком плиты.

– Чья работа? – негромко спросил я.

Роман пожал плечами.

– Не знаю. Ребята в гараж не заходили.

– Ты уверен?

Он снова пожал плечами. О чем ни спроси – нет твердого ответа.

– Дыру зацементировать, плиту вынести, – сказал я, садясь в машину и заводя мотор. – И еще…

Я поманил его пальцем и, когда он приблизился, тихо сказал:

– Всем объяви мой приказ: никаких земляных работ без согласования со мной не проводить! Прежде чем воткнуть штык лопаты в землю, обязательно спросить у меня разрешения.

– Понял, – кивнул бригадир, провожая меня своим неуловимым плывущим взглядом.

Я с места дал газу. Машина выскочила из гаража, как испанский бык из загона на арену, оставляя за собой белую пыль. Я нервничал и ударял ребром ладони по рулю. Так жить нельзя, отчитывал я сам себя. Золото надо или продать все сразу, а деньги перевести за границу, или сдать к чертям собачьим государству! Иначе я буду сидеть на бочке с порохом и тратить нервы. Рабочие пьют, оставляют ворота открытыми, всей бригадой уходят на обед в гастроном – пожалуйста, заходи в дом, переворачивай все вверх дном, выноси, что тебе нужно. Надо предупредить Романа. Надо с ним серьезно поговорить.

Глава 16

Я не стал подъезжать к подъезду, остановил машину на обочине у кафе и поднялся к дому пешком. Две скамейки у подъезда были залиты солнцем и на них, к счастью, не было старушек – этих вечных свидетелей, неусыпных стражников и неподкупных вахтеров. Я нырнул в подъезд незамеченным и тихо поднялся на четвертый этаж. Перед квартирой Лебединской я остановился и перевел дыхание.

Не заперта, подумал я за мгновение до того, как легко надавил ладонью на дверь, и не ошибся. Дверь с тихим скрипом отворилась. Не рискуя попасть на глаза соседям, я быстро зашел в квартиру и закрыл дверь. Провел рукой по тому месту, где еще недавно стоял замок, а теперь лишь зияли дыры от шурупов. Значит, выбили. Отмычки, шпильки, гвоздики ушли в прошлое, и тонкий профессионализм домушников заменила ломовая грубость и наглость.

Знала бы, чем обернется роковая предосторожность, так не стала бы забирать из музея монеты, думал я, глядя на перевернутую вверх дном комнату. Толкнули под машину, потом обчистили квартиру. А я ведь предупреждал ее! Накаркал!

Я смотрел на сваленные в кучу вещи. Из старого шкафа с зеркальной дверью были вывалены книги. Они валялись вперемешку с одеждой, одеялами и постельным бельем, раскрытые нараспашку, выставив веер страниц, отчего напоминали гору битых белоснежных голубей. Я присел на корточки, вызволил из завала толстую книжку в ветхом переплете и крупным золотым тиснением на обложке: «Величайшие подделки произведений искусства». Под ней брошюрка «Античная нумизматика». Пирамидой возвышался многотомник «История древнего мира».

Все это уже в прошлом. Эта долгая и взаимная любовь между историей и Лебединской. Не стало женщины. Выкинули из жизни, словно с лодки за борт. Осталась разгромленная квартира да ноющая боль у меня в груди. И все.

Я шагнул к окну, сдвинул в сторону занавеску, посмотрел на подоконник. На пожелтевших газетах лежал высохший труп мухи, потрепанная адресная книжка и цветок в горшке. Я потрогал землю – еще влажная.

Адресная книжка была ветхой, как Завет, листки из нее вываливались, к тому же адреса и телефоны Лебединская записывала, игнорируя алфавит. Я не представлял, как она могла в ней ориентироваться. А впрочем, фамилий в ней было не так много, в основном организации. Институт истории Крымской Академии наук, Институт Российской истории Российской академии наук, Центр хранения и изучения документов новейшей истории, Отдел культуры при правительстве…

Я перевернул несколько страниц и тотчас увидел московский адрес Анны. Все правильно, улица Трофимова, дом 31. Вот только квартира не 177, а 171. В последней цифре Лебединская ошиблась. Наверное, переписывала с визитки, а там шрифт мелкий и неразборчивый, вот и спутала семерку с единицей.

Книжка меня увлекла. Круг знакомых у Лебединской был огромным. Историки, ученые, преподаватели, археологи, скульпторы… Я сел на пол, просматривая другие адреса и фамилии. А это что?

Я отодвинул руку с книжкой подальше от глаз – мне показалось, что буквы и цифры стали двоиться. Ба! Какая приятная неожиданность! «Арабова Инга: г. Ялта, Южнобережное ш., д. 65/2. Тел. киностудии: 22-54-77».

Я с недоумением покрутил в руках книжку, словно хотел найти ее заголовок или обозначение принадлежности. Это что же получается? Инга и Лебединская были знакомы? Я снова побежал глазами по адресам и тотчас наткнулся на совсем свежую запись: «Дачное, д. 134, Кучер Б. Б.».

Ну, это уже полный шок! Я моргал глазами, не в силах что-либо понять. Вот так компания собралась! У Лебединской были какие-то свои интересы и к Инге, и к Кучеру. Как теперь поверить в то, что Инга случайно сбила Лебединскую у пирожковой? А как объяснить, что актриса была едва ли не последней, кто видел Кучера живым? Черт знает что! Головоломка. Абракадабра. Бред!

Входная дверь вдруг тихо скрипнула. Я вздрогнул и, не думая, зачем это делаю, отшвырнул адресную книжку в сторону и вскочил.

Если бы все это происходило глубокой ночью, то нервная система оказалась бы здорово подпорченной. Сейчас же я почувствовал, как кровь изрядно разбавила добрая порция адреналина, и кулаки сжались сами собой. Я едва не издал воинственный вопль и не кинулся на дверь, чтобы вынести ее вместе с противником на лестничную площадку. Онемевший от ужаса, с огромными выпученными глазами, с бисером пота, прилипшим к наморщенному лбу, в прихожую беззвучно ввалился Виктор.

Мы, глядя друг на друга, окаменели, как две голодные обезьяны при виде банановой рощи. Я был удивлен появлением здесь инструктора, а Виктор был просто сражен наповал.

– Ты? – задал я глупый вопрос. – Зачем ты сюда пришел?

Виктор молчал. Было похоже, что его слова, не успев выйти наружу, застыли, подобно бетону, где-то в районе языка. Он все так же таращил на меня глаза и не произносил ни звука.

Я пришел в себя намного быстрее. Озабоченно отряхнув джинсы, я посмотрел по сторонам, покачал головой и изрек нечто многозначительное:

– Да-а-а… Бардак!

Виктор молчал. Может, облить его холодной водой? – подумал я. Или стукнуть кулаком в живот?

– Ау! – позвал я инструктора. – Ты меня слышишь? Из музея восковых фигур сбежал, что ли?

Мне стало по-настоящему страшно за Виктора. «Сейчас остановится сердце, – подумал я, – и мужик брякнется на пол. Потом я буду очень долго объяснять врачам, как я попал в эту квартиру».

– Ну! Отомри! – громче сказал я и сделал шаг вперед.

Виктор отшатнулся и даже поднял руки, словно хотел закрыть лицо от встречного удара. Судьба подарила мне редкий шанс. Инициатива просто хватала меня за руки.

Я сделал лицо жестким, встал напротив Виктора, широко расставив ноги и сунув руки в карманы.

– Все? – спросил я. – Вляпался? Попался с поличным? Кто тебя послал сюда? Отвечать быстро!

Виктор наконец издал какой-то нечленораздельный звук и отступил еще на шаг.

– Стоять! – рявкнул я. – Еще одно движение – и ты покойник! Быстро отвечать на мои вопросы! Кто тебя сюда послал? Что ты должен был здесь взять?

– Нет! – наконец прорвало Виктора. – Ты что?! Ты что?!

– Я ведь знаю, кто тебя сюда послал! – едко произнес я, ударяя кулаком по воздуху. – Знаю! Браз, да? Ну, сознайся, что Браз!

Виктор так сильно крутил головой из стороны в сторону, что его мясистые губы шлепали и разбрызгивали слюни.

– Послушай!.. Послушай! Не дави! Это не мои дела, я не могу тебе сказать! Не пытай меня! Отвяжись!

Инициатива не дала мне ничего. Она просачивалась сквозь пальцы, как вода. Я шумел, гремел, сотрясал пол, но движения вперед не было. От отчаяния я кинулся на Виктора, схватил его за ворот рубашки и толкнул на дверь.

– Я из тебя кишки выпущу, Витек! – сказал я хрипло. – Ничего ты от меня не скроешь! Ты за все свои грязные делишки ответишь!

Пытался я взять на пушку, однако пушка была ржавой, дырявой и стреляла холостыми. Виктор даже при всей своей природной тупости это понял, оттолкнул меня и быстро вышел из квартиры.

Некоторое время я стоял в пустом коридоре, глядя на электрический счетчик. Накручивая киловатт-часы, на кухне тихо урчал холодильник.

Я быстро зашел на кухню, раскрыл холодильник, с удивлением глядя на недопитую бутылку водки, блюдца с ломтиками сала, сыра, луковицы, недоеденную банку тушенки. Повернулся, пробежал взглядом по столу, заставленному грязными тарелками с остатками засохшей пищи, рюмками с мутным стеклом, пепельницей, полной окурков «Беломорканала» и сигарет с фильтром, которые Лебединская никогда не курила.

Глава 17

Кажется, Браз был пьян. Я смотрел из окна, как он пытается выйти из «Волги», остановившейся под фонарем. Сначала он выставил одну ногу, потом вторую, ухватился руками за дверь, налег на нее, но дверь стала закрываться и едва не прищемила Бразу пальцы. Виктор, опасаясь то ли за целостность пальцев своего нового шефа, то ли за дверь, которую режиссер мог запросто оторвать, подскочил к нему и стал вытаскивать из машины за ворот безрукавки. Кончилось все тем, что Браз неожиданно вывалился из машины и Виктор, не удержавшись на ногах, упал на землю. Это было забавное зрелище, жаль, что я не успел взять видеокамеру.

Спустившись вниз, я открыл калитку и, посторонившись, пропустил Браза во двор. Виктор делал вид, что не замечает меня. Отпустив режиссера, который плавающей походкой пошел к стеклянной двери бара, он не совсем учтиво спросил:

– Эй! Когда подъехать, шеф?

Браз, ухватившись за дюралевый косяк, повернулся, долго собирал слова в разбросанном сознании, после чего ответил:

– Пошел вон!

Виктор что-то буркнул и с грохотом захлопнул калитку. Осколок кирпича отвалился от кладки и упал мне под ноги. Я поднял его и, подкидывая на ладони, приблизился к Бразу.

– Позвольте опереться о ваше крепкое плечо? – спросил он. – Я сегодня очень устал. Усталость имеет свойство накапливаться, и, когда переливается через край, хочется послать всех далеко-далеко… Вы хотите выпить?

Я поднимал его по лестнице. Браз шел медленно, часто останавливался и переводил дух.

– Как я устал! Если бы вы знали, как я устал! – бормотал он. – Бездарность, посредственность – страшные вещи. Это главные инструменты энергетических вампиров. Пять минут! Всего пять минут я смотрю на отвратительную игру и чувствую себя так, словно всю ночь разгружал вагоны. Я становлюсь пустой, как мяч. Мне кажется, что от меня исходит своеобразный звон… Вот ударьте меня в грудь, только не сильно… Ну, ударьте, не бойтесь!.. Слышите звон?

Поддерживая звенящего Браза под локоть, вел его по коридору. Это хорошо, что ты пьян, думал я. Легче будет вытянуть из тебя правду.

Мы подошли к двери его номера. Браз долго копался в карманах, протянул мне ключ и попросил:

– Будьте добры, откройте дверь… Спасибо! Только не стойте на пороге, словно вы колеблетесь! Я же вижу, что вам очень хочется со мной поговорить!

Я сел в кресло и включил телевизор. Присутствие говорящего ящика, словно некоего третьего, нейтрального собеседника, смягчало обстановку. Браз поставил на журнальный столик бутылку «Кампари», вынул из холодильника тарелку с порезанным на дольки лимоном и начатую коробку шоколадных конфет. Я не сводил глаз с тарелки.

– Вы курите? – спросил я.

Браз замер, словно не мог вспомнить, курит он или нет.

– Ах, черт! – взмахнул он руками. – Я не знал, что вы курите, а то по дороге купил бы для вас пачку сигарет.

– Нет-нет! – покачал я головой. – Я, собственно, тоже почти не курю.

– Сейчас, сейчас! – суетился Браз, делая массу лишних движений. – Я только окуну голову под холодную струю и сразу стану человеком… Вы меня извините, мне очень стыдно… Сейчас!

Он схватил полотенце и ушел в спальню, где была душевая кабина, по пути сильно врезавшись плечом в косяк. Меня привлек треск мотора за окном, я встал с кресла и отдернул штору. Только сейчас Виктор отъезжал от гостиницы на своей колымаге. Что он делал те десять минут, пока мы с Бразом поднимались по лестнице и открывали дверь номера?

Я опустил взгляд на подоконник. Он был завален книгами, папками, исчерканными рисунками листками. «Нужны мускулистые парни!!! – значилось на обрывке бумаги. – 2–3 шт.» – Я усмехнулся. Браз измерял актеров массовок в штуках. Режиссерский сценарий, который Браз предлагал мне почитать, был хорошо отработан чернильным пером. Живого места не осталось. Браз выкинул целые кадры, внес коррективы в объекты и метражи. Жесткой правки избежал только титульный лист и первая страница, где были обозначены название фильма и действующие лица: «Главные роли (историческая часть): 1. Графиня Лавани. 2. Священник Бальдо. 3. Полководец Крекс. 4. Подкомендант Джиованни Марионе…» В современной части первой также значилась женская роль: «Марта Лехтине».

Лехтине, мысленно повторил я. Откуда здесь Лехтине? Это фамилия персонажа, главной героини, которую играет Инга? И мой неуловимый Лембит – тоже Лехтине? Какое странное совпадение!

В комнату вошел Браз. Он растирал полотенцем голову с такой силой, словно хотел трением воспламенить волосы.

– Читаете? – спросил он, увидев у меня в руках сценарий. – И как, нравится?

– Честно говоря, я успел прочитать только перечень главных и вторых ролей, – ответил я.

– И правильно сделали, – ответил Браз, подсаживаясь к столику. Он швырнул полотенце на диван, встряхнул головой, и из-под мокрых, висящих, как сосульки, волос показались розовые уши. – Более дерьмового сценария я еще не видел… Наливайте, пожалуйста. Я сейчас… сейчас я буду в форме…

– Зачем же вы взялись снимать фильм, если вам не понравился сценарий? – спросил я.

Браз усмехнулся. Веки его тяжелели и, как забрало на рыцарском шлеме, все чаще опускались на глаза.

– Если бы я не взялся за «Час волка», то сидел бы без работы. У меня просто не было выхода. Увы, в этой альтернативе – снимать дерьмо или не снимать ничего – я не показал пример гордости и благородства и согласился… Черновский заказывает музыку. Убедить его, что мы снимаем позор отечественного кинематографа, невозможно. Если бы он свернул съемки из-за отсутствия средств, я бы только вздохнул с облегчением.

– Это ваш первый фильм?

Браз обиженно взглянул на меня:

– Но почему же! Я сделал четыре картины, и, по-моему, все они вышли на уровне… Последний фильм, достаточно скандальный, может быть, вы видели – «Не тревожьтесь о завтрашнем дне»?