Час волка

– Я говорю правду, – тверже повторила Инга. – И не пытаюсь снять с себя вину. Но эту женщину в самом деле толкнул мужчина.

– Толкнул или тронул за плечо? – уточнил я.

– Толкнул! Изо всех сил! Я же объясняла: как мяч!

Плохо, что она актриса, думал я. Разговаривая с обыкновенным человеком, я на девяносто процентов мог определить, правду он говорит или лжет. Для артиста же ложь – профессиональное качество. Как тут узнаешь, где жизнь, а где талантливая игра?

– Ты понимаешь, что в этом случае все меняется? – спросил я, останавливая Ингу и опуская руки на ее обнаженные плечи. – Тогда мы можем вздохнуть с чистой совестью и вернуться к нормальной жизни. Правда, при одном маленьком условии.

– При каком?

– Если мы найдем этого мужчину и заставим его сознаться в преступлении.

– Да, – кивала Инга, глядя на меня как на мессию. – Надо найти его и заставить…

Мы вышли на шоссе. Инга вскрикнула и тотчас обулась – асфальт напоминал раскаленную сковородку.

– Ты запомнила его лицо? – спросил я.

– Не очень, – ответила она, подумав.

– Но узнать сможешь, если встретишь?

– Пожалуй, смогу.

– Сколько ему можно дать лет?

– М-м-м… Как тебе.

– Как был одет?

– Спортивные брюки и красная майка.

– Рост? Цвет волос?

– Брюнет. Жгучий брюнет. А рост как у тебя. И комплекция такая же.

– Ну, все ясно. Если дашь такие показания следователю, то я уже на следующий день буду сидеть в следственном изоляторе… Куда он потом делся, этот мужик?

– Побежал в подворотню.

– Естественно, не в отделение милиции. А как ты думаешь, он мог нечаянно толкнуть женщину? Ну, скажем, оступившись и потеряв равновесие?

Инга отрицательно покачала головой.

– Нет, он сделал это нарочно. Он стоял ровно и выжидал, когда я подъеду ближе.

– Значит, убийство?

– Не знаю, как это можно назвать по-другому, – ответила Инга.

Я услышал шум приближающейся машины, обернулся и поднял руку. «ГАЗель» с открытым кузовом притормозила.

– Куда? – крикнул парень, сидящий рядом с водителем.

– В Судак!

– В кузов, ребята!

Платье Инги менее всего подходило для лазания по машинам. Она никак не могла поднять ногу, чтобы поставить ее на бампер. Пришлось задрать подол выше пояса. Я помог ей, поддерживая два упругих полушария ладонями.

– Осторожнее! – предупредила Инга, когда я закинул ее в кузов. – Ты мне там синяков не оставил?

Держась одной рукой за борт, она выворачивала шею, пытаясь рассмотреть свои ягодицы.

– Ничего страшного, – ответил я. – Голой тебя, надеюсь, снимать не будут? Или я ошибаюсь?

Инга ничего не ответила. Машина тронулась и весело покатилась с горки вниз. Мы неслись навстречу ветру, словно в шторм плыли на яхте.

Она говорит правду, думал я, убеждая себя в этом, ибо принять другую версию было невыносимо. Это с какой же скоростью надо нестись по дороге, чтобы не успеть затормозить и сбить человека! Инга не смогла бы так разогнать машину в том проулке. Ни за что бы не смогла. Женщину действительно кто-то толкнул под колеса.

Любопытно, что когда лицемеришь с самим собой, то на некоторое время возникает иллюзия душевного равновесия. Я даже в порыве чувств обнял Ингу одной рукой, и она прижалась ко мне. Через некоторое время, как положено, началась обратная реакция. Я словно увидел себя со стороны, с высоты птичьего полета. Вот едет на машине счастливый кретин, обнимая глупую девушку. Катится на машинке по тонкой извилистой дороге в пыльный город. Сзади, между двух голых холмов, приютился ржавый сарай под названием «Автосало», в котором стоит «шестерка» с помятым передком и с комочками запекшейся крови в щелях радиатора. Впереди, в пыльном городе, есть морг, где лежит сбитая «шестеркой» женщина; есть там отделение милиции, уже гудящее, как улей, и милиционеры уже обложили все дороги, а следователи с большими лупами уже бегут по кровавым следам полустертых протекторов; и есть в этом городе инструктор Витя, который, поглядывая на часы, ходит по двору автошколы, а директор орет ему из окна, что если через десять минут машина не найдется, то он сообщит в милицию об угоне. И еще в этом городе вчера вечером задохнулся в собственном гараже «черный» антиквар Кучер, один из двоих, кто знал о моем золоте. И последнее: в этом же городе появился некто Лембит Лехтине, который интересуется антиквариатом и ищет встречи со мной. А в это время улыбающийся кретин, обнимая глупую девушку, несется ветру навстречу…

– Что с тобой? – спросила Инга тревожно. – Тебе плохо?

– Милиция, – произнес я.

Глава 10

«ГАЗель» плавно притормозила и остановилась на обочине рядом с мотоциклом и двумя милиционерами в бронежилетах и с «калашниковыми».

– Старший лейтенант Баркевич, – представился водителю один из них. – Документы, пожалуйста, и вещи к досмотру.

Я взглянул на помертвевшее лицо Инги и тихо сказал:

– Сядь, не стой.

Инга опустилась на дощатый пол, прижалась лбом к борту, глядя через щель на милиционера. Ты этого хотела, подумал я с некоторым злорадством. И это только начало. Теперь вся твоя жизнь будет заполнена страхом и ожиданием ареста.

– Прошу! – с веселым напевом сказал водитель, протягивая документы. – Вот права, вот доверенность, вот накладная…

Милиционер медленно пошел вокруг машины, внимательно рассматривая ее фары, колеса и борта. Потом поднял голову и встретился со мной взглядом.

– Они с вами?

– Попутчики, – объяснил водитель и зачем-то подмигнул мне.

Нет, это не обычная проверка, понял я. Он ищет. Он целенаправленно ищет машину, сбившую женщину.

– Что в мешках? – спросил милиционер, но я увидел, что он не сводит глаз с Инги, и под его взглядом она медленно встает, и лицо ее каменеет от ужаса.

– Пшеница. Корм для курей, – ответил водитель. – Могу показать…

– Не надо! – остановил его милиционер. Казалось, своим взглядом он засасывает Ингу, и та уже едва стоит на ногах. – Никак не вспомню, где я мог вас видеть…

Инга натянуто улыбнулась и пожала одним плечом.

– Что такое! – усмехнулся милиционер. – Ваше лицо просто стоит перед глазами, а вспомнить не могу… В магазине? На пляже?

– Я не здесь живу, – едва смогла произнести Инга.

– А где?

– В Ялте.

– Значит, ошибся, – с сожалением сказал старший лейтенант. – В Ялте я никогда не был… Счастливого пути!

– Этого еще не хватало, – пробормотала Инга, когда машина снова тронулась.

– Ты о чем? – спросил я.

– Так, о всякой ерунде, – уклончиво ответила она.

Мы пронеслись мимо автовокзала. Я постучал по крыше кабины.

– Приехали? – спросил водитель.

Я спрыгнул, взял Ингу на руки и опустил на асфальт. Водитель посигналил и помахал нам рукой. Знал бы ты, кого подвез, подумал я, провожая машину взглядом.

– Куда теперь? – спросила Инга.

– Туда, – ответил я.

Она поняла и уточнять не стала. Взяла меня под руку и, прихрамывая (сбила пятки, когда босиком шла), пошла рядом – притихшая в ожидании большой грозы.

Чем ближе мы приближались к рынку, тем медленнее шли. Волнение Инги передавалось мне. Мы вышли на рыночную площадь. Суета, придавленная солнцепеком, несколько поутихла, но все равно было тесно. Нас толкали, словно нарочно. Я испытывал гадкое чувство, словно все вокруг нас: и торгаши, и покупатели – прекрасно знали нашу тайну и лишь делали вид, что не обращают на нас внимания. Я стрелял по сторонам глазами, со страхом ожидая уловить косой и насмешливый взгляд. Инга приросла к моей руке. Сама того не замечая, она все сильнее наваливалась на нее, и я уже почти нес Ингу, как накинутый на руку плащ.

– Ты можешь идти нормально? – сквозь зубы произнес я.

Инга выпрямилась, но ненадолго. Она едва передвигала ноги, словно это были тяжелые протезы, крутила по сторонам головой и вздрагивала всякий раз, когда ее задевали прохожие.

Мы прошли вдоль каменного забора и свернули в злосчастный проулок. Я волновался, как преступник во время следственного эксперимента. Мне казалось, что мы ведем себя слишком неестественно и это выдает нас с головой. Наши шаги гулко звучали в узком пространстве между глухой стеной кинотеатра и бетонным забором, стоящим напротив. Я таращил глаза, выискивая нечто ужасное, но ничего не находил, и взгляд мой свободно скользил по заборам, асфальту и коричневой стене старого, давно не работающего кинотеатра. Людей было мало. В этом проулке, где не было ни магазинов, ни кафе, курортники почти никогда не появлялись.

Мы в ногу прошли до середины проулка. Инга ущипнула меня за руку. Мы приближались к разметке пешеходного перехода. Два пацана, опустив головы и глядя себе под ноги, шли нам навстречу и, показывая пальцами на то, что мы еще не видели, громко говорили:

– Вот!.. И вот еще!.. И еще!

Если бы я не знал, что здесь произошло два часа назад, то не придал бы никакого значения темным маслянистым пятнам на асфальте. А пацаны знали, что это кровь.

Мы разминулись с ними. Пацаны подождали, когда мы отойдем на несколько шагов, и продолжили свою поисковую работу.

– Вот, смотри, здесь больше всего!

– Чего ты меня толкаешь на эту гадость? Сейчас я тебя тоже толкну!

– А вот глаз валяется! Ва-а-а!

– Сам ты глаз! Это пробка!

– Испугался, чмурик?..

Я почувствовал себя скверно. Неужели я до последнего надеялся, что Инга всего лишь нехорошо меня разыграла? Теперь уже можно было не сомневаться в том, что здесь был совершен наезд на человека. Следственная бригада свое отработала. Труп увезли. Отпечатки на асфальте срисовали, сфотографировали; расстояние от следов колес до тела, от тела до бордюра, от бордюра до следов колес измерили. Отвалившийся колпак подобрали и аккуратно опустили в полиэтиленовый мешок. Затем пятна крови залили хлорированной водой и уехали. Колба песочных часов с грохотом опустилась мне на голову, и сухая струйка начала выкачивать из-под моих ног опору…

Я вдруг резко остановился, словно налетел на невидимую преграду. Инга наступила мне на пятку и ткнулась лбом в плечо. Холодный пот волной прошел по спине. Я смотрел на открытое окно в стене, на облака пара, выкатывающие оттуда, на жирный оцинкованный подоконник, на девушку в белом халате и платке, стоящую над шипящим противнем, и на листок из ученической тетради, прикнопленный к раме, с неровной надписью: «ПИРОЖКИ С КАПУСТОЙ, КУРАГОЙ, КАРТОШКОЙ, РИСОМ».

– Что это? – прошептала Инга, не видя ничего страшного, но на всякий случай пугаясь.

– Пирожки, – пробормотал я.

– Ты хочешь есть?

– Когда? – пробормотал. – Когда это произошло?

Инга отрицательно покрутила головой и судорожно сглотнула.

– В два? – спросил я и взял девушку за плечи. – Отвечай! В два?

– Ты что? Ты что? – лепетала она, и по ее глазам я понял, какое сейчас на моем лице выражение.

– Ну! – крикнул я и сдавил ее плечи. – В два? Да? В два?

– Отстань! – взвизгнула Инга и попыталась высвободиться. – Я не помню! Ты сумасшедший! Ты делаешь мне больно!

– Без четверти мы отъехали от гостиницы, – вспоминал я, глядя сквозь Ингу. – До рынка ехали минут пять-семь. Еще минут пять я разговаривал с Вечным Мальчиком. Потом… потом разыскивал тебя, минут десять, не больше… Все сходится! Пошли!

Я схватил Ингу за руку и потащил за собой.

– Куда ты? Объясни, что с тобой! Мне больно, ты оставишь синяки…

– Лембит Лехтине, – бормотал я. – Моего возраста, моего роста, моей комплекции. Значит, на вид тридцать–тридцать два, рост сто восемьдесят, сухощав. Жгучий брюнет… Эстонец – жгучий брюнет? Но допустим, что это так…

Инга, ничего не понимая в моем бреде, волочилась за мной, как упрямый ребенок. Когда мы зашли в вестибюль здания городской администрации, она заволновалась, стала крутить во все стороны головой и читать таблички на дверях кабинетов. Она могла поверить во что угодно, даже в то, что я привел ее в прокуратуру.

– Куда это мы пришли? – спрашивала она.

У меня не было времени объяснять. Внезапное озарение словно мощным прожектором выхватило из тьмы, в которой я до этого пребывал, прямую дорогу, по которой я шел все быстрее и решительнее. Вдоль этой дороги стояли люди, с которыми мне предстояло встретиться, и дома, в которых я должен был побывать.

– Игнат! – громко сказал я с порога, заходя в большую комнату, заставленную компьютерами, сканерами и принтерами. – Знакомься, это Инга, актриса кино. Она приехала сюда на съемки фильма.

Игнат Варданян, ответственный секретарь районной газеты, был невысоким и тщедушным занудой и брюзгой. В мою бытность частным детективом мы как-то вывели на свет кучку мошенников, занимавшихся сбытом дешевой «шипучки» под видом коллекционного новосветского шампанского. Игнат разразился грозной статьей, которая сделала его героем года. С той поры мы встречались с ним эпизодически, и всякий раз Игнат намеревался написать обо мне хвалебный очерк, но ему вечно не хватало времени.

– Прекрасно! – без всяких эмоций ответил Игнат. Голос его был высокий и чистый, как родничок, чего нельзя было сказать о внешнем облике. Собственно говоря, самого Игната я никогда не видел, так как голова его и лицо, как у Карла Маркса, были покрыты густой растительностью, а глаза всегда были спрятаны под непроницаемо-черными очками.

Я пожал его руку – такую тонкую и слабую, что прощупывалась каждая косточка. Игнат сверкал очками, как электросваркой. Инга его впечатлила, потому как была почти на голову выше. Он задержал ее ладонь в своей руке и предложил сесть на крутящийся стульчик.

– Из какой киностудии? Съемки уже начались?.. Выбор натуры? Прекрасно! Я возьму у вас интервью, дадим на первую полосу… Сейчас, секундочку, я только выведу страницу…

Инга чувствовала себя неловко. Наверное, я зря представил ее актрисой. Растрепанная, без макияжа, в платье, усеянном темными пятнами, пахнущая бензином, она не совсем соответствовала имиджу актрисы и не знала, куда деть руки и как спрятать коленки.

– Насчет интервью мы с тобой поговорим отдельно, – ответил я за Ингу. – Я импресарио актрисы и контролирую все ее дела и встречи. Думаю, что на этой неделе ничего не получится… Но мы к тебе пришли по другому поводу.

Я взглянул на Ингу, и та решительно кивнула.

– Давайте, – сказал Игнат, придерживая пальцами страницу, медленно вылезающую из принтера. – Может, вам кофе сварить?

– Надо внести в сценарий свежую струю, детали местного колорита, – с ходу придумывал я.

– Прекрасно, – ответил Игнат, близко поднося к глазам страницу и просматривая текст. – А чем я могу помочь?

– Нужны последние данные по криминальной хронике. Может быть, мы что-нибудь позаимствуем.

Мне показалось, что голос меня выдает, но Игнат, повторяя мое последнее слово, положил лист на принтер, подошел к компьютеру, пощелкал пальцем по клавиатуре, потом подошел к другому компьютеру, там пощелкал и наконец остановился у третьего.

– Вот, пожалуйста, – сказал он, кивая на экран. – Криминальная хроника за последние два года. Выбирайте!

– Ну-ка, ну-ка! – Я с деланным интересом присел у монитора и притянул офисный стульчик на колесах, на котором сбилась в комок Инга, к себе. Девушка незаметно стала царапать мне локоть.

– А посвежее ничего нет? – спросил я минуту спустя.

– Посвежее? – переспросил Игнат и посмотрел на монитор, как на свое дитя, обиженное незаслуженно. – А чем тебя это не устраивает?

– Все это уже было опубликовано, так ведь? Значит, сценарист видел. Нужны свежие, можно сказать, горячие факты.

Мне казалось, что у меня сейчас язык загорится. Игнат сверкал очками, подметал воздух своей лохматой бородой и усами, ходил между компьютеров и перекладывал с места на место бумажки.

– Свежие! – проворчал он. – Свежие только в дежурной части милиции могут быть.

– Ну так… – осторожно подтолкнул я Игната к действию. – А потом про интервью поговорим.

– Эксклюзив! – поставил условие Игнат, подняв прозрачный палец. – В Крыму больше никому!

– Ни-ни! – поклялся я.

Он подсел к телефонному аппарату, утопил трубку в дремучих зарослях, где должно было быть ухо, и набрал номер.

– Анатолий Николаевич, это Варданян, – сказал Игнат. – Что новенького? Я к вам снова за хроникой… Естественно! Как всегда, половина гонорара ваша… Да, самое свеженькое, за последние два-три дня…

Я отчаянно жестикулировал, тыча пальцем в часы, а Инга шипела:

– И сегодня!

– И за сегодняшний день, – уточнил Игнат, искоса глядя на нас. – Ага, записываю…

Теперь Игнат стал жестикулировать, показывая, чтобы я сел за стол и начал записывать.

– Три человека утонули на пляже «Звездного». Петрухин, Аблин, Гурари… Купались в шторм. Пьяные… Два тела обнаружили, третье пока нет…

Я делал вид, что записываю, а на самом деле рисовал каракули, с ужасом ожидая сообщения о наезде.

– Пьяная драка на автобусной остановке в Новом Свете… Молодому мужчине Питляру разбили голову пивной кружкой… До больницы не довезли. Обширная гематома мозга. Убийца с места происшествия скрылся, ведется розыск…

А если не будет никаких сведений? – подумал я и взглянул на Ингу. Та сидела ни жива ни мертва.

– В поселке Дачное в собственном гараже задохнулся выхлопными газами нигде не работающий, ранее судимый гражданин Кучер. По предварительным выводам – несчастный случай…

Мы с Ингой переглянулись. Она спрашивала меня взглядом: тот ли это Кучер, у которого она узнавала адрес. Я опустил глаза.

– В пансионате «Бриз» работник котельной Сердюк взломал и обчистил четыре номера… Вынес деньги, одежду… И продукты?.. И продукты… Взят с поличным…

Я нервно рисовал портрет Сердюка – неблаговидного пьянчужки, который сидит у холодильника и поедает длинную колбасу.

– Дорожно-транспортное происшествие в Вишневом проезде…

Меня как током ударило, и ледяная волна прокатилась по спине. Игнат продолжал диктовать все тем же ровным голосом, а у меня перестала двигаться ручка в пальцах. Я не мог одновременно записывать и слушать.

– Обнаружен труп пожилой женщины с обширными повреждениями, специфичными для транспортного средства… Водитель, совершивший наезд, с места происшествия скрылся… Тип и вид транспортного средства выясняются… Труп в настоящее время не опознан…

Игнат еще что-то диктовал, но я уже его не слушал. Тип и вид транспортного средства выясняются! Значит, милиция не знает даже, что это была шестая модель «Жигулей»! Им вообще пока ничего не известно, даже труп никем не опознан. Дай бог, чтобы я ошибся!

– Спасибо! – Я встал со стула.

Игнат осекся на полуслове.

– Все? Ничего больше не надо? – спросил он, прикрыв трубку ладонью.

– Не надо, – ответил я. – Это все не то. По поводу интервью звони через неделю… Пойдем, Инга!

Мы быстро вышли из кабинета, оставив там обескураженного Варданяна.

– Значит, никто меня не заметил, – с облегчением прошептала Инга.

– Подожди радоваться, – ответил я. – Свидетели, как правило, выявляются на второй-третий день… Ты мне подробно опиши эту женщину.

– Я ее видела только мельком, – сказала Инга.

Мы вышли на улицу. Я не стал дожидаться автобуса – там мы не смогли бы разговаривать – и повел девушку к себе в гостиницу по пустынной тропе мимо Сахарной Головки.

– Как она была одета?

Инга мучительно вспоминала, покусывала губы.

– Если бы ты видел мое состояние…

– Неужели ты не запомнила ни одной детали? – раздраженно вскрикнул я. – Сарафан? Юбка? Шуба?

– Кажется, она была в чем-то темном… Но не в сарафане.

Меня так и подмывало помочь ей, и я прикусил язык.

– Я ее плохо видела! – опять попыталась увильнуть от умственной работы Инга.

– Вспоминай! – прикрикнул я. – Ты сама говорила: руки и ноги мелькали перед капотом.

Инга остановилась, не видя перед собой уже ничего, кроме того страшного мгновения, когда раздался глухой удар и машина подмяла под себя человека.

– Она была… в брюках.

– Все, – прошептал я, почувствовав, как надежда, висевшая на тонкой нити, сорвалась и разбилась о землю. – Она была в темном брючном костюме, да?

– Да, – подтвердила Инга, с испугом заглядывая мне в лицо.

– И стрижка, конечно, короткая? – спросил я, хотя все уже было ясно.

– Да, – еще тише ответила Инга. – Ты… ты ее знал?

– Это Лебединская. Т-ты раздавила т-тетю Шуру! – ответил я, заикаясь от избытка чувств. – Да это же ясно как божий день! Это было ясно с самого начала, понимаешь? Когда в Судаке появился Лембит Лехтине, когда он познакомился с «черным» антикваром Кучером и узнал про золотые монеты в музее Лебединской, все дальнейшее можно было предсказать с точностью Нострадамуса! А я был озабочен тем, как охмурить тебя. Ты понимаешь, какой глупостью я занимался? Ты видела когда-нибудь большего идиота, чем я?

Я остановился и повернулся к Инге.

– Значит, ты занимался глупостью? – медленно произнесла она.

– Конечно же, не тем делом, которым в будущем я мог бы гордиться, – опрометчиво ответил я. – Как пацан, в самом деле! Мне стыдно и смешно!

– Тогда можешь проваливать, если тебе стыдно, – глухо произнесла Инга.

– Тебе очень трудно меня понять, – сказал я, внимательно глядя в глаза Инги. – Ты думаешь, что заслуживаешь только сострадания и жалости. Но я не испытываю этих чувств к тебе. Я к тебе вообще никаких хороших чувств уже не испытываю…

Она влепила мне пощечину. В ухе зазвенел колокол.

– Я тебя ненавижу, – прошептала она.

– Это естественно, – согласился я. – Я сам к себе неважно отношусь.

Инга повернулась и быстро пошла в обратную сторону, к дороге. Я не стал провожать ее взглядом и побежал по тропе к гостинице. Кто следующий на очереди после Кучера и Лебединской? – думал я, хотя ответ был очевиден. Не хочется признаваться. А кто добровольно признается, что стоит на краю пропасти?

Я на ходу трижды сплюнул через левое плечо. Одно утешение: я знал, что эстонец охотится на меня, а это уже немало. Он хитер и осторожен, он расставил невидимые сети и капканы, притаился и ждет, когда я попаду в его ловушку. Он до сих пор нигде не засветился и может обнаглеть вконец…

Словно Сахарная Головка свалилась мне на плечи. Тяжесть и слабость заставили меня перейти на шаг и перевести дыхание. Черт подери, но я не прав! Он засветился. И очень сильно. Инга его видела!

Вспомнив недавний разговор с Варданяном, я невольно выругался. Вот так совершаются опасные глупости! Кто тянул меня за язык, когда я говорил об интервью? А если до Лехтине дойдет слух, что Инга намеревается рассказать журналистам нечто интересное?

Я остановился, обернулся, но девушка уже скрылась за рядом кипарисов. Нет, понял я, глядя на то, как в горячем мареве дрожит плешивая от старости гора Перчем, следующий на очереди не я.

Глава 11

Из открытых настежь дверей музея тянуло холодом, как из склепа. Мне впервые пришло на ум это сравнение. До сегодняшнего дня музей напоминал оазис, где всегда можно было отдохнуть от жары, попить зеленого чая и послушать болтовню Лебединской… Сознание отказывалось верить в то, что за тяжелыми дверями я уже никогда не встречу мужиковатую хозяйку, любящую «Беломорканал» и автомобили.

Старичок в тюбетейке, который, помнится, работал смотрителем в крепостной мечети, охраняя каменные ядра, занял новый пост. Он сидел на верхней ступеньке, у самого входа в музей, постелив под себя обрывок газеты.

Я остановился перед ним, не зная, как спросить о гибели Лебединской.

– Билет покупайте, – совершенно севшим голосом просвистел старичок. Под выцветшей рубашкой угадывались худые плечи, выпирающие ключицы и сгорбленная спина. Сухо покашливая, старичок скручивал из газеты «козью ножку», слюнявил ее большим розовым языком и поглядывал на меня слезящимися глазами.

– А что… – произнес я, судорожно сглатывая. – Разве тетя Шура сегодня не работает?

– В отпуске твоя тетя Шура! – ответил старичок, несколько раз неудачно чиркая спичкой о коробок.

– И давно?

– С сегодняшнего дня… Кхы-кхы!.. Но сначала билет!

Я не понял, раньше чего я должен купить билет, но уточнять не стал, опустился на одно колено перед дедом и вытянул из кармана купюру.

– У меня сдачи не будет, – тотчас сказал старичок, пожевал губами, словно пробовал табак на вкус, и стал напускать вокруг себя дым.

– А мне не надо сдачи. Оставь все себе.

Дед недоверчиво покосился на меня, потом на купюру.

– Тебе чего надо? – насторожился он. – Ты или музей иди глядеть, или шиздуй отсюда, пока по лбу не огрел!

– Не скандаль, дед, – спокойно сказал я, заталкивая купюру в карман его рубашки. – Мы с Лебединской договорились сегодня встретиться, а она – хлоп! – и пропала. Не подскажешь, где ее найти можно?

– А хрен знает, где эту твою Лебединскую найти можно, – ответил дед, делая вид, что не заметил, как купюра попала ему в карман. – Утром была, а потом ушла.

– А куда ушла, не знаешь?

– Не знаю… Кхы-кхы!.. Не докладывала.

– А времени сколько было, когда она ушла? – ласково нашептывал я. – Ты припомни, дедуль, который час был?

– Да что мне припоминать, что я, по-твоему, совсем мозги потерял? Как на обед закрылись, так она и ушла.

– Значит, в два?

– Ну, это ты сам по часам сверяй. А я тебе говорю: как на обед закрылись… Кхы-кхы, итить твою…

Я хлопнул его по твердому мосластому плечу, встал и вошел в зал. Стук моих шагов эхом заметался под куполом. Я медленно двигался вдоль шкафов, рассматривая экспонаты. Поливная керамика из дома епископа XIV века, куски черепицы, материалы салтово-маяцких комплексов Сугдеи XIII века, погребальный инвентарь из плитовых могильников византийской Сугдеи X века, бусы, браслеты, кольца, крестики, куски от посуды, рыболовные крючья, накладки для книг, обломки кинжалов, инструмент из кости животного для обработки дерева… Монет не было.

Я заглянул в подсобку, пробежал взглядом по раковине рапана, набитой окурками, матовому чайнику, чашкам с засохшими желтыми ободками и разорванной пачке с зеленым чаем и вышел на улицу.

– После обеда ты музей открывал? – спросил я у деда.

– А кто ж еще!.. Все посмотрел? Ну, иди своей дорогой… кхы-кхы!.. Не нервируй меня.

Я опять присел рядом с ним на корточки.

– Дед, – сказал я ему, глядя в его выцветшие светлые глаза, – из музея украли золотые монеты.

– Что?! – скривился старик и обнажил прокуренные желтые зубы. – Золотые монеты? Не говори херню! Тут золотых монет отродясь никогда не было.

– Были, дед, ты просто не знаешь.

– Пошел в зад! – рассердился смотритель и начал судорожно отхаркиваться. – Прицепился как банный лист. Что ты меня дуришь? Что я тебе, ровня?

– Ты прошляпил вора, чучело! – не сдержался я. – У тебя из-под носа вынесли золотые монеты!

– Не, видит бог, я сейчас тебе врежу в глаз! – крутил седой головой старик. – Ты если нажрался, то иди в море, трезвей. Сколько работаю, а таких посетителей не видел… На, гляди! – Дрожащей рукой он вытащил из кармана сложенный лист и развернул. – Читай, если грамотный: «сдала» – подпись Лебединской, «принял» – моя подпись. Ну и где тут про золото сказано?

Это была опись экспонатов. Я дважды пробежал глазами по длинному списку. Старик был прав: золотые монеты не были обозначены.

Машинально отдав опись старику, который посылал мне вслед угрозы и ругательства, я поплелся по Приморской к себе. Не сходится, думал я. Осколки, которые, казалось, можно легко собрать в кувшин, не подходили друг к другу.

Ну и чего нагнал морщин на лоб? – думал я. Чего тру затылок до дырки? Все просто. Лебединская, уходя в отпуск, забрала золото и в опись его не внесла. Я бы тоже так сделал. Вопрос в другом: известно ли убийце, куда она его спрятала?

Я мысленно рисовал картину происшествия. В два часа Лебединская идет по Вишневому проезду к пирожковой. Ей надо перейти дорогу. В это время к ней подходит Лехтине. «Здравствуйте, вы меня помните?» – «Помню», – не очень приветливо отвечает Лебединская. «А у меня к вам предложение. Продайте мне ваши монеты». Лебединская отказывает, и эстонец толкает женщину под учебную машину, которая оказалась на пешеходном переходе очень вовремя.

Я скривился. Версия была надуманна и вся шита белыми нитками. Нет, отмел этот сумбур я, не так. Начать надо с мотива. Зачем эстонцу понадобилось убивать Лебединскую, если, конечно, это вообще сделал эстонец?..

Я сплюнул под ноги и пошел быстрее. Решить уравнение с тремя неизвестными с наскока не удалось. Его вообще невозможно было решить, не выяснив значения хотя бы одного неизвестного.

А мне это надо? – опять ухватился я за спасительный вопрос, предполагающий очень точный и умный ответ, и подошел к железным дверям своего бастиона в приподнятом настроении.

– Добрый вечер! – услышал я за спиной мелодичный голос, когда уже нацелил ключ в замочную скважину.

Я обернулся. Передо мной, помахивая у лица белым конвертом, стоял какой-то женоподобный мужчина в цветастой рубашке навыпуск, с длинными вьющимися волосами, достающими до плеч. Он был невысок, упитан и очень приятно улыбался.

– Господин Кирилл, если не ошибаюсь?

– Что вам надо? – спросил я.

– Кажется, вы с Ингой обо всем договорились?

– О чем? – Я загнал ключ в замок и с металлическим лязгом провернул засов.

– М-м-м, – промычал незнакомец в некотором замешательстве. – Моя фамилия Браз. Касьян Браз. Я кинорежиссер.

– Ах да! – вспомнил я и постарался придать лицу приветливое выражение. – Дело в том…

Я совсем не был готов лгать, но заселять к себе киношную группу не было никакого желания.

– А вам письмо. Пляшите! – не дослушал меня Браз и поднял руку с конвертом над головой. – Вы меня извините, но мальчик хотел воткнуть его между дверью и ручкой, а это не совсем надежно… Кстати, а почему вы не навесите почтовый ящик?

Он был мил и приветлив, и я, при всем своем желании раздавать во все стороны оплеухи и сыпать ругательствами, все же продемонстрировал сдержанность и воспитанность.

– Вы один? У вас много вещей? – спросил я, открывая дверь и пропуская Браза вперед.

– Вещей у нас пять «КамАЗов», – ответил Браз, оглядывая двор, но никак не реагируя на строительный беспорядок. – Но это так, к слову. Все там, под горой. Поливные машины, ветродуи, генераторы, юпитеры, камеры, пленки, пленки, пленки… Вы кино любите?

Я опустил глаза, взглянув на узкий конверт без марок, на котором был отпечатан лишь мой адрес, помял его, проверяя на ощупь. Если письмо – то на страницу, не больше.