Ничего не соображаю. Руки дрожат… Этот подонок подбегает, лицо белое, как молоко. Рот раскрывает, а сказать уже ничего не может. Я его прошу: «Садись быстрее, гони отсюда куда-нибудь далеко!», а он наконец в чувство пришел и кукиш мне под нос сует. «Теперь, сука, – говорит мне, – сама расхлебывай!» Я обернулась, смотрю, а женщина уже никакая, в больницу нет смысла везти. Мне слезы глаза залили, я ничего не вижу, умоляю его: «За что ж ты меня топишь?!» А он так гнусно усмехнулся, поднял с асфальта колпак от колеса и отвечает: «Пока еще не топлю. Но если скажешь своему кобелю, что я был здесь, – сразу сдам тебя в прокуратуру». Махнул рукой и убежал в подворотню.

Инга замолчала. Я настолько живо представил себе всю эту картину, что от волнения не смог сидеть, встал и принялся ходить вокруг «ромашки» кругами.

– И ты придумала историю про высокого брюнета? – досказал я.

– А что я еще могла тебе сказать? – всхлипнула Инга. – Он же поклялся, что сразу сдаст меня в прокуратуру!

– Дура, – произнес я. – Какая же ты дура! Да я бы из него кишки вытряхнул, если б знал, что это он меня шантажирует. Я бы его по стене размазал! С навозом смешал! И ничего бы он тебе не сделал, понимаешь?! Если бы я захотел, то ходил бы он с долгом, поставленным на счетчик, как с часовой миной в заднице! Он бы свой дом продал, чтобы со мной рассчитаться! А ты этой плесени дала возможность отыграться на мне! Вот отвел он свою душу! Вот поизгалялся! Надо же – письма писал, на принтере печатал, надеялся, урод, что я в самом деле поделюсь с ним золотом. Ха-ха-ха!

– Каким золотом? – удивленно спросила Инга, поднимая голову.

– Антикварным, лапочка! Девятьсот пятьдесят восьмой пробы. А ты думала, почему он не хотел, чтобы я знал, кто колпак от колеса унес?.. Лембит Лехтине! Таинственный господин N! Маскарад закончился, пора смывать грим.

Я сорвал с головы парик и затолкал его под пояс.

– А откуда он узнал, что у тебя есть золото?

– Лебединская выболтала! – с ходу ответил я, потому как это была самая правдоподобная версия.

– Та самая женщина… – с сомнением произнесла Инга.

– Та самая! – кивнул я. – По доброте душевной я как-то отсыпал ей горсть монет для музея. Виктору они очень понравились, и Лебединская призналась ему, что у меня этого золота – куры не клюют.

– У тебя в самом деле его много?

– Битком набитый «дипломат»! – признался я. – Почти восемь кило. Он ходил и облизывался, как бездомный пес у пищеблока. А тут ты ему дала редчайший шанс заработать.

– Прости, – прошептала Инга. – Я не знала, что так сильно подставила тебя.

– Да ладно тебе! – примирительно махнул я рукой. – Все в прошлом. Судьба его наказала.

Минуту мы молчали, прислушиваясь к шуму волн. Инга легла на спину и стала похожа на выброшенный штормом парус.

– Я замерзла, – прошептала она.

Я машинально провел ладонью по груди и, не совсем уверенный в том, что поступаю правильно, стал стаскивать с себя кольчугу.

– Ну что ты делаешь! – ласково упрекнула меня Инга. – Разве рыцари согревали своих женщин железной кольчугой?

– Ах да! – хлопнул я себя по лбу и принялся собирать хворост-плавун.

Глава 27

Я уже забыл, когда спал положенные мне семь часов в сутки. Уже светало, когда я принял душ и упал в постель. Но едва закрыл глаза, любуясь бешеным мельтешением разноцветных пятен, лиц, картинок темного леса, обрыва, моря, голой Инги и прочей белиберды, предвещающей полноценное сновидение, как вздрогнул и очнулся от стука в дверь.

Накинув на себя простыню, качаясь, как с сильного похмелья, я подошел к двери и открыл ее. На пороге стоял Браз. Наверное, мое лицо настолько красноречиво передавало мое настроение, что режиссер отшатнулся на шаг и, прижав руки к груди, стал поспешно извиняться:

– Я вас умоляю, Кирилл, не сердитесь на меня, бога ради! Но на меня свалилось столько бед! Я не знаю, что мне делать!

Он выглядел очень несчастным, и я больше не смог на него злиться.

– Зайдите! – невнятно пробормотал я, показал ему на кресло и вышел в спальню. Один раз раскроешь перед незнакомым человеком душу, примешь к сердцу его проблемы – потом уже не отвяжешься. Большинство людей немножко энергетические вампиры. Им постоянно хочется сочувствия и сострадания.

Одеваясь, я с горечью думал о том, что мне в отличие от Браза некому поплакаться, нет рядом со мной человека, к которому я мог бы прийти в шесть утра и увидеть в его глазах готовность выслушать и помочь.

– Вы завтракали? – спросил я, заходя в кабинет.

– Да какой тут завтрак! – махнул он рукой. – Разве что чашечку кофе выпил бы.

Я варил кофе на горячем песке и слушал торопливый рассказ Браза:

– В час ночи приехала милиция. Три машины! Начали всех допрашивать: как, при каких обстоятельствах погиб ваш друг, кто где находился в момент съемки. Изъяли бобину с отснятой пленкой, кинжал, на который он упал, взяли на экспертизу частицы крови с камней… Они считают, что это преднамеренное убийство! Я до хрипоты спорил со следователем: кому, говорю, он здесь мешал? Кто его тут мог знать? Парень первый раз в жизни пришел на съемки!..

– Они правы, – перебил я Браза, медной лопаткой загребая горячий песок и глубже закапывая в него кофеварку. – Он действительно был убит.

Браз не знал, как относиться к моим словам.

– И вы тоже! – с укором сказал он. – У милиции воспаленное воображение, вызванное профессиональной подозрительностью! Им всюду видится криминал, как врачам – больные.

Браз в отличие от меня был настроен спорить, но быстро выдохся, не встретив с моей стороны сопротивления.

– Но это еще не все, – продолжал он, глядя, как я наливаю густой кофе в маленькую позолоченную чашку. – Через час выяснилось, что пропал мой водитель Виктор. Я разрешил ему участвовать в массовке, и он в костюме турка должен был находиться вместе с войском. Начали искать – нет его.

Браз помолчал и охарактеризовал все, о чем собирался сказать дальше, одним словом:

– Ужас!

Я сел рядом. Тостер выстрелил горячими сухарями. Я выудил один, постелил на него тонкий ломтик сыра и предложил Бразу.

– Подходит ко мне Инга. Говорит: «Я видела, как Виктор пошел в заросли терновника к обрыву». Стали его искать в зарослях. Я всю массовку заставил метр за метром прочесать склон. И что вы думаете? Мы нашли его.

Браз подержал тост в руке, посмотрел на него и положил на стол.

– Он упал с обрыва на прибрежные камни, – произнес он и покачал головой. – Разбился насмерть! Его тело кувыркалось в прибое, как чучело. А рядом с ним, словно тина, усы, борода, парик… Нет, это в голове не укладывается! Ну и ночка!

– И что было дальше? – спросил я, с сухим хрустом надкусывая тост.

– Что дальше? – переспросил Браз. – Вызвали милицию. Приехала та же бригада. Даже закаленные оперативники за голову схватились. Вы что, говорят, фильм ужасов здесь снимаете? Два трупа за одну ночь! А у меня сердце упало. Я вспомнил, что вас давно не видел. К счастью, Инга успокоила, сказала, что вы уехали на своей машине домой.

Чем больше Браз говорил, тем более несчастным становилось его лицо.

– Мне и оператору велели прийти сегодня к следователю и дать свидетельские показания, – унылым голосом сказал Браз. – Пленку обещали вернуть после проявки. Вы представляете, с каким качеством ее проявит милиция?! Неделя съемок – все коту под хвост!.. Черновский звонил из Москвы, сказал, что с деньгами большие проблемы… Все рушится, Кирилл! Я так больше не могу! Я намерен разорвать контракт!

– Не торопитесь, – сказал я.

– Вы так думаете? – с надеждой спросил Браз. Он напоминал мне вспаханную, удобренную, политую и прогретую землю. Кинь в нее зерно надежды – тотчас попрет вверх желание творить, снимать, преодолевать препятствия.

– Может, все образуется, – предположил я. – Милиция будет заниматься криминалом, продюсер искать деньги, а вы – создавать шедевры киноискусства.

– Не издевайтесь! – с горечью протянул Браз. – Шедевры! Я уже говорил вам, какие это шедевры.

Мне показалось, что разговор исчерпан. Взял со стола сверток из плотной бумаги и протянул его Бразу:

– Это кольчуга, нагрудник, поножи, сапоги – в общем, шмотки, за которые Гера расписывался. Все в целости и сохранности.

Браз махнул рукой и кинул сверток под ноги.

– Это все мелочи! У нас на каждой съемке пропадают костюмы, к этому мы уже привыкли. Тут проблема в другом, из-за чего, собственно, я к вам и зашел…

Так это еще не все проблемы? – с ужасом подумал я.

Браз взял чашку, поднес ее ко рту и, глядя в нее, словно там находился суфлерский текст, быстро заговорил:

– Черновский по доверенности получил на киностудии пистолет Макарова и восемь холостых патронов к нему. Это нам нужно для эпизода со стрельбой. Пистолет, естественно, он отдал мне…

Я тяжело посмотрел на Браза.

– Я все время хранил его в «дипломате», – еще быстрее заговорил Браз. – Вместе с договорами и прочими бумагами. Никто не знал, что пистолет находится именно там. И вот сегодня утром я открываю «дипломат» и вижу – его там нет!

– Поздравляю, – мрачным голосом сказал я. – Было бы странно, если бы у вас ничего не пропало!

– Конечно, в периоды духовного подъема я бываю немного рассеянным, – начал оправдываться Браз. – Но не в такой же степени…

– Вы все обыскали? – перебил я его. – Под матрацем? В шкафах? В карманах?

– Да, – кивнул Браз. – Именно там: в шкафах, в карманах… История достаточно неприятная, и все же, мне кажется, не надо ее излишне драматизировать. Патроны как-никак холостые, и большой беды…

– Какой же вы все-таки наивный, Касьян! – возмутился я, вставая с кресла. – Вы же режиссер, человек, который должен хорошо разбираться в тонкостях жизни! А послушаешь вас – логика подростка! Неужели вы не знаете, как легко можно заменить холостой патрон на боевой?

Браз молча проглотил пилюлю.

– Вы всегда закрывали номер на замок? – спросил я.

Он отрицательно покачал головой.

– Я надеялся, что посторонние не заходят в вашу гостиницу, – послал он увесистый булыжник в мой огород.

– В мире нет ни одной гостиницы, в которой вам будут гарантировать целостность вещей, не сданных на хранение администратору, – выдал я какой-то малоубедительный аргумент и тотчас подумал, что в случившемся есть огромная доля моей вины.

– В милицию сообщать? – спросил Браз.

Я поморщился как от зубной боли.

– Да погодите вы со своей милицией! Она уже устала расхлебывать ваши проблемы. Я попробую сам найти пистолет.

– Вы думаете, это возможно? – спросил Браз, снова превращаясь в плодородную почву.

– Деньги, к примеру, найти намного труднее, – стал я подробно объяснять, стоя у окна и глядя на залитую рассветными лучами крепость. – Потому что их крадут навсегда и для того, чтобы потратить. А пистолеты обычно берут во временное пользование.

– Что значит – во временное пользование? – нахмурился Браз.

– Это значит, – ответил я, повернувшись к Бразу, – что его взяли для того, чтобы кого-нибудь убить. А потом, вполне возможно, пистолет вам вернут.

Глава 28

Как ни странно, общество с ограниченной ответственностью «RODEO-MOTORS» было зарегистрировано в бизнес-справочнике, имело контактный телефон и даже номер факса. На мой звонок ответила секретарь. У девушки был приятный голос, но она портила впечатление чрезмерной словоохотливостью:

– Фирма «Rodeo-motors»: техническое обслуживание, гарантийный ремонт автомобилей, установка сигнализации, продажа аксессуаров. Добрый день! Меня зовут Яна. Я буду рада помочь вам.

– Девушка, что случилось с вашей мастерской недалеко от Морского? – спросил я.

– Там был пожар, – неохотно ответила она. – А что вы хотели?

– Жаль, – уклонился я от прямого ответа. – Там работал хороший мастер, имени его, правда, не знаю.

– Володя или Сергей? – подсказала девушка.

– Я же вам говорю, что не знаю имени.

– Высокий или низкий?

– Кучерявый, – вспомнил я.

– Это Володя, – уверенно сказала девушка. – Перед развилкой на Щебетовку знаете автосервис?

– Знаю, – сказал я, хотя подобными сараями, именуемыми «автосервис», никогда не интересовался.

– Он там сейчас работает.

Я поблагодарил секретаря за вежливость и положил трубку.

Полчаса спустя я подъехал к кирпичному сооружению, похожему на будку стрелочника, только без крыши. Ее заменял неровный кусок волнистого пластика, разрисованный пальмами, чайками и буквами «АФЕ». Я притормозил напротив входа, посигналил и «моргнул» фарами. Хорошая, дорогая машина заставляет людей считаться с ее водителем. Прошло несколько секунд, и из черного зева выскочил мужчина, одетый в комбинезон на лямках на голый торс. Я опустил стекло, высунул голову и сказал:

– Володьку позови!

Мужчина кивнул и исчез в будке. Володька спешить не любил и вышел на свет после того, как я посигналил еще раз. С дымящимся мокрым окурком в губах, выпачканный в смазке до черноты, он медленно пошаркал ботинками по пыли, лениво глядя на незнакомый ему «Ниссан» с затемненными стеклами. Я подъехал вплотную к двери, закрыв на всякий случай выход ненужным свидетелям и помощникам, подождал, когда Володька приблизится к окну машины, и, как только его кудрявая голова показалась в проеме, я высунул руку, крепко схватил его за чуб, втянул голову в салон и поднял стекло настолько, чтобы слесарь мог дышать, но не мог вырваться из ловушки.

Он здорово испугался. Машинально схватился грязными руками за край стекла, опасаясь, что я подниму его еще выше.

– Напрасно дергаешься, – сказал я ему. – У стеклоподъемника двигатель мощностью семь киловатт, легко режет листовое железо. Так что пожалей хотя бы пальцы, если голова уже обречена.

Володька тяжело сопел, глядя на меня нервными бегающими глазами.

– Я знал, что ты придешь, – прохрипел он.

– Какой ты сообразительный! – похвалил я. – «Шестерка» где?

– Отпусти! Все расскажу! – багровея, попросил слесарь.

Я нажал кнопку стеклоподъемника. Володька отскочил в сторону, схватился за шею, словно испугался, что голова может отвалиться.

– Садись, – сказал я, открывая противоположную дверь.

Слесарь без особого желания сел рядом со мной, оставив дверь слегка приоткрытой. Все еще потирая шею, он негромко сказал:

– Я сразу понял, что твоя тачка «грязная». Но клянусь, я все хотел сделать по совести, как договорились. Не знаю, кто на тебя ментам настучал.

– К тебе приходили менты?

– Да вечером этого же дня!

– И что сказали?

– Он был один. Старший лейтенант, – скривился на один глаз слесарь, словно его мучил нервный тик. – С ходу наехал: «Нам известно, что ты занимаешься укрывательством преступления, тебе днем пригнали битую машину!» Номер ее назвал, даже номер кузова! Ну чем я мог крыть?

– Как он выглядел? – спросил я.

Слесарь отвернулся, глядя через стекло на пыльный двор.

– Невысокий, широкоплечий. Лицо дурное. Усы в разные стороны, как у Буденного.

– Что значит – дурное лицо? – уточнил я.

– Как тебе сказать? – Слесарь напряг память. – Одутловатое, распухшее, как будто человек с бодуна. Лоб такой, как у быка. Глаз не видно.

– Понятно, – кивнул я. – Что он еще сказал?

– Сказал, чтобы я дня на два закрыл мастерскую и носа в ней не показывал, пока, значит, они будут оперативно-розыскные мероприятия проводить. Я прошу: «Дайте мне какую-нибудь справку, что вы машину изъяли», а он говорит: «В прокуратуре получишь». Сел в «шестерку» и уехал.

– Подставил ты меня, парень, – сказал я.

– И ты меня тоже, – ответил слесарь. – На хрена мастерскую спалил?

– Нашел бы меня, рассказал, что случилось, – цела б осталась твоя мастерская.

– Да я понимаю, – снова зажмурил глаз слесарь. – Но как это ты браткам объяснишь? В мастерской они кое-какие вещички хранили, теперь, значит, ищут того, кто поджег.

Слесарь начал играть мускулами.

– А ты не боишься мне об этом говорить? – спросил я и подмигнул. – Кроме тебя, никто не знает, что это я поджег. А зачем ты мне такой умный нужен?

– А чего мне бояться? Я уже свое отбоялся.

– Напрасно! – покачал я головой. – А я-то голову ломал, никак не мог понять, почему дым такой сладковатый был.

Я попал в точку. Это было понятно по тому, как нервно скривился рот слесаря.

– Да, я хранил в мастерской наркоту, – с вызовом ответил слесарь. – Но ты мне ничего не сделаешь, потому что, во-первых, менты сидят у тебя на хвосте, а во-вторых, разыскивают братки, и достаточно одного моего слова…

Я наотмашь ударил его по лицу, схватил за горло и прижал к подголовнику. Володька замахал руками, вяло сопротивляясь. Мне мешал руль, я вылез из-под него и всем телом навалился на тщедушное тело. Володька попытался закричать, но я закрыл его рот своим плечом, затем вытащил из «бардачка» адаптер с проводом и, заведя руки слесаря за спинку сиденья, туго связал их.

Он стал кусаться и плеваться, и мне пришлось затолкать ему в рот тряпку, которой я протирал стекла. Он успокоился, короткая борьба утомила его. Громко сопя, он уронил голову на грудь, напряг руки, пытаясь разорвать провод.

Задним ходом я отъехал от мастерской, круто развернулся и на большой скорости помчался в Судак.

– Ты вляпался, парень. В дерьмо и капкан одновременно, – говорил я, срывая раздражение на педали акселератора. – Теперь тебя ждет тюрьма, а меня – очередное звание…

Володька насторожился. Он сидел неподвижно, лишь громко сопел, двигал челюстью и вращал по сторонам глазами. Я влетел в город, на всякий случай объехал пост ГАИ по грунтовке, идущей вдоль плантации виноградника, оттуда по бездорожью скатился в ложбину между двух выгоревших холмов и, прыгая по камням, подъехал к дому Виктора с тыльной стороны.

– Пойдем, свинья, – сказал я ему, останавливаясь у калитки, ведущей в сад. – Я тебе открою маленькую тайну.

Это был опасный экспромт, но я должен был сыграть сильно и точно, чтобы в дальнейшем не получить новый тюк проблем от братков.

Вытащив Володьку из машины, я подтолкнул его к калитке.

– Это дом моего сослуживца старшего лейтенанта Куценко, – сквозь зубы процедил я, выискивая глазами хозяйку. – Он погиб вчера при исполнении служебного долга. Его убил кто-то из твоих братков. Теперь, урод, я буду искать убийцу и мстить за него всем, кто с этим убийцей был связан.

Я втолкнул слесаря в сад, прислонил его к стволу яблони и пошел к веранде, из которой выходила не по годам полная жена Виктора. Она была в черном платке, но в ее профессионально лживых глазах базарной бабы особого горя я не заметил.

– Примите мои соболезнования, – громко сказал я и, подойдя к женщине вплотную, взял ее за плечи и тише добавил: – Меня прислали из автошколы. Я должен забрать машину.

Женщина кивнула и для порядка взвыла:

– Ой, горе какое! Горе-е-е! Не стало кормильца моего-о-о!

– Будьте мужественны, – сказал я, испытывая ни с чем не сравнимое чувство гадливости, повернулся и быстро подошел к слесарю. Глаза его были широко раскрыты, подбородок мелко дрожал. Я затолкал тряпку поглубже ему в рот, взял под локоть и повел к гаражу напрямик, по картофельной ботве.

Гаражные ворота не были заперты. Я открыл одну створку, втолкнул в гараж слесаря и, сжав в кулаке его кучерявые волосы, показал на «шестерку».

– Узнаешь, свинья, машину? Проглотил наживку? Раскололся? Теперь я представлюсь: я капитан милиции Вацура, уголовный розыск! – и на мгновение раскрыл перед его безумными глазами красное разрешение на право хранения помпового ружья.

Слесарь замычал, стал крутить головой. Я схватил его за грудки и кинул на каменную стену. Он прилип к ней, как медуза, и стал медленно оседать на пол.

– Сейчас, мразь, я отвезу тебя к следователю, – спокойным голосом сказал я, осматривая машину. Виктор успел отрихтовать и закрасить раму, но крыло осталось мятым. – Следователю ты расскажешь все, что тебе известно про наркотики и про свои связи с братками. Потом пару лет ты будешь гнить в переполненном следственном изоляторе, ожидая суда, где тебя в первый же день опустят рецидивисты. Потом тебе дадут срок, лет семь, не меньше, и без надежды на амнистию ты будешь его отматывать где-нибудь в николаевских степях. И выйдешь оттуда полным дебилом.

Круто развернувшись, я ударил слесаря коленом в живот. Лицо его стало багровым, он сложился пополам и сел на пол. Я поднял его за волосы и втолкнул в машину. Захлопнул дверь, сел за руль и завел мотор.

Я подъехал к воротам. Вдова предусмотрительно раскрыла их, встала с краю и махнула мне рукой. Я притормозил, высунул из окна голову, очень надеясь, что она не отморозит сейчас чего-нибудь такого, что противоречило бы моей легенде.

– Приходите вечерком помянуть мужа, – сказала она, нехорошо улыбаясь. – Стол у меня не то чтоб богатый, но зато все свое. Я самогоночки нагнала…

Я многозначительно вздохнул.

– Не знаю, не знаю. Я сегодня на дежурство заступаю.

Она с надеждой посмотрела на меня и расправила спереди засаленную юбку. Я махнул вдове рукой и поскорее отъехал.

Володька сидел так, словно из него вытащили позвоночник. Голова его болталась, как яблоко на ветке в шторм. Я выдернул из его рта тряпку и швырнул ее в окно. Слесарь облизал губы. По его щекам текли слезы, застревая в щетине.

– Слышишь, – вздрагивая, произнес он, – ничего я с этих наркотиков не имел… Я вообще никакого к ним отношения не имел. Они приносили и уносили… Слышишь? Мне двадцать один год всего. Ни бабы, ни родителей. Один, как сука бездомная… Вся жизнь наперекосяк!

Быстрее же, быстрее! – мысленно подгонял я его, потому что мы были уже совсем недалеко от отделения милиции, и я перестал давить на газ, выигрывая время.

– Слышишь? – снова всхлипнул Володька. – Сердце у тебя есть?

– Вот! – нравоучительно произнес я. – Как за задницу взяли, так сразу про сердце вспомнил.

– Ну не губи! – выкрикнул слесарь. – Не связан я с этими братками и ничего против твоего друга не имею! Что ты на мне, на пацане, отыгрываешься?

Я притормозил. До отделения милиции оставалось метров пятьдесят.

– Ну, давай! – сказал я, кидая в рот подушечку жвачки. – Слушаю твои предложения.

– Давай договоримся! – оживился Володька, почувствовав надежду.

– Давай, – согласился я. – Ты мне поможешь найти убийцу и взять братков с поличным.

Слесарь помрачнел и опустил голову.

– Тогда мне лучше сразу пойти и утопиться.

– Зачем же топиться?

– Потому что брать братков – все равно что под поезд кидаться.

– Ну, допустим, кидаться будешь не ты, а я.

– А я что должен делать?

– Как принесут они тебе порошок – сразу звонишь по телефону 02 и просишь передать информацию для следователя Маркова. Или же мне, вот телефон. Понял?

– «Стучать», значит? – угрюмо заметил Володька.

– Не хочешь «стучать» – будешь давать показания. Что тебе больше нравится?

Он недолго боролся со своей совестью и, не поднимая головы, буркнул:

– Ладно.

– Пока работаешь на меня – гуляешь на свободе. Все понял?

Володька кивнул. Я развязал ему руки.

– Я могу идти? – спросил он и нерешительно взялся за ручку двери.

– Конечно!

Так мы с ним и расстались, оба довольные, что легко отделались. Я тотчас развернулся и погнал подальше от милиции. Учебная машина с помятым крылом и разбитой фарой была для меня бомбой особой разрушительной силы, и я чувствовал себя за ее рулем достаточно скверно. В пансионате железнодорожников я залил полный бак бензина и, поглядывая в зеркало заднего вида, не торопясь поехал по Новосветскому шоссе. Недалеко от того места, где дорога выгибалась крутой петлей над обрывистым берегом, я остановился, затянул рычаг ручного тормоза и вышел.

Слева от меня колыхался голубой шифон моря, справа – нависала громада горы Сокол. Я обошел вокруг машины, провел рукой по ее горячему капоту, чувствуя вину за то, что невольно укоротил этой укатанной сивке ее жизнь.

Обмануть человека намного проще, чем это кажется, думал я. Все держится на обмане, он и спасение, и оружие, и просто удачный ход. Конечно, я наплел ерунду Инге. Пусть она считает, что я ликую, что я наконец почувствовал себя свободным от шантажа. Нет, Виктор не был Лембитом Лехтине. Инструктор оказался всего лишь исполнителем, пешкой. А Лембит продолжает разгуливать по набережной, и я до сих пор не знаю его лица. Он еще напомнит о себе. Все сложнее. Все гораздо сложнее…

Я открыл дверь, протянул руку и отпустил ручной тормоз. Машина медленно тронулась с места и, набирая скорость, покатила к повороту. Сбив ограничительный столбик, она ухнула с обрыва вниз. Ломая кусты, ударяясь о камни, она пропахала колесами несколько метров, подпрыгнула, перевернулась и, вспыхнув, огненным болидом полетела к морю.

Глава 29

– Что с вами? – воскликнул я, увидев, что Браз с полотенцем, повязанным на лбу, мечется по двору.

Режиссер остановился, сверкнул в мою сторону глазами и, переполненный отрицательными эмоциями, сдержанно ответил:

– Никогда мне еще не было так плохо, Кирилл! Какое это унижение – допрос! Вам, надеюсь, никогда не приходилось давать показания в милиции?

– Нет, никогда, – слукавил я.

– Счастливый! – покачал головой Браз. – Это что-то ужасное! Представьте: вы отвечаете на вопросы, а он не сводит с вас глаз. Взгляд ужасный! Ни одному вашему слову он не верит. И от того, что в вас видят лгуна и вообще аморального типа, вы начинаете заикаться, путаться в словах. Он предлагает попить водички. На его губах ирония, мол, знаю, голубчик, почему ты так волнуешься, видать, совесть нечиста… Нет! Я так больше не могу!

– У вас слишком богатое воображение, – попытался я успокоить Браза. – С чего вы взяли, что следователь вам не верит?

– Вы не видели его взгляда!

– Ну и что? Я хорошо его представляю. Профессиональный взгляд следователя. Человек пытается докопаться до сути вещей.

– До сути вещей! – повторил Браз. – Я теперь знаю, в чем эта суть заключается. Никогда нельзя изменять своим принципам!

Он сорвал с головы полотенце и пропеллером стал крутить его над головой. Потом снова приложил ко лбу и завязал на затылке.

– С чего все это началось? – спросил он сам себя. – С того, что я подписал с Черновским контракт на «Час волка». Читал сценарий, делал пробы с актерами, участвовал в составлении нищенской сметы – то есть видел и понимал, что более низко в творческом плане вряд ли когда опущусь. И все-таки взялся за этот фильм.

– А что вам оставалось? – спросил я. – Вы же сами говорили, что режиссер, который не снимает кино, уже не режиссер. Как нельзя назвать летчиком человека, который не летает.

– Да, говорил, – кивнул Браз. – Я думал, что моего таланта и настойчивости будет достаточно для того, чтобы фильм дотянуть до среднего уровня. Но истины, подмеченные народом, опровергнуть невозможно: из дерьма конфетку не сделаешь. Это точно. И теперь я расплачиваюсь за измену принципам. За тридцать сребреников. За желание возвышаться над съемочной площадкой с мегафоном в руке. Теперь я унижен, растоптан, брошен в грязь!

Мне вдруг стало и смешно, и до боли жалко Браза. Я взял его руку и сжал ее.

– Ну-ну! Не сгущайте краски! Я уверен, что следствие быстро во всем разберется. В том, что произошло, нет вашей вины. Просто грязь обладает свойством пачкать чистую одежду. Вам немного не повезло.

– Не утешайте меня! – сказал Браз, но было заметно, что мои слова пришлись ему по душе. – Самое страшное еще впереди. Когда на премьере фильма зрители закидают экран гнилыми яблоками.

– Во-первых, – возразил я, – сейчас не те времена, чтобы так просто раздобыть большое количество гнилых яблок. А во-вторых, готов поспорить, что накануне премьеры «Не тревожьтесь о завтрашнем дне» вы тоже думали о яблоках. А что вышло на деле?

– Специальный приз на Московском кинофестивале в номинации за лучшую режиссерскую работу года, – скромно заметил Браз. – Это был самый счастливый для меня день.

– Он еще вернется, – заверил я и взглянул на часы. Без пяти час. В «Rodeo-motors» я выехал в девять утра. Надеюсь, четырех часов было достаточно?

Я ободряюще похлопал по плечу Браза и зашел в гостиницу. Насвистывая, перешагивая через ступени, быстро поднялся на третий этаж и, затаив дыхание, подошел к двери резервации. Вздох облегчения вырвался из моей груди, когда я увидел за ручкой свернутый в трубочку конверт. Произошло то, что я предполагал, значит, мысли мои, как проголодавшиеся и хорошо натасканные ищейки, двигались в нужном направлении.

Испытывая удовлетворение, которого так не хватало Бразу, я зашел в кабинет, аккуратно расклеил конверт и вынул лист. Письмо на этот раз было коротким и жестким:

«Мое условие остаетсяпрежним. Освоей готовностиквстрече вы должны известить сигналом: красное полотенце наподоконникевашегокабинетане позднее 18.00. Любое ваше отклонение от поставленныхмною условий немедленноповлечет радикальные меры, которые доставятвам крайне большие неприятности. N».

Все, подумал я, сладко потягиваясь в кресле. Он выдохся. Опытный шантажист в последнем напоминании обязательно выложил бы главный козырь, о существовании которого я даже бы не догадывался. К примеру, фотоснимки, видеопленку с доказательствами или еще что-либо покруче. У N ничего не осталось в запасе, кроме колпака и «шестерки», причем машину я уже выбил из его рук, и он пока об этом не знает. В ход пошли пустые угрозы и намеки: «радикальные меры», «большие неприятности». Дешевый блеф!

Я вложил письмо в конверт, клеевым карандашом заклеил его и вышел в спальню. В бельевом шкафу царил спартанский аскетизм. Чисто красного полотенца у меня не оказалось, но для сигнала вполне могло сгодиться белое с большими красными тюльпанами. Издалека оно наверняка смотрелось, как знамя Парижской коммуны. Я заблаговременно разложил его на подоконнике, а чтобы его не снесло ветром, закрепил большой разборной гантелью. Потом передумал и убрал полотенце в шкаф.

Вернувшись в кабинет, я сел за компьютер, выбрал в текстовом редакторе шаблон типового договора, вписал в пробелы свои фамилию, имя, отчество и данные Браза, которые были мне известны, а которые не были известны, придумал. Над размером суммы, которую согласно договору спонсор передавал директору фильма, я долго не думал и, как двоечник, списал ее с предпоследнего письма господина N: триста тысяч долларов США. Опасаясь показаться слишком наглым, я определил свою долю от кассового сбора фильма в размере пяти процентов.