В проливе лед оказался разломанным, а снег с него начисто сдуло ветром, и повсюду виднелись нерпы. Мы опять заметили медведя, но, к сожалению, сесть поблизости было снова негде. Потом лед вдруг кончился, и до самой Амдермы море оставалось совершенно чистым — ледяные поля унесло сильным южным ветром. Полоса в Амдерме идет с востока на запад, так что «южак» оказывается боковым. Наш самолет сел нормально, а прибывший через пять минут пассажирский «борт» из Архангельска буквально чудом удержался на полосе. Пока заправлялись, ветер еще усилился, и даже наш кэп отказался взлетать. Вот так, в самом конце маршрута, когда все приключения вроде бы остались позади, мы вдруг застряли в небольшом поселке на берегу Карского моря. Мы поселились в гостинице и ждали погоды. Я здорово волновался, поскольку мне давно пора было вернуться на обе работы, но ничего не мог поделать. Ни один самый роскошный отель не променяю на маленькую северную гостиницу. Нигде не найти такого домашнего уюта, такой интересной компании, такой вкусной столовой. Три дня пролетели как три часа. Каждое утро кто-нибудь звонил в аэропорт, узнавал прогноз на день, после чего все разбредались по своим делам. Я, в частности, пытался исследовать окрестности поселка. Было солнечно и всего десять градусов мороза, но из-за ветра даже стометровая вылазка превращалась в тяжелое испытание. Ровные полосы струящейся поземки разлиновали белую гладь тундры, в которой, казалось, не осталось ничего живого. Лишь изредка удавалось заметить свежую дырочку в снегу — вентиляционное отверстие норы лемминга. Только под защитой береговых обрывов можно было ходить, не рискуя быть унесенным в море. Но там намело много снега, и приходилось обходить сугробы по припаю — сидящему на отмели морскому льду, а его могло в любой момент оторвать ветром. Вдоль обрыва тянулись старые следы песцов. Возле поселка их за зиму выловили, но несколько белых куропаток, оставшихся зимовать, по-прежнему улетали ночевать на припай, чтобы не попасться песцу в зубы. Несколько пустых подснежных лунок куропаток я нашел у самого края припая, метрах в двухстах от берега. После обеда все обитатели гостиницы собирались в холле, смотрели телевизор и травили байки до ужина. На вторую ночь ветер достиг такой силы, что в четыре утра выдавил стекло в моем номере. Комната мгновенно наполнилась снегом. Поскольку вставить стекло и вычистить снег не было возможности, во всем крыле отключили отопление, чтобы избежать потопа. Пришлось мне ночевать в холле. Самыми колоритными из постояльцев были трое туристов-москвичей, прилетевших в Амдерму со своими велосипедами. Они где-то прочитали, что снег в тундре к концу зимы становится под действием ветра настолько плотным, что по нему можно ходить, как по асфальту, и собирались проехать на обычных спортивных великах через весь Югорский полуостров. По ветру велосипеды катились с такой скоростью, что и вправду не проваливались, но первая же попытка повернуть обратно закончилась плачевно. Ветер поднял беднягу вместе с велосипедом и рюкзаком и швырнул на стену барака. Теперь несчастный лежал с рукой в гипсе в поселковой больнице, а двое его друзей маялись от скуки в гостинице. На третий день им удалось договориться с водителем вездехода, шедшего на юг, чтобы он отвез их километров на тридцать от поселка. Вернуться можно было по ветру. Они предложили мне воспользоваться свободным велосипедом, на что я, конечно, согласился. Но оказалось, что в том месте уже начинаются низкие холмы Пай-Хоя — северной части Полярного Урала. В холмах ветра зимой не такие сильные, и снег был мягким. Потребовался целый час, чтобы вернуться в низменную тундру. Там нас погнало на север, словно осенние листочки, и мы благополучно вернулись в поселок прежде, чем ветер стер след вездехода — наш ориентир. Единственным встреченным живым существом был пушистый белый песец. На четвертый день ветер чуть-чуть ослабел, но для «Аннушки» этого было недостаточно. За время, проведенное нами в Амдерме, над нашей головой со скоростью свыше ста километров в час прокатились огромные массы воздуха. Днем и ночью свистела и шипела поземка, раскачивалось здание гостиницы, волны убегали по черной поверхности моря от края припая. Тут неожиданно выяснилось, что для некоторых военных самолетов погода уже летная, и меня на штурмовике подбросили в Нарьян-Мар, а оттуда в Котлас. Котлас — уже не Крайний Север, и обычно в таких местах на военные самолеты устроиться невозможно. Но тут мне снова повезло. Едва я, с трудом разогнув суставы, выбрался из штурмовика, как увидел, что рядом готовят к вылету бомбардировщик. Оказалось, что летит он в Вятку. Естественно, я был в летной куртке, так что пассажиры — генерал с адьютантом — приняли меня за члена экипажа, а экипаж — за одного из пассажиров. Дальше пришлось ехать поездом через Нижний Новгород, но до Москвы я все же добрался и даже успел купить использованный билет у проводника поезда Ленинград-Москва, чтобы отчитаться за командировку. Поскольку все, с кем я летал, наотрез отказались оставить мне телефон или хотя бы представиться, я был уверен, что никогда больше их не увижу. Попытки навести справки ничего не дали. Никто из знакомых зоологов ничего не слышал о подобных полетах и не узнал по описанию никого из участников. Но в ноябре того же года шеф снова, как призрак, возник из небытия. Он позвонил мне домой и предложил принять участие в аналогичном полете, на сей раз по Восточной Арктике. Теперь я ни минуты не раздумывал и в назначенный срок прибыл в Пулково. На этот раз все выглядело не так эффектно. Лететь пришлось вдвоем, экипаж был молодой и с довольно скромным «допуском», а самолет старый и обшарпанный. До Тикси мы добирались в течение полутора суток через Нарьян-Мар, Сђяху на Ямале, Диксон и Попигай. Заправляли нас со скрипом, но все же заправляли, а в то время бензин был в большом дефиците. Самым интересным, что мы видели в пути, был Попигайский метеоритный кратер — круглая котловина диаметром километров пятьдесят, окруженная кольцевым валом низких гор. Внутри кратера растет странный лес из «танцующих» лиственниц — видимо, из-за какой-то почвенной аномалии. Из Тикси мы вылетели на Новосибирские острова, переночевали на Котельном, а утром покрутились над архипелагом. Конец ноября — не лучшее время для полетов в высоких широтах, где светлое время длится менее двух часов. И даже в эти часы море Лаптевых выглядело куда более безжизненным, чем Западная Арктика. За весь маршрут мы насчитали около сорока тюленей, одну белуху, одного моржа и двух медведей, а на островах встретили лишь пару обских леммингов. Зато неживая природа оказалась очень интересной. Остров Котельный, например, настолько разнообразен по природным условиям, что каждая из трех частей называется, как отдельный остров. На западном «острове» Котельном вокруг высокой центральной сопки тундра усеяна островерхними холмиками-берелђхами, образующимися под действием вечной мерзлоты. Средний «остров» Земля Бунге плоский и покрыт песчаными дюнами, а восточный Фаддеевский — глинистый, со множеством озер. Самый своеобразный из островов, пожалуй, Большой Ляховский. Он состоит из льда с тонкими прослойками почвы. Море каждый год вгрызается в берега на несколько метров, вымывая из них огромное количество костей мамонтов и прочих зверей. К сожалению, зимой из-под снега торчали лишь отдельные кости. К северу от Котельного есть отмель, которая, вероятно, еще недавно была островком, ныне полностью смытым волнами. Может быть, именно ее видели с Котельного первые исследователи, назвавшие теперь исчезнувший остров Землей Санникова. Дальше мы взяли курс на северо-восток, где в океане разбросаны пять маленьких клочков суши — острова Де-Лонга. Два из них плоские, а три — Беннета, Генриетты и Жанетты — вулканы, увенчанные ледяными шапками. До недавнего времени считалось, что вулканы потухшие, но в 1990 году на Беннета произошел небольшой пепловый взрыв. Тут шеф сообщил мне, что в наши задачи входит вывоз людей и оборудования с подлежащей закрытию полярной станции. Мы приземлились на острове Беннета и взяли на борт трех бородатых мужиков с кучей ящиков. Остальной груз планировалось забрать вторым рейсом. Я решил остаться на островке, чтобы познакомиться с ним поближе. Самолет исчез в темноте наступившей ночи, а к моим услугам был последний теплый балок на галечном пляже. Мне удалось славно выспаться за двадцатичасовую ночь, а утром шеф связался со мной по радио и сообщил, что у самолета где-то потекло масло, так что прилетят за мной неизвестно когда. Продуктов на станции осталось на неделю — можно было не волноваться. В балке обнаружилась пара лыж, а светлого времени как раз хватило, чтобы подняться на самый высокий из трех ледяных куполов и спуститься по выводному леднику, обрывавшемуся в море. У края ледникового языка из моря торчали мелкие айсберги. На черной глыбе базальта сидела стайка белых чаек. Полярники говорили, что на дальней стороне есть берлоги медведиц, но туда сходить я не успевал. Вернулся в балок уже при луне, полночи читал книги из маленькой библиотечки, а утром проснулся от гула мотора: за мной все же прилетели. Пока погрузились, был уже полдень, но даже с высоты нашего полета солнца не было видно — оно ушло за горизонт до конца января. Так закончилась моя одиночная зимовка в Ледовитом Океане. Обратно мы летели двое суток: на Таймыре испортилась погода, и пришлось брать южнее. В маленьких северных поселках тайга или тундра начинается прямо от летного поля, так что за время дозаправки и отдыха экипажа я успевал пробежаться по окрестностям. В Нижнеянске встретил белоснежного копытного лемминга, в Эйике — серого кречета. Мы садились еще в Туре, Туруханске, Ханты-Мансийске и Соликамске, но это слишком большие города. Летчики от всей души радовались, что возвращаются домой из холодной, утонувшей во мраке полярной ночи Арктики. Я пользовался их хорошим настроением и при каждом удобном случае просил дать порулить. Насколько же все-таки легче вести самолет, чем машину: ни тебе светофоров, ни знаков, ни встречного транспорта, ни ГАИ. Мне все же не терпелось узнать, кто оплачивает все мероприятие, и я снова спросил об этом шефа.

— Я же тебе говорил, — ответил он, — это Всемирный Фонд Охраны Тюленей.

— Такой организации нет.

— Да? Извини, перепутал. Это Канадское Общество Защиты Белых Медведей. Нетрудно догадаться, что такого тоже в природе не существует. На военном аэродроме близ Кириллова мы слишком резко ударились о полосу, и из мотора снова закапало масло. Дожидаться окончания ремонта, чтобы лететь в Ленинград, мне было ни к чему. Простившись с шефом, я посмотрел Кирилло-Белозерский монастырь и голоснул попутку до Костромы. Хотя зима здесь только началась, в городе стоял сорокаградусный мороз. За два полета в Арктику я ни разу так не мерз, как за десять часов ожидания поезда в Костроме. По улицам приходилось двигаться перебежками — от подъезда к подъезду. На вокзале было настолько холодно, что народ сдвинул скамейки к батареям и сидел с ними в обнимку. Все же я могу гордиться тем, что за все путешествия по Северу ни разу не простудился. Про учеты тюленей я никогда больше не слышал — таинственное мероприятие так и осталось загадкой. Но до сих пор, когда раздается звонок междугороднего телефона, я каждый раз надеюсь — не мой ли это таинственный знакомый? В Арктике еще столько интересных мест!