Глава 32

Когда сознание вернулось к Хэлу, он обнаружил, что лежит на какой-то плоской, жесткой и холодной поверхности, слегка подрагивающей под ним. Секунду спустя он понял, что доносящийся снизу низкий монотонный гул – это звук работающих вентиляторов машины на воздушной подушке. У него ныли руки и ноги, он попробовал пошевелить ими, но не смог. Щиколотки, колени и запястья были накрепко притянуты друг к другу. На мгновение он собрал все свои силы, пытаясь освободиться от того, что их держало, но ничего не вышло. После этого он снова потерял сознание.

Очнувшись во второй раз, Хэл обнаружил, что по-прежнему лежит на спине, но поверхность под ним стала мягче и перестала дрожать, а гула вентиляторов уже не слышно. Светивший прямо ему в глаза яркий свет постепенно делался не таким ярким.

– Так лучше, – произнес звучный, хорошо знакомый голос. – Теперь развяжите его и помогите сесть.

С невероятной осторожностью чьи-то пальцы убрали все то, что удерживало в неподвижности его запястья, колени и щиколотки. Сильные руки подхватили его, придав телу сидячее положение, и подложили под спину какой-то предмет. Он вдруг почувствовал укол в левую руку, но, несмотря на неожиданность этого ощущения, ничем не выдал, что снова пришел в сознание. Однако меньше чем через минуту блаженное ощущение тепла, прилива сил, исчезновения боли и общего недомогания захватило его целиком.

Хэл понял нелепость дальнейшего притворства и открыл глаза. Он увидел, что полулежит на узкой койке в маленькой комнатке с голыми стенами, судя по всему – тюремной камере. В дальнем от койки конце комнаты стояли два человека в милицейской форме. А рядом с койкой возвышался, склонившись над ним, Блейз Аренс.

– Ну вот, Хэл, наконец у нас появилась возможность побеседовать, – мягко произнес он. – Если бы тогда, в Цитадели, ты назвал себя, мы могли бы найти общий язык.

Хэл не отвечал. Теперь, очутившись лицом к лицу с этим Иным, он вновь почувствовал прилив непоколебимой решимости, такой же, как почти четыре года тому назад, когда понял, что не останется на Абсолютной Энциклопедии. Вспомнив, как Малахия учил его вести себя с врагами, он решил внимательно следить за Блейзом, чтобы, получив необходимую информацию, определить свои дальнейшие действия.

Блейз уселся в кресло рядом с койкой, которая, как только теперь почувствовал Хэл, была достаточно узкой, а положенный на нее тонкий матрас не отличался мягкостью. Только что кресла перед койкой не было, никакого приказания Блейз не отдавал, и Хэл не заметил, чтобы он даже сделал какой-нибудь знак. Но к тому моменту, когда оно Блейзу понадобилось, кресло с мягким сиденьем оказалось в нужном месте.

– Я должен сказать тебе, какие чувства испытываю в связи со смертью твоих учителей, – начал Блейз, поудобнее устраиваясь в кресле. – Я знаю, сейчас ты не настолько мне доверяешь, чтобы поверить моим словам. Но тем не менее знай: в мои намерения никогда не входило причинять какой-либо вред кому бы то ни было в твоем доме. И если бы существовала хоть малейшая возможность предотвратить то, что там случилось, я непременно сделал бы это.

Он умолк, но Хэл по-прежнему ничего не говорил. Блейз слегка улыбнулся печальной улыбкой.

– Тебе известно, во мне течет и экзотская кровь, – продолжал он. – И я не только не сторонник убийств, я вообще отрицаю всякое насилие и считаю, что для него в принципе не существует никакого оправдания. Поверил бы ты мне, если бы я сказал, что в тот день на террасе из всех троих твоих учителей лишь один повел себя непредсказуемо и застал меня врасплох, поэтому я на короткое время утратил контроль над ситуацией?

Он сделал паузу, и снова Хэл не проронил ни слова.

– Я имею в виду твоего учителя Уолтера и его нападение на меня – поступок, которого я абсолютно не мог предвидеть. И именно этот поступок оказался тем роковым препятствием, которое не позволило мне вовремя вмешаться в действия моих телохранителей.

– Телохранителей? – спросил Хэл настолько слабо и хрипло, что едва узнал свой собственный голос.

– Извини, – кивнул Блейз. – Я понимаю тебя. Но что бы ты ни думал о них, эти ребята должны были в тот день охранять меня.

– От троих стариков, – уточнил Хэл.

– В том числе и от троих стариков, – подтвердил Блейз. – И они оказались не такими уж безобидными, твои старики. Они уложили трех моих охранников из четырех, прежде чем их удалось остановить.

– Убить, – снова уточнил Хэл. Блейз чуть наклонил голову.

– Убить, – произнес он. – Перестрелять, если ты хочешь, чтобы я выразился именно так. Все, о чем я прошу тебя, – это поверить в искренность сказанных мною слов: повторяю, я не хотел кровопролития.

Хэл отвернулся от него и уставился в потолок. Наступило молчание.

– С того момента как твоя нога ступила на принадлежащую мне землю, – наконец прервал его Хэл, – ответственность за все происходящее легла на тебя.

Лекарство, которое они ему ввели, сняло боль и ощущение недомогания, но он продолжал чувствовать ужасную слабость, а свет наверху, даже после того как убавили его яркость, резал ему глаза. Хэл закрыл их и услышал, как Блейз кому-то приказывал:

– Убавьте свет еще немного. Хорошо. Оставьте так.

И пока Хэл Мэйн находится в этой комнате, яркость освещения не должна ни увеличиваться, ни уменьшаться, если только он сам не попросит об этом.

Хэл открыл глаза. Теперь камера погрузилась в приятный полумрак, но под влиянием неослабевающей лихорадки и находящихся в его организме лекарственных препаратов ему почудилось, что Блейз, возвышаясь над ним, продолжает расти подобно башне, устремившейся в бесконечную вышину.

– Разумеется, ты прав, – говорил Блейз, обращаясь теперь к нему. – И все же я хочу, чтобы ты попытался понять мою точку зрения.

– И это все, чего ты хочешь?

Лицо Блейза склонилось к нему с невообразимой высоты.

– Ну конечно же, нет, – мягко ответил он. – Я хочу спасти тебя, и не только ради тебя самого, но и помня о бессмысленной гибели твоих учителей, за которую, как бы там ни было, я чувствую себя ответственным.

– А что подразумевается под этим моим спасением? – Теперь Хэл пристально смотрел в лицо Блейзу.

– Под этим подразумевается, – ответил тот, – предоставление тебе возможности жить той жизнью, какая предначертана твоим рождением.

– То есть жить как Иной?

– Как Хэл Мэйн, свободно использующий все свои способности.

– Значит, как Иной, – констатировал Хэл.

– Ты сноб, мой юный друг, – сказал Блейз. – Сноб и к тому же еще неосведомленный человек. Неосведомленность – это не твоя вина, но снобизм – полностью твоя. Ты слишком умен, чтобы притворяться, будто веришь в существование закоренелых негодяев. Если бы нас – меня и моих сподвижников – воспринимали именно так, разве позволили бы нам люди на большинстве обитаемых миров взять в свои руки управление ими? А ведь они это сделали.

– Просто у вас хватило на это способностей, – ответил Хэл.

– Нет. – Блейз покачал головой. – Даже если бы все мы были сверхлюдьми или кем-то вроде мутантов, как некоторые предпочитают о нас думать, разве смогла бы столь небольшая группа подчинить себе огромное количество людей, если бы они этого не хотели? А ты, несомненно, слишком хорошо образован, чтобы считать нас сверхлюдьми или мутантами. Мы всего лишь удачная генетическая комбинация человеческих возможностей, развитых путем обучения и применения специальных упражнений. Ты представляешь собой абсолютно то же самое.

– Нет, я не такой… – На некоторое время Хэл, убаюканный мягким, проникновенным голосом Блейза, забыл о своей ненависти к нему. Но теперь она вновь вспыхнула с удвоенной силой, а мысль о возможности сходства с Блейзом вызвала настоящий приступ отвращения.

– Ну конечно же, такой, – мягко возразил Блейз. Хэл посмотрел мимо него на двух стоящих позади милиционеров. Теперь, когда его глаза привыкли к освещению, он разглядел, что один из них офицер. Всмотревшись повнимательнее, Хэл узнал Барбеджа.

– Все верно, Хэл, – подтвердил, оглянувшись, Блейз. – Ты ведь знаком с капитаном, верно? Это Эмит Барбедж. Пока ты находишься здесь, он отвечает за тебя. А ты, Эмит, помни, что у меня к Хэлу особый интерес. Тебе и твоим людям предстоит забыть о его временных связях с одним из партизанских отрядов. Вы не должны причинять ему никакого вреда ни по каким причинам и ни при каких обстоятельствах. Ты понял меня, Эмит?

– Я понял, Великий Учитель, – ответил Барбедж, не спуская глаз с Хэла.

– Хорошо, – кивнул Блейз. – А теперь всякий надзор за этой комнатой прекращается до тех пор, пока я не позову вас, чтобы вы выпустили меня отсюда. Так что сейчас вы оба оставьте нас и подождите в коридоре, чтобы мы с Хэлом могли поговорить наедине. Если вы, конечно, не возражаете.

Стоявший рядом с Барбеджем рядовой милиционер встрепенулся, сделал полшага вперед и открыл было рот. Но в этот момент Барбедж крепко схватил своего подчиненного за руку. Хэл заметил, как глубоко впились пальцы Барбеджа в его рукав. Тот молча замер на месте.

– Не беспокойся, – сказал, обращаясь к нему Блейз. – Со мной ровным счетом ничего не случится. Ну а теперь идите.

Они вышли. Дверь за ними закрылась, мягко щелкнул замок.

– Видишь, они ничего не понимают. – Блейз повернулся к Хэлу. – Но разве можно от них этого ожидать. С их точки прения, если кто-то становится на твоем пути, то его – или ее – следует убрать. Мы сами по себе в нашем противостоянии не так уж важны, но как центры сосредоточения огромных сил, да еще в такой ситуации, когда именно эти силы становятся главным фактором… Все это лежит за пределами их понимания. Но разумеется, и ты и я должны понимать такие вещи… и, разумеется, друг друга.

– Нет. – Хэл хотел сказать еще и многое другое, но вдруг почувствовал, что силы оставили его, и только еще раз повторил: – Нет.

– Да, – возразил Блейз, глядя на него с высоты. – Да. Боюсь, мне придется на этом настаивать. Рано или поздно, но в любом случае ты должен понять истинное положение вещей, и для твоего же блага лучше, если это произойдет раньше, а не позже.

Хэл снова принялся рассматривать потолок. Голос Блейза доносился до его слуха, словно звучание мелодичного фагота.

– Побудительной причиной любых практических действий является их необходимость в суровой действительности, – продолжал поучать Блейз. – И то, что делаем мы – те, кого вы называете Иными, – продиктовано тем, кто мы есть, и той ситуацией, в которой мы находимся. А эта ситуация охватывает в прямом смысле слова миллионы простых людей, и их дальнейшая жизнь может обернуться или раем, или адом. Или – или, третьего не дано. Поэтому выбор предстоит каждому. И если мы упустим возможность выбрать рай, то неизбежно окажемся в аду.

– Я не верю тебе, – произнес Хэл. – Нет никаких причин для того, чтобы все происходило именно так.

– О нет, мой мальчик, – мягко возразил Блейз. – Такие причины существуют. Несмотря на наши врожденные индивидуальные способности, приобретенные навыки и взаимную поддержку, мы продолжаем оставаться всего лишь человеческими существами, такими же, как и миллионы людей вокруг нас. Без дружеской поддержки и без средств к существованию мы можем голодать, как и все остальные. Наши кости ломаются и мы заболеваем так же легко, как простые смертные. Если нас убивают, мы непременно умираем. Позаботясь о себе, мы можем прожить дольше отпущенного обыкновенному человеку срока, но ненамного. Нам свойственны естественные духовные потребности – в любви, в общении с теми, кто мыслит и рассуждает на одном с нами языке. Но если бы мы предпочли не придавать значения нашим особенностям и стали мерить себя по скудным меркам большинства окружающих нас людей, то прожили бы несчастную жизнь, и возможно – даже, пожалуй, наверняка, – никому из нас никогда бы не посчастливилось встретить подобную себе человеческую личность. Никто из нас не выбирал своей судьбы – быть таким, каков он есть, – но все мы, как и любой другой человек, имеем неотъемлемое право строить свою жизнь наилучшим для себя образом.

– За счет миллионов людей, о которых ты упоминал, – сказал Хэл.

– Ну и какова цена? – Голос Блейза стал еще ниже. – Один Иной, рождающийся на миллион обычных, – очень легкое бремя, если разложить на каждого из этих людей. Но взгляни на ситуацию с противоположной стороны. Во что обходится она каждому Иному, вынужденному, только ради того, чтобы приспособиться к окружающим его людским массам, вести замкнутый образ жизни, изо дня в день пребывая в атмосфере непонимания и предубежденности? И в то же самое время его уникальное могущество и таланты позволяют тем самым личностям, которые отворачиваются от него, пожинать плоды его трудов. Разве это справедливо? Взгляни на интеллектуальных гигантов прошлого, оставивших о себе память на бесчисленных страницах истории. Этим людям, мужчинам и женщинам, продвигавшим цивилизацию вперед, приходилось бороться за свое выживание среди тех, кто обладал более низким уровнем развития, инстинктивно не доверял им и остерегался их. Им, гигантам, приходилось изо дня в день таиться от окружающих, стараясь не проявлять свою непохожесть на них, чтобы не вызывать у этих заурядных людей чувства безотчетного страха. Испокон веков человеческое существо, отличающееся от себе подобных, подвергалось постоянной опасности. И если существует выбор: или множество людей с легкостью несут вместе на своих плечах одного человека, или этот один человек, пусть обладающий гораздо большим могуществом, чем любой из них, должен, сгибаясь под тяжестью непосильного бремени, тащить за собой все это множество, то какой из двух вариантов является более справедливым?

Голова Хэла, под действием лихорадки и введенных ему препаратов, странно кружилась. Зрительный образ притаившегося гиганта предстал в его сознании как некий гротеск.

– А зачем таиться? – спросил он.

– Зачем таиться? – Высоко над ним плыло смеющееся лицо Блейза. – Спроси сам себя об этом. Сколько тебе сейчас лет?

– Двадцать, – ответил Хэл.

– Двадцать, и ты все еще задаешь этот вопрос? С течением времени, становясь старше, разве ты не начал ощущать свою изолированность, отстраненность от всех, кто тебя окружает? Разве не приходилось тебе в последнее время все чаще и чаще вмешиваться в ход событий, принимая решения, касающиеся не только тебя, но и тех, кто находится рядом с тобой и кто не способен сам принимать подобные решения? Постепенно, но неуклонно брать на себя ответственность за происходящее, оказываясь в положении, когда только ты один понимаешь, что необходимо в данный момент для блага всех окружающих, и делать это необходимое?

Блейз замолчал.

– Я уверен, ты понимаешь, о чем я говорю, – продолжал он после паузы. – Сначала ты просто пытаешься посоветовать им, потому что не веришь – не хочешь поверить, – что сами они настолько беспомощны. Однако постепенно ты убеждаешься, что они, будучи способными совершать нужные действия по твоим постоянным подсказкам, сами никогда не бывают в состоянии правильно оценить обстановку и в каждом конкретном случае самостоятельно делать именно то, что требуется. В конце концов тебе это надоедает, и ты просто берешь руководство в свои руки. Ты начинаешь направлять события в правильное русло даже без их ведома и понимания, и эти недалекие люди искренне считают, что все происходит естественным путем.

Блейз снова сделал паузу. Хэл, с трудом воспринимая происходящее, молча смотрел на него.

– Да, ты понимаешь, о чем я говорю, – повторил Блейз. – Ты уже столкнулся с этим и начал чувствовать ширину и глубину пропасти, отделяющей тебя от остального человечества. И поверь мне, что твое нынешнее ощущение с течением времени станет еще более сильным и глубоким. И опыт, обогащающий твой более развитый и восприимчивый ум с такой быстротой, какую они даже не могут себе представить, будет все больше увеличивать эту пропасть, лежащую между тобой и ими. Разумеется, ты испытаешь горькое сожаление о столь глубоком расхождении, но изменить ничего не сможешь. Нельзя вложить в них то, чего они никогда не сумеют воспринять, так же как обезьяны никогда не сумеют оценить великих произведений искусства. В конце концов, чтобы унять свою внутреннюю боль, о которой они даже не подозревают, ты оборвешь последние духовные связи с ними и предпочтешь жизнь в молчании, пустоте и покое – это позволит тебе оставаться таким, какой ты есть, – единственным в своем роде и обреченным на вечное одиночество.

Очевидно, Блейз сказал все, что хотел.

– Нет, – произнес через некоторое время Хэл. Он испытывал чувство отрешенности, как человек, находящийся под воздействием сильных успокаивающих средств. – По такому пути я не смогу пойти.

– Тогда ты умрешь, – сообщил Блейз бесстрастным тоном. – В итоге ты, как и подобные нам люди в прошлые века, позволишь им убить себя, просто прекратив предпринимать постоянные усилия, необходимые, чтобы защищаться от них. И тогда все уйдет в песок – и то, чем ты был, и то, чем ты мог бы стать.

– Значит, так оно и будет, – сказал Хэл. – Я не могу стать таким, как ты говоришь.

– Возможно. – Блейз поднялся, кресло уплыло от него назад. – Но ты подожди немного, подумай. Жажда жизни сильнее, чем тебе кажется.

Он возвышался над койкой, глядя сверху вниз на Хэла.

– Я уже говорил тебе, в моих жилах течет и экзотская кровь. Ты думаешь, я не бунтовал, когда впервые узнал, что собой представляю? Не отвергал того существования, на которое меня обрекало одно лишь мое происхождение? Не говорил сам себе поначалу, что скорее предпочту существование затворника, чем воспользуюсь своими способностями в целях, которые я считал тогда аморальными? Подобно тебе, я был готов платить любую цену, лишь бы окружающие не воспринимали меня как бога. Одна лишь мысль об этом вызывала у меня такое же отвращение, какое вызывает сейчас у тебя. Но потом я сумел понять, что, став одним из руководителей, принесу людям не зло, а добро. Ты тоже поймешь это – в конце концов.

Блейз повернулся и подошел к двери камеры.

– Открывайте! – крикнул он в коридор сквозь решетку.

– В данный момент совершенно не важно, – он снова повернулся к Хэлу; в коридоре за дверью послышался нарастающий звук шагов, – какой выбор ты, по твоему мнению, сделал для себя окончательно. Неизбежно наступит день, когда тебе станет ясно, насколько неразумно ты сейчас поступил, предпочтя остаться здесь, в этой камере, под надзором тех, кто в сравнении с тобой лишь незначительно превосходит уровень цивилизованных животных. В том, на что ты сейчас сам себя обрекаешь, нет абсолютно никакой необходимости.

Блейз помолчал.

– Но это твой выбор, – продолжал он. – Поступай так, как считаешь нужным, пока не начнешь видеть все в правильном свете. А когда это произойдет, от тебя потребуется только одно. Скажи своим стражникам, что ты намерен обдумать то, что услышал от меня. И тебя приведут ко мне, туда, где ты найдешь уют, свободу и дневной свет, где у тебя окажется достаточно времени, чтобы привести свои мысли в порядок в располагающей к этому обстановке. Необходимость заниматься нынешним уединенным самобичеванием целиком представляет собой плод твоего собственного ума. И тем не менее я не лишаю тебя возможности предаваться этому занятию, в надежде, что вскоре тебя посетят гораздо более трезвые мысли.

Барбедж и его подчиненный уже были у двери камеры. Они открыли и распахнули ее. Блейз вышел, и дверь за ним захлопнулась. Хэл остался лежать один, в полной тишине.

Глава 33

Обессилевший, Хэл провалился в тяжелый сон без сновидений. Когда он снова пришел в себя, его колотил сильнейший озноб, волнами накатывающийся на него, словно порывы осенней бури на одинокий, прильнувший к дереву увядший листок.

Внутри камеры ничто не изменилось. С потолка лился все тот же неяркий свет. За запертой дверью в коридоре стояла мертвая тишина. С усилием приподнявшись в прежнее полусидячее положение, Хэл увидел сложенное в ногах постели тонкое одеяло, дотянулся до него дрожащей рукой, схватил и закутался в него до самого подбородка.

Ощущение того, что он чем-то укрылся, успокоило его на некоторое время, и он опять начал погружаться в забытье. Но тонкое одеяло, едва ли толще надетой на нем рубашки, почти не согревало, и озноб продолжал трясти его, как собака пойманную крысу. Хэл плотнее укутался одеялом и попытался подчинить своей воле дрожащее тело, направив все внимание на точку, неимоверно удаленную в его сознании, и постаравшись полностью сосредоточиться на ней.

Прошло несколько минут, а ему все еще не удавалось осуществить свое намерение. Чтобы установить контроль сознания над телом, требовалась энергия, которой его измученному организму уже не хватало. Однако постепенно он начал одерживать победу над самим собой. Дрожь утихала, напряжение в мышцах спадало, все тело успокаивалось.

Хэл чувствовал, что его плоть по-прежнему стремится реагировать на пронизывающий до костей холод. Но теперь он уже был в состоянии контролировать это стремление и мог думать. Хэл открыл рот, чтобы заговорить, но вместо слов услышал лишь собственный хрип. Затем ему удалось прочистить горло, сделать глубокий вдох и громко крикнуть.

– Здесь холодно! Включите обогрев!

Никакого ответа.

Он крикнул снова. И снова не последовало никакой реакции; температура в камере оставалась прежней.

Хэл лежал, вслушиваясь в тишину, и у него в памяти всплыло приказание Блейза прекратить надзор за камерой до тех пор, пока он не позовет охранников, чтобы его выпустили. Значит, когда Блейз ушел, надзор за камерой наверняка возобновили, и, следовательно, кричать вовсе незачем. Сейчас его обязательно кто-нибудь слышит, а возможно, и наблюдает за ним.

Он постарался завернуться поплотнее в одеяло, вынужденный преодолевать стремление своего тела снова поддаться ознобу, и устремил взгляд в потолок.

– Я знаю, вы слышите меня, – заговорил он спокойным голосом, что стоило ему немалых усилий. – Блейз Аренс приказал вам не причинять мне вреда, а здесь я могу умереть от холода. Включите обогрев. Иначе я расскажу ему об этом при нашей следующей встрече.

Он ждал.

По-прежнему никто не отвечал и не приходил. Он хотел было уже снова повторить свое обращение, но потом подумал, что если на приставленных к нему охранников его слова не подействовали, то повторять их не имеет смысла, а если подействовали, то повторение только ослабит впечатление от его угрозы.

Минут через десять он услышал шаги в коридоре. Перед решеткой двери появилась сухощавая прямая фигура в черной форме. Щелкнул замок, дверь открылась, и охранник вошел внутрь. Подняв глаза, Хэл увидел угловатое и угрюмое, словно высеченное из гранита, лицо Эмита Барбеджа.