Мне тоже не хватало слов выразить мои чувства. Сначала я был не в состоянии выговорить ни звука.
      - Каким вы стали известным, старина! - продолжал Трэдлс. - Мой знаменитый Копперфилд! Боже мой! Но откуда вы приехали? Когда вы приехали? Что вы все это время делали?
      Не дожидаясь ответа на свои вопросы, Трэдлс втолкнул меня в кресло перед камином, одной рукой он яростно ворошил угли, а другой тянул меня за галстук, ибо совсем потерял голову и думал, что это пальто. Не выпуская кочерги из рук, он снова сжал меня в объятиях, а я тоже обнял его, и мы оба смеялись, и оба вытирали глаза, и затем оба уселись перед камином и пожали друг другу руки.
      - Подумать только, старина, что вы должны были так скоро вернуться домой! И не попали на церемонию! - воскликнул Трэдлс.
      - На какую церемонию, дорогой Трэдлс?
      - Как?! - вскричал Трэдлс, широко раскрывая глаза, как в прежние времена. - Вы не получили моего последнего письма?
      - Письма, в котором сообщалось бы о какой-то церемонии, я не получал.
      - Да что вы, дорогой Копперфилд?! - Тут Трэдлс запустил пальцы в свою шевелюру, чтобы пригладить ее, а потом опустил руки на колени. - Я женился!
      - Женился?! - радостно воскликнул я.
      - Клянусь богом! Обвенчан его преподобием Хоресом... с Софи... из Девоншира. Да она вот тут, у окна, за гардиной! Посмотрите!
      В этот самый момент, к моему изумлению, вышла из своего убежища, смеясь и краснея, самая чудесная девушка на свете. Мне кажется, никому еще не приходилось видеть такую веселую, обаятельную, милую и счастливую молодую жену, о чем я тут же, не сходя с места, и заявил. На правах старого знакомого я поцеловал ее и от всего сердца пожелал им счастья.
      - О господи! Какой это замечательный брак! Как вы страшно загорели, Копперфилд! Боже мой, как я счастлив! - воскликнул Трэдлс.
      - И я тоже! - вставил я.
      - И также я! - смеясь и краснея, сказала Софи.
      - Мы все ужасно счастливы! - заключил Трэдлс. - Даже девушки и те счастливы. Боже мой, я и забыл про них!
      - Забыл? - переспросил я.
      - Ну, да! За6ыл про них. Про сестер Софи. Они у нас живут. Приехали поглядеть Лондон. Дело в том... Это вы упали на лестнице, Копперфилд?
      - Я! - признался я, смеясь.
      - Так вот... Когда вы упали на лестнице, я дурачился с девушками... Мы играли в... прятки. Но это не полагается делать в Вестминстер-Холле *, надо соблюдать приличия перед клиентом, и они, знаете ли, поскорей убрались... Теперь они... я уверен, они нас подслушивают, - заключил Трэдлс, поглядывая на дверь в соседнюю комнату.
      - Очень сожалею, что оказался виновником такого переполоха, - снова засмеялся я.
      - Если бы вы видели, как они унеслись и как прибежали назад, чтобы собрать выпавшие из волос гребни, когда вы постучали, и как потом опять умчались галопом, - честное слово, вы бы этого не сказали! - заявил Трэдлс, и в тоне его было восхищение. - Любовь моя! Ты их позовешь?
      Софи исчезла, и мы слышали, как в соседней комнате ее встретили взрывом хохота.
      - Настоящая музыка, не правда ли, дорогой Копперфилд? - спросил Трэдлс. - Как приятно ее слушать! Очень, знаете ли, оживляет эти старинные комнаты. Для злополучного холостяка, который всю жизнь прожил один, это прямо наслаждение. Прямо наслаждение! Бедняжки! Они так много потеряли с уходом от них Софи - о, какое это бесценное существо! - что я вне себя от радости, когда вижу их в таком расположении духа. Общество молодых девушек, знаете ли, Копперфилд, - замечательная вещь. Оно не совсем согласуется с моей профессией, но все же это замечательная вещь.
      На этих словах он слегка запнулся, и я понял, что он, по своей доброте, боится причинить мне боль; я поспешил с ним согласиться, и моя искренность привела его в восхищение.
      - Но, знаете ли, дорогой Копперфилд, если говорить правду, наше домашнее устройство отнюдь не соответствует моей профессии, - сказал Трэдлс. - Начать с того, что Софи проживает здесь. У нас нет другого жилья. Мы пустились в шлюпке в открытое море и готовы претерпеть любые лишения. Вы не можете себе представить, какая чудесная хозяйка Софи! Как она разместила всех девушек! Я даже сам не понимаю.
      - А сколько их живет с вами? - спросил я.
      - Старшая - та самая красавица, - доверительно, шепотом сообщил Трэдлс. - Ее зовут Кэрелайн. А также Сара - вы помните, я вам как-то говорил, что у нее не совсем благополучно с позвоночником? Но теперь ей несравненно лучше. И две младших, которых Софи обучает. И еще Луиза.
      - Да что вы! - воскликнул я.
      - Да, да... - подтвердил Трэдлс. - У нас, знаете ли, квартира из трех комнат, но Софи так чудесно все устроила, что сестры спят со всеми удобствами. Трое в этой комнате. А двое - в той.
      Я окинул глазами комнату, чтобы установить, где же помещаются миссис и мистер Трэдлс. Трэдлс меня понял.
      - Я уже говорил, что мы готовы перенести любые лишения, и, знаете ли, всю эту неделю мы стелили постель вот здесь, на полу. Но на чердаке есть маленькая комнатка - ах, какая чудесная! Вот вы увидите! Софи сделала мне сюрприз и сама ее оклеила, и теперь это наша комната. Там прекрасно можно жить, правда немного на цыганский манер, но зато какой оттуда вид!
      - Значит, вы в конце концов женились, милый Трэдлс, - сказал я. - Как я за вас рад!
      - Благодарю, дорогой Копперфилд. От всей души! - Тут мы с Трэдлсом снова пожали друг другу руки. - Да, я так счастлив, как только возможно. Вот ваш старый знакомец, - Трэдлс с торжеством кивнул в сторону цветочного горшка, стоявшего на подставке. - А вот столик с мраморной доской. Остальная мебель у нас, как вы видите, простая и удобная. Что касается столового серебра, то пока у нас есть чайная ложечка.
      - Ну, за этим дело не станет! - весело сказал я.
      - Вот именно! - подтвердил Трэдлс. - За этим дело не станет. Разумеется, у нас есть чайные ложечки, потому что надо же чем-нибудь размешивать чай... Но они из британского металла.
      - Серебро только ярче заблестит, когда оно появится, - сказал я.
      - Мы то же самое говорим! - воскликнул Трэдлс. - Знаете ли, дорогой мой Копперфилд, - тут Трэдлс снова понизил голос, - когда я выступил по иску об изъятии собственности в деле Джайпс versus Вигзелла - а это выступление сослужило мне большую службу, - я отправился в Девоншир и имел серьезный разговор с его преподобием Хоресом. Я напирал на тот факт, что мы с Софи... ох! уверяю вас, Копперфилд, это самая чудесная девушка на свете...
      - Нисколько не сомневаюсь! - подтвердил я.
      - О да! - отозвался Трэдлс. - Но, мне кажется, я отвлекся в сторону... Я упомянул о его преподобии Хоресе?
      - Вы сказали, что напирали на тот факт...
      - Правильно! Напирал на тот факт, что мы с Софи помолвлены уже очень давно и что Софи, с разрешения родителей, готова выйти замуж... - тут открытое лицо Трэдлса озарилось знакомой чистосердечной улыбкой, - за меня, каков я есть... короче говоря... с ложечками из британского металла. Превосходно! 3атем я попросил его преподобие Хореса, - какой это замечательный пастырь, дорогой Копперфилд, ему бы быть епископом или по крайней мере не жить в такой нужде! - попросил согласиться на наш брак, если я заработаю за год двести пятьдесят фунтов и смогу рассчитывать на такую же сумму в следующем году, а может быть, и на большую, а также если я смогу скромно обмеблировать квартирку вроде вот этой... Я взял на себя смелость сказать, что мы терпеливо ждали много лет и что такие любящие родители не должны препятствовать ей устроить свою жизнь только потому, что она крайне им нужна дома. Вы меня понимаете?
      - Конечно, не должны! - сказал я.
      - Очень рад, что вы так думаете, Копперфилд, потому что, мне кажется, в подобных случаях, - я не хочу ни в чем порицать его преподобие Хореса! родители, братья и прочие родственники бывают иногда слишком эгоистичны. Превосходно! Я сказал также, что от всей души хочу быть полезным его семейству и, если я пробью себе дорогу, а с ним что-нибудь случится... Я имею в виду его преподобие Хореса...
      - Понимаю, - сказал я.
      - ...или с миссис Крулер... то я с радостью заменю родителей его дочерям. Он отвечал в самых лестных для меня выражениях и обещал испросить согласие миссис Крулер. Но с ней им пришлось повозиться!.. Это перебросилось у нее с ног на грудь, а затем и на голову...
      - А что перебросилось? - спросил я.
      - Огорчение! - ответил с серьезным видом Трэдлс. - Вообще все чувства. Я уже как-то говорил, что она превосходнейшая женщина, но не может двигать ни руками, ни ногами. Любое волнение бросается ей на ноги. Но на этот раз оно бросилось и на грудь и на голову и, короче говоря, потрясло весь ее организм самым ужасным образом. Однако благодаря тщательному уходу они со всем этим справились, и вчера минуло полтора месяца, как мы поженились. Ох, Копперфилд! Вы не можете себе представить, каким я чувствовал себя чудовищем, когда все семейство рыдало и все падали в обморок! А миссис Крулер - та не могла даже видеть меня перед нашим отъездом... Не могла, знаете ли, мне простить, что я отнял у нее ее ребенка. Но она доброе существо и теперь уже может меня видеть. Сегодня утром, например, я получил от нее славное письмецо.
      - Короче говоря, мой милый друг, вы счастливы, как этого заслуживаете, - вставил я.
      - О! Вы ко мне пристрастны! - засмеялся Трэдлс. - Но, по правде говоря, мне можно позавидовать. Я работаю не покладая рук и без устали изучаю право. Встаю я каждый день в пять часов утра, но мне это нипочем. Днем я прячу девушек, а вечером мы веселимся. И, право же, меня огорчает, что во вторник накануне Михайлова дня они поедут домой. А вот и девушки! - Трэдлс заговорил громко. - Знакомьтесь: мистер Копперфилд, мисс Крулер... мисс Сара... мисс Луиза... Маргарет и Люси!
      Это был настоящий розарий; все они были здоровые и цветущие. И все они были хорошенькие, а мисс Кэрелайн - та была очень красива; но лицо у Софи было такое милое, доброе и заботливое, что, по моему мнению, мой друг сделал хороший выбор. Все мы уселись вокруг камина, а тем временем смышленый на вид подросток, - который, по-видимому, запыхался перед моим появлением оттого, что спешно доставал груду бумаг и устилал ими стол, - теперь убрал эти бумаги и поставил на стол чайную посуду. Потом он удалился, с шумом закрыв входную дверь. Миссис Трэдлс, спокойная и веселая, приготовила чай и, присев в уголке у камина, стала поджаривать на вилке гренки.
      Занимаясь этим делом, она рассказала, что виделась с Агнес. Для свадебного путешествия "Том" выбрал Кент и повез ее туда, и там она увиделась также и с бабушкой; обе они - и бабушка и Агнес - были вполне здоровы и говорили только обо мне. А что касается до "Тома", то он - она в этом уверена - думал обо мне все время, пока меня не было. "Том" был для нее авторитетом решительно во всех вопросах. "Том" явно был ее кумиром, и никакая сила не могла сбросить его с пьедестала; она верила в него нелоколебимо и всей душой, она перед ним благоговела.
      Почтительность, с которой они относились к Красавице, мне очень понравилась. Не знаю, было ли это разумно, но, во всяком случае, это было очаровательно и соответствовало их натуре. Если Трэдлс и сожалел временами о том, что у них еще нет серебряных чайных ложек, то, несомненно, в те мгновения, когда он передавал Красавице чашку с чаем. Что же касается до его милой и скромной жены, если она чем-нибудь и гордилась, то только тем, что сестра у нее - красавица. А та была чуть-чуть капризна и избалована, но и Трэдлс и его жена бесспорно признавали эти качества неотъемлемым ее даром. Пожалуй, они были бы очень довольны, родись они трудовыми пчелами, а она пчелиной маткой.
      Эта самоотверженность восхитила меня. Ничто не могло вызвать большего уважения к ним, чем готовность исполнять любые прихоти этих девушек, которыми они явно гордились. Раз десять в течение вечера свояченицы обращались к Трэдлсу, называя его "любовь моя"; то он должен был что-то принести, то что-то отнести, то что-то показать, то что-то найти... А без Софи они решительно ничего не могли делать. У одной растрепалась прическа, и только Софи могла привести ее в должный вид. Другая забыла какой-то мотив, и только Софи могла напеть его правильно. Третья пыталась вспомнить название какого-то местечка в Девоншире, и только Софи звала это название. Когда надо было писать письмо домой, это поручалось сделать Софи перед завтраком. Когда они вязали и у кого-то из них спустилась петля, только Софи могла исправить ошибку. Хозяйками квартиры были они, а Софи с Трэдлсом только и делали, что им угождали. Не знаю, много ли детей в свое время было на попечении Софи, но казалось, что нет на английском языке такой детской песенки, которую не знала бы Софи, и она пела их чистым, звонким голоском без конца, одну за другой (каждая сестра, не исключая и Красавицы, требовала пропеть свою любимую песенку), пела так, что совсем меня очаровала. А особенно приятно было видеть с какой нежностью и уважением, невзирая на свою требовательность, относились все сестры к Софи и Трэдлсу. Когда настало время мне уходить и Трэдлс собрался проводить меня до кофейни, право же, я никогда не видел, что еще на какую-нибудь упрямую шевелюру - да и вообще на какую бы то ни было шевелюру - пролился бы такой ливень поцелуев.
      Это была картина, о которой я вспоминал с удовольствием еще долго после того, как возвратился к себе, пожелав Трэдлсу спокойной ночи. Если бы в этой квартирке под самой крышей увядшего Грейс-Инна выросли тысячи роз, они не могли бы ее так украсить, как это семейство. Девушки из Девоншира, очутившиеся в гуще адвокатских контор и лавок с сухими юридическими книгами, чай с гренками и детские песенки и тут же это мрачное царство - пергаменты, красная тесьма, пыльные облатки для запечатывания писем, сандарак, бутылки чернил, судебные дела, векселя, сборники законов, прошения, заявления, счета; все это показалось мне почти таким же неправдоподобным, как если бы мне приснилось, что прославленное семейство султана попало в список адвокатов и появилось в Грейс-Инн-Холле вместе с говорящей птицей, поющим деревом и золотой водой. И тем не менее, распростившись с Трэдлсом и вернувшись к себе в кофейню, я перестал бояться за его будущее. Все пойдет на лад, думал я, вопреки всем старшим слугам в гостиницах Англии.
      Я уселся перед камином в общем зале кофейни, чтобы подумать о Трэдлсе, но мало-помалу перешел от размышлений о его счастье к созерцанию горящих углей и, следя за бесконечными их превращениями, стал думать о превратностях и утратах моей жизни. За эти три года, что я не был в Англии, мне не приходилось видеть уголь в камине, но дров в камине я видел немало, и сколько раз седой пепел, в который они рассыпались, и неровные кучки золы напоминали мне о моих несбывшихся надеждах!
      И теперь я думал о прошлом, думал с грустью, но без горечи. Не теряя бодрости, я мог теперь думать и о будущем. Домашнего очага у меня не было. Той, кто могла бы меня полюбить, я внушил, что она мне сестра. Когда-нибудь она выйдет замуж, и кто-то другой станет притязать на ее нежность, а она даже не узнает о том, что я люблю ее. За свое безрассудство я должен нести расплату, и это справедливо. Что посеешь, то и пожнешь.
      Я думал об этом, но думал и о том, смогу ли заставить свое сердце быть покорным, смогу ли вынести испытание и довольствоваться тем местом у ее домашнего очага, какое она занимала у моего... И вдруг передо мной возникло одно лицо, оно возникло, казалось, прямо из пламени и связано было с ранними моими воспоминаниями.
      В противоположном углу зала сидел, погрузившись в чтение газеты, маленький доктор Чиллип, который оказал мне такую услугу в первой главе этого повествования. Теперь он был уже изрядно стар, но на этом робком, кротком, тихом человечке годы мало отразились, и я подумал, что точь-в-точь таким он мог казаться и тогда, когда сидел у нас в гостиной и ждал моего появления на свет.
      Мистер Чиллип уехал из Бландерстона лет шесть-семь назад, и с той поры я его не видел. Склонив голову набок, он мирно читал газету, а рядом с ним стояла рюмка подогретого хереса с пряностями. Он держал себя так застенчиво, что, казалось, читая газету, просил ее простить ему эту дерзость.
      Я подошел к нему и сказал:
      - Как поживаете, мистер Чиллип?
      Неожиданное обращение незнакомца крайне его смутило, и он ответил, как всегда, медленно:
      - Благодарю вас, сэр. А вы как? Надеюсь, хорошо?
      - Вы меня не узнаете? - спросил я.
      - Не узнаю, - повторил мистер Чиллип с улыбкой, внимательно всматриваясь в меня. - Ваше лицо кажется мне знакомым, сэр, но я действительно не могу припомнить вашей фамилии.
      - А ведь вы знали ее еще до той поры, как я сам ее узнал.
      - Да что вы, сэр! Возможно, что я был при исполнении своих обязанностей, когда вы, сэр...
      - Вот именно, - сказал я.
      - Боже мой! - воскликнул мистер Чиллип. - Но, должно быть, вы очень с той поры изменились, сэр?
      - Вполне возможно, - согласился я.
      - Но тогда простите меня, если я возьму на себя смелость и попрошу вас назвать вашу фамилию.
      Когда я назвал себя, он взволновался не на шутку. Он даже потряс мне руку, что являлось для него очень бурным проявлением чувств, так как обычно он подавал свою тепловатую руку лопаточкой, выдвигая на дюйм-два от бедра, и крайне смущался, если кто-нибудь ее сжимал. Даже теперь, высвободив руку, он мгновенно засунул ее в карман, словно у него на душе полегчало, когда она оказалась в полной безопасности.
      - Боже ты мой! Так вы - мистер Копперфилд! - склонив голову набок и разглядывая меня, сказал мистер Чиллип. - Простите, сэр, но, мне кажется, я вас узнаю, если осмелюсь рассмотреть вас внимательно. Вы очень похожи на вашего покойного отца, сэр.
      - Я не имел счастья видеть своего отца, - сказал я.
      - Совершенно верно, сэр, - мягко подтвердил мистер Чиллип. - Это большое горе. А мы, сэр, в нашем краю тоже прослышали о вашей славе, - тут мистер Чиллип снова покачал головой и, постучав себя пальцем по лбу, добавил: - Здесь у вас должно быть сильное возбуждение. Ваши занятия должны вас очень утомлять, сэр.
      - А где вы сейчас живете? - спросил я, усаживаясь рядом с ним.
      - Живу я, сэр, в нескольких милях от Бери-Сент-Эдмундс, - ответил мистер Чиллип. - Отец моей супруги оставил ей по завещанию в тех местах небольшую недвижимость, а я купил там практику. Смею надеяться, вам будет приятно узнать, что мои дела идут хорошо. Моя дочь, сэр, очень выросла, мистер Чиллип снова слегка потряс головой. - Только на прошлой неделе, сэр, ее матушка выпустила на ее платьях две складки. Вот как идет время, сэр!
      После такого заключения человечек поднес к своим устам рюмку, но она была пуста, и я предложил выпить еще по рюмке.
      - Правду говоря, сэр, - медленно сказал мистер Чиллип, - обычно я выпиваю одну, но на этот раз не могу отказать себе в удовольствии побеседовать с вами. Кажется, будто только вчера я лечил вас, когда вы болели корью. Вы чудесно перенесли ее, сэр!
      Я поблагодарил его за комплимент и заказал негуса *, который скоро подали.
      - Какая невоздержность! - сказал мистер Чиллип, размешивая напиток. Но ничего не поделаешь, такой непредвиденный случай. У вас есть дети, сэр?
      Я покачал головой.
      - Я слышал о вашей утрате, сэр. Узнал от сестры вашего отчима. Не правда ли, очень решительный у нее характер, сэр?
      - Весьма решительный. Где вы ее встречали, мистер Чиллип?
      - Вы разве не знаете, сэр, что ваш отчим снова проживает по соседству со мной? - кротко улыбаясь, спросил мистер Чиллип.
      - Не знаю.
      - Да, он проживает по соседству со мной. Женился на молодой леди из тех краев, у нее, бедняжки, там небольшая недвижимость... А как ваша голова, сэр? Вам не кажется, что вы ее утомили? - Тут мистер Чиллип поглядел на меня с большим любопытством.
      Этот вопрос я оставил без ответа и вернулся к Мэрдстонам.
      - Я знал, что он снова женился. Вы у них лечите? - спросил я.
      - Не постоянно. Но иногда меня приглашают, - ответил он. - Шишка твердости, сэр, очень развита у мистера Мэрдстона и его сестры.
      Я ответил таким выразительным взглядом, что этот взгляд, вкупе с рюмкой негуса, вселил в мистера Чиллипа смелость, и он потряс головой несколько раз подряд, а потом в раздумье воскликнул:
      - Боже ты мой! Как далеки те времена, мистер Копперфилд!
      - А брат с сестрой живут все так же? - спросил я.
      - Врач, сэр, близко соприкасается с каждым семейством и должен слышать и видеть только то, что имеет отношение к его профессии. Скажу одно: они люди очень жесткие, сэр, и для этой жизни и для грядущей.
      - В жизни грядущей все будет в порядке и без их содействия, а вот как они себя ведут в этой жизни? - сказал я.
      Мистер Чиллип покачал головой, помешал негус и отхлебнул из рюмки.
      - Это очень милая женщина, сэр, - сказал он, и в тоне его было сострадание.
      - Теперешняя миссис Мэрдстон?
      - Очень милая женщина, сэр, исключительно приятная. По мнению миссис Чиллип, характер у нее совсем изменился после ее замужества, и теперь меланхолия довела ее до помешательства. А ведь леди очень наблюдательны, сэр, - пугливо закончил мистер Чиллип.
      - Должно быть, они хотели ее сломать и подогнать под свою гнусную мерку, помоги ей бог! - сказал я. - И так оно и случилось.
      - Раньше были крупные ссоры, сэр, могу вас уверить, - сказал мистер Чиллип. - Но теперь она превратилась в тень. Осмелюсь сказать вам по секрету, сэр, что, когда ему на помощь пришла сестра, в их руках она стала почти слабоумной.
      Я сказал, что вполне этому верю.
      - Скажу без колебаний, но, конечно, между нами, сэр, - тут мистер Чиллип для смелости подкрепился глотком негуса, - что они уморили ее мать... а их тиранство, мрачность и преследования привели к тому, что она сделалась почти слабоумной. До замужества, сэр, это была жизнерадостная девушка, но их мрачность и суровость ее погубили. Они обращаются с ней скорей как надсмотрщики, а не как муж и золовка. Это сказала мне на прошлой неделе миссис Чиллип. И могу вас уверить, сэр, - леди очень наблюдательны. А миссис Чиллип в особенности.
      - И он все еще и все так же мрачно заявляет о своей... религиозности?.. Мне стыдно употреблять это слово в применении к нему... - сказал я.
      - Вы точно подслушали, сэр, одно из самых удивительных замечаний миссис Чиллип! - сказал мистер Чиллип, у которого веки стали красными от добавочной порции горячительного напитка. - Миссис Чиллип, - продолжал он спокойно и медленно, как всегда, - поразила меня: она сказала, что мистер Мэрдстон превозносит себя и считает божеством. Когда миссис Чиллип об этом рассказала, уверяю вас, сэр, я еле удержался на ногах. О, леди очень наблюдательны, сэр!
      - Интуиция, - заметил я к крайнему его восхищению.
      - Как я рад, что вы разделяете мое мнение, сэр! - сказал он. - Уверяю вас, я не часто решаюсь выразить свое мнение по вопросам, которые не связаны с медициной. Мистер Мэрдстон иногда произносит речи публично, и говорят... словом, таково мнение миссис Чиллип... что чем больше он тиранит свою жену, тем более жесток в своих религиозных наставлениях.
      - Мне кажется, миссис Чиллип совершенно права, - заметил я.
      - Миссис Чиллип даже утверждает, - продолжал кротчайший человечек, ободренный моим замечанием, - что для подобных людей убеждения, которые они ложно именуют религиозными, - только повод для того, чтобы проявить свою угрюмость и высокомерие. И знаете, сэр, я должен сказать, - тут мистер Чиллип снова кротко склонил голову набок, - что в Новом завете я не нашел оправданий для мистера и мисс Мэрдстон.
      - И я никогда не находил, - заметил я.
      - Надо сказать, - продолжал мистер Чиллип, - что их очень не любят. А так как они не стесняются предрекать всем, кто их не любит, вечную гибель, то в наших краях многие осуждены на гибель. Но, как говорит миссис Чиллип, наказание не миновало их самих, потому что их взгляд обращен внутрь и они питаются своими собственными сердцами, а их сердца - плохая пища. Однако разрешите, сэр, вернуться к вашему мозгу. Не слишком ли вы возбуждаете ваш мозг, сэр?
      Мозг самого мистера Чиллипа был достаточно возбужден под влиянием негуса, и мне было нетрудно отвлечь его внимание от этой темы и направить на собственные его дела. В течение получаса он охотно говорил о них, сообщив, между прочим, как он попал в кофейню в Грейс-Инне: в качестве врача-эксперта ему предстояло дать показания комиссии, исследующей умственное состояние больного, который помешался вследствие злоупотребления спиртными напитками.
      - Уверяю вас, сэр, я очень волнуюсь в таких случаях, - сказал он. - Я не могу выносить, сэр, когда на меня... как это говорится... наседают. Я тогда теряю мужество. Знаете ли, я не сразу пришел в себя после встречи с этой грозной леди в ту ночь, когда вы появились на свет, мистер Копперфилд!
      Я сообщил ему, что завтра рано утром отправляюсь к бабушке - этому самому дракону той памятной ночи - и что она превосходнейшая женщина и сердце у нее добрейшее, в чем он мог бы легко убедиться, если бы знал ее лучше. Одна только возможность встретить ее снова привела его в ужас. С бледной улыбкой он сказал:
      - Да что вы говорите, сэр! Правда?
      И почти тотчас же потребовал свечу, чтобы идти спать, словно нигде не чувствовал себя в безопасности. Он не пошатывался, выпив свой негус, но все же, мне кажется, его пульс, - такой спокойный, бился на два-три удара в минуту быстрее, чем все эти годы после той ночи, когда бабушка в припадке разочарования хлопнула его по голове своей шляпкой.
      Я очень устал и тоже пошел спать около полуночи. На следующий день я отправился в карете в Дувр и ворвался целым и невредимым в знакомую гостиную бабушки, где она сидела за чаем (теперь она носила очки). Со слезами радости и с распростертыми объятиями встретили меня она, мистер Дик и милая старая Пегготи, занимавшая пост домоправительницы. Бабушка очень позабавилась, когда, успокоившись, я рассказал ей о своей встрече с мистером Чиллипом, который сохранил о ней такие ужасные воспоминания. И Пегготи и ей было что рассказать мне о втором муже моей бедной матери и об этой "женщине-убийце, которая приходится ему сестрой". Думаю, никакие пытки не могли бы заставить бабушку назвать мисс Мэрдстон по имени или по фамилии, да и вообще как-нибудь иначе.
      ГЛАВА LX
      Агнес
      Мы остались с бабушкой вдвоем и проговорили до глубокой ночи. Я узнал о том, что эмигранты пишут домой бодрые, обнадеживающие письма, а мистер Микобер уже несколько раз присылал небольшие суммы денег в счет погашения тех "денежных обязательств", к которым он относился весьма по-деловому, "как подобает мужчинам"; о том, что Дженет, снова вернувшись к бабушке, когда та возвратилась в Дувр, окончательно отреклась от своей неприязни к мужскому полу и вышла замуж за преуспевающего хозяина таверны, да и сама бабушка окончательно отвергла свой замечательный принцип, приняв деятельное участие в свадебных хлопотах и увенчав церемонию бракосочетания своим присутствием. Таковы были некоторые темы нашей беседы - кое о чем я уже знал из ее писем. Разумеется, говорили и о мистере Дике. По словам бабушки, он неустанно переписывает все, что попадается ему под руку, причем, занимаясь этим делом, держит короля Карла Первого на почтительном расстоянии; видеть его счастливым и на свободе, а не влачащим жалкую жизнь под замком - великая для нее радость, говорила бабушка, добавляя (это заключение она преподносила как новинку), что только она знает настоящую цену этому человеку.
      - А когда, Трот, ты отправляешься в Кентербери? - спросила бабушка, сидя, как обычно, перед камином и ласково поглаживая меня по руке.
      - Если вы не поедете со мной, я возьму верховую лошадь и отправлюсь завтра утром, - ответил я.
      - Не поеду, - отчеканила в своей излюбленной лаконичной форме бабушка. - Я останусь.
      Тогда я сказал, что поеду один. Проезжая через Кентербери, я бы непременно там задержался, если бы мне предстояла встреча не с бабушкой, а с кем-нибудь другим.
      Она была тронута, но ответила:
      - Ну вот еще, Трот! Мои старые кости могли бы подождать до завтра.
      И она нежно погладила мою руку, а я сидел у камина и в раздумье глядел на огонь.
      В раздумье... Ибо как только я очутился близко от Агнес, в моей душе пробудились старые, знакомые сожаления. Сожаления, быть может смягченные, ибо они учили меня тому, чего я не постиг в пору моей юности, но все же сожаления. Казалось, я снова слышу слова бабушки: "О Трот! Слепец, слепец, слепец!" Теперь я понимал их лучше.
      Некоторое время мы молчали. Подняв глаза, я увидел, что она пристально на меня глядит. Быть может, она угадала ход моих мыслей; теперь это было легче, чем в ту пору, когда я был так своеволен.
      - Ее отец стал седым стариком, но он куда лучше, чем был раньше, прямо заново родился, - сказала бабушка. - Теперь он не измеряет все людские горести и радости своей жалкой меркой. Поверь мне, дитя мое, надо сперва все очень приуменьшить, прежде чем измерять такой меркой.
      - Это верно, - согласился я.
      - А она все такая же, как была, добрая, милая, ласковая, все так же думает только о других, - продолжала бабушка. - Если бы я могла сказать о ней еще лучше, я сказала бы, Трот.
      В ее устах это была высшая похвала. А для меня эти слова прозвучали как самый тяжелый укор. О, как я сбился когда-то с пути!
      - Если она воспитает своих маленьких учениц так, чтобы они стали похожи на нее, значит, благодарение богу, она недаром живет на свете, - сказала бабушка, и на глазах ее показались слезы. - Приносить пользу - это счастье. Так она сказала однажды. Как же ей не быть счастливой?
      - Есть ли у Агнес...
      Я скорее подумал вслух, чем вымолвил эти слова,
      - Ну-ну! Что? - отрывисто спросила бабушка.
      - Претендент на ее руку? - сказал я.
      - Да их целый десяток! - с гордостью воскликнула бабушка. - Она могла бы двадцать раз выйти замуж, мой дорогой, с тех пор как ты уехал!
      - В этом я не сомневался. Нисколько не сомневался. Но есть ли среди них тот, кто был бы достойным ее? Другого Агнес не смогла бы полюбить.
      Подперев подбородок рукой, бабушка некоторое время о чем-то думала. Потом медленно подняла на меня глаза и сказала: