Холодный дом (главы XXXI-LXVII)

      Когда мистер Бегнет садится на свое обычное место, стрелки часов приближаются к половине пятого; а когда они отмечают ровно половину, мистер Бегнет объявляет:
      - Джордж! Точно. По-военному.
      Действительно, это пришел Джордж, и он горячо поздравляет "старуху" (которую целует по случаю торжественного дня), детей и мистера Бегнета.
      - Всех поздравляю! - говорит мистер Джордж.
      - Джордж, старый друг! - восклицает миссис Бегнет, глядя на него с любопытством. - Что с вами стряслось?
      - Что со мной стряслось?
      - Ну да! Вы какой-то бледный, Джордж, - бледней, чем всегда, да и вид у вас совсем расстроенный. Правда, Дуб?
      - Джордж, - говорит мистер Бегнет. - Скажи старухе. Что случилось?
      - Я не знал, что я бледный, - говорит кавалерист, проводя рукой по лбу, - не знал и что лицо у меня расстроенное; если так, извините. Но сказать вам правду, тот мальчик, которого поместили у меня, умер вчера днем, и это меня очень огорчило, вроде как обухом по голове ударило.
      - Бедняжка! - отзывается миссис Бегнет с материнским состраданием. Неужели умер? Ах ты господи!
      - Я про это не хотел говорить - не подходящий предмет для разговора в день рождения, но ведь я не успел присесть, как вы уже выпытали у меня эту новость. А не то я бы сразу развеселился, - объясняет кавалерист, заставляя себя говорить более оживленным тоном, - но такая уж вы, миссис Бегнет, все-то у вас мигом.
      - Правильно, - соглашается мистер Бегнет. - Старуха. У нее и впрямь все мигом... Чисто порох.
      - И больше того - она виновница нынешнего торжества, так что мы должны ее занимать! - восклицает мистер Джордж. - Вот поглядите, какую брошечку я принес. Вещица, конечно, пустяковая, так просто - на память. А больше в ней ничего хорошего нет, миссис Бегнет.
      Мистер Джордж вынимает свой подарок, и младшие члены семейства встречают его восторженными прыжками и хлопаньем в ладоши, а мистер Бегнет благоговейным восхищением.
      - Старуха! - говорит мистер Бегнет. - Скажи ему мое мнение о ней.
      - Чудо как хороша, Джордж! - восклицает миссис Бегнет. - Такой красивой вещи я в жизни не видывала!
      - Прекрасно, - соглашается мистер Бегнет. - Мое мнение!
      - Она такая хорошенькая, Джордж, - говорит миссис Бегнет, вытянув руку, в которой держит подарок, и поворачивая брошку во все стороны, - что для меня она слишком уж красива!
      - Плохо! - возражает мистер Бегнет. - Не мое мнение!
      - Но так ли, этак ли, спасибо вам сто тысяч раз, старый друг, - говорит миссис Бегнет, протянув руку Джорджу, и глаза ее блестят от удовольствия, и хоть я иной раз и обходилась с вами как сварливая солдатка, Джордж, на самом-то деле мы с вами такие закадычные друзья, каких во всем свете не сыщешь. А теперь, если хотите, Джордж, сами приколите ее на счастье.
      Дети теснятся вокруг, желая лучше видеть, как Джордж прикалывает к лифу миссис Бегнет свой подарок, а мистер Бегнет смотрит поверх головы Вулиджа, чтобы тоже увидеть это, - смотрит с таким деревянно-степенным и в то же время ребячески-милым интересом, что миссис Бегнет не может удержаться от легкого смеха и говорит:
      - Ах, Дуб, Дуб, вот уж бесценный старикан!
      Но кавалеристу не удается приколоть брошь. Рука его дрожит, он волнуется и роняет свой подарок.
      - Ну и ну! - говорит он, подхватив его на лету и озираясь по сторонам. - До того расстроился, что не могу справиться с таким пустяком!
      Миссис Бегнет, придя к заключению, что для подобного случая нет лучшего лекарства, чем трубка, мигом сама прикалывает брошку и, усадив кавалериста в его привычном уютном уголке, приносит мужчинам трубки.
      - Если и трубка вас не подбодрит, Джордж, - говорит она, - посмотрите разок-другой вот сюда - на свой подарочек, а уж оба-то средства вместе обязательно подействуют.
      - Да вас и одной хватит, чтобы меня подбодрить, - отзывается Джордж, я это прекрасно знаю, миссис Бегнет... Ну, теперь расскажу вам, почему да отчего у меня столько огорчений накопилось. Возьмите хоть этого несчастного мальчишку. Невесело было видеть, как он умирает, зная, что ничем ему не поможешь.
      - Что вы говорите, Джордж? Вы же помогли ему. Вы его приютили.
      - Да, этим я ему помог, но ведь это пустяк. Я хочу сказать, миссис Бегнет, что он умирал, так ничему и не научившись, - только и умел, что отличать правую руку от левой. Ну, а тут уж помогать было поздно.
      - Ах, бедняжка! - восклицает миссис Бегнет.
      - И вот, - продолжает кавалерист, все еще не зажигая трубки и проводя тяжелой рукой по волосам, - тут невольно приходит на память Гридли. С ним тоже вышло плохо, хоть и по-другому. Так что оба они сливаются в твоих мыслях с бессердечным старым негодяем, что преследовал их обоих. А как подумаешь об этом ржавом карабине, что торчит в своем углу, такой жесткий, бесчувственный, равнодушный ко всему на свете, так прямо дрожь пробирает и кровь горит в жилах, уверяю вас.
      - Мой вам совет, - говорит миссис Бегнет, - зажгите-ка вы трубочку, и пусть у вас горит она, а не кровь. Так-то лучше будет - и спокойней, и уютней, да и для здоровья полезней.
      - Правильно, - соглашается кавалерист, - так я и сделаю.
      Да, так он и делает, правда не утратив своей негодующей серьезности, которая производит сильное впечатление на юных Бегнетов и даже побуждает мистера Бегнета ненадолго отложить церемонию тоста за здоровье миссис Бегнет - тоста, который Бегнет в такие дни всегда провозглашает сам, произнося речь, образцовую по сжатости. Но молодые девицы уже составили напиток, который мистер Бегнет привык называть "смесью", а трубка Джорджа уже рдеет, поэтому мистер Бегнет, наконец, считает своим долгом произнести главный тост праздничного вечера. Он обращается к собравшемуся обществу в следующих выражениях:
      - Джордж. Вулидж. Квебек, Мальта. Сегодня день ее рождения. Сделайте хоть целый дневной переход. Другой такой не найдете. Пьем за ее здоровье!
      Все с энтузиазмом выпили, и миссис Бегнет произносит благодарственную речь, еще более краткую. Этот перл красноречия сводится к четырем словам: "А я за ваше!", причем "старуха" сопровождает его кивком в сторону каждого из присутствующих поочередно и умеренным глотком "смеси". Но на сей раз она заключает церемонию неожиданным восклицанием: "Кто-то пришел!"
      Кто-то действительно пришел, - к великому удивлению маленького общества, - и уже заглянул в дверь. Это человек с острыми глазами, живой, проницательный, и он сразу ловит все устремленные на него взгляды, каждый в отдельности и все вместе, с такой ловкостью, которая обличает в нем незаурядного человека.
      - Джордж, - говорит он с легким поклоном, - как вы себя чувствуете?
      - Э, да это Баккет! - восклицает мистер Джордж.
      - Он самый, - отзывается Баккет, войдя и закрыв за собой дверь. - А я, знаете ли, проходил тут по улице и случайно остановился взглянуть на музыкальные инструменты в витрине, - одному моему приятелю нужна подержанная виолончель с хорошим звуком - гляжу, целая компания веселится, и показалось мне, будто в углу сидите вы; так и есть - не ошибся. Ну, Джордж, как делишки? Идут довольно гладко? А ваши, тетушка? А ваши, хозяин? Бог мой! восклицает мистер Баккет, раскрыв объятия, - да тут и деточки имеются! Только подсуньте мне малыша, и можете сделать со мной все что угодно. Ну-ка, поцелуйте-ка меня, крошечки вы мои! Незачем и спрашивать, кто ваши родители. В жизни не видывал такого сходства!
      Завоевав всеобщее расположение, мистер Баккет садится рядом с мистером Джорджем и усаживает к себе на колени Квебек и Мальту.
      - Ах вы мои прелестные милашки, - говорит мистер Банкет, - поцелуйте-ка меня еще разок; а больше мне ничего не нужно. Господь с вами, до чего ж у вас здоровый вид! А по скольку лет вашим девочкам, тетушка? Одной восемь, а другой десять, я так думаю.
      - Вы почти угадали, сэр, - говорит миссис Бегнет.
      - Я всегда угадываю, - отвечает мистер Баккет, - потому что до смерти люблю ребят. У одного моего приятеля девятнадцать человек детей, тетушка, и все от одной матери, а сама она до сих пор свежая и румяная, как Заря. Не такая красавица, как вы, но вроде вас, могу поклясться! А это как называется, душечка? - продолжает мистер Баккет, ущипнув Мальту за щечку. Это персик, вот что это такое. Ну что за девочка! А как насчет твоего папы? Как думаешь, милочка, удастся папе подыскать подержанную виолончель с хорошим звуком для приятеля мистера Баккета? Моя фамилия Баккет. Смешная, правда? *
      Эти любезные речи окончательно завоевывают сердца всего семейства. Миссис Бегнет, позабыв, какой сегодня день, своими руками набивает трубку, потом наливает стакан мистеру Баккету и радушно потчует его. Такого приятного человека она с радостью приняла бы когда угодно и говорит ему, что особенно рада видеть его сегодня вечером, потому что он друг Джорджа, а Джордж нынче прямо сам не свой - чем-то расстроен.
      - Сам не свой? Расстроен? - восклицает мистер Баккет. - Что вы говорите! А в чем дело, Джордж? Ни за что не поверю, что вы расстроены. С чего бы вам расстраиваться? Впрочем, может, вас что-нибудь волнует, а?
      - Ничего особенного, - отвечает Джордж.
      - И я думаю, что нет, - поддакивает мистер Баккет. - Ну, что вас может волновать, а? Разве этих малюточек что-нибудь волнует, а? Понятно, нет; зато они сами скоро будут волновать каких-нибудь молодых людей и уж, конечно, приведут их в расстройство чувств. Я не очень-то хороший пророк, но это я вам предсказываю, тетушка.
      Миссис Бегнет, совершенно плененная, выражает надежду, что у мистера Баккета есть дети.
      - В том-то и горе, тетушка! - говорит мистер Баккет. - Вы не поверите: нет у меня детей. Жена да жилица - вот и вся моя семья. Миссис Баккет не меньше меня любит ребят и так же хотела бы иметь своих, но... нету. Так вот все и получается в жизни. Мирские блага распределены не поровну, но роптать не надо. Какой у вас уютный дворик, тетушка! Из этого дворика есть выход, а?
      Из дворика выхода нет.
      - Неужели нет? - переспрашивает мистер Баккет. - А я думал, что есть. Очень мне нравится этот дворик - в жизни не видывал такого. Вы мне позволите его осмотреть? Благодарю вас. Нет, я вижу, выхода нет. Но какой это благоустроенный дворик!
      Обежав острым взглядом весь двор, мистер Баккет возвращается, садится в кресло рядом со своим другом, мистером Джорджем, и ласково хлопает мистера Джорджа не плечу.
      - Ну, а теперь как настроение, Джордж?
      - Теперь хорошее, - отвечает кавалерист.
      - Вот это в вашем духе! - одобряет мистер Баккет. - Да и с чего ему быть плохим? Мужчина с вашей прекрасной фигурой и здоровьем не имеет права расстраиваться... Скажите вы, тетушка, ну можно ли расстраиваться, когда у тебя такая широкая грудь?.. И ведь вас, конечно, ничто не волнует, Джордж; да и что может вас волновать?
      Что-то уж очень настойчиво твердя одно и то же, несмотря на свои выдающиеся и многоразличные способности по части светского разговора, мистер Баккет два-три раза повторяет последнюю фразу, обращаясь к трубке, которую зажигает, как бы прислушиваясь к чему-то, с особенным, ему одному свойственным выражением лица. Но вскоре солнце его общительности приходит в себя после своего краткого затмения и вновь начинает сиять.
      - А это ваш братец, душечки? - говорит мистер Баккет, обращаясь к Мальте и Квебек за информацией насчет юного Вулиджа. - И очень милый братец... конечно, только единокровный брат. Он уже в таком возрасте, что не может быть вашим сыном, тетушка.
      - Во всяком случае, я могу удостоверить, что мать его не какая-то другая женщина, - со смехом возражает миссис Бегнет.
      - Да ну? Поразительно! А впрочем, он и вправду похож на вас - тут уж ничего не скажешь. Бог мой! Да он прямо вылитая мать! А вот лоб, знаете ли, - тут узнаешь отца!
      Зажмурив один глаз, мистер Баккет переводит глаза с отца на сына, а мистер Бегнет курит с невозмутимым удовлетворением.
      Миссис Бегнет пользуется удобным случаем сообщить гостю, что мальчик крестник Джорджа.
      - Крестник Джорджа? Да что вы! - подхватывает мистер Баккет с большим чувством. - Надо мне еще раз пожать руку крестнику Джорджа. Крестный и крестник делают честь один другому. А кем он у вас собирается быть, тетушка? У него есть способности к игре на каком-нибудь музыкальном инструменте?
      - Играет на флейте. Прекрасно, - внезапно вмешивается мистер Бегнет.
      - Вы не поверите, хозяин, когда я был мальчишкой, я сам играл на флейте, - говорит мистер Баккет, пораженный этим совпадением. - Не по-ученому, как наверняка играет он, а просто по слуху. Подумать только! "Британские гренадеры" - от этой песни у нас, англичан, кровь кипит! А ну-ка, сыграй нам "Британских гренадеров", юноша!
      Ничто не может сильнее польстить маленькому кружку, чем такая просьба, обращенная к юному Вулиджу, который немедленно достает свою флейту и начинает играть зажигательную мелодию, в то время как мистер Баккет, необычайно оживившись, отбивает такт и поет припев: "Британские грена-а-а-адеры!", ни разу его не пропустив. Короче говоря, он оказался столь музыкальным человеком, что мистер Бегнет даже вынимает трубку изо рта и выражает убеждение, что их новый знакомый - певец. Мистер Баккет, не отрицая этого обвинения, сознается, что когда-то действительно немножко пел, стремясь излить чувства, волновавшие его грудь, но отнюдь не имея самонадеянного намерения услаждать своих друзей, и все это он говорит так скромно, что его тут же просят спеть. Не желая отстать от других участников вечеринки, он поет им: "Поверьте, когда б эти милые юные чары" *. Эту песню, как он объясняет миссис Бегнет, он всегда считал своей самой мощной союзницей, так как она помогла ему завоевать сердце миссис Баккет в бытность ее девицей и уговорить ее пойти под венец, или, как выражается мистер Баккет, "прийти к финишу".
      Незнакомец оказался таким приятным и компанейским малым, так быстро сделался душой общества, что мистер Джордж, не выразивший большого удовольствия при встрече с ним, невольно начинает им гордиться. Он так любезен, у него столько разнообразных талантов, с ним чувствуешь себя так непринужденно, что положительно стоит познакомить его со своими друзьями. Выкурив еще одну трубку, мистер Бегнет уже так дорожит этим знакомством, что просит мистера Баккета оказать ему честь пожаловать к ним на следующий день рождения "старухи". А мистер Баккет испытывает величайшее уважение к семейству Бегнетов, особенно после того, как узнает, что сегодня празднуется день рождения хозяйки. Он пьет за здоровье миссис Бегнет с почти восторженной пылкостью; обещает прийти еще раз ровно через год, выражая более чем растроганную благодарность за приглашение; записывает для памяти знаменательную дату в свою большую черную записную книжку, стянутую ремешком, и выражает надежду, что миссис Баккет и миссис Бегнет еще до этого дня так подружатся, что сделаются как бы родными сестрами. Чего стоит общественная деятельность, говорит он, если у человека нет личных привязанностей? Правда, он сам, по мере своих скромных сил, общественный деятель, но не в этой области находит он счастье. Нет, счастье надо искать в благословенном кругу семьи.
      Все сегодня складывается так, что мистер Баккет, естественно, не должен забывать о друге, которому обязан столь многообещающим знакомством. И он не забывает. Он все время рядом с ним. О чем бы ни заходил разговор, он не сводит с друга нежного взора. Он решает посидеть еще немного, чтобы идти домой вместе с ним. Он интересуется даже сапогами своего друга и внимательно их рассматривает, пока мистер Джордж, положив ногу на ногу, курит у камина.
      Наконец мистер Джордж встает, собираясь уходить. В тот же миг встает и мистер Баккет, движимый тайным тяготением к обществу друга. Он в последний раз восторгается детьми и вспоминает о поручении своего приятеля, который сейчас в отъезде.
      - Так как же насчет подержанной виолончели, хозяин... можете вы подыскать мне что-нибудь в этом роде?
      - Да хоть десяток, - отвечает мистер Бегнет.
      - Очень вам признателен, - говорит мистер Баккет, крепко пожимая ему руку. - "Друга познаешь в нужде" - вот вы и есть такой друг. С хорошим звуком, заметьте! Мой приятель настоящий музыкант. Черт его побери, - пилит Моцарта и Генделя и прочих знаменитостей, как великий мастер своего дела. И вам не к чему, - добавляет мистер Банкет задушевным и доверительным тоном, вам не к чему скромничать, хозяин, - назначать слишком дешевую цену. Я не хочу, конечно, чтобы мой приятель переплачивал, но вы должны получить приличную комиссию и вознаграждение за потерю времени. Это только справедливо. Каждый человек должен жить, и пусть живет.
      Мистер Бегнет делает движение головой в сторону "старухи", как бы желая сказать, что новый знакомый прямо драгоценная находка.
      - А что, если мне заглянуть к вам завтра, ну хоть, скажем, в половине одиннадцатого? Вы уже сможете назвать мне цены нескольких виолончелей с хорошим звуком? - осведомляется мистер Баккет.
      Чего легче! Мистер и миссис Бегнет берутся узнать нужные сведения и даже предлагают друг другу собрать в своей лавке небольшую коллекцию виолончелей, чтобы покупатель мог с ними ознакомиться.
      - Благодарю вас, - говорит мистер Баккет, - благодарю вас. До свидания, тетушка. До свидания, хозяин! До свидания, душечки. Очень вам признателен за один из приятнейших вечеров, какие я только проводил в жизни!
      Нет, это они очень признательны ему за удовольствие, полученное в его обществе; так что и гость и хозяева расстаются, обменявшись самыми добрыми пожеланиями.
      - Ну, Джордж, старый друг, - говорит мистер Баккет, подхватив кавалериста под руку у выхода из лавки, - пойдемте!
      Они идут по уличке, а Бегнеты ненадолго задерживаются на пороге, глядя им вслед, и миссис Бегнет говорит достойному Дубу, что мистер Баккет "так и льнет к Джорджу - должно быть, души в нем не чает".
      Соседние улицы узки и плохо вымощены; шагать по ним под руку не совсем удобно, и мистер Джордж вскоре предлагает спутнику идти порознь. Но мистер Баккет не в силах расстаться с другом и отвечает:
      - Подождите минутку, Джордж. Дайте мне сперва поговорить с вами.
      И он немедленно тащит Джорджа в какую-то харчевню, ведет его в отдельную комнату, закрывает дверь и, став к ней спиной, смотрит Джорджу прямо в лицо.
      - Слушайте, Джордж, - начинает мистер Баккет, - дружба дружбой, а служба службой. Я всегда стараюсь но мере сил, чтобы они не сталкивались одна с другой. Нынче вечером я пытался сделать все по-хорошему; судите сами, удалось мне это или нет. Можете считать себя под арестом, Джордж.
      - Под арестом? За что? - спрашивает кавалерист, как громом пораженный.
      - Слушайте, Джордж, - говорит мистер Баккет, стараясь внушить кавалеристу разумное отношение ко всему происходящему, и для большей убедительности тычет в его сторону толстым указательным пальцем, - как вам отлично известно, долг - это одно, а дружеская болтовня - совершенно другое. Мой долг официально предупредить вас, что "всякое суждение, которое вы произнесете, может быть обращено против вас". Поэтому, Джордж, будьте осторожней, не говорите лишнего. Вы случайно не слышали об одном убийстве?
      - О каком убийстве?
      - Слушайте, Джордж, - говорит мистер Баккет, назидательно двигая указательным пальцем, - запомните, что я вам сказал. Я вас ни о чем не расспрашиваю. Сегодня вечером вы были расстроены. Так вот, вы случайно не слышали об одном убийстве?
      - Нет. А где произошло убийство?
      - Слушайте, Джордж, - говорит мистер Баккет, - смотрите не выдайте сами себя. Сейчас скажу, почему я за вами пришел. На Линкольновых полях произошло убийство... убили одного джентльмена, некоего Талкингхорна. Застрелили вчера вечером. Потому-то я и пришел за вами.
      Кавалерист опускается в кресло, которое стоит сзади него, и на лбу его выступают крупные капли пота, а по лицу разливается мертвенная бледность.
      - Баккет! Полно! Быть не может, чтобы мистера Талкингхорна убили и вы заподозрили меня!
      - Джордж, - отвечает мистер Баккет, беспрерывно двигая указательным пальцем, - это не только может быть, но так оно и есть. Преступление было совершено вчера в десять часов вечера. Вы, конечно, знаете, где вы были вчера в десять часов вечера и, надо думать, сможете представить доказательства - где именно.
      - Вчера вечером! Вчера вечером! - повторяет кавалерист в раздумье. И вдруг его осеняет: - Господи, да ведь вчера вечером я был там!
      - Я это знал, Джордж, - отзывается мистер Баккет очень непринужденно. Я это знал. А также - что вы там бывали частенько. Люди видели, как вы околачивались в конторе Талкингхорна, не раз слыхали, как вы препирались с ним, и может быть - наверное я этого не говорю, заметьте себе, - но, может быть, слышали, как он вас называл злонамеренным, преступным, опасным субъектом.
      Кавалерист открывает рот, словно хочет подтвердить все это, но не в силах вымолвить ни слова.
      - Слушайте, Джордж, - продолжает мистер Баккет, положив шляпу на стол с таким деловым видом, словно он не сыщик, арестовавший заподозренного, а какой-нибудь драпировщик, который пришел к заказчику, - я хочу, да и весь вечер хотел, - чтобы все у нас с вами обошлось по-хорошему. Скажу вам откровенно, что сэр Лестер Дедлок, баронет, обещал награду в сто гиней за поимку убийцы. Мы с вами всегда были в хороших отношениях, но по долгу службы я обязан вас арестовать, и если кто-то должен заработать эти сто гиней, не все ли равно, я их заработаю или кто другой. Итак, вы, надо думать, поняли, что я должен вас забрать, и будь я проклят, если не заберу. Придется мне звать на подмогу, или обойдемся без этого?
      Мистер Джордж уже пришел в себя и стал навытяжку, как солдат.
      - Пойдемте, - говорит он. - Я готов.
      - Джордж, - продолжает мистер Баккет, - подождите минутку! - и все с тем же деловым видом, словно сам он - драпировщик, а кавалерист - окно, на которое нужно повесить драпировки, вытаскивает из кармана наручники. Обвинение тяжкое, Джордж; я обязан их надеть.
      Кавалерист, вспыхнув от гнева, колеблется, но лишь мгновение, и, стиснув руки, протягивает их Баккету со словами:
      - Ладно! Надевайте!
      Мистер Баккет вмиг надевает на них наручники.
      - Ну как? Удобно? Если нет, так и скажите, - я хочу, чтоб у нас с вами все обошлось по-хорошему, насколько позволяет долг службы; а то у меня в кармане есть другая пара.
      Это замечание он делает с видом очень почтенного ремесленника, который стремится выполнить заказ аккуратно и вполне удовлетворить заказчика.
      - Годятся? Прекрасно! Теперь слушайте, Джордж! - Он шарит в углу, достает плащ и закутывает в него кавалериста. - Отправляясь за вами, я позаботился о вашем самолюбии и прихватил с собой вот это. Чудесно! Кто теперь заметит, что на вас наручники?
      - Один я, - отвечает кавалерист. - Но, раз так, окажите мне еще одну услугу - надвиньте-ка мне шляпу на глаза.
      - Вздор какой! Неужели вы это серьезно? А стоит ли? Право, не стоит.
      - Не могу я смотреть в лицо всем встречным, когда у меня эти штуки на руках, - настаивает мистер Джордж. - Ради бога, надвиньте мне шляпу на глаза.
      Мистер Баккет выполняет эту настоятельную просьбу, сам надевает шляпу и выводит свою добычу на улицу; кавалерист идет таким же ровным шагом, как и всегда, но голова его сидит на плечах не так прямо, как раньше, и когда нужно перейти улицу или завернуть за угол, мистер Баккет направляет его, подталкивая локтем.
      ГЛАВА L
      Повесть Эстер
      Вернувшись из Дила, я нашла у себя записку от Кедди Джеллиби (так мы все еще называли ее), в которой говорилось, что здоровье Кедди, пошатнувшееся за последнее время, теперь ухудшилось, и она будет невыразимо рада, если я приеду повидаться с нею. Записка была коротенькая - всего в несколько строчек, написанных в постели, с которой больная не могла встать, - вложенная в письмо ко мне от мужа Кедди, очень встревоженного и просившего меня исполнить ее просьбу. Теперь Кедди была матерью, а я - крестной бедненькой малютки, крохотной девочки со старческим личиком, до того маленьким, что оно почти скрывалось в оборках чепчика, и худенькими ручонками с длинными пальчиками, вечно сжатыми в кулачки под подбородком. Девочка лежала так целый день, широко раскрыв глазенки, похожие на блестящие крапинки, и словно недоумевая (казалось мне), почему она родилась столь крошечной и слабенькой. Когда ее перекладывали, она плакала; если же ее не трогали, вела себя так терпеливо, словно хотела только одного - спокойно лежать и думать. На личике у нее выделялись странные темные жилки, а под глазами - странные темные пятнышки, смутно напоминавшие мне о "чернильных временах" в жизни бедной Кедди; в общем, девочка производила очень жалкое впечатление на тех, кто к ней еще не привык.
      Но сама Кедди к ней, конечно, привыкла и лучшей дочки не желала. Она забывала о своих недомоганиях, строя всевозможные планы и мечтая о том, как будет воспитывать свою крошку Эстер, да как крошка Эстер выйдет замуж, и даже как она, Кедди, состарившись, будет бабушкой крошечных Эстер крошки Эстер, и в этом так трогательно сказывалась ее любовь к ребенку, которым она так гордилась, что я поддалась бы искушению рассказать о ее мечтах подробно, если бы не вспомнила вовремя, что уже сильно уклонилась в сторону.
      Теперь вернусь к записке. Отношение Кедди ко мне носило какой-то суеверный характер - оно возникло в ту давнюю ночь, когда она спала, положив голову ко мне на колени, и становилось все более суеверным. Она почти верила, - сказать правду, даже твердо верила, - что всякий раз, как мы встречаемся, я приношу ей счастье. Конечно, все это были выдумки любящей подруги, и мне почти стыдно о них упоминать, но доля правды в них могла оказаться теперь, когда Кедди заболела. Поэтому я, с согласия опекуна, поспешила уехать в Лондон, а там и она и Принц встретили меня так радушно, что и передать нельзя.
      На другой день я снова отправилась посидеть с больной, отправилась и на следующий. Поездки эти ничуть меня не утомляли - надо было только встать пораньше, проверить счета и до отъезда распорядиться по хозяйству. Но после того как я съездила в город три раза, опекун сказал мне, когда я вечером вернулась домой:
      - Нет, Хозяюшка милая, нет, этак не годится. Вода точит и камень, а эти частые поездки могут подточить здоровье нашей Хлопотуньи. Переедем-ка все в Лондон и поживем на своей прежней квартире.
      - Только не делайте этого ради меня, дорогой опекун, - сказала я, ведь я ничуть не утомляюсь.
      И это была истинная правда. Я только радовалась, что кому-то нужна.
      - Ну, так ради меня, - не сдавался опекун, - или ради Ады, или ради нас обоих. Позвольте, завтра, кажется, чей-то день рождения?
      - Именно, - подтвердила я, целуя свою дорогую девочку, которой на другой день должен был исполниться двадцать один год.
      - Вот видите; а ведь это большое событие, - заметил опекун полушутливо, полусерьезно, - и по этому случаю моей прелестной кузине придется заняться равными необходимыми формальностями в связи с ее совершеннолетием, выходит, что всем нам будет удобнее пожить в Лондоне. Значит, в Лондон мы и уедем. Решено. Теперь поговорим о другом: в каком состоянии вы оставили Кедди?
      - В очень плохом, опекун. Боюсь, что ее здоровье и силы восстановятся не скоро.
      - То есть как - "не скоро"? - озабоченно спросил опекун.
      - Пожалуй, она проболеет несколько недель, как это ни грустно.
      - Так! - Он принялся ходить по комнате, засунув руки в карманы и глубоко задумавшись. - Ну, а что вы скажете насчет ее доктора, милая моя? Он хороший врач?
      Мне пришлось сознаться, что я не могу сказать о нем ничего дурного, хотя мы с Принцем не дальше как сегодня сошлись на том, что не худо бы проверить диагноз этого доктора, пригласив на консилиум другого врача.
      - Знаете что, - быстро сказал опекун, - надо пригласить Вудкорта.
      Мысль о нем не приходила мне в голову, и слова опекуна застали меня врасплох. На мгновение все, что связывалось у меня с мистером Вудкортом, как будто вернулось и привело меня в смятение.
      - Вы ничего не имеете против него, Хлопотунья?
      - Против него, опекун? Конечно, нет.
      - И вы не думаете, что больная будет против?
      Я не только не думала этого, но даже была убеждена, что она будет верить ему и он ей очень понравится. И я сказала, что она знакома с ним, так как они часто встречались, когда он так участливо лечил мисс Флайт.
      - Прекрасно! -отозвался опекун. - Сегодня он уже был у нас, дорогая моя, и завтра я поговорю с ним об этом.
      Во время этого короткого разговора я чувствовала, - не знаю почему, ведь Ада молчала и мы даже не смотрели друг на друга, - чувствовала, что моя дорогая девочка живо помнит, как весело она обняла меня за талию, когда не кто иная, как наша Кедди принесла мне маленький прощальный подарок. И я поняла - необходимо сказать Аде и Кедди тоже о том, что мне предстоит сделаться хозяйкой Холодного дома, а если я стану все откладывать да откладывать, я буду в своих же глазах менее достойной любви хозяина этого дома. И вот, когда мы поднялись наверх и подождали, пока часы пробьют полночь, чтобы я первая смогла прижать к сердцу и поздравить свою любимую подругу с днем ее рождения, я стала говорить ей, как некогда говорила самой себе, о том, что ее кузен Джон добр и благороден и что меня ждет счастливая жизнь. Никогда еще, кажется, за все годы нашей дружбы моя дорогая девочка не была со мной так нежна, как в ту ночь. А я была так рада этому, так утешалась, сознавая, что правильно поступила, преодолев свою совсем ненужную скрытность, что была в десять раз счастливее прежнего. Всего несколько часов назад я не думала, что скрываю свою помолвку умышленно, но теперь, когда высказалась, почувствовала, что ясней понимаю, почему молчала так долго.
      На другой день мы переехали в Лондон. Наша прежняя квартира была не занята, и мы в каких-нибудь полчаса так удобно устроились в ней, словно никогда из нее не уезжали.