12

— Как это вы не знаете, где он? — возмутился доктор Чоит.

— Да вот и не знаю, — пожимая плечами, ответил Эд Ньюком. Дело было в номере ноксвилльского отеля. Оба несколько мгновений молча смотрели друг на друга, потом доктор Чоит отвел взгляд.

— Он обязательно должен был оставить что-нибудь вроде записки с указанием, где его можно отыскать.

— Не-а, — спокойно ответил Эд Ньюком.

— И он, говорите, забрал с собой эту девушку, Джоан Хайаси?

— Именно так, доктор Чоит.

В номере становилось жарко. Чоит вытащил ирландский полотняный носовой платок и вытер взмокший лоб. Бьющее в окно яркое солнце заставляло его щуриться, он чувствовал гнев и раздражение.

— Мне просто необходимо его найти. Я должен знать, возьмется ли он за задание насчет Перси Х или нет. Прошло уже пять дней, он вполне мог исчезнуть с концами. «Дезертировать, — мысленно поправился он, — или просто пойти на попятный».

— Вы, похоже, не очень хорошо знаете Пола, верно? — спросил Эд Ньюком.

— Напротив, в том-то и беда, что я знаю его слишком хорошо. Я отлично знаю, как сильно он эмоционально сближается со своими пациентами. Это одна из составляющих его терапии — относиться к пациента едва ли не как к равному. Порочная практика, она вызывает слишком большое напряжение у самого врача. Возможно, он попросту не выдержал такого напряжения. — При этих словах Чоит почувствовал — нет, не раздражение, а искреннее сочувствие.

В этот момент Пол Риверз наслаждался таким душевным миром и покоем, каких раньше еще не испытывал. Он учился ничего не делать. Общество сексуальной свободы так и не поняло, как этого добиться, зато Джоан Хайаси преуспела и теперь учила его в ветхой однокомнатной хижине, затерянной в теннессийском лесу, вдалеке от ближайшей дороги. Она учила его, как нежиться на солнышке подобно растению и пускать корни.

Они лежали бок о бок на дряхлом крыльце, касаясь друг друга лишь кончиками пальцев. Как-то раз Пол нерешительно попытался поцеловать ее, но она мягко оттолкнула, и он решил, что это отказ. А теперь после часа бездумного молчания она вдруг заговорила, причем, очень медленно.

— Я больше не могу заниматься любовью, она кажется мне фальшивой. Я больше не мужчина и не женщина. Я и то, и другое, и, в то же время, ни то, ни другое. Я одновременно и вся вселенная, и одинокий наблюдающий глаз. Быть мужчиной или женщиной — значит играть роль, а желания играть у меня нет. Однако касаться меня, наверное, приятно. Интересно, а это так же приятно, как дотрагиваться до кота или собаки?

— Да, — едва слышно отозвался Пол. «В первый раз, — думал он, — имею дело с женщиной, которая знает, что мне нужно. Как быть рядом со мной, не требуя от меня внимания, не требуя постоянных доказательств того, что она существует. Ведь в какой-то мере правда, — вдруг осознал он, — что быть мужчиной или женщиной — это и в самом деле игра, некая предопределенная культурой роль, которая может не иметь почти ничего общего с нашим внутренним самовосприятием. Ведь сколько раз, — спросил он себя, — я занимался любовью не потому, что мне этого хотелось, а потому, что хотел доказать самому себе и какой-нибудь несчастной женщине, что я “настоящий мужчина”?»

Он повернул голову и бросил взгляд на ничего не выражающий профиль Джоан и подумал: «Какой же далекой она кажется. Интересно, в каких потаенных глубинах сознания она сейчас пребывает?»

— Где ты, Джоан? — спросил он.

— Нигде.

— Так, значит, ты — та самая Девушка Ниоткуда, да?

— Можешь называть меня и так.

Внимание Пола привлекла какая-то птичка, возможно, пересмешник. Она щебетала на дереве за пределами заросшего сорняками двора. Раз за разом повторялась одна и та же коротенькая песенка. Наблюдавший за ней Пол мог бы поклясться, что птичка вдруг задумчиво взглянула на него, перед тем как на мгновение смолкнуть. Человек и птица некоторое время разглядывали друг друга, а потом пересмешник возобновил свои трели. И тут Пол ощутил нарастающую душевную боль. В голове его закрутились какие-то фантазии, а на глаза неожиданно навернулись слезы. Возможно, он тоже когда-то был птицей, возможно, сейчас эта птичка признала в нем своего собрата.

Пересмешник подлетел поближе, по-прежнему щебеча.

«У меня тоже есть крылья, — подумал Пол. — Только они невидимые. Но я слышу свистящий под ними ветер, чувствую, как он поднимает мое тело ввысь».

Когда взгляд его прояснился, птичка уже улетела.

— Она знала, что ты слушаешь, — сказала Джоан. — Она настоящая актриса.

— А с тобой часто такое случается?

— Да, — ответила Джоан. — Они все актеры, и птицы, и звери, но они не станут рисоваться перед тобой, если не уверены, что ты не причинишь им вреда. Они не располагают такими знаниями, какими обладают люди, но куда более мудры. Некоторые из них, в особенности кошки, самые настоящие философы и святые.

— А ты святая? — спросил он, удивившись собственному вопросу.

— Возможно. Если мне и хотелось бы кем-то быть, так это либо святой, либо праведницей. А что еще чего-то стоит?

Пол задумчиво заметил:

— Ты наполовину своего добилась. — Он осторожно подбирал слова. Будда и Христос начали с того, что удалились в пустыню, чтобы обрести одиночество, в котором ты сейчас пребываешь, но не остались там навсегда. Они вернулись — вернулись, чтобы попытаться хоть что-то сделать для остальных людей. Может, из этого ничего и не вышло. Но, по крайней мере, они хотя бы попытались. — Пол, кряхтя, встал, ноги еще чуть дрожали. Он немного постоял, потом потянулся и почувствовал, что в полном порядке.

— Куда ты? — спросила Джоан.

— Обратно в город, — мрачно ответил Пол. — Нужно кое-что сделать.

К своему удивлению, Гас Свенесгард обнаружил, что после Великой Битвы он все еще жив. А живой мог позволить себе удовольствие отдать должное противнику.

— Да, в этих горах засели ниги, что надо, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Он как раз тащился по коридору собственного отеля, намереваясь выйти наружу, на яркое утреннее солнышко. Остановившись на крыльце, он вдохнул изрядное количество доброго, пыльного воздуха, приправленного здоровым запахом прелой травы; затем провел рукой по давно не бритому подбородку, откашлялся и сплюнул.

— Видать, пора завязывать с куревом, — пробормотал он себе под нос. Но в глубине души он прекрасно понимал, что на такое у него попросту не хватит силы воли.

Поэтому он вытащил сигару и прикурил от зажигалки.

«Да, — подумал он, — так-то лучше». Ничто так замечательно не забивало старый противный табачный вкус во рту, как новая затяжка. Свен выпустил дым и спустился по ступенькам, аккуратно переступив провалившуюся. Он направился вдоль по улице к лагерю заключенных. Лагерь представлял собой несколько свободных участков, обнесенных колючей проволокой, на которых содержались дезертиры-ниг-парты. Их количество на плантации Гаса все возрастало. Со времени битвы фантомов жидкий ручеек отступников превратился в бурлящий поток. «Если они и дальше будут использовать свою машину иллюзий, — сказал себе Гас, — то мои дела пойдут в гору».

Дойдя до проволочной изгороди вокруг лагеря пленников, он несколько минут постоял, приводя мысли в порядок. «Нет, все-таки не стоит, — наконец решил он, — держать этих славных черных жеребцов в загоне без дела. Наверное, лучше бы было организовать здесь какие-нибудь общественно-полезные работы. Во-первых, стоило бы организовать здесь фабрику по изготовлению табличек вроде: „Требуются рабочие“, „Давайте объединимся“, — и все такое прочее. А чтобы выплачивать им зарплату, нужно будет организовать фабрику по производству купюр. Кажется, в музее остались старинные матрицы денег конфедератов, которые и посейчас прямо как новенькие, будто их гравировали не во времена Джеффа Девиса.

А как только мы напечатаем денежки, — радостно подумал он, — начнем приводить эту дыру в порядок. Строить дороги, ремонтировать ионокрафты. А заодно и создавать порядочное правительство». Он начал мысленно составлять список всех своих родственников и близких друзей. Разумеется, для них придется организовывать специальные должности… А кроме того, он создаст штат чиновников-функционеров с совершенно неопределенными обязанностями, состоящий из всех хороших ребят Теннесси, с которыми он вась-вась. «Надо бы включить в их число и несколько правильных нигов, — прикинул он. — Иначе нипочем не успокоятся».

Тут он заметил тощую, сутулую фигуру дока Бернса, только что появившуюся из-за ворот лагеря.

— Ну, как дела, док? — спросил Гас.

— Этих людей нужно немедленно вывезти отсюда. Здесь самый настоящий рассадник болезней.

— Может, снова отправить их воевать, а? Они ведь сбежали от ниг-партов, так пускай теперь сражаются с ними.

— Эти ниги, — ответил док Бернс, — сбежали не от партов, они сбежали от нового оружия. И вряд ли им захочется воевать против того же самого оружия. Они и так хлебнули лиха, сражаясь на той стороне, так что вряд ли…

— Но, — сказал Гас, — я ведь все равно собираюсь очистить эти горы раз и навсегда. Я вовсе не собираюсь сдаваться. Я просто не могу сдаться…

— Используй роботов.

— Знаете, док, может, в этом что-то и есть. «На армию роботов, — подумал Гас, — иллюзии, скорее всего, и не подействуют». В любом случае, идею стоило проверить.

— Массированное наступление на ниг-партов, — громко объявил он, — с использованием исключительно автоматического и гомеостатического оружия.

Док Бернс скептически заметил:

— И где же, интересно, вы достанете такое оружие?

— У моих червяков, — сказал Гас. — Я заставлю Меккиса дать мне лучшее из того, что у них есть. Может, это будет нечто такое, чего мы еще вообще в глаза не видели. — Он развернулся и быстро ушел.

— Не нужно больше читать, — взмолился Оракул. — Близится час Девушки Ниоткуда!

Меккис потянулся и коснулся языком кнопки интеркома.

— Пришлите Посредника, — велел он своему секретарю-чизу.

Вскоре дверь скользнула в сторону. В кабинете появился улыбающийся, хорошо одетый терранец с галстуком-бабочкой и в пурпурном бархатном комбинезоне.

— Я — Посредник, — сообщил он Меккису.

— Знаю, — ответил Меккис, и подумал: «Ты, должно быть, тоже телепат, в противном случае тебе бы ни за что не получить нынешней должности. К тому же, — сказал он себе, — ты, наверняка, выпускник школы Балкани».

— Насколько я понимаю, — начал Посредник, — вы ищете некие документы, некие малоизвестные работы доктора Рудольфа Балкани, которые он распространял исключительно среди студентов своих семинаров. Документы, без которых невозможно понять теории Балкани, и которые, в то же время, недоступны широкой публике.

— А у тебя они есть?

— За определенную цену.

— Само собой, — ответил Меккис. — Мне рассказывали, что это ты продал моему предшественнику маршалу Коли обширную коллекцию пластмассовых моделей самолетов и разной другой исторической всякой всячины, которая теперь пребывает в этом офисе. Если вы сможете добыть мне эти документы, я готов отдать вам всю коллекцию моделей аэропланов времен Перовой мировой войны.

— Шутить изволите, — едва заметно улыбнулся Посредник.

— Я вполне понимаю, что вы можете счесть мою щедрость чрезмерной, — сказал Меккис, но мы, ганимедяне…

— Нет, вы, наверное, не поняли. — Теперь Посредник улыбался уже открыто. — Я бы и за деньги не взял эту коллекцию моделек. Грош им цена.

— Но маршал Коли говорил…

— Маршал Коли был коллекционером, мистер администратор, а я — бизнесмен. Документы, о которых вы говорили, обойдутся вам где-то в районе сотни ганимедских клудов. Это мое последнее слово.

— Хорошо, покажите.

— Только одну страничку, не больше.

— Я бы мог приказать арестовать тебя и изъять документы силой, — сказал Меккис.

— Верно, — согласился Посредник. — Но в таком случае остальных бумаг, которые я мог бы предоставить, вам не видать, как своих ушей. Это всего одна из великого множества подобных ей милашек.

— Хорошо. Мой секретарь выпишет вам чек на сумму в сто клудов. А теперь покажите мне бумагу.

После ухода Посредника Меккис внимательно изучил документ. На вид он казался подлинным: Меккис узнал характерный стиль Балкани. «Ключевой анализ, — подумал Меккис, — экспериментов по химиотерапии, сделавшей возможной его Терапию Небытия. Боже Всемогущий! Обязательно нужно увидеть, что еще есть на продажу у этого молодого терранца», — решил ганимедский администратор. Он отказал в аудиенции Гасу Свенесгарду. Когда Меккису сообщили о появлении Гаса, он даже не удосужился просканировать его мысли.

— Как я уже говорил, — сказал он секретарю, — дайте ему то, что он просит, а меня оставьте в покое.

Так Гас получил распоряжение выдать ему необходимое тяжелое автономное и гомеостатическое наступательное вооружение.

Меккис не знал об этом, а если бы и знал, то ему было бы все равно. Поскольку только что получил некое донесение, и новости оказались совершенно неожиданными.

— Перси Х и Джоан Хайаси, — сообщил ему секретарь, — сбежали из заведения доктора Балкани в Норвегии. — Пауза, затем секретарь добавил: — А сам доктор Балкани мертв.

На какой-то миг Меккис даже утратил способность думать. Он сидел с разинутым ртом и высунутым языком.

— Как это случилось? — наконец выдавил он.

— Похоже, это самоубийство.

— Нет, — прошептал Меккис. — Самоубийством это быть не может.

— Я лишь передаю информацию, полученную из Культурного контроля, — сказал секретарь.

— Что-нибудь еще?

Секретарь продолжал:

— Почти наверняка Перси Х вернулся на свою территорию. Это привело Культурный контроль в панику, поскольку теперь сопротивление ганийским властям может стать гораздо более упорным и умелым, чем прежде. Кто-то ухитрился протащить в заведение Балкани двух роботов, одного — полную имитацию Перси Х, а другого — Джоан Хайаси. Балкани, по-видимому, не заметил подмены, хотя роботы такого типа в свое время были разработаны им самим. Существуют определенные подозрения, что Балкани был двойным агентом, и что все обученные им чизы получили постгипнотическое внушение на самоубийство. Некоторые из них уже покончили с собой, причем, без всяких видимых причин.

— Благодарю, — сдавленно произнес Меккис. Он языком отключил интерком и долго сидел в тишине. Стол перед ним был завален статьями, монографиями, книгами и брошюрами доктора Балкани, и Меккис думал: «Пока я жив, Балкани жив тоже. То, что он начал, заканчивать мне. Теперь все работы этого человека у меня в голове».

Он кликнул сущиков. Они тут же примчались, прискакали, прилетели из соседней комнаты, страшно довольные тем, что снова понадобились, что могут быть чем-то полезными хозяину.

— Инженер-электронщик, — сказал Меккис.

— Здесь, — пискнуло крошечное создание с изящными тонкими пальцами.

— Переделай мыслеусилитель, которым мы пользуемся для связи с Ганимедом, на более короткий радиус действия, — велел он. «Мы всегда живем в сознании других, — подумал он, — слипшиеся в вязкую массу посредством Великой Общности, и практически почти не существуем как индивидуумы».

«Но я, — думал он, — стал индивидуумом. Я появился из Великой Утробы, я появился на свет… в качестве кого? Истинного ганимедца? Человека? Нет, кого-то еще, чуждого всему сущему, не принадлежащего ни к одному из видов. Балкани. Великая Общность отторгла меня, сослала сюда гнить в самом заброшенном уголке системы. Теперь же, — думал он, — я могу лишь поблагодарить их за это. Если бы я не ненавидел их, то никогда бы не понял смысла теорий доктора Балкани».

Теорий? Нет, фактов. Правды, конечной правды существования!

— А как, — спросил Оракул, — вы собираетесь использовать переделанный мыслеусилитель?

— Собираюсь связаться с Перси Х, — ответил Меккис.

— В таком случае, — смиренно заметил Оракул, — слишком поздно поворачивать назад. Великая тьма уже спустилась на нас, и теперь ее уже ничто не остановит.

13

Завидев спускающегося с небес ангела света, Томы в ужасе разбежались кто куда, оставив склад без охраны.

— Ага, наконец-то этих суеверных крыс проняло! — торжествующе воскликнул Перси Х. — А теперь окружите-ка склад огненной стеной, чтобы они не мешали нам, пока мы запасаемся всем необходимым.

— Будет сделано, — отозвался Линкольн, сосредоточенно вращая ручки настройки аппарата.

Почти тут же пламя стало таким жарким, что двое ниг-партов едва могли дышать. Но огонь горел, ничего не сжигая. Они вдвоем, работая быстро и четко, вскоре так загрузили свой ионокрафт, что тот едва смог бы подняться с земли.

За работой Перси пел одну из тех песен без слов, которые сложились за многие долгие и холодные ночи в горах. «Приятно чувствовать, как напрягаются мышцы, — сказал он себе. — Куда лучше, чем думать, когда мысли приводят лишь отчаянию». Вскоре ионокрафт с грузом и двумя людьми на борту поднялся в воздух, оставляя позади окруженный огненной стеной склад, и, никем не замеченный, направился к горам.

Во время полета Перси все больше и больше ощущал себя птицей, и все меньше — летящим в ионокрафте человеком. Он постепенно переставал замечать стены кабины и пульт управления; наконец он перестал чувствовать даже штурвал и педали. На какое-то время он вообще забыл о том, что он когда-то был человеком. Вокруг не осталось ничего, кроме воздушных потоков, которые он видел благодаря колыханию листвы на деревьях внизу. Он плавал в воздухе, ощущая его потоки, как складки на огромном полотнище из прозрачного пластика, чувствуя, как переплывает из одного потока в другой, воспринимая эти потоки, как части какого-то величественного хорала.