Помимо его воли, у него вырвалось:
– Черт побери, какая запись? Он бросился к полке с лентами, схватил одну из коробок, открыл ее и поспешил к проектору.
– Я всегда знала, – сказала Кэти хриплым бесцветным голосом, с презрением наблюдая за ним, – что твои… записи значат для тебя гораздо больше, чем я.
– Скажи мне, какую ленту ты испортила, – просил он, – Пожалуйста. – Нет, она ни за что не сказала бы, – задумчиво пробормотал Мол. – В этом вся штука. Тебе пришлось бы просмотреть их все, чтобы найти. Два дня просмотра этих пленок. Умная баба, чертовски умная.
– Нет, – с горечью сказала Кэти, тихим ломающимся голосом. Ее лицо заострилось от ненависти. – Я рада, что так получилось. Знаешь, что я собираюсь сделать? Я уничтожу их все.
Он смотрел на нес. В оцепенении.
– Ты это заслужил, – сказала Кэти. За свою замкнутость, за то, что ты никогда не отдавал мне всю свою любовь целиком. Посмотри на себя, ты мечешься, как затравленное животное. Как ты жалок – весь дрожишь и чуть не плачешь! И все из-за того, что кто-то испортил одну из твоих невероятно важных пленок.
– Но это же мое хобби, – проговорил он, – увлечение всей моей жизни.
– Как ребенок, прищемивший пальчик.
– Их уже ничем не заменишь. Некоторые из них были только у меня. Та с шоу Джека Паара…
– Ну и что? Я скажу тебе кое-что, Эрик. Ты знаешь, знаешь почему ты так любишь смотреть на людей на экране?
Мол хрюкнул. По его одутловатому мясистому лицу прошла судорога.
– Потому, – сказала Кэти, – что ты гомик.
– Оох, – пробормотал Мол и прищурился.
– Ты скрытый гомосексуалист. Я сомневаюсь, осознаешь ты это или нет, но это так. Посмотри на! меня! Вот я перед тобой – привлекательная женщина, доступная для тебя в любое время, когда меня захочешь.
Мол кисло заметил в сторону:
– И совершенно бесплатно.
– И несмотря на это, ты здесь со своими пленками вместо того, чтобы затащить меня в постель. Я надеюсь, Эрик, я очень надеюсь, что я испортила ту, в которой… – она повернулась к двери. – Спокойной ночи! И желаю приятного просмотра, – ее голос вновь обрел спокойствие и безмятежность.
Он мгновенно выпрямился и бросился за ней. Он настиг ее, когда она голая, такая белокожая и гладкая, проходила холл. Он схватил ее, грубо схватил, погрузив пальцы в мягкую плоть ее руки. Повернул ее к себе. Испуганно моргая, она посмотрела ему в лицо.
– Я тебя… – он осекся. Он хотел сказать, я тебя убью. Но где-то в незамутненной глубине его мозга, дремлющей под коркой бешенства и истеричности, его рациональное я шепнуло ему, “Этого нельзя говорить. Если ты скажешь это, ты погиб. Она никогда не простит этого. Она заставит тебя страдать всю жизнь. Она из тех женщин, которым нельзя причинять боль, она знает, как отомстить, вернуть боль обратно и в тысячекратном размере. Да, в этом ее мудрость – знать, как отомстить. Забыв обо всем прочем”.
– От-пусти, – ее глаза загорелись нехорошим огнем. Он освободил ее руку. После паузы, потирая руку, Кэти сказала: – Я хочу, чтобы этих пленок не было здесь в квартире к завтрашнему вечеру; Иначе между нами все кончено, Эрик.
– Хорошо, – кивнул он.
– И еще, – сказала Кэти, – я хочу, чтобы ты начал искать более высокооплачиваемую работу. В другой фирме. Потому что я не хочу, чтобы ты все время подворачивался мне под ноги. А потом… мы посмотрим. Может быть, мы сможем остаться вместе. На новой основе, более справедливой ко мне. Которая заставит тебя попытаться обратить внимание на мои потребности, а не только на свои, – она выражалась на удивление спокойно и разумно.
– Вы убрали пленки? – спросил Мол. Он кивнул.
– И провели последние годы в попытках контролировать свою ненависть к жене. Опять он кивнул.
– И ненависть к ней, – сказал Мол, – превратилась в ненависть к себе. Потому что для вас было невыносимо испытывать страх перед маленькой женщиной. Но очень сильной личностью – заметьте, я сказал “личностью”, а не “женщиной”.
– Эти мелкие пакости, – сказал Эрик, – вроде уничтожения пленок…
– Пакостью было, – перебил Мол, – не уничтожение пленки, а отказ сообщить вам, какую из них она уничтожила. И то, что она сделала это, делает очевидным, что она наслаждалась ситуацией. Если бы она чувствовала сожаление – впрочем, женщины, личности наподобие этой, никогда не испытывают сожаления. Никогда! – он немного помолчал. – И вы не в силах с ней расстаться.
– Мы срослись друге другом, – ответил Эрик. – С этим ничего не поделаешь. Взаимная боль пришла ночью, и не было ни малейшей надежды на то, что кто-нибудь вмешается, выслушает, придет на помощь. – “Помощь, – подумал Эрик, – нам обоим нужна помощь. Потому что это будет продолжаться, становиться все хуже, разъедать нас, пока наконец, сжалившись… Но на это могут уйти десятилетия”.
Так что Эрик вполне был способен понять стремление Джино Молинари умереть. Он, как и Мол, был способен рассматривать это как избавление – единственный надежный способ избавления, который существует, или кажется существующим, в этом мире. Он испытывал к Молинари почти родственное чувство.
– Один из нас, – с чувством произнес Мол, – невыносимо страдает в личной жизни, тайно и незаметно от окружающих. Другой страдает с поистине римским величием, наподобие пронзенного копьем и умирающего божества. Две противоположности: макрокосм и микрокосм.
Эрик кивнул.
– Как бы то ни было, – сказал Мол, отпуская руку Эрика и похлопывая его по плечу, – я заставил вас страдать, доктор Свитсент, Прошу меня извинить. Давайте переменим тему. – Своему телохранителю он приказал: – Можете открыть дверь. Мы закончили.
– Подождите, – сказал Эрик. Но он не знал, как продолжить, как сказать это Мол сделал это за него.
– Хотите служить у меня? – неожиданно спросил он, нарушив неловкое молчание, – Это легко устроить; вы просто будете призваны на военную службу, – Он добавил: – Вам будет обеспечено место моего личного врача.
Пытаясь скрыть волнение, Эрик ответил:
– Это меня очень устраивает.
– Вы не будете теперь постоянно встречаться с ней. Это может быть хорошим началом. Шаг к окончательному разъединению.
– Верно, – сказал он, – Очень верно, И очень соблазнительно, если посмотреть с этой стороны. – Но ирония заключалась в том, что именно к этому и подталкивала его Кэти все эти годы. – Мне нужно обсудить всето с женой, – начал он и покраснел. – Еще ведь есть Вирджил, – пробормотал он, – он должен дать свое согласие.
Внимательно наблюдая за ним, Мол медленно произнес:
– Есть одно неудобство. Вы сможете редко деться с Кэти, это верно. Но, будучи при мне, будете вынуждены общаться с нашими, – он пояс шился, – союзниками. Как вам понравится жить окружении лилистарцев? Возможно, вы тоже начнете ощущать по ночам легкие спазмы в кишках, может и похуже – психосоматические отклонения известного рода, которые вы никак не ожидаете.
– Мне и без этого бывает достаточно плохо ночам. В этом случае у меня, по крайней мере, явится компания.
– Я? – спросил Молинари. – Я не компания для вас, ни для кого другого. Я тот, с кого живого сдирают кожу каждую ночь. Я ложусь в десять часов и в одиннадцать я уже на ногах; я… – он задумался. – Нет, ночь не лучшее время для меня; совсем не лучшее.
Это было ясно видно по его лицу.
Глава 5
Вечером, когда Эрик Свитсент вернулся из поездки в Вашин-35 в свое жилище неподалеку от Диего, он обнаружил, что его жена уже здесь. Встреча была неизбежной.
– А вот и мы! – встретила его Кэти, когда вошел в комнату. – И что же ты делал на своем Maрсе целых два дня? Баловался своим кольцом или задирал соседских мальчишек и девчонок? Или выставлял картины Тома Микса? – Кэти расположилас со стаканом в руке в центре кушетки, ее волосы были зачесаны назад, что придавало ей вид почти подростка. Простое черное платье позволяла видеть ее длинные стройные ноги. На каждом ногте ее босых ног была изображена – он наклонился, чтобы получше рассмотреть, – сцена из жизни Нормана Завоевателя. На ногтях мизинцев изображение было настолько мелким, что различить что-либо ему не удалось; он пошел повесить на место пиджак.
– Мы убегали от войны, – сказал он.
– В самом деле? С Филис Акерман? Или еще с кем-нибудь?
– Там было много народу. Не только я и Филис. – Он задумался, что бы сделать на обед. Его желудок был пуст и уже напоминал о себе. Однако пока никаких болей. Возможно, они появятся позже.
– Почему я не была приглашена, в чем-нибудь провинилась? – ее голос прозвучал резко, как удар хлыста, заставив его внутренне съежиться. Каждая его клетка противилась и боялась предстоящего столкновения. У Кэти, похоже, не было другого выбора, кроме как пойти напролом, она так же, как и он, была загнана в угол.
– Я не знаю, – Он отправился на кухню, чувствуя себя слегка пришибленным, как будто Кэти своим выпадом притупила все его чувства. Множество подобных столкновений научили его защищаться почти на соматическом уровне. Только мужья со стажем, опытные и уставшие от жизни, владеют этим искусством. Новички… они прислушиваются к сигналам промежуточного мозга, и им труднее.
– Я жду ответа, – сказала Кэти, появившись в дверях. – Почему меня не пригласили?
Боже, как привлекательна его жена; под ее черным платьем не было больше ничего, и каждая выпуклость была ему маняще знакома. Но где же такая знакомая ему мягкая и податливая душевность, дополняющая когда-то эту внешнюю осязаемую оболочку? Проклятие рода Свитсентов, как он называл это про себя, достигло в ней своей высшей точки; рядом с ним находилось создание, которое физиологически представляло собой воплощение совершенства, а духовно…
Когда-нибудь ее жесткость, ее негибкость переполнят ее, окаменеет ее роскошное тело, и что потом? Ее голос уже затронут этим процессом, он совсем не тот, что был еще несколько лет, даже несколько месяцев назад. “Бедная Кэти, – подумал он, – когда леденящее дыхание сил смерти достигнет твоего чрева, твоих грудей, твоих бедер и ягодиц и самого сердца – а оно уже в твоем сердце, – ты уже не будешь женщиной. А этого ты не переживешь. Что бы ни делал я или кто-нибудь другой”.
– Тебя не взяли потому, что ты невыносима, – сказал он.
Ее глаза широко открылись, на мгновение они наполнились тревогой, смешанной с удивлением. Она! не поняла. В это короткое мгновение она снова стала) просто человеком.
– Как и теперь, – сказал Эрик. – Так что оставь меня в покое, я хочу приготовить себе что-нибудь поесть.
– Пусть Филис Акерман тебе приготовит, – сказала Кэти. Почти интуитивно, каким-то женским чутьем она догадалась о его легком намеке на флирт с Филис во время полета на Марс. И на самом Марсе…
Он сознавал, что при всех своих сверхъестественных способностях Кэти не могла быть абсолютно уверенной в своих догадках, и оставался спокоен. Повернувшись к ней спиной и не замечая ее, Эрик начал методично разогревать холодного цыпленка в микроволновой печи.
– Угадай, чем я занималась в твое отсутствие, – сказала Кэти.
– Нашла себе любовника.
– Я попробовала новый галлюкогенный наркотик. Мне дал его Крис Плаут. У нас была вечеринка у него на квартире, и не кто иной как всемирно известный Марм Хастингс, тоже был там. Он пытался приставать ко мне, когда мы все накачались наркотиками, и это было… это было что-то.
– В самом деле? – спросил Эрик, освобождая себе место за столом.
– Я обожаю чувствовать в себе его ребенка.
– Обожаю чувствовать! Ну и грамматика. – Попавшись в расставленную ловушку, он повернулся к ней. – Ты с ним…
– Кэти улыбнулась.
– Возможно, это была галлюцинация… Впрочем, я так не думаю. И я скажу тебе, почему: когда я пришла домой…
– Пощади меня! – Эрик заметил, что его трясет.
В гостиной мелодично зазвучал видеофон.
Эрик подошел и, подняв трубку, увидел на маленьком сером экране знакомое лицо человека по имени капитан Отто Дорф, военного советника Джино Молинари. Дорф тоже был в Вашин-35, обеспечивая безопасность. Это был человек с тонким ху-дым лицом и грустными близко посаженными глазами, человек всецело посвятивший себя защите Секретаря.
– Доктор Свитсент?
– Да, – произнес Эрик, – но я…
– Часа вам хватит? Мы собираемся послать за вами вертолет к восьми часам по местному времени. – Часа будет достаточно, – ответил Эрик, -
соберу вещи и буду ждать вас на выходе из моет дома.
Закончив разговор, он вернулся на кухню.
– Боже мой, Эрик, неужели мы не можем поговорить? – сказала Кэти. – Эрик, дорогой… – она присела к столу и обхватила голову руками. – У меня ничего не было с Мармом Хастингсом; он действительно хорош, и я приняла наркотик, но…
– Послушай, – прервал ее Эрик, не переставая готовить свой обед, – мы уже обо всем договорились сегодня в Вашин-35. Вирджил хочет, чтобы я принял это предложение. У нас был долгий и спокойный разговор. Сейчас я больше нужен Молинари, чем Вирджилу. Я всегда могу помочь Вирджилу, если появится необходимость пересадить какой-нибудь орган, но жить я буду в Чиенне, – он добавил: – Я призван на военную службу, с завтрашнего дня я врач вооруженных сил ООН при Джино Молинари. Ничего изменить я уже не могу, Молинари подписал приказ о моем назначении прошлой ночью.
– Зачем? – Она с ужасом посмотрела на него.
– Чтобы избавиться от всего этого. Пока один из нас…
– Я не буду больше транжирить деньги.
– Идет война. Людей убивают. Молинари болен и нуждается в медицинской помощи. Будешь ты транжирить деньги или нет…
– Но ты ведь сам попросился на эту работу? Помедлив, он произнес:
– Действительно, я сделал это сам. Упрашивал его со всем жаром, на который был только способен.
Теперь она взяла себя в руки; самообладание вернулось к ней.
– И сколько тебе будут платить?
– Много. И я буду продолжать получать жалование в ТМК.
– Можно как-нибудь устроить, чтобы я поехала с тобой? 1
– Нет. Он это предвидел.
– Я всегда знала, что ты бросишь меня, когда ты наконец добьешься успеха. Ты всегда пытался отделаться от меня, с тех самых пор когда мы только познакомились. – Глаза Кэти наполнились слезами. – Послушай, Эрик, я боюсь, что этот наркотик, который я попробовала, сделает меня наркоманкой. Я ужасно беспокоюсь. Ты просто не представляешь себе, что это такое. У меня нет ни малейшего понятия, откуда он взялся, может быть с Земли, а может и с Лилистар. Что, если я не смогу остановиться? Что, если из-за твоего отъезда…
Склонившись, он обнял ее за плечи.
– Тебе следует держаться подальше от этих людей, я столько раз тебе это говорил… – Совершенно бесполезно разговаривать с ней; он отчетливо осознавал, что ждет их обоих. У Кэти было оружие, которое она могла использовать, чтобы вернуть его обратно. Без него она погибнет, связавшись со всеми этими Плаутами и Хастингсами; оставить ее – значит еще ухудшить ситуацию. Болезнь, которая впиталась в них за долгие годы, невозможно победить простым актом, который он задумал; только там, в марсианской Стране детства, он смог себя обмануть.
Он перенес ее в спальню и осторожно положил на кровать.
– Ах, – сказала она. – О, Эрик… – Она вздохнула. И все-таки он не мог. Этого тоже. Понурившись, он отодвинулся и сел на край кровати.
– Я должен уволиться из ТМК, – сказал он после паузы. – Ты должна с этим согласиться. – Он погладил ее волосы. – Молинари очень плох; можете быть, я ничем не помогу, но попытаться необходимо Понимаешь?
– Ты лжешь, – сказала Кэти.
– В чем? – он продолжал гладить ее волосы, но; уже чисто механически.
– Если бы это была настоящая причина, ты бы не отказался заняться со мной любовью сейчас, – Она застегнула платье. – Тебе наплевать на меня, – ее голос приобрел решительность. Ему был знаком этот. тихий, бесцветный голос. Всегда этот барьер, через который не пробиться. На этот раз он решил не терять время на бесплодные попытки, он просто продолжал поглаживать ее и думал: “Что бы с ней не случилось, это будет на моей совести. И она тоже это знает. Она лишена этого груза ответственности, и для нее это самое худшее. Никуда не годится, не способен заниматься с ней любовью”.
– Мой обед готов, – сказал он, вставая. Она села.
– Эрик, я отплачу тебе за то, что ты меня бросаешь, – Она разгладила платье, – Ты понимаешь?
– Да, – ответил он и пошел на кухню.
– Я посвящу этому всю жизнь, – сказала Кэти из гостиной. – Теперь у меня есть цель в жизни. Это просто замечательно, наконец-то обзавестись собственной целью, это возбуждает. После всех этих бессмысленных гадких лет с тобой. Я как будто заново родилась.
– Желаю удачи!
– Удачи? Мне не нужна удача, мне необходимо умение, и я думаю, что оно у меня есть. Я многое узнала, когда была под воздействием этого наркотика. Жаль, что я не могу тебе этого рассказать, это просто невероятно, Эрик, этот наркотик полностью меняет восприятие мироздания и особенно людей. После этого ты уже не можешь воспринимать их по-старому. Тебе следовало бы попробовать. Тебе бы это здорово помогло.
_ Мне, – произнес он, – уже ничто не поможет.
Его слова прозвучали для него как эпитафия.
Он почти закончил собираться – и уже давно кончил обедать, – когда в дверь позвонили. Это был Отто Дорф со своим военным вертолетом, и Эрик хладнокровно направился открывать дверь.
Окинув взглядом квартиру, Дорф спросил:
– У вас была возможность проститься с женой, доктор?
– Да, – кивнул он. – Она уже ушла, Я один. – Он закрыл чемодан и направился с ним к двери. – Я готов. – Дорф взял второй чемодан и они пошли к элеватору. – Ей это не очень понравилось, – обратился он к Дорфу, поднимаясь вверх.
– Я не женат, доктор, – ответил Дорф. – Мне это незнакомо. – Он был корректен и официален.
В вертолете их поджидал еще один человек. Когда Эрик спустился по ступенькам, он протянул руку.
– Рад видеть вас, доктор, – Затем из полутьмы салона он объяснил: – Я Гарри Тигарден, начальник медперсонала при Секретаре. Очень рад, что вы к нам присоединились; Секретарь меня не предупредил, но это неважно, он часто действует импульсивно.
Эрик пожал протянутую руку, его мысли все еще были о Кэти.
– Свитсент.
– Как вам показалось состояние здоровья Молинари при встрече?
– Он кажется очень усталым. – Он умирает, – сказал Тигарден. Взглянув на него, Эрик спросил:
– От чего? В наше время, когда можно заменить любой орган,…
– Я знаком с современной хирургией, уверяю вас, – сухо ответил Тигарден. – Вы же видели, как он склонен к фатализму. Очевидно, он хочет был наказан за то, что втянул нас в эту войну. Тигарден помолчал, пока вертолет поднимался в ночное небо, Затем он продолжил: – Вам не приходило в голову, что Молинари организует наше поражение? Что хочет нашего поражения? Я не думаю, что даже самые яростные его политические противники когда-нибудь осмелились бы на такую идею. Причина, по которой я говорю вам это, заключается в том, что у нас нет времени. Именно сейчас, когда я разговариваю с вами, Молинари страдает от сильнейшего приступа острого гастрита, или того, чем вам больше нравится это называть. С того самого времени, когда вы отдыхали в Вашин-35, он не встает с постели.
– Внутреннего кровотечения нет?
– Пока нет. А может быть и есть, но Молинари просто не говорит нам об этом. На него это похоже. По натуре он очень скрытен. И никому не доверяет.
– Вы уверены в отсутствии злокачественных образований?
– Мы не смогли обнаружить ни малейших при-: знаков. Но Молинари не дает нам провести все анализы, которые нам необходимы. Слишком занят. Подписывание документов, составление речей, законопроектов для представления в ООН, Он пытается все сделать сам. Он просто не может делить свою власть. Когда это все-таки случается, он образует несколько перекрещивающихся организаций, которые тут же начинают конкурировать. Это его способ обезопасить себя. – Тигарден с любопытством посмотрел на Эрика; что он вам говорил в Вашин-35?
– Не слишком много, – он не собирался раскрывать содержание этой беседы, Молинари без сомнения говорил исключительно для него. В действительности, Эрик понимал, что здесь была главная причина его появлений в Чиенне. У него было нечто, что он мог предложить Молинари и чего не могли другие доктора, достаточно необычное предложение со стороны врача…, интересно, как бы отреагировал Тигарден, если бы он ему сказал. Скорее всего – и с полным основанием, – посадил под арест, И расстрелял.
– Я знаю, в чем причина вашего появления у нас, – сказал Тигарден. Эрик хрюкнул:
– Знаете? – он в этом сомневался.
– Молинари просто следует своей инстинктивной склонности. Он осуществляет двойную проверку, вводя свежую кровь в наш организм. Мы не против; мы даже признательны – слишком много работы здесь. Вы конечно знаете, что у Секретаря громадная семья, даже больше, чем у Вирджила Акермана, вашего прежнего нанимателя.
– Кажется, я где-то читал, что у него три дяди, шесть двоюродных братьев, тетка, сестра, старший брат, который.,.
– И все они живут вместе с ним в чиеннской резиденции, – сказал Тигарден. – Как правило там. И все они толкутся возле него, пытаясь урвать себе кусок получше – пищу, помещение, слуг, – вы понимаете. Кроме этого, – он помедлил, – есть еще и любовница.
Этого Эрик не знал. Об этом никогда не упоминалось, даже во враждебной Секретарю прессе. – Ее имя Мэри Райнске, Они встретились незадолго до смерти его жены. Официально Мэри числится его личным секретарем. Мне она нравится, многое сделала для него как до, так и после жены. Без нее его, возможно, уже не было бы в живых. Лилистарцы ненавидят ее… Собственно, я даже не знаю почему. Возможно, я чего-то не знаю.
– Сколько ей лет?
– Секретарю, как показалось Эрику, было далеко за сорок или немного за пятьдесят.
– Молода, насколько это только можно себе представить. Подготовьтесь к встрече, доктор, – Тигарден усмехнулся. – Когда она появилась здесь, она училась в колледже и подрабатывала по вечерам машинисткой. Возможно, она принесла ему какой документ… никто не знает наверняка, но они действительно познакомились благодаря ее работе.
– С ней можно разговаривать о его болезни?
– Безусловно. Она именно тот человек – единственный человек, – который способен убедить его принять фенобарбитал, а если необходимо, и пасабамат. Фенобарбитал, видите ли, делает его сопливым, а пасабамат сушит рот. Так что он просто их выбрасывает, и все тут, Мэри может его заставить! Она итальянка. Как и он. Она может прикрикнуть на него, как это делала его мама, когда он был ребенком… или сестра, или тетка; они все кричат на него, и он это терпит, но не слушает никого, кроме Мэри. Она живет в засекреченной квартире в Чиснне за двойным кордоном людей из секретной полиции – ее охраняют от лилистарцев. Молинари страшится дня, когда они… – Тигарден осекся.
– Они что?
– Убьют или искалечат ее. Или лишат ее мыслительных способностей, превратят в безмозглое растение. У них в запасе множество различных способов, и они могут выбрать любой из них. Вы не ожидали, что наши отношения с союзниками настолько натянуты? – Тигарден улыбнулся. – Вот так они обращаются снами, наши высокоразвитые союзники, по сравнению с которыми мы просто блохи. А теперь вообразите, как будут обращаться с нами наши враги, риги, если они прорвут нашу оборону и вторгнутся сюда.
Некоторое время они сидели молча, никто не решалея начать разговор.
– Что, по-вашему, произойдет, если Молинари выйдет из игры? – произнес наконец Эрик.
– Ну, возможны только два исхода. Или найдется кто-нибудь, настроенный более пролилистарски, или нет. Ничего другого не случится; а почему вы спросили об этом? Вы думаете, мы можем потерять нашего пациента? В этом случае, доктор, мы потеряем не только работу, но возможно и жизнь. Единственное оправдание вашего существования, как и моего, заключается в поддержании жизнеспособности одного грузного итальянца среднего возраста, который живет в Чиенне, Вайоминг, со своей громадной семьей и восемнадцатилетней любовницей, страдает желудочными болями и обожает закусить на ночь чем-нибудь легким, вроде жареных на масле гигантских креветок с горчицей и хреном. Не знаю, что вам там наговорили или что вы подписали, но вам еще долго не придется вставлять эти ваши искусственные органы в Вирджила Акермана; у вас просто не будет времени, потому что поддержание жизни Молинари – ото задача, которая потребует всего вашего времени, – Тигарден казался раздраженным и вместе с тем расстроенным; его голос в темноте кабины звучал отрывисто.
Я сыт этим по горло, Свитсент. У меня нет своей жизни, только жизнь Молинари. Меня тошнит от бесконечных лекций на любую тему и вопросов о том, что я думаю о контрацепции или о пробеме приготовления грибов, или Бег знает о чем и что бы я сделал, если бы, и так до бесконечности. Как диктатор – а вы ведь понимаете, что он диктатор, только мы все избегаем этого слова, – он исключение. Во-первых, он, возможно, величайший политический стратег в мире. Как бы иначе ему у подняться до поста Генерального секретаря ООН? На это у него ушло двадцать лет непрерывной борьбы. Он вытеснил всех политических оппонентов на Земле. Затем он вляпался в эту историю с Лилистар: Это называется внешней политикой. Во внешней политике великий стратег потерпел неудачу, потому что здесь его мозг заклинило. Знаете, как это называется? Некомпетентность, Всю жизнь Молинари потратил на овладение искусством посильнее заехать коленом в пах своему противнику, а с Френекси надо было придумать что-то другое. Он действует здесь не лучше любого из нас, а может быть и хуже.
– Я понимаю, – сказал Эрик.
– Но он идет напролом, он блефует. Он подписал Договор о Мире, который привел нас к войне, И вот здесь-то Молинари и отличается от всех разжиревших, напыщенных диктаторов прошлого. Он взял ответственность на себя. Он не отправил в отставку министра иностранных дел и не расстрелял кого-нибудь из своих советников. Он сделал это сам, и он это знает. И это его убивает, дюйм за дюймом, день за днем. Начиная с живота. Он любит Землю, любит ее людей, всех, чистых и грязных, любит эту компанию своих вороватых родственников. Он расстреливает людей, сажает их под арест, но делает это против воли, Молинари сложный человек, доктор. Настолько сложный, что…
Дорф сухо вставил:
– Смесь Рузвельта и Муссолини.
– Он с каждым человеком ведет себя по-разному, – продолжал Тигарден. – Боже, он делает настолько гнусные вещи, настолько отвратительные, что волосы встают дыбом. Он вынужден их делать. О некоторых из них никогда не узнают, о них вынуждены молчать даже его враги. И он страдает от всего этого. Вы когда-нибудь встречали человека, который действительно берет на себя ответственность за все свои поступки? Встречали? А может ваша жена?
– Наверное нет, – ответил Эрик.
– Если бы вы или я по-настоящему приняли на себя моральную ответственность за все, что мы натворили за свою жизнь, мы умерли бы на месте или тронулись. Живые существа не приспособлены для осознания того, что они делают. Взять хотя бы животных, на которых мы ездим или которых мы едим. Когда я был ребенком, я каждый месяц должен был выезжать травить крыс. Вы никогда не видели, как умирает от яда животное? И не просто одно, а целые толпы, месяц за месяцем. Я не чувствовал этого Стыд, вину. К счастью, эти чувства не включались, иначе я не смог бы продолжать. Так происходит и со всеми людьми. Со всеми, кроме Мола. Как они его называют. – Тигарден добавил: – Линкольн и Муссолини. Мне приходит мысль о Другом, жившем почти две тысячи лет назад.
– Первый раз, – сказал Эрик, – я слышу, что кто-то сравнивает Джино Молинари с Христом. Даже его рабская пресса до этого не додумалась.
Возможно, это объясняется тем, – произнес Тигарден, – что вы впервые говорите с человеком из тех, кто находится рядом с Молом двадцать четыре часа в день.
– Смотрите не скажите о своем сравнении Мэри Райнеке,– сказал Дорф,– она скажет, что он ублюдок. Свинья в кровати и за столом, похотливый пожилой человек, раздевающий тебя взглядом, чье место в тюрьме. Она терпит его… из милосердия.
Дорф коротко рассмеялся.
– Нет,– возразил Тигарден,– Мэри этого не скажет… разве что она будет в плохом настроении, за все время случалось с ней раза три. Я не представляю, что бы она сказала, возможно, не стала бы говорить ничего. Она просто принимает его таким, каков он есть; она пытается его улучшить, но да если у нее это не выходит – а он сопротивляется, – она по-своему его любит. Встречали вы когда-нибудь этот особый тип женщин, которые видят в вас воможность? И с ее помощью…
– Да,– прервал Эрик. Ему захотелось сменить тему разговора; это заставляло его думать о Кэти. А он этого не хотел.
Вертолет продолжал свой полет к Чиенне.
Лежа в кровати в своей спальне и еще не вполне проснувшись, Кэти наблюдала за тем, как утренние. лучи расцвечивали пестрое убранство комнаты, выхватывая один за другим такие знакомые за время супружеской жизни предметы и цвета. Здесь, где она жила, Кэти не оставляло устойчивое ощущение реальности прошлого, запутавшегося в нагромождении вещей из различных периодов ее жизни: старинная лампа из Новой Англии, комод из редкого сорта клена – настоящего “птичьего глаза”, горка Неплевит… Она лежала с полуоткрытыми глазами и перебирала в памяти все эти предметы и обстоятельства, связанные с их приобретением. Каждый был триумфом в борьбе с конкурентами; не было большим преувелечением относиться к ее коллекции как к кладбищу, над которым витали призраки поверженных соперняков-коллекционеров. Она ничего не имела против их присутствия в своем доме, в конце концов, она ведь оказалась сильнее их.
– Эрик,– сонно позвала она,– ради Бога, встань и поставь кофе. И вытащи меня из кровати. Хочешь – расталкивай, хочешь – уговаривай.– Она повернулась к нему, но рядом никого не было. Она мгновенно проснулась. Затем встала и дрожа от холода направилась к шкафу за одеждой.
Кэти пыталась натянуть на себя легкий серый свитер, когда неожиданно почувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Пока она одевалась незнакомец стоял в дверях, наблюдая за ней и не делая ни малейшей попытки объявить о своем присутствии; он откровенно наслаждался зрелищем ее переодевания. Теперь он приосанился и произнес:
