Now Wait for Last Year (1966)

      Когда внизу показалось знакомое сероватое здание, Эрик Свитсент резко снизился и ловко приземлился на отведенном ему крошечном пятачке. “Восемь часов утра, – уныло подумал Эрик. Его шеф, мистер Вирджил Л. Акерман, уже открыл офис корпорации ТМК. Подумать только, что мозг человека может что-то соображать в такую рань. Это же против всех законов природы. Да, хорошенький мир они приготовили для нас, впрочем, война оправдывает любые чудачества людей, даже престарелых”.
      Размышляя таким образом, он направился ко входу, но не успел сделать и несколько шагов, как был остановлен окриком:
      – Послушайте, мистер Свитсент, подождите минутку, сэр! – гнусавый и жутко неприятный голос, голос робота. Свитсент нехотя остановился, и теперь эта тварь приблизилась, энергично орудуя руками и ногами. – Мистер Свитсент из корпорации “Меха и красители” из Тиуаны?
      – Доктор Свитсент, к вашим услугам.
      – У меня здесь чек, доктор. – Существо извлекло из металлического контейнера аккуратно сложенную бумагу. – Ваша жена выписала его три месяца назад на счет фирмы “Старые добрые времена для всех”.
      Шестьдесят пять долларов плюс шестнадцать процентов пени. Видите ли, мы не можем нарушать закон. Мне очень жаль, что приходится вас отвлекать, но она не имела права этого делать.
      Все время, пока Эрик нехотя извлекал из кармана чековую книжку, робот настороженно провожал взглядом его руку.
      – И что же она купила? – мрачно спросил он, выписывая чек.
      – Это была пачка “Лаки Страйк”, доктор. Настоящая, с зеленой полосой. Примерно сороковой год, незадолго до второй мировой войны, когда упаковка поменялась. Помните “Зеленая Лаки Страйк ушла на войну”? – робот хихикнул.
      Он был ошарашен; что-то здесь было не так.
      – Но послушайте, разве эти счета не должна оплачивать компания? – попытался он возразить.
      – Нет, доктор, – заявил робот. – Нет никаких сомнений, что покупка была сделана миссис Свитсент исключительно в личных целях.
      Здесь робот вздумал влезть с пояснением, которое было откровенной ложью. Непонятно только, кто из них, робот или Кэти, придумал эту штуку – этого он решить не мог, по крайней мере сейчас.
      – Миссис Свитсент строит “Питс-39”, – благоговейно произнес робот.
      – Зараза. – Он швырнул роботу заполненный чек и, злорадно взглянув на отчаянно пытающегося поймать порхающий кусочек бумаги робота, двинулся к лифту.
      “Пачка “Лаки Страйк”. Да, – подумал он уныло, – Кэти опять сорвалась. Страсть к творчеству, которая находит выход только в том, чтобы тратить, тратить и тратить. И всегда больше, чем зарабатывает – хотя зарабатывает она, надо признать, побольше него. Пусть так, но зачем скрывать? Такие покупки…
      Ответ, к сожалению, очевиден. Сам чек с прискорбной прямотой указывает на него. Еще пятнадцать лет назад я бы сказал, что нашего с Кэти совместного заработка вполне довольно для обеспеченного существования двух взрослых людей. Даже с учетом военной инфляции.
      Но все идет не так. Идет и будет идти всегда – где-то в глубине сознания он был в этом уверен”.
      Оказавшись в здании ТМК, он направился в свой офис, подавив желание подняться этажом выше в кабинет Кэти для разговора, – “Позже, – решил он, – После работы, лучше за ужином. Господи, и как назло еще столько дел” У него сегодня нет сил да и никогда их не было, чтобы выносить эти бесконечные ссоры”.
      – Доброе утро, доктор.
      – Привет, – Эрик кивком поздоровался с мисс Перс, своей секретаршей. На этот раз она была одета в нечто головокружительно голубое. Блестящие фрагменты одеяния искрились под светом люстры. – А где Химмсль? – Ни малейшего следа присутствия инспектора по контролю качества продукции, хотя если судить по заполненности стоянки, все сотрудники уже были на месте.
      – Брюс Химмель просил сообщить, что публичная библиотека Сан-Диего подала на него в суд, и поэтому он, возможно, задержится, – Мисс Перс обворожительно улыбнулась, показав при этом безупречные зубы из искусственного черного дерева. Склонность к кокетству она прихватила с собой, когда иммигрировала из Амарилло, Техас, около года назад, – Полицейские ворвались вчера в его квартиру и нашли больше двадцати библиотечных книг, которые он стянул – вы же знаете Брюса и эту его манию прикарманивать всякие вещи… как это по-гречески?
      Он прошел дальше и оказался в своем личном кабинете; Вирджил Акерман настоял, чтобы у него был личный кабинет для повышения престижа – вместо повышения жалования.
      И здесь, в его кабинете, у его окна, всматриваясь в суровый пейзаж Калифорнийского залива с его пожухлыми коричневыми холмами, с сигаретой в руке стояла его жена Кэти, Он не виделся с ней с утра; она встала за час до него, оделась, позавтракала и улетела на собственном дисколете.
      – В чем дело? – спросил Эрик.
      – Входи и закрой дверь. – Кэти повернулась, но смотрела мимо него; выражение отрешенности на ее лице не изменилось.
      Он закрыл дверь.
      – Спасибо за приглашение в мой собственный кабинет.
      – Я знала, что этот чертов робот заявится к тебе сегодня, произнесла Кэти безучастным тоном.
      – Почти восемьдесят зелененьких – вместе со штрафом…
      – Ты заплатил? – Первый раз за весь разговор она взглянула на него; только легкое подрагивание ее ресниц выдавало беспокойство.
      – Нет, – ядовито выпалил он. – Я дал этому роботу пристрелить меня тут же, на стоянке. – Он повесил пиджак в шкаф. – Конечно я заплатил. Это стало обязательным с тех пор, как Мол отменил всю систему покупок в кредит. Понимаю, что это тебе не слишком интересно, но если ты не оплачиваешь покупку в течение…
      – Пожалуйста, – попросила Кэти, – не читай мне лекций. Что он сказал? Что я строю “Питс-39”? Это неправда. Я купила зеленую упаковку “Лаки Страйк” в подарок. Я никогда бы не стала строить Страну детства, не сказав тебе; в конце концов, она была бы и твоей…
      – Только не “Питс-39”. Я никогда не жил здесь ни в тридцать девятом, ни в любое другое время. – Он уселся за стол и нажал на клавишу. – Я здесь, миссис Шарп, – доложил он секретарше мистера Вигнла. – Как поживаете сегодня, миссис Шарп? Нормально добрались прошлым вечером домой после розыгрыша этих военных облигаций? Надеюсь, никто из этих никчемушных пикетчиков не хватил вас по голове? – он отпустил клавишу. – Люси Шарп обожает мирить всех и вся, – объяснил он Кэти. – Я думаю, это очень благородно со стороны фирмы, что она разрешает своим служащим участвовать в политической борьбе. Но еще более приятным является тот факт, что это не стоит вам ни цента – политические митинги бесплатны.
      – Но на этих митингах приходится молиться и петь, проговорила Кэти, – а они нужны им только для того, чтобы продать побольше облигаций.
      – Для кого ты купила эту чертову упаковку?
      – Для Вирджила Акермана, для кого же еще? – Выпустив две аккуратные струйки дыма, она добавила: – Или ты думаешь, что мне все равно, где работать?
      – Конечно, лишь бы тебе хорошо платили…
      – Что бы ты ни думал, Эрик, – поколебавшись секунду, сказала Кэти, – удерживает меня здесь не только высокое жалование. Мне кажется, что своей работой здесь мы приближаем победу.
      – Здесь? И как же?
      Дверь кабинета отворилась; в дверях стояла мисс Перс, среди неясных очертаний ее тела на фоне дверного проема явственно проглядывалась почти горизонтальная линия ее высокой груди.
      – Извините за беспокойство, доктор, пришел мистер Джонас Акерман – внучатый племянник мистера Акермана из формовочного.
      – Как дела в формовочном, Джонас? – приветствовал гостя Эрик, протягивая ему руку. Внучатый племянник главы фирмы приблизился, и они обменялись рукопожатиями. – Кто-нибудь вылупился в ночную смену?
      – Если кто и вылупился, – парировал Джонас, – то он притворился рабочим и спокойно ушел через главный вход. – Заметив Кэти, он произнес: – Доброе утро, миссис Свитсент. Кстати, я видел ваше новое приобретение, которым вы обзавелись для нашего Вашин-35, – машину, которая так похожа на жука. Кажется, “фольксваген” или что-то вроде этою.
      – “Крайслер”, – отозвалась Кэти, – это была хорошая машина, но с одним недостатком – слишком слабые рессоры для такого количества металла. Из-за этого ее никто не брал.
      – Да, – вздохнул Джонас, – быть в чем-то профессионалом, это великолепно. Хотя бы паршивый ренессанс – я имею в виду настолько глубоко овладеть предметом…, – Заметив помрачневшие лица обоих Свитсентов, он запнулся. – Я, кажется, помешал?
      – Дела фирмы прежде всего, – заявил Эрик. Он был рад любому вмешательству, пусть даже этого младшего отпрыска разветвленного родового клана. – Ступай, Кэти, – обратился он к жене, даже не пытаясь придать своему тону видимость шутливости. – Мы поговорим за обедом. Я слишком занят сейчас, чтобы тратить время на выяснение способности механических сборщиков налогов лгать. – Он проводил жену до дверей; на этот раз Кэти не пыталась сопротивляться. Спокойно и безучастно она дала себя проводить. Эрик сказал: – Похоже, весь мир задался целью над тобой насмехаться. Все клевещут и сплетничают. – Он захлопнул за ней дверь.
      Помолчав, Джонас Акерман пожал плечами и заявил:
      – Ничего не поделаешь, это и есть брак. Узаконенная ненависть.
      – Что ты хочешь этим сказать?
      – О, это сквозит в вашей беседе, это чувствуется ясно, как дыхание смерти. Следовало бы издать приказ, запрещающий мужьям работать в одной фирме с женами. Пожалуй, даже в одном городе, – он улыбнулся, при этом его молодое лицо мгновенно потеряло последние остатки серьезности. – И все-таки она хороша, это верно. Вирджил постепенно уволил всех своих сборщиков старья, с тех пор как Кэти устроилась на эту должность… она ведь говорила тебе об этом…
      – Много раз. “Почти каждый день”, – с горечью подумал он про себя.
      – Почему бы вам не развестись?
      Эрик пожал плечами – жест, призванный показать глубокие философские основания. Он от души надеялся, что это ему удалось. Видимо, не совсем, поскольку Джонас спросил:
      – Хочешь сказать, что тебе это нравится?
      – Я хочу сказать, – проговорил он задумчиво, – что я уже был один раз женат и все было не лучше, Если я разведусь с Кэти, мне снова придется жениться, потому что я так устроен, устроен таким образом, что я вижу себя только в одной роли – роли мужа и отца, домочадца и кормильца семьи, и следующий брак будет таким же из-за моего характера.Он поднял голову и посмотрел на Джонаса взглядом, в котором попытался продемонстрировать возможно большую долю мазохизма.
      – Что, собственно, ты хотел, Джонас?
      – Небольшая экскурсия, – отрывисто произнес Джонас. – На Марс. Поедут все, и ты в том числе. Конференция. Мы с тобой можем выбрать места подальше от старикана, так что нам не надо будет рассуждать о делах фирмы, войне и Джино Молинари. А поскольку полетим мы на большой ракете, у нас будет по шесть часов в каждый конец. И ради Бога, чтобы не стоять всю дорогу на Марс и обратно, давай позаботимся о билетах.
      – Сколько времени это продлится? – ему совсем не улыбалось потерять на поездку кучу времени – слишком много работы здесь.
      – Наверняка вернемся завтра или послезавтра. Слушай, у тебя есть прекрасная возможность отдохнуть от жены: Кэти остается здесь. Смешно конечно, но я заметил, что старикан не выносит присутствия в своем Вашин-35 экспертов по древностям… он обожает погружаться, так сказать, в очарование этого уголка… и чем старее он становится, тем сильнее. Когда тебе тоже стукнет сто тридцать, ты начнешь понимать…, может начну и я. Как бы то ни было, нам надо ехать, – он добавил, уже серьезнее: – Ты, наверное и сам знаешь это, Эрик, ты ведь его врач. Он никогда не умрет; он никогда не найдет в себе силы принять тяжелое решение – как это называют – не важно, что откажет и что надо будет заменить у него внутри. Иногда я завидую его оптимизму. Его любви к жизни. Тому, что он считает ее такой важной. А мы – жалкие смертные. В нашем возрасте, – он взглянул на Эрика, – в несчастные тридцать или тридцать три.
      – Я тоже большой жизнелюб, – откликнулся Эрик. – Я всегда был в порядке. И я еще долго не собираюсь сдаваться, – Он извлек из внутреннего кармана счет, который оставил ему механический сборщик. – Припомни-ка, примерно три месяца назад, не наталкивался ты на пачку “Лаки Страйк” с зеленым в Вашин-35? Подарок Кэти?…
      После продолжительной паузы Джонас Акерман сказал:
      – Жалкий ревнивый нытик. И это все, о чем ты способен задуматься? Послушай, доктор, если ты не можешь сосредоточиться на своей работе, с тобой все кончено. Два десятка хирургов-трансплантаторов ждут – не дождутся удобного случая, чтобы попасть на работу к такому человеку, как Вирджил с его весом в бизнесе и в военной программе. Тебе просто-напросто повезло. – Это выражение – странная смесь сочувствия и осуждения – немедленно возымело эффект, подстегнув Эрика. – Лично и, если мое сердце выйдет из строя, чего при нашей жизни, скорее всего, недолго осталось ждать, не буду особенно стараться, чтобы попасть к тебе. Ты слишком поглощен своими личными делами. Ты живешь только для себя, а не для нашего межпланетного союза. Боже мой, разве ты забыл, что идет война не на жизнь, а на смерть?! И мы проигрываем эту войну. Нас могут стереть в порошок в любую минуту, черт бы тебя побрал.
      – Все верно, – отчетливо осознал Эрик. – И в довершение всего нами руководит совершенно больной ипохондрик. И тиуанская корпорация по производству искусственных мехов и красителей – одна из опор, поддерживающих этого больного лидера, который едва – едва держится в споем кабинете! Без этой дружеской поддержки со стороны Вирджила Акермана Джино Молинари давно был бы или мертв, или на пенсии в старом особняке своих родителей. Все так. И все-таки личная жизнь должна продолжаться. В конце концов, я вовсе не собираюсь полностью погрузиться в домашнюю жизнь, застряв в боксерском клинче с Кэти. Если ты думаешь, что я на это способен, то только из-за твоей патологической молодости. Тебе еще не удалось перейти от юношеской свободы в ту страну, в которой я обитаю. Я – человек, женатый на женщине, которая экономически, интеллектуально и даже сексуально превосходит своего мужа.
      Перед уходом Эрик заскочил в формовочную, рассчитывая отыскать Брюса Химмеля. Он действительно уже был здесь. Рядом с громадной корзиной для отбракованных Ленивых Собак.
      – Брось их обратно в раствор, – обратился Джонас к Химмелю, швырнув ему бракованный шар, только что сошедший с конвейера вместе с экземплярами, вполне пригодными для того, чтобы их вставили в управляющую систему межпланетного корабля. – Ты знаешь, – сказал он Эрику, – если взять десяток этих анализаторов, причем не бракованных, а тех, которые идут в приборы для армии, окажется, что по сравнению с прошлым годом или даже с прошлым полугодием их скорость отклика замедлилась на несколько микросекунд.
      – Ты хочешь сказать, – ответил Эрик, – что наши требования к качеству понизились?
      Это казалось невероятным. Продукция ТМК была жизненно важна. Вся разветвленная система военных операций целиком зависела от бесперебойной работы этих небольших, с человеческую голову, шаров.
      – Именно, – по-видимому, это мало беспокоило Джонаса. – Дело в том, что раньше мы отбраковывали слишком много блоков. Мы почти не получали дохода.
      – Иногда мне х-хочется вернуть время, когда мы занимались гуано марсианских летучих мышей, – заикаясь, произнес Химмель.
      Когда-то корпорация занималась сбором помета марсианских мышей-хлопушек. Со временем, встав на ноги, фирма получила возможность воплотить в жизнь более перспективный проект по использованию другого представителя марсианской фауны – марсианской матричной амебы. Этот уникальный одноклеточный организм выжил благодаря своей способности копировать другие формы жизни, а именно те, которые сколько-нибудь соответствовали его размерам. И хотя эта особенность забавляла земных астронавтов и официальных лиц из ООН, никто из них не додумался до промышленного использования матричной амебы, пока Вирджил Акерман, выросший на мышином гуано, не выступил на сцену. За несколько часов он предложил матричной амебе один из дорогих мехов своей тогдашней любовницы; амеба доверчиво скопировала его, после чего к удовольствию Вирджила и девицы у них оказалось два норковых манто вместо одного. К сожалению, матричной амебе скоро надоело быть мехом, и она решила Снова стать сама собой. Это решение оставило у ее хозяев чувство неудовлетворенности.
      Решение проблемы, поиски которого заняли несколько месяцев, заключалось в умерщвлении амебы во время ее периода мимикрии и помещении трупа в бассейн с фиксирующими химическими веществами, обладающими способностью сохранять нужную форму. Эти изделия были долговечны и представляли собой точную копию оригинала. Исследования еще велись, а Вирджил Акерман уже оборудовал посадочное поле в Тиуане, Мексика, и принимал грузы с искусственным мехом всех сортов с заводов на Марсе. И почти сразу же искусственные меха вытеснили натуральные с рынка.
      Война все изменила.
      Кто мог подумать тогда, когда подписывался Договор о Мире и Сотрудничестве с Лилистар, что дела пойдут так плохо? Ведь по утверждениям Лилистар и ее министра Френекси, Лилистар являлась самой могущественной военной державой в галактике; ее враги – риги – и в военной, и во всех других областях были гораздо слабее. Война, безусловно, обещала быть короткой.
      “Война сама по себе плоха” – размышлял Эрик, – но ничто так не заставляет задуматься и попытаться, заново оценить прошлые поступки и решения – например, о Мирном договоре – как поражение. И об этом задумываются теперь большинство землян. Но их мнения никто не спрашивает – ни Мол, ни правительство, ни сама Лилистар. А между тем уже никто не сомневается, и об этом открыто говорят в барах и в уединении гостиных, что даже мнение самого Мола теперь уже мало что значит”.
      Как только начались военные действия, тиуанская корпорация “Меха и красители” перешла от торговли искусственными мехами к военным заказам, как, впрочем, и все крупные промышленные компании. Сверхъестественная точность копирования главных анализаторов для космических кораблей – монад Ленивая Собака пришлась как нельзя более кстати для рода деятельности, которой занималась ТМК: конверсия прошла легко и почти незаметно. И вот теперь, задумчиво стоя перед корзиной с бракованными изделиями, Эрик задавал себе вопрос, который рано или поздно приходил на ум каждому в фирме: как можно использовать эти нестандартные, но законченные и сложные изделия. Он выбрал одно и повертел в руках. По весу напоминает бейсбольный мяч, по размеру – грейпфрут. Похоже, из этих отбросов на самом деле ничего не сделаешь. Он повернулся, чтобы швырнуть шар в утробу контейнера, который вернет застывшему пластику привычную органическую форму.
      – Подожди, – хрипло произнес Химмель, Эрик и Джонас уставились на него.
      – Не надо его растворять, – сказал Химмель. Его всего перекосило от смущения, он не находил места рукам, длинные узловатые пальцы судорожно сжимались. Глотая воздух открытым ртом и как бы задыхаясь, он пробормотал: – Я.„– я больше не делаю этого. Видите ли, сырье для одного блока стоит только четверть цента. Весь этот ящик стоит не больше доллара.
      – Ну и что? – спросил Джонас, – их все равно надо отправлять, чтобы…
      – Я куплю его, – забормотал Химмель. Он полез в карман брюк, стараясь отыскать бумажник. После долгих усилий ему наконец удалось ста извлечь.
      – Зачем тебе это? – потребовал Джонас.
      – Я все устроил, – выдавил Химмель после мучительной паузы, – я плачу полцента за каждую бракованную Ленивую Собаку, в два раза больше, чем она обходится компании, она даже имеет с этого прибыль. Что в этом плохого? Его голос сорвался.
      Пристально глядя на него, Джонас сказал:
      – Да никто не против, мне просто интересно, для чего тебе все это нужно. Он искоса посмотрел на Эрика, как будто желая спросить, что он обо всем этом думает.
      – Хм… они мне нужны, – ответил Химмель. Он уныло повернулся и зашаркал к ближайшей двери. – Но они все мои, я заплатил за них вперед из моего жалования, – пробурчал он через плечо, открывая дверь. Весь напрягшись, с лицом, побелевшим от возмущения и искаженным тревогой, он шагнул в сторону. По всей комнате, служившей, по-видимому, складом, на колесах, размером с серебряный доллар, сновало около двадцати игрушечных тележек, искусно избегая столкновений и ни на минуту не прерывая своего стремительного движения.
      На каждой тележке Эрик заметил вмонтированную Ленивую Собаку, управляющую се движениями.
      Немного опомнившись, Джонас почесал нос, хрюкнул и спросил:
      – Чем они питаются? – Наклонившись, он ухитрился поймать одну из них, когда она катила мимо его ноги. Он поднял тележку, ее колеса не переставали отчаянно крутиться.
      – Просто дешевая А-батарейка на десять лет, – сказал Химмель, – еще полцента.
      – И ты сам сделал все эти тележки?
      – Да, мистер Акерман, – Химмель взял у него тележку и поставил ее обратно на пол; она опять деловито покатила по своему маршруту. – Эти пока слишком новые, чтобы их отпускать, – объяснил он. – Они должны потренироваться.
      – А потом, – вставил Джонас, – ты отпустишьих на свободу.
      – Верно, – Химмель кивнул своей куполообразной лысой головой, при этом его роговые очки сползли на нос.
      – Зачем? – спросил Эрик.
      Главный вопрос был задан, Химмель покраснел, жалко дернулся, однако ответ прозвучал гордо и слегка вызывающе.
      – Потому, что они заслуживают ее.
      – В этой протоплазме ведь не осталось жизни, – сказал Джонас, – она погибла, когда фиксировалась в растворе. Ты знаешь это. Это просто электронная схема, такая же мертвая, как, скажем, робот.
      – Но я считаю их живыми, мистер Акерман, – ответил с достоинством Химмель, – и только то, что они ущербны и не могут вести космический корабль в пространстве, еще не означает, что они не имеют права на свою скудную жизнь. Я отпущу их, и они будут себе раскатывать, может быть, лет шесть, а может быть больше. Это дает им то, для чего они предназначены.
      Повернувшись к Эрику, Джонас произнес:
      – Если бы старикан узнал об этом…
      – Мистер Вирджил Акерман знает, – сразу же откликнулся Химмель, – Он одобряет. Или, скорее, он позволяет мне, – поспешил поправиться Химмель. – Он знает” что я возмещаю убытки, И я делаю тележки ночью, в мое свободное время. У меня есть конвейер, конечно, достаточно примитивный, прямо у меня дома. Я работаю каждый день до часа ночи.
      – Что они делают после того, как ты их отпускаешь, просто скитаются по городу?
      – Бог их знает, – ответил Химмель.
      Очевидно, эта сторона дела его не касалась. Его работа ограничивалась постройкой тележек и установкой на них Ленивых Собак. И, похоже, в этом он был прав, едва ли он мог сопровождать каждую тележку, оберегая ее от всех опасностей большого города.
      – Вы артист, – заметил Эрик со смешанным чувством забавности происходящего и возмущения. Во всем этом деле было слишком много сумасбродства, доходящего до абсурда. Этот Химмель, постоянно занятый здесь на работе и в своем жилище, вечно озабоченный, чтобы изгои производства нашли свое место под солнцем, а что дальше? И это в то время, когда все вокруг задавлены гнетом величайшей нелепости – глупой войны. С этой точки зрения Химмель не выглядел настолько смешным. Такое время. Сумасшествие затаилось в самой атмосфере, начиная от Мола и кончая этим несчастным служащим отдела контроля качества. Спускаясь с холма с Джонасом Акерманом, Эрик заявил:
      – Он придурок. В настоящий момент это выражение показалось ему наиболее сильным из всех имеющихся в его распоряжении.
      – Безусловно, – сказал Джонас, отстраняя от себя неприятные мысли. – Но все это позволяет нам по-новому взглянуть на старого Вирджила, ведь он терпит вес это вовсе не потому, что это даст ему прибыль, совсем нет. Честно говоря, я рад. Я думал, что Вирджил более жесткий. Я бы, скорее, ожидал от него, что он вышвырнет этого бедолагу куда-нибудь в трудовую армию на Лилистар. Страшно представить, какая жизнь могла ожидать этого парня. Он просто счастливчик.
      – Чем, по-твоему, все ото кончится? – спросил Эрик. – Ты думаешь, что Мол подпишет сепаратный мир с ригами и вытащит нас из всего этого, оставит Лилистар воевать одних, как они того и заслуживают?
      – Он не может, – безразлично сказал Джонзс. – Секретная полиция Лилистар набросится на нас здесь, на Земле, а из него сделает кровавый бифштекс. Выбросит его из кабинета и за ночь заменит его кем-нибудь более воинственным. Кем-нибудь, кто любит воевать.
      – Но они не могут этого сделать, – воскликнул Эрик, – мы его выбирали, не они, – Говоря это, он отчетливо сознавал, что Джонас прав. Джонас просто реалистично оценивал, на что способны союзники.
      – Лучшее, что мы можем сделать, – проговорил Джонас, – это просто проиграть. Медленно и неотвратимо, что мы и делаем, – он понизил голос до шепота: – Я не люблю этих пораженческих разговоров…
      – Не беспокойся. Джонас продолжил:
      – Эрик, это единственный выход, даже если представить столетие оккупации в качестве наказания за выбор неподходящего союзника в ошибочной войне и в неподходящий момент. Наш первый опыт вступления я в межпланетную политику, и как же бездарно мы его проделали, как Мол его проделал! – он поморщился.
      – А мы выбрали Мола, – напомнил Эрик, – Так что ответственность в конечном счете ложится на нас. Впереди показалась легкая хрупкая фигура, высохшая и почти невесомая, и тут же направилась к ним, издавая слабые и вместе с тем пронзительные звуки:
      – Джонас! И вы, мистер Свитсент, пора отправляться в Вашин-35. Тон мистера Акермана был слегка раздраженным. В своем преклонном возрасте Вирджил стал почти гермафродитом, совмещая черты мужчины и женщины в одном бесполом, высохшем и все-таки живом организме.

      Достав старинную пустую пачку из под сигарет “Кемел”, Вирджил Акерман смял ее и шутливо спросил:
      – Крестик, нолик, змейка или угол. Что выбираете, Свитсент?
      Крестик, – ответил Эрик.
      Старик всмотрелся в значки, показавшиеся на про-питанной клеем внутренней поверхности ставшей те-перь двумерной пачки:
      – Змейка. Подставляйте нос.С ликующей улыб-кой он похлопал Эрика по плечу, при этом его искусственные зубы под слоновую кость хищно блеснули. – Я совсем не хотел вас обидеть, доктор, ведь мне в любой момент может понадобиться новая печень… прошлой ночью я чувствовал себя отвратительно в думаю – вы конечно проверите, – что это опять токсимия.
      Со своего кресла рядом с Вирджилом Ахерманом доктор Эрик Свитсент сказал:
      – Во сколько вы вчера легли и чем занимались?
      – Да, доктор, это была женщина. – Вирджил сардонически ухмыльнулся своим родственникам – Харви, Джонасу, Ральфу и Филис Акерман, сидящим рядом в салоне космического корабля, мчавшегося от Земли к Ватин-35, Марс, – Должен я продолжать?
      Праправнучка Вирджила, Филис, строго сказала: – Ради Бога, дед, ты слишком стар для таких; вещей. Твое сердце может отказать тебе в самый неподходящий момент. Представь, в какое положение ты ее поставишь, кто бы она ни была. Непристойно. умирать во время не буду говорить чего. – Она осуждающе посмотрела на Вирджила. Вирджил проскрипел:
      – Тогда маленький приборчик у меня в кулаке который я держу специально для таких случаев, вызовет мистера Свитсента, он примчится и прямо здесь же, не беспокоя даму, извлечет мое старое разбитое сердце, заменит его новеньким, и я, – он хихикнул, достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный льняной платок и вытер с нижней губы и подбородка набежавшую слюну, – и я продолжу. – Его худое тело, через которое просвечивали кости и отчетливо проглядывали контуры черепа, содрогнулось от удовольствия помучить своих родственников, не имеющих доступа в этот его мир, мир которым он наслаждался даже сейчас, в дни лишений военного времени.
      – Mille tre, – кисло процитировал либретто Да Понте Харви, – Это про тебя, старая развалина, хотя ты и не а ладах с итальянским. Надеюсь, что когда я буду в твоем возрасте.
      – Ты никогда не будешь в моем возрасте, – перебил его Вирджил, в его глазах забегали лукавые огоньки, – забудь об этом. Забудь и возвращайся к своим финансовым отчетам, ты, ходячие счеты. Тебя никогда не найдут мертвым в постели с женщиной. Тебя найдут мертвым с… – Вирджил на секунду задумался – с, гм… чернильницей.
      – Прекрати, – попросила Филис, отвернувшись и вглядываясь в черное небо космоса за окном. Эрик обратился к Вирджилу:
      – Я хочу кое-что спросить у вас. О пачке зеленых “Лаки Страйк”. Месяца три назад…
      – Ваша жена любит меня. Да, она купила их для меня. Просто подарок. Так что остыньте. Конечно, это может вызвать некоторые осложнения. Женщины для меня не проблема. Хирурги по трансплантации – пожалуй… – он помедлил, – да, пожалуй, и в них у меня нет недостатка.
      – Все, как я и говорил тебе сегодня, Эрик, – сказал Джонас.
      – Эрик мне нравится, – продолжал Вирджил, У него уравновешенный характер. Взгляни на него. Высокомерно-рассудительный, всегда спокоен и холоднокровен. Много раз наблюдал, как он работает, Джонас. Я-то знаю И готов помочь в любую минуту и днем и ночью.Таких людей не много.
      – Ты ему платишь, – резко сказала Филис. Она была как всегда неразговорчива и погружена в себя. Симпатичная правнучка Вирджила, член совета директоров корпорации, обладала, наподобие своему деда, правда без свойственного ему оттенка эксцснтричности одним важным свойством. Для Филис всеи делилось на две категории – бизнес или не стоящая внимания ерунда. Эрик понимал, что она не потерпела бы чудачеств Химмеля. В се мире не было места пустякам. Филис немного напоминала Эрику Кэти. И,подобно Кэти она тоже сексуальна. Ее волосы морской волны были собраны в пучок; уши украшали беспрестанно вращающиеся кольца.
      Довершало облик девушки из высших кругов буржуазии вступившей в пору половой зрелости, очаровательное кольцо в носу. Последнее, впрочем, не вызывало у Эрика особенного восторга, -
      Какой смысл во всей этой поездке, – спросил Эрик Вирджила Акермана. – Может быть, для экономии времени имеет смысл обсудить все это сейчас? _ Он не скрывал раздражения.
      – Приятная прогулка, – сказал Вирджил. Есть повод отдохнуть от надоевших дел. У нас будет гость в Вашин-35; возможно он уже нас ждет. У него нет проблем с билетами. Я предоставил ему мою Страну детства – это первый человек, кроме меня, удостоился такой чести.
      – Кто это? – требовательно спросил Харви. – В конце концов, официально это собственность компании и мы имеем право знать. Джанас ядовито заметил: – Вирджил наверное, проиграл этому субъекту все свои подлинники фильмов из серии “Ужасы войны.” Так что ему ничего не оставалось делать, кроме как открыть для него все двери.
      – Я никогда не рисковал моими фильмами, -сказал Вирджил. – Кроме того, у меня есть дубликат “Наводнения в Панайе”. Этот тупоголовый Итон Хамбро, председатель совета директоров Маннфрекс Энтерпрайзес, подарил его мне на день рождения. Я думал, всем известно, что у меня есть полный набор. Оказалось, что Хамбро этого не знал, не удивительно, что парни Френекси управляют сегодня шестью его фабриками.
      – Расскажи нам лучше о Ширли Темпл в “Маленьком мятежнике”, -устало сказала Филис, не отрываясь от панорамы за бортом корабля, – Расскажи нам, как она…
      – Ты же все это уже видела, – недоверчиво сказал Вирджил.
      Да, конечно, но мне это никогда не надоест, – ответила Филис. – Этот фильм захватывает меня всегда, весь до последнего дюйма. Где твоя зажигалка? – повернулась она к Харви.
      Медленно поднявшись со своего места, Эрик направился в комнату отдыха и, расположившись за столиком, принялся изучать список напитков. В горле все пересохло; перебранки между членами клана в Вашин-35 Акерманов всегда вызывали у него желание выпить чего-нибудь освежающего. По-видимому, это неосознанная жажда первородного молока жизни – Urmilch des Lebens. “Я тоже заслуживаю своего кусочка Страны детства”, – подумал он наполовину в шутку. Но только наполовину.
      Для всякого, кроме Вирджила Акермана, Вашингтон, округ Колумбия, 1935 год был пустым звуком, но только не для Вирджила, который сохранил в воспоминаниях тот далекий город, то время и все то, что его окружало и так давно прошло. В мельчайших деталях Вашин-35 повторял замкнутый кусочек детства который Вирджил знал. Этот мир постоянно совершенствовался, пополняясь стараниями специалиста по древностям – Кэти Свитсент – все новыми настоящими образчиками из того времени. И вместе с тем этот мир никогда по-настоящему не изменялся, сохраняя аромат умершего прошлого. Но для Вирджила это была жизнь, по крайней мере, ее корни, Здесь он расцветал. Здесь он черпал энергию и затем возвращался в настоящий мир, мир – в котором он жил которым он управлял, но в котором никогда не чувствовал себя дома.
      Эта обширная страна – Страна детства – стала модой Другие бизнесмены и финансовые воротилы, разбогатевшие на войне в меньших масштабах, на сколько позволяли средства, стали создавать модели своих детских воспоминаний. Вирджил перестал быть единственным. Ни одна из этих моделей не могла сравниться со Страной Вирджила по сложности и по абсолютной подлинности; грубые или искусные подделки реальных вещей, существовавших в то время а не сами вещи, пережившие годы, служили лишь грубым приближением подлинной реальности. Эрик осознавал конечно, что никто в мире не обладал таким количеством денег и технических знаний, чтобы позволить себе такое грандиозное по стоимости и вместе с тем совершенно бесприбыльное предприятие. И это в пучине ужасной войны.
      “Все это остается, однако, совершенно безвредным, хотя и эксцентрическим занятием. Что-то вроде, – размышлял Эрик, – химмелевских тележек. Что-то совершенно отличное от того, чем поглощена вся нация – священной войны против существ с Проксимы.”
      На Земле для борьбы со шпионажем, как будто шестирукое, похожее на муравья, существо, шести футов ростом, могло незаметно разгуливать по Нью-Йорк-стрит.
      На этом месте размышления Эрика были прерваны неприятным воспоминанием.
      На Земле, в столице ООН Чийене, Вайоминг, находился, вдобавок к обычным лагерям для военнопленных, лагерь, используемый военной администрацией для демонстрации публике захваченных в плен ригов. Граждане получили наконец возможность поглазеть на этих существ с шестью конечностями, позволяющими им передвигаться довольно быстров любом направлении на двух или четырех ногах. У ригов отсутствовали голосовые связки, они общались между собой посредством сложного подрагивания чувствительных усиков. Для общения с землянами использовали механический транслятор, посредством которого зеваки получали возможность задавать своим униженным врагам разные вопросы. Однако до недавнего времени вопросы отличались поразительным однообразием. Теперь мало-помалу на первый план стал выдвигаться один весьма зловещий, по крайней мере для администрации, вопрос. В виду этого общение с пленниками было приостановлено на неопределенный срок. Как мы можем прийти к соглашению? У ригов, как ни странно имелся ответ. Он сводился к следующему: живите сами и дайте жить другим. Экспансию землян в систему звезды Проксима следует прекратить, а риги не будут, как и никогда раньше, претендовать на систему.
      Но это не относилось к Лшшстар. Риги не могли здесь дать ответа, потому что они не знали его сами. Лилистарцы были извечными врагами ригов, и не было никакой возможности выбраться из этого конфликта мирным путем. Как бы то ни было, лилистарские советники успели уже основать резиденцию на Земле для борьбы со шпионажем… как будто шестирукое, похожее на муравья, существо, шести футов ростом, могло незаметно разгуливать по Нью-Йорк-стрит.
      Присутствие советников не бросалось в глаза, поскольку, несмотря на значительные психосоматиче-ские различия морфологически лилистарцы ничем не отличались от землян. Для этого были все основания. В доисторические времена флотилия лилистарцсв из империи Альфа Центавра мигрировала в Солнечную систему, колонизировала Землю и часть Марса. Между переселенцами произошло столкновение, за которым последовала долгая разрушительная война, которая отбросила обе культуры к дремучему варварству. Из-за климатических катастроф марсианская колония полностью вымерла. Земляне, однако, нашли в себе силы снова начать строительство цивилизации. Отрезанная от Альфа Центавра конфликтом метрополии с ригами земная колония распространилась по всей планете, перешла к строительству и запуску сначала орбитальных спутников, затем спутников Луны, потом кораблей с человеком на борту и, наконец, получила возможность снова связаться со своей родной системой. Удивление с обеих сторон было безграничным.
      – Проглотили язык? – обратилась Филис Акерман к Эрику, усаживаясь рядом с ним. Она улыбнулась, и улыбка сделала на мгновение ее тонкое правильной формы лицо на удивление красивым. Закажите чего-нибудь выпить. Это поможет мне вынести всех этих Джин Харлоу, баронов фон Рихтофен, Джо Луисов и как бишь его? – она прикрыла глаза, роясь у себя в памяти. – Совершенно вылетело из головы. Ах, да. Том Микс! И его Ральстон Страйтшутер. И Ранглер. Этот чертов Ранглер! И эта каша. И эти вечные боксерские бои, будь они прокляты.
      Вы ведь знаете, зачем мы здесь? Очередная встреча с Сироткой Анни и ее любимым декодером… Нас опять заставят слушать эти номера и расшифровывать их – чтобы узнать, что делала Анни в понедельник. Боже! – Она наклонилась, чтобы дотянуться до своего стакана, и он не смог отказать себе в удовольствии заглянуть за вырез ее платья, обнаживший плавную линию ее маленькой белой груди.
      Это зрелище вернуло ему хорошее расположение духа, и он сказал игриво, но вместе с тем достаточно осторожно:
      – Когда-нибудь мы запишем эти номера, которые нам диктует фальшивый громкоговоритель по фальшивому радио, расшифруем их с помощью Сиротки Анни, и… “Сообщение будет звучать так, – подумал он мрачно, – заключайте сепаратный мир с ригами. Немедленно”.
      – Я знаю, – подхватила Филис и закончила за него:
      – Земляне” сопротивление бесполезно. Сдавайтесь. Говорит король ригов. Слушайте сюда. Мы проникли на радиостанцию в Вашингтоне, округ Колумбия. Мы вас уничтожим, – Она отхлебнула из высокого запотевшего стакана.
      – Это не совсем то, что я собирался сказать. Но чертовски близко, – раздраженно Эрик произнес: – Как и у всех в вашей змеиной Семье, в вас сидит ген, который заставляет вас перебивать…”
      – Какой Семье?
      – Так вас называют, вас – Акерманов.
      – Продолжайте, продолжайте” доктор, – в ее серых глазах сверкнуло любопытство. Высказывайтесь.
      – Ладно, не обращайте внимания, – сказал Эрик. – Кто этот наш гость?
      Никогда глаза женщины не казались ему настолько большими, настолько подавляющими. Они приказывали с безграничной внутренней уверенностью. Уверенностью и спокойствием, происходящим из абсолютного и неизменного знания всего того, что следует знать. Подождем – увидим, И сразу же, совершенно независимо от неизменяющегося выражения глаз, ее губы начали дразнящий и игривый танец. Мгновение спустя что-то новое мелькнуло в ее глазах, и выражение ее лица полностью изменилось.
      – Дверь, – заговорщически шепнула она. Ее глаза блеснули” рот перекосился в довольной усмешке. – Дверь открывается, и на пороге стоят делегаты с Проксимы, Ну и зрелище. Грязный паршивый риг. Совершенно секретно и почти невероятно из-за снующих повсюду агентов Лилистар. Он прибыл для ведения переговоров о… – Она остановилась и закончила тихим монотонным голосом, – сепаратном мире между нами и ими. – Глядя прямо перед собой потухшим и отрешенным взглядом, она допила коктейль. – Да, это будет большой день. Я отчетливо его себе представляю. Старый Вирджил сидит и посмеивается, как обычно. И наблюдает, как все его военные заказы, вплоть до самого мелкого” превращаются в пустые бумажки. Опять к фальшивым норкам. Опять в эпоху мышиного дерьма, – когда вся фабрика провоняет насквозь. – Она отрывисто рассмеялась. – Это может произойти в любую минуту, доктор. Это точно.
      – Парни Френекси, – сказал Эрик, тоже впадая в мрачное настроение, – как вы правильно заметили, будут в Вашин-35 в ту же минуту.
      – Я знаю. Это просто фантазия. Несбыточная мечта. Порождение напрасных надежд. Так что даже если Вирджил и захочет организовать такую встречу, из этого вряд ли выйдет что-нибудь хорошее. Слишком мало шансов на успех – один из миллиона. Можно попытаться, но результат будет плачевный.
      – Жаль” – сказал Эрик, погруженный в свои мысли.
      – Предатель! Вас следует отправить на исправительные работы.
      Пораженный до глубины души. Эрик запротестовал:
      – Я хотел…
      – Вы сами не знаете, чего вы хотите, Свитсент. Каждый неудачливый муж теряет подсознательную способность знать, чего он хочет – эта способность уходит от него. Вы беспомощны и жалки в своих попытках сделать хоть что-то правильно. Вы обречены на неудачу, потому что ваше израненное сердце не интересуется ничем, кроме своих страданий. Даже сейчас вы ухитрились отодвинуться от меня.
      – Неправда!
      – Теперь мы не соприкасаемся ничем, А ведь как трудно ужаться таким образом в этой тесноте” не правда ли? И все-таки вам это удалось, мы не касаемся даже бедрами.
      Чтобы перевести разговор Эрик спросил:
      – Я слышал по телевизору, что этот профессор с такой забавной бородой, Вальд, вернулся вчера из”.
      – Да нет, Вирджил пригласил не его.
      – Может быть Марм Хастинтс?
      – Этот таоистский полудурок? Вы пытаетесь шутить? Вы всерьез думаете, что Вирджил потерпит у себя этого ничтожного шарлатана, который… – она сделала почти неуловимый жест большим пальцем и усмехнулась, показав свои ровные белые зубы, – Возможно, – сказала она, – это Иан Норе.
      – Кто он такой? – Он где-то слышал это имя; он отчетливо осознавал, что, спрашивая се об этом, он делает тактическую ошибку и все-таки задал вопрос, В этом и заключалась его слабость в отношениях с женщинами – он давал себя увести куда им хотелось,. Иногда. Но так бывало неоднократно, причем на важнейших поворотах судьбы, Филис вздохнула.
      – Фирма Иана делает все эти блестящие чистотой новые искусственные органы, которые вы так искусно вставляете в умирающих Вы имеете в виду, доктор, что не знаете имени человека, которому обязаны своей профессией?
      – Я знаю, – с досадой ответил Эрик. – Просто я так занят, что мгновенно забываю все то, что не касается работы.
      – А может быть это будет композитор. Как во времена Кеннеди; может быть это будет Пабло Казалс. Боже, какой же он, наверное, старый! А может Бетховен. Гм… – Она сделала вид, что пытается вспомнить. – Да, я действительно припоминаю, что он говорил что-то в этом роде. Людвиг ван Какой-то; только вот не помню был это Людвиг ван Кто-нибудь или еще кто-то…
      – Ради Бога, – сказал Эрик, – прекратите это.
      – Не забывайтесь. Вы не настолько важная шишка. Просто столетие за столетием не даете умереть одному отвратительному старикашке. Она усмехнулась своей неторопливой располагающей и доверительной усмешкой, полной почти восторженного веселья.
      Эрик ответил, попытавшись придать своему тону как можно больше значительности:
      – Я обслуживаю, кроме него весь штат ТМК, а, это почти восемьдесят тысяч человек. И, кстати, я не могу делать это с Марса. Вся эта поездка меня возмущает. “И ты в том числе”, – подумал он про себя.
      – Великолепно, – воскликнула Филис. – Один хирург на восемьдесят тысяч человек! Один к восьмидесяти тысячам! А разве в вашем распоряжении нет целой бригады роботов? Возможно, они пока обойдутся без вас?
      – Дело роботов заниматься грязной работой, – сказал Эрик.
      – А дело хирургов по трансплантации – унижаться, – ответила Филис.
      Эрик сердито посмотрел на нее. Она сделала очередной глоток и отвернулась. Он был бессилен у нее слишком много психической энергии.
      Центральная часть Вашин-35 – пятиэтажное кирпичное здание, в котором мальчишкой жил Вирджил, содержало и вполне современную часть со всеми удобствами, доступными жителям 2055 года. Несколькими кварталами далее находилась Тикут-авеню с магазинчиками, которые Вирджил помнил с детства, Тут была лавка Гаммаджа, в которой он столько раз покупал комиксы и дешевые леденцы. За ней виднелось здание аптеки, в которой старик купил как-то зажигалку и химикалии для своей стеклодувной установки под названием “Набор Гильберта номер 5”.
      – Что у нас сегодня в загородном театре? – произнес про себя Харви Акерман, когда их корабль продвигался вдоль Коннектикут-авеню, так что Вирджил мог вдоволь наслаждаться дорогим сердцу видом. Харви присмотрелся и застонал – Джин Харлоу в “Ангелах ада”. Все они видели это, по меньшей мере, дважды.
      – Ты не забыл эту чудесную сцену, – обратилась к нему Филис, – в которой Харлоу говорит: “Пойду-ка я одену что-нибудь поудобнее – и возвращается, – Знаю, знаю, – раздраженно перебил ее Харви, – замечательная сцена.
      Корабль свернул с Коннектикутавеню на Мак-Комб-стрит и остановился перед зданием под номером три тысячи тридцать девять с аккуратным газоном за чугунной оградой. Однако, когда люк откинулся, Эрик ощутил вместо городского воздуха давно ушедшей столицы горьковатую и разреженную холодную атмосферу Марса. Почти задыхаясь и тщетно пытаясь вздохнуть полной грудью, он стоял и чувствовал себя разочарованным и больным.
      – Я распоряжусь подать побольше воздуха, – сказал Вирджил, спускаясь с трапа в сопровождении Джонаса и Харви, Однако сам он, похоже, не испытывал в этом большой нужды. Он оживленно зашагал к дверям.
      Группа роботов, искусно замаскированных под маленьких мальчиков, вскочил на ноги; один из них радостно закричал:
      – Эй, Вирж, где ты был?!
      – Моя мама посылала меня в город, – закудахтал Вирджил с просветлевшим от восторга лицом. – Как поживаешь, Эрл? У меня есть отличные китайские марки, мой папа подарил их мне, у него в конторе их много. Смотри, тут есть одинаковые, я могу по-меняться с тобой, – он полез в карман, стоя на пороге.:
      – Эй, а знаешь, что у меня есть, – пронзительно закричал второй мальчишка-робот. – Кусочек сухого льда! Я разрешил Бобу Роджи поиграть моим мячом за этот кусок. Можешь потрогать, если хочешь.
      – Меняю на книжку, – сказал Вирджил, вынимая из кармана ключ, – Как насчет “Бака Роджера и кометы смерти”? Страшно интересная вещь.
      Когда вся компания наконец спустилась на землю, Филис сказала Эрику:
      – Попробуй предложить детям свежий календарь 1952 года с обнаженной Мерилин Монро на обложке. Посмотрим, что они за него дадут.
      Дверь в здание не успела распахнуться, а навстречу гостям уже спешил один из охранников из штата ТМК.
      – О, мистер Акерман, мы не ожидали вас так рано. – Охранник проводил их в холл.
      – Он уже здесь? – с заметной озабоченностью спросил Вирджил.
      – Да, сэр. Отдыхает в своей комнате. Он просил не беспокоить его несколько часов, – Охранник тоже нервничал.
      – Сколько с ним человек?
      – Он, помощник и два человека из Службы безопасности.
      – Ну кому стаканчик холоднющего охладителя? – Обернувшись через плечо и как бы очнувшись, спросил Вирджил.
      – Мне, мне, – откликнулась Филис, передразнивая воодушевленный тон Вирджила. – Мне хочется искусственного малинового лимона, А тебе, Эрик? Как насчет лимона с джином и виски или шотландской вишневой водки? Или в 1935 они не знали таких букетов?
      Харви сказал Эрику:
      – Найти бы тихое место, где можно лечь и отдохнуть. Этот марсианский воздух делает меня слабым котенком. Почему он не построит колпак, чтобы иметь здесь нормальный воздух?
      – Возможно, он делает это сознательно, – ответил Эрик. Это не дает ему остаться здесь навсегда, заставляет возвращаться на Землю.
      Подойдя к ним, Джонас заявил:
      – Лично мне нравится весь этот анахронизм. Это настоящий музей, Ваша жена выполнила громадную работу по восстановлению этого периода. Прислушайтесь к этому – как это называется? – радио, играющему в этом помещении. Все покорно прислушались. Это была опера “Бетти и Боб” – старинна; опера, пробившаяся сквозь давно ушедшее время. Да же Эрик почувствовал себя тронутым; голоса касались живыми и абсолютно реальными. Здесь были именно они, а не их далекое отражение. Как Кот; удалось этого добиться, было непонятно.
      Стив – громадный, мужественный негр, или, скорее, его копия-робот, подошел к гостям, куря трубку и сердечно кивая каждому из них.
      – Доброе утро, доктор. У нас на днях здорово похолодало. Скоро деткам можно будет кататься на санках. Мой сынок Джордж ведь тоже копит на санки, так он сказал мне недавно.
      – Я добавлю один доллар тридцать четвертого года, – сказал Ральф Акерман, доставая бумажник Вполголоса он спросил Эрика: – Или может пап; Вирджил считает, что цветным детям не положены санки?
      – Не беспокойтесь, мистер Акерман, – уверил его дворецкий. – Джордж, он заработает свои санки. он не хочет чаевых, он хочет честно заработать.
      Медленно и с чувством собственного достоинств; чернокожий робот-дворецкий удалился.
      – Чертовски правдоподобно, – сказал Харви по еле короткого молчания.
      – На самом деле, – согласился Джонас. Его передернуло: – Боже, подумать только, что оригинал уж добрую сотню лет как мертв. Трудно себе представить что мы на Марсе, даже не на Земле, в нашем собственном времени. Мне это не нравится – я люблю вещи, которые кажутся тем, что они есть на самом деле.
      – Но ты же не против стереозаписи симфонии, которую слушаешь вечером у себя дома, – высказал Эрик неожиданно пришедшую ему в голову мысль.
      – Нет, – ответил Джонас, – но это совершенно разные вещи.
      – Да нет, – не согласился Эрик. – Нет больше оркестра, звук давно рассеялся и утих, концертный зал погружен в молчание; все что у тебя сеть – это двенадцать сот футов ленты, намагниченной определенным образом…, та же иллюзия, что и здесь. Только эта более закончена.
      Поднимаясь по лестнице, он продолжал размышлять. Иллюзии постоянно живут рядом с нами. “Иллюзии вторглись в нашу жизнь уже тогда, когда первый бард пропел свою сагу о прошедших битвах. “Илиада” настолько же фальшива, как эти дети-роботы, меняющиеся марками на пороге. Люди всегда стремились удержать прошлое, сохранить его как можно отчетливее, и в этом чет ничего порочного. Без этого нет преемственности, есть только мгновение, А лишенное связи с прошлым мгновение, – настоящее – не имеет никакого смысла.
      Может быть в этом причина моей неудачи в семейной жизни. Я не могу вспомнить наше совместное с Кэти прошлое; не могу восстановить в памяти дни, когда мы добровольно жили вместе… теперь мы вынуждены это делать.
      И никто из нас не понимает этого. Никто не задастся вопросом о значении или причинах прошлых поступков, Будь у нас память получше, мы могли бы повернуть события в нечто новое, более соответствующее нашим желаниям. Возможно, все это просто первый звонок приближающейся во всем ее безобразии старости. И это в мои-то тридцать четыре!” Филис немного задержалась на лестнице, поджидая его. – Вы не хотите переспать со мной, доктор?
      Вздрогнув от неожиданности, Эрик сжался. Вихрь самых разнообразных чувств захлестнул его. Тут было; и возбуждение, и надежда, и страх, почти ужас, и чувство вины, смешанное с симпатией, и он сказал:
      – Ни у одного человека я не видел таких замечательных зубов, как у вас.
      – Отвечайте прямо.
      – Я… – он лихорадочно подыскивал ответ. Разве можно словами ответить на такое? Но разве вопрос не был выражен словами? И быть испепеленным Кэти, от которой ничего не утаишь? Он физически ощущал на себе пристальный взгляд огромных распахнутых глаз Филис. – Хм… – произнес он, чувствуя себя ничтожеством.
      – Вам же хочется этого, – сказала Филис.
      – Умм… – выдавил он, поникнув под этим непрошеным женским вторжением в самые потаенные уголки его души. Она докопалась до нее, до его души, и теперь пробует ее на вкус. Черт бы се побрал Она видит его как на ладони; она права – он хочет ее и вместе с тем он ненавидит ее. И это она знает – читает на его лице своими ненавистными невообразимо большими глазами, глазами, которые не могут принадлежать смертной женщине.
      – Без этого вы погибнете, – сказала Филис. – Без настоящей, стихийной и глубокой…
      – Один шанс, – хрипло проговорил он, – из миллиона, что это сойдет мне с рук. – Ему удалось усмехнуться. По правде говоря, то что мы торчим здесь на этой проклятой лестнице вдвоем, просто глупо, – Да вам-то что до этого? – Он направился вверх мимо нее, не глядя по сторонам и не останавливаясь. “Что мне терять, – спрашивал он себя. А ведь пожалуй она справилась бы с Кэти так же легко, дергая и ослабляя те же нити, которыми она управляет мной”.
      .Дверь личного кабинета Вирджила была открыта настежь. Вирджил двинулся внутрь. Все гости строго по порядку последовали за ним: впереди представители родового клана, за ними высокопоставленные служащие компании.
      Эрик вошел и сразу увидел гостя.
      Гость, человек, ради которого они прилетели сюда. Он сидел откинувшись; одутловатое лицо, лишенное всякого выражения, отвислые фиолетовые губы, глаза, устремленные в никуда – Джино Молинари, – законно избранный верховный правитель объединенной цивилизации Земли и верховный главнокомандующий се вооруженных сил в войне против ригов.
      Его ширинка была расстегнута.

      Когда подошло время обеда, Брюс Химмсль, начальник отдела контроля качества головного отделения тиуанской корпорации “Меха и красители”, прервал работу и зашаркал по улицам Тиуаны по направлению к своему излюбленному кафе, Это кафе привлекало его дешевизной и непритязательностью. Маленькое деревянное здание, зажатое со всех сторон большими магазинами и кирпичными строениями, собирало в своих стенах в основном рабочих и особый тип мужчин, которые к своим тридцати годам не выбрали еще способа зарабатывать на жизнь. Они не трогали Химмеля, и это было все, что ему требовалось, В действительности это было то единственное, чего он хотел от жизни – чтобы его оставили в покое. И жизнь вполне предоставляла ему эту возможность. Сидя в своем углу и ковыряясь в порции красного перца с ломтем бледного клейкого хлеба, Химмель заметил направляющегося к нему субъекта англо-саксонского типа с всклокоченными волосами, одетого в кожаный пиджак, джинсы, высокие ботинки и в перчатках, вынырнувшего, казалось, со всем своим одеянием из прошлого века. Это был Кристиан Плаут, водитель древнего турботакси; вот уже почти десять лет он скрывался здесь, в Нижней Калифорнии, от полиции, с которой у него были неприятности, связанные с распространением наркотиков. Он был слегка знаком Химмелю, потому что, как и тот, увлекался таоисткой философией.
      – Salve, amicus, – произнес Плаут, протиснувшись к Химмелю.
      – Привет, – обжигаясь горячим перцем, ответил Химмель. – Какие новости?
      Колеся в своем такси по Тиуане круглые сутки, Плаут всегда был в курсе самых последних событий.! Если что-нибудь происходило, он оказывался тут как тут и никогда не упускал случая извлечь для себя какую-нибудь пользу.
      – Послушай, – сказал Плаут, наклонившись поближе и сморщив свое сухое песочного цвета лицо. – Видишь это? Разжав кулак, он выкатил на стол капсулу; почти мгновенно его ладонь накрыла ее, и капсула скрылась так же внезапно, как и появилась.
      – Вижу, – спокойно ответил Химмель, продолжая жевать.
      Дернувшись, Плаут прошептал:
      – Хе-хей, это Джи-Джи-180.
      – Что это за штука? – Химмеля охватило мрачное предчувствие. Ему захотелось, чтобы Плаут отстал от него и поискал других клиентов.
      – Джи-Джи 180, – Плаут наклонился вперед и, едва не касаясь лица Химмеля, зашептал: – Это немецкое название наркотика, который только начинает продаваться в Южной Америке как фродадрин. Его невозможно достать в Америке, да его и здесь, в Мексике, не достанешь. – Он усмехнулся, обнажив свои неровные гнилые зубы.
      Химмель с гадливостью заметил, что даже его язык имел какой-то неестественный оттенок. Чтобы по-давить отвращение, он отвернулся.
      – Мне всегда казалось, что здесь в Тиуане нет проблем с наркотиками, – сказал Химмель.
      – Я тоже так думал. Именно поэтому меня и заинтересовал этот Джи-Джи I80, Я достал немного.
      – Еще не пробовал?
      – Попробую вечером. – сказал Плаут. – У себя дома. У меня есть пять капсул, одну могу, если хочешь, уступить тебе.
      – Во сколько это обойдется? – В некотором смысле это было для нега очень кстати.
      Плавно раскачиваясь, Плаут заговорил:
      – Вызывает галлюцинации. И кое-что еще, Бии, Буу, пик-пик. – Его глаза затуманились и он по-грузился в себя, бессмысленно улыбаясь. Химмель терпеливо ждал. Наконец Плаут очнулся; – В за-висимости от человека. Нечто, связанное с тем, что Кэти называет “разновидности восприятия”. Уло-вил?.
      – Здесь должно проявляться восприятие времени и пространства, – сказал Химмель. В свое время ему очень понравилась книга “Критика чистого разума”. Он был покорен методом изложения и самим образом мыслей автора. В его жилище до сих пор хранилась бумажная копия этой книги, вся испещренная заметками на полях.
      – Точно! Он меняет твое восприятие времени,поэтому его следовало бы назвать “темподок”, верно? Плаут казался очень воодушевленным своей мыслью-
      – Мне пора в ТМК, – сказал Химммель и начал подниматься.
      Усаживая его обратно, Плаут сказал:
      – Пятьдесят долларов. Американских.
      – С-сколько?
      – За каждую. Сквалыга, это же редкость, – Плаут еще раз прокатил капсулу по столу. – Жаль отдавать ее тебе, но только представь, что мы испытаем, все пятеро: мы найдем Тао. Разве обретение Тао в разгар этой дурацкой войны не стоит пятиде-сяти долларов США? Может быть тебе никогда больше не представится такой случай – мексиканская полиция готовится покончить с поставками наркотиков из Аргентины. А они свое дело знают.
      – Это штука на самом деле так отличается от…
      – Да, конечно! Слушай, Химмель, ты знаешь, на что я почти напоролся буквально пять минут назад? На одну из твоих тележек, Я чуть не раздавил ее. Они все время попадаются мне на дороге. Я мог бы раздавить не одну сотню. Скажу тебе еще кое-что; городские власти интересовались, не знаю ли я, кто наводнил Тиуану этими проклятыми тележками. Я, конечно, сказал им, что не знаю… но мало ли что может случиться, если мы не погрузимся сегодня все вместе в Тао.
      – Хорошо, – со стоном согласился Химмель, – я куплю у тебя капсулу. – Он вытащил бумажник, ничуть не сомневаясь, что напрасно теряет деньги. Все это просто мошенничество.
      Если бы он только знал, как он ошибается!
      Джино Молинари, верховный правитель Земли в ее войне против ригов, был одет как обычно, в хаки, единственным украшением служил Золотой Крест первой степени, врученный ему пятнадцать лет назад Гене-ральной Ассамблеей ООН, Доктор Эрик Свитсент обратил внимание, что Молинари плохо выбрит; вся нижняя часть его лица заросла щетиной какого-то грязного оттенка, пробивавшегося, казалось, из глубины тела. Его шнурки, как и ширинка, были распущены.
      Вид этого человека был просто пугающий.
      Молинари даже не поднял головы, когда гости один за другим заполнили комнату и замерли в оцепенении. Его лицо оставалось безразличным и отрешенным. Он был, без сомнения, тяжело болен и изможден; широко распространенное мнение на этот счет казалось совершенно верным.
      Эрик к своему удивлению обнаружил” что в жизни Молинари нисколько не отличался от того образа, к которому все привыкли, наблюдая за ним с экранов телевизоров последнее время. Он не был ни выше, ни здоровее, ни более уверенным в себе. Каким бы странным это не казалось, но этот человек при всем этом сохранял в своих руках реальную власть, не уступая ее никому – по крайней мере на Земле. Внезапно и совершенно отчетливо Эрик понял, что Молинари никогда не откажется от этой власти, несмотря на свое состояние. Это было отчетливо видно по его расслабленной позе, по желанию показаться в своем естественном, неприкрашенном виде перед людьми. Мол оставался самим собой, без всякой позы, без придания себе вида народного героя, “Есть две возможности, – размышлял Эрик, – или ему уже на все наплевать, или на карту поставлено что-то такой важности, что он просто не может позволить себе растрачивать последние силы на представление перед людьми, особенно перед людьми своей собственной планеты. Мол был выше этого. Хорошо это или плохо. Вирджил Акерман вполголоса обратился к Эрику:
      – Вы доктор. Вам необходимо выяснить у него, не нуждается ли он в медицинской помощи. – Он тоже казался озабоченным.
      Эрик взглянул на Вирджила и подумал: “Меня привезли сюда для этого. Все было устроено для тот, чтобы я встретился с Молинари. Все остальное, все эти люди здесь просто служат прикрытием, чтобы одурачить Лилистар. Теперь я все понял. Я понял, что они от меня хотят. Я понял, кого я должен вылечить. Вот человек, для которого предназначены мое искусство и талант. Вот мой долг, вот то, что мне необходимо сделать”.
      Наклонившись, он неуверенно произнес:
      – Мистер Генеральный секретарь… – его голос оборвался. Его остановило не чувство благоговения – откинувшийся назад больной человек не вызывал этого чувства, – а простое незнание, он просто не мог себе представить, что можно сказать человеку, занимающему столь высокий пост. – Я врач, – сознавая свою неловкость, наконец сказал он. – Я занимаюсь пересадкой искусственных органов. – Он сделал паузу, но ответа не последовало. – Поскольку вы находитесь здесь, в Вашингтоне.
      Молинари сразу же поднял голову, глаза его прояснились. Он взглянул на Эрика Свитсента и неожиданно пророкотал своим знакомым басом:
      – К черту, доктор. Со мной все в порядке. Он улыбнулся. То была короткая, но глубоко человеческая улыбка. Улыбка понимания и сочувствия Эрику и его неловкой и вымученной попытке завязать разговор, – Развлекайтесь. Живите, как все.
      – Я собираюсь попробовать малинового охладителя, – сказал Эрик, овладев наконец собой; его сердце снова билось нормально.
      Молинари добродушно сказал:
      – Старина Вирджил здесь неплохо устроился. У меня была возможность все осмотреть. Надо бы национализировать все это; сюда вложено слишком много частного капитала, а ведь он так нужен в нашей войне, – его полушутливый тон был достаточно серьезен. Очевидно размах воссоздания этого артефакта вывел его из равновесия. Молинари, как было хорошо известно всем жителям Земли, придерживался аскетического образа жизни, однако время от времени позволял себе отступления к сибаритству. В последнее время, однако, излишества постепенно сошли на нет.
      – Это доктор Эрик Свитсент, – сказал подошедший Вирджил. – Черт меня побери, если это не лучший хирург-трансплантатор на Земле. В этом вы можете легко убедиться, заглянув в его досье. Он заменил у меня двадцать пять или двадцать шесть различных органов за последние десять лет. Впрочем, я неплохо плачу за это. Он загребает каждый месяц по довольно жирному куску. Хотя и не по такому жирному, как его любящая жена. – Он ухмыльнулся Эрику; его длинное худое лицо приобрело добродушное отцовское выражение.
      После паузы Эрик обратился к Молинари:
      – Чего я жду, так это дня, когда я смогу заменить Вирджилу его мозги, – Раздраженный тон этого высказывания удивил его самого; видимо, упоминание о Кэти вывело его из себя. – У меня есть несколько под рукой. Один из них гусиный.
      – Гусиный, – медленно повторил Молинари, – я совсем забыл в суете этих последних месяцев… просто слишком занят. Слишком много документов надо подготовить, слишком многое устроить. Это глупая война, верно, доктор? – Его большие темные глаза, где-то в глубине которых затаилась боль, уставились на Эрика, и Эрик заметил то, что никогда не замечал раньше. Он заметил силу, которая не свойственна нормальному человеку. Взгляд Мола проявлял проницательность и волю, не сравнимые ни с чьими на Земле. Главный канал, связывающий мозг с внешним миром, – зрение, был настолько развит в этом человеке, что позволял ему хранить в памяти мельчайшие события, происходящие у него на глазах. И поверх всего этого в его глазах всегда присутствовала настороженность, ожидание нависшей над всеми беды. Благодаря своему зрению он продолжал жить, Эрик осознал нечто, что никогда не приходило ему в голову за все годы этой ужасной войны: Мол должен быть их лидером всегда, на любой стадии и везде. _ Любая война, – ответил Эрик со всей осторожностью и тактом” на которые был способен, – тяжёлая вещь для всех, кто в ней участвует, господин! Секретарь, – он подумал и добавил: – Мы все поняли это, когда оказались втянутыми в нее. Это опасность, перед которой оказались народ и вся планета, которые вторглись в застарелый конфликт между двумя другими народами.
      Наступило молчание. Молинари разглядывал Эрика, не произнося ни слова.
      И ведь лилистарцы и мы связаны генетически, мы родственники, разве нет?
      Ответом было молчание, заполнившее, казалось, всю комнату. Наконец Молинари медленно выпустил газы.
      – Расскажите Эрику о ваших желудочных болях, – сказал Вирджил.
      – Мой желудок… – сказал Молинари с гримасой,
      – Единственное, что нужно, чтобы поднять вас на ноги… – начал Вирджил.
      – Да, – прорычал Молинари, кивнув своей массивной головой, – я знаю. И вы все знаете. Именно это.
      – Я уверен, что доктор Свитсент сможет помочь вам, Секретарь, я уверен в этом так же, как в налоговой системе и в профсоюзах, – продолжал Вирджил. – Мы все перейдем в соседние комнаты, так что вы сможете поговорить наедине. – С несвойственной ему осторожностью он двинулся прочь, и один за другим представители родового клана и чиновники потянулись за ним, оставив Эрика Свитсента одного с Генеральным секретарем.
      После паузы Эрик сказал:
      – Ну хорошо, сэр, На что вы жалуетесь, Секре-тарь? – в любом случае больной есть больной; он уселся в кресло перед Генеральным секретарем ООН и, бессознательно приняв профессиональную позу, стал ждать.

      Вечером, когда Брюс Химмель взбирался по расхлябанной деревянной лестнице в жилище Криса Плаута на окраине Тиуаны, женский голос произнес откуда-то из темноты:
      – Привет, Брюси! Смахивает на вечеринку ТМК. Саймон Илд тоже здесь.
      На пороге квартиры женщина поравнялась с ним. Это была обольстительная и острая на язык Катерина Свитсент. Он встречал ее у Плаута, и поэтому не слишком удивился, увидев ее здесь. Миссис Свитсент слегка изменила свой туалет, с тех пор как он видел ее на службе, это тоже его не удивило. На сегодняшнее таинственное мероприятие Кэти явилась обнаженной до пояса, если не считать конечно ее сосков. Они были не то что позолочены, а как бы тронуты покрытием из чего-то живого, представляющего собой одну из форм марсианской жизни. Это придавало им интригующий вид двух самостоятельно живущих организмов. Каждый сосок тревожно откликался на любое внешнее раздражение” На Химмеля это произвело ошеломляющее впечатление.
      За Кэти Свитсснт поднимался Саймон Илд. При тусклом освещении его жирное прыщавое лицо имело еще более глупый вид, чем обычно. Без этого субъекта Химмель вполне мог бы обойтись. Саймон, к несчастью, слишком явственно напоминал ему его самого. Ничего более неприятного он не мог себе представить.
      Четвертым из собравшихся здесь, в неотапливаемой, замусоренной, с низким потолком и неистребимым застоявшимся запахом несвежей пищи комнате, в которой обитал Крис Плаут, был человек, хорошо знакомый Химмелю по фотографиям на обложках книг. Перед ним, бледный, в очках, тщательно причесанный и одетый в дорогой костюм, стоял признанный авторитет в области Таоизма из Сан-Франциско Марм Хастингс – невысокий, но очень красивый в свои сорок лет мужчина, располагающий, благодаря своим многочисленным книгам по востоному мистицизму, весьма приличным состоянием. Почему он здесь? Очевидно, желает испытать этот новый наркотик, Хастингс пользовался репутацией человека, знакомого со всеми галлюкогенными наркотиками, которые хоть раз появлялись на рынке – легально или нелегально. Хастингс использовал их в своих религиозных исследованиях.
      Насколько было известно Химмелю, Марм Хастингс никогда ранее не появлялся в жилище Криса Плаута. Это что-то значит. Стоя в углу, он наблюдал за происходящим и размышлял, Хастингс был поглощен разглядыванием библиотеки Плаута по мистицизму и наркотикам, он, казалось, совершенно не обращал внимания на остальных, Саймон Илд, как обычно, примостился на брошенной на пол подушке и закурил коричневую сигарету с марихуаной. Он с отсутствующим видом выпускал из ноздрей дым и поджидал появления Криса. Кэти Свитсент, прогнувшись назад в почти йоговской позе, сосредоточенно поглаживала тыльную сторону коленей движениями, напоминающими мушиные.
      Такие чисто животные методы концентрации были неприятны Химмелю; он еще раз оглядел комнату. Безусловно, такое поведение шло вразрез с духовной атмосферой сегодняшнего вечера, но Кэти Свитсент многое прощалось.
      Наконец появился Крис Плаут в красном купальном халате и босиком. Сквозь темные очки он пристально оглядел присутствующих.
      – Марм, – произнес он, – Кэти, Брюс, Саймон и я, Кристиан. Все пятеро. Нам предстоит вылазка в неизведанное с помощью нового средства, только что доставленного с Тампико на борту бананового судна… Вот оно! – он вытянул открытую ладонь, на ней лежало пять капсул, – По одной для каждого из нас: Кэти, Брюсу, Саймону, Марму и мне, Кристиану. Наше первое совместное мысленное путешествие. Все ли возвратятся назад? И возвратятся ли теми же, как говорит Боттом?
      Химмель подумал: “Если быть точным, то это Петер Квинсе говорит Боттому”. Вслух он сказал:
      – Боттом, ты перевоплотился…
      – Простите? – перебил его Крис Плаут нахмурившись.
      – Я цитирую, – объяснил Химмель, – Не тяни, Крис, – раздраженно вмешалась Кэти Свитсент. – Давай сюда снадобье, и начнем, – Она выхватила одну из капсул из ладони Криса. – Я начинаю, – воскликнула она, – и без всякой воды.
      Мягко и размеренно Марм Хастингс произнес:
      – Интересно было бы проверить, как сказывается на конечном результате отказ от запивания? – не шевельнув при этом ни единым глазным мускулом, он ухитрился взглянуть на даму; внезапно он весь напрягся и только это движение выдало его.
      “Неужели и ему невдомек, что мы собрались здесь сегодня, чтобы забыть обо всем плотском?” – подумал Химмель сердито.
      – Это абсолютно все равно, – сообщила Кэти, – Все это ерунда, когда вы оказываетесь на пути к абсолютной истине. Все вокруг становится просто большим размытым пятном.
      Она проглотила капсулу и поперхнулась. Химмель дотянулся и взял свою. Остальные последовали его примеру.
      – Если полиция Мола нас поймает, – сказал Саймон, ни к кому не обращаясь, – мы все живо очутимся в армии, на передовой.
      Или в трудовом лагере на Лилистар, – подхватил Химмель.
      Все напряженно ожидали, когда наркотик начнет действовать; так бывает всегда в те несколько секунд, пока зелье впитывается организмом.
      – Работая на старого доброго Френекси… Бот-том, ты перевоплотился во Френекси, – он идиотски хихикнул.
      Катерина Свитсентбросила на него свирепыйвзгляд.
      – Мисс, – ровным голосом обратился к ней Марм Хастингс, – где же я мог вас видеть? Вы часто бываете в Бэй-Сити? У меня студия на побережье. Бывает множество народа. Хотя вас я бы запомнил. Несомненно.
      – Мой муж никогда бы этого не позволил. Я сама зарабатываю на жизнь, экономически я ни от кого не завишу и все-таки вынуждена расплачиваться скандалами и ссорами всегда, когда я пытаюсь предпринять что-нибудь оригинальное. – она добавила; – Вообще-то я занимаюсь покупкой старинных вещей, но последнее время я охладела к этому занятию. Я бы предпочла…
      Марм Хастингс прервал ее, обращаясь к Крису Плауту:
      – Откуда взялся этот Джи-Джи 180, Плаут? Ты вроде говорил, что из Германии. Видишь ли, я связался с немецкими фармацевтическими институтами как с государственными, так и с частными, и ни в одном из них даже не слыхали о чем-либо с таким названием. Он улыбнулся, но это была острая проницательная улыбка, улыбка, которая требовала ответа.
      Крис пожал плечами.
      – Не все ли равно” как я его достал? Не хочешь – не бери. – Он был спокоен; он знал, как и все здесь, что при таких обстоятельствах от него никто не мог требовать никаких гарантий.
      – Значит не из Германии, – сказал с легким кивком Хастингс. – Понятно. А не мог этот Джи-Джи 180 или фродадрин, как его еще называют… Не мог он быть произведен вообще не на Земле?
      После паузы Крис сказал:
      – Да нет же, Хастингс, что ты! Обращаясь ко всем в комнате, Хастингс сказал своим интеллигентным серьезным голосом:
      – До этого происходили случаи нелегального ввоза наркотических веществ с других планет. Как правило, совершенно безобидных. Все они добывались из марсианской флоры и еще из разновидности лишайников, растущих на Ганимеде. Вы конечно слышали об этом, по крайней мере должны были слышат, вы же не новички в этом деле. В конце концов его улыбка стала еще шире, но глаза за круглыми стеклами очков оставались холодными, – вы похоже, вполне удовлетворены происхождением этого Джи-Джи 180, за который отвалили этому челе веку по пятьдесят долларов США.
      – Вполне, – сказал Саймон Илд в своей идиотской манере. – В любом случае уже слишком поздно Мы заплатили и даже уже приняли свои капсулы.)
      – Верно, – рассудительно заметил Хастингс, Он уселся в одно из расшатанных кресел Плаута. – Кто-нибудь чувствует хоть что-то? Как только почувствуете, сообщите пожалуйста. – Он взглянул на Катерину Свитсент. – Мне кажется ваши соски непрерывно наблюдают за мной, или это просто игра воображения? В любом случае это выводит меня из paвновесия.
      – Я чувствую, – сказал Крис Плаут сдавленн: голосом, – со мной что-то происходит, Хастингс, Он облизнул пересохшие губы. Извините меня. Я… 0ткровенно говоря, я Здесь один. Здесь нет никого, кроме меня.
      Марм Хастингс посмотрел на Плаута.
      Да, – сказал Плаут, я один никто из вас просто не существует. Но тогда с кем же я разговариваю? – Он напряженно всматривался прямо перед собой, но по его скользящему мимо взгляду было заметно, что он не видит ничего.
      – Мои соски не смотрят ни на вас, ни на кого другого, – ответила Кэти Свитсент Хастингсу.
      – Я не слышу вас, – в панике выпалил Крис, ответьте!
      – Мы здесь, – сказал Саймон Илд со смешком.
      – Пожалуйста, – умолял Крис, – скажите хоть что-нибудь! Вокруг только тени, они безжизненны, ничего, кроме мертвых вещей. И это же только начало. – Я боюсь, боюсь!
      Марм Хастингс положил руку ему на плечо.
      Рука прошла через Плаута.
      – Да, пожалуй, это стоит пятидесяти долларов, – произнесла Кэти Свитсент тихим голосом без малейших признаков удивления. Она направилась к Крису.
      – Не делайте этого, – вежливо сказал Хастингс.
      – Я попробую, сказала она, И прошла сквозь Криса Плаута, Но она не появилась с другой стороны. Она исчезла; остался только Плаут, продолжающий оглашать комнату мольбами о помощи.
      – Изоляция, – подумал Брюс Химмель, – каждый из нас отрезан от остальных. Ужасно, но все это пройдет. Или нет?
      Пока он не знал. А для него лично ничего еще и не начиналось.
      – Эти боли, – проскрежетал Генеральный секретарь ООН Джино Молинари, лежа на громадной красной кушетке ручной работы в гостиной Вирджила Акермана в Вашин-35, – обычно усиливаются по ночам. – Его глаза были закрыты, крупное полное лицо обьвисло, челюсти, покрытые грязно-сизой щетиной пришли в движение, и он произнес: – Меня уже обследовали; доктор Тигарден, мой лечащий врач. Они проделали бесконечное количество анализов, уделяя особое внимание поиску злокачественных новообразований в организме.
      “Этот человек говорит по привычке, в несвойственной ему манере, – подумал Эрик. – Говорит то, что впечаталось в его мозг во время бесчисленных однообразных обследований у бесчисленного количесва врачей. И безрезультатных”.
      – Злокачественных образований нет. Это представляется практически несомненным.
      Внезапно Эрик осознал, что речь Мола является пародией на напыщенную и псевдонаучную манеру изъясняться, свойственную врачам. Как, должно быть ненавидит Мол всех этих врачей, неспособных облегчить его страдания.
      – Обычно причиной болей называют острый гастрит. Или спазмы желудочного клапана. Или даже нервное заболевание, связанное с ощущениями болей, которые испытывала моя жена три года назад. – После паузы он едва слышно добавил: – Незадолго до своей смерти.
      – Вы придерживаетесь какой-нибудь диеты? спросил Эрик.
      Мол устало поднял глаза.
      – Моя диета… Я вообще не ем, доктор. Вообще ничего. Я питаюсь воздухом, разве вы не слышали этом? Я не нуждаюсь в пище, как вы все. Я не такой как все, – в его тоне была неприкрытая горечь.
      – А это не мешает вашей работе? – спросил Эрик; Мол посмотрел на него долгим и тяжелым взглядом.
      – Вы тоже считаете, что это психосоматически явления? Вы согласны с этой замшелой псевдонаукой, которая считает, что люди морально ответственны за свое нездоровье? – Его лицо исказили от гнева и теперь уже не было обвисшим и одутловатым, казалось, что его надули изнутри воздухом. – Так что я могу считать себя свободным от ответственности? Послушайте, доктор, я по-прежнему нес громадную ответственность – и боль. Можно, га вашему, это назвать вторичным нервно-психологическим эффектом?
      – Нет, – признал Эрик. – Но в любом случае я не специалист в психосоматической медицине, вам следует обратиться к…
      – Я к ним обращался, – сказал Мол. Внезапно он поднялся на ноги и, пошатываясь, приблизил свое лицо почти вплотную к лицу Эрика. – Позовите Вирджила, вам ни к чему терять свое время на осмотр. В любом случае, я не желаю, чтобы меня осматривали. Я в этом не нуждаюсь.
      – Видите ли, Секретарь, мы могли бы заменить ваш желудок. Хоть сейчас. Операция элементарна и практически всегда проходит успешно. Не ознакомившись с вашей историей болезни, я не могу, конечно, сказать наверняка, но рано или поздно вам все равно придется к ней прибегнуть, даже если есть риск, – Он был убежден, что для Молинари операция будет успешной.
      – Нет, – спокойно сказал Молинзри, – Я не буду делать операцию, я решил. Я предпочитаю умереть. Эрик удивленно посмотрел на него.
      – Вы не ослышались, – сказал Молинари. – Несмотря на то, что я – Генеральный секретарь ООН. Вам не пришло в голову, что я просто хочу умереть, что эти боли, эта прогрессирующая физическая – или психосоматическая – болезнь для меня единственный выход из всего этого? Я, возможно, устал. Кто знает? Какое кому до этого дело? Пропади оно все пропадом. – Он рывком открыл дверь. – Вирджил, – пророкотал он на удивление бодрым голосом, – ради Бога, давай скорее нальем и начнем наконец вечеринку. – Через плечо он сказал Эрику: – Вы ведь знаете, что у нас тут просто вечеринка? Держу пари, что старикан наболтал вам, что здесь будет проходить важная конференция по военным, политическим и заодно и экономическим проблемам планеты Земля. Продолжительностью в полчаса. – Он осклабился, показав большие белые зубы.
      – Честно говоря, – признался Эрик, – я рад слышать, что это просто вечеринка.
      Разговор с Молинари был для него также труде, как и для Секретаря, И все-таки у него было предчувствие, что Вирджил Акерман не оставит так просто свою затею. Вирджил хочет помочь Молу, он желае; облегчить его страдания, и у него есть для этого серьезные причины. Смерть Джино Молинари будет означать конец обладанию Вирджила компанией ТМК Управление экономикой Земли является одной основных задач министра Френекси, и план по овладению ею, без сомнения, давно составлен.
      Вирджил Акерман был прожженным бизнесменом.
      – Сколько, – внезапно спросил Молинари, – платит вам этот старый гриб?
      – Очень неплохо, – ответил пораженный Эрик Не отводя от него взгляда, Молинари сказал:
      – Он говорил мне о вас. Перед этой нашей беседой. Не мог нахвалиться. Что, мол, он живет только благодаря вам, хотя давно должен был умереть все в этом духе. – Они оба улыбнулись. – Какие напитки вы предпочитаете, доктор? Я люблю все. А еще я люблю отбивные, мексиканскую кухню и жареные гигантские креветки с хреном и с горчицей… Я забочусь о своем желудке.
      – Виски “Бурбон”, – ответил Эрик.
      В комнату вошел человек и посмотрел на Эрика, У него было серьезное, даже сумрачное выражение лица, и Эрик понял, что это был один из агентов Секретной службы Мола.
      – Это Том Йохансон, – объяснил Мол Эрику, Он поддерживает мою жизнь – это мой Эрик Свитсент. Только он это делает своим пистолетом. Покажи доктору свой пистолет, Том, покажи ему, как ты можешь подстрелить любого, в любое время и с любого расстояния, с которого тебе заблагорассудится. Продырявь Вирджила, когда он пойдет через холл, прямо в его паршивое сердце, тогда доктор вставит ему новое. Сколько вам на это потребуется времени, док? Десять, пятнадцать минут? – Мол громко захохотал. Затем он двинулся на Йохансона: – Закрой дверь.
      Его телохранитель повиновался. Мол стоял, наблюдая за Эриком.
      – Послушайте, доктор, вот о чем я хочу вас спросить. Предположим, вы проводите на мне свою операцию по пересадке, вытащили мой старый желудок и вставляете новый, и вдруг что-то не получилось, Это ведь не будет больно? Ведь я буду под наркозом. Могли бы вы это устроить? – он внимательно смотрел на Эрика. – Вымени понимаете, не правда ли? – За закрытыми дверями бесстрастно стоял телохранитель, преграждая доступ в комнату. Их никто не мог слышать, все это было сказано только для Эрика и не предназначалось больше ни для чьих ушей.
      – Но почему, – сказал через некоторое время Эрик. – Почему просто не использовать лазерный пистолет Йохансона? Если ото именно то, чего вы хотите…
      – Я и сам толком не знаю почему, – сказал Мол. – Никакой особенной причины нет, разве что смерть моей жены. Называйте это ответственностью, которую я вынужден нести… и которую я не могу сбро-сить подобающим образом. Люди не смогут понять причин, которые мною руководят, – он добавил, помедлив: – А еще я смертельно устал.
      – Это – можно сделать, – сказал Эрик правдиво.
      – А вы могли бы это сделать? – Его глаза проницательно блеснули и оценивающе уставились на Эрика.
      – Да, мог бы. – У него всегда был свой венный взгляд на самоубийство. Несмотря на устоявшиеся этические нормы, принятые в медицине, и считал, и это было основано на реальном опыте его собственной жизни, что если человек хочет умереть, он имеет на это право. Он не пытался подводить под это свое убеждение какие-либо глубокие философские основания, он даже никогда особенно не задумывался над этим. Это было для него почти очевидным. Вряд ли возможно найти доказательство того, что жизнь сама по себе является благом. Возможно для кого-то это и так; очевидно, это не так для других. Для Джино Молинэри жизнь была кошмаром! Это больной человек, мучимый комплексом вина, на которого взвалена непосильная и почти безнадежная задача: ему не доверяет собственный народ – население Земли, и он не смог добиться ни доверия, ни восхищения народа Лилистар. И, кроме того, пожалуй, важнее были его личные причины, события его собственной жизни, начиная с внезапной, неожиданной смерти его жены и кончая болями в его желудке. А, кроме этого, наверняка есть и еще кое-, что, о чем знает только сам Мол. Что-то, имеющее решающее значение.
      – Сделаете вы это? – спросил Молинари. После длинной, длинной паузы Эрик сказал:
      – Да, сделаю. Это будет между нами. Вы попросите, и я сделаю, и на этом все кончится. Это не будет касаться никого, кроме нас.
      – Да, – кивнул Мол, и на его лице появилось выражение глубокого облегчения; он немного расслабился и успокоился;– Я понимаю, почему Вирджил рекомендовал вас.
      – Я собирался сделать то же самое с самим собой, – сказал Эрик. – Не так давно.
      Голова Мола дернулась; он взглянул на Эрика таким проницательным взглядом, что, казалось, он проник сквозь внешнюю оболочку в самую глубинную, потаенную часть его души.
      – Правда? – спросил Мол.
      – Да, – он кивнул. “Так что я могу понять и сочувствовать, даже не зная настоящих причин”, – подумал он про себя.
      – Но я, – сказал Мол, – хочу знать причину. – Это было настолько близко к телепатическому угадыванию мыслей, что Эрик был ошеломлен; он ощутил, что не способен отвести взгляд от этих пронизывающих глаз” и тут он понял, что Мол обладает чём-то более быстрым и сильным, чем просто парапсихологические способности.
      Мол протянул руку – машинально Эрик принял ее. Он сразу ощутил пожатие, Мол не убрал руку, сжимая ее все сильнее, пока Эрик не ощутил” как боль поднимается все выше. Мол пытался распознать его получше, пытаясь, как делала это недавно Филис Акерман, узнать о нем все, что только возможно узнать. Но Мола не устраивали легкие поверхностные суждения, он настаивал на истине. Эрик должен раскрыть все, у него не было выбора.
      В его случае все обстояло до смешною просто. Причина, назови он ее – а он никогда не был настолько глуп, чтобы назвать ее даже своему психотерапевту, – показалась бы абсурдной, а он сам выглядел бы круглым идиотом. И даже хуже того – душевнобольным.
      Все дело было в случае, который произошел между ним и…
      – Вашей женой, – сказал Мол, неотрывно глядя на него. Его пожатие не ослабевало.
      – Да, – кивнул Эрик. – Мои видеокассеты с записями великого комика середины двадцатого столетия Джонатана Винтерса.
      Поводом для его первого приглашения Кэти Лингром была его великолепная коллекция. Кэти выразила желание посмотреть ее, зайти к нему домой – по его приглашению, глянуть на самые лучшие.
      – И она обнаружила что-то психологически характерное в твоем увлечении записями, что-то значительное, – сказал Мол.
      – Да, – кивнул Эрик.
      Потом Кэти сидела, свернувшись калачиком, в гостиной, длинноногая и аккуратная, как кошечка с обнаженной, покрытой (по последней моде) светло-зеленым лаком грудью, внимательно следила происходящим на экране и – да и кто бы удержался – смеялась.
      – Ты знаешь, – сказала она задумчиво, – что было великолепно в Винтерсе, так ото его талант перевоплощения. Каждый раз он как будто растворялся в своей роли; похоже, он действительно ощущал се человеком, которого играл.
      – Это плохо? – спросил Эрик.
      – Нет, но это объясняет, почему он тебя так притягивает, – Кэти повертела свой холодный запотевший стакан, ее длинные ресницы опустились в раздумье. – Дело в одном его качестве, которое никогда полностью не растворялось в его ролях. Ты сопротивляешься жизни, роли, которую ты играешь – роли хирурга по пересадке искусственных органов. Какая-то твоя часть по-детски не желает войти в общество людей.
      – Это плохо? – он попытался придать своему ответу оттенок шутливости, желая уже тогда перевести эту тяжеловатую дискуссию на более веселые темы…
      темы, явственно обрисовывающиеся в его мозгу при виде ее бледно-зеленых грудей, поблескивающих своим внутренним излучением.
      – Это нечестно, – сказала Кэти.
      Когда он услышал это тогда, в нем что-то застонало, и это что-то продолжало отдаваться стоном сейчас. Мол, казалось, тоже услышал.
      – Ты дуришь других людей, – продолжала Кэти, – меня, например. – Здесь она великодушно сменила тему. Он был благодарен ей за это. И все-таки, почему это его так задело?
      Позже, когда они поженились, Кэти потребовала, чтобы он хранил свою коллекцию в кабинете и ни в коем случае не на их общей территории. Эта коллекция чем-то раздражает ее, сказала она. Но она не знала – или не хотела говорить – чем, А когда вечером он ощущал привычное желание просмотреть какую-нибудь ленту, Кэти злилась.
      – Почему? – спросил Мол.
      Эрик не знал. Ни тогда, ни теперь он не понимал этого. Но это было дурным предзнаменованием. Он видел ее отвращение, но значение происходящего ускользало от него, и эта неспособность понять, что происходит в его семейной жизни, лишала его спокойствия.
      Между тем, благодаря Кэти, он устроился в фирму Вирджила Акермана. Его жена предоставила ему возможность сделать заметный прыжок в экономической и социальной сфере. Конечно, он был ей благодарен, как же иначе? То главное, к чему он стремился, осуществилось.
      Средства, которыми он этого добился, никогда не казались ему чем-то особенным: многие жены помогают своим мужьям в их нелегком восхождении по служебной лестнице. И наоборот. И однако… Кэти придавала этому значение несмотря на то, что это была ее идея.
      – Это она устроила тебя на работу? – спросил Мол. – И потом она ставила это тебе в вину? Кажется, я понимаю. – Он нахмурился, лицо его потемнело.
      – Одна ночь в постели… – он остановился, затрудняясь продолжить. Это было слишком личным. И страшно неприятным.
      – Я хочу знать, – потребовал Мол, – остальное!
      Он пожал плечами. Она говорила что-то о том, как она устала жить в этом позоре. Под позором конечно же имелась в виду моя работа.
      Лежа в постели, обнаженная, с распущенными по плечам вьющимися волосами – в то время она носила их длиннее, – Кэти сказала:
      – Ты женился на мне, чтобы получить эту работу. Ты не борешься, мужчина должен стремиться к успеху. – Ее глаза наполнились слезами, и она заплакала в подушку – или сделала вид, что заплакала.
      – Бороться? – озадаченно переспросил он. Мол вмешался.
      – Стремиться наверх. К лучшей работе, К большей зарплате. Вот что они имеют в виду, когда говорят это.
      – Но мне нравится моя работа, – ответил ей Эрик.
      – Значит ты удовлетворен своим кажущимся успехом, – с горечью сказала Кэти, – а это совсем не успех, – а потом, сморкаясь и всхлипывая, она добавила: – И ты никуда не годишься в постели.
      Он встал и прошел в гостиную. Некоторое время спустя он почти инстинктивно направился в кабинет, чтобы поставить одну из бесценных лент Джонни Винтсрса. Некоторое время он понуро наблюдал, как Джонни одевает одну за другой новые шляпы и под каждой из них превращается в другого человека. А затем…
      В дверях появилась Кэти, ее стройная обнаженная фигурка. Ее лицо было искажено.
      – Ты нашел?
      – Что?
      – Ленту, – отрезала она, – которую я испортила. Он уставился на нее, отказываясь понять смысл сказанного.
      – Несколько дней назад. – Ее тон, резкий и оскорбительный, оглушил его. – Я была совсем одна, здесь, в квартире. Я чувствовала себя ужасно – ты опять делал какую-то ерунду для Вирджила – и я поставила одну из пленок; я поставила ее абсолютно правильно, по инструкции. Но что-то произошло. Вся запись стерлась.
      Мол угрюмо хрюкнул:
      – Тебе следовало сказать: не расстраивайся, это ерунда.
      Он знал это, знал тогда и знает теперь. Но вместо этого он спросил сдавленным, чужим голосом:
      – Какая запись?
      – Я не помню.
      Помимо его воли, у него вырвалось:
      – Черт побери, какая запись? Он бросился к полке с лентами, схватил одну из коробок, открыл ее и поспешил к проектору.
      – Я всегда знала, – сказала Кэти хриплым бесцветным голосом, с презрением наблюдая за ним, – что твои… записи значат для тебя гораздо больше, чем я.
      – Скажи мне, какую ленту ты испортила, – просил он, – Пожалуйста. – Нет, она ни за что не сказала бы, – задумчиво пробормотал Мол. – В этом вся штука. Тебе пришлось бы просмотреть их все, чтобы найти. Два дня просмотра этих пленок. Умная баба, чертовски умная.
      – Нет, – с горечью сказала Кэти, тихим ломающимся голосом. Ее лицо заострилось от ненависти. – Я рада, что так получилось. Знаешь, что я собираюсь сделать? Я уничтожу их все.
      Он смотрел на нес. В оцепенении.
      – Ты это заслужил, – сказала Кэти. За свою замкнутость, за то, что ты никогда не отдавал мне всю свою любовь целиком. Посмотри на себя, ты мечешься, как затравленное животное. Как ты жалок – весь дрожишь и чуть не плачешь! И все из-за того, что кто-то испортил одну из твоих невероятно важных пленок.
      – Но это же мое хобби, – проговорил он, – увлечение всей моей жизни.
      – Как ребенок, прищемивший пальчик.
      – Их уже ничем не заменишь. Некоторые из них были только у меня. Та с шоу Джека Паара…
      – Ну и что? Я скажу тебе кое-что, Эрик. Ты знаешь, знаешь почему ты так любишь смотреть на людей на экране?
      Мол хрюкнул. По его одутловатому мясистому лицу прошла судорога.
      – Потому, – сказала Кэти, – что ты гомик.
      – Оох, – пробормотал Мол и прищурился.
      – Ты скрытый гомосексуалист. Я сомневаюсь, осознаешь ты это или нет, но это так. Посмотри на! меня! Вот я перед тобой – привлекательная женщина, доступная для тебя в любое время, когда меня захочешь.
      Мол кисло заметил в сторону:
      – И совершенно бесплатно.
      – И несмотря на это, ты здесь со своими пленками вместо того, чтобы затащить меня в постель. Я надеюсь, Эрик, я очень надеюсь, что я испортила ту, в которой… – она повернулась к двери. – Спокойной ночи! И желаю приятного просмотра, – ее голос вновь обрел спокойствие и безмятежность.
      Он мгновенно выпрямился и бросился за ней. Он настиг ее, когда она голая, такая белокожая и гладкая, проходила холл. Он схватил ее, грубо схватил, погрузив пальцы в мягкую плоть ее руки. Повернул ее к себе. Испуганно моргая, она посмотрела ему в лицо.
      – Я тебя… – он осекся. Он хотел сказать, я тебя убью. Но где-то в незамутненной глубине его мозга, дремлющей под коркой бешенства и истеричности, его рациональное я шепнуло ему, “Этого нельзя говорить. Если ты скажешь это, ты погиб. Она никогда не простит этого. Она заставит тебя страдать всю жизнь. Она из тех женщин, которым нельзя причинять боль, она знает, как отомстить, вернуть боль обратно и в тысячекратном размере. Да, в этом ее мудрость – знать, как отомстить. Забыв обо всем прочем”.
      – От-пусти, – ее глаза загорелись нехорошим огнем. Он освободил ее руку. После паузы, потирая руку, Кэти сказала: – Я хочу, чтобы этих пленок не было здесь в квартире к завтрашнему вечеру; Иначе между нами все кончено, Эрик.
      – Хорошо, – кивнул он.
      – И еще, – сказала Кэти, – я хочу, чтобы ты начал искать более высокооплачиваемую работу. В другой фирме. Потому что я не хочу, чтобы ты все время подворачивался мне под ноги. А потом… мы посмотрим. Может быть, мы сможем остаться вместе. На новой основе, более справедливой ко мне. Которая заставит тебя попытаться обратить внимание на мои потребности, а не только на свои, – она выражалась на удивление спокойно и разумно.
      – Вы убрали пленки? – спросил Мол. Он кивнул.
      – И провели последние годы в попытках контролировать свою ненависть к жене. Опять он кивнул.
      – И ненависть к ней, – сказал Мол, – превратилась в ненависть к себе. Потому что для вас было невыносимо испытывать страх перед маленькой женщиной. Но очень сильной личностью – заметьте, я сказал “личностью”, а не “женщиной”.
      – Эти мелкие пакости, – сказал Эрик, – вроде уничтожения пленок…
      – Пакостью было, – перебил Мол, – не уничтожение пленки, а отказ сообщить вам, какую из них она уничтожила. И то, что она сделала это, делает очевидным, что она наслаждалась ситуацией. Если бы она чувствовала сожаление – впрочем, женщины, личности наподобие этой, никогда не испытывают сожаления. Никогда! – он немного помолчал. – И вы не в силах с ней расстаться.
      – Мы срослись друге другом, – ответил Эрик. – С этим ничего не поделаешь. Взаимная боль пришла ночью, и не было ни малейшей надежды на то, что кто-нибудь вмешается, выслушает, придет на помощь. – “Помощь, – подумал Эрик, – нам обоим нужна помощь. Потому что это будет продолжаться, становиться все хуже, разъедать нас, пока наконец, сжалившись… Но на это могут уйти десятилетия”.
      Так что Эрик вполне был способен понять стремление Джино Молинари умереть. Он, как и Мол, был способен рассматривать это как избавление – единственный надежный способ избавления, который существует, или кажется существующим, в этом мире. Он испытывал к Молинари почти родственное чувство.
      – Один из нас, – с чувством произнес Мол, – невыносимо страдает в личной жизни, тайно и незаметно от окружающих. Другой страдает с поистине римским величием, наподобие пронзенного копьем и умирающего божества. Две противоположности: макрокосм и микрокосм.
      Эрик кивнул.
      – Как бы то ни было, – сказал Мол, отпуская руку Эрика и похлопывая его по плечу, – я заставил вас страдать, доктор Свитсент, Прошу меня извинить. Давайте переменим тему. – Своему телохранителю он приказал: – Можете открыть дверь. Мы закончили.
      – Подождите, – сказал Эрик. Но он не знал, как продолжить, как сказать это Мол сделал это за него.
      – Хотите служить у меня? – неожиданно спросил он, нарушив неловкое молчание, – Это легко устроить; вы просто будете призваны на военную службу, – Он добавил: – Вам будет обеспечено место моего личного врача.
      Пытаясь скрыть волнение, Эрик ответил:
      – Это меня очень устраивает.
      – Вы не будете теперь постоянно встречаться с ней. Это может быть хорошим началом. Шаг к окончательному разъединению.
      – Верно, – сказал он, – Очень верно, И очень соблазнительно, если посмотреть с этой стороны. – Но ирония заключалась в том, что именно к этому и подталкивала его Кэти все эти годы. – Мне нужно обсудить всето с женой, – начал он и покраснел. – Еще ведь есть Вирджил, – пробормотал он, – он должен дать свое согласие.
      Внимательно наблюдая за ним, Мол медленно произнес:
      – Есть одно неудобство. Вы сможете редко деться с Кэти, это верно. Но, будучи при мне, будете вынуждены общаться с нашими, – он пояс шился, – союзниками. Как вам понравится жить окружении лилистарцев? Возможно, вы тоже начнете ощущать по ночам легкие спазмы в кишках, может и похуже – психосоматические отклонения известного рода, которые вы никак не ожидаете.
      – Мне и без этого бывает достаточно плохо ночам. В этом случае у меня, по крайней мере, явится компания.
      – Я? – спросил Молинари. – Я не компания для вас, ни для кого другого. Я тот, с кого живого сдирают кожу каждую ночь. Я ложусь в десять часов и в одиннадцать я уже на ногах; я… – он задумался. – Нет, ночь не лучшее время для меня; совсем не лучшее.
      Это было ясно видно по его лицу.

      Вечером, когда Эрик Свитсент вернулся из поездки в Вашин-35 в свое жилище неподалеку от Диего, он обнаружил, что его жена уже здесь. Встреча была неизбежной.
      – А вот и мы! – встретила его Кэти, когда вошел в комнату. – И что же ты делал на своем Maрсе целых два дня? Баловался своим кольцом или задирал соседских мальчишек и девчонок? Или выставлял картины Тома Микса? – Кэти расположилас со стаканом в руке в центре кушетки, ее волосы были зачесаны назад, что придавало ей вид почти подростка. Простое черное платье позволяла видеть ее длинные стройные ноги. На каждом ногте ее босых ног была изображена – он наклонился, чтобы получше рассмотреть, – сцена из жизни Нормана Завоевателя. На ногтях мизинцев изображение было настолько мелким, что различить что-либо ему не удалось; он пошел повесить на место пиджак.
      – Мы убегали от войны, – сказал он.
      – В самом деле? С Филис Акерман? Или еще с кем-нибудь?
      – Там было много народу. Не только я и Филис. – Он задумался, что бы сделать на обед. Его желудок был пуст и уже напоминал о себе. Однако пока никаких болей. Возможно, они появятся позже.
      – Почему я не была приглашена, в чем-нибудь провинилась? – ее голос прозвучал резко, как удар хлыста, заставив его внутренне съежиться. Каждая его клетка противилась и боялась предстоящего столкновения. У Кэти, похоже, не было другого выбора, кроме как пойти напролом, она так же, как и он, была загнана в угол.
      – Я не знаю, – Он отправился на кухню, чувствуя себя слегка пришибленным, как будто Кэти своим выпадом притупила все его чувства. Множество подобных столкновений научили его защищаться почти на соматическом уровне. Только мужья со стажем, опытные и уставшие от жизни, владеют этим искусством. Новички… они прислушиваются к сигналам промежуточного мозга, и им труднее.
      – Я жду ответа, – сказала Кэти, появившись в дверях. – Почему меня не пригласили?
      Боже, как привлекательна его жена; под ее черным платьем не было больше ничего, и каждая выпуклость была ему маняще знакома. Но где же такая знакомая ему мягкая и податливая душевность, дополняющая когда-то эту внешнюю осязаемую оболочку? Проклятие рода Свитсентов, как он называл это про себя, достигло в ней своей высшей точки; рядом с ним находилось создание, которое физиологически представляло собой воплощение совершенства, а духовно…
      Когда-нибудь ее жесткость, ее негибкость переполнят ее, окаменеет ее роскошное тело, и что потом? Ее голос уже затронут этим процессом, он совсем не тот, что был еще несколько лет, даже несколько месяцев назад. “Бедная Кэти, – подумал он, – когда леденящее дыхание сил смерти достигнет твоего чрева, твоих грудей, твоих бедер и ягодиц и самого сердца – а оно уже в твоем сердце, – ты уже не будешь женщиной. А этого ты не переживешь. Что бы ни делал я или кто-нибудь другой”.
      – Тебя не взяли потому, что ты невыносима, – сказал он.
      Ее глаза широко открылись, на мгновение они наполнились тревогой, смешанной с удивлением. Она! не поняла. В это короткое мгновение она снова стала) просто человеком.
      – Как и теперь, – сказал Эрик. – Так что оставь меня в покое, я хочу приготовить себе что-нибудь поесть.
      – Пусть Филис Акерман тебе приготовит, – сказала Кэти. Почти интуитивно, каким-то женским чутьем она догадалась о его легком намеке на флирт с Филис во время полета на Марс. И на самом Марсе…
      Он сознавал, что при всех своих сверхъестественных способностях Кэти не могла быть абсолютно уверенной в своих догадках, и оставался спокоен. Повернувшись к ней спиной и не замечая ее, Эрик начал методично разогревать холодного цыпленка в микроволновой печи.
      – Угадай, чем я занималась в твое отсутствие, – сказала Кэти.
      – Нашла себе любовника.
      – Я попробовала новый галлюкогенный наркотик. Мне дал его Крис Плаут. У нас была вечеринка у него на квартире, и не кто иной как всемирно известный Марм Хастингс, тоже был там. Он пытался приставать ко мне, когда мы все накачались наркотиками, и это было… это было что-то.
      – В самом деле? – спросил Эрик, освобождая себе место за столом.
      – Я обожаю чувствовать в себе его ребенка.
      – Обожаю чувствовать! Ну и грамматика. – Попавшись в расставленную ловушку, он повернулся к ней. – Ты с ним…
      – Кэти улыбнулась.
      – Возможно, это была галлюцинация… Впрочем, я так не думаю. И я скажу тебе, почему: когда я пришла домой…
      – Пощади меня! – Эрик заметил, что его трясет.
      В гостиной мелодично зазвучал видеофон.
      Эрик подошел и, подняв трубку, увидел на маленьком сером экране знакомое лицо человека по имени капитан Отто Дорф, военного советника Джино Молинари. Дорф тоже был в Вашин-35, обеспечивая безопасность. Это был человек с тонким ху-дым лицом и грустными близко посаженными глазами, человек всецело посвятивший себя защите Секретаря.
      – Доктор Свитсент?
      – Да, – произнес Эрик, – но я…
      – Часа вам хватит? Мы собираемся послать за вами вертолет к восьми часам по местному времени. – Часа будет достаточно, – ответил Эрик, -
      соберу вещи и буду ждать вас на выходе из моет дома.
      Закончив разговор, он вернулся на кухню.
      – Боже мой, Эрик, неужели мы не можем поговорить? – сказала Кэти. – Эрик, дорогой… – она присела к столу и обхватила голову руками. – У меня ничего не было с Мармом Хастингсом; он действительно хорош, и я приняла наркотик, но…
      – Послушай, – прервал ее Эрик, не переставая готовить свой обед, – мы уже обо всем договорились сегодня в Вашин-35. Вирджил хочет, чтобы я принял это предложение. У нас был долгий и спокойный разговор. Сейчас я больше нужен Молинари, чем Вирджилу. Я всегда могу помочь Вирджилу, если появится необходимость пересадить какой-нибудь орган, но жить я буду в Чиенне, – он добавил: – Я призван на военную службу, с завтрашнего дня я врач вооруженных сил ООН при Джино Молинари. Ничего изменить я уже не могу, Молинари подписал приказ о моем назначении прошлой ночью.
      – Зачем? – Она с ужасом посмотрела на него.
      – Чтобы избавиться от всего этого. Пока один из нас…
      – Я не буду больше транжирить деньги.
      – Идет война. Людей убивают. Молинари болен и нуждается в медицинской помощи. Будешь ты транжирить деньги или нет…
      – Но ты ведь сам попросился на эту работу? Помедлив, он произнес:
      – Действительно, я сделал это сам. Упрашивал его со всем жаром, на который был только способен.
      Теперь она взяла себя в руки; самообладание вернулось к ней.
      – И сколько тебе будут платить?
      – Много. И я буду продолжать получать жалование в ТМК.
      – Можно как-нибудь устроить, чтобы я поехала с тобой? 1
      – Нет. Он это предвидел.
      – Я всегда знала, что ты бросишь меня, когда ты наконец добьешься успеха. Ты всегда пытался отделаться от меня, с тех самых пор когда мы только познакомились. – Глаза Кэти наполнились слезами. – Послушай, Эрик, я боюсь, что этот наркотик, который я попробовала, сделает меня наркоманкой. Я ужасно беспокоюсь. Ты просто не представляешь себе, что это такое. У меня нет ни малейшего понятия, откуда он взялся, может быть с Земли, а может и с Лилистар. Что, если я не смогу остановиться? Что, если из-за твоего отъезда…
      Склонившись, он обнял ее за плечи.
      – Тебе следует держаться подальше от этих людей, я столько раз тебе это говорил… – Совершенно бесполезно разговаривать с ней; он отчетливо осознавал, что ждет их обоих. У Кэти было оружие, которое она могла использовать, чтобы вернуть его обратно. Без него она погибнет, связавшись со всеми этими Плаутами и Хастингсами; оставить ее – значит еще ухудшить ситуацию. Болезнь, которая впиталась в них за долгие годы, невозможно победить простым актом, который он задумал; только там, в марсианской Стране детства, он смог себя обмануть.
      Он перенес ее в спальню и осторожно положил на кровать.
      – Ах, – сказала она. – О, Эрик… – Она вздохнула. И все-таки он не мог. Этого тоже. Понурившись, он отодвинулся и сел на край кровати.
      – Я должен уволиться из ТМК, – сказал он после паузы. – Ты должна с этим согласиться. – Он погладил ее волосы. – Молинари очень плох; можете быть, я ничем не помогу, но попытаться необходимо Понимаешь?
      – Ты лжешь, – сказала Кэти.
      – В чем? – он продолжал гладить ее волосы, но; уже чисто механически.
      – Если бы это была настоящая причина, ты бы не отказался заняться со мной любовью сейчас, – Она застегнула платье. – Тебе наплевать на меня, – ее голос приобрел решительность. Ему был знаком этот. тихий, бесцветный голос. Всегда этот барьер, через который не пробиться. На этот раз он решил не терять время на бесплодные попытки, он просто продолжал поглаживать ее и думал: “Что бы с ней не случилось, это будет на моей совести. И она тоже это знает. Она лишена этого груза ответственности, и для нее это самое худшее. Никуда не годится, не способен заниматься с ней любовью”.
      – Мой обед готов, – сказал он, вставая. Она села.
      – Эрик, я отплачу тебе за то, что ты меня бросаешь, – Она разгладила платье, – Ты понимаешь?
      – Да, – ответил он и пошел на кухню.
      – Я посвящу этому всю жизнь, – сказала Кэти из гостиной. – Теперь у меня есть цель в жизни. Это просто замечательно, наконец-то обзавестись собственной целью, это возбуждает. После всех этих бессмысленных гадких лет с тобой. Я как будто заново родилась.
      – Желаю удачи!
      – Удачи? Мне не нужна удача, мне необходимо умение, и я думаю, что оно у меня есть. Я многое узнала, когда была под воздействием этого наркотика. Жаль, что я не могу тебе этого рассказать, это просто невероятно, Эрик, этот наркотик полностью меняет восприятие мироздания и особенно людей. После этого ты уже не можешь воспринимать их по-старому. Тебе следовало бы попробовать. Тебе бы это здорово помогло.
      _ Мне, – произнес он, – уже ничто не поможет.
      Его слова прозвучали для него как эпитафия.
      Он почти закончил собираться – и уже давно кончил обедать, – когда в дверь позвонили. Это был Отто Дорф со своим военным вертолетом, и Эрик хладнокровно направился открывать дверь.
      Окинув взглядом квартиру, Дорф спросил:
      – У вас была возможность проститься с женой, доктор?
      – Да, – кивнул он. – Она уже ушла, Я один. – Он закрыл чемодан и направился с ним к двери. – Я готов. – Дорф взял второй чемодан и они пошли к элеватору. – Ей это не очень понравилось, – обратился он к Дорфу, поднимаясь вверх.
      – Я не женат, доктор, – ответил Дорф. – Мне это незнакомо. – Он был корректен и официален.
      В вертолете их поджидал еще один человек. Когда Эрик спустился по ступенькам, он протянул руку.
      – Рад видеть вас, доктор, – Затем из полутьмы салона он объяснил: – Я Гарри Тигарден, начальник медперсонала при Секретаре. Очень рад, что вы к нам присоединились; Секретарь меня не предупредил, но это неважно, он часто действует импульсивно.
      Эрик пожал протянутую руку, его мысли все еще были о Кэти.
      – Свитсент.
      – Как вам показалось состояние здоровья Молинари при встрече?
      – Он кажется очень усталым. – Он умирает, – сказал Тигарден. Взглянув на него, Эрик спросил:
      – От чего? В наше время, когда можно заменить любой орган,…
      – Я знаком с современной хирургией, уверяю вас, – сухо ответил Тигарден. – Вы же видели, как он склонен к фатализму. Очевидно, он хочет был наказан за то, что втянул нас в эту войну. Тигарден помолчал, пока вертолет поднимался в ночное небо, Затем он продолжил: – Вам не приходило в голову, что Молинари организует наше поражение? Что хочет нашего поражения? Я не думаю, что даже самые яростные его политические противники когда-нибудь осмелились бы на такую идею. Причина, по которой я говорю вам это, заключается в том, что у нас нет времени. Именно сейчас, когда я разговариваю с вами, Молинари страдает от сильнейшего приступа острого гастрита, или того, чем вам больше нравится это называть. С того самого времени, когда вы отдыхали в Вашин-35, он не встает с постели.
      – Внутреннего кровотечения нет?
      – Пока нет. А может быть и есть, но Молинари просто не говорит нам об этом. На него это похоже. По натуре он очень скрытен. И никому не доверяет.
      – Вы уверены в отсутствии злокачественных образований?
      – Мы не смогли обнаружить ни малейших при-: знаков. Но Молинари не дает нам провести все анализы, которые нам необходимы. Слишком занят. Подписывание документов, составление речей, законопроектов для представления в ООН, Он пытается все сделать сам. Он просто не может делить свою власть. Когда это все-таки случается, он образует несколько перекрещивающихся организаций, которые тут же начинают конкурировать. Это его способ обезопасить себя. – Тигарден с любопытством посмотрел на Эрика; что он вам говорил в Вашин-35?
      – Не слишком много, – он не собирался раскрывать содержание этой беседы, Молинари без сомнения говорил исключительно для него. В действительности, Эрик понимал, что здесь была главная причина его появлений в Чиенне. У него было нечто, что он мог предложить Молинари и чего не могли другие доктора, достаточно необычное предложение со стороны врача…, интересно, как бы отреагировал Тигарден, если бы он ему сказал. Скорее всего – и с полным основанием, – посадил под арест, И расстрелял.
      – Я знаю, в чем причина вашего появления у нас, – сказал Тигарден. Эрик хрюкнул:
      – Знаете? – он в этом сомневался.
      – Молинари просто следует своей инстинктивной склонности. Он осуществляет двойную проверку, вводя свежую кровь в наш организм. Мы не против; мы даже признательны – слишком много работы здесь. Вы конечно знаете, что у Секретаря громадная семья, даже больше, чем у Вирджила Акермана, вашего прежнего нанимателя.
      – Кажется, я где-то читал, что у него три дяди, шесть двоюродных братьев, тетка, сестра, старший брат, который.,.
      – И все они живут вместе с ним в чиеннской резиденции, – сказал Тигарден. – Как правило там. И все они толкутся возле него, пытаясь урвать себе кусок получше – пищу, помещение, слуг, – вы понимаете. Кроме этого, – он помедлил, – есть еще и любовница.
      Этого Эрик не знал. Об этом никогда не упоминалось, даже во враждебной Секретарю прессе. – Ее имя Мэри Райнске, Они встретились незадолго до смерти его жены. Официально Мэри числится его личным секретарем. Мне она нравится, многое сделала для него как до, так и после жены. Без нее его, возможно, уже не было бы в живых. Лилистарцы ненавидят ее… Собственно, я даже не знаю почему. Возможно, я чего-то не знаю.
      – Сколько ей лет?
      – Секретарю, как показалось Эрику, было далеко за сорок или немного за пятьдесят.
      – Молода, насколько это только можно себе представить. Подготовьтесь к встрече, доктор, – Тигарден усмехнулся. – Когда она появилась здесь, она училась в колледже и подрабатывала по вечерам машинисткой. Возможно, она принесла ему какой документ… никто не знает наверняка, но они действительно познакомились благодаря ее работе.
      – С ней можно разговаривать о его болезни?
      – Безусловно. Она именно тот человек – единственный человек, – который способен убедить его принять фенобарбитал, а если необходимо, и пасабамат. Фенобарбитал, видите ли, делает его сопливым, а пасабамат сушит рот. Так что он просто их выбрасывает, и все тут, Мэри может его заставить! Она итальянка. Как и он. Она может прикрикнуть на него, как это делала его мама, когда он был ребенком… или сестра, или тетка; они все кричат на него, и он это терпит, но не слушает никого, кроме Мэри. Она живет в засекреченной квартире в Чиснне за двойным кордоном людей из секретной полиции – ее охраняют от лилистарцев. Молинари страшится дня, когда они… – Тигарден осекся.
      – Они что?
      – Убьют или искалечат ее. Или лишат ее мыслительных способностей, превратят в безмозглое растение. У них в запасе множество различных способов, и они могут выбрать любой из них. Вы не ожидали, что наши отношения с союзниками настолько натянуты? – Тигарден улыбнулся. – Вот так они обращаются снами, наши высокоразвитые союзники, по сравнению с которыми мы просто блохи. А теперь вообразите, как будут обращаться с нами наши враги, риги, если они прорвут нашу оборону и вторгнутся сюда.
      Некоторое время они сидели молча, никто не решалея начать разговор.
      – Что, по-вашему, произойдет, если Молинари выйдет из игры? – произнес наконец Эрик.
      – Ну, возможны только два исхода. Или найдется кто-нибудь, настроенный более пролилистарски, или нет. Ничего другого не случится; а почему вы спросили об этом? Вы думаете, мы можем потерять нашего пациента? В этом случае, доктор, мы потеряем не только работу, но возможно и жизнь. Единственное оправдание вашего существования, как и моего, заключается в поддержании жизнеспособности одного грузного итальянца среднего возраста, который живет в Чиенне, Вайоминг, со своей громадной семьей и восемнадцатилетней любовницей, страдает желудочными болями и обожает закусить на ночь чем-нибудь легким, вроде жареных на масле гигантских креветок с горчицей и хреном. Не знаю, что вам там наговорили или что вы подписали, но вам еще долго не придется вставлять эти ваши искусственные органы в Вирджила Акермана; у вас просто не будет времени, потому что поддержание жизни Молинари – ото задача, которая потребует всего вашего времени, – Тигарден казался раздраженным и вместе с тем расстроенным; его голос в темноте кабины звучал отрывисто.
      Я сыт этим по горло, Свитсент. У меня нет своей жизни, только жизнь Молинари. Меня тошнит от бесконечных лекций на любую тему и вопросов о том, что я думаю о контрацепции или о пробеме приготовления грибов, или Бег знает о чем и что бы я сделал, если бы, и так до бесконечности. Как диктатор – а вы ведь понимаете, что он диктатор, только мы все избегаем этого слова, – он исключение. Во-первых, он, возможно, величайший политический стратег в мире. Как бы иначе ему у подняться до поста Генерального секретаря ООН? На это у него ушло двадцать лет непрерывной борьбы. Он вытеснил всех политических оппонентов на Земле. Затем он вляпался в эту историю с Лилистар: Это называется внешней политикой. Во внешней политике великий стратег потерпел неудачу, потому что здесь его мозг заклинило. Знаете, как это называется? Некомпетентность, Всю жизнь Молинари потратил на овладение искусством посильнее заехать коленом в пах своему противнику, а с Френекси надо было придумать что-то другое. Он действует здесь не лучше любого из нас, а может быть и хуже.
      – Я понимаю, – сказал Эрик.
      – Но он идет напролом, он блефует. Он подписал Договор о Мире, который привел нас к войне, И вот здесь-то Молинари и отличается от всех разжиревших, напыщенных диктаторов прошлого. Он взял ответственность на себя. Он не отправил в отставку министра иностранных дел и не расстрелял кого-нибудь из своих советников. Он сделал это сам, и он это знает. И это его убивает, дюйм за дюймом, день за днем. Начиная с живота. Он любит Землю, любит ее людей, всех, чистых и грязных, любит эту компанию своих вороватых родственников. Он расстреливает людей, сажает их под арест, но делает это против воли, Молинари сложный человек, доктор. Настолько сложный, что…
      Дорф сухо вставил:
      – Смесь Рузвельта и Муссолини.
      – Он с каждым человеком ведет себя по-разному, – продолжал Тигарден. – Боже, он делает настолько гнусные вещи, настолько отвратительные, что волосы встают дыбом. Он вынужден их делать. О некоторых из них никогда не узнают, о них вынуждены молчать даже его враги. И он страдает от всего этого. Вы когда-нибудь встречали человека, который действительно берет на себя ответственность за все свои поступки? Встречали? А может ваша жена?
      – Наверное нет, – ответил Эрик.
      – Если бы вы или я по-настоящему приняли на себя моральную ответственность за все, что мы натворили за свою жизнь, мы умерли бы на месте или тронулись. Живые существа не приспособлены для осознания того, что они делают. Взять хотя бы животных, на которых мы ездим или которых мы едим. Когда я был ребенком, я каждый месяц должен был выезжать травить крыс. Вы никогда не видели, как умирает от яда животное? И не просто одно, а целые толпы, месяц за месяцем. Я не чувствовал этого Стыд, вину. К счастью, эти чувства не включались, иначе я не смог бы продолжать. Так происходит и со всеми людьми. Со всеми, кроме Мола. Как они его называют. – Тигарден добавил: – Линкольн и Муссолини. Мне приходит мысль о Другом, жившем почти две тысячи лет назад.
      – Первый раз, – сказал Эрик, – я слышу, что кто-то сравнивает Джино Молинари с Христом. Даже его рабская пресса до этого не додумалась.
      Возможно, это объясняется тем, – произнес Тигарден, – что вы впервые говорите с человеком из тех, кто находится рядом с Молом двадцать четыре часа в день.
      – Смотрите не скажите о своем сравнении Мэри Райнеке,– сказал Дорф,– она скажет, что он ублюдок. Свинья в кровати и за столом, похотливый пожилой человек, раздевающий тебя взглядом, чье место в тюрьме. Она терпит его… из милосердия.
      Дорф коротко рассмеялся.
      – Нет,– возразил Тигарден,– Мэри этого не скажет… разве что она будет в плохом настроении, за все время случалось с ней раза три. Я не представляю, что бы она сказала, возможно, не стала бы говорить ничего. Она просто принимает его таким, каков он есть; она пытается его улучшить, но да если у нее это не выходит – а он сопротивляется, – она по-своему его любит. Встречали вы когда-нибудь этот особый тип женщин, которые видят в вас воможность? И с ее помощью…
      – Да,– прервал Эрик. Ему захотелось сменить тему разговора; это заставляло его думать о Кэти. А он этого не хотел.
      Вертолет продолжал свой полет к Чиенне.
      Лежа в кровати в своей спальне и еще не вполне проснувшись, Кэти наблюдала за тем, как утренние. лучи расцвечивали пестрое убранство комнаты, выхватывая один за другим такие знакомые за время супружеской жизни предметы и цвета. Здесь, где она жила, Кэти не оставляло устойчивое ощущение реальности прошлого, запутавшегося в нагромождении вещей из различных периодов ее жизни: старинная лампа из Новой Англии, комод из редкого сорта клена – настоящего “птичьего глаза”, горка Неплевит… Она лежала с полуоткрытыми глазами и перебирала в памяти все эти предметы и обстоятельства, связанные с их приобретением. Каждый был триумфом в борьбе с конкурентами; не было большим преувелечением относиться к ее коллекции как к кладбищу, над которым витали призраки поверженных соперняков-коллекционеров. Она ничего не имела против их присутствия в своем доме, в конце концов, она ведь оказалась сильнее их.
      – Эрик,– сонно позвала она,– ради Бога, встань и поставь кофе. И вытащи меня из кровати. Хочешь – расталкивай, хочешь – уговаривай.– Она повернулась к нему, но рядом никого не было. Она мгновенно проснулась. Затем встала и дрожа от холода направилась к шкафу за одеждой.
      Кэти пыталась натянуть на себя легкий серый свитер, когда неожиданно почувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Пока она одевалась незнакомец стоял в дверях, наблюдая за ней и не делая ни малейшей попытки объявить о своем присутствии; он откровенно наслаждался зрелищем ее переодевания. Теперь он приосанился и произнес:
      – Миссис Свитсент?
      На вид ему было лет тридцать, его глаза на чернявой роже с грубыми чертами не обещали ничего хорошего. В добавок он был одет в тускло-серую униформу, и она сразу поняла – это сотрудник секретной полиции Лилистар, действующей на Земле. Это было ее первое знакомство с этой службой.
      – Да,– почти беззвучно подтвердила она. Кэти продолжала одеваться, сидя на кровати, она натягивала туфли, не отводя от него взгляда.– Я Кэти Свитсент, жена доктора Эрика Свитсента, и если вы…
      – Ваш муж в Чиенне.
      – Да? – Она поднялась на ноги– Мне нужно приготовить завтрак; позвольте пройти, пожалуйста. И покажите ваш ордер, по которому вы сюда ворвались.– Она протянула руку, ожидая.
      – Мой ордер,– ответил человек в сером,– предписывает мне обыскать эту квартиру по подозрению в незаконном хранении наркотика Джи-Джи Фродадрина. Если он у вас есть, дайте его мне и мы отправимся в полицию Санта-Моники. – Он сверился с записной книжкой. – Прошлой ночью в Тиуане, дом сорок пять по Авила-стрит вы принимали наркотик через рот в компании…
      – Могу я вызвать своего адвоката?
      – Нет.
      – Вы хотите сказать, что у меня нет никаких гражданских прав?
      – Сейчас военное время. Она почувствовала испуг. Тем не менее ей удалось сохранить видимое спокойствие.
      – Могу я позвонить в свою фирму и предупредить, что меня не будет?
      Серый полицейский кивнул. Она подошла к видеофону и набрала номер Вирджила Акермана в его квартире в Сан-Фернандо. Постепенно на экране появилось сто птичье, изборожденное морщинами, лицо. По-совиному вглядываясь в экран, он удивленно произнес:
      – А, Кэти. Который час? Кэти начала:
      – Помогите мне, мистер Акерман, Лилиста… – она остановилась, потому что человек в сером быстрым движением руки отключил видеофон. Пожав плечами, она повесила трубку.
      – Миссис Свитсент, – сказал человек в сером, – я рад представить вам мистера Роджера Корнинга. – Он сделал широкий жест, и в комнату из холла вошел гражданин Лилистар, одетый в обычный деловой костюм и с дипломатом под мышкой. – Мистер Корнинг, это Кэти Свитсент, супруга доктора Свитсента.
      – Кто вы? – спросила Кэти.
      – Тот, кто поможет вам выпутаться из этого дела, милочка” – галантно сказал Корнинг. – Можем мы присесть и все обсудить?
      Войдя на кухню, она настроила клавиши на яйца всмятку, тост и черный кофе.
      – В моем доме нет никакого Джи-Джи 180. Если вы конечно не подбросили его сегодня ночью.
      Завтрак был готов. Она погрузила его на поднос и перенесла на стол. Запах кофе выгнал из нее последние остатки страха и ошеломленности. Она снова почувствовала себя деятельной и смелой.
      Корнинг сказал:
      – Мы засняли на пленку все, что происходило той ночью в доме сорок пять. С того самого момента, как вы с Брюсом Химмелем поднялись по лестнице и вошли внутрь. Ваши первые слова были: “Привет, Брюс Похоже на вечеринку компании ТМК,„
      – Не совсем так, – возразила Кэти, – я назвала его Брюси, я всегда называю его так, из-за его гебефреничности и необщительности, – Она допила свой кофе, ее рука при этом абсолютно не дрожала. – Ваша пленка показывает, что находилось в капсулах, которые мы принимали, мистер Горнинг?
      – Корнинг, – добродушно поправил он. – Нет, Катерина, она не показывает. Но признания двоих из вас доказывают все. Или докажут, когда они будут присягать перед военным трибуналом. – Он пояснил: – Подобные случаи не подпадают под юрисдикцию ваших гражданских судов. Мы вынуждены сами заботиться обо всех деталях судебной процедуры.
      – Это почему же? – потребовала она.
      – Джи-Джл I80 мог быть получен только от наших врагов. Поэтому ваше использование его – а мы можем доказать это перед нашим трибуналом – представляет собой вступление в контакт с врагом.В военное время требование трибунала конечно может быть только одно – смерть. Он обратился к полицейскому:
      – У вас при себе показания мистера Плаута?
      – Они в вертолете, – полицейский направила, к выходу.
      – Мне всегда казалось, что в Плауте есть что-то нечеловеческое, – сказала Кэти. – Теперь я пытаюсь понять… кто еще из присутствующих тогда обладает этом свойством? Хастингс? Нет, Саймон Илд? Bpяд ли, он… 1
      – Всего этого можно избежать, – сказал Корнинг.
      – Но мне нечего бояться, – возразила Кэти. – Мистер Акерман слышал меня по видеофону, ТМК пришлет адвоката. Мистер Акерман – близкий друг Секретаря Молинари; я не думаю…
      – Мы можем уничтожить вас, Кэти, – сказал Корнинг, – еще до ночи. Трибунал может собраться немедленно – все подготовлено.
      Она тут же прекратила есть.
      – Но зачем это вам? Неужели я такая важная птица? Что такое этот Джи-Джи 180? Я, – она помедлила, – то, что я сделала прошлой ночью, не так уж и страшно. – Всем своим существом она захотела, чтобы в этот момент Эрик был рядом. Этого бы не произошло, если бы он был здесь, отчетливо осознала она. Они бы не посмели.
      Беззвучно она начала плакать, сгорбившись над своей тарелкой, и слезы катились по ее щекам. Она даже не пыталась спрятать лицо; просто сидела, склонившись лбом на руку, и ничего не говорила.
      – Ваше положение, – начал Корнмнг, – серьезное, но не безнадежное. Мы можем что-нибудь придумать… поэтому я и здесь. Прекратите слезы, сядьте прямо и попытайтесь выслушать то, что я вам скажу, – он открыл дипломат.
      – Я знаю, – сказала Кэти, – вы хотите, чтобы я шпионила за Мармом Хастингсом. Он вам не нравится, потому что он выступал тогда по телевидению в защиту подписания мирного договора с ригами. Боже, вы наводнили всю планету. Нигде нельзя чувствовать себя в безопасности. – Она встала, застонав от отчаяния, и пошла в спальню за носовым платком, не переставая всхлипывать.
      – Готовы вы следить за Хастингсом для нас? – спросил Корнинг, когда она вернулась.
      – Hет, – мотнула она головой. “Лучше умереть”, – подумала она при этом.
      – Это не Хастингс, – сказал одетый в форму полицейский Секретной службы Лилистар.
      – Нам нужен ваш муж, – сказал Корнинг. – Мы хотим, чтобы вы последовали за ним в Чиенну как можно быстрее и не отпускали его от себя ни на шаг. Ни на службе, ни в постели.
      Она взглянула на него:
      – Но я не могу.
      – Почему это?
      – Мы расстались. Он бросил меня. – Она не могла понять, почему при всей их информированности они этого не знают.
      – Решения такого рода в браке, – произнес Корнинг с таким видом, как будто бесконечно устал под грузом мудрости прожитых столетий, – всегда могут быть сведены до статуса временного недопонимания. Мы покажем вас одному из наших психиатров – в нашей резиденции здесь на Земле их много, – и он живо обучит вас простейшей методике, как устранить это ваше небольшое семейное недоразумение с Эриком. Не беспокойтесь, Кэти, мы знаем, что произошло здесь вчера вечером. Это было даже полезным, ведь это дало нам возможность поговорить с вами наедине.
      – Нет, – затрясла она головой. – Мы никогда больше не будем жить вместе. Я не хочу жить с ним вместе. Никакой психиатр, даже ваш, не сможет этого изменить. Я ненавижу Эрика, и мне ненавистно все это дерьмо, в которое вы пытаетесь меня впутать. Я ненавижу вас, жителей Лилистар, как и все у нас на Земле. Я хочу, чтобы вы убрались с этой планета, чтобы мы забыли про эту войну. – Она с яростно сверлила его взглядом.
      – Остынь, Кэти, – Корнинг оставался бесстрастным.
      – Боже, как бы я хотела, чтобы Вирджил был здесь. Он не боится вас, он один из немногих людей на Земле, которые…
      – Ни один человек на Земле, – произнес Корнинг с отсутствующим видом, – не может вам помочь. Пора взглянуть правде в глаза; мы можем не убивать вас, мы можем взять вас на Лилистар… вам не приходила в голову такая возможность, Кэти?
      “Боже, – она содрогнулась. – Не забирай меня на Лилистар, – повторяла она, молясь, про себя. – Позволь мне остаться здесь, на Земле с людьми, кото-рых я знаю, Я вернусь обратно к Эрику. Я упрошу его взять меня обратно”.
      – Послушайте, – сказала она вслух, – мне все равно, что вы сделаете с Эриком. “Но не со мной”, – снова подумала она.
      – Мы это знаем, Кэти – кивнул Корнинг, Наше предложение вам даже понравится, если вы взглянете на него без лишних эмоций. Кстати… – Корнинг порылся в дипломате и извлек из него пригоршню капсул. Он положил одну из них на стол, она покатилась и упала на пол. – Не хотелось вас обижать, – он пожал плечами. – Попробовав этот наркотик вы стали наркоманом. Даже если это было всего один раз на Авила-стрит прошлой ночью, А Крис Плаут больше не даст его вам, – подняв с пола упавшую капсулу, Корнинг протянул ее Кэти.
      – Этого не может быть. – слабо запротестовала она, отталкивая протянутую руку, – Всего от одного раза. Я пробовала до этого десятки наркотиков и никогда… – Она повернулась к нему; – Негодяи, я не верю вам, и даже если это правда, я могу вылечиться, могу обратиться в клинику.
      – Только не от Джи-Джи 180. – Возвращая капсулу обратно в дипломат, Корнинг добавил как бы между прочим; – Мы можем вылечить вас, не здесь, конечно, а в клинике у нас на Лилистар… возможно, позднее мы сможем это устроить. Или оставить все как есть и просто снабжать вас этими капсулами до конца вашей жизни, Который, впрочем, не очень далек.
      – Даже чтобы вылечиться, я не поеду на Лилистар, – сказала Кэти, Я обращусь к ригам; ведь это их наркотик, вы сами это сказали. Они наверняка знают о нем больше вашего, если они сами его разработали. – Повернувшись к Корнингу спиной, она направилась к шкафу и достала пальто. – Я ухожу на работу. До свидания. – Она открыла дверь в холл, ни один из лилистарцев не шевельнулся чтобы ее задержать.
      “По– видимому, это правда, -размышляла она. – Джи-Джи 180 действительно так опасен, как они говорят. У меня нет ни единого шанса, и они ото знают так же хорошо, как и я, Я вынуждена или согласиться на их предложение, или попытаться пробраться через все кордоны к ригам. И в любом случае я останусь наркоманкой, а риги может быть еще и убьют меня”.
      – Возьмите мою карточку, Кэти, – Кортингпь дошел к ней и протянул маленький белый квадратик. -: Когда вы почувствуете, что вам необходим наркотик, необходим любой ценой… – Он отпустил карточку в карман ее пальто. – Приходите. Мы будем ждать вас, дорогая; мы позаботимся, чтобы вы его получили, – он добавил, как бы вспомнив их разговор; Конечно, достаточно попробовать один раз, иначе зачем бы нам понадобилось подсовывать его вам. – Он улыбнулся ей.
      Захлопнув дверь и ничего не видя перед собой, Кэти направилась к элеватору. Она не чувствовала уже ничего, даже страха. Только пустота внутри, вакуум на том месте, откуда улетучилась надежда и способность допустить даже саму возможность избавления.
      “А ведь Вирджил Акерман может помочь, – сказала она себе, входя в лифт и нажимая кнопку, – я пойду к нему. Он должен знать, что мне делать. Я никогда не буду работать на Лилистар, несмотря на все их наркотики. Я не буду помогать им добраться до Эрика”.
      Но она уже знала, что будет.

      Рано утром, когда Кэти Свитсент сидела в своем кабинете в ТМК и оформляла покупку артефакта тысяча девятьсот тридцать пятого года – почти совсем неповрежденной пластинки фирмы “Дека” с записью сестер Эндрюс “Bei mir bist du Schon”, – она почувствовала первые признаки недомогания. Ее руки стали непревычно тяжелыми”.
      Со всей осторожностью, на которую она была способна, Кэти положила хрупкую пластинку, В окружающих ее предметах тоже произошли видимые изменения. Тогда в доме сорок пять по Авила-стрит под влиянием Джи-Джи 180 она воспринимала окружающий мир состоящим из воздушных, открытых и дружественных предметов, похожих на мыльные пузыри; ей казалось, что она может, по крайней мере в галлюцинации, пройти сквозь любой из них по своей воле. Теперь, в такой знакомой прежде обстановке своего кабинета, она чувствовала преобразование реальности в другом, зловещем, направлении: обычные вещи, когда она вглядывалась в них, казалось, наливались тяжестью. Они больше не казались послушными и готовыми поменять свое положение по ее воле.
      И одновременно она ощущала, что внутри ее собственного тела происходят те же гнетущие изменения, В результате обоих этих процессов соотношение сил между нею, ее физическими способностями и внешним миром изменилось в худшую сторону; она ощущала, что становится все более и более беззащитной в буквальном смысле этого слова – с каждый секундой она все больше теряла способность на какое-либо действие. Вот, например” дссятидюймовая пластинка. Она лежит так близко, что можно дотянуться до нес пальцем, но предположим, что она попытается это сделать. Пластинка ускользнет. Ее рука, неловкая от своего непривычного веса, как бы связанная и онемевшая, просто раздавит пластинку. Сама мысль о том, чтобы выполнить какое-либо сложное и тонкое действие с пластинкой, казалась невероятной. Она потеряла способность выполнять тонкую работу.
      Она догадалась, что Джи-Джи 180, вероятно, принадлежит к классу таламических стимулянтов. Теперь, во время ломки, она страдала от недостать таламической энергии. Эти изменения, переживаемые ею как реально происходящие во внешнем мире и в ее теле, представляли собой почти незаметные изменения обмена веществ в ее мозге. Однако… Это знание мало чем могло помочь. Потому, что эти изменения в окружающем мире и в ней были просто иллюзией. Это было то, что она переживала, о чем сообщали мозгу ее органы чувств, что вкладывалось на ее сознание помимо ее воли, присутствовало в ее сознании. А между тем… изменена в окружающей обстановке продолжались. Конца этому было пока не видно. В панике она подумала; “Как далеко это может зайти? Насколько хуже еще может стать? Конечно, ненамного…” Неприступность в непоколебимость даже мельчайших предметов стала теперь почти бесконечной. Она сидела, застыв на своем месте, неспособная шевельнуть пальцем, неспособная изменить положения своего ставшего таким громадным тела по отношению к этим чудовищно массивным предметам, которые окружили ее и, казалось, надвигались все ближе.
      И хотя она чувствовала это подавляющее ее скопление предметов обстановки, теперь они стали казаться далекими, они уплывали зловещим и пугающим образом. Они теряли, поняла она, – свою сущность, свою, если так можно выразиться, душу. Предметы теряли то, что делало их знакомыми, постепенно они становились чужими, отдаленными и враждебными. Вещи вместо отброшенной оболочки из чувств и отношений окружающих их людей, они обрели свою первородную изолированность от приручающего воздействия человеческого мозга. Они стали грубыми, необработанными, с неровными краями, о которые можно удариться, порезаться и даже получитъ смертельную рану. Она не смела шевельнуться. Смерть, почти реальная, затаилась в каждом предмете, даже бронзовая пепельница у нее на столе приобрела неправильную форму, потеряв всякое подобие симметрии, и ее выпученные и перекошенные грани грозили рассечь ее кожу, если бы она оказалась настолько глупа, чтобы приблизиться к ним.
      На ее столе загудел видеофон. Люсиль Шарп, секретарша Вирджила Акермана, сказала:
      – Миссис Свитсент, мистер Акерман приглашает sac в свой кабинет. Я бы советовала вам захватить с собой новую пластинку “Bei mir bist du Schon”, которую мы купили сегодня; он ею интересовался.
      – Хорошо, – проговорила Кэти, и усилие, которое ей для этого потребовалось, почти убило ее. Дыхание отказало ей, ее грудная клетка была просто неспособна шевельнуться, чтобы впустить порцию воздуха. Затем, каким-то чудом, ей удалось вздохнуть; она наполнила легкие и затем выдохнула неровно и шумно. На этот раз ей удалось спастись. Но что дальше? Она поднялась на ноги. “Так вот что значит быть пойманной на крючок Джи-Джи 180”, – подумала она. Ей удалось поднять со стола пластинку. Ее темные края напоминали лезвие ножа, впившегося Си в руку, когда она несла ее через весь кабинет к выходу. Ее враждебность к Кэти, ее неодушевленное и вместе с тем яростное желание причинить ей вред стали невыносимыми, прикосновение к ней заставило Кэти съежиться от ужаса.
      Она уронила пластинку.
      Пластинка лежала на толстом ковре и казалась неповрежденной. Но как заставить себя поднять ее еще раз? Как отделить ее от ковра? Потому что пластинка не была теперь отдельным предметом, все переплелось. Ковер, пол, стены и все в кабинете представляли собой единую поверхность, которую невозможно можно разъединить на части, не порвав ее. Внутри пространства, ограниченного этой поверхностью, не было свободного места, оно все было занято и никаких изменений или дополнений быть больше не могло.
      “Боже, – думала Кэти, стоя над лежащей у ее ног пластинкой, – Я не могу освободиться, я останусь здесь, и они найдут меня и подумают что-нибудь ужасное. Это столбняк”.
      Она все еще стояла в том же положении, когда дверь отворилась, и на пороге появился Джонас Акерман. Его гладкое моложавое лицо светилось радостью. Он бодро подошел к ней, заметил лежащую пластинку, поднял ее и передал ей в протянутые руки.
      – Джонас, – сдавленно проговорила она, – необходима медицинская помощь. Я больна.
      – Больна? – он озабоченно посмотрел на не Его лицо перекосилось, неуловимо напомни в ей гнездо со змеями. Его эмоции захлестнули ее как тошнотворная зловонная волна. – Боже мой, – сказал Джонас, – ну и время ты выбрала – Эрика нет, он в Чиенне, а мы еще не подыскали ему замену. Я могу отвезти тебя в тиуанскую правительственную клинику. Что случилось? – он взял ее за руку и пощупал, – Мне кажется ты просто расстроена отъездом Эрика.
      – Помоги мне подняться наверх, – выдавила она, – к Вирджилу.
      – Ты действительно больна, – сказал Джонас, – Конечно я с удовольствием провожу тебя к старикану. Может быть он знает, что нужно делать, – Он проводил ее до дверей, – Может быть мне лучше взять у тебя пластинку, ты вот-вот се снова уронишь?
      Им потребовалось не более двух минут, чтобы добраться до кабинета Вирджила Акермана, но ей показалось, что это суровое испытание заняло целую вечность. Когда она оказалась наконец перед Вирджилом, сил у нес почти не осталось; она тяжело дышала, не в силах сказать ни слова. Для нее это было слишком.
      Глядя на нее с любопытством и тревогой, Вирджил произнес своим слабым проникновенным голосом:
      – Кэти, сегодня тебе лучше пойти домой; набери груду женских журналов, выпивки и ложись в постель…
      – Оставьте меня, – услышала она свои голос. – Боже, – в отчаянии поправилась она, – не оставляйте меня одну, мистер Акерман, прошу вас!
      – Решай, чего ты все-таки хочешь, – сказал Вирджил, наблюдая за ней. – Я вижу, что отъезд Эрика в Чиенну…
      – Нет, – сказала она, – я в порядке. Теперь си сделалось немного лучше, она чувствовала, что впитала от него новые силы, возможно, потому, что у него их было слишком много. – У меня здесь отличная вещица для Вашин-35. – Она повернулась к Джонасу за пластинкой. – Это одна из самых популярных мелодий того времени. Эта и еще “Музыка все не кончается”. – Взяв пластинку, она положила ее на стол рядом с ним. “Я не должна умереть, – подумала она. – Я должна пройти через это и поправиться”. Я хочу вам сказать, мистер Акерман, что я нашла еще кое-что. – Она уселась в кресло, пытаясь сберечь остатки сил. – Любительская запись того времени. Александер Вулкотт в своей программе “Городской глашатай”. Так что в следующий раз, когда мы будем в Вашин-35, мы сможем услышать настоящий голос Александера Вулкотта. А не ту подделку, которую мы слушаем теперь. – “Городской глашатай”! – с детским восторгом воскликнул Вирджил. – Моя любимая npогpaмма.
      – Я почти уверена, что достану ее, – сказала Кэти. – Конечно, пока деньги не уплачены, всегда может что-нибудь случиться. Я должна лететь в Бостон чтобы окончательно все уладить; записи находятся там, у хитрющей старой девы по имени Эдит Скрутс. Она пишет в своем письме, что они сделаны на магнитофоне “Паккард-Белл”.
      – Кэти, – произнес Вирджил Акерман, – тебе действительно удастся получить настоящую запись голоса Алсксандера Вулкотта, я тут же повышу твое жалование, и да поможет мне Бог. Миссис Свитсент, дорогая, я так люблю вас за все, что вы для меня делаете! Какая компания транслировала эту программу? Просмотрите копии “Вашингтон пост” за тридцать пятый год. И кстати, это мне напомнило: этот номер Америкэн Викли статьей про Саргассово море. Я думаю, что нам все-таки следует исключить его из Вашин-35, тому что когда я был маленьким, мои родители не выписывали газет Херста; я увидел ее, то; когда я…
      – Минуту, мистер Акерман, – сказала Кэти, отнимая руку.
      Он склонил голову набок и сказал:
      – Да, Кэти?
      – Что, если я поеду к Эрику в Чиенну?
      – Но, – неуверенно возразил Вирджил, – ты нужна мне.
      – Ненадолго, – сказала Кэти. “Может быть будет достаточно, – подумала она. – Они не могут требовать большего”. Вы же отпустили его, – сказала она вслух, – а ведь он отвечал за вашу жизнь, он был для вас гораздо нужнее, чем я.
      – Но он нужен Молинари. А ты ему не нужна. У него нет Страны детства, которую надо строить; он не интересуется прошлым, он на полной скорости жмет в будущее, как подросток, – Вирджил выглядел обеспокоенным. – Я не смогу обойтись без тебя, Кэти; остаться без Эрика и так достаточно неприятно, но в его случае я, по крайней мере, могу всегда послать за ним при необходимости. Я был вынужден его отпустить; это патриотический поступок в наше военное время – я не хотел этого, мне страшно без него. – Но без тебя. – его тон стал жалобным. – Нет, это слишком. Эрик клялся мне в Вашин-35, что ты не захочешь уехать с ним, – он бросил безгласный, умоляющий взгляд на Джонаса. – Уговори ее остаться, Джонас.
      Задумчиво потирая подбородок, Джонас обратился к ней:
      – Ты не любишь Эрика, Кэти. Я разговаривал с вами обоими. Вы оба жаловались на домашние невзгоды. Вы настолько далеки друг от друга, что этого расстояния как раз хватает, чтобы не совершить что-нибудь ужасное… я не понимаю тебя.
      – Я так думала, пока он был рядом. Но я себя обманывала. Теперь я все поняла, и я уверена, что он чувствует то же самое.
      – Ты уверена? – ядовито спросил Джонас. – Позвони ему, – он указал на видеофон, стоящий на столе Вирджила. – Посмотрим, что он скажет. Честно говоря, я думаю, что одной тебе будет лучше, и я сомневаюсь, что Эрик тоже это знает. – Могу я быть свободной? – проговорила Кэти. – Я должна вернуться в свой кабинет, – Она почувствовала приступ тошноты и страха. Ее пораженное наркотиком тело жаждало облегчения и диктовало ей, что надо делать; оно вынуждало ее следовать за Эриком в Чиенну, что бы ни говорил Акерман. Она не могла остановиться, и даже теперь, в таком состоянии, она могла заглянуть в будущее; ей не уйти от Джи-Джи 180 – лилистарцы были правы. Ей необходимо идти к ним, следуя карточке, которуюй дал Корнинг. “Господи, – подумала она, – если бы только я могла рассказать обо всем Вирджилу! Ми необходимо рассказать хоть кому-то, Я скажу Эрику. Он врач, он сможет мне помочь. Я поеду в Чиену для этого, не для них”.
      – Сделай мне одно одолжение, – сказал Джона Акерман. – Ради бога, Кэти, послушай, – он сжал ее руку.
      – Я слушаю, – раздраженно ответила она, – и отпусти руку, – Она выдернула руку и отступила, чувствуя, как на нее накатывает злоба, – Не смей так со мной обращаться, я этого не выношу, – она снова посмотрела на него с ненавистью.
      – Осторожно, – нарочито спокойным голосок Джонас обратился к ней; – Мы отпустим тебя к твоему мужу в Чиенну, Кэти, если ты обещаешь выждать двадцать четыре часа перед тем, как туда отправиться.
      – Почему? – казалось, что она не поняла.
      – Чтобы этот первый шок от разлуки мог пройти, – ответил Эрик, – Я надеюсь, что за двадцать четыре часа ты сможешь увидеть причины, чтобы переменить свое решение. А тем временем… – он взглянул на Вирджила, старик согласно кивнул, – я останусь с тобой. Весь день, а если необходимо, то и ночь.
      Она в замешательстве возразила:
      – Как бы не так. Я не хочу…
      – Я вижу, что с тобой что-то происходит, – спокойно сказал Джонас. Это очевидно. Я думаю, что тебе не следует оставаться одой. Я чувствую себя ответственным за тебя, – он добавил вполголоса: – Ты слишком дорога для нас. – Опять, на этот раз твердо и решительно, он взял ее за руку, – Пойдем, спустимся в твой кабинет, тебе будет полезно уйти в работу, а я посижу рядом не мешая. После работы я подброшу тебя в Лос-Анджелес к Спринтеру. Мы пообедаем там, я знаю, ты любишь рыбные блюда, – он повел ее к выходу.
      Она подумала: “Все равно ты меня не удержишь. Ты не настолько хитер, Джонас. Сегодня же, может быть вечером, я избавлюсь от тебя и уеду в Чиенну. Или, скорее, вспомнив отвратительные приливы недавнего ужаса, – я ускользну от тебя где-нибудь в лабиринтах ночной Тиуаны, где происходят самые ужасные и самые чудесные вещи. Тиуана для тебя крепкий орешек. Она и меня-то порой озадачивает, а ведь я хорошо знаю ее; я провела здесь, в ночной Тиуэне, немалую часть своей жизни.
      Как странно все получилось, – думала она с горечью, – Я так хотела найти в жизни что-то чистое и мистическое и вместо этого оказалась связана с людьми, которые ненавидят нас, которые угнетают нашу расу. Наши союзники. Нам следовало бы воевать с ними, теперь-то мне это ясно. Если я когда-нибудь окажусь наедине с Джино Молинари – а это очень возможно, – я скажу ему это, скажу ему, что у нас не те враги и не те союзники”.
      – Мистер Акерман, – сказала она, повернувшись к Вирджилу, – я должна поехать в Чиенну, чтобы сообщить Секретарю нечто очень важное. Это касается всех нас. О нашей войне.
      Вирджил Акерман сухо ответил:
      – Скажи мне, и я ему передам. Так будет вернее; тебя к нему не пропустят…, если ты, конечно, не его кузина или любовница.
      – Так оно и есть, я его ребенок. – Это имели для нее свой смысл, все они здесь на Земле моглн считаться детьми Генерального секретаря ООН. И они верили, что их отец обеспечит им безопасность, Но это ему, похоже, не удалось.
      Покорно она последовала за Джонасом Акерманом.
      – Я знаю, что ты собираешься делать, – сказала она ему, – Ты собираешься воспользоваться тем, Эрика нет, а я в таком состоянии, чтобы удовлетворить свои сексуальные притязания”
      Джонас рассмеялся.
      – Посмотрим, – его смех не показался ей виноватым; он прозвучал уверенно.
      – Что же, – сказала она, не переставая думал о полицейском с Лилистар Корнингс, – посмотрим, насколько ты будешь удачлив. Лично я бы не поставила на это и цента. – Она не пыталась убрать ей большую уверенную руку с се плеча; она тут же вернулась бы обратно.
      – Ты знаешь, – сказал Джонас, – если бы я тебя не знал, я подумал бы, что ты находишься под воздействием вещества, которое мы называем Джи-Дэд 180. Но этого не может быть потому, что тебе проста неоткуда его получить.
      Уставившись на него, Кэти смогла только проговорить:
      – Что… – она не могла продолжать дальше.
      – Это наркотик, – объяснил Джонас, – разработанный в одной из наших дочерних фирм.
      – Он разработан не ригами?
      – Фродадрин, или Джи-Джи 180, был получен в прошлом году в Детройте, в контролируемой нами фирме под названием “Хазелтин-Корпорейшн”, Это наше главное оружие в войне – или станет им, когда мы наладим его производство. Это случится уже в нынешнем году.
      – Потому, – спросила она, – что он делает людей наркоманами после первого же раза?
      – Конечно нет. Таких наркотиков много. Из-за тех галлюцинаций, которые он вызывает, – Он добавил: – Он галлюциногенен, как ЛСД.
      Кэти попросила:
      – Расскажи мне об этих галлюцинациях.
      – Я не могу – эта информация засекречена, Резко засмеявшись, она сказала:
      – Значит единственный способ разузнать об этом, это попробовать его самой.
      – А как ты его достанешь? Даже когда мы начнем его производство, мы примем все меры, чтобы исключить возможность применения наркотика населением – эта штука ядовита, – он пригляделся к ней: – Никогда даже не заикайся о том, чтобы его попробовать; все лабораторные животные, на которых проводились испытания, погибали. Забудь, что я говорил о нем, Я полагал, что Эрик рассказывал тебе о нем – я не должен был этого говорить, но ты вела себя так странно; это напомнило мне о Джи-Джи 180, потому что я очень беспокоюсь, мы все беспокоимся, что кто-нибудь ухитрится поставить этот наркотик на наш собственный внутренний рынок, кто-нибудь из наших же людей.
      – Будем надеяться, – сказала Кэти, – что этого не произойдет, – ей хотелось рассмеяться; все это выглядело безумием. Лилистарцы получили наркотик на Земле, но притворились, что добыли его у ригов. “Бедная Земля, – подумала она, – нам отказано даже в признании авторства на открытие этого злосчастного химикалия, который разрушает мозг, нового оружия, как сказал Джонас. И кто же его использует? Наши союзники. И на ком? На нас. Kpуг замкнулся. Конечно, космическая справедливость состоит в том, чтобы земляне одними из первых подверглись воздействию этого оружия”. Нахмурившись, Джонас сказал:
      – Ты спрашивала, не производится ли Джи-Джи 180 нашими врагами, значит ты где-то слышала ой этом. Значит Эрик все-таки рассказал тебе, С этап все в порядке, засекречены только его свойства, а не само существование. Ригам известно, что мы экспериментируем с наркотиками на предмет их использования в войне уже в течение десятилетий, начиная еще с двадцатого столетия. Это одно из увлечения землян, – он усмехнулся.
      – Возможно, мы все-таки победим, – сказала Кэти, – Это должно взбодрить Джино Молинари. Возможно, ему удастся удержаться у власти с помощью какого-нибудь чудо-оружия. Не на это ли он рассчитывает? Он знает?
      – Конечно, Молинари знает, Хазелин держит его в курсе всей разработки. Только ради Бога, не…
      – Тебе нечего бояться, – сказала Кэти. “Пожалуй, я подсуну тебе этот Джи-Джи I80” – решила она про себя. – Ты этого заслуживаешь. Этой заслуживают все, кто разрабатывал его, кто о ней знал. Останься со мной весь день и всю ночи, все эти двадцать четыре часа. Ешь со мной, ложись со мной в постель и в какой-то момент ты будешь помечен смертным клеймом, так же как и я сейчас. А затем его получит Эрик, Уж он-то обязательно, Я возьму его с собой в Чиенну. Отравлю там всех, Мола и его свиту. У меня для этого есть все основания. Это заставит их отыскать метод лечения. Их собственные жизни будут поставлены на карту, не просто моя. Для меня одной им незачем стараться, даже Эрик не будет, и уж конечно не Корнинг со своими людьми. Если вдуматься, никому нет до меня дела”.
      Возможно, это не совсем то, что задумывали Корнинг и его руководство, посылая ее в Чиенну, Но это было ничуть не хуже, и это было ее собственным решением.
      – Его бросят в воду, – объяснял Джонас. – Эти риги – они соорудили громадные хранилища для воды, похожие на те, какие были когда-то на Марсе. Джи-Джи 180 будет брошен сюда и распространится по всей планете. Я признаю, что это выглядит не очень, но… A tour de force, В действительности, это очень рационально и справедливо.
      – Я и не думала критиковать, – сказала Кэти, – идея выглядит блестяще. Лифт приехал, они вошли и начали опускаться.
      – Подумай о простых гражданах Земли, – сказала Кэти. – Они беспечно живут своей обыденной жизнью… им даже не приходит в голову, что их правительство разработало наркотик, который за один прием превращает тебя в… как бы ты назвал это, Джонас? Нечто меньшее, чем робот? И конечно меньшее, чем человек. Интересно, на какой ступени эволюционной лестницы ты отвел бы для него место?
      – Я никогда не говорил тебе, что одного приема наркотика достаточно для перестройки организма. Это, должно быть, сказал тебе Эрик.
      – С ящерами юрского периода, – решила Кэти. – Существами с крошечным мозгом и громадным хвостом. Существами, почти полностью лишенными нервной системы. Просто машины с простейшими рефлексами и с видимостью жизни. Верно?
      – Да, – сказал Джонас, – но ведь это риги получат наркотик, а я не стал бы проливать слезы о ригах.
      – Я не стану проливать слезы ни о ком, кто попался на удочку этого Джи-Джи 180. Мне отвратительно все это. Я хотела бы… – она осеклась. – Не обращай внимания. Я просто расстроена. Все будет в порядке. – Про себя она размышляла, как улучить время, чтобы повидаться с Корнингом и получить побольше капсул. Теперь было ясно, что она стала наркоманкой. Надо смотреть правде в глаза. Она чувствовала только покорность.
      В девять, в своей уютной, современной, но на удивление крошечной комнате, предоставленной как по мановению волшебной палочки в его распоряжение кем-то из высшего руководства Чиенны, доктор Эрик Свитсент закончил ознакомление с медицинской картой своего нового пациента – называемого на всем протяжении толстенного тома просто мистером Брауном. Мистер Браун, размышлял он, запирая папку обратно в прочный пластиковый контейнер, очень больной человек, но диагноз его болезни не может быть поставлен, по крайней мере диагноз в обычном смысле этого слова. Потому – и это было самое странное, к чему не подготовил его Тигарден, – что пациент проявлял все эти годы симптомы всех серьезных органических заболеваний, симптомы, никак не связанные с реальным состоянием его организма. Однажды наблюдался даже рак печени с метастазами, – и все-таки мистер Браун не умер. А раковая опухоль исчезла. Как бы то ни было, сейчас ее не было; анализы, проводимые в течение последних двух лет, подтверждают это со всей достоверностью. Чтобы удостовериться в этом, была предпринята операция, которая показала, что печень мистера Брауна не имеет даже обычных для его возраста изменений.
      Это была печень молодого человека девятнадцати или двадцати лет.
      Подобная странность наблюдалась и в других органах, подвергнутых тщательному исследованию. И все же мистер Браун умирал. Это было видно невооруженным глазом; он заметно постарел и выглядел значительно старше своих лет, его аура тоже свидетельствовала о плохом здоровье. Это выглядело так, будто его тело чисто физиологически становилось все моложе, в то время как его существо, его общее психобиологическое состояние – Gestalt, – старело в соответствии с возрастом и к настоящему времени приближалось к смерти.
      Откуда бы не происходила эта сила, которая поддерживала мистера Брауна физиологически, мистер Браун не получал от ее присутствия никакой выгоды, кроме той, конечно, что он не умер от раковой опухоли в печени или от обнаруженной еще раньше опухоли в селезенке, или от заведомо смертельного рака предстательной железы, который прошел, так и не будучи обнаружен, в тридцатилетнем возрасте.
      Мистер Браун был жив, но жизнь в нем едва теплилась. Все его тело было изношено и находилось в состоянии почти полного упадка; взять, к примеру, его кровеносную систему. Кровяное давление мистера Брауна составляло двести двадцать – и это, несмотря на постоянный прием лекарственных препаратов, уже начало влиять на его зрение. И все-таки Эрик был уверен, что Браун справится и с этой болезнью, как и со всеми прежними недомоганиями; в один прекрасный день болезнь просто уйдет, даже несмотря на его отказ от предписанной ему диеты и на то, что ему не помогал даже резерпин. Самым впечатляющим было то, что мистер Браун переболел почти всеми сколько-нибудь серьезными заболеваниями, известными медицине – от воспаления легких до гепатита. Он был ходячим скопищем болезней, всегда нездоровый, всегда с каким-нибудь жизненно важным органом, пораженным болезнью.
      А затем…
      Он излечивался сам. И без пересадки внутренних органов. Это выглядело так, как будто Браун использовал какое-то народное средство, или гомеопатию, или какой-нибудь идиотский травяной отвар втайне от своих врачей. И будет использовать впредь.
      Брауну было необходимо болеть. Его недомогания были реальны. Это не было просто самообманом – у него были настоящие болезни, причем из тех, которые в конце концов сводят пациента в могилу. Если это и была истерия, набор чисто психологических жалоб, то Эрик никогда раньше не встречался ни с чем подобным. И все-таки должна существовать причина всех этих болезней; что они порождены где-то в недосягаемых недрах подсознания мистера Брауна.
      Три раза за свою жизнь мистер Браун обзаводился раком. Но каким образом? И зачем?
      Возможно, это происходит из его желания умереть. И каждый раз мистер Браун останавливается на самом краю, отступает. Он нуждается в том, чтобы болеть, но не в том, чтобы умереть. Стремление к самоубийству оказывалось поддельным.
      Это важно знать. Если это так, то мистер Браун будет бороться за жизнь, бороться против того, зачем он собственно и пригласил сюда Эрика.
      Поэтому мистер Браун будет чрезвычайно сложным пациентом. Если не сказать больше. И все это – без сомнения – происходит на уровне подсознания. Мистер Браун конечно не догадывается об этих двух противоположных побуждениях.
      Раздался звонок в дверь. Он пошел открывать и столкнулся лицом к лицу с личностью официального вида в щегольском деловом костюме. Протянув удостоверение, посетитель пояснил:
      – Служба безопасности, мистер Свитсент. Вас хочет видеть Секретарь Молинари. У него сильные боли, так что лучше поторопиться.
      – Конечно, – Эрик бросился к шкафу за своим пиджаком; через минуту они уже маршировали к припаркованному неподалеку дисколету. – Опять желудочные боли? – спросил Эрик.
      – Похоже, теперь боли сместились влево, – ответил сотрудник Секретной службы, выводя дисколет на трассу, – в область сердца.
      – Он не говорил, что это похоже на то, будто сильная рука сдавливает ему грудь?
      – Нет. Он просто лежит и стонет. И требует вас. – похоже, сотрудник Секретной службы воспринимал: это как само собой разумеющееся; для него это было хорошо знакомо и привычно. Ведь Секретарь всегда чем-то болен.
      Немного спустя они добрались до Белого дома ООН, и Эрик вошел внутрь.
      “Если бы только я мог использовать искусственные органы, – подумал он, – это сразу решило бы все проблемы”.
      Но теперь, когда он ознакомился с картой Молинари, ему было ясно, почему Молинари в принципе отказывается от искусственных органов. Если он согласится, он выздоровеет; неопределенность его состояния, его парение между болезнью и здоровьем прекратится. Его двойственная мотивация разрешится в пользу жизни. Тонкое психическое равновесие будет нарушено, и Молинари подпадет под влияние одной из двух сил, борющихся в нем за свое господство. А этого он не мог позволить.
      – Сюда, доктор, – агент повел его по корили к двери, у которой стояли несколько полицейских в форме. Они расступились, и Эрик вошел внутрь.
      В центре комнаты на громадной смятой постели лежал на спине Джино Молинари и смотрел вмонтированный в потолок телевизор.
      – Я умираю, доктор, – произнес Молинари, повернув голову. – Мне кажется, что теперь эти боли идут от сердца. Может быть, все это время болело именно оно. – Его лицо, массивное и багровое, блестело от пота.
      – Мы сделаем вам ЭКГ.
      – Не надо, мне уже сделали десять минут назад; она ничего не показала. Моя болезнь, черт ее побери, слишком тонка для ваших инструментов. Это не значит, что ее нет. Я слышал о случаях, когда людям с обширным инфарктом делали ЭКГ и ничего не обнаруживали, это правда? Послушайте, доктор, я знаю кое-что, чего вы не знаете. Вы недоумеваете, откуда у меня эти боли. Наши союзники, наши соратники в этой войне. У них есть план овладеть тиуанской компанией “Меха и красители”: они показали мне документ – они настолько откровенны. У них уже есть агент, проникший в вашу фирму. Я говорю это вам на случай, если я умру от этой болезни; я могу умереть в любую минуту, вы знаете это.
      – Вы сообщили Вирджилу Акерману? – спросил Эрик.
      – Я начал было, но… как сказать старику такое? Он не понимает, какие вещи творятся в этой тотальной войне; захват основных промышленных компаний Земли это самое безобидное. Скорее всего, это только начало.
      – Теперь, когда я это узнал, я должен рассказать всеВирджилу.
      – Хорошо, скажи ему, – проскрежетал Молинари. – Может быть, ты сможешь объяснить. Я собирался, когда мы были в Вашин-35, но… – Он закру-тился от боли. – Сделайте что-нибудь, доктор, это убьет меня.
      Эрик сделал ему внутривенную инъекцию морфия, и Секретарь ООН затих.
      – Вы просто не представляете, доктор, – забормотал Молинари расслабленным, умиротворенным голосом, – с чем мне приходится сталкиваться с этими лилистарцами. Я делаю все, чтобы удержать их подальше, – он добавил: – Я больше не чувствую боли, вы неплохо справились с этим.
      Эрик спросил:
      – Когда они намереваются приступить к захвату ТМК, скоро?
      – Несколько дней. Может быть неделя. Гибкое расписание. У вас делают наркотик, которым они интересуются… вы, возможно, не в курсе. Как и я. На самом деле я не знаю ничего, доктор. В этом секрет моего положения. Никто ничего мне не говорит. Даже вы; например, что со мной – вы ни за что не расскажете мне об этом, держу пари.
      У одного из агентов Секретной службы Эрик спросил:
      – Откуда здесь можно позвонить?
      – Не уходите, – сказал Молинари, привстав в постели. – Боль скоро опять вернется, я знаю. Я хочу, чтобы вы доставили сюда Мэри Райнеке; мне нужно поговорить с ней теперь, когда я чувствую себя лучше. Видите ли, доктор, я не рассказал ей, насколько я болен. Вы тоже не делайте этого; ей нужен идеализированный образ. Таковы все женщины; чтобы любить человека, им необходимо преклоняться перед ним, смотреть на него снизу вверх, Пот.
      – Но когда она увидит вас лежащим в не подумает ли она…
      – О, она знает, что я болен, она просто не: что это смертельно. Понимаете?
      – Я обещаю не говорить ей, что это смертельно.
      – А это так? – глаза Молинари тревожно ширились.
      – Нет, насколько я знаю, – сказал Эрик. И осторожно добавил: – Я прочитал вашей карго что вы пережили несколько болезней, которые и принято считать смертельными, включая рак пре…
      – Я не желаю об этом говорить. Я впадаю в депрессию, когда мне напоминают, как часто я болел раком.
      – Мне казалось,…
      – Что меня ободряет, что я вылечился? Нет, тому что в следующий раз я могу не поправиться. Я имею в виду, что рано или поздно болезнь одолеет меня, а моя работа останется незавершенной. А тогда будет с Землей? Попробуйте предположить; на ваш просвещенный взгляд?
      – Я иду за Мэри Райнеке, – сказал Эрик и направился к дверям. Один из агентов вызвался проводить его к видеофону.
      В коридоре агент произнес приглушенным голосом:
      – Доктор, здесь на третьем этаже у одного из: поваров Белого дома случился приступ. Доктор Тигарден сейчас у него и хочет с вами поговорить.
      – Конечно, – сказал Эрик, – я загляну к нему, перед тем как позвонить. – Он последовал за агентом к лифту.
      В столовой Белого дома он нашел доктора Тгардена.
      – Вы мне нужны, – тут же начал Тигарден, – потому что вы специалист по пересадке
      искусственных органов. Это очевидный случай грудной жабы, нужна немедленная трансплантация. Я полагаю, у вас есть при себе по крайней мере, одно сердце?
      – Да, – пробормотал Эрик, – У вас здесь есть история болезни больного?
      – Никаких жалоб еще две недели назад. Потом небольшой сердечный приступ. Был прописан дорминил, два раза в день. Казалось, он совсем поправился. А потом…
      – Какая связь существует между грудной жабой человека и болями Секретаря? _ Связь? А разве она существует?
      Разве вам не кажется это странным? У обоих прогрессируют сильные брюшные боли примерно в одно и тоже время…
      – Но в случае с Мак Нейлом, – возразил Тигарден, подводя Эрика к кровати, – диагноз совершенно ясен. В то время как ив случае с Секретарем Моллинари такой диагноз, как жаба, совершенно невозможен, никаких симптомов. Я не вижу никакой связи. – Тигарден добавил: Кроме этого, доктор, здесь очень много народу, обязательно кто-нибудь болеет.
      – И все же мне кажется…
      – В любом случае, – сказал Тигарден, – задача чисто техническая; вставить новое сердце, и дело с концом.
      – Плохо, что мы не можем сделать то же самое наверху. – Эрик наклонился над кроватью, на которой лежал Мак Нейл. Так вот он человек, страдающий недугом, от которого, как Моллинари кажется, страдает он сам. Чья болезнь появилась первой? Мола или Мак Нейла? Что причина и что следствие – если предположить, что такая связь вообще существует, а это очень хлипкое предположение. Как сказал Тигарден.
      – И все же очень было бы интересно узнать, не было ли у кого-либо поблизости рака предстательной железы, когда им болел Джино… и все другие раки, инфаркты, гепатиты и многое, многое другое.
      “Вероятно, стоит изучить медицинские карты всего персонала Белого дома”, – подумал он.
      – Я нужен вам для операции? – спросил Тигарден. – Если нет, я поднимусь к Секретарю, Здесь дежурит медсестра, которая может вам помочь, она была здесь минуту назад.
      – Вы мне не нужны. Что бы я хотел, так это список всех дневных жалоб людей из местного окружения. Всех, кто находится в контакте с Молинарв изо дня в день, неважно, принадлежат они к персоналу или просто часто бывают здесь по делам. Независимо от их должности. Можно это устроить?
      – Что касается персонала” то да, – сказал Тигарден, – с посетителями сложнее – у нас не заведены на них медицинские карты. Естественно, – он посмотрел на Эрика.
      – У меня такое чувство, – сказал Эрик, – что как только мы трансплантируем новое сердце Мак Нейлу, боли Секретаря немедленно прекратятся. А последующие наблюдения покажут, что, начиная с этого дня Секретарь поправится после тяжелейшего приступа грудной жабы.
      Выражение лица Тигардсна изменилось и стало непроницаемым.
      – Хорошо, – произнес он и пожал плечами, – Метафизика и хирургия. Мы получили в вашем лице редкое сочетание, доктор.
      – Не кажется ли вам, что Молинари обладает свойством перенимать любое заболевание, которым болеет кто-то из его окружения? И я не имею в виду, психически, я имею в виду, что он на самом деле испытывает это. Заболевает.
      – Никакого такого свойства, – сказал Тигарден, – если вам угодно называть это свойством для придания своим словам значительности, я не знаю.
      – Но вы же видели карту, – спокойно ответил Эрик.
      Он открыл свой докторский чемоданчик и начал собирать набор самоуправляющихся автоматов, которые понадобятся ему для трансплантации искусственного сердца.

      После операции, а она заняла всего лишь полчаса его личного времени, Эрик Свитсент в сопровождении двух агентов Секретной службы отправился на квартиру Мэри Райнеке.
      – Она просто дура, – неожиданно заявил один из агентов, тот что был слева. Другой агент, постарше, сказал:
      – Дура? Она знает, как расшевелить Мола!; никто другой на это не способен.
      – А что тут знать, – сказал более молодой, – просто встретились два ничтожества, и получилось одно большое.
      – Ну не скажи, в Генеральные секретари ООН так просто не выбьешься, думаешь, ты или кто-нибудь другой способен на такое? Вот ее квартира, – старший агент остановился в показал на дверь. – Не слишком удивляйтесь, когда ее увидите, – обратился он к Эрику. – Я имею в виду, когда вы увидите, что она просто ребенок. – Мне говорили, – ответил Эрик. И позвонил в дверь. – Я знаю обо всем этом. Я…
      – Вы об этом знаете, – передразнил его агент слева. – Хотя даже ни разу ее не видели. У вас неплохие шансы стать Генеральным секретарем, когда Мол наконец умрет.
      Дверь открылась. На удивление маленькая, смуглая симпатичная девушка в мужской красной рубашке навыпуск стояла на пороге. В руке она держала маникюрные ножницы; очевидно, она занималась своими ногтями, которые, как отметил Эрик, были длинными и блестящими.
      – Я доктор Свитсент, новый сотрудник из медперсонала Джино Молинари, – у него чуть не вырвалось, из медперсонала вашего отца, но он вовремя спохватился.
      – Я знаю, – ответила Мэри Райнеке, – и вы приехали за мной: у него опять паршивое самочувствие. Минуту. – Она повернулась и мгновенно скрылась из глаз.
      – Девочка из колледжа, произнес агент слева, Он покачал головой: – Для простого парня вроде нас с вами это называлось бы совращением малолетних.
      – Заткнись, – отрезал его приятель, Мэри Райнеке в темно-голубом жакете в матросском стиле с большими пуговицами была уже здесь.
      – Вы, красавчики, – обратилась Мзри к агентам Секретной службы, – отойдите отсюда. Я хочу поговорить с доктором Свитсентом подальше от ваших длинных ушей.
      – Хорошо, Мэри, – осклабившись, агенты Секретной службы удалились. Эрик остался в коридоре наедине с девушкой в теплом жакете, джинсах и домашних туфлях.
      Некоторое время они шли молча, потом Мэри сказала:
      – Как он?
      – Во многих отношениях исключительно здоров, -
      осторожно ответил Эрик, – Почти неправдоподобно.
      Но…
      – Но он умирает. Все время. Болен, но все это тянется и тянется – скорей бы уж конец; я хотела бы… – она задумалась, – Нет, я этого не хочу. Если Джино умрет, меня вышвырнут отсюда. Вместе со всеми этими кузинами и дядюшками. Будет большая уборка всего этого мусора, который заполонил дом. – В се тоне чувствовалась горечь. Эрик удивленно посмотрел на нее. – Вы надеетесь его вылечить? – спросила Мэри.
      – Я попытаюсь. По крайней мере, я могу…
      – Или вы здесь для того, чтобы устроить – как они это называют? Завершающий удар. Вы понимаете. Что-нибудь в этом роде.
      – Coup de grace, – сказал Эрик.
      – Да, – Мэри Райнеке кивнула. – Так как? Для чего вы приехали? Или вы и сами не знаете? Сбиты с толку, как и он сам?
      – Нет, – после паузы ответил Эрик, – я знаю, что от меня требуется.
      – Тогда выполняйте свой долг. Вы ведь, кажется, специалист по трансплантации? Большой специалист в згом деле… Я читала о вас в “Тайм”. Вам не кажется что “Тайм” очень информативный журнал во всех областях? Я прочитываю его от корки до корки каждую неделю, особенно медицинский и научные разделы.
      – Вы… ходите в школу? – спросил Эрик.
      – Я кончила школу. Школу, не колледж, мне не интересно то, что называют высшим образованием.
      – Чем вы хотели бы заниматься?
      – Что вы имеете в виду? – с подозрением смотрела она на Эрика.
      – Какую карьеру вы для себя выбрали?
      – Мне не нужна никакая карьера.
      – Но вы же не знали; вы просто не могли при видеть, что вас вознесет, – он сделал рукой жест, в самый Белый дом!
      – Конечно знала. Я знала с самого начала, свою жизнь.
      – Но как?
      – Я была… У меня есть одно свойство. Я могу предсказывать будущее.
      – И сейчас тоже?
      – Конечно.
      – Тогда вам незачем спрашивать меня, зачем я здесь; вам достаточно заглянуть вперед и посмотреть, что я там делаю.
      – То, что вы делаете, – сказала Мэри, – совсем не так важно. Это не оставляет никаких следов, – Она улыбнулась, показав красивые, ровные и белые зубы.
      – Я не могу этому поверить, – уязвленно сказал Эрик.
      – Тогда предсказывайте для себя сами; не спрашивайте меня, если не интересуетесь ответом. Иле не способны его принять. Тут в Белом доме вес готовы перегрызть друг другу глотку. Сотни людей на протяжении всех двадцати четырех часов в сутки только и делают, что пытаются обратить на себя внимание Джино. Нужно бороться изо всех сил, чтобы пробиться сквозь толпу. Вот почему Джино так болеет – или, скорее, притворяется больным.
      – Притворяется, – сказал Эрик.
      – У него истерия; ну, вы знаете, когда человек думает, что он болеет, а на самом деле абсолютно Здоров. Просто один из способов уйти от своих забот; вы просто слишком больны, чтобы обращать внимание на что-нибудь еще, – она весело рассмеялась. – Вы знаете это, ведь вы осматривали его. У него ничего нет.
      – Вы видели его медицинскую карту?
      – Конечно.
      – Тогда вы конечно знаете, что Джино Молинари три раза болел раком.
      – Ну и что? Просто раковая истерия.
      – В медицинской практике такого термина…
      – Чему вы больше доверяете, своим медицинским справочникам или тому, что вы видите собственными глазами? – она изучающе взглянула на него. – Если вы рассчитываете здесь прижиться, то вам лучше стать реалистом; вам придется научиться правильно интерпретировать факты, с которыми вы сталкиваетесь. Вы думаете, Тигарден очень рад вашему появлению здесь? Вы угрожаете его положению; он уже начал подыскивать способы, чтобы дискредитировать вас – разве вы не заметили?
      – Нет, – ответил Эрик, – я не заметил.
      – Значит, у вас еще не было случая. Тигарден выживет вас отсюда, как только… – она внезапно замолчала. Перед ними был двойной ряд агентов Секретной службы и дверь, за которой находился боль-ной. – Вы знаете, в чем причина этих его болей? Из-за них за ним ухаживают, балуют. Его жалеют, как ребенка; он снова хочет почувствовать себя ребенком и ни за что не отвечать, Понимаете?
      – Подобные теории, – заметил Эрик, – звучат настолько правдоподобно, их так легко построить…
      – Но они верны, – ответила Мэри, – по крайней мере, в этом случае. – Не обращая внимания на сотрудников Секретной службы, она открыла дверь и вошла в комнату, подошла к кровати Джино, смерила его взглядом и сказала: – Ну-ка, вставай, сейчас же, ленивый ублюдок!
      Открыв глаза, Джино с трудом шевельнулся и произнес:
      – О, это ты. Сожалею, но я…
      – Сожалеть не о чем, – резко ответила Мэри. – Ты не болен. Вставай! Мне стыдно за тебя; всем здесь за тебя стыдно. Ты просто боишься и ведешь себя как ребенок – как ты можешь после этого рассчитывать на мое уважение?
      После паузы Джино сказал:
      – Может быть я и не рассчитываю на него – Он казался очень расстроенным этой тирадой. Тут он заметил Эрика. – Слышали, доктор? – печально спросил он. – Ничто ее не останавливает; она врывается сюда, когда я умираю, и так со мной разговаривает. может быть, поэтому я и умираю. – Он осторожно потрогал свой живот. – Я больше не ощущаю ее, думаю, это из-за вашего укола; что это было?
      “Это не укол, – подумал Эрик, – а операция на Мак Нейле там, внизу. Ваши боли прекратились, тому что один из поваров из персонала Белого живет теперь с искусственным сердцем, я оказался прав”.
      – Если с тобой все в порядке,… – начала Мэри…
      – В порядке, – вздохнул Молинари. – Я всгя только оставь меня ради Бога в покое. – Он зашевелился, пытаясь выбраться из кровати. – Хорошо, я встану; тебе этого довольно? – его голос сорвался почти до крика.
      Повернувшись к Эрику, Мэри Райнеке сказала:
      – Вы видите? Я могу вытащить его из крова я могу поставить его на ноги, как подобает человеку.
      – Мои поздравления, – кисло пробормотал Джино, поднимаясь на шатающихся ногах. – Мне не нужны врачи; все, что мне нужно, это ты. Но я заметил, это Эрик Свитсент избавил меня от этих болей, а вовсе не ты. Что ты можешь, кроме того, чтобы орать на меня? Если я и встал, то только благодаря ему, – Он прошел мимо нее за своим халатом.
      – Он обижается на меня, – сказала Эрику Мэ-ри, – но в глубине души он знает, что я права. – Она казалась абсолютно спокойной и уверенной в себе; стояла, скрестив на груди руки и наблюдала, как Секретарь завязывал пояс своего голубого халата и одевал замшевые тапочки.
      – Триумф, – проворчал Молинари, обращаясь к и кивнув головой на Мэри: – Она может все – так она считает.
      – Вы обязаны ее слушаться? – спросил Эрик.
      – Конечно. А разве нет? – Молинари рассмеялся.
      – Что произойдет, если вы откажетесь? Землетрясение?
      – Да, она его устроит, – кивнул Молинари. – Она обладает парапсихологическими способностями… это называется быть женщиной. Как и ваша жена Кэти. Я рад, что она здесь; я люблю ее. Я не обижаюсь, когда она кричит на меня – в конце концов, я действительно встал с кровати, и мне не было при этом больно; она была права.
      – Я всегда знаю, когда ты притворяешься, – сказала Мэри.
      – Пойдемте со мной, доктор, – обратился Молинари к Эрику. – Они соорудили для меня одну штуку, я хочу чтобы вы тоже на нее взглянули.
      В сопровождении сотрудников спецслужбы они прошли коридор и оказались в охраняемой часовым закрытой комнате, которая, как догадался Эрик, являлась смотровым залом; дальняя стена представляла собой громадный видеоэкран. – Я, произносящий речь, – объяснил Эрику Молинари, когда они усаживались. Он дал знак и на экране появилось изображение. – Это будет передано завтра по всем каналам телевидения. Я хочу узнать ваше мнение на тот случай, если надо чего-нибудь изменить. – Он хитро взглянул на Эрика, бы давая понять, что он что-то не договаривает.
      “Зачем ему мое мнение”, – размышлял Эрик, наблюдая за изображением Генерального секретаря на экране. Мол был облачен в полную военную форму главнокомандующего вооруженных сил планеты Земля: медали, нашивки, ремни и, главное, жесткая маршальская фуражка с козырьком, почти скрывающий его круглое лицо с массивной челюстью так, что можно было различить только синюшный подбородок обескураживающе грозного вида.
      При этом его челюсти не имели своего обычною расслабленного вида, они приобрели каким-то неизъяснимым для Эрика образом твердый и решительный вид. Это было твердое, как скала, суровое лицо, строгое и проникнутое внутренней силой, которого с никогда раньше не видел у Мола… Или видел когда-то?
      “Да, – подумал он. – Только это было очень давно, когда Мол впервые получил свой пост, был моложе и на нем не висело бремя ответственности”.
      Теперь, на экране, Мол заговорил. И его голос – это был его настоящий голос того времени – был точно таким, как тогда, десятилетие назад, еще до этой ужасной, обреченной на поражение войны.
      С довольным смешком Молинари сказал из своего, глубокого кресла рядом с Эриком:
      – Я неплохо выгляжу, правда?
      – Верно.
      Речь с экрана продолжалась, торжественная и даже временами напыщенная, величественная. Это было как раз то, чего не хватало Молу последнее время: он стал почти жалок, С экрана зрелый и сознающий свою силу человек в военной форме ясно и отчетливо произносил свою речь голосом, лишенным малейшего намека на колебание или нерешительность; Секретарь ООН требовал и угрожал, он не просил и не обращался к избирателям Земли за помощью… он говорил им, что делать в этот кризисный период. И так и должно было быть, Но как это было сделано? Как сумел этот жалкий инвалид, страдающий от бесконечных невыносимых болей, собраться и совершить такое? Эрик был поражен, Молинари сказал из своего кресла:
      – Это подделка. Это не я, – он довольно усмехнулся” наблюдай, как Эрик ошарашено переводит взгляд с него на экран и обратно.
      – Но тогда кто же это?
      – Никто. Это робот “Объединенной компании по производству механической прислуги”. Эта речь – его дебют. Совсем неплохо. Один только его вид заставляет меня снова чувствовать себя молодым. – И, действительно, Эрик заметил, что Мол стал больше похож на своего двойника на экране. Мол был совершенно захвачен развернувшимся перед ним спектаклем, был первым поклонником и критиком новоиспеченного актера. – Стоило взглянуть? Правда, это строжайший секрет, об этом знают только три или четыре человека, кроме, конечно, Даусона Каттера из Объединенной компании. Но они будут хранить все в секрете; они привыкли обращаться с секретной информацией, выполняя военные заказы, – Он похлопал Эрика по спине, – Вы узнали государственную тайну – как вам это нравится? Вот так управляют современным государством; есть вещи, о которых избиратели не знают, о которых им не следуй знать для их же пользы. Все государства функционируют подобным образом, не только мое. А вы думали, только мое? Если да, значит вам предстоит еще многому научиться. Я использую роботов, чтобы они произносили за меня мои речи потому что в данный момент, – он развел руками, – я не обладаю подходящим к случаю образом, несмотря на все усилия моих гримеров. Это просто невозможно. Теперь он стал серьезным, – Я прекратил эти попытки. Потому что я реалист. – Он угрюмо откинулся в своем кресле.
      – Кто написал речь?
      – Я сам. Я пока еще в силах составлять политические лозунги, объяснять ситуацию, говорить им, где мы находимся и куда идем, что нам нужно делать. Мой мозг пока при мне, – Мол постучал себя по большому выпуклому лбу. – Тем не менее мне конечно помогают.
      – Помогают, – повторил Эрик.
      – Человек, с которым я хочу вас познакомить, блестящий молодой адвокат, является по существу моим личным советником, но без жалования. Дэн Фестенбург, умница, вы, как и я, будете поражены. У него есть дар выделить, разобрать по полочкам явление, выделить главное и представить его в паре исключительно точных метких фраз… У меня во была склонность говорить длинно, все это знают. Теперь, благодаря Фестенбургу, я от этого избавился, Это он запрограммировал эту копию – он поистине спас мою жизнь.
      На экране его искусственный образ продолжал уверенно и властно: – “…И собрав воедино совокупные усилия всех народов, мы, земляне, будем представлять непоколебимый союз, являющийся нечто большим, чем просто планета, хотя в настоящее время и меньшим, чем межпланетная империя во главе с Лилистар…”
      – Я… пожалуй, мне лучше не смотреть на экран, – решил Эрик. Молинари пожал плечами:
      – Это редкая возможность, но если это вас не интересует или выводит из равновесия… – он посмотрел на Эрика. – Для вас лучше сохранить мой идеализированный образ; просто представьте, что существо, говорящее с экрана реально, – он рассмеялся. – Мне всегда казалось, что врачи, как и священники, привычны к тому, чтобы видеть жизнь такой, как она есть; я думал, что истина ваша обычная пища. – Он порывисто повернулся к Эрику; кресло протестующе заскрипело под его весом, – Я слишком стар. Я не могу больше быть блестящим оратором. Бог свидетель, я хотел бы им быть. Но будет ли лучше, если я просто уйду со сцены?
      – Нет, – признал Эрик. – Это не решило бы проблемы.
      – Поэтому я использую робота, произносящего фразы, вложенные в него этим Фестенбургом. Мы продолжаем свое дело, и это главное. Так что попытайтесь к этому привыкнуть, доктор, пора стать взрослым. – Его лицо теперь было холодным и жестким.
      – Понятно, – сказал Эрик, после паузы. Молинари похлопал его по плечу и тихо произнес: – На Лилистар ничего не знают о двойнике и о Фестснбурге; я не хочу, чтобы они об этом пронюхали, потому что мне хочется произвести на них впечатление. Вы понимаете? Я собираюсь послать копию этой видеозаписи на Лилистар; она уже на пути туда. Хотите знать правду, доктор? Честно говоря, я гораздо более заинтересован в том, чтобы произвести впечатление на них, чем на наше собственное население. Что вы об этом думаете? Скажите честно.
      – Я думаю, – ответил Эрик, – что это ясное свидетельствует о том, насколько плохи наши дела. Мол угрюмо посмотрел на него.
      – Возможно и так. Но чего вы не понимаете,; это того, что все это ничего не значит; если бы хоть что-нибудь знали о…
      – Не говорите мне больше ничего. По крайней мере, не сейчас.
      На экране двойник Джино Молинари грохотал увещевал и жестикулировал, обращаясь к невидимой аудитории.
      – Конечно, конечно, – мягко согласился Моллинари. – Извините, что с первого раза вывалил на свои заботы.
      Подавленный, с усталым лицом, на котором еще резче обозначились морщины, Молинари повернул к экрану, к полному сил и здоровья и абсолютной искусственному образу своего прошлого я.
      На кухне своей квартиры Кэти Свитсент с труди подняла небольшой нож, попыталась очистить лиловую луковицу и с удивлением обнаружила, что сильно порезала палец; она стояла в недоумении с ножом в руке и наблюдала, как алые капли скатываются с пальца и перемешиваются с водой, струящейся по запястью. Она была неспособна теперь на самую элементарно деятельность. “Проклятый наркотик, – подумала она с горечью и злобой. С каждой минутой он делает меня все более беспомощной. У меня все валится из рук Как же я, черт побери, приготовлю обед”.
      Стоя у нее за спиной, Джонас Акерман озабоченно произнес:
      – С тобой надо что-то делать, Кэти. – Он наблюдал за ней, пока она ходила в ванную комнату за бинтом. – Теперь ты запутала весь бинт, ты даже с этим не можешь справиться. Если бы ты сказала мне, что с тобой происходит, что…
      – Можешь ты перевязать меня? – Она молча наблюдала, как Джонас заматывает ее палец. – Это Джи-Джи 180, – выпалила она внезапно, без всякого предисловия. – Я попалась, Джонас. Это подстроили лилистарцы. Ты ведь поможешь мне, правда?
      Потрясенный Джонас сказал:
      _ Я… я не знаю, что я могу сделать, это абсолютно новое вещество. Конечно мы немедленно свяжемся с Детройтом. Вся компания будет поставлена на ноги, начиная с Вирджила.
      – Поговори с Вирджилом немедленно.
      – Сейчас? Ты знаешь, сколько сейчас времени? Я смогу увидеть его только завтра.
      – Черт побери, я не собираюсь умирать из-за этого наркотика. Лучше поговори с ним сегодня, Джо-нас, ты понимаешь?
      Помедлив, Джонас сказал:
      – Я позвоню ему.
      – Все видеолинии прослушиваются лилистарцами.
      – Что за бредовая мысль! Это наркотик.
      – Я боюсь их, – она вся дрожала. – Они способны на все. Иди и поговори с Вирджилом с глазу на глаз, Джонас, просто позвонить, это не то. Или тебе все равно, что со мной будет?
      – Конечно нет. Хорошо, я пойду к старику. С тобой одной ничего не случится?
      – Нет, – сказала Кэти, – я просто сяду в гостиной и буду сидеть. Я буду просто ждать, когда ты придешь и поможешь. Что может со мной случиться, если я буду просто сидеть, ничего не предпринимая?
      – Ты можешь войти в состояние болезненного возбуждения, тебя может охватить паника… ты бросишься бежать… Если ты сказала правду,…
      – Это правда! – вскричала она, – ты думаешь, я тебя разыгрываю?
      – Хорошо, – сдался Джонас. Он подвел ее кушетке в гостиной и усадил, – Надеюсь, с тобой будет в порядке, надеюсь, я не делаю ошибки. – Он был бледен, его лицо осунулось от беспокойства, на лбу появились капли пота. – Я буду через полчаса. Кэти, Боже, Эрик никогда мне не простит, если что-нибудь случится, я сам себе не прощу. – Входная дверь за ним захлопнулась. Он даже не попрощался. Кети осталась одна. Она подбежала к видеофону и набрала номер Такси. – Она назвала свой адрес и повесила трубку Мгновение спустя она уже мчалась в накинутом на плечи пальто к выходу из здания. Когда показа лось автоматическое такси, она просто показала; точку с адресом Корнинга. “Если я раздобуду наркотик, – соображала она, – то мои мысли прояснятся, и я смогу придумать, что делать дальше; в таком состоянии, как сейчас, я не могу ничего сделать. Что бы я не придумала сейчас, будет не правильным. Я обязана восстановить нормальную, или скорее, желаемую работу моего мозга. Без этого я не способна ни спланировать что-то, ни просто выжить; я обречена. Я знаю, – напряженно думала она, – единственный выход для меня – это самоубийство; у меня есть самое большее несколько часов. А Джонас не успеет помочь мне за такое короткое время.
      Единственный способ избавиться от него, – решила она, – был тот, который я выбрала, рассказав ему о Джи-Джи 180. Иначе он так бы и вертелся вокруг меня, и я бы никогда не смогла отправиться к Корнингу за новой порцией. Я получила эту возможность, но теперь Акерман все знает, и они будут еще больше стараться удержать меня от поездки в Чиенну к Эрику. Может быть стоит отправиться туда прямо сейчас, не заходя домой. Сразу же, как только я получу капсулы. Бросить все, что у меня есть.
      Интересно, насколько я не в себе, – спрашивала она себя, – После одной единственной дозы Джи-Джи 180 на что я буду похожа после второго раза… или даже третьего?”
      Будущее, к счастью для нее, было туманным.
      – Приехали, мисс, – такси пристроилось на оборудованной на крыше здания площадке. – С вас один доллар двадцать центов, плюс двадцать пять процент чаевых.
      …Тебя и твои чаевые, – сказала Кэти, открывая кошелек, ее руки дрожали и она едва смогла достать деньги.
      Да, мисс, – послушно ответил автомат. Она расплатилась и вышла. Тусклый свет освещал “спуск в здание. “Неужели лилистарцы могут жить в таком захудалом доме, – подумала она. – Конечно такой дом не по ним; они просто притворяются перед землянами. Единственное утешение было достаточно горьким – Лилистар, как и Земля, тоже проигрывает войну, наверняка проиграет”. Приободрившись от этой мысли, она ускорила шаг и почувствовала себя более уверенно; она не просто ненавидела лилистарцев – она могла в этот момент презирать их. В таком состоянии духа она достигла квартиры, занимаемой лилистарцами, позвонила и принялась ждать. Дверь открыл сам Корнинг; позади него она заметила еще несколько лилистарцев, похоже они о совещались. “Я помешала, – сказала она себе. – Плохо”. Он пригласил ее войти.
      – Миссис Свитсент, – повернулся Корнинг к присутствующим. – Разве не замечательное имя Проходите, Кэти, – он широко распахнул дверь.
      – Дайте мне это здесь. – Она осталась в холле. – Я собираюсь в Чиенну; вам будет приятно это услышать. Так что не задерживайте меня, – она протянула руку.
      Выражение жалости – как это ни невероятно, – промелькнуло на лице Корнинга; он мастерски подавил его. Но она успела заметить, и ничто из происшедшего с ней, ни само отравление, ни ее страдания во время ломки, ничто не потрясло ее так, как эта жалость на лице Корнинга. “Если это смогло тронуть лилистарца… – она сжалась от ужаса. – О Боже подумала она, – я на самом деле попалась. Похоже, я на пороге смерти”.
      – Послушайте, – рассудительно сказала она, – оя наркомания не может продолжаться вечно. Я узнала, что вы лгали; наркотик получен на Земле, не у врагов, и рано или поздно наша фирма сможет вылечить меня. Мне нечего бояться.
      Она ждала, пока Корнинг ходил за наркотиком; по крайней мере, она предположила, что он пошел именно за ним, но где-то запропастился.
      Один из лилистарцев, лениво наблюдая за ней, произнес:
      – Вы можете наводнить этим наркотиком всю Лилистар на десятилетия вперед и все равно не найдете ни одного из нас достаточно неуравновешенного, чтобы ему поддаться.
      – Верно, – сказала Кэти, – и в этом разница между нами; мы только выглядим одинаково, но внутри вы крутые, а мы слабые. Я завидую вам. Сколько, мне еще ждать мистера Корнинга?
      – Он будет через минуту, – ответил лилистарец, Своему товарищу он сказал: – Она красивая.
      Да, красивая, как бывают красивы животные, – сказал тот. – Так тебе нравятся красивые животные? Поэтому ты и здесь? Корнинг вернулся.
      – Кэти, я даю вам три капсулы. Не принимайте больше одной за один раз. В противном случае ее токсичность может оказаться фатальной для сердечной деятельности.
      – Хорошо, – она взяла капсулы. – У вас есть чашка или стакан воды, чтобы я могла принять одну из них прямо сейчас?
      Он принес ей стакан и сочувственно наблюдал, как она глотала капсулу.
      – Я сделала это, – объяснила она, – чтобы прочистить мозги и решить, что делать дальше. У меня есть друзья, которые могут помочь. Но мне нужно в Чиенну, потому что дело есть дело, даже с вами. Можете вы назвать мне кого-нибудь, к кому я могу там обратиться, кто может дать мне еще, когда мне понадобится. Я имею в виду, если мне понадобится.
      – В Чиенне у нас нет никого, кто мог бы вам помочь. Боюсь, что вам придется прилететь сюда, когда эти капсулы кончатся.
      – Ваша сеть в Чиенне, похоже, не слишком разветвленная.
      – Полагаю, что так, – Корнинг совсем не выглядел смущенным.
      – До свидания, – сказала Кэти, направляясь к двери. – Посмотрите на себя, – обратилась она к остальным. – Вы же отвратительны. Так самоуверенны. С кем вы справились, чтобы…– она замолчала; это было бесполезно. – Вирджил Акерман знает, что со мной. Я уверена, он сделает что-нибудь, он не боится вас, он влиятельный человек.
      – Прекрасно, – кивнув, ответил Корнинг. – Лелейте это успокоительное заблуждение, Кэти. И да. заботьтесь о том, чтобы, кроме него, об этом не узнал, а то больше никаких капсул. Вам не следовало говорить об этом и Акерману, но забудем об этом. Вы были слишком напуганы, когда началась ломка, мы это ожидали. Вы сделали это в состоянии паники. Удачи, Кэти! Мы скоро о вас услышим.
      – Разве ты не можешь дать ей дальнейшие инструкции прямо теперь? – спросил, растягивая слова, стоящий за Корнингом, похожий на жабу, лилистарец с сонным взглядом.
      – Она сейчас неспособна ничего запомнить, – ответил Корнинг. – Нельзя требовать от нее слишком многого, посмотри, как она перенапряжена.
      – Поцелуй ее на прощанье, – предложил из-за спины лилистарец. Он выдвинулся вперед. – Или, если это ее не утешит…
      Дверь захлопнулась у Кэти перед носом. Она постояла немного и направилась через холл обратно к лестнице. “Кружится голова, – подумала она. – Я начинаю терять ориентацию. Надеюсь, в такси я с этим справлюсь. Лишь бы добраться до такси, Боже, как они со мной обращались! Как ни странно но мне это безразлично. По крайней мере, пока у меня есть эти две капсулы. И возможность достать еще”. Капсулы казались съежившейся до мельчайших размеров формой самой жизни, и все же то, из чего они были сделаны, представляло собой чистейшую иллюзию. “Какая мешанина у меня в голове”, – смутно подумала она, выбравшись на крышу и осматриваясь в поисках мигающего красного огонька автоматического такси.
      Она нашла такси, и только когда уже сидела внутри и была на пути в Чиенну, она поняла, что наркотик начал действовать.
      Первое проявление было озадачивающим. Кэти пыталась найти ключ к разгадке действия наркотика именно в нем Это событие показалось ей страшно важным и она попыталась собрать все свои душевные силы, чтобы найти ключ к разгадке. Случившееся с ней казалось простым и многозначительным одновременно.
      Пореза у нее на пальце больше не было. Она села, исследуя порезанное место, щупая гладкую, абсолютно ровную кожу. Ни царапины, ни шрама. Ее палец был точно таким же, как раньше… как будто бы время прокрутилось назад. Бинта тоже не и это находилось в полном согласии с исчезновением шрама. Даже ее слабеющее с каждой минутой сознание улавливало глубокую взаимосвязь этих событий.
      – Посмотри на мою руку, – приказала она, держа ее ладонью вверх. – Видишь хоть какие-нибудь следы раны? Можешь поверить, что я располосовала ее ножом каких-нибудь полчаса назад?
      Нет мисс, – сказал автомат, пролетая над плоской как стол, пустыней в штате Аризона и направляясь на север, к штату Юта.
      “Теперь я, кажется,… понимаю, как действует этот наркотик, подумала она. – Почему он делает иллюзорными людей и предметы. Это вовсе не волшебство и совсем не галлюцинация; мой порез деиствительно пропал – это не иллюзия. Буду ли я помнит то, что со мной произошло? Возможно, из-за наркотика я забуду; когда действие наркотика распространится и захлестнет меня всю, исчезнет не только порез, но и само воспоминание о нем”. – У тебя есть карандаш? – спросила она. К вашим услугам, мисс. – Из отверстия в спинке сиденья перед ней появился лист бумаги и карандаш. Кэти аккуратно записала: Джи-Джи 180 перенес меня во время, когда мой палец еще не был порезан.
      – Какое сегодня число? – спросила она. пыталась вспомнить число сама, чтобы проверить, но в голове у нее все перепуталось. “Хорошо, что я написала эту записку, – пронеслось у нее в голове Или не написала?” У нее на коленях лежал карандаш и бумага. На ней было написано; Джи-Джи перенес меня…
      И это было все. Остальное представляло удобочитаемую смесь несуществующих символов.
      Она знала, что она закончила предложений и не могла теперь вспомнить его смысл. Как бы рефлекторно она осмотрела свою руку. При чем ее рука?
      – Таксист, – торопливо спросила она, чувствуя, как ощущение реальности уплывает от нее, о чем я спрашивала минуту назад?
      – Дату.
      – Перед этим.
      – Вы потребовали перо и бумагу.
      – А еще раньше?
      Автомат, казалось, заколебался. Но, возможно, это просто воображение.
      – Нет, мисс, ничего.
      – Я не спрашивала о моей руке?
      На этот раз никаких сомнений быть не могло; электронной схеме что-то разладилось. Наконец автомат скрипуче произнес:
      – Нет, мисс.
      – Спасибо, – сказала Кэти и откинулась в кресле, потирая лоб и раздумывая. “Похоже, он тоже не в себе. Значит это не субъективное ощущение; произошло реальное завихрение во времени, и оно захватило меня и мое окружение”.
      Как бы извиняясь за свою неспособность помочь автомат сказал:
      – С начала поездки прошло уже несколько часов мисс, не хотите ли посмотреть телевизор? Экран прямо перед вами, нужно только нажать педаль.
      Машинально она нажала носком на педаль и экран зажегся. Почти немедленно перед глазами Кэти всплыло знакомое лицо их вождя, Джино Молинари, произносящего речь.
      – Вас устраивает программа? – спросил таксист все еще извиняющимся голосом.
      – О, да, – сказала она. – Все равно, когда он, это передают по всем каналам. Это закон. И здесь, в знакомом и обычном спектакле, что-то странное привлекло ее внимание; вглядевшись в экран, она подумала, что он выгладит моложе. Таким она запомнила его с детских лет. Полный энтузиазма и воодушевления, глаза горят старым огнем – его настоящее я, никем не забытое, хотя и давно угасшее. Очевидно, все же не совсем ушедшее, она видела это теперь своими собственными глазами и была просто ошеломлена. “Неужели мне это кажется из-за Джи-Джи 180” – спрашивала она себя и не находила ответа.
      – Вам нравится смотреть речь мистера Молинари? – поинтересовался таксист.
      – Да, – ответила Кэти, – очень.
      – Могу я отважиться предположить, – продолжал автомат, – что он добьется этого поста на который претендует, поста Генерального секретаря ООН?
      – Паршивый автоматический идиот, – с презрением выпалила Кэти, – он уже тысячу лет как на этом посту. “Претендует? – подумала она. – Действительно, Мол выглядит совсем как во время своей избирательной кампании, десятки лет назад… Возможно, это именно то, что повредило электронную схему”.
      – Я извиняюсь, – сказала она, – где, черт побери, ты был все это время? Пылился на задворках в ремонтной мастерской двадцать два года?
      – Нет, мисс. На работе. Ваши собственные мозги, если я могу так выразиться, похоже, запылились. Вы не нуждаетесь в медицинской помощи? В данный момент мы находимся над пустыней, но скоро мы будем пролетать Сент-Джордж, Юта.
      Она вышла из себя.
      – Мне не нужна медицинская помощь, я абсолютно здорова. – Но автомат был прав. Наркотик повлиял на весь ее организм. Ее тошнило. Она закрыла глаза и сжала пальцами лоб, как бы пыталась собрать обратно все расширяющуюся зону психологической реальности, образованной ее личностью. Я напугана, – сознавала она, – все совсем не так, как в прошлый раз, все гораздо хуже. Может быть потому, что на этот раз я одна. Но я должна все выдержать. Если смогу”.
      – Мисс, – неожиданно обратился к ней автомат, – вы не могли бы повторить, куда мы летим? Я забыл, – в его внутренностях послышались коротки щелчки, – помогите, прошу вас.
      – Я понятия не имею, куда ты направляешься, – сказала она, – это твое дело. Летай кругами, не можешь вспомнить. “Какая ей разница, куда лететь? Какое она к этому имеет отношение?”
      – Место начиналось на К, – с надеждой сказал автомат.
      – Кливленд.
      – Мне кажется, нет. Но если вы уверены…
      Такси поменяло курс.
      “Ты и я, мы оба попались, – поняла Кэти. – Фуга двух наркоманов. Вы сделали ошибку, мистер Корнинг, разрешив принять наркотик без наблюдения. Корнинг? Кто такой Корнинг?”
      – Я знаю, куда мы летим, – сказала она вслух. -
      К Корнингу.
      – Такого места не существует, – безнадежно сказал автомат.
      – Должно существовать. – Она была в панике. -
      Проверь еще раз.
      – Честное слово, нет.
      – Значит, мы заблудились, – с чувством безнадежности сказала Кэти. – Это ужасно. Я должна сегодня быть у Корнинга, а такого места нет. Что мне делать? Придумай что-нибудь. Я же завишу от тебя. Не оставляй меня барахтаться – я чувствую, что схожу с ума.
      – Я обращусь за помощью к администрации. В главную диспетчерскую службу Нью-Йорка. Минуту. – Некоторое время продолжалось молчание. – Мисс, в Нью-Йорке нет главной диспетчерской службы, или, по крайней мере, я не могу с ней связаться.
      – Хоть что-нибудь в Нью-Йорке есть?
      – Радиостанции, очень много. Но никаких телевизионных передач и ничего на сверхвысоких частотах; ничего в диапазоне, который мы используем. Сейчас я поймал радиостанцию, которая транслирует что-то под названием “Мэри Марлин”. В качестве основной темы они используют фортепьянную пьесу Дебюсси.
      Она знала историю, в конце концов, она же была коллекционером антиквариата, и это была ее работа.
      – Включите аудиосистему, чтобы я могла слышать, – распорядилась она.
      Моментом позже она услышала женский голос, ведущий заунывный рассказ о своих страданиях другой женщине. Тягомотина, но она привела Кэти в крайнее возбуждение.
      “Они ошиблись, – думала она, напрягая свои способности до самого верхнего предела. – Они не могут уничтожить меня. Они забыли, что эта эра – моя специальность, я знаю ее так же хорошо, как настоящее. Здесь нет ничего опасного или вредного для меня, скорее хороший шанс.”
      Оставь радио включенным, – приказала она – и просто лети. – Она сосредоточенно прислушивалась к звукам мыльной оперы, в то время как такси продолжало свой полет.

      Как ни противоестественно это выглядело, но за окном был день. И автомат, управляющий такси, знал это, его голос скрипел от возмущения, когда он воскликнул:
      – Посмотрите скорее вниз, мисс, какая старая машина, этого просто не может быть! – он понизил голос: – посмотрите сами. Да посмотрите же!
      Посмотрев вниз, Кэти была вынуждена согласиться:
      – Да, “форд” тридцать второго года. И я согласна с тобой, таких моделей не выпускают с прошлого века. – Она приняла решение – Садись.
      – Куда? – определенно идея не пришлась автомату по вкусу.
      – Видишь впереди деревню? Где-нибудь там. – Она была спокойна. И только одна мысль постоянно преследовала ее: это наркотик. И только он. Все это будет продолжаться лишь до тех пор, пока он не перестанет действовать на обмен веществ в ее мозге. Джи Джи 180 забросил ее суда без предупреждения, и он же в конце концов вернет ее в свое время – и тоже без предупреждения. – Мне нужно найти банк, – сказала Кэти вслух, – и открыть счет. Сделав это… – И тут она поняла, что у нее совсем нет денег этого периода; значит никакие деловые операции невозможны, “Что же делать? Сидеть сложа руки? Позвонить президенту Рузвельту и предупредить его о Пирл Харборе, – ядовито подумала она. – Изменить ход истории так, чтобы атомная бомба еще долго оставалась им не известной”.
      Кэти чувствовала свое бессилие и вместе с тем была захвачена своими огромными потенциальными возможностями, она переживала оба эти чувства сразу, их смешение выводило ее из равновесии, “Захватить с собой какой-нибудь памятник старины для Вашин-35? Или докопаться до решения какой-нибудь исторической проблемы, которая обсуждается в наше время?”
      – Вирджил Акерман, – произнесла она медленно – в настоящий период времени является маленьким мальчиком. Это что-нибудь значит?
      – Нет, – ответил автомат.
      – Это дает мне громадную власть над ним. – Кэ-ти открыла кошелек, – Я подарю ему одну вещь, свои монеты, купюры. Шепну ему дату начала войны. Он сможет позже использовать эти знания… он найдет как; он всегда был умным, гораздо умнее меня. “Боже, – подумала она. – Если бы только знать, что может ему понадобиться. Сказать ему, куда вложить деньги? “Дженерал Динамикс”? Или ставить на Джо Луиса в каждом бое? Купить землю в Лос-Анджелесе? Что можно сказать восьми-девятилетнему мальчику, обладая точными и полными данными о том, что произойдет в ближайшие сто двадцать лет?”
      – . Мисс, -жалобно сказал автомат, – мы уже так долго летаем, что горючее скоро кончится.
      Похолодев, она сказала:
      – Запаса горючего должно хватать на пятнадцать часов.
      – Я не успел заправиться, – неохотно признал он, – Это моя вина, извините. Я уже летел на станцию обслуживания, когда поступил ваш вызов.
      – Дурацкая железка, – в ярости воскликнула она, Ничего не поделаешь, ей не добраться до Вашингтона, округ Колумбия; они не меньше чем за тысячи миль от него, А в этот период еще не научились производить суперчистый протонекс, на котором работало такси. И вдруг она поняла, что надо сделать, Автомат, сам того не желая, подал ей эту идею. Протонекс был самым чистым видом топлива, который когда-либо производился – его получали из морской воды. Все, что от нее требовалось, это послать контейнер с протонексом отцу Вирджила Акермана с предложением выполнить его химический анализ и запатентовать.
      Но Кэти ничего не могла отправить по почте, для этого требовались марки. В кошельке она нашла пару скомканных почтовых марок, но конечно они принадлежали ее времени – 2055.
      … – выругалась она в бешенстве, – Вот оно решение проблемы – и я бессильна что-либо сделать. – Скажи, – обратилась она к автомату, – как я могу послать письмо, не имея ни одной марки этого времени?
      – Пошлите письмо без марки и без обратного адреса, мисс. На почте на него поставят штамп и отправят по адресу.
      – Да, – сказала она, – конечно. – Но не могла же она засунуть протонекс в обычный конверт; нужен почтовый ящик, а с ним такой номер не пройдет. – В твоей схеме есть транзисторы? – спросила она.
      – Несколько штук. Но транзисторы не будут работать без…
      – Дай мне один. Мне все равно, что он там у тебя делает. Вытащи его и дай его мне. И чем меньше, тем лучше.
      Через некоторое время из прорези в спинке находящегося перед ней кресла выкатился транзистор. Кэти поймала его, чтобы он не упал.
      – Теперь мой радиопередатчик выведен из строя, – пожаловался автомат. – Мне придется внести его стоимость в счет. Это вам дорого обойдется, потому что…
      – Заткнись, – отрезала Кэти, – и приземляйся в этом городишке, как можно скорей. – Она торопливо начала писать: Это радиодеталь из будущего, Вирджил Акерман, Не показывай ее никому и припрячь до начала сороковых годов. Предложи ее любой крупной электронной (радио) фирме – “Вестингауз”, “Дженерал Электрик” или любой другой. Это сделает тебя очень богатым, Я – Катерине Свитсент. Запомни мое имя.
      Такси осторожно приземлилось на крыше какого-то офиса в центре маленького городка. С тротуара мирные деревенские обыватели, раскрыв рот, наблюдали за происходящим.
      – Приземлись на дороге, – переменила Кэти свое решение. – Я должна отослать это. – Она отыскала у себя в сумочке конверт, поспешно надписала на нем адрес Вирджила в Вашин-35, вложила транзистор и записку и заклеила конверт. Улица со старомодными и давно вышедшими из употребления автомобилями медленно приближалась.
      Мгновение спустя она уже бежала к почтовому ящику; вложила конверт и остановилась, задыхаясь.
      Она сделала это. Обеспечила будущее процветание Вирджила, а значит и свое собственное. Это обеспечит успех и ему, и ей. “
      – Черт с тобой, Эрик Свитсент, – сказала она!” Теперь я никогда не выйду за тебя замуж; ты остался позади. И тут она с ужасом поняла, что все равно должна выйти за него замуж, чтобы получить имя. Чтобы Вирджил Акерман смог признать ее позднее, в другом времени. Вес сделанное ею опять превратилось в ничто.
      Кэти медленно вернулась в такси.
      – Мисс, – обратился к ней автомат, – могу: просить вас помочь мне достать горючего?
      – Здесь нет никакого горючего, – сказала Кэти, Его упорное нежелание или неспособность уловить ситуацию привело ее в бешенство” – Если ты конечво не сможешь летать на шестидесятом бензине, в чей я очень сомневаюсь.
      Один из прохожих, мужчина среднего возрастав соломенной шляпе, завороженный видом автоматического такси, окликнул ее:
      – Эй, дамочка, что это собственно за штука? Скоростное оружие военно-морского флота США?
      – Да, – ответила Кэти, – впоследствии оно остановит нацистов. – Когда она подошла к такси, она обратилась к небольшой группе людей, собравшихся вокруг машины на безопасном расстоянии: – Запомните оту дату – седьмое декабря тысяча девятьсот сорок первого: это будет день, который того стоит. – Поехали. Я столько могла бы рассказать этим людям… но все это ни к чему. Собрание провинциалов со Среднего Запада. – Этот город, решила она, находится судя по его виду где-то в Канзасе или Миссури. Он был ей отвратителен.
      Такси послушно поднималось вверх.
      “Лилистарцам следовало бы посмотреть на Канзас тридцать пятого года, – подумала Кэти, – Может быть тогда они не старались бы так захватить Землю; им бы, что она того стоит”, – Автомату она сказала:
      – Приземлись на лугу. Здесь мы переждем пока снова не окажемся в нашем времени. Скорее всего.
      – У нее появилось ощущение растущей нереальности этого времени, мир за окнами приобретал свойство воздушности и прозрачности, знакомое ей по прошлому разу.
      – Вы шутите? – спросил автомат. – На самом деле возможно, что мы…
      – Проблема, – кисло заметила она, – заключается не в том, чтобы вернуться в наше время; проблема заключается в том, чтобы оставаться под воздействием наркотика до тех пор, пока не сделаешь что-то стоящее. Промежуток времени явно недостачен.
      – Что за наркотик, мисс?
      – Не твое собачье дело, – ответила Кэти. – Ты, шумливая автоматическая развалюха с разболтанными дырявыми мозгами. – Она закурила и откинулась на спинку кресла, чувствуя себя совершенно разбитой. Это был тяжелый день, и она знала, что худшее ждет ее впереди.
      Молодой человек с желтоватым лицом, заметно выделяющимся животиком, совсем неподходящим ему по возрасту и говорящим о пристрастии к буйным удовольствиям, одна из главных фигур в политической и финансовой жизни планеты, мягко пожал Эрику Свитсенту руку и сказал. – Я Дон Фестенбург, доктор. Рад был услышать, что вы присоединились к нам. Как насчет виски?
      – Нет, спасибо, – ответил Эрик. Что-то не нравилось ему в Фестенбурге, хотя он никак не мог определить, что же это. Несмотря на склонность к ожирению и плохую комплекцию, Фестенбург был достаточно дружелюбен и безусловно являлся специалистом в своем деле; последнее только и должно иметь значение, “Но, – размышлял Эрик, наблюдая, как Фестенбург смешивает для себя коктейль, – возможно дело в том, что я не считаю правильным, чтобы кто-то произносил речи за Генерального секретаря. Мне был бы противен всякий, кто бы ни выполнял работу, которой занимается Фестенбург”.
      – Пока мы одни, – сказал Фестенбург, окинув комнату взглядом, – я хотел бы предложить что-то, что сможет больше расположить вас ко мне. – Он понимающе усмехнулся, – Я догадываюсь, какие чувства вы сейчас испытываете; я очень чувствителен, доктор, несмотря на мой внешний вид. Предположим, что я предложил одну хитроумную уловку, которая убедила даже вас. Слабый, стареющий и совершенно павший духом ипохондрик, которого вам представили как Генерального секретаря ООН Джино Молинари… – Фестенбург лениво помешал коктейль, наблюдая за Эриком, – является роботом-копией. А крепкая, энергичная фигура, которую вы недавно видели на экране – живой человек. И эта уловка была придумана конечно ни для чего иного, как для того, чтобы навести на ложный след наших дорогих союзников.
      – Что? – задохнулся Эрик. – Зачем нам…
      – Лилистарцы считают нас безобидными и нестоящими военного вмешательства только до тех пор, пока наш лидер явственно слаб и абсолютно неспособен на решительные действия – другими словами, не является для них конкурентом, угрозой.
      После паузы Эрик сказал:
      – Я этому не верю.
      – Прекрасно, – пожав плечами ответил Фестенбург, – это чисто умозрительное соображение, воздушный замок. Но идея интересная. Вы согласны с этим? – Он подошел к Эрику, размешивай содержимое стакана. Подойдя почти вплотную к Эрику так, что тот ощутил нездоровый запах у него изо рта. Фестенбург сказал: – Это вполне возможно. И пока вы не подвергнете Джино интенсивному исследованию, вы не сможете знать наверняка, потому что любая строчка в медицинской карте, которую вы читали, может быть поддельной. Придуманной для поддержки величайшего и тщательно спланированного мошенничества. – Его глаза блеснули с жестоким весельем. Думаете я не в своем уме? Забавляюсь, как шизофреник, идеями, не имеющими отношения к реальности? Может быть и так. Но вы не можете доказать, что то, о чем я вам рассказал, неправда, и пока вы остаетесь в этом: состоянии…, – он отхлебнул из стакана и сделал гримасу. – Не осуждайте того, что вы видели на экране. Договорились?
      – Но вы же сами сказали, – произнес Эрик, – что я буду все знать, как только получу возможность провести необходимые исследования. А это случится скоро”, – подумал он про себя. – Так что если вы не против, я бы предпочел закончить этот разговор. У меня еще не было времени устроиться в моей квартире.
      – Ваша жена – как ее имя, Кэти? Она еще не приехала? – Дон Фестенбург подмигнул, – Вам Здесь будет хорошо. Я могу вам помочь. Это моя вотчина, страна беззакония и дикости, назовем это – эксцентричностью. Вместо неестественности. Но вы прибыли из Тиуаны, наверно, для вас это не будет чем-то новым, чему я мог бы вас научить.
      – Бы можете научить меня осуждать не только то, что я увидел на экране, но и… – Эрик остановился. В конце концов, личная жизнь Фестенбурга, касалась только его самого.
      – Но и того, кто это создал,” закончил за него Фестенбург. – Доктор, вы знаете, что в средние века при дворе имелись люди, которые жили в бутылках, проводили там всю свою жизнь… конечно они была сплющенные, их сажали туда еще детьми и позволяли расти – до определенной степени, насколько позволяла бутылка. Теперь таких нет. Однако Чиенна – современное королевство; здесь вам есть на что поглядеть, если вам интересно. Возможно, это не слишком интересно чисто с профессиональной, медицинской точки зрения…
      – Я убежден, чтобы это ни было, это заставит меня еще больше сожалеть о моем приезде в Чиену, – сказал Эрик. – Так что, честно говоря, я не вижу в этом для себя ничего полезного.
      – Подождите, – сказал Фестенбург, задержав его за руку, – Я покажу вам только один предмет. Только один образец, герметически упакованный, плавающий в растворе, сохраняющем его до бесконечности. Могу я вас туда проводить? Это находится в месте, которое мы здесь в Белом доме называем комната 3-С. – Фестенбург подошел к двери и распахнул ее перед Эриком.
      После колебания Эрик лоследонал за ним.
      Держа руки в карманах своих мятых, неглаженных брюк, Фестенбург вел его из одного коридора в другой, пока они не оказались наконец в подвальном помещении перед двумя сотрудниками Секретной службы высокого ранга, охраняющими стальную дверь с надписью:
      СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ВХОД ТОЛЬКО ПО РАЗРЕШЕНИЮ.
      – У меня есть разрешение, – добродушно сказал Фестенбург. – Джино доверил мне управление этой клетухой; он очень мне доверяет, и поэтому вы сейчас увидите государственную тайну, которую, в противном случае, вы не увидели бы и за тысячу лет. – Проходя мимо одетых в форму сотрудников и открывая дверь, он добавил: – Как бы то ни было, но здесь присутствует одни разочаровывающий аспект, я покажу вам, но ничего не буду объяснять. Я бы хотел объяснить, но я просто не могу.
      В середине темной холодной комнаты Эрик увидел контейнер. Как и говорил Фестенбург, он был герметично закрыт; было слышно, как приглушенно работает насос, охлаждая то, что находилось внутри.
      – Смотрите, – резко сказал Фестенбург.
      Нарочно затягивая время, Эрик закурил сигарету и только после этого приблизился.
      В контейнере, лицом вверх лежал Джино Молинари, его лицо искажено в агонии. Он был мертв. На его затылке можно было различить высохшие пятна крови. Его форма была порвана и выпачкана грязью. Обе его руки были подняты, скрюченные пальцы, казалось, даже теперь продолжали защищаться от того, кто его убил.
      “Да, – подумал Эрик, – то, что я вижу, это последствия покушения, труп нашего лидера, размозженный пулей, выпущенной из оружия с большой начальной скоростью; тело отбросило, как от удара. Дикое покушение. И удачное”.
      – Итак, – сказал Фестенбург, глубоко вздохнув, – есть несколько способов объяснения присутствия здесь этого экспоната, который я для себя обозначаю как экспонат номер один чиеннского Музея Странностей. Предположим, что это робот, ожидающий здесь момента, когда он понадобится Джино Молинари. Изобретение Даусона Каттера, с которым вы еще встретитесь.
      – Зачем это может понадобиться Молинарн? Фестенбург почесал нос и сказал.
      – В нескольких случаях, В случае попытки покушения – неудачной – это можно показать, чтобы дать время Молинари скрыться. Или это может предназначаться для наших жизнерадостных союзников; возможно, у Джино есть невероятно сложный, причудливый план, включающий в себя побег из резиденции.
      – Вы уверены, что это робот? – для Эрика предмет в контейнере выглядел достаточно реальным.
      – Я никогда не думал, что это робот, мне достаточно знать. – Фестенбург кивнул головой, и Эрик увидел, что два сотрудника Секретной службы вошли в комнату; по-видимому, осматривать труп было запрещено.
      – Он давно здесь?
      – Это знает только Джино, а он не хочет говорить, просто улыбается. “Погодите, Дон, – говорит он в своей обычной скрытной манере, – эта штука себя еще покажет”.
      – А если это не робот…
      – Значит, это Джино Молинари, изрешеченный автоматной очередью. Примитивное и давно вышедшее из моды оружие, но оно убивает, не оставляя никаких шансов на вмешательство хирургов-трансплантантов; обратите внимание, черепная коробка пробита – мозг поврежден. Если это Джино, тогда откуда он? Из будущего? Есть одна теория, связанная с вашей фирмой, ТМК, Ее дочерняя фирма разработала наркотик, позволяющий беспрепятственно путешествовать во времени. Слышали об этом? – он внимательно следил за выражением лица Эрика.
      – Нет, – признался Эрик. Для него это было новостью.
      Как бы то ни было, перед нами труп, – сказал Фестенбург, – лежащий здесь день за днем и постепенно доводящий меня до сумасшествия. Возможно, он из альтернативного настоящего, в котором Джино был убит и выброшен из своей резиденции отколовшейся политической группировкой землян, поддерживаемой лилистарцами. Однако существуют дальнейшее разветвление этой теории, одно из которых постоянно преследует меня. – Теперь тон Фестенбурга стал мрачным, ему больше не хотелось шутить. – Это касается здоровяка, представляющего Джино Молинари на видеоэкране; это вовсе не робот, и Объединенная компания никогда не производила его, потому что это тоже настоящий Джино Молинари из параллельного мира. Того мира, в котором нет войны и в котором Земля не подписала договор с Лилистар. Джино Амолинари проник в этот другой, более спокойный мир и пертащил своего здорового двойника к себе на помощь. Что скажете, доктор?
      Может такое быть?
      – Если бы я хоть что-то знал об этом наркотике… – растерянно произнес Эрик.
      – Я думал, что вы знаете, Я разочарован. В этом включалась причина того, что я привел вас сюда. Однако…существует еще одна возможность…, теоретически. Которая напрашивается при виде этого трупа, Фестенбург помедлил: – Мне не хочется ее называть, потому что она настолько причудлива, что все предыдущие кажутся по сравнению с ней совершенно бесцветными.
      – Продолжайте, – решительно сказал Эрик.
      – Джино Молинари не существует.
      Эрик поперхнулсч. “Вот это да”, – подумал он, – Они все роботы. Тот, здоровый, которого вы видели на экране, больной, с которым вы разговаривали, и этот мертвый в контейнере. Кто-то, возможно Объединенная компания, затеял все это, в бы удержать Лилистар от вторжения на нашу планету. До сих пор им было выгодно использовать больной экземпляр. – Фестенбург сделал жест рукой. -. А теперь они вытащили здорового, сделали первую пробу. Могут быть еще другие. Логически это вполне возможно. Я попытался вообразить, какие еще вариации могут существовать и на что они могут быть похожи. Попытайтесь придумать. Вдобавок к тем трем которые мы уже знаем.
      – Очевидно, – ответил Эрик, – существует еще возможность создать экземпляр со способностями превышающими нормальные человеческие. Я говорю не просто о здоровье. – Тут он вспомнил о постоянных выздоровлениях Молинари от смертельных болезней. – Не исключено, что эта возможность уже реализована. Вы читали его медицинскую карту?
      – Да, – Фестенбург кивнул. – Во всем этом есть одна интересная черта. Ни одно исследование не проводилось никем из нынешнего персонала. Тигарден этого никому не поручает, а все анализы проводились еще до него, насколько я знаю, Тигардену так же, как и вам, ни разу не удалось подвергнуть Джино самому заурядному терапевтическому обследованию. И я не думаю, что это ему когда-нибудь удастся. Как, впрочем, и вам, доктор, даже если вы продержитесь здесь десяток лет.
      – Ваш мозг, – заметил Эрик, – определенно перевозбужден.
      – У меня увеличенные гланды?
      – Причина заключается не в вашем физическом состоянии. Все ваши идеи определенной направленности зародились в вашей голове.
      – Они основаны на фактах, – указал Фестенбург. – Я хочу знать, что собой представляет Джино Молинари. Я думаю, что он чертовски умный человек и способен перехитрить лилистарцев в любую минуту. и имей он в распоряжении такие ресурсы и население, что и они, он был бы у руля. Но получилось так, что он возглавляет крошечную планетку, а у них громадная империя из двенадцати планет и восьми спутников. Поразительно еще, как он добился того, что мы сейчас имеем. Знаете, доктор, вы здесь для того, чтобы найти причину болезни Джино. Я бы сказал, что это не совсем так. Совершенно очевидно, что больным его делает вся эта проклятая обстановка. Правильный вопрос состоит в следующем: что поддерживает в нем жизнь? Вот в чем настоящая тайна. Загадка.
      – Я полагаю, вы правы. – Нехотя он был вынужден признать, что, несмотря на ряд отрицательных качеств, Фестенбург был интеллигентен и оригинален; ему удавалось посмотреть на проблему с нужной стороны. Неудивительно, что его нанял Молинари.
      – Вы уже познакомились с этой малолетней скан-далисткой?
      – Мэри Райнекс? – Эрик кивнул.
      – Боже, какая трагическая, запутанная мешанина: этот больной человек, с трудом влачащий свое существование под грузом забот о всем мире, о самой планете Земля, знающий, что он проигрывает войну, что риги вот-вот захватят нас, если еще раньше что-нибудь не помешает это сделать нашим союзникам, и вдобавок – еще эта девочка. И самая мучительная ирония заключается в том, что Мэри, при всей своей сварливости, простоватости, эгоистичности, хищности и других чертах характера, которые принято называть недостатками, ухитряется ставить его на ноги; вы сами были свидетелем, как она вытащила из постели и заставила снова функционировать, слышали что-нибудь о Цень, доктор? Это его парадокс, потому что, с точки зрения логики, Мэри должна бы стать той соломинкой, которая окончательно раздавила бы Джино. Это заставляет переосмыслить роль невзгод в человеческой жизни. Сказать правду, я ее недолюбливаю. Она, конечно, отвечает мне тем же. Мы встречаемся только по делам, благодаря Джино; мы оба желаем ему добра.
      – Она видела эту запись со здоровым Молинари? Фестенбург быстро взглянул на него.
      – Хорошая мысль. Видела ли Мэри пленку? Да, а может и нет, проверьте сами. Мне не говорили. Ни если принять мою теорию, если это не робот, а человеческое существо, если этот великолепный, извергающий огонь полубог действительно существует, и Мэри увидит его – вы сами можете предположить остальное: другие Молинари перестанут существовать. Поскольку то, что вы видели на пленке, это именно то, что хочет – и пытается – сделать Мэри из Джино.
      Это была очень необычная мысль. Эрика заинтересовало, догадывался ли Джино об этой стороне ситуации; если да, то этим, пожалуй, можно объяснить, почему он так долго выжидал перед тем, как применить эту тактику.
      – Интересно, – сказал он Фестенбургу, – как больной Джино, которого мы знаем, может быть роботом, принимая во внимание существование Мэри Райнеке.
      – А что? Почему нет?
      – Касаясь деликатной темы.,. Не будет ли Мэри несколько раздражена, если она обнаружит, что является любовницей изделия Объединенной компании по производству механической прислуги?
      – Мне начинает это надоедать, доктор, – сказал Фестенбург. – Давайте прекратим эту дискуссию – отравляйтесь устраиваться в вашей новой квартире, которую они пожаловали за вашу преданную службу здесь, в Чиенне.
      Он направился к двери; два высокопоставленных сотрудника Секретной службы расступились.
      – Я хочу высказать вам свое мнение, – произнес Эрик. – После встречи с Джино Молинари я не могу поверить, что Объединенная компания могла создать что-то настолько человеческое и…
      – Но вы еще не встречались с тем, кого засняли на пленку, – спокойно ответил Фестенбург. – Это очень интересно, доктор. Привлекая к себе двойников, живущих в мешанине времен, Джино мог обзавестись компанией, способной противостоять нашим союзникам. Три или четыре Джино Молииари, образующих комитет, представляли бы внушительное… Вы не согласны? Подумайте об объединенном таланте, подумайте об отчаянных, умных, смелых идеях и планах, которые они могли бы выработать вместе, – уже открывая дверь, он добавил: – Вы встречались с больным и взглянули на здорового – произвело это на вас впечатление?
      – Да, – признал Эрик.
      – Вы будете голосовать вместе с теми, кто хочет его смещения? И все-таки, когда вы попытаетесь разобраться, что же он сделал такого, что вас так поразило, вы не найдете ответа. Если бы мы выигрывали войну или остановили экспансию Лилистар на планету… Но ничего этого нет. Так что же такого сделал Джино, что произвело на вас та впечатление, доктор? Скажите мне. – Он ждал.
      – Я… не могу сказать точно, но…
      Одетый в униформу техперсонала Белого дома робот появился и остановился перед Эриком С том.
      – Секретарь Молинари разыскивает вас, доктор. Он ждет вас в своем кабинете; я покажу дорогу.
      – Оопс, – разочарованно произнес Фестенберг кажется я вас задержал.
      Ничего не сказав, Эрик последовал за роботам к лифту. У него было предчувствие, что случилось что то важное.
      Молинари сидел в своем кабинете в кресле с наброшенным на колени одеялом, его лицо, землистого цвета, выглядело осунувшимся.
      – Где вы были, – сказал он, заметив Эрика. – Ладно, это не важно; послушайте, доктор, лилистарцы созывают конференцию, и я хочу, чтобы вы были при мне. Я хочу, чтобы вы постоянно были под рукой, на всякий случай. Я не очень хорошо себя чувствую и хотел бы избежать этой проклятой встречи или, по крайней мере, отложить ее на пару недель. Но они настаивают. – Он покатился на своем кресла кабинета. – Пойдемте. Она начнется с минуты на минуту.
      – Я встретил доктора Фестенбурга.
      – Хитер, как крыса, верно? Что он вам показал? Казалось, неуместным говорить Молинари, что он осматривал его труп, тем более после того, как он только что пожаловался, что плохо себя чувствует. Поэтому Эрик ответил:
      – Он показывал мне здание.:
      – Фестенбург всем здесь заправляет, потому что: я ему доверяю. – За поворотом его встретила целая толпа стенографисток, переводчиков, чиновников госдепартамента и телохранителей, его кресло скрылось в этой толпе и больше не появлялось. Эрик мог различить только его голос, дающий последние указания. – Френекси здесь. Так что будет трудно, Я догадываюсь, чего они хотят, но поживем-увидим. Лучше не предвосхищать события; эгим мы сыграем им на руку, стоит только пошевелиться, и мы в ловушке.
      “френекси, – с ощущением ужаса подумал Эрик. – Премьер министр Лилистар собственной персоной здесь, на Земле”. Не удивительно, что Молинари чувствовал себя больным.

      Члены делегации Земли на поспешно созванной конференции заняли места с одной стороны длинного дубового стола, и теперь из бокового коридора начали появляться представители Лилистар, рассаживаясь с другой стороны. Они совсем не выглядели зловеще;-в действительности они выглядели уставшими и озабоченными, им, как и землянам, не давала покоя война.
      – Перевод, – заявил лилистарец по-английски, – будет выполняться переводчиками, поскольку машинный перевод позволяет сохранить запись, а это противоречит нашему желанию.
      Молинари пробурчал что-то неразборчивое и кивнул. Появился Френекси. Делегация Лилистар и некоторые земляне в знак уважения поднялись с мест; лилистарцы аплодировали все время, пока лысый худой и до странности круглоголовый человек садился на свое место в центре делегации Лилистар. Он уселся и сразу же начал доставать из дипломата документы.
      Его глаза. Эрик обратил на них внимание, когда Френекси взглянул на Молинари и приветствовал его улыбкой. У Френекси было то, что Эрик называл – и встречал в своей врачебной практике – параноидальным взглядом. Как только он научился распознавать этот взгляд, дальнейшая постановка диагноза не вызывала у него проблем. Это не был блестящий беспокойный взгляд обычной подозрительности; это был неподвижный взгляд, в котором были объединены в полной психомоторной концентрации все его способности. Френекси делал это непроизвольно, он был беспомощен перед позывом предстать перед своими соотечественниками и советниками, уставившись на них этим гипнотическим взглядом. Это была внимательность, которая делала взаимопонимание и откровенность невозможными; глаза не выражали ничего из того, что было скрыто внутри; они возвращали наблюдателю только его отражение. Эти глаза были барьером, проникнуть через который снаружи было невозможно.
      Френекси не был бюрократом, и он не подчинил себя – да и не мог этого сделать – своему посту, Френекси остался человеком – в плохом смысле этого слова; он сохранил, находясь в самой гуще общественной деятельности, свою способность видеть в каждом событии столкновение желаний и интересов людей, борьбу личностей, а не абстрактных идей.
      Министр Френекси лишил государственную службу ее ореола, лишил своих чиновников сознания безнаказанности и превосходства над другими людьми, которое давал им их пост. Перед Френекси они представали в том виде, в котором они появились на свет – одинокими и беззащитными людьми, а не полномочными представителями организаций, которых они якобы олицетворяли в своем лице.
      Взять, например, Молинари. Для всех окружающих Мол был Генеральным секретарем ООН; как личность он совершенно растворился в этой своей функции. Но перед министром Френекси он снова был голым и несчастным человеком. Естественная относительность существования, жизнь в состоянии более или менее гарантированной безопасности, исчезла.
      “Бедный Джино Молинари, – подумал Эрик. – Потому что имея такого соперника, как Френекси, Мол вполне мог и не стать Генеральным секретарем. Министр Френекси между тем становился все более холодным, все более безжизненным; он вовсе не был снедаем желанием уничтожать или подавлять: он просто отнимал все, чем обладал его противник – и не оставлял ему буквально ничего.
      С этого момента Эрику стало совершенно ясно, почему нескончаемая вереница неизлечимых болезней Мола никогда не оканчивалась смертью. Болезни были не просто проявлением груза лежащей на нем ответственности, они были одновременно облегчением от него.
      Он пока не мог точно сформулировать закономерности проявления этих болезней в зависимости оп поведения Френекси. Но у него появилось предчувствие, что очень скоро он это узнает; столкновение между Френекси и Молом вот-вот должно было начаться, и, если Мол хочет выжить, он должен показать все, на что он способен.
      Сидящий рядом с Эриком незначительный чиновник госдепартамента пробормотал:
      – Атмосфера накаляется, верно? Надо бы открыт окна или включить вентиляцию. Эрик про себя подумал: “Ни одна вентиляционная система не разгонит эту атмосферу потому, что это гнетущее давление исходит от сидящих напротив, и оно не рассеется, пока они не уедут, – а может быть, не рассеется вообще”.
      Наклонившись к Эрику, Молинари сказал:
      – Садитесь сюда, рядом со мной. – Эрик пододвинул свой стул. – Послушайте, доктор, у вас при себе ваш чемоданчик с инструментами?
      – Он у меня дома.
      Молинари сейчас же отправил с поручением робота-курьера.
      – Необходимо, чтобы инструменты всегда был при вас. – Он прочистил горло и повернулся к сидящим у дальнего конца стола. – Министр Френекси, я, гм… хочу сделать заявление. Я хотел бы его зачитать. Оно выражает сегодняшнюю позицию Земле относительно…
      – Секретарь, – внезапно произнес по-английски Френекси, – перед тем как вы зачитаете текст заявления, я хотел бы сообщить о положении дел на Фронте А. – Френекси поднялся с места; один из его помощников развернул карту, изображение которой тут же появилось на экране. Комната погрузилась в полумрак.
      Ворча, Молинари сложил исписанные листы обратно в карман своего форменного френча; он упустил возможность зачитать свое заявление. Его опередили. Для него, как для политического стратега, это было серьезным поражением. Инициатива, если она у него и была, теперь перешла к другому.
      – Наши объединенные силы, – выступал Френекси, – из стратегических соображений выравнивают линию фронта. Риги стянули сюда громадное количество людей и техники. – Он показал участок на карте, находящийся на полпути между двумя планетами Альфа-системы. – Насколько их не хватит, их силы иссякнут не позже, чем через месяц по земному календарю. Риги еще не поняли, что это будет затяжная война. Они могут победить или сейчас или уже никогда. Мы, напротив, – Френекси указал на всю карту широким взмахом указки, – давно уже осознали первостепенное стратегическое значение этой борьбы и того, насколько широка она распространится как во времени, так и в пространстве. Риги слишком растянули свой фронт. Если мы предпримем наступление на этом участке, – Френекси снова обратился к карте, – они не смогут подтянуть достаточное количество резервов. Далее, к концу года, в земном летоисчислении мы можем послать на передовую еще двадцать дивизий, я это обещаю, Секретарь. Однако мы должны провести дополнительный призыв и здесь, на Земле, пока риги чистят свои ружья. – Он сделал паузу.
      – Молинари проговорил:
      – Ваши инструменты уже здесь, доктор?
      – Еще нет, – ответил Эрик, всматриваясь, не вернулся ли посыльный. Его еще не было.
      Наклонившись к Эрику, Молинари прошептал:
      – Послушайте, вы знаете, что у меня бывает по ночам? Какой то шум в голове. Пульсирующие звуки в ушах, Свууп, свууп… Вам это о чем либо говорит?
      А в это время Френекси продолжал: – У нас есть новое оружие, с Планеты Четыре нашей империи – вы будете поражены, Секретарь, когда увидите видеоклип, на котором засняты его тактические испытания. Его разрушительное действие и точность невероятны. Я не буду описывать сейчас детали, подождем когда прибудет пленка. Я лично руководил его разработкой и производством.
      Почти касаясь головы Эрика, Молинари прошептал:
      – А когда я вращаю головой я отчетливо слышу, треск в основании шеи. Слышите? – Он осторожно повертел головой. – Что это? Этот звук чертовски противно отзывается в ушах.
      Эрик ничего не сказал; он наблюдал за Френекси почти не обращая внимания на шепот сидящего ”. дом с ним человека.
      – Секретарь, – обратился к Молинари Френекси, – обратите внимание на этот аспект наших совместных усилий: космический флот ригов потерпит тяжелые потери благодаря успешному применена наших В-бомб. Те, которые недавно сошли с их конвейеров – как нас проинформировала наша разведка, – очень ненадежны, вдобавок в открытом космосе на их линейных кораблях произошел ряд тяжелых аварий.
      Робот-посыльный появился наконец с врачебным чемоданчиком Эрика.
      Не обращая на это никакого внимания, Френекси продолжал, его голос звучал твердо и настойчиво; – Я обращаю также ваше внимание, Секретарь, что на Голубом Фронте войска землян действуют не слишком успешно, из-за отсутствия подходящего снаряжения. Конечно, мы победим – рано или поздно, Но в данный момент нам необходимо следить за тем, чтобы наши войска, которые сдерживают наступление ригов, не оказались безоружными перед лицом врага. Преступно требовать, чтобы люди воевали в таких условиях; вы не согласны с этим, Секретарь? – Не останавливаясь, Френекси продолжал: – Следовательно вы сознаете настоятельную необходимое увеличения землянами поставок стратегических материалов, оружия и снаряжения.
      Молинари заметил прибытие чемоданчика и с облегчением кивнул головой.
      – Наконец-то он у вас, – сказал он. – Отлично. Держите его наготове. Знаете, что я думаю о причине этих шумов? Повышенное давление.
      – Возможно, – осторожно ответил Эрик…
      Министр Френекси окончил свою речь; его ничего не выражающее лицо казалось еще более суровым, более погруженным в вакуум своего небытия, которое, казалось, представляло собой его основное качество. “Раздраженный невниманием Молинари, Френекси постепенно выбирался из этого безжизненного колодца”, – решил Эрик.
      – Секретарь, – сказал Френекси, – наступил решающий момент. Мои генералы сообщают мне с фронта, что новое наступательное оружие ригов, их…
      – Подождите, – каркнул Молинари, – я хотел бы проконсультироваться с моим коллегой рядом со мной, – Нагнувшись к Эрику так близко, что его мягкая потная щека прижалась к шее Эрика, Молинари прошептал: – И знаете, что еще? Похоже, у меня не все в порядке с глазами. Как будто я слепну. Я желаю, чтобы мне измерили давление прямо сейчас. Просто чтобы убедиться, что опасности нет. Хотя, честно говоря, я подозреваю худшее.
      Эрик открыл чемоданчик.
      Стоя у карты, Френекси сказал:
      – Секретарь, прежде чем мы сможем продолжать, нам необходимо обратить внимание на одну важную деталь. Подразделения землян не могут успешно противостоять новой гомеостатической бомбе ригов. Поэтому мне придется высвободить полтора миллиона наших собственных фабричных рабочих и отправить их на фронт, заменив их на заводах нашей империи землянами. У вас более выгодное положение, ведь ваши люди не будут воевать и гибнуть на передовой, а будут находиться в безопасности на наших заводах Однако это надо сделать очень быстро или не делал вообще, – Он добавил: – Это объясняет мое желание безотлагательно провести конференцию на высшем уровне.
      Эрик замерил давление. Двести девяносто. Для Молинари слишком большое и даже опасное.
      – Что, плохо? – спросил Молинари, обхватив голову руками. – Позови сюда Тигардена, – приказал он роботу. – Я хочу, чтобы он проконсультировался с доктором Свитсентом; предупреди его, чтобы он был готов провести обследование прямо здесь.
      – Секретарь, – сказал Френекси, – мы не можем продолжать, пока вы не прислушаетесь к тому, о чем я говорю. К моему требованию отправить полтора миллиона землян, мужчин и женщин, на заводы Лилистар. Это требование должно быть выполнено безотлагательно; доставка рабочей силы должна начаться не позднее этой недели.
      – Гм… – пробормотал Молинари, – да, министр я слышу; я обдумываю ваше предложение.
      – Здесь нечего обдумывать, – заявил Френекси, оно должно быть выполнено, если мы хотим сдержать ригов на Фронте С, где их натиск наиболее значителен. Опасность прорыва очень велика, а подразделения землян не…
      – Я должен проконсультироваться с министром по труду, – сказал Молинари после продолжительного молчания. – Получить его согласие.
      – Нам необходимо полтора миллиона ваших рабочих!
      Дотянувшись до кармана, Молинари выудил сложенные листки бумаги.
      – Министр, заявление, которое я…
      – Вы обещаете? – потребовал Френекси. – Так, что мы можем теперь перейти к другим вопросам?
      – Я болен, – сказал Молинари.
      Наступило молчание.
      Наконец Френекси задумчиво произнес:
      – Я знаю, Секретарь, что ваше здоровье на протяжении вот уже многих лет оставляет желать лучшего, Поэтому я взял на себя смелость привезти с собой на конференцию нашего терапевта. Это доктор Горнел, – На дальнем конце стола длиннолицый лилистарец вежливо кивнул Молу. – Мне бы хотелось, чтобы он осмотрел вас на предмет немедленного устранения ваших физических проблем. “Благодарю вас, министр, – сказал Молинари. – Я очень ценю вашу заботу, но у меня есть свой личный терапевт – это присутствующий здесь доктор Свитсент, Он и доктор Тигарден как раз собираются провести обследование, чтобы выяснить причину моего повышенного давления.
      – Сейчас? – сказал Френекси, первый раз за все время проявив что-то похожее на настоящее чувство. Гнев, смешанный с изумлением.
      – Мое кровяное давление угрожающе поднялось, – объяснил Молинари, – Если это будет продолжаться, я потеряю зрение. У меня уже сейчас двоится в глазах. – Приглушенным голосом он сказал Эрику: – Доктор, вокруг все, как в тумане; мне кажется, я уже ослеп. Где этот чертов Тигарден?
      – Я могу попытаться найти причину повышения давления, Секретарь. У меня есть для этого все необходимые инструменты. – Эрик полез в чемоданчик, – Для начала я сделаю вам инъекцию радиоактивной соли, которая, проходя по вашим кровеносным сосудам… – Я знаю, – сказал Молинари, – соберется в месте… Начинайте, – Он закатал рукав и протянул свою заросшую волосами руку; Эрик прижал самодезинфицирующуюся головку шприца к вене рядом с локтевым суставом и надавил на поршень. Министр Френекси мрачно произнес:
      – Что происходит, Секретарь? Можем мы продолжать конференцию?
      – Да, конечно, – кивнул Мол, – Доктор Свитсент просто исследует…
      – Медицинские подробности меня не интересуют, – прервал его Френекси. – Секретарь, у меня есть для вас еще одно предложение, которое я хочу сейчас сделать. Во-первых, я хочу, чтобы доктор Горнел был немедленно включен в состав вашего медицинского персонала для наблюдения за ходом вашего лечения. Во-вторых, я получил сведения от нашей контрразведки здесь на Земле, что группа отщепенцев, желающих положить конец участию Земли в войне, готовит на вас покушение. Поэтому я хотел бы для вашей безопасности передать в ваше распоряжение вооруженную группу из наших войск особого назначения, которая, благодаря своей выучке и смелости, сможет защитить вас в любое время два и ночи. Их количество составляет двадцать пять человек, то есть как раз столько, чтобы они смогли в полной степени проявить свои уникальные способности.
      – Что? – сказал Молинари, Его передернуло. – Что вы нашли, доктор? – Он казался растерянным, поскольку не мог уделять внимание одновременно Эрику и совещанию. Эрику он сказал: – Ну что там у меня, доктор? Кажется, я прослушал. Извините. – Он потер лоб. – Я ослеп! – в его голосе слышалась паника. – Сделайте что-нибудь, доктор!
      Эрик, проследив на экране за светящимся следом, остающимся при прохождении радиоактивной соли по кровеносной системе Мола, сказал:
      – Видно сужение почечной артерии, проходящей через вашу правую почку. Тромб, который…
      – Я знаю, – сказал Молинари и кивнул. – Я знаю, что сужение находится в моей правой почке, у меня уже было такое. Вы должны меня оперировать, доктор, иначе это убьет меня. – Теперь он казался настолько слабым, что не мог поднять головы. Он осел в кресле, закрыв лицо руками. – Мне плохо, – пробормотал он. Затем он поднял голову и сказал, обрашаясь к Френекси: – Министр, я нуждаюсь в немедленном хирургическом вмешательстве. Нам придется отложить обсуждение, – Он встал на ноги, покачнулся и с шумом рухнул; Эрик и кто-то из госдепартамента помогли ему подняться обратно в кресло. Мол казался на удивление тяжелым и обмякшим. Эрику с помощником с трудом удалось его приподнять. Френекси объявил:
      – Конференция должна продолжаться.
      – Хорошо, – выдохнул Мол, – меня будут оперировать прямо здесь. – Он слабо кивнул Эрику. – Не ждите Тигардена, начинайте.
      – Здесь? – спросил Эрик.
      – У меня нет другого выбора” – захныкал Молинари, – уничтожьте тромб, или я умру, – Он упал на стол. На этот раз он уже не вернулся после этого в сидячее положение, а так и остался лежать, как брошенный, ненужный мешок.
      С дальнего конца стола вице-секретарь ООН Рик Приндл сказал Эрику:
      – Начинайте, доктор. Это срочно, вы сами знаете. – Очевидно, он – как и остальные – уже присутствовали при чем-то подобном.
      Френекси сказал:
      – Секретарь, можете вы уполномочить мистера Приндла занять ваше место на переговорах?
      Ответа от Молинари не последовало – он потерял сознание.
      Эрик извлек из чемоданчика небольшой гомеостатический блок. Он вполне подходил – как он надеялся – для этой тонкой операции. Проходя по телу и тут же залечивая за собой след, инструмент минует кожный покров, мышцы и достигнет почечной ткани, где и начнется его основная работа. Он приступит к созданию пластиковой перемычки, обходящей закупоренную часть артерии; в данный момент это было безопаснее, чем пытаться удалить тромб.
      Дверь открылась и вошел доктор Тигарден, он поспешил к Эрику и, увидев лежащего головой на столе Молинари без признаков жизни, сказал:
      – Вы готовы к операции?
      – Я подготовил оборудование; да, я готов.
      – Никаких искусственных органов, надеюсь?
      – В этом нет необходимости.
      Тигарден взял Молинари за руку и померил пульс. Затем он вытащил стетоскоп, расстегнул Молинари рубашку и послушал сердце.
      – Биение слабое и неритмичное. Лучше его заморозить.
      – Хорошо, – сказал Эрик и достал из саквояжа набор для замораживания.
      Френекси подошел посмотреть, что происходит.
      – Вы собираетесь понизить температуру тела на время операции?
      – Да, мы заморозим его, – произнес Эрик, – обмен веществ…
      – Мне это безразлично, – сказал Френекси, – биологические аспекты меня не интересуют: а озабочен только тем очевидным фактом, что в настоящее время Секретарь не может продолжать переговоры. Переговоры, ради которых мы преодолели расстояние в несколько световых лет. – На его лице проступал глухой, притупленный, гнев, который министр не мог подавить.
      Эрик заявил:
      У нас нет другого выбора, министр, Секретарь умирает.
      – Я понимаю, – сказал Френекси и отошел, кулаки его были сжаты.
      – Откровено говоря, он уже умер, – сказал Тигарден, все еще прослушивая сердце Молинари, – Немедленно давайте охлаждение, доктор.
      Эрик быстро приспособил охлаждающую систему на шее Молинари и включил автономную систему питания. Холод начал распространяться по телу; Эрик занялся хирургическими инструментами.
      Министр Френекси на своем языке советовался с доктором Горнелом; он резко вскинул голову и жестко заявил:
      – Я хотел бы, чтобы доктор Горнел ассистировал при операции. Вице-секретарь Приндл произнес:
      – Это невозможно. Молинари отдал строгое распоряжение, запрещающее к нему прикасаться всем, кроме им лично отобранным врачам из его персонала. – Он кивнул Тому Йохансону и его команде из сотрудников Секретной службы, они приблизились ближе к Молинари.
      – Почему? – спросил Френекси.
      – Они знакомы с его историей болезни, – тупо ответил Приндл.
      Френекси пожал плечами и отошел; он казался еще более сбитым с толку, даже ошеломленным. – Я не могу этого понять, – сказал он вслух, – я не могу понять, как можно было допустить, чтобы Секретарь Молинари дошел до такого состояния.
      Эрик спросил Тигардена:
      – Такое уже случалось раньше?
      – Вы имеете в виду умирал ли Молинари во время переговоров с лилистарцами? – Тигарден не смог подавить улыбки. – Четыре раза. Прямо в этой комнате и даже в том же самом кресле. Можете вводить ваш агрегат.
      Приставив гомеостатический прибор к правому боку Молинари, Эрик включил его, приборчик, напоминающий по размерам стеклянную каплю, тут же оживился, выделил сильное анестезирующее средство и начал свой путь к почке и почечной артерии.
      Единственным звуком во всей комнате было теперь жужжание этого инструмента; все, включая Френекси, наблюдали за тем, как он погружается в грузное, обмякшее тело.
      – Тигарден, – сказал Эрик, – я предлагаю…, он отошел и зажег сигарету, – поискать у кого здесь в Белом доме случилась частичная закупорка почечной артерии или…
      – Это уже известно. Горничная на третьем этаже. Наследственный порок, как это и должно быть. У этой женщины произошло обострение за последние двадцать четыре часа из-за избыточной дозы амфитамина; она начала слепнуть, и мы решились на операцию – там я и был, когда за мной послали. Я как раз заканчивал.
      – В таком случае вы знаете, – сказал Эрик.
      – Знаю, что? – голос Тигардена был едва слышен, он не хотел, чтобы его слышали другие. – Мы обсудим это позднее. Но могу вас уверить, что я не знаю ровным счетом ничего. Как, впрочем, и вы.
      Подойдя к ним, министр Френекси сказал:
      – Как скоро Молинари будет в состоянии продолжить переговоры? Эрик и Тигарден переглянулись.
      – Трудно сказать, – помедлив, ответил Тигарден.
      – Часы? Дни? Недели? Последний раз это продолжалось десять дней. – Лицо Френекси исказилось от сознания собственного бессилия. – Я не могу оставаться здесь так долго. Если необходимо ждать более семидесяти двух часов, переговоры придется перенести. – Позади него консультанты, советники и военные из делегации Лилистар уже собирали бумаги. Представление заканчивалось.
      Эрик сказал:
      – Очень вероятно, что он будет неспособен заниматься делами в течение двух дней, это обычный срок в таких случаях; его общее состояние слишком…
      Повернувшись к Приндлу, министр Френекси сказал:
      – И вы как вице-секретарь не обладаете властью, чтобы продолжать переговоры? Какое отвратительное положение! Понятно, почему Земля… – Он замолчал. – Секретарь Молинари мой личный друг, – добавил он, – я искренне желаю ему скорейшего выздоровления. Но почему Лилистар должна нести одна все тяготы этой войны? Как может Земля постоянно колебаться, сделать решительный шаг? Ни Приндл, ни оба врача ничего не ответили. Френекси что-то сказал своей делегации по-лилистарски: они сразу встали, очевидно, собираясь покинуть помещение.
      Конференция была сорвана благодаря неожиданному и почти фатальному приступу Молинари, По крайней мере, сейчас. Эрик испытывал громадное облегчение. Благодаря своей болезни Молинари удалось спастись. Но только временно.
      Тем не менее это было уже что-то. Этого было да. статочно. Полтора миллиона землян, затребованных. Лилистар для своих заводов, не будут согнаны, кал стадо… Эрик обменялся с Тигарденом коротким понимающим взглядом. А тем временем инструмент Эрика без посторонней помощи продолжал свою работу.
      Психосоматическое заболевание старого ипохондрика сохранило жизни громадного количества людей и это заставило Эрика переосмыслить значение медицины, последствия “лечения” в данных условиях. Ему казалось, когда он сидел и прислушивался к жужжанию своего прибора, что он начинает понимать ситуацию и то, что от него на самом деле требовалось, когда Секретарь ООН лежал головой на этом столе, ничего не видя и не слыша и находясь там, где проблемы переговоров с Френекси просто не существовало.
      Чуть позже Джино Молинари сидел, опираясь на подложенные под спину подушки, в своей охраняемой спальне и расслабленно созерцал номер “Нью-Йорк тайме”, предоставленный в его распоряжение.
      – Ничего, что я читаю, доктор? – слабо проворковал он.
      – Ничего, – ответил Эрик, Операция прошла успешно; повышенное кровяное давление пришло в норму, которую можно ожидать от пациента в таком возрасте.
      – Посмотрите, какой шум подняли эти газетенки. – Молинари передал первую страницу Эрику.
      СОВЕЩАНИЕ НЕОЖИДАННО ПРЕРВАНО ИЗ-ЗА БОЛЕЗНИ СЕКРЕТАРЯ, ДЕЛЕГАЦИЯ ЛИЛИСТАР ВО ГЛАВЕ С ФРЕНЕКСИ ОСТАЛАСЬ В ОДИНОЧЕСТВЕ.
      – Как они разнюхивают подобные сведения? – брюзгливо пожаловался Молинари. – Это представляет меня в дурном свете, как будто я ухожу в кусты в самый ответственный момент. – Он взглянул на Эрика. – Мне следовало дать отпор требованиям Френекси. – Он устало прикрыл глаза, – Я знал, что они потребуют. Уже на прошлой неделе.
      – Не вините себя.
      Насколько понятен для Молинари был побудительный механизм его болезни? Очевидно, ни в малейшей степени; Молинари не только не улавливал смысла своей болезни, но даже тяготился ей. Все происходило на уровне подсознания.
      “Сколько это может продолжаться? – удивлялся Эрик, – При таком мощном противоречии между сознанием и подсознанием… возможно разовьется та-кая болезнь, от которой Секретарю не избавиться; она будет не просто смертельной – это будет конец”.
      Дверь в комнату отворилась – на пороге стояла Мэри Райнеке.
      Взяв ее за руку, Эрик вывел ее обратно в холл и закрыл за собой дверь.
      – Разве мне нельзя его видеть? – возмущенно спросила она.
      – Минуту. – Он изучал ее и никак не мог понять, насколько она ориентируется в ситуации. – Я хочу у вас кое-что спросить. Проводилось ли когда-нибудь психиатрическое обследование или лечение Молинари? – В карте об этом не было ни малейшего упоминания, но у него было предчувствие.
      – С чего бы это? – Мэри поиграла замком молнии у себя на юбке. – Он не сумасшедший. Это было конечно верно, Эрик кивнул.
      – Но его физическое…
      – Джино не везет. Поэтому он всегда подхватывает какую-нибудь заразу. Никакой психиатр не избавит от невезения. – Мэри неохотно добавки: -. Да, он консультировался как-то у психиатра, в прошлом году. Но это страшный секрет; если об этом пронюхают газеты…
      – Назовите мне имя психиатра.
      – Еще чего, – Ее черные глаза блеснула злорадным торжеством; она смотрела на него не мигая. – Я не скажу даже доктору Тигардену, а он мне симпатичен.
      – Наблюдая проявления болезни Джино, я почувствовал, что…
      – Психиатр, – прервала его Мэри, – умер, Его убил Джино.
      Эрик уставился на нее.
      – Отгадайте, почему? – она улыбнулась. В ее улыбке была шальная злоба, свойственная девочкам-подросткам; бесцельная и прелестная жестокость, которая на мгновение вернула его обратно в детство, К страданиям, которые причиняли ему такие девочки когда-то, – Из-за того, что сказал этот психиатр, Я не знаю, что это было, но, по-моему, он напал на верный след…, так же, как и вы. Ну что, вы действительно хотите быть таким умным?
      – Вы напомнили мне, – сказал Эрик, – министра Френекси.
      Она рванулась от него к двери.
      – Я хочу войти… До свидания.
      – Вы знаете, что Джино умер сегодня во время переговоров?
      – Да, ему это было необходимо. Конечно не насовсем; настолько, чтобы не повредить клетки мозга. И конечно же вы и Тигарден его заморозили – об этом я тоже знаю. Почему я напоминаю вам Френекси, этого,… – Она снова подошла к нему, изучающе осматривая. – Я абсолютно на него непохожа.
      Вы просто стараетесь меня обидеть из-за того, что я им сказала.
      – Что, по-вашему, я хотел, чтобы вы сказали?
      – О желании Джино покончить жизнь самоубийством В ее голосе не было и тени сомнения. – Об этом знают все. Поэтому его родственники и пристроили меня сюда, чтобы быть уверенными, что каждую ночь кто-то лежит с ним в постели, уютно свернувшись калачиком, и наблюдает, как он меряет шалми комнату, когда не может уснуть. И при этом я всегда могу его образумить, восстановить, знаете ли, его веру в жизнь в четыре часа утра. Это тяжело, ноя это делаю. – Она улыбнулась. – Понимаете? А у вас есть кто-нибудь, кто делает это для вас, доктор? Когда вы просыпаетесь в четыре утра? Он покачал головой.
      – Плохо. Вам это необходимо. Жаль, что я не смогу сделать этого для вас, но на двоих меня не хватит. Желаю удачи – может быть когда-нибудь вы найдете кого-нибудь, похожего на меня, – Она открыла дверь и скрылась из глаз. Он остался стоять в коридоре с ощущением опустошенности и полного одиночества.
      “Интересно, что стало с медицинской картой этого психиатра? – подумал он машинально, возвращаясь к своей работе. – Без всякого сомнения она тоже была уничтожена Джино, чтобы не попала в руки лилистарцев.
      Это верно, – подумал он. – Именно в четыре утра становится особенно тяжело. Но такой, как ты, больше нет. Такие дела”.
      – Доктор Свитсснт?
      Он поднял взгляд. Рядом с ним стоял сотрудник Секретной службы.
      – Доктор, там снаружи женщина… говорит, что она ваша жена. Она хочет, чтобы ее пропустили в здание.
      – Этого не может быть, – со страхом сказал Эрик.
      – Не пройдете ли вы со мной, чтобы посмотреть. Может быть она действительно ваша жена?
      Машинально он двинулся за охранником.
      – Скажите ей, чтобы она уходила, -“Нет, – подумал он, – это не годится. Нельзя решать проблемы так по-детски”. Я уверен, что это Кэти, – сказал он. – Но все равно проводите меня. Боже мой, какое невезение! Вы переживали когда-либо что нибудь подобное? – спросил он охранника. – Чувствовали вы себя неспособным жить с чедловеком, с которым обязаны жить?
      – Ерунда, – бесстрастно ответил охранник, продолжая идти вперед.

      Его жена стояла в углу вестибюля, который представлял собой место свиданий посторонних с сотрудниками Белого дома, и читала газету “Нью-Йорк тайме”. На ней было темное пальто и громадное количество косметики. Несмотря на это, лицо ее казалось бледным, а в глубине больших глаз затаилась боль.
      Когда он вошел, Кэти подняла голову и сказала:
      – Я как раз читаю про тебя, пишут, что ты оперировал Молинари и спас ему жизнь. Поздравляю. – Она улыбнулась ему, но улыбка получилась жалкой, – Отведи меня куда-нибудь, где можно выпить чашечку кофе, я должна тебе многое рассказать.
      – Нам с тобой не о чем говорить, – он, безуспешно старался придать голосу уверенность.
      – Я о многом передумала с тех пор, как ты уехал.
      – Я тоже. И пришел к выводу, что мы поступили абсолютно правильно.
      – Странно, но я пришла к совершенно противоположному.
      – Я вижу. Поскольку ты здесь. Послушай, по закону я не обязан с тобой жить. Все, что от меня требуется…
      – Лучше послушай, что я хочу тебе сказать, – спокойно возразила Кэти. – С твоей стороны неэтично взять и уйти, это слишком просто.
      Он вздохнул. Очень удобная философия, но тем не менее он снова оказался в ловушке.
      – Хорошо, – согласился он, – я не могу этого сделать так же, как не могу отрицать, что ты моя жена. Так что пойдем выпьем кофе. – Он чувствовал себя обреченным и безразличным. Возможно, так проявляется остаточная форма его стремления к самоуничтожению. Как бы то ни было, он сдался; взяв Кэти под руку, он повел ее по коридору, мимо охранников, к ближайшему кафетерию. – Ты неважно выглядишь, – сказал он. – Плохой цвет лица. И ты слишком напряжена.
      – Мне было очень плохо, – призналась она, – с тех пор как ты уехал. Похоже, ты мне действительно нужен.
      – Симбиоз, – сказал он. – Опасный.
      – Это не так!
      – Конечно так. Нет, я не хочу, чтобы все снова было, как раньше. – Он был настроен, по крайней мере в этот момент, очень решительно; он был готов покончить со всем этим раз и навсегда. Поглядев на нее, он сказал; – Кэти, ты на самом деле выглядишь очень больной.
      – Это потому, что ты постоянно крутишься рядом с Молом, ты просто привык, что вокруг тебя все Но она стала даже как будто меньше ростом. Что-то исчезло, как будто она высохла. Или даже постарела, но почти незаметно.
      Неужели их разлука могла так повлиять не нее? Он очень в этом сомневался. Его жена со времени их последней встречи стала выглядеть слабой и больной, и это ему не нравилось, несмотря на свою неприязнь, он не мог не испытывать озабоченности.
      – Тебе следует сходить к врачу, – сказал он, – Пройти полное обследование.
      – Боже, – сказала Кэти, – я в полном порядке. Я хочу сказать, что все это пройдет, если мы уладим это недоразумение и…
      – Разрыв, – сказал Эрик, – это не недоразумение. Это полный отказ от старого. – Он получил две чашки, наполнил их и заплатил кассиру-роботу.
      Когда они уселись за столом, Кэти закурила сигарету и сказала:
      – Хорошо, предположим, я на это соглашусь, я же пропаду без тебя, тебе это безразлично?
      – Нет, не безразлично, но это не значит…
      – Ты позволишь мне погибнуть.
      – У меня на попечении есть больной человек, забота о котором занимает все мое время и внимание. Я не могу лечить вас обоих. “Особенно, – подумал он, – если мне этого совсем не хочется.”
      – Но все, что от тебя требуется, это… – она вздохнула и хмуро сделала глоток, ее рука, заметил он, дрожала, почти как при болезни Паркинсона. – Просто взять меня обратно. И со мной будет все в порядке.
      – Нет, – ответил он. – Я не могу этому поверить. Ты выглядишь более боьной, чем хочешь казаться.
      Должна быть какая-то другая причина. “Я не случайный человек в медицине, – подумал Эрик. – Я в силах отличить симптомы серьезного заболевания от простой подавленности”. Но поставить точный диагноз ему не удавалось. – Я думаю, ты знаешь, что тебя беспокоит, – сказал он напрямик. – Тебе следовало бы быть более искренней. Это заставляет меня быть еще более подозрительным; ты не говоришь мне всего, что следует сказать, ты показываешь, что ты не честна и не заслуживаешь доверия. Хорошенькая основа для…
      – Хорошо, – она пристально на него посмотрела, – я больна, я это признаю. Но это мое личное дело, тебе не о чем беспокоиться.
      – Я бы сказал, что у тебя неврологическое заболевание. Она вздрогнула, краска сбежала с ее лица.
      – Кажется, – внезапно произнес он, – я сделаю сейчас нечто слишком отчаянное и неожиданное, но это сделаю и посмотрю, что из этого выйдет, Я собираюсь отдать тебя под арест.
      – Но почему? – она смотрела на него в панике, не в силах выговорить больше ни слова, подняла руки, как бы защищаясь, но тут же бессильно их опустила.
      Эрик поднялся с места и подошел к служащей кафетерия.
      – Мисс, пригласите пожалуйста к моему столику сотрудника Секретной службы. – Он указал на свой стол.
      – Хорошо, сэр, – ответила женщина сощурившись, но сохраняя спокойствие. Она повернулась к уборщику посуды, который без дальнейших разговоров бросился на кухню.
      Эрик возвратился на свое место напротив Кэти. Он снова принялся за свой кофе, пытаясь сохранять спокойствие и в то же время подготовиться к предстоящей сцене.
      – Я полагаю, – сказал он, – что это пойдет тебе только на пользу. Конечно, я не уверен в этом и конца, но думаю так. Ты и сама так думаешь.
      Бледная и вся сжавшаяся от испуга, Кзтн умоляла:
      – Я уеду, Эрик, я вернусь обратно в Сан-Диего – хорошо?
      Нет, – ответил Эрик. – Ты сама виновата. После твоего приезда это стало уже моим делом. Придется отвечать за последствия. – Он чувствовал себя уверенным и спокойным; это была достаточно неприятная ситуация, но он ощущал смутную угрозу чего-то гораздо более худшего.
      – Кэти хрипло проговорила:
      – Хорошо, Эрик. Я скажу тебе, в чем дело. Я стала наркоманкой благодаря Джи-Джи 180. Это наркотик, о котором я тебе говорила, наркотик, который попробовали мы все, включая Марма Хастингса. Теперь ты все знаешь. Мне нечего больше добавить. И я принимала его еще один раз. Притом, чтобы стать наркоманом, достаточно одного раза. Ты сам понимаешь, все-таки ты врач.
      – Кто еще об этом знает?
      – Джонас Акерман.
      – Ты получила его через корпорацию ТМК? Через дочернюю?
      – Д-да. – Она избегала смотреть ему в глаза. Помедлив, она добавила: – Поэтому Джонас и знает; ведь это он достал его для меня – только никому этого не говори, прошу тебя.
      – Не скажу. – Способность соображать наконец вернулась к нему. “Не тот ли это наркотик, о котором вскользь упоминал Дон Фестенбург?” Название Джи-Дки 180 всколыхнуло дремлющие в глубине памяти воспоминания. Он изо всех сил пытался вспомнить, – Ты сделала громадную ошибку, – произнес он, – если судить о том” что я могу вспомнить из разговоров об этом фродадрине, как его еще называют. Да, продукция Хазельтина. У стола появился сотрудник Секретной службы.
      – Я слушаю вас, доктор?
      – Я просто хотел сообщить вам, что эта женщина действительно моя жена. Я хотел бы, чтобы ей разрешили остаться со мной.
      – Хороню, доктор, мы проделаем необходимые формальности, уверен, что все будет в порядке. – Агент Секретной службы кивнул и удалился.
      – Спасибо, – после паузы произнесла Кэти.
      – Пристрастие к такому токсичному наркотику – очень серьезная болезнь, – сказал Эрик, – В наше время даже более опасная, чем рак или обширный инфаркт. Очевидно, скрыть это не удастся. Скорее всего, тебе придется лечь в клинику, ты, вероятно, догадываешься об этом. Я свяжусь с Хазельтином, разузнаю все, что им известно…, но ты должна понимать, это может оказаться безнадежным.
      – Да, – она судорожно кивнула.
      – И все-таки ты хорошо держишься. – Эрик взял ее за руку; она была сухой и холодной. Безжизненной. Он отпустил ее. – Меня всегда восхищало в тебе одно свойство – ты не труслива. Конечно, с другой стороны, это основное, что довело тебя до такого состояния, у тебя оказалось достаточно смелости, что-бы попробовать новое средство. Что ж, теперь мы снова вместе, “Быстро же приклеила нас друг к другу эта, скорее всего, смертельная привычка к наркотику, – подумал он с мрачным отчаянием. – Хороша причина для восстановления брака”.
      – Ты тоже молодчина, – сказала Кэти.
      – У тебя-есть еще наркотик? Она заколебалась:
      – Н-нет.
      – Ты лжешь.
      – Я его не отдам. Пусть даже мне придется снова уехать и остаться одной, – Ее страх мгновенно заставил ее перейти в глухую защиту: – Ты же должен понимать, что я неспособна отказаться от этого наркотика – это и значит быть наркоманом! Я не хочу его принимать снова, я просто должна это делать. – Ее передернуло, – Он заставляет меня желать смерти. Как я дошла до такого?
      – На что это похоже? Насколько я понимаю, это как-то связано со временем.
      – Да, ты как бы теряешь привязку ко времени и свободно скользишь туда и обратно. Что бы я хотела, так это оказаться на службе у кого-нибудь, кто может использовать эту мою способность. Может бить, я могла бы быть полезной Молинари? Эрик, может быть, я смогла бы вытащить нас из этой войны; предупредить Молинари перед тем, как он подпишет Договор о Мире. – В ее глазах блеснула надежда, – Разве не стоит попробовать?
      – Возможно и так. – Он вспомнил замечание, сделанное в этой связи Фестенбургом; возможно, Молинари уже использует Джи-Джи 180. Но совершенно ясно, что Мол еще не пытался – или не смог – найти путь к преддоговорному периоду. Вероятно, наркотик воздействует на каждого человека по-разному. По крайней мере, большинство галлюкогенных наркотиков обладают такой избирательностью.
      – Могу я выйти на Молинари с твоей помощью? -
      спросила Кэти.
      – Я… думаю, да, – Неясное предчувствие заставило его насторожиться. – Это потребует времени. Сейчас он оправляется после операции на почке, как тебе, видимо, известно.
      Она с болью покачала головой.
      – Боже, если бы ты знал, как ужасно я себя чувствую. Мне кажется, что я никогда уже не поправлюсь. Понимаешь, у меня чувство, что должно произойти что-то ужасное. Дай мне побольше транквилизаторов, мне, возможно, станет полегче. – Она протянула руку, опять он обратил внимание на то, как сильно она дрожит. Ему показалось даже, что дрожь еще усилилась.
      – Я помещу тебя в наш изолятор, – решил он, вставая из-за стола. – На первое время. Пока я не придумаю, что делать дальше, Я предпочел бы не давать тебе пока никаких лекарств, это может активизировать действие наркотика. С этими новыми препаратами никогда…
      Кэти прервала его:
      – Знаешь, что я сделала, пока ты ходил за сотрудниками Секретной службы? Я бросила капсулу с Джи-Джи 180 тебе в чашку. Не смейся, я вполне серьезно. И ты ее выпил. Так что теперь мы оба наркоманы. Действие наркотика должно вот-вот начаться; тебе лучше уйти из кафетерия и добраться до дома. – Ее голос был совершенно бесцветным и безучастным – Я сделала это, потому что думала, что ты собираешься отдать меня под арест; ты сам так сказал, и я тебе поверила. Так что ты сам в этом виноват. Извини… Мне жаль, что так получилось, но теперь у тебя, по крайней мере, появились веские причины всерьез заняться моим лечением. Тебе необходимо найти выход. Я не могу позволить себе зависеть от твоей прихоти; между нами было слишком много всякого, не правда ли? Ему удалось выговорить:
      – Я слышал, что наркоманы любят подлавливать новые жертвы.
      – Ты прощаешь меня? – спросила Кэти и тоже встала.
      – Нет, – ответил он. Он был растерян и взбешев, “Я не только не прощаю тебя, – подумал Эрик, – но я сделаю все возможное, чтобы ты не вылечилась единственно, что для меня сейчас важно, это избавиться от тебя. – Его переполняло чувство абсолютной и всепоглощающей ненависти к ней, – Да, именно это она и должна была сделать; в этом была она вся, Именно поэтому он так стремился уйти от нее”.
      – Теперь нам придется выкручиваться вместе, – сказала Кэти.
      Спокойно и твердо, как только возможно, он направился к выходу из кафетерия, шаг за шагом, мимо столиков и сидящих за ними людей. От нее.
      …Он почти сделал это. Он почти…
      Все вернулось на свои места. Но все изменилось, Стало другим.
      Рядом с ним на стуле сидел Дон Фестенбург. Он произнес:
      – Вам повезло. Но лучше я вам все объясню. Посмотрите сюда. На календарь. Вы перескочили почти на год вперед. – Эрик смотрел на календарь, но смысл увиденного не доходил до его сознания. Перед ним была витиеватая надпись: Сегодня 17 июня 2056 года. – Вы один из немногих счастливчиков, на которых наркотик действует таким образом. Большинство оказывается в прошлом и вязнет в попытках построения альтернативных миров, представляя себя почти Богом, пока в конце концов необратимые изменения в нервной системе не лишают их способности к разумной деятельности.
      Эрик отчаянно пытался сказать что-нибудь подходящее к случаю. Но не мог ничего придумать.
      – Расслабьтесь, – произнес Фестенбург, видя его тщетные усилия. – Я сам скажу все, что нужно; вы здесь еще на несколько минут, так что предоставьте это мне. Год назад, когда в кафетерии вас угостили порцией Дясв-Джи 180 мне посчастливилось присутствовать при этом событии и последующей суматохе; ваша жена впала в истерику, а вы – пропали. Она была задержана Секретной службой и во всем призналась.
      – Ох, – стены комнаты пошатнулись, когда он машинально кивнул головой.
      – Ну что? Вам лучше? Сейчас Кэти проходит курс лечения, но в это не стоит сейчас вдаваться.
      – А что с…
      – Ну да, ваша проблема. Ваша наркомания. Тогда, год назад, способа лечения не существовало. Но теперь – вы наверное рады будете это услышать – он найден. Это произошло всего пару месяцев назад, к я давно жду вашего появления. О Джи-Джи 180 мы знаем теперь так много, что я смог рассчитать время вашего появления здесь с точностью до минуты. – Фестенбург залез в карман своего пиджака и извлек из него маленькую стеклянную бутылочку. – Это антидот, производимый дочерней фирмой корпорации ТМК, Как он вам нравится? Двадцати миллиграммов этого вещества достаточно, чтобы избавить вас от наркомании даже после возвращения в то время. – Он улыбнулся, при этом его желтоватое лицо неестественно сморщилось, – Однако… Возникают некоторые проблемы.
      – Эрик спросил:
      – Как идут дела на войне? Фестенбург осуждающе возразил:
      – Что вам до этого? Боже мой, Свитсент, вся ваша жизнь зависит от содержимого этой бутылочки-, вы просто не представляете себе, что такое этот наркотик.
      – Молинари еще жив? Фестенбург покачал головой.
      – У него всего несколько минут, и он тратит их на то, чтобы узнать о состоянии здоровья Молинари! Послушайте. – Он наклонился к Эрику, его губы при этом вытянулись в трубку, лицо надулось от возбуждения. – Я хочу заключить с вами сделку, доктор. Я прошу в обмен на эти таблетки на удивление мало. Я прошу вас принять мое предложение; в следующий раз, когда вы примете наркотик, – селя вы не вылечитесь – вы окажетесь в будущем, которое придет через десять лет, и это будет слишком поздно, слишком далеко.
      – Слишком поздно для вас, но не для меня. Лекарство еще будет существовать, – сказал Эрик.
      – Вы даже не хотите спросить, что я прошу взамен?
      – Нет.
      – Почему?
      Эрик пожал плечами.
      – Я чувствую себя неуютно; на меня оказывают давление, и мне это не нравится; я попытаюсь без вас воспользоваться возможностями, которые предоставляет мне этот наркотик. – Для него было достаточно знать, что лекарство все-таки существует, Это знание рассеяло его тревогу и дало свободу действовать так, как ему хочется. – Очевидно, самое лучшее – это использовать наркотик настолько часто, как это физиологически возможно, два или три раза, каждый раз проникая все дальше и дальше в будущее, а когда его разрушительное воздействие станет слишком велико…
      – Даже один прием, – сквозь зубы процедил Фе-стенбург, – вызывает необратимые изменении в человеческом мозгу. Проклятый идиот, ты уже принял слишком много. Ты видел свою жену, ты хочешь стать таким же?
      После долгого раздумья, Эрик ответил: – За то, что я получу взамен, да. Когда я приму наркотик второй раз, я буду знать, чем кончилась война, и если конец неблагоприятен для нас, я, вероятно, буду в состоянии посоветовать Молинари, как этого избежать. Что значит мое здоровье по сравнению с этим? – Он замолчал, для него все было кристально ясно. Обсуждать было нечего, он просто сидел и ждал, когда кончится действие наркотика. Он ждал возвращения в свое время.
      Открыв стеклянный сосуд, Фестенбург высыпал белые таблетки, стряхнул их на пол и раздавил в порошок своим каблуком.
      – Вам не приходило в голову, – спросил Фестенбург, – что за следующие десять лет Земля может быть настолько опустошена, что ТМК будет не в состоянии продолжать выпуск этого антидота?
      Это было правдой, но как ни был он потрясен этой мыслью, ему удалось этого не показать.
      – Посмотрим, – проворчал он.
      – Честно говоря, я не знаю, что произойдет в будущем. Но у меня есть знание прошлого, – вашего будущего за этот прошедший год, – Он вытащил газету и развернул ее на столе перед Эриком, – Шесть месяцев спустя после случая в кафетерии. Вас это должно заинтересовать.
      Эрик пробежал глазами передовицу и ее заголовок.
      СВИТСЕНТ, ГЛАВНОЕ ДЕЙСТВУЮЩЕЕ ЛИЦО В ЗАГОВОРЕ ВРАЧЕЙ
      ПРОТИВ ИСПОЛНЯЮЩЕГО ОБЯЗАННОСТИ СЕКРЕТАРЯ ООН
      ДОНАЛЬДА ФЕСТЕНБУРГА, ЗАДЕРЖАН СЕКРЕТНОЙ СЛУЖБОЙ
      Фестенбург резко выхватил газету, скомкал ее бросил позади себя.
      – Я не говорю вам, что стало с Молинари – узнавайте это сами, раз вы не заинтересованы в заключении разумного соглашения.
      После паузы Эрик сказал:
      – У вас был целый год, чтобы изготовить фальшивый экземпляр “Тайме”, Я припоминаю, что такие штуки уже проделывались когда-то в истории, Иосиф Сталин проделал это с Лениным в его последний год жизни. Напечатал поддельный экземпляр “Правды” и показал его Ленину, который…
      – Моя форма, – и бешенстве выкрикнул Фестенбург с трясущимся, красным от гнева и как бы готовым взорваться лицом. – Посмотрите на мои погоны.
      – А почему, собственно, они тоже не могут быть поддельными? Я не говорю, что это так или что газета фальшивая. – В его положении он конечно не мог знать наверняка. – Я просто говорю, что это возможно и этого достаточно, чтобы воздержаться от принятия окончательного решения.
      Неимоверным усилием Фестенбург немного овладел собой.
      – Отлично, вы предпочитаете не рисковать. Все происшедшее слегка вас дезориентировало – я это понимаю. Но, доктор, будьте хоть на минуту реалистом; вы видели газету, вы знаете, что каким-то способом, каким – я не буду уточнять, я заменил Молинари на его посту. И еще – через шесть месяцев после того времени, в котором вы пойманы с поличным как заговорщик против меня. И…
      – Исполняющего обязанности Секретаря ООН, – дополнил Эрик.
      – Что? -. – уставился на него Фестенбург.
      – Эта ситуация, к которой применим термин “рго tеmроrе”. Это переходная стадия. Я никогда не был – и не мог быть – пойман с поличным. Газета просто пересказывает версию обвинения; еще не было суда, не было приговора. Я вполне могу еще быть оправдан, факты могли быть подстроены, сфабрикованы вами. Вспомним Сталина в последний год его жизни, так называемый…
      – Не читайте мне лекций о том, что я и без вас знаю, Я понимаю, о чем вы говорите; я знаю, как Сталин одурачил умирающего Ленина. И я знаю о заговоре врачей, состряпанном Сталиным во время его последней болезни. Хорошо, – голос Фестенбурга был ровен, – я признаю это. Газета, которую я вам только что показал… Она фальшивая. Эрик улыбнулся.
      – И я не являюсь исполняющим обязанности Генерального секретаря ООН, – продолжал Фестенбург, – но что касается того, что произошло на самом деле, – предоставляю вам предположить самому. Узнать вы не успеете; несколько мгновений спустя вы окажетесь в своем времени, так и не узнав ничего, абсолютно ничего, о будущем мире – тогда как заключив со мной маленькую сделку, вы знали бы все. – Он сердито посмотрел на Эрика.
      – Я полагаю, – сказал Эрик, – что я идиот.
      – Более того – упрямый идиот. Вы могли бы вернуться обладателем просто невероятного оружия – конечно в фигуральном смысле – для спасения самого себя и своей жены, Молинари. А вместо этого вы весь год будете расплачиваться за собственную неосмотрительность… если, конечно, протянете так долго. Увидим.
      Первый раз за весь разговор Эрика захлестнуло сомнение. Не совершает ли он ошибку? Он даже не выслушал, что от него хотят. Антидота больше нет, слишком поздно. Разговоры останутся только разговорами.
      Встав с места, Эрик торопливо взглянул в окно на город Чиенну.
      Город лежал в руинах…
      Стоя у окна и не отрывая взгляда от происходящего снаружи, он ощутил, что реальность, вещественность открывшейся перед ним картины начинает ускользать, и он цеплялся за нее, пытаясь замедлить это угасание.
      – Желаю удачи, доктор, – глухо сказал Фестенбург, а затем и он превратился в почти неразличимую дымку на фоне распавшихся на части остатков стола, комнаты, предметов, которые только что были абсолютно непоколебимыми.
      Эрик покачнулся – и попытался выправиться. Потеряв равновесие, он испытал тошнотворное ощущение полной невесомости… затем, ощущая пульсирующую боль в голове, осмотрелся и увидел вокруг столы кафетерия.
      Вокруг него сгрудились люди, озабоченные и недоумевающие, боящиеся к нему прикоснуться – просто зрители.
      – Благодарю за помощь, – проскрежетал он и неловко поднялся на ноги.
      Зрители виновато разошлись по своим столам, оставив его в одиночестве. Все – кроме Кэти.
      – Ты отсутствовал около трех минут, – сказала она.
      Эрик не сказал ничего. У него не было ни малейшего желания с ней разговаривать, находиться рядом. Он чувствовал тошноту, его ноги подгибались, голова раскалывалась, и он подумал: “Совсем как при отравлении угарным газом. Как описано в старых учебниках. Как будто надышался самой смертью”.
      – Можно тебе помочь? – спросила Кэти. – Я помню, что я чувствовала в первый раз.
      – Сейчас я отведу тебя в изолятор, – сказал Эрик, – он схватил ее за руку, ее сумочка при этом качнулась к нему. – Твои запасы конечно у тебя в тебя, – сказал он и вырвал ее из рук Кэти, Через мгновение он уже держал в руке две продолговатые капсулы. Эрик опустил их в карман и вернул сумку.
      – Благодарю, – сказала она с тяжеловесной иронией.
      – Я тебя тоже, дорогая. Мы просто обожаем друг друга. В этой новой фазе нашего супружества. – Он повел ее к выходу; она покорно следовала за ним.
      “Хорошо, что я не заключил сделку с Фсстенбургом, – подумал Эрик, – Но Фестенбург не оставит меня в покое, это не конец”. Правда, он обладал перед Фестенбургом одним преимуществом, которого не было у желтолицего писателя речей – он знал о разговоре, состоявшемся год спустя.
      Из этой встречи Эрик узнал о политических амбициях Фестенбурга. Что он попытается сплести заговор и попытается купить себе поддержку. Форма Секретаря ООН оказалась подделкой, но притязания Фестенбурга были подлинными. Но было вполне вероятно, что Фестенбург еще не вступил в эту фазу своей карьеры.
      В данный период времени Фестенбург не мог застигнуть Эрика Свитсента врасплох, потому что через год, без ведома своего теперешнего я, он раскрыл свои карты, И делая это, он не осознал смысла содеянного.
      Это было крупным политическим просчетом, причем неисправимым. Особенно принимая во внимание тот факт, что на сцене присутствовали и другие стратеги, обладающие громадными способностями.
      Одним из них был Джино Молинари.
      Устроив свою жену в изолятор при Белом доме, Эрик позвонил по видеотелефону Джонасу Акерману.
      – Значит ты знаешь о Кэти, – сказал Джонас Он совсем не выглядел счастливым.
      – Я не собираюсь спрашивать тебя, зачем ты это сделал, – сказал Эрик. – Я звоню, чтобы…
      – Сделал что? – лицо Джонаса исказилось. – Она сказала тебе, что это я втянул ее в это дело, верно? Это ложь, Эрик. Зачем бы я это сделал? Подумай сам.
      – Не будем обсуждать это сейчас. Меня интересует, прежде всего,. знает ли Вирджил что-нибудь о Джи-Джи 180.
      – Да, но не больше, чем я. Мы не…
      – Дай мне поговорить с Вирджилом.
      Неохотно Джонас Акерман переключил разговор на кабинет Вирджила. Через мгновение Эрик оказался перед лицом старика, с простодушной развязностью смотрящего на него в упор.
      – Эрик, я читал в газетах – ты уже успел один раз спасти его жизнь. Я знал, что ты справишься. Если ты будешь проделывать это каждый день… – Вирджил с восторгом хихикнул.
      – Кэти стала наркоманкой от употребления Джи Джи 180. Мне нужна помощь; мне необходимо вытащить ее.
      – Приятное выражение сошло с лица Вирджила, – Это ужасно. Но что я могу сделать, Эрик? Я конечно, был бы рад помочь. Мы все здесь любим Кэти. Ты врач, Эрик; тебе следует знать, что можно сделать.
      – Скажите мне, с кем можно связаться у Хазельтина. Где делают Джи-Джи 180? – прервал Эрик его бормотание.
      – Ах, да. “Хазельтин Корпорейшн”, Детройт. Давай посмотрим… с кем тебе поговорить. Возможно, с самим Бертом Хазельтином. Минуту, Джонас у меня в кабинете. Он что-то хочет сказать.
      На экране появилось изображение Джонаса.
      – Я не успел тебе сказать, Эрик. Как только я узнал, в каком положении оказалась Кэти, я сразу связался с “Хазельтин Корпорейшн”. Они уже послали своего человека. Он на пути в Чиенну; я рассчитал, что Кэти объявится там, когда она, исчезла. Держи Вирджила и меня в курсе. Удачи тебе. – Он исчез, заметно приободренный тем, что смог внести свой вклад.
      Поблагодарив Вирджила, Эрик повесил трубку. Он встал и тотчас отправился в приемную Белого дома посмотреть, не появился ли еще представитель “Хазельтин Корпорейшн”.
      – О, да, доктор Свитсент, – сказала девушка, сверившись с записями в своем блокноте. – Два человека только что прибыли; вас даже вызывали по селекторной связи из кафетерия. – Она прочитала фамилии. – Мистер Берт Хазельтин и женщина, мисс Бахис… Я пытаюсь разобрать ее почерк, да, кажется так. Их послали наверх, в вашу квартиру. Когда он добрался до квартиры, то обнаружил, что входная дверь приоткрыта; в его маленькой гостиной сидели двое незнакомцев, хорошо одетый господин среднего возраста в длинном пальто и блондинка, далеко за тридцать; она носила очки, которые вали ей солидный и компетентный вид.
      – Мистер Хазельтин? – спросил Эрик, входя в комнату и протягивая руку. Оба гостя встали.
      – Здравствуйте, доктор Свитсент. – Хазелтин пожал протянутую ему руку. – Это Хильда Бахис; она представляет отдел контроля за распространением наркотиков при ООН. Их пришлось проинформировать о происшедшем с вашей женой доктор, в соответствии с законом. Однако…
      Мисс Бахис решительно произнесла:
      – Мы вовсе не заинтересованы в аресте или наказании вашей жены, доктор; мы хотим ей помочь так же, как и вы. Мы уже договорились встретиться и с ней, но подумали, что лучше сначала поговори с вами, а затем спуститься к ней.
      – Насколько велики запасы наркотика, которые ваша жена имеет при себе? – произнес мистер Хазельтин.
      – У нее ничего нет, – сказал Эрик.
      – Тогда позвольте мне вам объяснить, – сказал Хазельтин, – разницу между привыканием и наркоманией. При наркомании…
      – Я врач, – напомнил ему Эрик. – Вам ни к чему рассказывать все это мне. – Он уселся, все еще ощущая последствия своего знакомства с наркотиком; голова продолжала болеть, и было больно дышать. ]
      – Тогда вы понимаете, что наркотик включился в ее обмен веществ и теперь организм требует под. держания этого состояния. Если лишить ее наркоти-ка, она умрет в течение… – Хазельтин подсчитывая про себя, – Какую дозу она приняла?
      – Две или три капсулы.
      – В отсутствие наркотика смерть, вероятно, наступит в течение двадцати четырех часов.
      А с ним?
      Она проживет примерно четыре месяца. За это темя мы, возможно, получим противоядие; не думайте, что мы над этим не работаем. Мы пробовали даже трансплантацию искусственной печени…
      – Значит ей необходимо иметь этот наркотик, – скаазал Эрик и подумал о себе, о своем собственном положении. – Предположим, что она приняла наркотик только один раз. Значит ли,… Доктор, – прервал его Хазельтин, – неужели вы не понимаете? Джи-Джи 180 не предназначался для использования людьми – это орудие убийства. Он предназначен для превращения человека в наркомана после первого же употребления; он рассчитан на то, чтобы нанести возможно больший ущерб нервной системе и мозгу. Он не имеет ни вкуса, ни запаха; вы не сможете определить, когда его подложат вам в пищу или в воду. С самого начала мы столкнулись с проблемой, как уберечь наше собственное население от случайного использования этого наркотика; мы ждали, пока не будет изобретено противоядие, и только после этого намеревались применить его против нашего врага. Но… – он посмотрел Эрику в глаза, – ваша жена стала наркоманкой вовсе не в результате несчастного случая. Это было проделано умышленно. Мы знаем, кто дал ей наркотик. – Он взглянул на мисс Бахис.
      – Ваша жена не могла получить наркотик в ТМК, – сказала мисс Бахис, – потому что ни единого миллиграмма этого вещества не отправлялось “Хазельтин Корпорейшн” своей головной фирме.
      – Наши союзники… – произнес Берт Хазельтин. – Все дело в дополнительном протоколе к Договору о Мире; мы обязаны поставлять им образцы всех новых видов вооружения, производимых на Земле. ООН вынудила меня послать корабль с некоторым количеством Джи-Джи 180 на Лилистар. – По его лицу пробежала тень давнишней застарелой обиды.
      – Партия Джи-Джи 180, – продолжила Мисс Бахис, – была из соображений безопасности отправлена на Лилистар в пяти контейнерах пятью различми кораблями. Четыре из них достигли Лилиистар.Пятый – нет; риги уничтожили его с помощью автоматической мины. Начиная с этого времени, наша разведка, действующая на территории Имлерии, постоянно доносит до нас сведения, что агенты Лилистар переправляют наркотик на Землю для использования против наших же людей.
      – Эрик кивнул.
      – Великолепно, она получила наркотик не в ТМК. Но какое это имеет значение?
      – Это значит, – сказала мисс Бахис, – что ваша жена получила предложение от агентов разведки Лилистар и не может поэтому находиться здесь, в Чиенне; мы уже говорили с представителями Секретной службы. Ее необходимо перевести в Тиуану или в Сан-Диего. Другой возможности нет. Она конечно будет все отрицать, но совершенно очевидно, что она получила свой запас наркотиков в обмен на работу в качестве агента Лилистар. Возможно, поэтому она и последовала сюда за вами.
      – Но если, – сказал Эрик, – вы лишите ее возможности получать наркотик…
      – Это не входит в наши намерения, – сказал Хазельтин. – Как раз напротив; наиболее конструктивный метод прекратить ее связь с агентами Лилистар заключается в снабжении ее из наших запасов. Такова наша политика в подобных случаях… и ваша жена не первая; мы уже встречались с подобными случаями, и поверьте моему слову, мы знаем, что делать. Наш выбор ограничивается весьма скудным набором возможностей. Первая – она нуждается в наркотике только как в средстве поддержания жизни и уже одно это делает необходимым обеспечивать потребность в нем. Но существует и другая, и вам следует об этом знать. Космический корабль, который был послан к Лилистар, но подорвался на мине… у имеем основания подозревать, что риги имели возможность спасти остатки корабля. Они получили мизерное, но вполне реальное количество Джи-Джи 180, – Он остановился. – Они тоже работают над противоядием. В комнате наступило молчание.
      – У нас на Земле нет лекарства, – продолжал Хазельтин. – Лилистарцы, безусловно, даже не пытаются его разработать, что бы они не наобещали шей жене. Они просто примериваются, как лучше использовать имеющееся в их распоряжении количество наркотика против нас или наших врагов. Так обстоят дела. Но риги уже могли получить лекарство, было бы несправедливо и аморально утаивать это от вас. Я не предлагаю, чтобы вы вступили в контакт с нашим врагом; я не предлагаю ничего – я просто стараюсь быть с вами честным. За четыре месяца мы можем получить это противоядие, а можем и не получить; у нас нет возможности заглянуть в будущее.
      – Наркотик, – произнес Эрик, – может иногда предоставить эту возможность.
      – Хазельтин и мисс Бахис обменялись взглядами.
      – Верно, – сказал, кивнув Хазельтин. – Это особо секретная информация, о чем вы, конечно, знаете. Я полагаю, вы узнали это от вашей жены. Она двигается под воздействием наркотика именно в этом направлении? Это достаточно редкое исключение; возврат в прошлое, по видимому, является правилом. Эрик настороженно ответил:
      – Мы говорили об этом с Кэти.
      – Хорошо, – сказал Хазельтин, – это возможность, по крайней мере, теоретическая. Отправитъся в будущее, получить лекарство – возможно даже не само лекарство, а его формулу, запомнить ее и предоставить нашим химикам. И дело в шляпе. Кажется слишком простым, не правда ли? Действие наркотика включает в себя воспроизводство вещества, являющегося источником нового, неизвестного соединения, которое участвует в обмене веществ вместо Джи-Джи 180… Первое возражение, которое приходит голову, заключается в том, что противоядие в принципе невозможно, при этом путешествие в будущее совершенно бесполезно. Ведь до сих пор не найдено надежного средства даже от опиумной наркомании героин все еще остается запрещенным и очень опасным, почти как столетие назад. Но мне приходит s голову и более серьезное возражение. Лично я – а я руководил всеми стадиями испытаний Джи-Джи 180 – не могу избавиться от ощущения, что время в которое попадает человек под воздействием наркотика, просто галлюцинация. Я не верю, что это настоящее прошлое или настоящее будущее.
      – Тогда что же это?
      – То, к чему мы в “Хазельтин Корпорейшн” стремились с самого начала; мы утверждаем, что Джи-Джи 180 является галлюкогенным наркотиком и ничем больше. Просто то, насколько галлюцинация отчетлива, не может быть критерием; большинство галлюцинаций кажутся реальными вне зависимости и причины, их вызвавшей, будь то наркотик, шизофрения, травма головы или стимуляция определенны областей мозга. Вы, доктор, должны это знать; галлюцинирующий человек никогда не думает, что он видит, скажем, лимонное дерево – он его действительно видит. Для него это реальное ощущение, такое же реальное, как для нас присутствие в этой комнате, Ни один из тех, кто отправлялся в прошлое под воздействием Джи-Джи 180, не принес оттуда никакого вещественного свидетельства; никто из них не пропал или… Мисс Бахис прервала его:
      – Я с вами не согласна, мистер Хазельтин, Я беседовала со многими из тех, кто находился под воздействием Джи-Джи 180, и они рассказывали такие детали, которые, я совершенно убеждена, они не могли узнать иначе, как побывав в прошлом. Я не могу лето доказать, но я в этом уверена. Извините за то, что я вас перебила.
      – Дремлющие воспоминания, – раздраженно сказал Хазельтин, – или, Господи помилуй, прошлые жизни; возможно, существует переселение душ.
      – Если Джи-Джи 180 действительно дает реальную возможность путешествовать во времени, – сказал Эрик, – он не может быть хорошим оружием против ригов. Это может дать им больше, чем они потеряют. Поэтому вам просто необходимо верить, что это просто галлюцинации, мистер Хазельтин. Пока вы не расстались с планами продать свое оружие правительству.
      – Типичный пример аргумента “ad hominem”, – сказал Хазельтин – Нападай не на доводы, а на мотивы, вы меня удивили, доктор, – Он выглядел расстроенным. – Но, возможно, вы и правы. Как я могу знать? Я никогда не пробовал его, и мы перестали испытывать его сразу же, как только обнаружили его опасные свойства; нам разрешено экспериментировать только на животных. У нас есть еще те, кто первый испытывал наркотик да такие, как ваша жена, И… – он заколебался, затем пожал плечам и продолжил: – И конечно, мы давали его ригам в наших лагерях для военнопленный, иначе невозможно устатановить, какое действие он оказывает на них.
      – Как они реагировали на это? -
      – Примерно, как и наши люди. Наркомания, неврологические расстройства, галлюцинации – настолько сильные, что делают их безразличными к их реальному положехию. – Он добавил, обращаясь наполовину к сашому себе – Такие вещи проходится делать в военное время. А они говорят о нацистах.
      – Мы должны победить, мистер Хазелтин, – добавила мисс Бахис.
      – Конечно, – устало ответил Хазелтин, – вы совершенно правы, мисс Бахис, как бесконечно вы правы! – Он уставился в пол ничего не видящим взглядом.
      – Дайте мистеру Свитсенту запас наркотика – сказала мисс Бахис.
      Кивнув, Хазельтин залез в карман пиджака.
      – Вот он, – Он извлек плоскую металлическую коробочку. – Джи Джи 180. Официально мы не можем дать его вашей жене, мы не имеем права снабжать наркоманов. Так что берите, а что вы с ним будете делать – это ваше дело. В любом случае этого ей хватит на всю оставшуюся жизнь. – Он не смотрел Эрику в глаза, он не отводил взгляда от пола.
      Принимая коробочку, Эрик сказал:
      – Похоже, вы не очень рады изобретению своей компании.
      – Рад? – откликнулся Хазельтин. – Да, конечно, разве вы не видите? Вы знаете, как это ни странно, самое худшее было наблюдать за военнопленными порции наркотика. Они просто складывались, обмякали; для них не наступало облегчения. Они жили этим наркотиком, лишь только попробовав егo. Они радовались ему; галлюцинации были для них, как бы это выразиться? – развлечением… нет, не развлечением. Это захватывало их целиком. Я не дою, что это было, но они выглядели так, как будто заглядывали в бесконечность. Но это как раз то, что на медицинском языке называется…
      – Жизнь коротка, – сказал Эрик.
      – И подла, – добавил Хазельтин, как бы машинально, – Я не могу быть фаталистом, доктор. Может быть, вы удачливы или хитры, что-нибудь в этом роде.
      – Нет, – ответил Эрик. – Едва ли. Быть все время подавленным нежелательно; фатализм – это не талант, а затяжная болезнь. Как скоро после приема Джи-Джи 180 начинается ломка? Другими словами, необходимо…
      – Вы можете делать перерыв между приемом от двенадцати до двадцати четырех часов, – сказала мисс Бахис. Затем наступает коллапс механизма обмена веществ. Это – неприятно. Мягко говоря.
      Хазельтин хрипло произнес:
      – Неприятно – Боже милостивый, будьте реалистом, это невыносимо. Это смертельная агония, в буквальном смысле, И человек знает об этом. Чувствует, не будучи способным определить, что это такое. Немногие из нас переживали смертельную агонию.
      – Джино Молинари, – сказал Эрик. – Он переживал. Но он уникален. – Пряча металлическую коробку в карман, он думал: “Итак, у меня есть не более двадцати четырех часов до того момента, когда я буду вынужден принять вторую порцию наркотика. Но это может произойти и сегодня вечером.
      – Значит у ригов может быть противоядие. Не следует ли мне обратиться к ним для спасения своей жизни? Жизни Кэти? – Он не мог решить, “Возможно, – думал он, – я пойму это после первого знакомства с явлением ломки. А если не тоща то когда обнаружу первые признаки распада нервной системы”.
      Он до сих пор не переставал изумляться, как его жена, вот так просто, взяла и отравила его. Какую же ненависть она должна к нему испытывать! Какое презрение к жизни. Но разве он не чувствует то самое? Он вспомнил свою первую беседу с Джино Молинари; его чувства тогда проявились предельно ясно. Они не отличались от чувств Кэти. В этом было одно из последствий войны – жизнь отдельное человека потеряла ценность. Так что он может видеть во всем войну. Это было бы для него легче. Но он знал, что война здесь не причем.

      По пути в изолятор, где Эрик собирался передать Кэти ее ампулы, он, как ни невероятно это было, заметил мешковатую фигуру больного Джино Молинари. Он сидел в своем кресле на колесиках, с ногами, укрытыми пледом; его зловещий взгляд пригвоздил Эрика к полу.
      – Ваша квартира прослушивается, – сказал Молинари. – Ваша беседа с Хазельтином и Бахис была зафиксирована, записана на пленку и передана мне в письменном виде.
      – Так быстро? – только и смог сказать Эрик, Слава Богу, он не упомянул о своей собственной наркомании.
      – Уберите ее отсюда, – простонал Молинари, – Она работает на Лилистар, она способна на все – я знаю. Такое уже случалось. – Он весь дрожал. – На самом деле ее здесь уже нет; моя Секретная служба уже выпроводила ее на вертолете. Так что я не понимаю, почему меня так это беспокоит… умом я понимаю, что полностью контролирую ситуацию.
      – Если у вас есть запись нашего разговора, вы должны знать, что мисс Бахис уже распорядилась, яобы Кэти„.
      – Я это знаю. – Молинари тяжело дышал, его вид был нездоровым и бледным; кожа висела тяжелыми складками на его морщинистом лице. – Видите, как работают эти лилистарцы? Используют наше оружие против нас же. Настоящие ублюдки, Я помог вам пробраться сюда, а вы притащили свою жену; чтобы получить эго дерьмо, этот проклятый наркотик, она способна на все – организовать на меня покушение, если они этого потребуют. Я знаю все об этом фродадрине; это я придумал для него название. От немецкого Froh, что значит радость, и латинского heda – корня слова, обозначающего удовольствие. Drine, конечно… – он замолк, его распухшие губы перекосились. – Я слишком болен, чтобы испытывать подобные встряски. И это когда все думают, что я восстанавливаю силы после операции, Вы пытаетесь вылечить меня или убить, доктор? Или вы и сами не знаете?
      – Я не знаю. – Он чувствовал себя совершенно растерянным и выведенным из равновесия; слишком многое свалилось на него.
      – Вы плохо выглядите. Вы переживаете, хотя, судя по вашему досье и по вашим собственным утверждениям, вы плохо относитесь к вашей жене, а она к вам. Я полагаю, вы думаете, что останься вы с ней, она не стала бы наркоманкой. Запомните, каждый должен жить своей собственной жизнью – она должна сама отвечать за свои поступки. Вы не заставляли ее сделать то, что она сделала. Она решила это сделать. Чувствуете вы себя после этого лучше? – Он наблюдал за выражением лица Эрика.
      – Со мной… вес будет в порядке, – ответил Эрик.
      – Как у свиньи в заднице. Вы выглядите не лучше ее; я спускался на нее взглянуть, не смог удержаться. Бедная женщина, уже сейчас можно заметить следы ущерба, причиненного этим наркотиком. И сколько не пересаживай ей новую печень или к переливай свежую кровь, ничего не поможет; все уже пробовали до нее, как вы знаете.
      – Вы с ней говорили?
      – Я? Разговаривать со шпионом Лилистар? – Молинари уставился на него. – Да, я поговорил с ней Пока они вывозили ее. Мне было любопытно взглянуть, что из себя представляет женщина, с которой вы связались; у вас есть жилка мазохизма в восемь ярдов ширины, и она это полностью подтверждает Она гарпия, Свитсент, монстр. Как вы мне и говорили. Знаете, что она мне сказала? – он усмехнулся. – Она сказала, что вы тоже наркоман. Прост чтобы причинить неприятности, верно?
      – Верно, – натянуто ответил Эрик.
      – Почему вы так смотрите на меня? – спросил Молинари, в его темных заплывших глазах пробудился интерес, – Вам было неприятно об этом услышать? Узнать, что она сделает все возможное, чтобы испортить вашу карьеру здесь? Эрик, если бы я заподозрил, что вы связались с этим наркотиком, я не стал бы вышвыривать вас отсюда: я бы вас убил. В военное время я убиваю – это моя работа! Так же – мы с вами знаем об этом, если вы помните наш разговор, – как может наступить момент, возможно, очень скоро, когда вам придется… – он помедлил. – Как мы договорились. Убить меня. Правильно, доктор?
      – Мне необходимо дать ей запас наркотика. Могу я идти. Секретарь? Пока они не улетели.
      – Нет, – ответил Молинари, – потому что осталось еще кое-что, о чем я хочу вас спросить. Министр Френекси еще здесь, вы об этом знаете. Со своими людьми, в восточном крыле, в уединении, – Он протянул руку. – Мне нужна одна капсула Джи-Джи 18О, доктор. Дайте ее мне и забудьте об этом разговоре.
      Эрик подумал про себя: “Я знаю, что ты собираешься делать. Или, скорее, попытаешься, сделать. Но у тебя нет ни единого шанса; это не средние века”.
      – Я собираюсь вручить ему эту капсулу лично, – сказал Молинари, – чтобы убедиться, что она попала по назначению, а не выпита непрошеным посредником по дороге.
      – Нет, – сказал Эрик, – я решительно отказываюсь, – Почему? – Молинари склонил голову набок.
      – Это самоубийство. Для всех на Земле.
      – Вы знаете, как русские избавились от Берии? Берия носил с собой в Кремль револьвер, что было нарушением закона; он носил его в дипломате, и они выкрали у него дипломат и застрелили его из его же собственного револьвера. Вы думаете, что наверху все должно быть сложным? Существуют простые решения, которые всегда просматривают посредственности; это основной дефект человека из толпы.,. – Молинари запнулся и внезапно прижал руку к груди. – Сердце. Кажется, оно остановилось. Теперь оно начало стучать снова, но секунду назад оно стояло, – Он побелел как полотно, и его голос понизился до шепота.
      – Я отвезу вас в вашу комнату, – Эрик зашел за спинку кресла и покатил его; Мол не протестовал, но сидел, бессильно склонившись вперед, массируя грудную клетку, изучая и ощупывая себя, поглощенный чувством накатившего на него страха. Все было забыто; для него не существовало сейчас ничего, кроме его больного, страдающего тела. Оно стало его вселенной.
      С помощью двух сиделок Эрику удалось уложить Молинари в постель.
      – Послушайте, Свитсент, – прошептал Молинари, лежа на подушках. – У меня нет необходимости доставать эту штуку через вас; я могу надавить на Хазельтина, и он доставит ее мне. Вирджил Акерман мой друг, Вирджил позаботится об этом. И не пытайтесь учить меня, делайте свое дело, а я буду заниматься своим. – Он закрыл глаза и застонал, – Боже, я знаю, только что лопнула артерия где-то рядом с сердцем, я чувствую, как из нее льется кровь. Вызовите Тигардена. – Он снова застонал и повернулся лицом к стене. – Ну и день! Но я еще покажу этому Френекси. – Неожиданно он открыл глаза и сказал; – Я знаю, что это была неудачная идея. Но это одна из тех идей, которые приходят мне в голову последнее время, тупые идеи, наподобие этой. Что мне еще остается? Можете вы придумать что-нибудь получше? – Он подождал. – Нет. Потому что другого выхода просто не существует – вот почему, – Молинари снова закрыл глаза, – Я чувствую себя ужасно; думаю, я действительно умираю, и на этот раз вам не удастся меня спасти.
      – Я позову доктора Тигардена, – сказал Эрик и направился к выходу.
      – Я знаю, что вы наркоман доктор, – произнес Молинари. Он слегка приподнялся. – Я могу почти наверняка сказать, когда кто-нибудь лжет, и ваша жена говорила правду. Как только я вас увидел, я убедился в этом окончательно, вы не представляете себе, как вы изменились. После паузы Эрик спросил:
      – Что вы собираетесь делать?
      – Мы посмотрим, доктор, – ответил Молинари и снова повернулся к стене.
      Как только Эрик покончил с передачей Кэти запаса наркотика, он сел на экспресс до Детройта.
      Сорок пять минут спустя он уже был в аэропорту Детройта в такси, направлявшемся в “Хазельтин Корпорейшн”: Джино Молинари, а совсем не наркотик, вынудил его так спешить, он не мог ждать даже до вечера.
      – Приехали, – вежливо произнесла автономная схема такси. Дверь открылась, выпуская его.
      Перед ним было серое одноэтажное здание за изгородью из розоватых соцветий с зелеными венчиками… это и есть “Хазельтин Корпорейшн”. Место совсем не имело того вида, какой имеют большие промышленные объекты. Отсюда вышел Джи-Джи 180.
      – Подожди, – скомандовал он такси. – У тебя есть стакан воды?
      – Конечно. – Из прорези перед Эриком выскользнул бумажный стакан с водой, качнулся, выходя из отверстия, и остановился.
      Сидя в такси, Эрик проглотил капсулу Джи-Джи 180, которую захватил с собой. Похищенную из запасов Кэти.
      Прошло несколько минут.
      – Почему вы не выходите, сэр, – спросило такси, – что-нибудь не так?
      Эрик ждал. Почувствовав, что наркотик начал действовать, он заплатил, вышел и медленно пошел к офису “Хазельтин Корпорейшн”, вида, и одновременно до него донеслись приглушенные звуки деятельности персонала.
      Эрик уже собирался присесть, когда в комнату вошел риг. Его голубое хитиновое лицо не выражало никаких эмоций, рудиментарные крылышки рига были плотно прижаты к покатой блестящей спине. Он высвистал какое-то приветствие – Эрик никогда не слышал ничего подобного – и прошел в помещение Показался еще один, отчаянно манипулируя сетью всех своих рук, приблизился к Эрику, остановился и достал маленький квадратный ящик.
      По одной из поверхностей ящика побежали буквы, они оформлялись в английские слова и исчезали – он отрешенно наблюдал за их движением и только потом, опомнившись, начал улавливать их смысл. Риг с ним разговаривал!
      – ДОбРО ПОЖАЛОВАТЬ В “ХАЗЕЛЬТИН КОРПОРЕЙШН”!
      Он прочитал написанное, но не мог понять, что делать дальше. Очевидно этот риг занимался приемом посетителей; Эрик заметил, что он был женского пола. “Как ответить?”
      Риг ждал, слегка жужжа, его корпус казался собранным в спираль, настолько он был неспособным оставаться неподвижным; его ячеистые глаза то прятались в углубления черепа, то, как пробка, вылетали обратно. Если бы он не видел их раньше то подумал бы, что риг ничего не видит. На самом деле это не были настоящие глаза – настоящие располагались на локтях верхней пары рук. Эрик спросил:
      – Могу я видеть кого-нибудь из ваших химиков? – И подумал: “Значит, мы все-таки проиграли войну этим существам, И теперь Земля оккупирована а ее промышленностью управляют эти, Но…, люди еще существуют, поскольку риг не удивился моему появлению; он посчитал мое появление вполне естественным. Значит, мы все же не просто рабы.
      – ПО КАКОМУ ВОПРОСУ? Поколебавшись, Эрик сказал:
      – Наркотик, который производили здесь раньше, Фродадрин, или Джи-Джи 180 – оба названия относятся к одному и тому же веществу.
      – ПОДОЖДИТЕ МИНУТУ.
      Женщина-риг торопливо засеменила к двери в деловую часть офиса и скрылась за ней. Он ждал ее стоя и думал, что если происходящее с ним и галлюцинация, то уж конечно не умышленная.
      Появился риг большего размера, мужчина; ста суставы казались непослушными, и Эрик понял, что он старше. У них была совсем небольшая продолжительность жизни, измеряемая месяцами, даже не годами. Этот почти достиг конца.
      Используя стоящий перед ним ящик, пожилой риг сказал:
      – ЧТО КОНКРЕТНО ВАС ИНТЕРЕСУЕТ О ДЖИ-ДЖИ 180? ПОЖАЛУЙСТА, БУДЬТЕ ПОКОРОЧЕ.
      Эрик наклонился и взял один из лежащих на столе журналов. Он был не на английском; на обложке были изображены два рига, а надпись была сделана неровными иероглифами риговской системы письменности. Это был “Лайф”. Почему-то это потрясло его больше, чем сама встреча с врагами.
      – ПРОШУ ВАС.
      Пожилой риг нетерпеливо затрещал.
      – Я хочу купить противоядие от наркомании, вызванной употреблением Джи-Джи 180, – сказал Эрик, – Чтобы избавиться от нее.
      – ДЛЯ ЭТОГО ВАМ НЕ НУЖНО БЫЛО ВЫЗЫВАТЬ МЕ-НЯ – НАША СОТРУДНИЦА МОГЛА ПОМОЧЬ ВАМ САМА.
      Повернувшись, пожилой риг торопливо заковылял прочь, стараясь побыстрее вернуться к прерванной работе.
      Служащая вернулась с маленьким бумажным пакетом коричневого цвета; она протянула его Эрику, но сделала это не своей членистой рукой, а нижней челюстью. Эрик взял пакет и заглянул внутрь. Пу-зырек с таблетками. “Вот и все: больше ему не о чем беспокоиться”.
      – ЭТО БУДЕТ СТОИТЬ ЧЕТЫРЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ, СЭР-
      Служащая наблюдала, как он доставал свой бумажник и передал ей пятидолларовую бумажку.
      – ИЗВИНИТЕ. СЭР – ЭТО ДЕНЬГИ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ. ОНИ ДАВНО ВЫШЛИ ИЗ УПОТРЕБЛЕНИЯ.
      – Вы не можете их взять? – спросил он.
      – НАМ ЭТО ЗАПРЕЩЕНО.
      – Понимаю, – тупо сказал Эрик, не зная, что предпринять. Он мог бы одним глотком проглотить содержимое пузырька, пока она не опомнится. Но тогда его, скорее всего, арестуют, и последствия легко можно было предугадать; как только полиция проверит его документы, они будут знать, что он прибыл из прошлого. И они будут знать, что он мог получить здесь информацию, которая может повлиять на естественный ход событий, – а он, очевидно, был для них благоприятен. Они не могут этого допустить. Им придется его убить, даже если теперь обе расы живут в согласии.
      – Мои часы, – произнес он. Эрик расстегнул ремешок и передал их женщине-ригу, – Семнадцать камней, батарейка на семьдесят лет. – Он добавил: – Старинная вещь и прекрасно сохранилась. Из предвоенного периода.
      – ОДНУ МИНУТУ, СЭР.
      Взяв часы, служащая направилась на своих длинных пружинистых ногах проконсультироваться у кого-то, невидимого Эрику; он ждал, не делая никаких попыток воспользоваться таблетками, он застрял в мертвой зоне между толчком к действию и отказом от него, не способный ни на что.
      Кто– то вошел в комнату. Эрик поднял голову.
      Человек. Мужчина. Молодой, с коротко подстриженными волосами и в грязном измятом халате.
      – В чем дело, приятель? – спросил он. За ним показалась, потрескивая суставами, служащая. Эрик сказал:
      – Извините за беспокойство, но не могли бы мы поговорить наедине?
      Мужчина пожал плечами.
      – Конечно. – Он вывел Эрика из комнаты и проводил его в помещение, которое, по-видимому, служило складом; прикрыв за собой дверь, мужчина безмятежно повернулся к Эрику и сказал: – Эти часы стоят триста долларов; она не знает, как поступить, у нее мозг типа 600, сам понимаешь, Д-класс. – Он закурил сигарету и протянул пачку – это был “Кэмел” – Эрику.
      – Я из другого времени, – сказал, беря сигарету, Эрик.
      – Конечно. – Мужчина засмеялся, протягивал Эрику спички.
      – Вы не знаете, как действует Джи-Джи 180? Он производился в этом самом месте.
      После минутного раздумья мужчина произнес:
      – Но не слишком долго. Из-за его опасности для здоровья. Его перестали производить сразу после войны.
      – Они выиграли войну?
      – Они? Это кто?
      – Риги.
      – Риги, – сказал мужчина, – это мы. Не они. Они – это Лилистар, Если вы путешествуете во времени, вы должны это знать лучше меня.
      – Договор о Мире…
      – Не было никакого Договора о Мире. Послушай, приятель, я специализировался на мировой истории, когда я учился в колледже, я собирался преподавать. Я знаю о последней войне все. Джино Молинари – он был Секретарем ООН непосредственно перед тем, как начались военные действия, – подписал Протокол о Дружбе и Взаимопомощи с ригами, и риги начали войну с Лилистар, и нам пришлось воевать на стороне ригов из-за этого Протокола, и мы победили. – Он улыбнулся. – А эта штука, которая тебя зацепила, это было оружие, которое “Хазельтин Корпорейшн” разработала в 2055, во время войны для применения против Лилистар, Но оно не сработало, потому что френекситы обогнали нас в фармакологии и быстро разработали противоядие – которое ты и пытаешься купить. Да, им пришлось поторопиться с разработкой, мы подбросили его в питьевую воду – это была идея самого Мола. – Он пояснил: – Это кличка Молинари.
      – Хорошо, – согласился Эрик, – оставим это, Я хочу купить антидот, обменяв его на свои часы. Вас это устраивает? – Он все еще держал в руках бумажный пакет, пытаясь достать из него пузырек. – Дайте мне воды и позвольте выпить таблетки, а затем выпустите меня отсюда; я не знаю, сколько я еще смогу оставаться в вашем времени. Есть у вас какие-нибудь возражения? – Он с трудом справлялся со своим голосом, который норовил сорваться, и весь дрожал, сам не понимая от чего. Гнев, возможно, страх – а скорее всего ошеломление. До этого момента он даже не удивлялся.
      – Успокойтесь. – Мужчина с повисшей на губе сигаретой куда-то отправился, очевидно, за водой. – Вы можете запить их кокой?
      – Да.
      Мужчина вернулся с полупустой бутылкой кока-колы и принялся наблюдать как Эрик одну за другой пропихивает внутрь таблетки.
      В дверях появилась женщина -рнт.
      – С ним все в порядке?
      – Да, сказал мужчина, в то время, когда Эрик ухитрился проглотить последнюю таблетку.
      – ВЫ ВОЗЬМЕТЕ НА СЕБЯ Хранение часов?
      Принимая от нее часы, мужчина сказал:
      Безусловно, это собственность компании. – Он направился к выходу.
      Был в конце войны Секретарь ООН по имни Дональд Фестенбург? – спросил Эрик.
      Нет, – ответил мужчина.
      – Ему следует получить денежную компенсацию за часы, вдобавок к полученному лекарству.
      Переводящий ящик с этим сообщением служащая развернула к мужчине, он остановился, нахмурившись, затем пожал плечами.
      – Сто долларов наличными, сказал он Эрику, Хотите берите, хотите – нет, мне все равно.
      – Я возьму, – сказал Эрик и последовал за ним в офис. Пока мужчина отсчитывал деньги – странные, незнакомые Эрику банкноты, не похлжие ни на что, что приходилось ему видеть раньше, – ему пришел в голову другой вопрос. – Как окончилось правление Джино Молинари?
      Человек вскинул на него взгляд.
      – Покушение.
      – Застрелен?
      – Да, старомодными свинцовыми пулями. Это был фанатик. Из-за его мягкой иммиграционной политики, из-за того, что он разрешил ригам поселяться здесь, на Земле. Тогда существовала расистская группировка, напуганная угрозой чистоте расы… как будто риги и люди способны скрещиваться. – Он засмеялся.
      “Так вот из какого мира извлек Молинари этот изрешеченный пулями труп, который мне показывал Фестенбург, – подумал Эрик, – Мертвый Джино Молинари, распростертый в своем наполненном гелием гробу”.
      Позади него сухой, уверенный в себе голос произнес:
      – Вы не хотите, доктор Свитсент, захватить антидот против Джи-Джи 180 для вашей жены.
      Это был организм, лишенный всяких признаков глаз. Он напомнил Эрику фрукт, который тот видел в детстве, переспелый персик, лежащий на заросшей сорняками земле, покрытый шевелящейся пленкой желтых муравьев, привлеченных сладким запахом гнили. Существо по форме походило на шар. Оно было опутано чем-то, напоминающим упряжь и глубоко вдавившемся в его мягкое тело; это приспособление, очевидно, имело целью помочь приспособиться к земным условиям. Было непонятно, стоило ли это таких усилий?
      – Он на самом деле путешествует во времени? – спросил из-за кассы мужчина, кивнув головой в сторону Эрика.
      Шарообразное существо, расплывшееся в своей пластиковой упряжи, произнесло с помощью механического звукового устройства:
      – Да, мистер Таубман, это правда.” Оно подплыло к Эрику и остановилось рядом с ним, в футе от земли. При этом оно издавало слабые сосущие звуки, как будто засасывало в себя через трубочку жидкость.
      – Этот парень, – обратился Таубман к Эрику, – прилетел с Бетельгейзе. Его зовут Вилли К. Он один из наших лучших химиков. Он телепат, как и все там; очень забавляется, шаря по нашим мозгам, нашим и ригов, но он безобиден. Мы все его любим. – Он подошел к Вилли К, наклонился к нему и сказал: – Послушай, если он не из нашего времени, мы же не можем просто так взять и отпустить его; может быть, он представляет для нас опасность? Может, по крайней мере, вызвать полицию? Я думал, что он или не в себе, или разыгрывает меня.
      Вилли К подплыл поближе к Эрику и вернулся на свое место.
      – Мы не можем задержать его здесь, мистер Таубман. Когда действие наркотика прекратится, он вернется в свое время. Однако я хочу его немного порасспрашивать, пока он здесь, – Эрику он сказал; – Если вы конечно не против, сэр.
      – Я не знаю, – ответил Эрик, потирая лоб. Для него было слишком неожиданно услышать, как Вилли К спрашивает его о Кэти; это его совершенно дезориентировало, и единственное, чего ему сейчас хотелось, ото немедленно оказаться дома – у него не осталось ни любопытства, ни заинтересованности, – Я сочувствую вашему положению, – сказал Вилли К. В любом случае, задавать вам вопросы – это притворство; я уже узнал все, что меня интересовало. Что мне хотелось, это ответить, насколько мне удастся, на ваши вопросы. Например, ваша жена. В вас уживаются очень противоречивые чувства к ней, большей частью страх, затем ненависть, и, наконец, любовь.
      – Господи, как этим бетелям нравится быть психологами, – проговорил Таубман, – Это наверное, естественно, для телепатов; они, похоже, сами ничего не могут с этим поделать. – Он не отходил, явно заинтересовавшись рассуждениями Вилли К.
      – Могу я захватить с собой антидот для Кэти?
      – Нет, но вы можете запомнить формулу, – сказал Вшыи К. – Так что “Хазельтин Корпорейшн” сможет воспроизвести его в ваше время. Но я не думаю,. что вам этого хочется. Я не собираюсь вас убеждать… и не могу заставить.
      – Ты имеешь в виду, что его жена тоже на крючке у этого Джи-Джи 180, – спросил Таубман, – и он не собирается даже попытаться ей помочь?
      – Вы не женаты, – сказал Вилли К. – В супружестве может возникнуть самая сильная ненависть, которая только может существовать между человеческими существами, возможно, из-за постоянной близости или из-за того, что когда-то была любовь. Близость еще присутствует, хоти элемент любви уже пропал. Стремление подавлять, борьба за превосходство выходят на поверхность. – Таубману он пояснил: – Именно его жена, Кэти, подсунула ему этот наркотик, из-за которого он стал наркоманом, так что его чувства вполне можно понять.
      – Надеюсь, я никогда не окажусь в таком переплете, – сказал Таубман. – Ненавидеть того, кого ты когда-то любил.
      – Женщина-риг, потрескивая, прислушивалась к беседе, наблюдая, как она воспроизводится на поверхности ее переговорного устройства. Теперь она решила вставить свое замечание.
      – ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ ТЕСНО СВЯЗАНЫ МЕЖ-ДУ СОБОЙ. ГОРАЗДО СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ ЭТО ОСОЗНАЮТ БОЛЬШИНСТВО ЗЕМЛЯН.
      – У вас есть еще сигарета? – спросил Эрик Тау6мана.
      – Конечно, – Таубман передал ему пачку.
      – Что мне кажется наиболее интересным, – произнес Вилли К, – так это то, что мистер Свитсент прибыл из мира, в котором существует союз между Землей и Лилистар, и то, что в его времени, в 2055, идет война, которую они неуклонно проигрывают. Очевидно, что это не наше, а совершенно другое прошлое. И в его сознании я прочитал чрезвычайно интересную мысль, что бывший верховный главнокомандующий Земли, Джино Молинари, уже обнаружил такое существование параллельных миров и использует это для осуществления своих политических целей. – Вилли К немного помолчал и объявил: – Нет, доктор Свитсент, ознакомившись в вашей памяти с видом трупа Молинари, я могу совершенно определенно сказать, что он не принадлежит нашему миру; Молинари действительно погиб во время покушения, но я вспоминаю изображения трупа, и здесь есть мелкие, но существенные отличия. В нашем мире Секретарь был убит выстрелами в область лица; его черты были обезображены. У трупа, который вы видели, таких повреждений не было: отсюда я заключаю, что он происходит из другого мира, в котором на него было покушение, похожего на наше, но из другого.
      – Должно быть, поэтому у нас появляется так мало людей из другого времени, – сказал Таубман, – Они разбросаны по всем этим параллельным мирам.
      – Что касается здорового Молинари, – задумчиво произнес Вилли К, – я полагаю, что он тоже является альтернативным образованием. Вы конечно понимаете, доктор, что все это указывает на то, что ваш Секретарь сам принимает Джи-Джи ISO; поэтому в его угрозе убить вас из-за вашей наркомании присутствует элемент жестокого лицемерия. Но я могу также предположить по некоторым фактам, находящимся в нашем сознании, что он также обладает произведенным на Лилистар антидотом, который вы только что приняли. Так что ему нечего бояться, и он может спокойно путешествовать по всем этим мирам.
      – Мол, – понял Эрик, – мог дать антидот мне и Кэти в любую минуту.
      Ему было непросто допустить, что Джино Молинари способен на такой поступок; он казался более человечным. “Он просто играл с нами, – понял Эрик. – Как сказал Вилли К, с элементом жестокого лицемерия”.
      – Подождите, – остановил его Вилли К. – Мы же не знаем, что он собирался сделать; он ведь только что узнал о вашей болезни, и у него в это время как раз начался приступ его обычной болезни. Он вполне мог дать его вам в свое время, до того, как это пе-рестало бы иметь значение.
      – НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ ОБЪЯСНИТЬ, О ЧЕМ ВЫ ГО-ВОРИТЕ?
      Служащая, как, впрочем, и Таубман, потеряла нить разговора.
      – Вы не хотите начать процесс запоминания формулы? – спросил Вилли К Эрика.
      – Хорошо, – сказал Эрик и начал внимательно вслушиваться.
      – ПОДОЖДИТЕ. Вилли К остановился. – ДОКТОР УЗНАЛ НЕЧТО ГОРАЗДО БОЛЕЕ ВАЖНОЕ, ЧЕМ ЛЮБАЯ ХИМИЧЕСКАЯ ФОРМУЛА.
      – Что же это, – спросил Эрик.
      – В ВАШЕМ МИРЕ МЫ ВРАГИ, НО ЗДЕСЬ ВЫ ВИДИТЕ, ЧТО ЗЕМЛЯНЕ И МЫ ЖИВЕМ ВМЕСТЕ, ТЕПЕРЬ ВЫ ЗНАЕТЕ. ЧТО ВОЙНА НЕ НУЖНА. И ЧТО ЕЩЕ БОЛЕЕ ВАЖНО, ОБ ЭТОМ ЗНАЕТ ВАШ ЛИДЕР.
      “Это было правдой. Не удивительно, что у Молинари сердце не лежало к этой войне; с его стороны не было простым подозрением, что это неправильная война с не тем врагом и с не теми союзниками; это был факт, свидетелем которого он был сам и, возможно, много раз. И все благодаря Джи-Джи 180. Но было еще что-то. Что-то еще более существенное, настолько зловещее, что он недоумевал, как защитные барьеры его мозга позволили этой мысли выплыть из глубины подсознания. Джи-Джи 180 был направлен на Лилистар и в достаточном количестве. Они конечно экспериментировали с ним. И конечно они тоже знали о существовании этой альтернативы, знали, что для Земли гораздо выгоднее сотрудничать с ригами. Убедились в этом сами.
      В обоих случаях Лилистар терпела поражение. С Землей или без нее. Или…
      Не было ли третьей альтернативы, альтернативы, при которой Лилистар и риги объединились и борьбе против Земли?”
      – Договор между Лилистар и ригами чрезвычайно маловероятен, – сказал Вилли К. – Они были врагами слишком много лет. Я чувствую, что только у вашей планеты, той, на которой мы сейчас находимся, есть возможность выбора; Лилистар была бы побеждена ригами при любом повороте событий.
      – Но это означает, – сказал Эрик, – что Лилистар просто нечего терять: если они знают, что их победа невозможна,., – Он мог представить реакцию Френекси на такое известие – Нигилизм, стремление к разрушению со стороны Лилистар в этом случае были бы просто невообразимыми.
      – Правильно, – согласился Вилли К. – Поэтому ваш Секретарь старается действовать осторожно. Теперь вы, вероятно, понимаете, почему его болезни столь разнообразны и обширны, почему он вынужден ходить по самому краю, почти умирая, чтобы спасти свой народ. И почему он мог сомневаться – давать ли вам антидот; если бы агенты Лилистар – а ваша жена вполне может быть одним из них – узнали, что он им обладает, они могли бы… – Вилли К замолчал. – Очень трудно, как вы и сами знаете, предугадать поведение психически неустойчивых существ. Но ясно одно – они должны будут что-то предпринять. ” – Они найдут способ отнять его у Модинари, – сказал Эрик.
      – Вы заблуждаетесь, их позиция будет карательной; они будут знать, что Молинари обладает слишком большой силой, что имея беспрепятственный доступ к. использованию Джи-Джи 180, без опасности стать наркоманом, опасности разрушения нервной системы, он выйдет из-под их контроля. Вот почему Молинари еще может сопротивляться министру Френекси. Он не совсем беспомощен.
      – Все это Слишком сложно для меня, – сказал Таубман. – Извините, – Он вышел. Женщина-риг осталась.
      – УБЕДИТЕ ВАШЕГО СРКРЕТАРЯ ВСТУПИТЬ В КОНТАКТ С ПРАВИТЕЛЬСТВОМ РИГОВ. МЫ ПОМОЖЕМ ЗА-ЩИТИТЬ ЗЕМЛЮ ОТ МЕСТИ ЛИЛИСТАР. Я В ЭТОМ УВЕ-РЕНА.
      Это сообщение, высвеченное ею на Своем переговорном ящике, показалось Эрику очень разумным. Риги вполне могли хотеть помочь, но лилистарцьы уже повсюду на Земле, занимая ключевые позиции. При первом намеке на то, что Земля ведет переговоры с ригами, они выступят по заранее подготовленному плану; они захватят планету в течение ночи.
      Только крошечный кусочек Земли мог оставаться ограниченное время под нашим контролем – окрестности Чиенны,– под градом снарядов Лилистар. Но скоро капитулирует и она. Ее защита из полученных на Юпитере сплавов рано или поздно не выдержит – и Молинари знает это. Земля будет побеждена и превратится в источник военного сырья и рабочей силы для Лилистар. И война будет продолжаться.
      Ирония состояла в том, что Земля, превратившись в побежденную вражескую планету, была бы более полезна для Лилистар, чем если бы она продолжала находиться в своем состоянии полунезависимого союзника. И никто не понимал этого лучше, чем Молинари. Отсюда происходила вся его внешняя политика; это объясняло все его поступки.
      – Кстати,-сказал Вилли К с оттенком веселости в голосе.– Ваш бывший хозяин, мистер Вирджил Акерман, еще жив; он до сих пор управляет компанией “Меха и красители”. Ему двести тридцать лет, и он содержит при себе двадцать хирургов-трансплантаторов. Мне помнится, я читал, что он перенес четыре пересадки почек, пять пересадок печени, селезенки и не поддающееся счету количество пересадок сердец…
      – Я себя плохо чувствую,– сказал Эрик и покачнулся в кресле.
      – Кончается действие наркотика.– Вилли К подплыл к креслу.– Мисс Сииг, помогите ему, пожалуйста.
      Со мной вес в порядке,– хрипло сказал Эрик,– Голова болела, к горлу подступала тошнота. Все линии и плоскости вокруг него потеряли резкость и раздвоилисьись; даже кресло под ним потеряло свою реальность, и он рухнул на пол.
      – Переход совсем не прост,– сказал Вилли К.– Похоже, мы ничем не можем ему помочь, мисс Сииг. Удачи вашему Секретарю, доктор. Я высоко ценю его усилия на благо своего народа. Возможно, я напишу об этом письмо в “Нью-Йорк таймс”.
      Вспышка, наполненная всеми цветами радуги, охватила Эрика, подобно порыву ветра, “Это был, – подумал он, – ветер жизни, уносящий его по Своей воле и не спрашивающий его согласия и его желаний”. И вдруг ветер стал черным – это не был уже ветер жизни, но зловещий дым смерти.
      Он увидел как бы со стороны свою израненную нервную систему, множество нервных окончаний были и заметно повреждены, стали черными, когда наркотический яд распространился по ним и оставил свой разрушительный след. Какая-то птица из тех, что питаются падалью, беззвучно уселась ему на грудь и среди безмолвия, оставшегося после того, как стих ветер, глухо закаркала. Птица не улетела вместе с ветром, она сидела у него на груди, и он почувствовал, что ее острые, как кинжалы, когти проникают в его легкие, его грудную клетку, в живот. Ничто у внутри не осталось незатронутым этими когтями; все было перекорежено, и даже антидот не смог это остановить. До самой смерти он не сможет обрести изначальную чистоту своего организма. Такова была его плата.
      Поднявшись на четвереньки, он обнаружил, что находится в пустой комнате. Его никто не заметил, и он мог спокойно встать и уйти. Эрик поднялся на ноги, опираясь на стоящее рядом кожаное кресло. Журналы на полке были на английском, С их обложек смеялись люди. Не риги.
      – Вы что-то хотели? – мужской голос, слегка шепелявый. Служащий “Хаэельтин Корпорейпщ” одетый в яркую модную куртку.
      – Нет, – ответил Эрик. Это было его собственное время. Он различил на журнале 2055. – Спасибо. Мгновение спустя он уже с трудом продвигался к выходу, по направлению к знакомой тропинке.
      Единственной его мечтой было такси – место, где можно сесть и отдохнуть. Он сделал то, чего хотел скорее всего, освободился от зависимости Джи-Джи 180 и может, если захочет, сделать то же и для своей жены. И, наконец, он видел мир, над которым не маячила тень Лилистар.
      – Подбросить вас куда-нибудь, сэр? – автоматическое такси снизилось рядом с ним.
      – Да, – ответил Эрик и подошел поближе. “Предположим, вся планета примет наркотик, – размышлял он, забираясь в такси. – Массовое бегство из нашего унылого, все ухудшающегося мира. Предположим, что ТМК отдаст распоряжение произвести его в громадном количестве и распределит его с помощью правительства среди всего населения поголовно. Будет это решением? В любом случае, это неосуществимо. Лилистар сделает свой ход быстрее”.
      – Куда, сэр?
      Он решил использовать такси до конца – это было гораздо быстрее.
      – В Чиенну.
      – Я не могу, сэр. Туда нельзя. – голос прозвучал нервно, – Назовите другой…
      – Почему? – Эрик мгновенно очнулся. – Потому что, как всем хорошо известно, Чиенна принадлежит им. Нашим врагам. – Он добавил: – А движение во вражеское расположение противозаконно, как вам известно.
      – Что это за враги?
      – Предатель Джино Молинари, – ответило такси, – который искал способ выйти из войны. Бывший Секретарь ООН, который вступил в секретные переговоры с ригами, чтобы…
      – Какое сегодня число? – спросил Эрик, Ему не удалось, возможно, из-за действия антидота, вернуться в свое время; это был следующий год, и с этим ничего нельзя было поделать. И у него не осталось больше наркотика: он отдал все, что у него было Кэти, так что он застрял здесь, на территории, которая контролируется Лилистар. Как и большая часть Земли.
      И все-таки Джино Молинари был жив! Он сопротивляется; Чиенна не пала – возможно, риги нашли способ помочь Секретной службе.
      Он мог бы разузнать все это у такси. Во время полета.
      “Дон Фестенбург мог мне все это рассказать, – понял он. – Это тот самый период, когда я встретил его в своем кабинете с фальшивой газетой я поддельной формой Генерального секретаря”.
      – Лети просто на запад, – приказал он. “Я должен найти способ, чтобы вернуться в Чиенну, – решил он. – Любым способом”.
      – Хорошо, сэр, – сказал автомат. – Кстати, сэр, вы так и не показали мне ваше разрешение на передвижение по стране. Могу я взглянуть на него сейчас? Конечно, это простая формальность.
      – Какое еще разрешение? – Он уже понял; оно должно выдаваться оккупационным управлением, и без него землянам запрещались любые перемещения. Это была оккупированная планета. И в состоянии войны.
      – Прошу вас, сэр, – сказал автомат. Он опять начал снижаться, – В противном случае я обязан доставить вас в ближайшие казармы военной полиции Лилистар; это всего одну милю на восток. Совсем недалеко отсюда.
      – Ты прав, – согласился Эрик, – Как и из любой другой точки. Держу пари, что они тут повсюду. Такси снижалось все ниже и ниже.
      – Вы правы, сэр. Это очень удобно. – Он выключил мотор и начал спускаться.

      – Вот что я тебе скажу, – сказал Эрик, когда такси коснулось Земли на импровизированной стоянке у обочины тротуара, и он увидел впереди зловещее строение с вооруженной охраной на входе. На охранниках была серая униформа Лилистар. – Я хочу заключить с тобой небольшую сделку.
      – Какую сделку? – с подозрением спросил автомат.
      – Мое разрешение осталось в “Хазельтин Корпорейшн” – помнишь, где ты меня посадил? Вместе с бумажником. И со всеми моими деньгами. Если ты сдашь меня военной полиции Лилистар, эти деньги будут мне ни к чему; ты сам знаешь, что они сделают.
      – Да, сэр, – согласился автомат. – Вас убьют. Это новый закон, согласно декрету от десятого мая. Несанкционированное передвижение в…
      – Почему бы мне тогда не отдать свои деньги тебе? В качестве чаевых. Ты отвезешь меня в “Хазель-тин Корпорейшн”, я захвачу мой бумажник, покажу тебе мое разрешение, и тебе не надо будет отвозить меня снова сюда, И ты получишь деньги. Ты сам видишь, насколько эта сделка выгодна для нас обоих.
      – Мы оба будем в выигрыше, – согласился автомат. Его электронная схема пощелкивала, оценивая возможные варианты, – Сколько у вас денег, сэр?
      – Я работаю в “Хазсльтин” курьером. В бумажнике примерно двадцать пять тысяч долларов.
      – Понятно. В оккупационных чеках или довоенных банкнотах ООН?
      – Конечно в банкнотах.
      – Я согласен, – нетерпеливо заявил автомат, И снова набрал высоту. – Строго говоря, нельзя сказать, что вы куда-то летели, поскольку вы назвали местом назначения вражескую территорию, а я, в соответствии с правилами, ни на дюйм не продвинулся в этом направлении. Закон не был нарушен. – Он развернулся на Детройт, предвкушая вознаграждение.
      Когда такси приземлилось на стоянке “Хазедьтин Корпорейшн”, Эрик поспешно выскочил наружу.
      – Я сейчас вернусь. – Он пересек тротуар и мгновение спустя уже был в здании. Он оказался в громадном помещении экспериментальной лаборатории. Отыскав одного из служащих, Эрик сказал:
      – Меня зовут Эрик Свитсент; и из личного персонала Вирджила Акермана, здесь оказался случайно. Можете вы помочь мне связаться с мистером Акерманом в ТМК?
      Служащий, мужчина, был в нерешительности.
      – Я понимаю… – опасливо произнес он, понизив голос до шепота: – Разве мистер Вирджил Акерман не в Вашин-35 на Марсе? Сейчас фирмой тиуанской корпорации “Меха и красители” управляет мистер Джонас Акерман, и мне известно, что имя мистера Вирджила Акермана включено в еженедельный бюллетень Службы безопасности как преступника, поскольку он бежал с началом оккупации.
      – Можете вы связаться с Вашин-35?
      – С вражеской территорией?
      – Соедините меня тогда с Джонасом Акерманом, – Ничего другого ему не оставалось. Он последовал за клерком в офис, чувствуя бесполезность своей затеи.
      Наконец их соединили. На экране постепенно проявились черты Джонаса Акермана; увидев Эрика он заморгал и начал говорить, заикаясь от удивления:
      – Но… они схватили тебя тоже? – Он выпалил залпом: – Зачем ты уехал из Вашин-35? Ты же был здесь с Вирджилом в абсолютной безопасности. Я кончаю; это ловушка – военная полиция… – Экран погас. Джонас поспешно выключил питание.
      Итак, его другое Я, его истинное Я, прожившее этот год в соответствии с естественным ходом времени, находилось вместе с Вирджилом в Вашин-35 -? это успокаивало. Несомненно, риги смогли…!
      Его собственное Я через год.
      Это означает, что он все-таки ухитрился вернуться обратно в 2055. В противном случае не существовало бы его двойника, сбежавшего вместе с Вирджилом. А единственным средством перебраться в 2055 был Джи-Джи 180.
      При этом единственный источник наркотика находился здесь. По воле случая Эрик оказался именно в этой точке громадной планеты, оказался благодаря шутке, которую он проделал с этим идиотским такси.
      Снова отыскав клерка, Эрик сказал:
      – Мне необходим наркотик под названием фродадрин. Сто миллиграммов, Я очень спешу. Хотите взглянуть на мое удостоверение? Я могу доказать, что я работаю на ТМК. – И тут его осенило, – По-звоните Берту Хазельтину, он меня знает. – Несомненно, Хазельтин должен был запомнить их встречу в Чиенне. Клерк пробормотал:
      – Но ведь они расстреляли мистера Хазельтина. Вы должны это помнить. Когда они пришли сюда в январе.
      На лице Эрика отразилось такое отчаяние, что манера поведения клерка сразу же изменилась.
      – Я полагаю, вы были его другом, – сказал он.
      – Да, – кивнул Эрик – это было единственное, что он мог сказать.
      – На Берта было приятно работать. Ничего обцего с этими ублюдками с Лилистар. – Клерк принял решение. – Я не знаю, почему вы оказались здесь и какие у вас проблемы, но я дам вам эти сто миллиграммов Джи-Джи 180; мне известно, где он хранится.
      – Спасибо.
      Клерк быстро вышел. Время шло. Эрик начал беспокоиться, что предпримет такси; ждет ли оно еще на стоянке? Может оно, если надоест ждать, последовать за ним в здание? Абсурдная, но очень неприятная мысль – представить себе, как автоматическое такси прокладывает себе дорогу, пробиваясь, или пытаясь пробиться, через бетонную стену.
      Клерк вернулся, неся пригоршню капсул.
      Эрик налил из холодного крана чашку воды, положил в рот капсулу и приготовился запить ее водой.
      – Это Джи-Джи 180 измененного совсем недавно состава, – сказал клерк, проницательно глядя на него. – Лучше сказать вам сейчас, раз я вижу, что вы собираетесь выпить его сами.
      Эрик мгновенно побледнел. Опустив чашку, он спросил:
      – В каком смысле измененного?
      – Сохраняет наркотические и отравляющие свойства, но не создает галлюцинаций, связанных с путешествиями во времени. Когда лилистарцы появились здесь, они приказали нашим химикам переделать наркотик; это была их идея, не наша.
      – Но почему? – Какой смысл был в наркотике, не обладающем никакими свойствами, кроме ядовитости и свойства вызывать наркотическую зависимость?
      – Чтобы использовать в качестве оружия в войне против ригов. И…– клерк помедлил в нерешительности,– используется против землян, которые перешли к врагу.– Ему явно была не по вкусу вторая часть его сообщения.
      Отшвырнув капсулы, Эрик сказал:
      – С меня хватит.– И тут ему в голову пришла еще одна – безнадежная – мысль.– Если я получу разрешение Джонаса, вы сможете дать мне корабль компании? Я позвоню ему еще раз, Джонас мой старый друг.– Он направился к видеофону, клерк потащился за ним следом. “Если он сможет убедитъ Джонаса выслушать…”
      Два сотрудника военной полиции Лилистар вошли в комнату; на стоянке Эрик заметил патрульную машину, припаркованную рядом с автоматическим такси.
      – Вы арестованы,– сказал ему полицейский, указывая на него странной формы жезлом.– За несанкционированное передвижение и мошенничество. Ваше такси отчаялось ждать и обратилось к нам с жалобой.
      – Какое мошенничество? – спросил Эрик, Клерк предусмотрительно исчез.– Я сотрудник тиуанской корпорации “Меха и красители”, нахожусь здесь по делу.
      Жезл в руках полицейского тускло засветился, и Эрик почувствовал, как что-то проникает в его мозг; он тут же отступил к двери, тщетно пытаясь судорожным движением руки прикрыть голову.
      “Ладно, – подумал он, – я иду”. У него пропало всякое желание оказывать сопротивление, или хотя бы спорить; он был даже рад оказаться в патрульной машине.
      Через мгновение они взлетели; корабль плавно скользил над крышами Детройта, направляясь к расположенным в двух милях казармам.
      – Убей его сейчас, – сказал один из полицейских своему приятелю, – И выброси тело; зачем тащить его в казарму?
      – Черт, мы можем просто вытолкнуть его за борт, – сказал тот, – он разобьется при падении.
      Он коснулся кнопки на панели управления и дверь съехала вверх; Эрик увидел внизу дома и крыши орода.
      – Постарайся думать о приятном на пути вниз, – сказал полицейский.
      Схватив Эрика за руку и завернув ее за спину, до начал толкать его беспомощное тело к двери. Его движения были привычными и уверенными; через мгновение Эрик уже оказался на краю, и в этот момент полицейский ослабил хватку, чтобы не оказаться за бортом самому.
      Из– под патрульного судна наплывало, как большая хищная рыба, с орудиями, ощетинившимися наподобие спинного плавника, межпланетное военное судно, все в шрамах и выбоинах. Одно из орудий выстрелило, точно поразив стоящего рядом с Эриком полицейского. Другое, более крупное, изрыгнуло огонь, и носовая часть патрульной машины рассыпалась, обдав Эрика и оставшегося полицейского расплавленным дождем. Патрульное судно камнем падало на лежащий внизу город. Очнувшись от потрясения, полицейский бросился в хвост и включил аварийную ручную систему управления. Падение прекратилось; судно опускалось, планируя плавными кругами, пока не грохнулось о землю. Оно проехало еще немного, теряя колеса и куски обшивки, врезалось в бордюр и замерло, задрав вверх хвост.
      Полицейский, пошатываясь, поднялся на ноги, выхватил пистолет и заковылял к двери, стреляя. После третьего выстрела он скорчился и упал. Пистолет выпал у него из рук и покатился, полицейский свернулся клубком и начал кататься по полу, пока не врезался в корпус. Он напоминал в этом момент сбитое машиной животное. Затем он затих, постепенно распрямляясь и снова принимая человеческий вид.
      Суровый, покрытый шрамами военный корабль приземлился рядом, люк откинулся, и оттуда выскочил человек. Когда Эрик вылез из обломков, человек опрометью бросился к нему.
      – Эй, – выдохнул человек, – это я.
      – Кто вы? – спросил Эрик.
      Человек, подбивший патрульный корабль, показался ему несомненно знакомым – перед Эриком было лицо, которое тот видел много раз, но теперь оно было искажено непривычным углом зрения. Волосы были зачесаны на другую сторону, так что его голова казалась перекошенной. Его изумило, насколько непригляден был внешний вид этого человека. Он казался слишком толстым и старым. С неприятным серым цветом лица. Столкновение с самим собой вот так, без всякой подготовки оказалось неприятным сюрпризом, “Неужели я на самом деле так выгляжу, – угрюмо подумал он. – Что стало с тем гладко выбритым юношей, чей образ, существующий, как он теперь понял, только в его сознании, заслонял от него в зеркале его истинное лицо?
      – Да, я слегка потолстел, ну и что? – спросило по Я образца 2056. – Боже, я спас твою жизнь; они собирались тебя выбросить.
      – Я знаю, – раздраженно ответил Эрик. Он едва доспевал за человеком, который был им самим; они забрались в межпланетный корабль, Эрик 2056 года захлопнул люк, и корабль взмыл в небо, вне пределов досягаемости военной полиции Лилистар. Это явно была не заурядная баржа, а новейшее военное судно.
      – Я не собираюсь плохо отзываться о твоей сообразительности, – сказало его Я из 2056, – которую я лнчно оцениваю очень высоко, но для твоей же пользы мне необходимо напомнить тебе некоторые твои совершенно идиотские поступки. Во-первых, если бы тебе и удалось достать первичную разновидность Джи-Джи 180, он отправил бы тебя в будущее, а вовсе не обратно в 2055; притом ты снова оказался бы наркоманом. Что тебе нужно – и ты, похоже, почти до этого додумался – так это еще порция Джи-Джи 180, но совсем небольшая, чтобы только сбалансировать действие антидота. – Эрик-2056 кивнул головой, – Здесь, в моем пальто. – Его пальто висело на стене рядом. – Хазельтину потребовался для его разработки целый год. В обмен на то, что ты дашь им формулу антидота. Ты не можешь этого сделать, пока не вернешься обратно в 2055. А ты знаешь, что ты вернулся. Или, скорее, вернешься.
      – Чей это корабль? – Он произвел на Эрика впечатление. Этот корабль мог свободно пройти сквозь линию обороны Лилистар” не говоря уже о Земле.
      – Ригов. Предоставлен в распоряжение Вирджила в Вашин-35. На случай, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Мы собираемся переправить Молинари в Вашин-35, когда Чиенна падет, а это случится примерно через месяц – Как его здоровье?
      – Намного лучше. Теперь он делает то, что, по его мнению, необходимо. И есть еще… впрочем, ты сам все узнаешь. Пора принимать антидот от антидота Лилистар.
      Эрик пошарил в карманах пальто, нашел таблетки и проглотил их, не запивая водой.
      – Послушай, – сказал он, – что нам делать с Кэти? Нам следует посоветоваться. – Было очень приятно, что есть кто-то, с кем можно поговорить о своей самой трудной, неотвязно преследующей его проблеме, даже если этот кто-то просто он сам, этим достигалась, по крайней мере, иллюзия сочувствия и поддержки.
      – Предположим, ты избавил – избавишь ее от наркотической зависимости. Но к этому времени в ее организме уже произойдут необратимые физиологические изменения. Она уже никогда не будет красива, лаже с помощью восстановительной хирургии, к которой она прибегнет несколько раз, перед тем как понять, что это бесполезно. Есть еще кое-что, о чем я тебе пока не скажу. Скажу только одно. Ты слышал когда-нибудь о синдроме Корсакова?
      – Нет, – ответил Эрик. Но он, конечно, слышал. Это была его работа.
      – Обычно он проявляется у алкоголиков: заключается в разрушении тканей коры головного мозга под воздействием долгого периода интоксикации, но может развиться и от постоянного использования наркотических средств.
      – Ты хочешь сказать, он, что он появился у Кэти?
      – Помнишь периоды, когда она могла по три дня не могла ничего есть? Или ее отчаянные, разрушительные вспышки ярости и навязчивые идеи, что все пытаются ее обидеть. Синдром Корсакова – и не от Джи-Джи 180, а от всех тех наркотиков, которые она приняла раньше. Доктора в Чиенне, подготавливая ее к отправке обратно в Сан-Диего, натолкнулись на этот факт. Они сообщат тебе, как только ты вернешься в 2055, Так что приготовься. – Он добавил: – Изменения необратимы. Удаления токсичных веществ недостаточно. Они оба замолчали.
      – Это тяжело, – сказал наконец его двойник, – быть мужем женщины, страдающей психическим заболеванием, и одновременно наблюдать за ее физическим угасанием. Она до сих пор моя жена. Наша жена. После порции фенотиацина она, впрочем, успокаивается. Ты знаешь, очень интересно, что я – мы не смогли, живя рядом с ней день за днем, поставить этот очевидный диагноз. Еще одно свидетельство в пользу ослепляющего влияния субъективизма и личною знакомства с пациентом. Болезнь, конечно, развивалась медленно; это помешало ее выявлению. Я думаю, что со временем ее необходимо будет поместить в психиатрическую клинику, но не сейчас. Возможно, после окончания войны, которое не за горами.
      – У тебя естъ доказательства? Ты узнал с помощью Джи-Джи?
      – Джи-Джи 180 давно уже не использует никто, кроме Лилистар, и то только из-за его токсичности. Существует настолько много альтернативных возможностей, существующих параллельно, что решение проблемы соотношения их с нашей теперешней реальностью придется отложить до конца войны. На тщательные исследования нового наркотика необходимы годы, мы оба это знаем. Что касается войны, то мы ее несомненно выиграем, риги уже оккупировали половину империи Лилистар. А теперь слушай меня внимательно. Я дам тебе инструкции, которые необходимо выполнить, иначе опять вклинится другое будущее, в котором я не смогу спасти тебя от военной полиции.
      – Понимаю, – сказал Эрик.
      – В Аризоне, в лагере для военнопленных содержится риг, бывший майор их контрразведки. Его кодовое имя Дег Дал Ил, ты можешь использовать это имя при контактах, оно дано ему здесь, на Земле, Администрация лагеря использует его для выявления мошенничеств, связанных с оформлением документов государственного страхования, как ни странно это звучит. Так что он сейчас вовсю работает на свое начальство, хотя и является военнопленным. Именно он должен стать эвеном, связывающим Молинари с ригами.
      – Что мне с ним делать? Отправить в Чиенну?
      – В Тиуану, В главное административное здание ТМК. Ты выкупишь его у администрации лагеря как раба. Ты ведь не знаешь, наверное, что крупные фирмы могут приобретать рабочую силу в лагерях для военнопленных. Итак, когда ты появишься в Лагере 29 и скажешь, что ты из ТМК и хочешь присмотреть смышленого рига, они поймут.
      – Каждый день узнаешь что-то новое, – произнес Эрик.
      – Но твоя главная задача связана с Молинари, Только ты можешь убедить его вступить в переговоры с Дег Дал Илом, и установить таким образом первое звено в цепи обстоятельств, которые вырвут Землю из лап Лилистар и гарантируют, что не все при этом погибнут. Я скажу тебе, почему это будет трудно сделать. У Молинари есть свой план. Он поглощен своей личной борьбой, один на один, с Френекси; на карту здесь поставлено его мужское достоинство. Для него это борьба не с абстрактным врагом, враг видим и осязаем. Ты видел здорового и полного сил Джино Молинари на экране. Это его секретное оружие, его Фау-2, Он начал вовлекать свои копии из параллельных миров, и он знает, что у него богатый выбор. Вся его психология, все его мировоззрение основано на том, что он барахтается на грани смерти, ухитряясь выжить. Теперь для него настало время проявить себя, В схватке с министром Френекси, которого он боится, он может умирать раз за разом и снова начинать сначала. Процесс прогрессирующего изнашивания организма прекратится, как только он введет в бой первого из здоровых Молинари. Когда ты вернешься в Чиенну, как раз будешь свидетелем начала этого процесса; видеопленка будет показана по телевидению сегодня вечером, Эрик задумчиво сказал:
      – Значит он болен всякий раз ровно настолько, насколько это ему необходимо.
      – А ото значит, доктор, что в данный момент он почти умирает.
      – Да, доктор. – Эрик взглянул на свое Я 2056, – Наши диагнозы совпадают.
      – Сегодня поздно вечером – твоего времени, не моего, – министр Френекси потребует созыва новой конференции с участием Молимари и получит согласие. И здоровый, полный сил двойник Молинари будет тем человеком, который будет сидеть за столом переговоров… в то время как больной, которого мы знаем, оправляется от болезни наверху, под охраной своей Секретной службы, наблюдая на экране за происходящим и наслаждаясь мыслями о том, какой замечательный способ ускользнуть от министра Френекси и от его чрезмерных требований он придумал. – Я полагаю, здоровый Молинари с другой Земли согласился на это добровольно.
      – С радостью. Как и все остальные. Все они с тают, что в борьбе против Френекси хороши все средства. Молинари – политик, и он живет только политики, и в то же самое время политика его убивает. Здоровый Молинари после конференции перенесет свой первый почечный приступ, процесс разрушения организма начнется и для него. Затем пойдет следующий, и так до тех пор, пока Френекси не умрет, что неизбежно наступит рано или поздно, и желательно раньше, чем Молинари.
      – Довести Молинари до такого было не просто, – произнес Эрик.
      – Это не является чем-то противоестественным; вполне в средневековом духе, схватка рыцарей, обличенных в доспехи. Молинари – это Артур с пронзенным копьем боком; отгадай, кто такой Френекси. Интересно, что поскольку на Лилистар не было периода рыцарства, Френекси не совсем правильно оценивает ситуацию. Он видит ее через призму борьбы за экономическое превосходство; кто чьими заводами управляет и чью рабочую силу использует.
      – Никакого романтизма, а как насчет ригов? Способны они понять Мола? Был в их прошлом период рыцарства?
      – С четырьмя руками и хитиновой оболочкой, – сказало второе Я Эрика. – На это зрелище стоило бы посмотреть. Я не знаю, потому что ни я, ни ты, ни кто-либо другой на Земле не удосужился узнать что-нибудь о цивилизации ригов. Ты запомнил имя майора контрразведки?
      – Дег какой-то.
      – Дег Дал Ил. Дег дал маху и провалился в ил.
      – Боже, – сказал Эрик.
      Тебя тошнит от меня? Меня от тебя тоже; мягкотелый нытик. Неудивительно, что ты связался с такой женщиной, как Кэти, получил по заслугам, попробуй в следующем году проявить хоть немного мужества. Почему бы тебе не собраться и не найти другую женщину, так что когда наступит мое врея, все не оказалось бы так мерзко. Ты должен сделать это для меня, ведь это я спас тебе жизнь, избавив от полиции Лилистар. – Двойник осуждающе уставился на Эрика.
      Кого ты предлагаешь? – настороженно спросил Эрик.
      – Мэри Райнеке.
      – Ты сошел с ума.
      – Выслушай меня. Мэри и Молинари поссорились почти месяц назад, твоего времени. Ты можешь этим воспользоваться. Мне это не удалось, но все можно изменить; мы можем устроить несколько другое будущее, вес то же самое, за исключением супружеского вопроса. Разведись с Кэти и женись на Мэри Райнеке или на ком-нибудь еще – все равно на ком. – В голосе его собеседника сквозило отчаяние. – Боже мой, я вижу, как все это будет: иметь жену, которой придется провести остаток жизни в психушке, – я не хочу этого, я хочу освободиться.
      – С нами или без нас…
      – Я знаю. От нее не избавишься. Но я же не один. Мы с тобой вместе могли бы бороться. Это будет нелегко; Кэти сопротивляется разводу, как бешеная. Попробуй перевести процесс в Тиуану; мексиканские бракоразводные законы свободнее, чем в Штатах, Найми хорошего адвоката. Я подобрал одного, он из Энсенады. Ты сможешь это запомнить? Я пока не успел с ним договориться о начале процесса, попробуй, черт побери, ты сам. – Он с надо смотрел на Эрика.
      – Я попытаюсь, – помолчав, ответил Эрик.
      – Теперь я должен тебя выпустить. Лекарство, которое ты принял, начнет действовать через сколько минут, и мне не хотелось бы, чтобы ты упал с пятимильной высоты.
      Корабль начал спускаться.
      – Я высажу тебя в Солт-Лейк-Сити; это населенное место, и на тебя не обратят внимания, А когда ты окажешься в 2055, то сможешь взять такси Аризоны.
      – У меня совсем нет денег 2055 года, – вспомни Эрик. – Или есть? – Он совсем запутался; слишком много событий произошло за короткое время. Он нащупал бумажник, – Я впал в панику после попытки купить в “Хазсльтин Корпорейшн” антидот на деньги военного…
      – Не будь таким многословным. Я знаю детали, Они завершили полет к Земле в полном молчании, переполненные мрачным презрением друг к другу, “Это было, – подумал Эрик, – наглядной демонстрацией необходимости уважать самого себя. И это в первый раз позволило ему со стороны взглянуть на свою фатальную склонность к самоубийству… она безусловно основывалась на том же недостатке. Чтобы выжить, ему необходимо научиться по-другому смотреть на себя и на свои действия.
      – Ты напрасно теряешь время, – сказал его двойник, когда корабль приземлился на орошаемом пастбище в окрестностях Солт-Лейк-Сити. – Тебя уже ничто не изменит.
      Ступив на сочный влажный ковер люцерны, Эрик ответил:
      – Судя по тебе, да. Но мы еще посмотрим.
      Не сказав больше ни слова, Эрик-2056 захлопнул люк – и корабль взлетел и исчез в небе. Эрик побрел к проходившей неподалеку дороге.
      В Солт-Лейк-Сити он поймал такси. Автомат не просил у него разрешения на полет, и он понял,
      что, сам того не заметив, проскользнул на год назад и был теперь в своем времени. Возможно, это произошло, когда он шел по дороге в город. На всякий случай Эрик решил проверить.
      – Назови мне сегодняшнее число, – приказал он.
      – 15 июля, сэр, – ответил автомат, деловито жужжа над зелеными долинами и холмами.
      – Какого года?
      Автомат ответил:
      – Вы случайно не мистер Рип Ван Винкль, сэр? 2055, Надеюсь, это вас удовлетворит, – Такси было старым, довольно изношенным и заметно нуждалось в ремонте; его раздражительность объяснялась некоторой разболтанностью электронной схемы.
      – Вполне, – сказал Эрик.
      Воспользовавшись расположенным в такси видеофоном, Эрик выяснил в информационном центре Фонекса местоположение лагеря для военнопленных. Эта информация не была секретной. Некоторое время такси летело над пустынной равниной и однообразными скалистыми холмами и впадинами, которые когда-то были озерами. И, наконец, в самом центре этой бесплодной и дикой местности такси приземлилось; он прибыл в Лагерь 29, и этот лагерь находился именно в таком месте, какое он себе представлял: самое неприспособленное для обитания место, которое только можно вообразить. Громадные пустыни Аризоны и Невады напоминали ему поверхность чужих планет, совершенно не похожих на Землю; ему больше нравилась часть Марса, которую он видел во время посещения Вашин-35.
      – Желаю удачи, сэр, – сказал автомат. Эрик заплатил, и такси застрекотало прочь.
      Эрик направился к сторожевой будке, расположенной у входа в лагерь; солдату внутри он объяснял, что направлен тиуанской корпорацией “Меха и Красители” для приобретения военнопленного для выполнения конторской работы, требующей большой аккуратности.
      – Только одного? – спросил солдат, сопровождав его к начальству. – Мы можем дать вам пятьдесят ригов. Две сотни, У нас все забито после последней битвы, когда мы захватили шесть транспортов.
      В кабинете полковника Эрик заполнил положенные формы, подписав их от имени ТМК. Оплата, как объяснил он, будет производиться обычным путем в конце месяца, после выставления счета.
      – Выбирайте, – с выражением смертельной скуки предложил ему полковник. – Приглядитесь, вы можете забрать любого, который вам понравится, – впрочем, они все похожи один на другого.
      – Я заметил рига, который сидит с бумагами в соседней комнате. Он – или оно – выглядит достаточно квалифицированным, – сказал Эрик.
      – Это старина Дег. – Дег стал частью здешней обстановки; его захватили в первую неделю войны, Он даже соорудил один из этих переводных ящиков, чтобы быть нам более полезным. Я бы хотел, чтобы все они были настолько же готовы к сотрудничеству.
      – Я беру его, – сказал Эрик.
      – В этом случае нам придется потребовать дополнительную плату, – сказал полковник, хитро взглянув на Эрика. – За обучение, которое он здесь у нас прошел. – Он подчеркнул: – Плюс плата за переводное устройство.
      – Вы же сказали, что он сам его сделал.
      – Из наших материалов.
      Наконец они сторговались, и Эрик прошел в соседнюю комнату к ригу, погруженному в изучение страховых претензий.
      – Теперь вы принадлежите ТМК, проинформировал его Эрик, – Пойдемте со мной. – У полковника он спросил: – Он не попытается убежать или наброситься на меня?
      – Они никогда этого не делают, – ответил полковник, закуривая сигару я прислонившись к стене с выражением мрачной апатии. – У них не хватает для этого соображения – это просто жуки. Большие блестящие жуки.
      Немного погодя, Эрик снова был снаружи, ожидая под палящим солнцем такси из Фонекса.
      “Если бы я знал, что это займет так мало времени, – подумал он, – я не отпустил бы ту старую развалюху, которая привезла меня сюда”. Он чувствовал неловкость, стоя рядом с безмолвным ригом; формально это был враг, Риги воевали с землянами и убивали их, а этот был в свое время офицером, выполняющим ответственное поручение.
      Риг, наподобие мухи, почистил крылья, усики, а затем нижние конечности. При этом он не выпускал из своей хрупкой руки переводящее устройство.
      – Вы рады случаю покинуть лагерь? – спросил Эрик.
      На поверхности ящика появились бледные под ярким солнцем пустыни слова.
      – НЕОСОБЕННО.
      Прибыло такси, и Эрик с Дег Дал Илом уселись внутрь. Скоро они уже летели по направлению к Тиуане.
      – Я знаю, что вы были офицером контрразведки поэтому я и купил вас.
      Ящик оставался темным. Но риг задрожал всем телом. Его непрозрачные темные глаза стали еще более тусклыми, а два фальшивых глаза чуть не выскочили из орбит.
      – Я беру на себя риск сообщить вам это прямо теперь, – сказал Эрик, – Я выполняю посредническую функцию, чтобы установить контакт между вами и человеком из высшего руководства ООН. Сотрудничество в ваших интересах и в интересах вашего народа. Я привезу вас в мою фирму…
      Ящик ожил:
      – ВЕРНИТЕ МЕНЯ В ЛАГЕРЬ.
      – Хорошо, – сказал Эрик, – я знаю, что вы вынуждены действовать в соответствии с образом, который вы для себя создали за все это время. Сейчас в этом нет необходимости. Я знаю, что вы продолжаете поддерживать связь с вашим правительством. Именно поэтому вы можете оказаться полезным для человека, с которым вы встретитесь в Тиуане, С вашей помощью он сможет вступить в контакт с вашим правительством…, – он заколебался и решительно закончил: – без ведома Лилистар. – Этим было сказано очень многое; пожалуй, он даже несколько превысил свои полномочия.
      После непродолжительной паузы на ящике высветилась надпись:
      – Я УЖЕ СОТРУДНИЧАЮ.
      – Но это совсем другое, – Он решил пока отложить разговор. За все оставшееся время он не пытался заговорить с Дег Дал Илом; разговаривать сейчас было бесполезно, и об этом знали оба. Этим должны заниматься другие.
      Когда они добрались до Тиуаны, Эрик снял комнату в гостинице “Цезарь”, расположенной на главной улице города; администратор гостиницы уставился на рига, но ничего не спросил. “Такова Тиуана, – подумал Эрик, поднимаясь с Дегом на свой этаж, – Никто не лезет не в свое дело; так было всегда и даже теперь, в военное время, Тиуана нисколько в этом не изменилась. Вы можете купить все, что угодно, заниматься всем, чем хотите. Если вы, конечно, не ведете себя слишком вызывающе и откровенно. И особенно если занимаетесь этим ночью, потому что ночью Тиуана превращалась в город, в котором все, включая самые невообразимые вещи, было возможно. Когда-то это были незаконные аборты, наркотики, женщины и азартные игры. Сейчас это было сношение с врагом”.
      В комнате он передал Дег Дал Илу копию бумаги, удостоверяющей его покупку; в случае, если возникнут какие-либо трудности в отсутствие Эрика, это поможет доказать, что данный риг не сбежал из лагеря военнопленных и не является шпионом. Эрик проинструктировал Дега, чтобы тот немедленно обращался в ТМК, если произойдет что-то непредвиденное, например появятся агенты контрразведки Лилистар. Ригу предписывалось не выходить из комнаты даже для того, чтобы поесть, и никого не впускать, а если, несмотря на все предосторожности, агенты Лилистар доберутся до него, он не должен ничего говорить им, даже если это будет грозить ему смертью.
      – Я думаю, что вправе требовать от вас этого не потому, что я не ценю жизнь рига, и не потому, что считаю, что земляне вправе ею распоряжаться по своему усмотрению, а просто потому, что я лучше вас знаком с обстановкой. Вы просто должны поверить мне на слово – это настолько важно. – Он подождал, не загорится ли ответ на стенке ящика, но напрасно. – Вы не хотите ничего сказать, – спросил он, испытывая смутное чувство разочарования. Контакт между ним и ригом явно не завязывался – этоказалось дурным предзнаменованием. Наконец ящик как бы нехотя осветился.
      – ДО СВИДАНИЯ.
      – Вам больше нечего сказать? – Не веря своим глазам, спросил Эрик.
      – КАК ВАС ЗОВУТ?
      – Это указано на бумаге, которую я вам дал, – ответил Эрик и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
      Выйдя из здания и оказавшись на тротуаре, Эрик остановил проезжавшее мимо старомодное колесное такси и приказал водителю – человеку – отвезти его в ТМК.
      Пятнадцать минут спустя он снова входил в такое родное теперь серое здание, направляясь по знакомому коридору в свой собственный кабинет.
      Мисс Перс, его секретарша, изумленно заморгала:
      – О, доктор Свитсент… я думала, вы в Чиенне!
      – Джек Блэйр здесь? – Он заглянул в смежную комнату, но не нашел никаких признаков присутствия своего помощника. Однако у дальней неосвещенной стены он заметил затаившегося Брюса Химмеля со своей тележкой в руке. – Чем закончился скандал с Публичной библиотекой Сан-Диего? – спросил его Эрик.
      Перепуганный Химмель поднялся на ноги.
      – Я подал на апелляцию, доктор. Я не сдамся так просто. Как вы снова оказались здесь?
      – Джека вызвал мистер Вирджил Акерман, – сказала Тил Перс. – Вы выглядите усталым. Наверно там, в Чиенне, у вас много работы. Такая ответственность Ее голубые глаза с длинными ресницами излучали симпатию, а ее большие груди, казалось, даже немного подались вперед материнском, заботливом порыве. – Выпьете чашку кофе?
      – Конечно! С удовольствием! – Он уселся за свой стол и позволил себе на минуту расслабиться, вспоминая подробности прошедшего дня. Казалось странным, что все, произошедшее с ним, в конце концов снова привело его сюда, в его собственное кресло. “Не было ли ото своего рода концом? Не окончилась ли на этом его маленькая – или не такая уж маленькая – роль в скандале, разыгравшемся между тремя расами галактики? Четырьмя, если считать этого бесформенного парня с Бетельгейзе… похоже, что закончилась. Кажется, эта ноша упала наконец с его плеч. Звонок в Чиенну Молинари – и на этом все, он опять вернется к Вирджилу Акерману и будет потихоньку заменять орган за органом по мере их износа. Но остается еще Кэти. Не здесь ли она, в клинике ТМК? Или в госпитале Сан-Диего? Возможно, она пытается вернуться к прежней жизни, несмотря на наркоманию, и продолжает работать у Вирджила. У нее есть характер; она не сдастся до конца”.
      – Кэти нет здесь? – спросил он Тил Перс.
      – . Я узнаю, доктор, -Она повертела пуговицу своего костюма. – Вот ваш кофе, у вас под рукой.
      – Спасибо. – Он с благодарностью сделал глоток. Это было почти совсем как в старые добрые времена; его кабинет всегда был для него оазисом, где все излучало уверенность и благополучие и где он мог укрыться от бурь его неустроенной семейной жизни. Здесь он мог притворяться, что люди могут быть чуткими и отзывчивыми, что взаимоотношения между ними могут быть дружескими и естественными. И все-таки этого ему было мало. Должна быть еще близость, даже если она угрожает стать разрушительной Взяв перо и бумагу, он записал по памяти формулу антидота против Джи-Джи 180.
      – Кэти в изоляторе на четвертом этаже, – сообщила мисс Перс. – Я и не знала, что она больна. Что-нибудь серьезное?
      Эрик передал ей сложенный листок бумаги.
      – Передайте это Джонасу. Он знает, что это такое и что с этим делать. – Он прикидывал, стоит ли зайти к Кэти и сказать про антидот. Его терзали сомнения, хотя он сознавал, что правила приличия обязывают его поступить именно так. – Ну хорошо, – сказал он, вставая. – Я пойду к ней.
      – Передавайте ей привет, – крикнула ему вслед; Тил Перс, когда он уже брел по коридору.
      – Конечно, – пробормотал он.
      В изоляторе четвертого этажа он отыскал Кэти, Она сидела, откинувшись в кресле, скрестив босые ноги. На ней была белая хлопчатобумажная рубашка. Кэти читала журнал. Она выглядела постаревшей и поникшей; было заметно, что она приняла большую дозу успокоительного.
      – Наилучшие пожелания, – сказал он, подходя, – от Тил.
      Медленно, с заметным усилием, Кэти подняла глаза и направила на него взгляд.
      – Какие новости для меня?
      – Антидот уже здесь. Или скоро будет. Все, что осталось сделать “Хазельтин Корпорейшн” – это упаковать партию и отправить ее сюда,.Дело нескольких часов. – Он попытался ободряюще улыбнуться; это ему не удалось. – Как ты себя чувствуешь?
      – В данный момент прекрасно. Из-за твоей новости. – Она была на удивление неразговорчива. – Это сделал ты, правда? Нашел его для меня. – Затем, вспомнив, она добавила: – О, конечно. И для себя тоже. Но ты мог мне и не говорить. Спасибо, дорогой. “Дорогой”. Это выражение больно его задело.
      – Я вижу, – тщательно подбирая слова, сказала Кэти, – что в глубине души ты меня все еще любишь, не смотря на то, что я тебе сделала. Иначе ты бы…
      – Конечно, я бы так и поступил; ты думаешь что я чудовище? Лекарство должно быть доступно для. всех, кто пострадал от этого проклятого снадобья, Даже для лилистарцев. Лично я считаю, что производство заведомо ядовитых, вызывающих наркотическую зависимость препаратов является преступлением против человечества, – Он помолчал, добавив про себя: “А тот, кто использует этот наркотик против других – преступник, заслуживающий того, чтобы быть повешенным или расстрелянным”. Я ухожу, – сказал он. – Улетаю обратно в Чиенну, Мы еще увидимся. Желаю удачного лечения. – Он добавил, пытаясь, чтобы его слова не прозвучали как желание причинить боль: – Ты должна знать, что произошедшие физические изменения не обратимы, ты должна это четко осознавать, Кэти.
      – Насколько старой я выгляжу? – спросила Кэти.
      – Ты выглядишь настолько, сколько тебе лет, тридцать пять.
      – Нет, – покачала она головой, – я видела себя в зеркале.
      – Позаботься О том, чтобы все, кто попробовали наркотик той ночью вместе с тобой, в тот первый раз, получили антидот, хорошо? Я доверяю тебе это сделать.
      – Конечно. Они мои друзья. – Она повертела в руках журнал. – Эрик, я не могу теперь рассчитывать на то, что ты будешь со мной жить, с такой, какой я теперь стала. Вся сморщенная и,… – она запнулась и замолчала.
      Ему следовало воспользоваться шансом. Он сказал:
      – Ты хочешь развода, Кэти? Если хочешь, я дам его тебе. Но лично я… – Он заколебался. Насколько далеко может зайти это лицемерие? Что требуется от него сейчас? Его будущее Я, его соратник из 2056, умолял его освободиться от нее. Разве не говорит все это за то, чтобы он это сделал, и, если возможно, прямо сейчас.
      Кэти сказала тихим голосом:
      – Я все еще люблю тебя. Я не хочу развода, Я попытаюсь обращаться с тобой лучше – обещаю.
      – Должен я сказать честно?
      – Да, – сказала она, – ты всегда должен говорить честно.
      – Позволь мне уйти.
      Она взглянула на него. Отблеск старого чувства, того яда, который вытравил теплоту из их взаимоотношений, загорелся в ее глазах, но теперь в нем уже не было прежней силы. Ее наркомания плюс успокоительные препараты ослабили ее; та сила, которую она выплескивала на него, подавляя его и удерживая рядом с собой, исчезла. Пожав плечами, она произнесли:
      – Что ж, я просила тебя быть честным, и я получила, чего хотела. Мне следует быть довольной.
      – Значит ты согласна? Ты начнешь бракоразводный процесс?
      Кэти осторожно сказала:
      – При одном условии. Если тут не замешана другая женщина.
      “ – Так оно и есть, – Он подумал о Филис Акерман, это не стоило принимать во внимание. Даже в населенном призраками мире Кэти.
      – Если я что-нибудь узнаю, я опротестую развод; я не пойду ни на какие уступки. Ты никогда не избавишься от меня – это я тоже обещаю.
      – Значит, мы это уладили. – Он почувствовал, как громадный груз соскользнул с его плеч в бездонную пропасть, оставив ему только свою маленькую и вполне земную часть, которая была под силу обычному человеческому существу. – Благодарю, – сказал он.
      – Спасибо тебе, Эрик, – сказала Кэти, – за антидот. Посмотри, какой полезной оказалась моя наркомания, мое многолетнее увлечение наркотиками В конечном итоге все это позволило тебе избавиться от меня. Сделало хоть что-то хорошее.
      Ни за что в жизни он не смог бы определить, сказала она это серьезно или издевалась над ним. Он решил спросить о чем-нибудь еще.
      – Ты собираешься, когда почувствуешь себя лучше, возобновить свою работу в ТМК?
      – Эрик, со мной может произойти нечто необычное. Когда я находилась под воздействием наркотика в прошлом,… – она остановилась, затем, сделал усилие, продолжила: – Я отправила Вирджилу по почте электронную деталь. Обратно в тридцатые годы, Вместе с запиской, в которой я написала, что с ней делать и кто я такая. Чтобы он вспомнил обо мне поздно Как раз сейчас.
      Эрик сказал:
      – Но… – и замолк.
      – Да? Что? – Ей даже удалось сосредоточиться на том, что он сказал. – Я сделала что-то не так? Изменила прошлое и нарушила нормальный ход событий?
      Ему было трудно решиться, на то, чтобы сказать ей. Но она все равно узнает, как только попытается проверить сама. Вирджил никогда не получит никакой детали, потому что, как только Кэти ушла из прошлого, деталь ушла вместе с ней; Вирджил если и получил в детстве конверт, то пустой, а скорее всего, не получил ничего. Эрику было невыносимо тяжело.
      – Что с тобой? – с трудом спросила она, – Я могу сказать по выражению твоего лица – я знаю тебя слишком хорошо, – что я сделала что-то плохое.
      – Я просто удивлен твоей изобретательностью. Послушай. – Он присел рядом с ней и положил руку на плечо. – Не слишком рассчитывай на то, что этот случай окажет большое влияние на твою жизнь; Вирджила, даже с большой натяжкой, нельзя отнести к типу людей, способных испытывать благодарность.
      – Но попытаться стоило, ведь правда?
      – Да, – сказал он, выпрямляясь. Он был рад прервать разговор на этом месте.
      Он попрощался с ней, похлопав ее по плечу еще раз, и направился к лифту и далее в кабинет Вирджила Акермана.
      Вирджил взглянул на входящего Эрика и закудахтал:
      – Я слышал, что ты вернулся, Эрик. Садись и рассказывай, Кэти выглядит очень плохо, правда? “Хазельтин” не смог…
      – Послушайте, – сказал Эрик, захлопнув дверь. Они были одни. – Вирджил, можете вы перевезти Молинари сюда, в ТМК?
      – А что случилось? – тревожно спросил Вирджил, нахохлившись. Ерик рассказал ему вес. Выслушав, Вирджил сказал:
      – Я позвоню Джино. Мне достаточно намекнуть, мы понимаем друг друга с полуслова. Он приедет.
      Возможно, немедленно. Когда он действует, он действует быстро.
      – Тогда я останусь здесь, – решил Эрик. – Я не буду возвращаться в Чиенну. Наверное, мне лучше вернуться в гостиницу и оставаться с Дегом.
      – Возьми с собой пистолет, – сказал Вирджил. Он поднял трубку видеофона и произнес: – Соедините меня с Белым домом, Чиенна. – Эрику он сказал: – Даже если линия прослушивается, они ничего не узнают; они не смогут понять, о чем мы разговариваем. – В трубку он сказал: – Я хочу говорить с Секретарем Молинари; это говорит лично Вирджил Акерман.
      Эрик сидел и слушал. Все шло хорошо. Он мог позволить себе отдохнуть. Быть просто наблюдателем.
      С экрана видеофона донесен пронзительный, почти истеричный голос оператора телефонной станции Белого дома: – Мистер Акерман, доктор Свитсент у вас? Мы не можем его найти, а Молинари, я хотел сказать мистер Молинари мертв, и его не могут оживить. Вирджил уставился на Эрика.
      – Я выезжаю, – сказал Эрик. Он был ошеломлен. И ничего больше.
      – Слишком поздно, – сказал Вирджил. – Держу пари. Оператор завопил:
      – Мистер Акерман, он мертв уже два часа. Доктор Тигарден ничего не может сделать, а…
      – Спросите, какой орган отказал, – сказал Эрик. Оператор услышал.
      – Сердце. Это вы, доктор Свитсент? Доктор Тигарден говорит, что лопнула аорта.
      – Я возьму с собой искусственное сердце, – сказал Вирджилу Эрик, Оператору он приказал: – Скажите Тигардену, чтобы он поддерживал температуру тела насколько возможно низкой, хотя я уверен, что он это уже делает.
      – У нас есть тут на взлетной площадке на крыше скоростной корабль, – сказал Вирджил, – Тот самый, на котором мы летали в Вашин-35; это, безусловно, лучшее из того, что мы можем достать.
      – Я сам выберу сердце, – решил Эрик. – Я пойду к себе в кабинет; вы не могли бы пока подготовить корабль? – Теперь он был спокоен. Одно из двух: или уже поздно, или еще нет. Он прибудет вовремя или нет. Спешка сейчас не имела большого значения.
      Вирджил, переключая видеофон на внутреннюю сеть ТМК, произнес: – 2056, в котором вы были, не относится к нашему миру.
      – Очевидно, нет, – согласился Эрик. И побежал к лифту.

      На взлетной площадке, расположенной на крыше Белого Дома, его встретил Дон Фестснбург, бледный и заикающийся от волнения.
      – Г-где вы были, доктор? Вы никому не сообщили, что уехали из Чиенны; мы думали, что вы где-то здесь. – Он шагал впереди Эрика, направляясь к ближайшему входу в здание.
      Эрик, с искусственным сердцем в портфеле, следовал за ним.
      У дверей спальни Секретаря их встретил Тигарден, он выглядел изможденным.
      – Какого черта, доктор, где вы были?
      “Я пытался положить конец войне”, – подумал Эрик, Вслух он просто спросил: – До какой темпе-ратуры вы смогли его заморозить?
      – Обмен веществ почти полностью приостановлен; вы думаете, я не знаю, как поступать в таких случаях? У меня есть инструкция, которая вступает в действие автоматически с того момента, как он теряет сознание или умирает и не может быть оживлен. – Он вручил Эрику листы бумаги.
      С первого взгляда Эрик заметил этот основной и важнейший параграф инструкции. Никаких искусственных органов. Ни при каких обстоятельствах. Даже если это единственный шанс для выживания Секретаря Молинари.
      – Это обязательно? – спросил Эрик.
      – Мы консультировались у верховного прокурора, – сказал Тигарден. – Да вы, конечно, знаете, что любой искусственный орган можно трансплантировать только по письменному разрешению пациента.
      – Почему он это сделал?
      – Я не знаю, – сказал Тигарден, – Вы не попытаетесь его оживить без применения искусственного сердца, которое, как я вижу, вы захватили с собой? Это единственное, что нам осталось. – Его голос был полон горечи и безнадежности, – То есть ничего. Он жаловался на сердце незадолго до того, как вы пропали; говорил вам, я сам это слышал, что он почувствовал, как лопнула его аорта. А вы просто ушли, – Он осуждающе посмотрел на Эрика.
      – В этом вся сложность лечения ипохондриков, – сказал Эрик, – никогда не знаешь, что принимать за чистую монету. -
      – Ладно, – с прерывистым вздохом сказал Тигарден, – и все-таки я этого не понимаю. Повернувшись к Фестснбургу, Эрик спросил:
      – Что с Френекси? Он знает? С едва уловимым оттенком нервозности Фестенбург ответил: – Конечно.
      – И как он отреагировал?
      – Выразил соболезнование.
      – Я полагаю, вы не допустите прилета сюда новых кораблей с Лилистар? Фестенбург сказал:
      – Доктор, ваше дело лечить вашего больного, не заниматься политикой.
      – Ходу моего лечения очень помогло бы, если бы я знал…
      – Доступ в Чиенну прекращен, – уступил Фестенбург. Ни одному кораблю, кроме вашего, не было разрешено приземлиться здесь после того, как это произошло.
      Эрик подошел к кровати и посмотрел на Джино Молинари, затерявшегося среди переплетения прводов и приборов, поддерживающих его температуру и измеряющих сотни параметров по всему телу. Грузная короткая фигура была едва видна; его лицо почти полностью скрывало совсем недавно разработанное устройство, отслеживающее мельчайшие изменения в работе головного мозга. Именно мозг необходимо было сохранить любой ценой. Можно восстановить все, кроме него.
      Восстановить можно все – если воспользоваться запрещенными Молинари искусственными органами. В этом было все дело. Упрямство замкнувшегося на идее самоуничтожения невротика отбросило медицину на столетие назад.
      Одного взгляда на раскрытую грудную клетку лежащего перед ним человека было достаточно, чтобы понять – положение безнадежно. В областях, не связанных с трансплантацией, Эрик был не более компетентен, чем Тигарден. Вся его работа была основана на возможности замены выбывших из строя органов.
      – Давайте еще раз посмотрим этот документ. – Он снова взял бумагу у Тигардена и изучил ее более внимательно. Безусловно, такой умный и предусмотрительный человек, как Молинари, должен был предоставить какую-то альтернативу пересадке. Он просто не мог этого не сделать.
      – Приндла уже известили, – сказал Фестенбург. – Он стоит наготове перед телевизионной камерой, чтобы выступить когда, или если, станет ясно, что оживить Молинари не удастся. – Его голос звучал неестественно безразлично; Эрик взглянул на него, пытаясь понять, какие чувства испытывает в действительности этот человек.
      – Что вы думаете об этом параграфе? – спросил Эрик, показывая Тигардену документ. – О вводе в действие робота-двойника, которого Молинари использовал в видеофильме. О показе его по телевидению сегодня вечером.
      – Что вы имеете в виду? – спросил Тигарден, перечитывая параграф. – Передачу речи по радио мы конечно устроим. Что касается самого двойника, то я совершенно не представляю, что с ним сейчас. Может быть, Фестенбург знает. – Он вопросительно повернулся к Фестенбургу.
      – Этот параграф, – ответил тот, – не имеет никакого смысла. Буквально. Например, мы не имеем понятия, на что способен этот робот, лежащий в настоящее время в замороженном состоянии. Мы не сможем разобраться, что имел в виду Молинари, у нас слишком мало времени. В этой проклятой инструкции сорок три параграфа; мы не в состоянии выполнить их все одновременно, разве нет?
      – Но вы знаете, где…
      – Да, – перебил Эрика Фестенбург, – я знаю, где хранится робот.
      – Выведите его из законсервированного состояния, активируйте его, как написано в инструкции которая, как вам известно, обязательна для выполнения.
      – Активировать его – и что дальше?
      – Он скажет вам это сам, – ответил Эрик, “И будет говорить еще годы и годы, – добавил он про себя. Потому что в этом – весь смысл документа. Не будет никакого объявления о смерти Джино Молинари, потому что, как только робот-двойник будет активирован, это будет не соответствовать действительности, И, мне кажется, ты знаешь об этом, Фестенбурп”.
      Они молча обменялись взглядами.
      Обращаясь к сотруднику Секретной службы, Эрик сказал:
      – Я хочу, чтобы четверо из вас сопровождали его, пока он будет заниматься активацией. Простая предосторожность, но я надеюсь, что вы поддержите меня в этом.
      Сотрудник кивнул и сделал знак группе своих коллег; они встали за Фестенбургом, который выглядел растерянным и слегка испуганным. Он нехотя отправился выполнять поручение, четверо агентов последовали за ним.
      – Что вы думаете еще об одной попытке хирургического вмешательства? – спросил доктор Тигарден. – Вы не хотите попробовать? Пластиковый заменитель может…
      – Молинари в данной временной последовательности, – сказал Эрик, – почти полностью изношен. Вы не согласны? Для него настало время выйти из нее, он хочет именно этого. Нам необходимо признать этот факт, как бы мы этому не противились. Молинари основал династию, состоящую из него самого.
      – Эта копия Молинари не может занять его место, – запротестовал Тигарден. – Это машина, а закон запрещает…
      – Вот почему Молинари отказывался использовать искусственные органы. Он не может проделывать то, что делал Вирджил, заменяя один орган за другим, потому после этого он мог стать уязвимым сточки зрения этого закона. Но теперь это уже неважно. – Он подумал про себя: “Приндл не является наследником и преемником Мола и Дон Фестенбург тоже, как бы ему этого ни хотелось. Я не думаю, что династия будет вечной, но, по крайней мере, этот удар она вынесет. А это уже не мало”
      После паузы Тигарден сказал:
      – Вот зачем его хранили в законсервированном состоянии. Теперь я понимаю.
      – И он выдержит любую проверку, которую вы захотите предпринять. Вы, или министр Френекси, или любой другой, включая Фестенбурга, который догадался обо всем еще раньше меня, но не Смог ничего поделать. Вот что выделяет это решение из всех других; даже зная, что происходит, вы все равно ничего не можете изменить. Это доведенная до логического конца концепция политического маневрирования. Ужасался ли он задуманным? Или восхишался? Он еще не успел разобраться. Это было слишком неожиданное решение, этот тайный сговор Молинари С самим собой. Эти манипуляции с бесчисленными рождениями заново, проведенные со свойственной только ему ошеломляющей быстротой.
      – Но, – запротестовал Тигарден, – этим самым другой временной континуум остается без Секретаря ООН, Что мы приобретаем в этом случае, если…
      – Тот, кого пошел активировать Дон Фестенбург, – сказал Эрик, – наверняка происходит из миpa, в котором Мола не выбрали на этот пост. В котором он потерпел поражение, и Секретарем ООН стал кто-то другой. Таких миров, если принять во внимание минимальный перевес, полученный Молом над своим соперником при голосовании, должно быть достаточно много.
      В том другом мире отсутствие Мола не будет иметь большого значения, поскольку там он просто еще один побежденный политический деятель, возможно, даже уже отошедший от борьбы. Как раз в том состоянии, чтобы быть свежим и отдохнувшим. Готовым наброситься на министра Френскси.
      Задумано превосходно, решил Эрик. Мол знал, что его изношенное тело рано или поздно дойдет до состояния, исключающего всякую возможность восстановления любым способом, кроме замены органов на искусственные. Какой бы из него был политический стратег, если бы он не задумывался о том, что будет после его смерти? Без этого он был бы просто вторым Гитлером, который не хотел, чтобы страна его пережила.
      Эрик еще раз просмотрел оставленный Молом документ. Все было изложено предельно ясно. Следующего Молинари было абсолютно необходимо вводить в действие. А этот следующий, в свою очередь, позаботится о том, чтобы обеспечить замену себе. Теоретически это могло продолжаться до бесконечности. Могло ли?
      Все Молинари, во всех временных континумах, стареют с одной и той же скоростью. Это может продолжаться лет тридцать-сорок. Самое большее.
      Но этого достаточно, чтобы вывести Землю из войны.
      И это было единственным, что имело значение для Мола. Он не пытался стать вечным, бессмертным, Он был просто заинтересован в выполнении своего долга. То, что произошло с Франклином Д. Рузвельтом в последнюю мировую войну, не должно было произойти с ним. Молинари выучился на ошибках прошлого, и действовал соответственно. Он нашел блестящее и яркое, присущее только ему решение данной политической проблему.
      Это объясняло, почему форма Секретаря ООН и газеты, показанные ему Фестенбургом, были поддельными.
      Без этого они вполне могли оказаться реальностью. Уже одно это оправдывало то, что сделал Молинари.
      Часом позже Джино Молинари вызвал его в свой кабинет.
      Раскрасневшийся, источающий юмор Мол в новой с иголочки форме сидел, откинувшись в кресле и не торопясь рассматривал Эрика.
      – Так, значит, эти негодники не хотели меня оживлять, – прогрохотал он и рассмеялся. – Я знаю, что вам пришлось на них надавить, Свитсент; я все это предвидел. Здесь не было ничего случайного. Вы верите мне? Или вы думаете, что оставалась щель, в которую они могли ускользнуть, особенно этот Фестенбург – он очень умен, знаете ли. Я им просто восхищаюсь. – Он рыгнул. – Послушайте меня. Это Дону не по зубам.
      – Мне кажется, у него почти получилось, – сказал 3pak.
      – Да, – согласился Молинари, став серьезным, – Почти. Но в политике всегда так. Именно это и делает ее интересной. Кому нужно что-то гарантированное? Только не мне. Кстати, эти видеоролики уже передаются, как и планировалось; я уже отослал беднягу Приндла обратно в его подвал, или где он там обретается. – Молинэри снова расхохотался.
      – Я правильно думаю, что в вашем мире…
      – Мой мир здесь, – оборвал его Молинари; заложив руки за голову, он покачивался в кресле, глядя ил Эрика незамутненным взглядом.
      – В параллельном мире, откуда вы пришли…– произнес Эрик.,.
      – Чушь!
      – Вы потерпели поражение в борьбе за пост Секретаря ООН; это правда? Мне просто интересно. Я не собираюсь обсуждать это с кем бы то ни было.
      – Если вы соберетесь, – сказал Молинари, – я прикажу Секретной службе утопить вас в Атлантическом океане. Или выбросить в открытый космос. – Он помолчал. – Я был избран, Свитсент, но эти недоноски вышибли меня из кабинета, сварганив билль о недоверии. В связи с Договором о Мире. Конечно, они были правы; я не должен был в это ввязываться. Но кому охота иметь дело с четырехрукими блестящими жуками, которые не умеют даже разговаривать толком и которым приходится вечно таскать с собой переводной ящик, наподобие ночного горшка?
      – Теперь вы знаете, – настороженно сказал Эрик, – что это необходимо. Достичь взаимопонимания с ригами.
      – Конечно, Но теперь это легче понять. – Глаза Мола стали темными и внимательными. – Что у вас на уме, доктор? Давайте посмотрим. Как это они говорили в двадцатом веке? Постучим по крыше и посмотрим не выскочит ли… какая-то штуковина.
      – В Тиуане все подготовлено для вашего контакта с ригами.
      – Черт, я не собираюсь в Тиуану; это грязный городишко – там только по бабам таскаться, тринадцатилетним. Даже моложе, чем Мэри.
      – Значит вы знаете про Мэри? – Неужели она была его любовницей и в параллельном мире!
      – Он нас представил друг другу, – вежливо сказал Молинари. – Мой лучший друг, назвал он меня.
      Тот, которого сейчас хоронят, или что они там делают с трупом. Это меня не интересует, лишь бы его не было здесь, У меня уже есть один, этот, весь изрешеченный пулями, в контейнере. С меня довольно одного; они действуют мне на нервы.
      – Что вы с ним собираетесь делать? Молинари обнажил зубы в широкой усмешке.
      – Вы, кажется, не поняли, верно? Это предыдущий. Тот, который был перед только что умершим. Я не второй; я третий, – Он приложил руку к уху, – А теперь послушаем, что там у вас – я жду.
      – Гм, вам необходимо отправиться в Тиуану к Вирджилу Акерману. Это не должно вызвать подозрения. Мое дело устроить вашу встречу так, чтобы вы могли спокойно поговорить. Я думаю, мне это удастся. Если, конечно,…
      – Если Корнинг, главный резидент Лилистар в Тиуане, не доберется до вашего рига первым. Слушайте, я отдам приказ Секретной службе его нейтрализовать. Пока лилистарцы будут его вызволять, пройдет достаточно времени. Мы можем сослаться на их деятельность по отношению к вашей жене, на то, что они сознательно сделали се наркоманкой. Это будет хорошим предлогом. Вы согласны? Да? Нет?
      – Это подойдет. – Он снова почувствовал себя совершенно измотанным, даже больше, чем прежде. “Этот день никогда не кончится”, – подумал он; прежняя тяжелая ноша снова пригибала его к земле.
      – Я, кажется, вас не слишком воодушевил, – сказал Молинари.
      – Напротив. Просто я смертельно устал. – А ведь еще надо ехать обратно в Тиуану, чтобы доставить в ТМК Дег Дал Ила из его комнаты в гостинице “Цезарь”; впереди еще столько дел.
      – Кто-нибудь доставит, – проницательно сказал Молинари, – этого рига из гостиницы в ТМК вместо вас. Дайте мне адрес, и я прослежу, чтобы все было в порядке. Вам не нужно больше ничего делать – напейтесь или подыщите себе новую подружку. Или примите еще порцию Джи-Джи 180 и сделайте еще один визит в будущее. Найдите способ развлечься. Как себя чувствует ваша наркомания? Покончили с ней, как я вам советовал?
      – Да.
      Молинари поднял свои густые брови.
      – Черт побери. Любопытно; я думал, что это невозможно. Вам помог ваш контакт с ригами?
      – Нет, я получил антидот из будущего.
      – Как идет война? Я в отличие от вас не перемещаюсь во времени по вертикали, я двигаюсь только вбок, по параллельным мирам.
      – События развиваются не лучшим образом.
      – Оккупация?
      – Большая часть территории Земли.
      – А что со мной?
      – Похоже, вам удалось ускользнуть в Ватин-35. Вы продержались довольно долго в надежде на помощь армии ригов.
      – Я полагаю, на это у меня были причины, – решил Молинари. – Как ваша жена, Катерине?
      – Антидот…
      – Я имею в виду ваши отношения с ней.
      – Мы разводимся. Это решено.
      – Хорошо, – деловито кивнул Молинари. – Напишите для меня адрес, а в обмен я напишу вам одно имя и адрес. – Он взял ручку и бумагу и быстро написал что-то. – Родственница Мэри. Двоюродная сестра. Играет на второстепенных ролях в телесериалах. Девятнадцать лет. Не слишком молода?
      – Противозаконно.
      – Об этом можете не беспокоиться. – Он перекинул Эрику записку. Она осталась лежать на столе, – В чем дело? – закричал на него Молинари, – Пристрастие к этому наркотику настолько затуманило ваши мозги, что вы не способны уразуметь, что у вас только одна жизнь, и она движется только вперед, а не вбок и не назад? Вы ждете, что вернется прошлый год или чего-то в этом роде?
      Эрик дотянулся до записки.
      – Вы совершенно правы, Я уже давно жду прошлое года. Но, кажется, он уже не вернется.
      – Не забудьте сказать, что это я вас послал, – Молинари и широко улыбнулся, наблюдая, как Эрик складывает записку в бумажник.
      Была ночь, Эрик шел по темной боковой улочке, держа руки в карманах и раздумывай, не сбился ли он с дороги. Он не был в Пасадене, Калифорния, уже много лет.
      Перед ним темным пятном на фоне ночного неба показалось жилое здание, окна горели в темноте, как глаза какого-то животного. “Глаза, – подумал Эрик, – это зеркало души, но дом есть дом. Что скрывается за ними? Пухленькая – а может и не пухленькая – черноволосая девушка, чьи претензии ограничиваются ролью в двух-трехминутных сюжетах коммерческой рекламы или в чем-то наподобие этого, о чем упомянул Молинари, Которая нужна, чтобы помочь подняться на ноги после болезни, пародия на супружество, взаимопомощь и защиту”. Он вспомнил о Филис Акерман и их недавней беседе по дороге в Вашин-35. “Если я действительно хочу просто заново воспроизвести очередной слепок образца супружества, запечатленного в моем подсознании, мне нужно обратиться к ней; Филис достаточно похожа на Кэти, чтобы мне понравиться. И это мы оба понимаем. И достаточно непохожа, чтобы казаться – просто казаться – чем-то новым. – Внезапно его захватила одна мысль. – Эта девущка из Пасадены; я не сам ее выбрал. Это сделал Молинари. Поэтому есть шанс избавиться от старого клише. И я получу что-то по настоящему новое, а не кажущееся таким”.
      Отыскав вход в здание, он вытащил сложенную записку, прочитал еще раз имя, нашел нужную ему кнопку среди множества расположенных на большой медной плите и позвонил с решительностью, заимствованной им у Молинари.
      Минуту спустя из громкоговорители раздался приглушенный голос, и на крошечном экране, вделанном в стену над рядом кнопок, появилось изображение девушки.
      – Да? Кто это? – На таком смехотворно мелком экране разобрать черты лица было невозможно – оно ему ничего не говорило. Но голос был грудной и мягкий, и хотя в нем присутствовало беспокойство, вполне естественное для одинокой девушки при таких обстоятельствах, в нем чувствовалась теплота.
      – Джино Молинари попросил меня заглянуть к вам, – сказал Эрик.
      – О! – голос прозвучал взволнованно. – Заглянуть ко мне? Вы уверены, что не ошиблись? Мы встречались только один раз и то случайно.
      – Можно мне зайти на минуту, мисс Гарабальди? – спросил Эрик.
      – Гарабальди это мое старое имя, – сказала девушка. – Мое имя, под которым я выступаю в телевизионных программах – Гарри. Патриция Гарри.
      – Впустите меня, – сказал Эрик, – Прошу вас.
      Дверь загудела; он толкнул ее и очутился в фойе. Когда Эрик поднялся на лифте на пятнадцатый этаж и был у ее двери, готовый постучать, он обнаружил, что дверь приоткрыта.
      Патриция Гарри, в цветастом переднике и с заплетенными в две косы темными волосами, встретила его улыбкой. У нее было тонкое лицо, сужающееся к подбородку, безупречной формы и темные настолько, что казались черными, губы. У нее были правильные черты лица, очерченные с такой точностью” что могли служить образцом симметрии и соразмерности. Он понял, почему она попала на телевидение; лицо, наподобие этого, освещенное пусть даже имитацией восхищения пивным праздником на Калифорнийском побережье, способно было пробрать любого зрителя. Она не была просто красива – она была уникальна. Когда Эрик смотрел на псе, у него появилась уверенность, что ее ждет впереди головокружительная карьера, если не помещает война.
      – Привет, – весело сказала она, – кто вы?
      – Эрик Свитсент. Я из медицинского персонала Секретаря. “Или был в нем, – подумал он, – до сегодняшнего дня”. Можем мы выпить кофе и немкою поговорить? Для меня это очень важно.
      – Какой странный визит, – сказала Патриция Гарри. – Но почему бы и нет? – Она круто развернулась, при этом ее длинная мексиканская юбка всколыхнулась, и пошла через прихожую на кухню; Эрик последовал за ней. – Вода уже почти закипела. Зачем Молинари просил вас зайти? Какая-нибудь особенная причина? Возможно ли, чтобы подобная девушка не сознавала, насколько важную причину для визита составляет она сама?
      – Видите ли, я живу здесь, в Калифорнии, В Сан-Диего. – Он подумал: “И полагаю, что работаю теперь тоже здесь, в Тиуане. Опять”. Я хирург по пересадке искусственных органов, мисс Гарри. Или Пэт. Можно называть вас Пэт? – Он сел за стол, облокотившись локтями сцепленных рук на его грубую неровную поверхность.
      – Если вы хирург по пересадке, – сказала Патриция Гарри, доставая из буфета чашки, – то почему вы не на военном спутнике или не в госпитале?
      Он почувствовал, что земля уходит у негр из под ног.
      – Я не знаю.
      – Сейчас, знаете, идет война, – Стоя к нему спиной, она добавила: – Парня, с которым я была, искалечило, когда риги разбомбили его крейсер. Он сейчас в госпитале на базе.
      – Я ничего не могу сказать, кроме того, что вы указали, возможно, на самое слабое звено в моей жизни. На то, почему она не имеет того смысла который ей следовало бы иметь.
      – И кого же вы в этом вините? Всех, кроме себя?
      – Временами мне кажется, – сказал Эрик, – что поддержание жизни Джино Молинари тоже вносит определенный вклад в наши военные усилия. – Но, в конце концов, он начал этим заниматься совсем недавно и только благодаря усилиям Вирджила Акермана, а отнюдь не своим.
      – Мне просто любопытно, – сказала Патриция. – Мне казалось естественным, что хороший хирург должен стремиться на фронт, где для него есть настоящая работа. – Она разлила кофе в две пластиковые чашки.
      – Да, вам должно так казаться, – сказал он, чувствуя, насколько безнадежной была его попытка. Ей девятнадцать лет, почти в два раза меньше, чем ему, а она лучше понимает, что правильно и что следует делать. Обладая таким свойством, она сама устроит свою жизнь и карьеру, она не нуждается в посторонней помощи. – Вы хотите, чтобы я ушел? – спросил он. – Если да, то просто скажите прямо, и я уйду,
      – Вы только пришли; конечно я не хочу, чтобы вы уходили. Мистер Молинари не прислал бы вас ко мне, если бы у него не было для этого веских оснований. – Она критически его осмотрела, усаживаясь напротив, – Я двоюродная сестра Мэри Райнеке, вам это известно?
      – Да, – он кивнул. – “И у тебя тоже сильный характер”, – подумал он, – Пэт, – обратился он к ней, – поверьте, что я сделал сегодня нечто такое, что имеет значение для всех нас, хотя ото и не связано с медициной. Можете вы этому поверить? Если да, мы можем продолжить.
      – Я поверю всему, что вы скажете, – с беспечностью девятнадцатилетней девушки ответила она.
      – Вы видели сегодня вечером по телевизору обращение Молинари?
      – Я посмотрела его немного. Очень интересно. Он выглядел настолько больше…
      “Больше. Да, – подумал он, – это подходящее слово”.
      – Приятно видеть его снова в прежней форме. Но я должна признаться – вся эта декламация, вы понимаете, что я имею в виду, эта его напыщенная манера, горящие глаза – это для меня скучно. Я включила вместо этого проигрыватель. – Она оперлась подбородком на ладонь. – Знаете что? Это надоело мне до смерти.
      В гостиной зазвонил видеофон.
      – Извините. – Пэт Гарри встала и выпорхнула из кухни. Он молча сидел, не думая почти ни о чем, кроме висящего на нем старого груза усталости, когда она внезапно появилась вновь.
      – Вас, Доктора Эрика Свитсента, это ведь вы?
      – Кто это? – Он пытался подняться, чувствуя, как сердце сдавливает свинцовая тяжесть.
      – Белый дом.
      Он подошел к видеофону.
      – Алло, это доктор Свитсент.
      – Минуту, – Экран опустел. Затем на нем появился Джино Молинари.
      – Так, доктор. Они добрались до вашего рига.
      – Боже, – вырвалось у него.
      – Все что мы увидели, когда вошли, это был ваш хваленый риг. Мертвый. Кто-то из них, должно быть, видел, как вы входили. Плохо, что вы не отвезли его прямо в ТМК. Вместо этой гостиницы.
      – Теперь я это понимаю.
      – Послушайте, – отрывисто сказал Молинари. – Я звоню вам, потому что знаю, вам будет интересно это узнать. Но не слишком вините себя. Эти ребята с Лилистар профессионалы. Это могло случиться с каждым. – Он наклонился ближе к экрану и с ударением произнес: – Это не настолько важно; есть и другие возможности вступить в контакт с ригами, три или четыре – мы как раз решаем, как лучше ими воспользоваться.
      – Это можно говорить по видеофону? Молинари сказал:
      – Френекси и его компания только что отбыли на Лилистар, убрались так быстро, как только сумели. Поверьте моему слову, Свитсент, они знают. Так что наша задача действовать быстро. Мы рассчитываем вступить в связь с правительством ригов в течение двух часов; при необходимости будем вести переговоры по открытому радиоканалу, пусть подслушивают. – Он взглянул на часы. – Я должен кончать разговор. Вы остаетесь на своей должности. – Экран погас. В лихорадочной спешке Молинари перешел к выполнению следующей задачи. Он не мог позволить себе сидеть и сплетничать. Вдруг экран снова загорелся; перед Эриком опять был Молинари, – Запомните, доктор, вы выполнили то, что от вас требовалось; вы вынудили их выполнить мое завещание, эти десять страниц, которые они перекладывали с места на место, пока вы не приехали. Если бы не вы, меня бы здесь сейчас не было; я уже говорил вам это и не хочу, чтобы вы об этом забывали – у меня нет времени, чтобы повторять это снова и снова, – Он коротко усмехнулся, и изображение на экране снова погасло. На этот раз он больше не зажегся.
      “Но провал есть провал, – сказал себе Эрик. Он вернулся на кухню и снова сел перед своей чашкой. Никто не произнес ни слова, – Из-за того, что я все испортил, – подумал Эрик, – лилистарцы получили дополнительное время, чтобы окружить нас и обрушиться на Землю со всеми своими силами. Миллионы человеческих жизней и, возможно, годы оккупации – вот цена, которую все мы заплатим. И все потому, что ему показалось хорошей идеей отвезти сегодня Дег Дал Ила в гостиницу “Цезарь” вместо того, чтобы сразу привезти его в ТМК. – Потом ему пришло в голову, что в ТМК у них тоже есть, по крайней мере, один агент; они могли добраться до него и здесь. “И что теперь?” – спрашивал он себя.
      – Наверное, ты права, Пэт, – сказал он. – Наверное, мне следовало стать военным хирургом и работать на базе, в прифронтовом госпитале.
      – Конечно, а почему нет? – ответила она.
      – Совсем скоро, хотя ты этого еще не знаешь, фронт будет здесь, на Земле.
      Она побледнела, но попыталась улыбнуться.
      – Почему?
      – Политики, Превратности войны. Ненадежные союзники. Сегодняшний союзник завтра оказывается врагом. И наоборот. – Он допил кофе и встал. – Удачи тебе, Пэт, в твоей телевизионной карьере и в твоей яркой, только начинающейся жизни. Надеюсь, что война не затронет тебя слишком сильно. “Война, которую я помог принести сюда”, – добавил он про себя. – Пока.
      Она осталась молча сидеть за кухонным столом, отхлебывая свой кофе, пока он выходил через прихожую к двери, открывал се и захлопывал за собой, Они даже не кивнула на прощанье; она была слишком испугана, ошеломлена тем, что он ей сообщил.
      “Спасибо, Джино, – сказал он про себя, спускаясь на первый этаж, – Это была хорошая мысль; не твоя вина, что из этого ничего не вышло. Ничего, кроме более глубокого осознания того, как мало полезного я сделал и как много вредного”.
      Он шел пешком по темным улицам Пасадены, пока не заметил такси; он остановил его, сел и только после этого задумался, куда же ему ехать.
      – Вы хотите сказать, что не знаете, где живете, сэр? – спросил автомат.
      – Вези меня в Тиуану, – неожиданно сказал он.
      – Слушаюсь, сэр, – сказал автомат и развернулся на юг.

      Он бесцельно бродил, шаркая по тротуару, мимо маленьких, похожих на киоски, магазинчиков, расцвеченных неоновыми огнями, прислушиваясь к крикам уличных торговцев и наслаждаясь видом беспрестанно снующих машин самых разнообразных типов, от новейших автоматических такси до древних колесных автомобилей, сделанных когда-то в США и теперь на склоне лет оказавшихся здесь.
      – Интересуетесь девочками, мистер? – мальчишка не старше одиннадцати схватил Эрика за рукав, пытаясь остановить. – Моя сестра, ей только исполнилось семь лет, и она еще ни разу не была с мужчиной, не сойти мне с места, если вы будете не первым.
      – Сколько? – спросил Эрик.
      – Десять долларов плюс стоимость комнаты, без комнаты плохо. Улица делает любовь чем-то грязным; после этого теряешь к себе всякое уважение.
      – В этом есть доля правды, – согласился Эрик. Но не остановился.
      С приближением ночи роботы-торговцы с их неуклюжими громадными лотками, тележками и корзинами постепенно покидали улицы Тиуаны; дневной люд и пожилые американские туристы уступали место другим. Спешащий куда-то мужчина грубо оттолкнул Эрика; девушка в свитере и тесной, готовой разойтись по швам юбке протиснулась мимо него, на мгновение их тела соприкоснулись,… “Как будто, – подумал он, – мы уже давно знаем друг друга”, И этот неожиданный обмен теплотой двух сомкнувшихся тел явился выражением глубочайшего и полного взаимопонимания между нами. Девушка прошла мимо и скрылась из глаз. Группа развязных молодых мексиканцев в меховых куртках с открытым воротом шла прямо на него, их приоткрытые рты создавали впечатление, что они задыхаются. Он осторожно уступил им дорогу.
      “В, городе, где вес позволено, – подумал Эрик, – и где все можно достать, чувствуешь себя снова ребенком, оказавшимся среди своих кубиков и игрушек, в центре вселенной, в которой любая вещь находится в пределах досягаемости вытянутой руки. Входная плата высока: она состоит я отказе от взрослости.” И все-таки ему нравилось здесь. Шум и суета вокруг были отголосками реальной жизни. Некоторые считают все здесь отвратительным; он – нет. Эти люди не правы. Беспокойные, блуждающие по городу стаи мужчин в поисках Бог знает чего не догадывались и не знали, что их стремление является выражением первородного зова самой протоплазмы. Это беспрестанное беспокойство когда-то вывело жизнь из моря на сушу; теперь, будучи уже земными существами, они продолжают скитаться но улицам, и он бродил вместе с ними с одной улицы на другую. Перед ним был салон татуировок, современный и комфортабельный, весь залитый светом; его хозяин ловко орудовал электрической иглой, которая, почти не касаясь кожи, лишь поглаживая ее, сплетала на теле прихотливый узор.
      “Как насчет татуировки? – спросил себя Эрик. – Что бы мне изобразить, какой сюжет или картина будут мне приятны в это время невзгод и лишений? Во время ожидания начала оккупации? Во время, когда все мы беспомощны и запуганы, когда мы забыли о своем мужском достоинстве?”
      Он вошел в салон, сел в кресло и сказал: – Вы можете написать у меня на груди что-нибудь вроде…, – он задумался. Хозяин продолжал заниматься своим посетителем, толстым солдатом ООН, близоруко смотрящим перед собой. – Мне нужна картина, – решил Эрик.
      – Выберите сами, – Ему передали громадный фолиант; он открыл наугад. Женщина с четырьмя грудями, на каждой из которых помещалось по законченному предложению. Не совсем то. Он перевернул страницу. Космический корабль, изрыгающий из всех своих двигателей столбы пламени. Нет. Напоминает ему о его Я из 2056, которого он подвел, Я за ригов, решил он. Татуировка, которая должна быть видна, в том числе и для военной полиции Лилистар. И не надо будет принимать больше никаких решений.
      “Жалость к самому себе, – подумал он, – Существует, интересно, такая вещь как самосострадание? Никогда, впрочем, об этом не слышал”.
      – Выбрал наконец, приятель? – спросил его хозяин салона, закончив обслуживать своего клиента.
      – Я хочу, чтобы вы написали у меня на груди слова “Кэти умерла”. Идет? Сколько это может стоить?
      – Кэти умерла, – повторил хозяин, – Умерла от чего?
      – Синдром Корсакова.
      – Вы хотите, чтобы я написал и это? Кэти умерла от – как вы это назвали? – Хозяин взял ручку и бумагу. – Я хочу, чтобы не получилось ошибки.
      – Где здесь поблизости, – сказал Эрик, – я могу достать наркотики? Я имею в виду настоящие наркотики.
      – В аптеке через дорогу. Это их работа, олух.
      Эрик вышел из салона и снова утонул в бурлящем водовороте уличной суеты. Аптека выглядела старомодной, демонстрируя посетителям приспособления для накладывания гипса, бандажи от грыжи и флаконы с одеколоном. Эрик открыл дверь и подошел к прилавку в дальнем конце помещения. – Слушаю вас, – обратился к нему солидный седой мужчина в белом халате.
      – Джи-Джи 180, – сказал Эрик. Он положил на прилавок пятидесятидолларовую бумажку, – Три или четыре капсулы.
      – Сто долларов США. – Обычная торговая сделка. Без всяких эмоций.
      Он добавил еще две десятки и две пятерки. Фармацевт вышел. Когда он вернулся, в руках у него был стеклянный флакон, который он поставил перед Эриком; он взял деньги и положил их в ящик, с мелодичным звоном выдвинувшийся из старинной кассы.
      – Спасибо, – сказал Эрик. Держа флакон в руках, он вышел из аптеки.
      Он бродил по улицам, пока более или менее случайно не оказался перед гостиницей “Цезарь”. Он вошел внутрь. За стойкой сидел, похоже, тот самый человек, который обслуживал их с Дег Дал Илом сегодня днем.
      “Днем, – подумал Эрик, – который растянулся на годы”.
      – Вы помните рига, с которым я приходил сегодня? – спросил он администратора.
      Администратор посмотрел на него и не произнес ни слова.
      – Он еще здесь? – спросил Эрик. – Правда, что его здесь убили эти костоломы с Лилистар? Покажите мне комнату, Я хочу ту же самую комнату.
      – Деньги вперед, сэр.
      Он заплатил, получил ключ и поднялся в лифте на нужный этаж; пройдя по коридору, Эрик отыскал свою комнату, открыл дверь и вошел, пытаясь нащупать выключатель.
      Свет зажегся, и он увидел, что не осталось ни малейшего следа происходившей здесь драмы. Как если бы риг просто ушел. “Он был прав, – решил Эрик, – когда просил меня вернуть его обратно в лагерь; он знал, чем это кончится”.
      Стоя здесь, Эрик ощутил, что эта комната внушает ему ужас.
      Он открыл флакон, достал одну капсулу Джи-Джи 180, положил се на стол и с помощью гривенника разделил ее на три части, В графине было немного воды; он проглотил одну треть капсулы, подошел к окну и стал ждать.
      Ночь превратилась в день. Он все еше находился в своей комнате, но это было уже другое время; он еще не мог сказать, какое. Сколько времени прошло? Месяцы? Годы? Комната нисколько не изменилась, да и меняться тут было особенно нечему. Он вышел из комнаты, спустился в вестибюль и спросил в киоске рядом со стойкой администратора свежую газету. Продавщица, дородная мексиканка, дала ему “Лос-Анджелес Дейли-Нью”; он взглянул на дату и понял, что прошло десять лет. 15 июня 2065.
      Значит он правильно рассчитал дозу Джи-Джи 180.
      Войдя в платную телефонную кабинку, он вставил монету и набрал номер ТМК. Было, по-видимому, около девяти утра.
      – Могу я поговорить с мистером Вирджилом Акерманом?
      – Назовите пожалуйста, кто говорит.
      – Доктор Эрик Свитсент.
      – Конечно, доктор Свитсент. Подождите минуту. – По экрану пробежала тень, и на нем появилось лицо Вирджила, такое же высохшее и сморщенное, как всегда.
      – Неужели! Эрик Свитсент! Как поживаешь, мальчик? Постой сколько же лет прошло? Три года? Четыре? Как там у тебя в… – Расскажите мне о Кэти, – сказал Эрик.
      – Что, извини?
      – Я спрашиваю вас о своей жене. Как она себя чувствует? Где она находится?
      – Твоя бывшая жена.
      – Хорошо, – благоразумно уступил Эрик, – моя бывшая жена.
      – Откуда мне знать, Эрик? Я не видел ее с тех пор, как она уволилась отсюда, а это было, по крайней мере, – ну да – шесть лет назад. Сразу после того, как мы все восстановили. Сразу после войны.
      – Расскажите мне все, что может мне помочь ее разыскать.
      Вирджил помедлил.
      – Но Боже мой, Эрик, ты же помнишь, какой она сделалась больной. Эти психические припадки.
      – Я не помню.
      Подняв брови, Вирджил сказал:
      – Ты был одним из тех, кто подписал заключение.
      – Вы думаете, она сейчас в больнице? До сих пор?
      – Как ты сам мне объяснил, у нее произошли необратимые изменения в мозге от всех этих наркотиков, которых она напробовалась. Так что полагаю – она еще там. Возможно, в Сан-Диего, Я припоминаю, что Саймон Ил говорил мне об этом, совсем недавно; ты хочешь, чтобы я выяснил это у него? Он сказал мне, что встретил кого-то, у кого друг лечился в психиатрической больнице в Сан-Диего и…
      – Поговорите с ним, – Он ждал у пустого экрана, пока Вирджил разговаривал по внутренней системе связи с Саймоном.
      Наконец на экране появилось продолговатое скорбное лицо служащего отдела инвентаризации.
      – Вы хотели узнать о Кэти? – спросил Саймон. – Я могу рассказать только то, что я узнал от этого парня. Он встретил ее в неврологическом центре Эдмунда Г. Брауна; лечился там от нервного срыва, как вы это называете.
      – Я это так не называю, – сказал Эрик, – но продолжайте.
      – Она не может себя контролировать; эти се вспышки ярости, припадки, когда она крушит вес вокруг, повторяются каждый день, иногда до четырех раз в день. Они держат ее на фенотиазине, и это помогает – она сама им это говорит, – но когда ее прорывает, любая доза фенотиазина становится бесполезной. Разрушение лобных долей мозга. Еще у нее трудности с памятью и с окружающими; ей кажется, что все против нее, все хотят ее обидеть… конечно это не паранойя, она просто все время раздражена, ругается с людьми, обвиняет их – всех и каждого. – Он добавил: – Она до сих пор вспоминает вас.
      – И что говорит?
      – Винит вас и этого психиатра, забыл его имя, в том, что вы упрятали се в психушку и следите за тем, чтобы она не выбралась оттуда.
      – Она как-то объясняет, почему мы сделали это? “Почему мы вынуждены были это сделать”, – подумал он про себя.
      – Она сказала, что любит вас, но вы хотели избавиться от нее, чтобы жениться на ком-нибудь еще. А когда добивались развода, клялись, что у вас никого нет.
      – Ладно, – сказал Эрик. – Спасибо, Саймон. – Он повесил трубку и набрал номер неврологического центра Эдмунда Г. Брауна.
      – Неврологический центр Эдмунда Г. Брауна, – произнес усталый женский голос.
      – Я хотел бы узнать о состоянии здоровья миссис Катерине Свитсент, – сказал Эрик. – Совесть есть совесть. В некотором смысле развод накладывает на нас большую ответственность за ее благополучие. Потому, что ей стало гораздо хуже сразу после него.
      – Существует хоть какой-нибудь выход? – спросил Эрик.
      Старший Эрик Свитсент, Эрик Свитсент из 2065, покачал головой.
      – Ладно, – произнес Эрик, – спасибо, что ты был честен со мной.
      – Как ты сам говоришь, всегда нужно быть честным с самим собой. – Он добавил: – И удачи с оформлением заключения; это тягостная процедура. Но и у нес есть конец.
      – Чем кончилась война, – в частности оккупации Земли?
      Старший Свитсент усмехнулся:
      – Черт побери, ты слишком увяз в своих переживаниях. Война? Какая война?
      – Пока, – сказал Эрик и повесил трубку.
      Он выбрался из кабинки. “У меня есть одно преимущество, – признал он. – Если бы я был рационален, и бы воспользовался им – но это не так. Лилистар скорее всего спешно разрабатывает сейчас план захвата Земли, готовится к нападению; я знаю это, но не испытываю при этом никаких чувств, я чувствую… Желание умереть. А почему бы и нет? Джино Молинари сделал свою смерть инструментом политической борьбы; он одурачил с ее помощью своих противников и сделает это еще не один раз. Конечно, у меня на уме совсем другое, – понимал он. – Я не пытаюсь никого одурачить. При нашествии Лилистар умрет много людей, почему бы не одним больше? Кто от этого потеряет? Кому я близок? – И тут он вспомнил: – Все эти будущие Эрики Свитсенты, вот кому мой поступок придется не по вкусу. Но сейчас мне на них наплевать. Правда, им на меня тоже с той единственной разницей, что их существование зависит от меня. В этом и заключается вся проблема. Не в моих взаимоотношениях с Кэти, а в моих взаимоотношениях с самим собой”.
      Пройдя через вестибюль гостиницы “Цезарь”, он очутился на залитых дневным солнцем улицах Тиуаны десять лет спустя.
      Солнечный свет ослепил его; он стоял, моргая и пытаясь приспособиться к новому освещению. Вид машин изменился. Они стали более обтекаемыми, более приятными для глаза. Мостовая была хорош” заасфальтирована. По тротуарам ходили те же уличные торговцы, за тем исключением, что теперь это были не роботы; он с изумлением увидел, что это были риги. Очевидно, они начали проникать в земное общество с его нижних слоев, постепенно добившись того равенства, которое, как он узнал во время своего прошлого путешествия, установилось столетие спустя. Это показалось ему не очень справедливым, но дело обстояло именно так.
      Засунув руки в карманы, он слонялся по Тиуане, увлекаемый толпами, которые заполняли ее улицы во все времена, пока он не наткнулся на ту самую аптеку, в которой он покупал Джи-Джи 180. Она, как всегда, была открыта и тоже не изменилась за последнее десятилетие, за тем исключением, что с витрины пропал бандаж для грыжи. На его месте он заметил неизвестное ему приспособление. Наклонившись поближе, Эрик попытался прочесть испанскую надпись. Эта штуковина, очевидно, служит для увеличения сексуальной потенции, решил он. Позволяет, как он перевел с испанского, добиваться неограниченного количества оргазмов, наступающих один за другим практически без перерывов. Слегка развеселившись, Эрик двинулся дальше к расположенному в глубине прилавку.
      На месте знакомого ему аптекаря, сидела стареющая дама с черными волосами.
      – Si? – приветствовала она его, показав дешевые хромированные зубы.
      – У вас нет одного вещества, производимого в Германии, g-Totex blau? – спросил Эрик.
      – Я посмотрю. Вы подождете, хорошо? – Женщина устало поднялась и скрылась среди химикалиев. Эрик бесцельно слонялся, разглядывая витрины. – G-Totex blau это очень сильный яд, – послышался ее голос, – Вы должны расписаться за него в книге; Si?
      – Si, – ответил Эрик.
      Снадобье, в черной коробке, лежало перед ним.
      – Два доллара пятьдесят центов США, – сказала женщина. Она извлекла из-под прилавка толстую книгу и положила ее рядом с прикованной к прилавку ручкой. Когда Эрик расписался, она завернула коробку. – Вы собираетесь убить себя, senor? – проницательно спросила она.
      – Да, пожалуй.
      – Этот яд действует совершенно безболезненно; я видела это сама. Никакой боли, просто останавливается сердце.
      – Да, – согласился Эрик, – хороший яд.
      – Из Германии. Качество гарантировано. – Она лучезарно улыбнулась, демонстрируя одобрение.
      Он заплатил деньги – его десятилетней давности банкноты были приняты без комментариев – и вышел со своей покупкой.
      “Странно, – подумал он. – В Тиуане все по-прежнему. И так будет всегда. Никому нет дела, даже если вы собрались убить себя; удивительно только, что у них нет специальных кабинок, где это могут для вас сделать за десять песо. Возможно, теперь уже есть”.
      Его слегка покоробило, что женщина так явно выразила свое одобрение – ведь она ничего о нем не знает, не знает даже его имени.
      “Это сделала с людьми война, – сказал он себе. – Не знаю, почему меня еще удивляют такие вещи”.
      Когда он вернулся в гостиницу и уже собрался подниматься к себе в комнату, клерк, незнакомый ему, остановил его.
      – Сар, вы здесь не живете. – Он выскочил из-за перегородки, чтобы преградить ему дорогу, – Хотите снять комнату?
      – У меня уже есть комната, – ответил Эрик и только тогда вспомнил, что это было десять лет назад; его права на нее давным-давно истекли.
      – Десять долларов США за ночь, плата вперед, – казал клерк, поскольку вы без вещей.
      Эрик достал бумажник и отдал десятидолларовую бумажку. Клерк тщательно изучил купюру с профессиональной подозрительностью.
      – Эти деньги изъяты из обращения, – проинформировал он Эрика. – Теперь их стало трудно обменивать, это запрещено. – Он поднял голову и нагло ставился на Эрика. – Двадцать. Две десятки. И я еще подумаю, брать ли их у вас. – Ой ждал, не выказывая никаких признаков энтузиазма; он явно был возмущен попыткой всучить ему эти банкноты. Возожно, это напомнило ему прошедшие времена, суровые дни войны.
      У Эрика в бумажнике оставалась только одна бумажка, и это была пятерка. И еще, как ни невероятно, оставшаяся у него из-за дурацкого сбоя в нормальном ходе событий, а может потому, что за нее были отданы часы, бесполезная теперь валюта из девяностолетнего будущего; он разложил деньги на стойке, их сложный многоцветный рисунок глянцево блестел. “Значит, – подумал он, – возможно, что транзистор, посланный Кэти Вирджилу Акерману в тридцатые годы, все-таки до него дошел; по крайней мере, у него был шанс. Это повысило ему настроение. Клерк взял одну бумажку.
      – Что это? – Он посмотрел се на свет. – Я никогда таких не видел. Сделали сами?
      – Нет, – ответил Эрик.
      – Я не могу их принять, – решил клерк, – Уходите, пока я не вызвал полицию; вы сделали их сами, я знаю. – Он с отвращением отбросил банкноты, – Уходите.
      Оставив деньги 2155 на стойке, но забрав пятерку, Эрик повернулся и вышел из гостиницы, держа пакет с g-Totex blau под мышкой.
      В Тиуане даже теперь, после войны, оставалось множество уродливых закоулков и тупиков; Эрик нашел узкий, темный проход между кирпичными зданиями, усыпанный осколками и содержимым двух громадных урн, сделанных из жестяных бочек. Дойдя до конца, он уселся на деревянные ступеньки у заколоченного входа в заброшенное здание, закурил сигарету и задумался. Его не было видно с улицы; люди, спешившие по тротуару, не обращали на него внимания, и он с интересом рассматривал прохожих, особенно девушек. Они тоже не отличались от тех, которых Эрик знал по предыдущему десятилетию. Девушки на дневных улицах Тиуаны всегда одеты с непередаваемым изяществом: высокие каблуки, свитер из ангорской шерсти, блестящие сумочки, перчатки, накинутый на плечи плащ, открывающий взгляду высокую грудь, с изяществом, сквозившим во всем, вплоть до бретелек модного лифчика. Чем зарабатывают себе на жизнь эти девушки? Где они научились так одеваться, если даже не касаться финансовых проблем содержания подобного гардероба? Он поражался этому в том, своем времени, и это же занимало его теперь.
      Ответ, размышлял он, можно было бы получить, остановив одну из пролетавших мимо девушек. Можно спросить, где она живет и покупает ли свои наряды здесь или за границей. Его занимало, бывали ли они хоть раз в Соединенных Штатах, есть ли у них свои приятели где-нибудь в Лос-Анжелесе и настолько ли они хороши в постели, как кажутся. Какая-то невидимая сила, дает им возможность жить. Ему хотелось надеяться, что эта сила не делает их фригидными, иначе это было бы издевательством над творениями природы, карикатура на жизнь.
      Беда этих девушек, в том, что они слишком быстро стареют. То что об этом говорят – правду; в тридцать они уже толстые, измотанные вконец женщины. Куда деваются туфли, лифчики, сумочки? Остаются только черные горящие из-под косматых бровей глаза; то нежное, хрупкое создание, которое было когда-то, еще живет внутри, но не способно больше ни говорить, ни резвиться, ни заниматься любовью. Стук каблучков по тротуару, стремление жить и наслаждаться жизнью – все это уходит и остается только неряшливое шарканье. Самое ужасное слово – это бывший: живший в прошлом, увядающий в настоящем и труп, изъеденный червями в будущем. В Тиуане ничто не меняется и ничто не выходит за привычные рамки. Жизнь течет здесь слишком быстро и вместе с тем остается на месте.
      “Взять хотя бы мою ситуацию, – подумал Эрик. – Я совершаю самоубийство в будущем, которое наступит только через десять, или, скорее, стираю себя с лица земли десять лет назад. Если я это сделаю, то что станет с Эриком Свитсентом, который теперь работает на кайзера в Окланде? А эти десять лет, которые он потратил на заботу о Кэти – как их отсутствие скажется на ней? Может быть это и есть единственный способ отомстить ей. Наказать за ее болезнь.
      Извращенный взгляд из-под внешней нормальности. Невозможно наказать больного больше, чем он наказан. Боже! Неудивительно, что я ненавистен са-мому себе”.
      Он положил на ладонь упаковку g-Totex blau, прикидывая, сколько она может весить. Оценивая силу ее притяжения к Земле.
      “Да, – подумал он, – Земля не отказывается даже от этого. Она принимает все”.
      Что– то проехало по его ботинку. Он увидел спешащую в тень, под укрытие груды мусора, маленькую тележку. Тележку преследовала вторая, того же вида. Они встретились среди нагромождения старых газет и пустых бутылок. Гора мусора пришла в движение, в стороны полетели ошметки, когда обе тележки, набычившись, сталкивались снова и снова, целя в управляющий блок соперницы, пытаясь вывести из строя Ленивую Собаку.
      “До сих пор живы? – не веря своим глазам, подумал он. – Десять лет спустя? Впрочем, возможно, Брюс Химмель делает их до сих пор. Если это так, Тиуана должна быть наводнена этими созданиями”. Он продолжал наблюдать за смертельной схваткой двух тележек; одна из них вывела из строя Ленивую Собаку своей противницы и теперь наслаждалась победой. Она немного отъехала и попыталась принять горделивую позу, наподобие победившего в битве дикого козла. В то время, пока она была поглощена этим занятием, побежденная тележка, повинуясь последнему приступу природного инстинкта, бросилась в убежище, состоящее из остатков оцинкованного ведра, оставив поле боя. Здесь, в безопасности, она замерла, готовая пережидать опасность столько времени, сколько потребуется.
      Поднявшись на ноги, Эрик нагнулся и поднял более сильную тележку; ее колеса отчаянно вращались в бесплодных попытках спастись, и вдруг она ухитрилась неуловимым движением выскользнуть из его рук. Она грохнулась о тротуар, выправилась и юркнула ему под ноги. Удивленный, он отступил назад. Тележка сделала еще одно угрожающее движение к нему, и он отступил еще раз. Удовлетворившись этим, она сделала круг и, дребезжа по асфальту колесами, покатила прочь.
      В ведре еще можно было видеть побежденную. До сих пор выжидающую.
      – Не бойся, – сказал Эрик, присаживаясь на корточки чтобы лучше ее разглядеть. Раненая тележка не двигалась, – Ладно, – сказал, поднимаясь Эрик. – Я понял. – Она знала, чего хочет. Ей не нужны его утешения.
      “Даже эти существа, – подумал он, – хотят жить. Брюс был прав. Они имеют право на свой шанс, на свое скромное место под солнцем и небом. Это все, чего они требуют, и это совсем немного” А я не способен даже на то, что делают они – занять свое место в жизни, использовать Свои возможности, чтобы выжить в замусоренном переулке Тиуаны; эта штуковина, нашедшая убежище в цинковом ведре, не имеет ни жены, ни работы, ни жилища, ни денег и ни малейшей возможности обзавестись чем-нибудь, похожим в будущем, и все-таки существует. По неизвестным мне причинам ее привязанность к жизни сильнее моей”. G-Totex blau уже не казался ему таким привлекательным.
      “Даже если я собираюсь это сделать, – подумал он, – почему я должен сделать это именно сейчас? Как и все на свете это вполне можно отложить”, – И все-таки ему было не по себе; у него кружилась голова, и он закрыл глаза, хотя понимал, что, делая так, провоцирует новое нападение страшной Ленивой Собаки, творения Брюса Химмеля.
      Ощущения веса в его ладони больше не было. Эрик открыл глаза и увидел, что бумажного свертка с черной коробкой внутри больше не было. А слой мусора, наваленного в переулке, не казался таким плотным. По величине тени, отбрасываемой солнцем, он понял, что день приближается к закату, а это означало, что действие Джи-Джи ISO кончилось и он вернулся обратно в свое – примерно – время. Эрик принял часть капсулы ночью, в темноте, а теперь, похоже, было около пяти часов дня. Так что, как и раньше, его возвращение было не совсем точным, и он недоумевал, насколько велико было смещение на этот раз. Как бы то ни было, Лилистар уже готовилась к войне. На самом деле они уже прибыли. Над ним в небе висело огромное темное и уродливое сооружение, которое, казалось, спустилось из мрачной и молчаливой страны железа и страха. Оно. было настолько громадным, что даже с той точки, где находился Эрик, с расстояния, по крайней мере, в милю, его размеры подавляли. Его бездонное голодное чрево было готово в любой момент поглотить в себя все окружающее. Оно не издавало ни звука. Двигатели были выключены. Этот корабль преодолел длинный путь B космосе. Это был закаленный в боях, все испытавший и перенесший корабль, по странной прихоти занесенный сюда из своего обычного места обитания.
      “Поразительно, как просто и буднично это все выглядит, – подумал Эрик. – Они просто высадятся на поверхность, займут ключевые объекты, и на этом все кончится. Даже проще, чем я думал. Проще, чем думали мы все”.
      Он направился из переулка на улицу, сожалея, что у него нет пистолета.
      “Странно, – размышлял он, – что в разгар самого отвратительного бедствия всех времен, в разгар войны, мне суждено понять нечто важное. Желание, заставляющее меня жить, сродни тому, что испытывает Ленивая Собака, прячущаяся в оцинкованном ведре на расстоянии десяти лет отсюда. Возможно, я принадлежу к одному с ней племени и могу занять свое место рядом с ней в ее мире, поступая, как и она, борясь и сражаясь, когда это необходимо, а иногда – просто ради удовольствия. Для развлечения, Как было предопределено с начала, предшествующего как тем времени и среде, которые я могу воспринимать или считать своими, так и всем тем временам, в которые я могу перебраться”.
      Движение на улицах почти остановилось. Все вокруг – и пешеходы, и водители – наблюдали за кораблем Лилистар.
      – Такси! – Выйдя из переулка, он остановил автоматическое воздушное такси. – Вези меня в ТМ К, – приказал он. – Постарайся добраться как можно скорее и не обращай внимания на этот корабль, какие бы команды он ни подавал.
      Такси дернулось, приподнялось над асфальтом, и зависло.
      – Нам запрещено взлетать, сэр. Командование армии Лилистар этой зоны отдало приказ, который…
      – Я в праве не подчиняться этим приказам, – сказал Эрик, – Я главнее, чем командование армии Лилистар; они дерьмо по сравнению со мной. Мне необходимо немедленно прибыть в ТМК – успех военных действий зависит от моего присутствия там.
      – Слушаюсь, сэр, – сказал автомат, и такси взмыло в небо, – Это большая честь для меня, сэр, поверьте, редкая честь – везти вас.
      – Мое присутствие там, – сказал Эрик, – имеет ни с чем не сравнимое стратегическое значение. “Там я найду свое место, – сказал он себе. – Вместе с людьми, которых я знаю. А когда Вирджил Акерман бежит в Вашин-35, я бегу вместе с ним; все начинает разворачиваться в соответствии с тем, что я видел год спустя”.
      Когда они подлетали к ТМК, он понял, что ему не избежать встречи с Кэти.
      Он неожиданно спросил:
      – Если бы твоя жена болела…
      – У меня нет жены, сэр, – ответил автомат, – Автоматические устройства не женится; все это знают.
      – Хорошо, – согласился Эрик, – если бы ты был мной и твоя жена болела, сильно болела и без всякой надежды на выздоровление, ты бы бросил ее? Или ты остался бы с ней, даже зная из своих путешествий в будущее совершенно определенно, что ущерб, причиненный болезнью ее мозгу, необратим? И остаться с ней, значит…
      – Я могу представить, что это может значить, сэр, – прервал его автомат. – Это будет означать, что вся ваша жизнь будет занята уходом за ней.
      – Да, это так, – сказал Эрик.
      – Я бы остался с ней, – решил автомат.
      – Почему?
      – Потому, – ответил автомат, – что жизнь состоит из сложившихся определенным образом форм окружающей нас реальности. Покинуть ее означало бы, что я не принимаю реальность как тиковую, что мне необходимы более легкие, специально для меня подобранные условии.
      – Кажется, ты прав, – сказал, подумав, Эрик. -
      Я думаю, что останусь с ней.
      – Благослови вас Бог, сэр, – сказал автомат. – Я вижу, вы хороший человек.
      – Спасибо, – ответил Эрик. Такси мчалось к корпорации “Меха и красители” из Тиуаны.