После того как я в присутствии доктора Хорстовски назвал себя симулакром, мысль эта стала неотступно преследовать меня. Жил да был настоящий Льюис Роузен, но однажды вдруг исчез. А я занял его место, обманув всех, в том числе и самого себя.
      Дурацкая идея крутилась у меня в башке неотвязно всю следующую неделю, с каждым днем теряя остроту, однако полностью не исчезая.
      Прямым следствием бредовой идеи было возникшее у меня желание взглянуть на симулакр Стентона. Вернувшись в офис после приема у врача, я спросил Мори, где мне найти ЕГО.
      — Банди готовит новую запись для Стентона, — пояснил Мори. — Прис прошлась по ЕГО биографии, и появились кое-какие дополнения. — И он снова ткнул нос в письма.
      Я обнаружил Банди вместе с симулакром в мастерской. Наш инженер уже закончил работу и теперь заново собирал ШТУКУ. Сейчас Банди задавал ЕМУ вопросы.
      — Эндрю Джонсон предал Унию, так как оказался неспособен понять мятежные штаты как… — Увидев меня, Банди выключил Стентона. — Привет, Роузен.
      — Мне хотелось бы поговорить с НИМ, ладно?
      И Банди удалился, оставив нас наедине. Стентон сидел в коричневом зачехленном кресле с открытой книгой на коленях и сурово взирал на меня.
      — Сэр, — обратился я к нему, — вы помните меня?
      — Да, сэр, помню. Вы — мистер Льюис Роузен из Буаз, штат Айдахо. Я вспоминаю, как приятно мы провели время с вашим отцом. Надеюсь, у него все в порядке?
      — Не так, как хотелось бы.
      — Сожалею.
      — Сэр, мне не терпится задать вам вопрос: не кажется ли вам странным, что вы родились в начале девятнадцатого века, но до сих пор еще живы? И не кажется ли вам необычным, что вас в любую минуту могут выключить? А как насчет того, что вы состоите из реле и транзисторов? Ведь в девятнадцатом веке их в помине не было! — Я выжидательно замолчал.
      — Дааа, — протянул Стентон. — Это странные вещи. Вот здесь у меня книга, она толкует о современной науке кибернетике и проливает свет на кое-какие темные места, вызывающие недоумение.
      Это меня заинтриговало:
      — Вы сказали — недоумение?!
      — Совершенно верно, сэр. Когда я имел удовольствие общаться с вашим отцом, именно такие ставящие в тупик вопросы мы и обсуждали. Когда я думаю о кратком миге своей жизни, поглощенной вечностью, а также о ничтожном пространстве, которое я занимаю или просто вижу, мне становится страшно!
      — Надо думать! — откликнулся я.
      — Мне страшно, сэр, и я удивлен, видя себя здесь, а не там. Сейчас, а не тогда.
      — И к какому же выводу вы пришли?
      Стентон прокашлялся, достал аккуратно сложенный полосатый носовой платок и тщательно высморкался.
      — Мне кажется, что время, должно быть, движется странными прыжками, пропуская стоящие на пути эпохи. Но почемуили хотя бы какэто происходит, я не знаю… Есть такие вопросы, где разум бессилен.
      — Хотите услышать мою теорию?
      — Да, сэр.
      — Я берусь утверждать, что ни Эдвина Стентона, ни Льюиса Роузена более не существует. Это было когда-то, но они уже умерли. Мы же с вами — машины.
      Стентон смотрел на меня, его круглое морщинистое лицо исказилось.
      — В этом, возможно, есть доля истины, — проговорил он.
      — Мори Рок с Прис Фрауенциммер придумали нас, а Боб Банди — Построил. А сейчас они работают над симулакром Эйва Линкольна.
      Лицо симулакра омрачилось.
      — Мистер Линкольн умер.
      — Знаю.
      — Вы хотите сказать, что они собираются вернуть его обратно?
      — Вот именно, — ответил я.
      — Но ЗАЧЕМ?
      — Чтобы произвести впечатление на мистера Берроуза.
      — А кто это такой? — спросил он скрипучим голосом.
      — Мультимиллионер, живет в Сиэтле, штат Вашингтон. Бла годаря его влиянию мелкие акционеры закрутили свои делиш ки на Луне.
      — Сэр, слыхали ли вы когда-нибудь об Артемьюзе Уорде?
      — Нет, что-то не приходилось.
      — Если мистер Линкольн вновь оживет, вы будете просто в восторге от бесконечных, полных юмора цитат из сочинений мистера У орда! — Стентон, нахмурясь, взял книгу и вернулся к чтению. Лицо его покраснело, руки дрожали.
      Очевидно, я ляпнул что-то не то.
      В действительности я недостаточно много знал о Стентоне. Так как сегодня все относятся к Аврааму Линкольну с уважением, мне и в голову не пришло, что у Стентона совершенно другие ощущения… Да… Век живи — век учись. В конце концов, его отношение к покойному президенту сформировалось более столетия назад. Попробуй-ка, измени столь устоявшиеся взгляды!
      Я извинился. Стентон лишь глянул на меня и кивнул, а я вышел и отправился вдоль по улице в библиотеку. Через пятнадцать минут мне выдали Британскую энциклопедию. Там всего полно: и про Линкольна, и про Стентона, и про Гражданскую войну.
      Статья о Стентоне короткая, но интересная. Он тихо ненавидел Линкольна. Старик был демократом и терпеть не мог новой Республиканской партии. В энциклопедии Стентон характеризовался как грубый, суровый человек — это я уже и сам успел заметить. Там также говорилось о многочисленных ссорах из-за пустяков с генералами, а особенно с Шерманом. Однако авторы отмечали, что старик хорошо послужил Линкольну: выгнал мошенников-подрядчиков, и войска, благодаря его стараниям, были обеспечены прекрасно. А в конце военных действий он смог демобилизовать 800 тысяч работяг — совсем неплохо после кровавой Гражданской…
      Неприятности начались, когда скончался Линкольн. Между Стентоном и президентом Джонсоном разгорелись подлинные страсти. Все выглядело так, будто Конгресс собирался принять у него отставку и превратиться в единственный правящий орган. По мере чтения статьи у меня возникла неплохая идея насчет старика. Это ведь, оказывается, настоящий тигр, он обладал неистовым нравом и беспощадной волей. Он едва не устранил Джонсона и не стал военным диктатором!
      Однако в энциклопедии также сказано, что Стентон абсолютно честный человек и искренний патриот.
      В статье о Джонсоне прямо написано, что Стентон был нелоялен по отношению к своему шефу и состоял в союзе с его врагами. Стентон там назван одиозной личностью. Джонсон чудом избавился от старика…
      Вернув энциклопедию на полку, я с облегчением вздохнул. Даже в небольших статейках можно уловить, каким ядом была пропитана атмосфера тех дней: сплошные интриги и ненависть, словно в средневековье. Или это больше напоминало интриги и беспредел в эпоху Сталина.
      Не торопясь я брел обратно в офис и думал: «Приятный старый джентльмен, черт подери! Синдикат Рок — Фрауенцим-мер в своей алчности возродил к жизни больше, чем просто человека. Они вдохнули новую жизнь в нечто, что являлось внушающей страх и благоговение силой в истории страны. Уж лучше бы им было состряпать симулакр Закари Тейлора. Без сомнения, это Прис с ее извращенным нигилистическим менталитетом задумала вытащить из колоды козырь, сделала выбор из тысяч и даже миллионов иных возможностей. Почему не Сократ? Или не Ганди?»
      А сейчас они преспокойненько хотят оживить второго симулакра: личность, по отношению к которой у Стентона накопилось достаточное количество неприязни. Идиоты!
      Я вновь заглянул в мастерскую и нашел Стентона читающим, как прежде. Можно смеяться, но старый пень практически осилил всю книгу по кибернетике.
      В опасной близости от Стентона, на широком верстаке лежала полуукомплектованная груда деталей, которые в один прекрасный день станут Авраамом Линкольном. Не сломал ли его Стентон? Связал ли он этот электронный бардак с тем, что я ему сообщил? Я украдкой взглянул на новый симулакр. Непохоже, чтобы кто-то в нем незаметно для других покопался… Была видна лишь добросовестная работа Банди и ничего более. Уверен: если б Стентон решил расправиться с ЭТИМ в мое отсутствие, то там было бы несколько разбитых или сожженных частей… Ничего похожего я не увидел.
      Интересно, а где сейчас шляется Прис? Наверное, торчит дома, раскрашивая впалые щеки Эйва Линкольна, доводит до ума оболочку, которая станет вместилищем всех этих деталей. Это занятие поглощало массу времени. Нужно было сделать бороду, большие руки, тощие ноги, грустные глаза. Вот где простор-то для творческих наклонностей ее богемной души — всем остается только прибежать и громко взвыть! Она носа не высунет из дома, пока не сделает первоклассную работу.
      Спускаясь вниз, я столкнулся с Мори.
      — Послушай-ка, друг мой, этот симулакр Стентон собирается встать и дать Честному Эйву по башке. Ты, наверное, не утруждал себя чтением исторических книг? — внезапно меня осенила догадка. — Нет! Ты просто ОБЯЗАН был читать труды историков. Без них не составить программу симулакра. Выходит, ты лучше меня знаешь, как Стентон относится к Линкольну! И в курсе, что ОН способен в любой момент угробить Президента!
      — Не надо ворошить прошлое. Все, что ты тут наболтал — дела дней минувших. — Мори отложил на миг свои письма, наблюдая за мной. — Сначала тебе не нравилась моя дочь, сейчас — Стентон. Повсюду тебе чудятся коварный обман и мрачные тайны! У тебя воображение, как у старой девы. Заткнись и дай мне поработать!
      Я снова вернулся в мастерскую. Стентон сидел на прежнем месте, правда, книгу уже отложил и пребывал в глубоком раздумье.
      — Молодой человек, — обратился он ко мне, — расскажите побольше об этом Берроузе. Вы, кажется, упомянули, что он живет в столице?
      — Нет, сэр, я имел в виду штат Вашингтон. — Пришлось объяснять старику, где это находится.
      — А правда ли, что Берроуз, благодаря своему огромному влиянию, подготовил Всемирную ярмарку? Так говорил мне мистер Рок.
      — Да, что-то в этом роде я слыхал. Естественно, когда человек настолько богат и полон амбиций, о нем ходят всякие россказни.
      — Ярмарку все еще устраивают?
      — Раньше устраивали, а сейчас забросили.
      — Жаль, — пробормотал Стентон, — мне бы хотелось там побывать.
      Его слова тронули меня за живое. Боже, спаси нас и помилуй! Это СУЩЕСТВО во многом гораздо душевнее, чем все мы, вместе взятые. Наверное, только мой отец держал собственное достоинство достаточно высоко, может, даже повыше Стентона. На память пришел доктор Хорстовски. Аса, вот еще один получеловек, оказавшийся карликом по сравнению с электронным симулакром… «Интересно, а как насчет Берроуза? Что запоет птичка, оказавшись лицом к лицу со Стентоном? — Потом я подумал: — А Линкольн? Интересно было бы хоть глазком заглянуть в будущее. Нас, скорее всего, поджидает масса сюрпризов. И вряд ли приятных…»
      Все это пронеслось у меня в голове за долю секунды. Никаких особых выводов не проклюнулось. Зато с языка сорвался абсолютно идиотский вопрос:
      — Хотелось бы узнать ваше мнение о мисс Фрауенциммер, сэр. Если, конечно, у вас найдется немного свободного времени.
      — К вашим услугам, мистер Роузен.
      Симулакр откинулся на спинку удобного коричневого кресла. Мне же пришлось примоститься рядом на шину от грузовика.
      — Я уже успел познакомиться с мисс Фрауенциммер. Не уверен, что общение наше было достаточно длительным, но все мои впечатления сложились в относительно ясную картину. Кстати напомню, что я фактически живу у нее в доме. Это позволяет моим суждениям быть весьма объективными. Так вот… Она недавно покинула психиатрическую клинику им. Кэзэнина и вернулась сюда. В моей памяти она предстает не иначе как девица весьма красивой внешности. Ее семья — одна из наиболее уважаемых, несмотря на то, что они — эмигранты. Это семейство пропитано чисто американским мировосприятием. Оно заключается в убеждении, будто личность ограничена только своими способностями и может подняться на любую ступень общественной лестницы, наиболее соответствующую этим способностям. Из чего совершенно не следует, что все люди возвысятся в равной степени. Сам я весьма далек от подобных утверждений. Однако мисс Фрауенциммер совершенно права, отвергая любые правила игры, ущемляющие возможность воплотить идеи в жизнь. Любое нарушение таких возможностей зажигает в ее глазах пламень праведного гнева.
      Я заметил:
      — Звучит так, словно вы долго и тщательно разрабатывали свою точку зрения.
      — Сэр, этот вопрос заслуживает некоторых размышлений. Вам ведь не терпится проникнуть в самую суть, не так ли? — Взгляд симулакра стал более жестким. — Мисс Фрауенциммер в глубине души — человек хороший. Правда, она немного нетерпелива и у нее трудный характер. Однако, сэр, характер — наковальня справедливости, на которой куются суровые факты действительности. Люди, лишенные характера, подобны животным на скотобойне. Это искра, превращающая глыбу шерсти, мяса, костей и жира в дышащее жизнью проявление Творца.
      Нужно сознаться, что горячая речь Стентона произвела на меня впечатление.
      — Если я чем-то и обеспокоен в связи с Присциллой, — продолжил Стентон, — так это совсем не огнем ее души. Доверяясь своему сердцу, она поступает правильно. Однако в своих действиях она не всегда руководствуется его подсказкой. Обидно говорить, сэр, но она зачастую прислушивается к диктату своего разума. И тогда возникают сложности.
      — Угу, — поддакнул я.
      — Все потому, что женская логика — это не логика мыслителя. Фактически это — испорченная, бледная тень мудрости сердца, легко вводящая в заблуждения. Когда Присцилла руководствуется разумом, холод исходит от нее.
      — О! — возбужденно вставил я.
      — Именно так. — Стентон кивнул и поводил у меня перед носом длинным сухим пальцем. — Вы, мистер Роузен, тоже отметили эту тень, эту особую холодность, исходящую от мисс Фрауенциммер. Я вижу также, что это заставляет вашу душу страдать, подобно моей. Как девушка справится с этим в будущем? Не знаю… Ей надо что-то незамедлительно предпринять, чтобы положить конец внутреннему разладу. А сейчас в ней отсутствуют качества, позволяющие терпимо отнестись к холодной, нетерпимой, излишне рассудительной и даже, увы, РАСЧЕТЛИВОЙ стороне ее характера. Ибо в ней присутствует то, что отыщется и у многих из нас: склонность привносить бесплодную и недальновидную философию в повседневные дела, в отношения с ближними. Нет ничего опаснее, чем руководствоваться общественным мнением, шаблонами поведения и расхожими предубеждениями. Все это освобождает слепой рационализм, формирующий стерильную ограниченность поступков. Если б Присцилла могла только склонить голову и слушать, она услышала бы неповторимый и благотворный язык своего собственного сердца, своего собственного бытия.
      Стентон умолк, закончив импровизированное выступление. Откуда только взялся такой пафос?! Неужели чертова железяка сама все выдумала? Или Мори умудрился засунуть в симулакра программу с образцами ораторского искусства? Нет, кишка у него тонка! Значит, Прис накрутила… В этом была некая горькая ирония — вложить в уста механической штуковины углубленный анализ личности мисс Фрауенциммер… НЕТ СОМНЕНИЙ — ЕЕ РАБОТА! ЗНАЧИТ, ШИЗА У ПРИС НЕ ЗАТИХЛА, СКОРЕЕ НАОБОРОТ, РАСПУСКАЕТСЯ ПЫШНЫМ ЦВЕТОМ!
      Исподволь закралось странное сравнение с теми лицемерными вопросами, которые задавал мне доктор Хорстовски.
      — Спасибо, — сказал я Стентону, — ваши доверительные замечания произвели на меня сильное впечатление.
      — Доверительные, — словно эхо, повторил он.
      — Вы их, конечно же, заранее не готовили…
      — Нет, сэр, подготовка была, и серьезная. Меня крайне волнует поведение мисс Фрауенциммер.
      — Меня тоже, — буркнул я.
      — А сейчас, сэр, буду вам признателен, если вы расскажете о мистере Берроузе. По-моему, он проявил ко мне интерес.
      — Могу дать вам статью в «Лук». Видеться мне с Берроузом пока не доводилось. Беседовал, правда, на днях с его секретаршей… Она вручила мне его письмо.
      — Могу ли я увидеть это письмо?
      — Завтра принесу.
      — Как вам показалось, он действительно мной заинтересовался? — Стентон пристально посмотрел на меня.
      — Полагаю, что… да.
      — Похоже, вы колеблетесь?
      — Вам надо самому поговорить с Сэмом.
      — Возможно, я так и сделаю. — Стентон углубился в раздумья, непроизвольно потирая переносицу. — Я попрошу мистера Рока или мисс Фрауенциммер доставить меня туда и поприсутствовать на нашей беседе.
      Последнюю фразу симулакр произнес тихо и невнятно, явно принимая в эту минуту какое-то важное решение.

      Все! Теперь только держись и кричи «Караул»! Если уж проклятой кукле взбрело в голову навестить Берроуза, значит, так оно и будет. Никакие уговоры не помогут. Злополучная встреча — вопрос лишь времени.
      И, как назло, именно в эти дни работа над симулакром Авраама Линкольна вошла в завершающую фазу. Мори решил в следующий уик-энд провести первое испытание. Все железяки уже будут смонтированы внутри корпуса и готовы к работе.
      Когда я впервые увидел готовую оболочку Президента, то чуть не проглотил язык от изумления. Даже в инертном состоянии он был так похож на живого человека, что казалось, вот-вот поднимется и начнет отдавать распоряжения. Прис и Мори, с помощью Боба Банди, потащили эту штуковину вниз, в мастерскую. Я плелся за ними и наблюдал, как они укладывают Линкольна на рабочий стол.
      Подойдя поближе к Прис я не удержался и съязвил:
      — Преклоняюсь пред величием вашего гения!
      Держа руки в карманах плаща, девчонка угрюмо взирала на происходящее. Бледная, растрепанная, ненакрашенная. Ее темные глаза, казалось, совсем запали. Видно, провела много бессонных ночей, торопясь закончить работу. Вон как похудела, совсем тощенькой стала… Кроме плаща, Прис натянула на себя узкую длинную футболку (Чертовка! Лифчик ей, само собой, без надобности!) и синие джинсы. Ноги сунуты в домашние кожаные тапочки на низком каблуке, а волосы кое-как стянуты на затылке резинкой.
      — Привет, — пробормотала Прис. Она, раскачиваясь взад-вперед на пятках и закусив губу, наблюдала, как Банди и Мори пристраивают Линкольна на столе.
      — Отлично сработано, — сменил я тон.
      — Льюис, — устало вздохнула Прис, — забери меня отсюда. Угости чашкой кофе. Или давай погуляем просто так. — И она двинулась к двери. Оправившись от столь неожиданных откровений, я затрусил вслед за ней.
      Мы брели вдоль тротуара. Прис пристально глядела под ноги и пинала перед собой камешек. Потом вдруг сказала:
      — По сравнению с Линкольном первый симулакр — детская забава… Думаю, для нас и Стентона хватило бы с лихвой. У меня дома валяется здоровенный том материалов по Линкольну. Он там выписан во всех ракурсах. Я мусолила книгу до тех пор, пока не узнала его лицо лучше, чем свое собственное. — Она пнула камешек в канаву. — Просто потрясающе, каких вершин достигли фотографы тех лет. Они пользовались стеклянными пластинами, и объект съемки должен был сидеть совершенно неподвижно. Для этого у фотографов имелись кресла специальной конструкции, фиксирующие неподвижно голову клиента, чтоб тот не дергался. — У обочины она остановилась. — Льюис, неужели он и вправду оживет?
      — Не знаю, Прис.
      — Все это — самообман. Нам действительно не дано вдохнуть жизнь в то, что уже давно мертво.
      — Не похоже, чтоб ты так на самом деле думала. Все твои поступки говорят скорее о противоположном. Впрочем, я с тобой согласен. Ты, наверное, слишком глубоко погрузилась в НЕГО эмоционально. Лучше брось все к чертям и займись насущными проблемами!
      — Ты хочешь сказать, что мы слепили всего-навсего куклу. Она движется и говорит как настоящая, но души у нее нет. Одна лишь оболочка…
      — Вот именно, — согласился я.
      — Ты когда-нибудь ходил к католической мессе, Льюис?
      — Не-а.
      — Они верят, что вино и хлеб претворяются в кровь и плоть Это чудо. Если нам удастся составить первоклассные програм мы, и голос, и внешний вид, то…
      — Прис, — прервал я ее, — вот уж никогда не надеялся, что увижу твой испуг.
      — Я не испугалась. Устала только сильно и издергалась. Помнится, когда я училась в младших классах, Линкольн был моим кумиром. В восьмом классе я делала о нем доклад. Знаешь, как бывает в детстве: все прочитанное в книгах кажется правдой. Для меня Линкольн был реальной личностью. На самом-то деле я все это выдумала, это был всего лишь плод моего воображения. Я долго избавлялась от своих грез о кавалерийских атаках и битвах, об Улиссе Гранте…
      — Ага.
      — Как ты думаешь, сделают ли когда-нибудь наши с тобой симулакры?
      — Тьфу, гадость! Вот уж действительно бредовая идея!
      — Ты только представь: мы лежим мертвые, в беспамятстве… и вдруг ощущаем какое-то шевеление, может быть, мелькнет проблеск света… А потом в нас потоком хлынет реальность… Мы не в силах противостоять захлестнувшей нас волне, мы обязаны будем воскреснуть! — Прис содрогнулась.
      — Выбрось всю эту пакость из головы! Зачем ассоциировать настоящего Линкольна с его симулакром? Железка — она и есть железка. Ничего больше…
      — Настоящий Линкольн существует в моих мыслях, — сказала Прис.
      Я был поражен.
      — Ты же сама в это не веришь! Ты хочешь убедить меня, будто в твоем воображении существует МЫСЛЬ о Линкольне?
      Она склонила голову к плечу, разглядывая меня.
      — Да нет же, Льюис, у меня в голове действительно существует настоящий, живой Линкольн! Я день и ночь работаю, чтобы перенести его оттуда обратно во внешний мир.
      Я расхохотался.
      — Этот мир слишком ужасен для него! — воскликнула Прис. — Послушай-ка, я знаю, как избавиться от этих жутких шершней, которые всех жалят. Ты ничем не рискуешь и это ничего не будет стоить. Все, что тебе нужно — ведро песку.
      — Годится.
      — Надо дождаться ночи, когда они уснут в гнезде. Потом найти дырку — вход в гнездо, и высыпать сверху ведро песку. Образуется холмик. Ты, наверное, думаешь, что песок задушит шершней? Но это совсем не так. Произойдет вот что: на следующее утро они проснутся и обнаружат, что выход засыпан. Шершни начнут рыть песок. Деть им его будет некуда — придется таскать прямо в гнездо. Они остервенело носят песчинку за песчинкой, но песок сыплется и сыплется сверху. И места в норе все меньше и меньше. Вот так!
      — Понятно.
      — Разве это не ужасно?
      — Пожалуй, — согласился я.
      — Собственноручно заполнять песком гнездо, чтобы потом задохнуться. Чем больше вкалываешь, тем быстрее развязка. Пытка чисто в восточном стиле. Когда я впервые услышала об этом, мне захотелось повеситься. Я не хочу жить в мире, где происходят такие вещи!
      — Когда ж ты узнала об этом фокусе?
      — Давно. Мне тогда было лет семь. Я часто представляла себе, что творится там, под землей. Я сплю… — Шагая рядом, она внезапно взяла меня под руку и крепко зажмурила глаза. — Полная темнота… Вокруг меня — такие же, как я. Вдруг — бамс! Какой-то шум снаружи. Кто-то высыпает песок. Но это ничего не значит — мы продолжаем спать. — Она предоставила вести себя вдоль по тротуару, тесно прижавшись ко мне. — Итак, мы дремлем, дремлем весь остаток ночи, нам холодно… потом восходит солнце и земля прогревается, но почему-то все еще темно… Мы просыпаемся: почему нет света? Направляемся к входу: он забит песком. Мы напуганы: что происходит? И тогда мы все энергично беремся за дело, стараясь не впадать в панику. Дышим неглубоко, чтобы сэкономить кислород, и начинаем переносить песок. Работаем молча и слаженно.
      Я перевел Прис через дорогу. Глаза у девчонки все еще были закрыты. Ощущение такое, словно помогаешь инвалиду…
      — Нам никогда больше не увидеть дневного света, Льюис. Не важно, сколько мы вытащим песчинок. Мы работаем и ждем, но свобода не придет никогда! Никогда… — Подавленным, полным отчаяния голосом она произнесла: — Мы умираем, Льюис, там, внизу…
      Я сжал ее пальцы.
      — Как насчет чашечки кофе?
      — Нет, — вздохнула она, — я просто хочу погулять. — И мы пошли дальше.
      — Льюис, — продолжила раскручивать телегу Прис, — эти насекомые, шершни, муравьи… они без устали трудятся в своих норах…
      — Да. И пауки тоже.
      — А хотя бы и пауки! Например, чердачный паук. Хотелось бы мне знать, что ощущает паук, если кто-нибудь разорвет его паутину.