Вавилонские сестры и другие постчеловеки

Теперь я чувствовал массы всех окружающих предметов, причем гораздо острее, чем вчера.

И, как и раньше, я ощущал их одновременно.

Кресла, столы, двери, стены – даже дом, – все обособленные объекты с их характерными формами я удерживал в мозгу одновременно. Вернее сказать, даже если бы я захотел, то не смог бы отделаться от ощущения их присутствия.

И, разумеется, они заполняли меня со всех сторон, вне зависимости от того, стоял ли я к ним лицом или спиной.

Я опустился в кресло, которое почувствовал рядом с собой. Так как поспать удалось всего пару часов, соображал я медленно и путано.

Видимо, подвела математика. Я допускал, что при помощи чилтониума можно засечь только массы астрономического размера со значительной гравитацией. Вместо этого я чувствовал гравитацию даже крошечных, к тому же близко расположенных предметов. Почему так случилось?

Я ощущал все, что имело массу, обладало гравитацией и испускало гравитоны, бившие в мою видоизмененную сетчатку. Очевидно, атомы чилтониума более чувствительны, чем я предполагал.

Или – эта мысль промелькнула в мозгу словно вспышка – в этой гиперчувствительности виноват мозг. Я не ожидал, что мозг и тело будут взаимодействовать так успешно. Вероятно, процесс адаптации проходил ускоренными темпами и завершился в течение вчерашнего вечера. Мозг, реагируя на изменения в теле, словно выполняя тест, именуемый возвратной петлей, научился воспринимать и фильтровать сигналы более эффективно, получая из них максимальное количество информации, как если бы пропускная способность туннеля, по которому текли гравитоны, постепенно увеличивалась.

Я поднял голову, которая внезапно наполнилась болью. Боль сконцентрировалась в области позади глаз, как и вчера вечером.

Я спросил себя, возможно ли, что все эти образы нереальны и являются просто ложными сигналами, которые посылают в мозг потревоженные чувства? Нет, не может быть, я ведь чувствую кресло под собой – и именно там оно и находится. А впрочем, даже если все это – галлюцинации, я не мог перс-стать верить в них. Нет, все эти видения – ясные и четкие образы гравитации.

Я попытался расширить свои новые способности в восприятии гравитации. Не до конца понимая, что делаю, я выпустил ощущения наружу.

И вот я почувствовал массивные нагромождения гор на востоке – громадные очертания, желавшие притянуть мое внимание. В то же самое время я отчетливо осознавал присутствие предметов домашнего обихода. (Когда вы рассматриваете сложный ландшафт, к примеру, лес, – сколько отдельных объектов вы сможете одновременно удержать в голове? Сотни тысяч листьев и веток? Миллион?) Затем мои новые чувства устремились вверх – выше гор, в небеса.

Пульсирующие шары Солнца и Луны висели на месте, такие узнаваемые, с присущими только им особенностями, такие же отчетливые, как и Земля подо мной.

Но вот появились и другие.

Интуитивно я распознал Марс и Венеру – ближайшие объекты в противоположных от меня направлениях. Неким странным образом образы планет содержали информацию о расстоянии до них и соотношении их масс.

За Марсом висели два титана – Юпитер и Сатурн, в изобилии посылающие свои почти живые гравитоны. Я еще не мог различать их лун и того, что располагалось за ними.

Не знаю, сколько времени я наблюдал за этим зрелищем. Часов я видеть не мог – только касаться. Знаю только, что бесконечное количество времени наблюдал за волшебным гавотом планет вокруг Солнца, одновременно осознавая все предметы в комнате.

Настойчивый стук в дверь привел меня в чувство. Внезапно я осознал, что с тех пор, как меня разбудил утренний телефонный звонок, я ничего не ел и не посещал уборную. Я неуверенно двинулся к двери, с помощью нового чувства избегая столкновения с мебелью, в которую иначе врезался бы на ходу.

– Эй? – раздался голос Марка. – Алекс, это ты? Как ты там?

Образ Марка затуманивался гравитацией, исходившей от двери, но все еще был узнаваем. Странное биоморфное очертание невыразимого цвета, как и все объекты, которые я ощущал, Марк пульсировал с той же интенсивностью, что и Солнце, словно его персональная гравитация роднила Марка с далеким светилом.

– Марк, – я запнулся, все еще пораженный его новым обличьем, – что ты здесь делаешь?

– Просто зашел проведать. Впустишь меня?

Что-то внутри меня изо всех сил противилось необходимости впустить внутрь это инородное очертание. Я знал, что это всего лишь Марк, но в то же время был совершенно уверен, что за дверью находится нечто нечеловеческое.

– Нет, только не сегодня, прости. Послушай, все хорошо. Я ни в чем не нуждаюсь. Уходи.

– А твой эксперимент, Алекс? Он продолжается?

Боюсь, что мой смех прозвучал довольно безумно.

– Конечно, продолжается. Результаты более чем впечатляющи. Элемент 131 действительно фиксирует гравитацию. Я все тщательно записываю.

– Превосходно. Комитет непременно назовет его твоим именем.

В свете того, что я переживал, слова Марка показались мне полной бессмыслицей. Я впервые осознал, что за последние пару дней даже не вспоминал об этом некогда таком важном для меня мотиве. Каким нелепым казалось все это теперь…

Марк попрощался и ушел.

Мочевой пузырь готов был разорваться – это ощущение на мгновение заставило меня позабыть про гравитацию. Я добрался до туалета, затем направился на кухню, где торопливо перекусил.

Созерцание образа Марка заставило меня задуматься – почему я не ощущаю собственной гравитации? После недолгих раздумий я решил, что мозг каким-то образом отсеивает постоянные и непосредственные сигналы моих гравитонов – подобно тому, как мы не способны постоянно осознавать присутствие на лице собственного носа.

Занимать мозг такими глупостями – пустая трата времени. Меня волновали совсем иные материи.

Вернувшись к креслу, которое внезапно превратилось в наблюдательный пункт за жизнью вселенной, я плюхнулся в него и пустился в путешествие за пределы Земли.

19 июня

Не сплю уже двое суток. Никак не могу отогнать ощущения, затопившие меня так мощно, что я почти теряю сознание.

Впрочем, я почти уже не хочу отгонять их.

С чего начать рассказ о том, что случилось за эти два дня?

Пожалуй, начну с Земли.

В моих ощущениях это уже не просто бесформенная капля. Теперь я способен различать разницу масс самых незначительных горных цепей. Подводные горы также ощутимы, как и горы на суше. Вся топография этого шара – до определенной степени – представлена в моем мозгу.

Я ощущаю массы предметов, расположенных рядом с домом, да и сам дом со всем содержимым превратился для меня в призрачный чертеж. Пешеходы и машины то вплывали, то выплывали из фокуса. Ближайшие города представали в виде скопления различных масс.

Все эти сигналы можно было бы как-то упорядочить, если бы они не представляли собой непрерывный поток данных, идущий ко мне со всех концов вселенной.

Меня засасывала масса космоса.

Теперь я мог ощущать каждый объект в Солнечной системе, чью массу можно было измерить. Астероиды определенного размера, луны, каждое из колец, опоясывающих планеты. Да, кстати, теперь я могу заявить, что планет действительно десять. Гравитация десятой планеты тревожит мое измененное зрение так же явственно, как и орбиту Нептуна. Я чувствую ее темную массу, парящую на самом конце длинного, очень длинного поводка, протянутого от Солнца, гораздо ближе, чем облако Оорта.

Я также различаю некоторые особенности топографии Луны.

Если все это не более чем галлюцинация, то она обладает чрезвычайной достоверностью и полнотой.

Впрочем, мой мозг больше не останавливают пределы Солнечной системы.

За последние сорок восемь часов я тщательно исследовал и почти непреднамеренно усилил свои новые чувства, пока не смог получать сигналы от объектов, находящихся от меня на расстоянии световых лет.

Говорят, что только в нашей галактике сотни миллиардов звезд.

Клянусь, я чувствую каждую из них.

Хотя не все так просто. Сигналы нагромождаются друг на друга и взаимодействуют, сливаясь и утрачивая свою индивидуальность. И все-таки я верю, что где-то в столпотворении гравитонов, затопляющих мою сетчатку, есть посланники от каждого солнца вселенной.

Пульсары, белые карлики, черные дыры, нейронные звезды, бинарные системы, переменные цефеиды – все они рывками тянут меня каждую минуту, во всех направлениях, как снизу, так и сверху.

О, эта тяга. Ужасающее притяжение делает мое новое чувство таким мучительным. Вообще-то притяжение зрению не свойственно – по крайней мере мне всегда казалось именно так, – несмотря на известную метафору о «притяжении взгляда». Однако изменения, произошедшие с моими глазами, неоспоримо доказывают, что гравитация ежедневно воздействует на каждого из нас.

Честно говоря, для нас это ничего не меняет. Всю предыдущую жизнь на меня падал этот гравитационный дождь, а я о нем даже не подозревал. Однако теперь новоприобретенная способность «видеть» гравитацию сделала меня гиперчувствительным к ее присутствию.

Кажется, будто тело разрывают беговые лошади, рвущиеся вперед в тысячах направлений, словно вселенная вознамерилась разорвать меня на атомы. Худшая из мигреней, то наплывающая, то снова отступающая.

Подозреваю, что мое психическое состояние сейчас крайне неустойчиво.

Впрочем, не в моих силах остановить все это.

Меня разрывали противоречивые чувства. Минуту назад, сжимая голову руками и пытаясь удержать слезы боли, я молился о том, чтобы чилтониум разложился, и порождаемый им эффект улетучился. В следующую минуту боль ушла, и я замер от восхищения перед неописуемым зрелищем – вселенная словно запуталась в мотке пряжи, сотканной гравитонами.

Я решил, что, раз уж не могу избавиться от этой способности, следует развить ее в полную силу.

Попытаюсь проникнуть за пределы нашей галактики.

20 июня

Пока не получается, но я уверен, что сигналы, идущие из других галактик, спрятаны в той путанице ощущений, которую я пока не могу разобрать. Еще попытка.

Чуть позже. Едва живой от усталости, я немного поспал. И снова меня разбудил телефон, но сил подняться с кровати уже не осталось. Наверное, Марк или Карла. Надеюсь, они не заявятся сюда. Чувствую, что нахожусь на пороге величайшего открытия.

Надеюсь заставить себя хоть что-нибудь съесть…

23 июня

Это случилось сегодня.

Я чувствую себя словно тот монах на старинной гравюре, проткнувший головой небесную сферу и узревший скрытую механику космоса.

Теперь я вижу другие галактики в виде плотных сгустков гравитации. Хорошо бы выяснить, как они группируются между собой – эти образцы абстрактного совершенства, образующие светящиеся пузыри в пенящейся вселенной, где пустот больше, чем вещества.

Мне кажется, что объекты, которые я ощущаю на самой окраине своих новых чувств, это квазары, странствующие на самом краю вселенной, в шестнадцати миллиардах световых лет от меня.

Я чувствую себя жонглером, пытающимся одновременно удержать в мозгу всю вселенную.

После этого триумфа я заставил себя поесть, только чтобы продолжить наблюдения.

Видите ли, есть еще кое-что. Кое в чем я еще не уверен. Это похоже на модулируемый пульс гравитации, идущий из определенного места.

Я должен на нем сконцентрироваться.

24 июня

Кто-то стучит в дверь. Я велел им убираться. Испугался, что мои способности исчезнут до того, как я разгадаю эту последнюю загадку…

25 июня

Убежден, что знаю ответ на вопрос о происхождении модулируемого пульса.

Это продукт разумного интеллекта.

Некая цивилизация, гораздо более продвинутая, чем наша, вызывая искусственные гравитационные волны, пытается найти равных по интеллекту существ.

Теперь я сосредоточен только на этом сигнале.

Чем дольше я его изучаю, тем больше, как мне кажется, понимаю его. Кажется, я уже воспринимаю сигнал на некоем клеточном уровне.

Не могу выразить словами, в чем заключен смысл послания.

Кстати, головные боли прошли.

26 июня

Внутри меня происходят глобальные биологические изменения. Уверен, их причина – тот самый сигнал. Жалко, что я не могу посмотреть на себя в зеркало. Я не пил и не ел вот уже три дня, но чувствую себя превосходно. Самообман умирающего? Я уже ни в чем не уверен.

27 июня

Не могу сдвинуться с места, даже если бы и захотел. К счастью, магнитофон стоит у постели и постоянно включен.

28 июня

Мои новые способности и не думают рассеиваться, хотя чилтониум давно уже должен был разложиться. Полное понимание сигнала и неспособность передать суть послания человеческим языком.

29 июня

Те, кто посылает сигнал, говорят со мной посредством гравитонов. Они зовут меня к себе. Они невероятно древние, хоть мы и являемся в каком-то смысле родственниками. Я понял это по их способности разрушать мою биологическую программу. Их мотивы описать невозможно – они за гранью добра и зла. Чувствую непреодолимое желание последовать их приглашению. Разве теперь я могу вернуться в старую жизнь?

30 июня

Говорить больше не могу. Решил принять их приглашение и упасть в звездный колодец. О, они умеют уговаривать! Уверяют, что мое новое тело – с измененными кожными покровами и внутренними органами – вполне сможет перенести тяготы путешествия. Прощай, Марк. Прощай, Карла.

Гравитация зовет.

ЛЮБОЙ КРУТОЙ ЧУВАК…

Перевод. М Клеветенко, 2006.

Комната обошлась Тейлору в двести тысяч песет в день. Несколько лет назад местные власти закрыли здание как непригодное для проживания. С тех пор в нем так и не удосужились сделать настоящий ремонт.

Комната гордо смотрела в единственное окно с видом на закопченную вентиляционную шахту – вытянутую коробку, наполненную звуками и запахами, с квадратом синего испанского неба наверху.

Теоретически в здании запрещалось готовить, но, увы, вздыхал толстый владелец гостиницы, хоть от этих плит только и жди пожара, сами подумайте, сеньор, что нам остается делать? Большинству постояльцев не по карману ходить по ресторанам – все деньги вложены в оплату дороги через пролив. Теперь все спят и видят, как бы перебраться в Африку, а мы помогаем по мере сил. Эх, были бы сами помоложе…

Как же, помогаешь, подумал Тейлор, свои карманы набивать ты помогаешь, старый лицемер, но вслух ничего не сказал.

Через окно вместе со средиземноморскими ароматами доносились обрывки музыки и разговоров, а тепловатый бриз вяло шевелил грязный белый тюль. Словно старуха перебирала остатки материи на распродаже.

Тейлор, наполовину в тени, лежал на узкой кровати с торчащими пружинами. Он так и не снял измятого льняного костюма. Взгляд упирался в отставшие от стены обои. Когда-то давно штукатурка треснула и прорвала пеструю бумагу, извергнувшись водопадом меловой лавы. Тейлор вспомнил белые известковые пласты под Ла-Маншем, такие удобные для прохождения. Как там работа? Уже хватились его? Удивляются, наверное, что он так внезапно бросил почти законченный проект. Хотя вряд ли, всем наплевать.

Июль в Альхесирасе выдался необычно жарким. Жара так расслабляла, что голова отказывалась соображать. Тейлору приходилось постоянно напоминать себе о цели своего путешествия, но разум блуждал, и Тейлор все время забывал, зачем оказался в Альхесирасе. Впрочем, пока ему не нужно было ничего делать, только ждать.

Еще неделю назад, когда Тейлор, преследуя сбежавшую жену, оказался в этом шумном портовом городе, он был совсем другим человеком. Огонь и решимость. Все было просто и ясно, как вакуум.

Он пересечет границу, затем – море, направляясь к Земле Максвелла. Там он отыщет Обри. Спросит, хочет ли она вернуться? Если она ответит согласием, что ж, тогда все снова станет хорошо и славно. (Тейлор еще не думал, как им удастся обойти глобальный запрет на возвращение с Земли Максвелла.) Если она откажется, сначала он убьет ее, а затем Холта. Вот так, что может быть проще?

Однако через семь дней иссушающей мозг жары, от которой не спасало даже пришествие ночи, его миссия уже не казалась Тейлору такой простой. Словно между самим действием и его результатом появился некий зазор, отставание фаз, смутно вспомнился термин. (Инженер – всегда инженер, даже потерянный и сломленный горем безумец. Чертовски жалкое зрелище.) А возможно, сам план действий уже не казался Тейлору ясным и безошибочным. (Для описания этого состояния технические термины не подходили.)

Наверное, первым ему следует убить Холта. Разве не он – главный виновник того, что случилось? Именно Холт разрушил частную жизнь Тейлора, равно как и весь мировой порядок. Очевидно, смерть Холта решит все проблемы, и Тейлору даже не придется спрашивать Обри, вернется ли она к нему?

С другой стороны, Тейлор уже не был уверен, хочет ли он, чтобы жена вернулась? Скорее всего эти предатели, Холт и Обри, стоят друг друга, и ему следует, не говоря ни слова, просто застрелить их обоих…

Нет, так нельзя. Разве только ради банальной мести, бросив почти завершенную работу, проделал он этот путь в жаре и пыли вместе с сотнями тысяч пилигримов и эмигрантов? Неужели его ждет такой энтропический конец? Тейлору хотелось ощущать сладостное присутствие живой и осязаемой Обри, а не испытывать извращенное удовлетворение, глядя, как она умирает. Даже Холт не должен умереть. Тейлор оставит в живых и его. Да, Холт виноват, но кому, как не Тейлору, понимать, что двигало им: любовь к изящным решениям, роман с музой физической точности и красоты. Разве они с Холтом не были simpatico, друзьями – оба инженеры, пусть даже их научные интересы никогда не совпадали?

Из вентиляционной трубы раздались удивительно четкие звуки – пели по-испански (несколько мгновений песня звучала отдельно от сопровождающих шумов). Похоже, кто-то настраивал радиоприемник: реклама, гитарный перебор фламенко, безошибочно узнаваемые на любых языках убогие тексты «мыльных опер»… Наконец нерешительный бездельник поймал нужную волну. Передавали вездесущий старый американский рок. Не веря своим ушам, Тейлор слушал, как полузабытые слова, спотыкаясь, карабкаются через подоконник.

Он невесело рассмеялся. «Демон на твоем пороге…» – повторил Тейлор в одеяло. Да уж, точнее не скажешь, демон уже на пороге…

Песне было больше двадцати пяти лет. Группа «Стили Дэн», «Скажет тебе любой крутой чувак». Лет десять назад ди-джей в кампусе завершал этой темой вечеринки. Массачусетский технологический, берега реки Чарльз. Учеба и парусный спорт, фейерверки морозной ночью, пожар во внутренностях, прославиться, сделать что-нибудь значительное. Тейлор специализировался в макроинженерии, Холт – в едва нарождавшихся тогда нанотехнологиях. Такие разные по характеру, они подружились мгновенно. Во время длиннющих сессий каждый полушутя отстаивал важность своей специальности.

– В наше время стоит заниматься только большими проектами, Дес, – убеждал друга Тейлор. – Орбитальные станции, мост через Берингов пролив, освоение айсбергов, острова посередине Атлантики…

– Пустое хвастовство, – возражал Десмонд Холт. – Мегаломания, только и всего. Устарелый подход. Тот же ложный посыл, который заставляет цветоводов выводить все более крупные сорта, жертвуя ароматом. Явное отсутствие воображения, мальчик мой. Нет, Ник, век материалов миновал. Когда-нибудь ты и сам это поймешь. В будущем все самое важное будет происходить на атомном и молекулярном уровнях и в рамках теории информации.

– Опять ты наслушался Дрекслера и Фредкина [4]. Эти парни совсем спятили. Разве информацией можно обогреть дом или управлять с ее помощью автомобилем? Ты строишь воздушные замки, приятель.

– Как знать. Время покажет, но в одном я уверен – твой вариант развития предполагает жесткий контроль общества.

– А твой – хаос.

– Фашист.

– От анархиста слышу.

Сегодня, прокручивая в мозгу этот типичнейший разговор, почему-то всплывший из глубин памяти, Тейлор понимал, что в казавшихся тогда такими противоречивыми высказываниях Холта содержалась истина.

Время действительно расставило все на места. Через несколько лет уже не оставалось сомнений, кто из двоих был прав, утверждая приоритет своих исследований.

Тейлору удалось добиться немалых результатов, но они не шли ни в какое сравнение с работами Холта.

Обри была очень далека от всего этого – она изучала системы связи в Эмерсоне. Поглощенные своими исследованиями, ничего не замечавшие вокруг Тейлор и Холт увидели Обри в театре. Она играла Эллен в сценической адаптации «Фабрики абсолюта» Чапека. Тейлор и Холт были сражены наповал. Оба ухаживали за ней, за одного из них Обри вышла замуж.

Иногда Тейлор спрашивал себя, почему из них двоих, одинаково бескомпромиссных и повернутых на своих исследованиях, Обри выбрала именно его? Сегодня ему казалось, что он понял горькую правду: Обри поставила на более перспективного соперника, а теперь, когда удача отвернулась от Тейлора, она оставила его ради более удачливого Холта.

Не хотелось верить в это, но Тейлор не желал прислушиваться к другим объяснениям. Все эти бредни в ее прощальном письме придуманы только для того, чтобы скрыть настоящие мотивы.

«Ник, наши отношения стали бессмысленными, – писала Обри. – Мир меняется на глазах. Я хочу принимать в этом участие. Ты думаешь, что для полного счастья мне вполне хватает лондонских театров и парижских магазинов, однако это не так. Я хочу быть нужной, хочу сделать что-нибудь полезное для человечества. Звучит банально, но ты поймешь. Когда-то ты и сам в это верил, пока твои проекты не заслонили перед тобой весь белый свет. Так как в Туннеле я теперь бесполезна, постараюсь найти себе применение где-нибудь еще».

Старая песня твердила: «Любой разбитый мирок срастется вновь…»

Тейлор в этом сомневался. За два месяца, что прошли с того дня, когда, вернувшись с работы в их лондонскую квартиру, он обнаружил письмо, резкая боль нисколько не утихла. Столько времени потребовалось Тейлору, чтобы напасть на след Обри. Сначала он думал, что она вернулась в Америку, чтобы принять участие в каком-нибудь благотворительном проекте вроде восстановления Мехико после землетрясения. Когда Тейлор не нашел ее там, он с отчаяния обратился к длинному списку добровольных эмигрантов к Земле Максвелла, который, согласно международному эдикту, публиковали все крупнейшие газеты мира.

Без особой надежды прокручивая на экране колонки «Таймс», Тейлор замер, увидев ее имя, четко напечатанное на странице номера от пятнадцатого мая.

Их годовщина. Да уж, шутка удалась. Дорогой Джон, я ухожу далеко, тебе ни за что меня не найти…

А вот на это можешь не рассчитывать, дорогая.

Музыка прервалась. Приемник выключили, раздался детский плач. Тейлор боролся со сном. Лоб усеивали бисерины пота, сползавшие позаросшим недельной щетиной щекам. Граница света медленно переползла через него, отступив за окно. Солнце село.

Полежав некоторое время в темноте, Тейлор почувствовал, что проголодался, и встал с кровати.

В захудалом холле переполненной гостиницы его ждал Нарсико.

Заметив мальчишку, Тейлор уныло улыбнулся. Наверное, Нарсико остался последним попрошайкой в Альхесирасе – прочие давно уже эмигрировали тем или иным способом. По непонятной причине среди множества легковерных мишеней, которыми кишел город, мальчишка выбрал именно Тейлора. Тот же никак не мог решить, глуп Нарсико или, напротив, чрезвычайно умен.

– Вы ведь хотите comida, поужинать, а, сеньор Ник? Спорю, стряпней моего братца можно отравиться. Он никудышный повар, но сегодня я отведу вас в особое место, к моей tia, тете Луисе.

По опыту Тейлор знал, что отвязаться от мальчишки невозможно, поэтому ему ничего не оставалось, как молча последовать за назойливым попрошайкой в ресторан, который держали родственники Нарсико.

За счет временных жителей население Альхесираса увеличилось в четыре раза. На улицах было не протолкнуться. Даже в прошлые годы, когда в летние месяцы портовый город в самой южной точке Испании заполняли африканцы из Европы, спешащие домой в отпуска и на каникулы, Альхесирас никогда не напоминал одновременно Бедлам и Марди-Гра.

В городе царила атмосфера беспокойства и предвкушения. Казалось, все вокруг страстно желают поскорее забыть запреты и привычки прошлой жизни и поскорее попасть туда, где для них начнется жизнь новая. Никакой угрозы не ощущалось, но Тейлора ужасал масштаб перемен.

На пороге он помедлил, не желая сливаться с толпой. Ими движут совсем иные желания, он не принадлежит к их сообществу, да не так уж он и голоден…

Нарсико, спокойно ждавший в нескольких футах, поманил его рукой, и Тейлор принялся плечом пробивать дорогу в толпе следом за своим гидом, ловко и гибко скользившим между более массивными фигурами.

В горячем вечернем воздухе висели запахи моря. Те, что поднимались от крупнейшей в мире открытой системы сточных вод, обоняние не радовали. Впрочем, в прошлом году пахло еще хуже, а в позапрошлом куда хуже, чем в прошлом.

И благодарить за сегодняшнее благополучие следовало Холта и его верную команду технократов-спасителей с Земли Максвелла. Это они запустили в море разрушители токсинов, утверждая, что для их небольших, но высокопроизводительных опреснительных насаждений необходима вода без примесей. Это стало одной из немногих односторонних акций, которые Холт и его команда осуществили за пределами своих границ. Официальные коммюнике и пресс-релизы команды Холта весьма терпеливо объясняли, что они не хотят никого оскорбить и не вынашивают планов захвата чужой территории, а просто заботятся о своей собственности, да и не меньше прочих имеют право на долю мировых ресурсов, особенно если в процессе эксплуатации их состояние улучшается.

Все эти люди на узких и пыльных мощеных улочках старого города, люди всех национальностей, сословий и классов прибыли сюда явно с той же целью, что и Тейлор. Эмигранты с билетом в один конец, все они хотели попасть на Землю Максвелла, а Альхесирас наравне с Марселем, Неаполем и Афинами был одной из самых удобно расположенных точек отправления. Те, кто предпочитал передвигаться по суше, выбирали Израиль – все лучше, чем пробираться через неспокойные африканские страны, чтобы попасть на Землю Максвелла с юга. Поначалу Израиль, противясь ассимиляции, построил на восточной границе с новой страной прочный вал, но не далее как вчера Тейлор прочел в «Интернэшнл геральд трибьюн», что кнессет собирается поставить на голосование вопрос о слиянии с самой молодой нацией в мире, если, конечно, подобное наименование применимо к столь анархической системе.

Следуя за Нарсико к берегу, Тейлор заметил, что количество демонических граффити со вчерашнего дня увеличилось. Эти знаки наносились различными способами, в разных стилях: с помощью шаблонов, от руки, краской из баллончиков, цветными мелками, но все в форме круга из стрелок, направленных остриями в центр, – круга, символизирующего антиэнтропию.

Тейлор гадал, как скоро символическое вторжение превратится в настоящее. Очевидно, что две столь несовместимые системы не смогут мирно сосуществовать на одной планете.

Шагая вслед за облаченной в лохмотья фигуркой Нарсико, Тейлор поначалу не воспринимал мальчишку в качестве собеседника. Внезапно ему захотелось перекинуться с Нарсико парой слов, захотелось узнать, что думает местный житель о странной земле, расположенной так близко к его родному берегу. Он догнал Нарсико и положил руку ему на плечо.

Резким движением указав на один из демонских знаков, Тейлор спросил:

– Скажи, кто нарисовал их, Нарсико? Пилигримы? Эмигранты? Твои соплеменники?

Нарсико вскинул голову, карие глаза сверкнули из-под копны черных волос. Над одной из бровей, словно размазанный макияж, засохла грязь.

– В основном те, кого вы назвали первыми, сеньор Ник. У тех, кто живет здесь, нет на это времени.

– Ты не боишься, что когда-нибудь Земля Максвелла приблизился и поглотит Испанию?

С неестественным для его лет фатализмом Нарсико пожал плечами.

– А толку-то волноваться? Если даже сама Америка ничего не может против демонов, что взять с нас?

– Думаешь, при них жизнь станет лучше?

– Quiensabe? Кто знает? Как говорят, пока вроде все не так плохо. Пусть приходят, посмотрим. Идемте ужинать, сеньор Ник, до ресторана моей тетки рукой подать.

Нарсико свернул и углубился в темный переулок. Тейлор вынужден был последовать за ним.

Ресторан тети Луисы располагался прямо на берегу. Перед тем, как войти внутрь, Тейлор постоял на ржавой бетонной пристани, до боли в глазах всматриваясь в очертания новой земли посредине Гибралтарского пролива в нескольких милях к югу.

Причудливо освещенное африканское побережье теперь нисколько не напоминало очертания, известные еще со времен Рима. Лет пять назад, даже хорошенько прищурившись, вы не разглядели бы никаких изменений. Сегодня же мощная демонстрация возможностей энергии демонов, словно манящий рекламный щит, возвещала о новом мировом порядке с деликатностью кампании по продвижению последнего блокбастера.

Все еще придавленный жарой и крутыми переменами в собственной жизни Тейлор попытался представить, к чему может привести использование столь неисчерпаемого источника. В эту концепцию было трудно поверить, особенно если всю жизнь лелеять совершенно иные физические принципы. Нечто, возникающее из ничего. Разве Силард [5] не доказал, что это невозможно?

Свет, отражавшийся в водах залива, с простотой и наивностью букваря возвещал, что Силард ошибался.

Войдя внутрь, Тейлор заказал сангрию и сандвичи. Хорошо прожаренное мясо, гнездо из щупальцев кальмара в хрустящем золотистом тесте – щупальца лилейно-белые внутри, сочные, словно поцелуи. Только хлеб из желтоватой испанской муки оказался пересушенным. Тейлор отбросил хлеб и принялся орудовать вилкой, запивая кальмара долгими глотками фруктового, отдающего бренди вина.