3.

Не успел Доминик выехать из Бристоля, как его любимый жеребец по кличке Ватерлоо, полученный в подарок от герцога Веллингтона в память о знаменитой битве, потерял подкову.

Это досадное происшествие случилось в Суиндоне; дождь лил вовсю, а до Лондона оставалось добрых сорок миль. Доминик проклинал себя за то, что отправился в путешествие верхом, не взяв карету, но от проклятий и запоздалых сожалений было мало толку.

Коня пришлось оставить в придорожной гостинице, а вместо него нанять какую-то полудохлую клячу, что, конечно, не улучшило герцогского настроения. О том, что может сделать с жеребцом полупьяный деревенский кузнец, Доминик предпочитал не думать вовсе.

Измученный, промокший насквозь, простуженный и злой на весь белый свет, герцог добрался наконец до своего лондонского особняка, влетел внутрь и, даже не сбросив плащ на руки верному дворецкому, устремился в библиотеку. Там, надеялся он, ждет его горящий камин и рюмочка бренди.

Однако у дверей герцог Уэстермир остановился как вкопанный: из библиотеки слышались приглушенные женские голоса. Похоже, его любимое место занято незваными гостями.

Заглянув в приоткрытую дверь, герцог увидел, как блестит серебряный чайник: очевидно, мисс Фенвик поставила на стол любимый сервиз его матери.

Прислушавшись к разговору женщин, Доминик различил слова, от которых у него потемнело в глазах, а по голове словно кувалдой ударили. Он не верил собственным ушам. Неужели эта наглая девица и вправду собирается его… тьфу ты черт… «обворожить»?!

Но нет, герцог не ошибся: трепетные юные девы с удивительным хладнокровием (тем более удивительным, что они сидели у него в доме, грелись у его очага и пили его чай) обсуждали, как превратить Доминика Уэстермира в «раба страсти» — иными словами, в жалкого слюнявого идиота, недостойного называться настоящим мужчиной.

А затем выманить у него «крупную сумму» на какую-то дурацкую благотворительность!

Черт побери, это уже слишком! Пока он, проклиная все на свете, скакал под дождем по раскисшей дороге, эти две хорошенькие мошенницы, греясь у огонька и лакомясь горячим чаем, решали, как бы половчее сделать из него дурака!

Были в их речах и другие интересные моменты, но Доминик решил, что услышал достаточно.

Он отворил дверь и начал бесшумно красться по персидскому ковру, желая застать негодяек врасплох.

Приглядевшись к блондинке, герцог мог бы ее узнать, но сейчас все его внимание было поглощено другой красоткой, статной и синеглазой. Дочкой священника, будь она трижды проклята.

Когда она наклонилась, чтобы вытереть с колен подруги пролитый чай, герцог рявкнул у нее над ухом:

— О чем разговор? Шантаж, мошенничество и свободная любовь?

Эффект был великолепен! Доминик едва не расхохотался во все горло, когда девицы вскочили с мест, визжа, словно вдруг увидали целую стаю мышей.

К несчастью, именно в этот миг усталый и раздраженный взгляд Доминика упал на полосатый плед, который прижимала к себе перепуганная блондинка, — тот самый омерзительный черно-желтый плед, с которым у герцога прочно связались воспоминания о лондонском рынке, нападении амазонки, изгнании из клуба и прочих неприятностях.

С самого детства двенадцатый герцог Уэстермир обладал развитым эстетическим чувством. Он не терпел никакого уродства и безобразия: грубые очертания или кричащее сочетание цветов оскорбляли его до глубины души. В детстве случалось, что безвкусная шляпка или старомодное платье какой-нибудь дамы вызывали у него настоящие приступы ярости.

Став взрослее, герцог, разумеется, научился владеть собой. Однако бывали случаи, когда самообладание ему отказывало. Например, сегодня.

Вырвав у барышни из рук злосчастный плед, герцог швырнул его в камин и, схватив кочергу, принялся с остервенением ворошить остывающие угли.

Слишком поздно он сообразил, что лучше было бы бросить плед на пол и как следует потоптать ногами — а сжечь всегда успеется…

Огонь взметнулся яркими алыми языками, раздался треск… Через несколько минут все было кончено: черно-желтый плед навсегда покинул сей мир.

Обернувшись, герцог обнаружил, что белокурая шотландочка лежит на ковре в глубоком обмороке, а синеглазая красотка стоит между ней и герцогом, раскинув руки, словно собирается закрывать подругу своим телом.

— Не смейте к ней прикасаться! — взвизгнула она.

— А вы не будьте дурой! — рявкнул в ответ Доминик. — Успокойтесь, я не собираюсь срывать с нее остальную одежду… Хотя стоило бы, — добавил он, разглядев непритязательный наряд гостьи. — Скажите, у вас в городишке все женщины шьют себе платья из старых одеял?

Дочь деревенского священника гневно сверкнула синими, как небо, глазами.

— Сэр, вы невыносимы! Неужели все, на что вы способны, — оскорблять женщин? Сперва вам не нравилось, как я одета, теперь вы критикуете наряд бедняжки Пенелопы… Да, моя подруга бедна, ее отец — скромный школьный учитель, она не в состоянии одеваться по последней моде; но знали бы вы, что она за человек! Великодушная, преданная, самоотверженная… Если бы не ее помощь и поддержка, я ни за что не сумела бы претворить свои стремления в жизнь!

«Так я и думал, — мрачно сказал себе Уэстер-мир. — Еще одна треклятая заговорщица».

Скинув мокрый плащ, он подхватил бесчувственную гостью на руки и уложил ее на софу. В это время дверь распахнулась, и в библиотеку вошел дворецкий с подносом, на котором позвякивали бутылочки и бокалы из богемского хрусталя. По пятам за ним следовал Джек Айронфут, кучер, — он нес седельные сумки герцога и еще какой-то черный кожаный футляр странной формы, размером со шляпную коробку. Этот загадочный предмет Джек с величайшей осторожностью поставил на столик у окна.

— Нюхательные соли и другие укрепляющие средства, ваша светлость, — провозгласил дворецкий, ставя поднос.

Доминик торопливо пробормотал благодарность. У старины Помфрета было настоящее чутье на такие вещи: годы службы у покойного герцога настолько развили его слух, что даже из своей комнаты в задней части дома дворецкий мог расслышать стук падения легкого девичьего тела на толстый ковер.

Среди «укрепляющих» Доминик обнаружил бутылочку французского бренди. Пока Помфрет и девица Фенвик хлопотали вокруг гостьи и подносили ей к носу соль, герцог присел и отдал должное своему любимому лекарству.

В конце концов, он заслужил отдых. О шотландской фее найдется кому позаботиться и без него. Кроме того, что-то подсказывало герцогу, что обморок ее продлится недолго.

Так и случилось. Едва вдохнув нюхательной соли, Пенелопа села и объявила дрожащим голосом, что не знает, что это на нее нашло, очень извиняется и думает, что уже поздно и ей пора домой.

Повинуясь знаку хозяина, Помфрет принес из гардеробной черное шерстяное пальто с капюшоном, отделанным лисой, и предложил девушке принять его взаймы взамен черно-желтых ошметков, догорающих в камине. Пенелопа не стала отказываться. Длинные полы пальто прикрыли ее поношенную юбку, а надев капюшон и застегнув его под горлом, хорошенькая Пенни превратилась в настоящую красавицу — это признал даже герцог.

— Думаю, ты имеешь право оставить это пальто себе, — сурово заметила Мэри. — Ведь герцог лишил тебя твоего собственного!

— Да, разумеется, — великодушно отозвался Доминик.

Он сам дошел с девушками до входной двери. Старина Помфрет распахнул дверь, и все трое вышли на крыльцо, куда Джек Айронфут уже подогнал карету.

— Пенелопа, может быть, тебе не стоит ехать? — заметила Мэри. — Уже поздно. Конечно, с тобой будут кучер и верховые, но все же…

— Очень даже стоит, — прервал ее Доминик, снова вспомнив о подслушанном разговоре.

При мысли о предложении, которое он сделал отцу девушки, голову герцога снова стиснула тупая боль. Конечно, своим рабом прекрасная Мэри его не сделает, но вот жизнь попортить сможет, и изрядно. И сейчас герцог больше всего хотел остаться один, чтобы отдохнуть после тяжелого дня и спокойно обдумать, во что он ввязался и что из всего этого выйдет.

Кроме всего прочего, он чувствовал, что заболевает. Герцог всегда был склонен к ангинам: вот и сейчас у него зверски першило в горле. Должно быть, простыл во время обратной дороги, а может быть, подхватил заразу от кого-нибудь в Бристоле.

Однако выпроводить мисс Макдугал оказалось непросто. Дважды девушка садилась в экипаж, но тут же выскакивала назад в слезах, крича, что ни за что не оставит свою лучшую подругу в логове хищника, а затем, бросаясь Мэри на шею, умоляла ее не жертвовать собой и вернуться домой.

«Черта с два она вернется!» — угрюмо думал герцог, наблюдая за этой трогательной сценой с крыльца.

Всякий раз, как мисс Макдугал в очередной раз меняла решение, молодые лакеи, всегда готовые услужить хорошенькой леди, кидались ей навстречу, распахивали перед ней дверь, помогали сойти или подняться и производили невероятную суматоху. Наконец Джеку Айронфуту это надоело. Щелкнув кнутом, он приказал юнцам отправляться на запятки. Герцог захлопнул дверь, кучер стегнул лошадей, и карета отправилась в путь.

Час спустя Уэстермир ужинал в библиотеке в блаженном одиночестве. Девицы Фенвик рядом не было: бог знает, где и как она принимала пищу, но герцога это совершенно не касалось.

Домоправительница миссис Кодиган подала на ужин миску наваристого мясного супа, а к нему — бутылочку лучшего лондонского кларета и хлеб с подсоленным маслом. Как и Помфрет, миссис Кодиган обладала необыкновенным чутьем во всем, что касалось ее обязанностей: она догадалась, что герцог заболевает, и сытный горячий ужин, быть может, поможет его организму справиться с ангиной.

Затем она позвала своего племянника Чарльза, служившего в доме помощником привратника, и с его помощью распаковала «машину» — так называли слуги сложный и дорогой прибор с трудным иностранным названием, который герцог возил с собой в Бристоль.

Достав «машину» из кожаного футляра, экономка и ее племянник осторожно водрузили ее на стол с мраморной крышкой у центрального окна.

Прежде чем сесть за ужин, Доминик внимательно осмотрел «машину» и убедился, что та не пострадала во время путешествия. Если бы с драгоценным прибором что-то случилось, ему кусок не полез бы в горло.

Затем он сел у камина, налил себе супа и принялся с аппетитом есть. Однако во время трапезы герцог то и дело поглядывал на мраморный столик, и каждый раз лицо его омрачалось досадливой гримасой. Доминик де Врие тяжело переживал свою неудачу.

Несколько дней назад он отправился в Бристоль, чтобы убедить одного из тамошних судей, сэра Роуленда Секвилла, в полезности использования новейших научных достижений в полицейской практике.

И вернулся ни с чем.

«Английские судьи вообще не отличаются умом, но Секвилл — это что-то особенное!» — думал Доминик. Сэр Роуленд стал судьей не из-за каких-то талантов или хотя бы склонности к юриспруденции, а лишь оттого, что его папаша-граф решил пристроить тупоумного сыночка на почетное и непыльное место. Ко всему, что выходило за пределы его ограниченного кругозора, Секвилл относился недоверчиво и подозрительно: судьба же подсудимого, висящая на волоске, его, казалось, не интересовала вовсе.

Битых три часа герцог рассказывал ему об устройстве микроскопа, о первых неуклюжих машинах, в которых вместо линз использовались капельки воды, о том, как голландец Левенгук усовершенствовал микроскоп для своих ботанических опытов…

Бристольский судья в ответ хмыкал, фыркал и кряхтел. Слово «ботаника» не вызвало у него никаких ассоциаций, а вот сама идея увеличительного прибора показалась смешной до колик.

— Что вы говорите! — восклицал он неожиданно тонким голосом, и жирная туша его тряслась от хохота. — Значит, вы смотрите в стеклышко, и какая-нибудь песчинка превращается для вас в целый утес? Я знаю людей, которые этим занимаются много лет — только смотрят они в рюмку, ха-ха-ха!

От смеха он поперхнулся вином и, откашлявшись, продолжал:

— Забавный народ эти голландцы, ей-богу, вечно что-нибудь такое выдумают! Очки, линзы, теперь еще этот мелко… мерко… как его там? А я бы им посоветовал лучше заняться Новым Амстердамом, что на Гудзоне, — такая колония пропадает! Право слово, землю бы лучше пахали, чем тратить время на всякие безделушки!

И Секвилл ткнул толстым пальцем в драгоценный груз, который Доминик привез с собой из Лондона в седельной сумке.

Доминик почувствовал, как к горлу подступает тошнота. «Безделушка», иначе называемая ахроматическим микроскопом, обошлась ему в целое состояние. Таких совершенных моделей в Англии было всего две: одна принадлежала герцогу, другая — его старинному другу и знаменитому ученому, доктору Джозефу Джексону Листеру. И эту драгоценность назвали «безделушкой»!

Судья крякнул и налил себе еще портвейна. Герцог молча уговаривал себя успокоиться. В конце концов, чего ждать от человека, который уверен, что Нью-Йорк до сих пор принадлежит Голландии и называется Новым Амстердамом? Неудивительно, что микроскоп не вызвал у сэра Роуленда Секвилла ни малейшего интереса.

— Это не безделушка, милорд, — ответствовал Доминик, сверхъестественным усилием воли сохраняя на лице доброжелательную улыбку. — С вашего позволения, я готов показать, каким образом этот прибор может помочь полиции в исследовании вещественных доказательств.

Доминик говорил медленно и отчетливо, словно обращаясь к несмышленому ребенку. От его ораторских способностей сейчас зависела не просто научная истина, а человеческая жизнь.

Несколько месяцев назад отставной солдат, а ныне возчик по имени Орис Ладберри, выпив после тяжелого рабочего дня, возвращался из пивной на свою квартиру в рабочем квартале Бристоля. Внимание его привлек крик о помощи; прибежав на зов, Орис увидел, что трое грабителей напали на прохожего и, повалив его на землю, бьют ногами. Когда Орис подбежал к бандитам, несчастная жертва была уже без сознания, и преступники обшаривали ее карманы.

Бандитов было трое, а Ладберри — всего один, однако он, не колеблясь, бросился на выручку пострадавшему. В драке он получил немало синяков и ссадин, но в конце концов бандиты скрылись… оставив отважного возчика разбираться с подоспевшей полицией.

Бедняга-прохожий был уже мертв и ничего объяснить не мог. Ладберри стоял над трупом, зажав в руке золотые часы, брошенные грабителем. В кулаке у жертвы была зажата прядь рыжих волос. Именно из-за часов и пряди Ориса Ладберри и обвинили в убийстве с целью ограбления.

— Если вы рассмотрите эту прядь под микроскопом, — говорил Доминик, — и сравните ее с волосами Ладберри, разница станет для вас очевидна! Да, Ладберри тоже рыжий, но он молод и здоров, и волосы у него густые и крепкие, без признаков седины. А человек, чью прядь зажал в руке умирающий, уже немолод. В волосах невооруженным глазом видна седина, а под микроскопом вы увидите, что и фактура у них другая, тонкая и слабая. Нельзя же отрицать очевидные вещи, милорд! Ладберри говорит правду: он не убийца. Зато один из убийц — рыжий, с сединой, и его-то ваши люди и должны искать в первую очередь.

— Не будем мы никого больше искать! — твердо ответил сэр Роуленд. — Подумайте головой, Уэстермир! Этот дурень стоял над трупом с часами в руках — полицейские видели его собственными глазами! Для присяжных этого достаточно! И для меня, кстати, тоже.

Доминик в последний раз попытался подвести судью к микроскопу, но тот только руками замахал.

— Нет, нет, Уэстермир, и близко не подойду к этой треклятой штуковине! — пропыхтел он. — Стар я уже глаза ломать! И что я там увижу? Две пряди волос, обе рыжие. Какая еще, к черту, разница? Вы все равно ни за что не убедите остальных двоих судей. Убийца пойман на месте преступления с добычей в руке — все ясно как день, о чем тут еще говорить!

Этот разговор происходил вчера.

Доминик отодвинул пустую тарелку и одним махом осушил последнюю рюмку кларета. Камин догорал, но герцогу не хотелось вставать и мешать угли. У него кружилась голова, и по телу разливалась непривычная слабость. Доминик определенно заболевал.

Сегодня утром жизнерадостный Секвилл и двое его коллег, без сомнения, столь же тупоумных, рассмотрели дело Ориса Ладберри и вынесли приговор: преступник виновен и не заслуживает снисхождения. Приговаривается к повешению в субботу на рассвете.

Ахроматический микроскоп, равных которому не было в Англии, вернулся на свое обычное место — великолепный и, увы, никому не нужный.

Герцог уже собирался позвать слугу и потребовать вторую бутылку кларета, когда дверь распахнулась и невозмутимый Помфрет пропустил в библиотеку кучера Джека Айронфута.

— Какого черта ты так быстро вернулся? — поинтересовался Доминик, вручив дворецкому пустую бутылку и жестом приказывая принести новую.

Кучер подошел к камину и, повернувшись к нему спиной и приподняв полы камзола, принялся греться у огня.

— Я подумал, что могу вам понадобиться, — объяснил он, — и, чтобы не тратить времени попусту, довез барышню до остановки Йоркминстерского экспресса и посадил в дилижанс. — Широкая физиономия его озарилась лукавой улыбкой. — А чтобы она не боялась ехать одна, отправил с ней Гарольда — нет-нет, не в дилижансе, конечно, а верхом. Видели бы вы, как просиял мальчуган, когда я приказал ему проводить даму! Небось размечтался, как будет ее спасать, если на дилижанс нападут разбойники. Впечатлений ему хватит до конца года. А вот Деннис всю обратную дорогу ехал нахохлившись — еще бы, ему-то выпало «провожать» не молоденькую красотку, а старого ворчуна!

Он подошел к столу и, не спрашивая позволения, налил себе вина.

Доминик с улыбкой смотрел на своего старого сержанта. Джек все такой же, как был пять лет назад в Испании. В то время он муштровал рекрутов — сейчас школит молодых лакеев. Джек суров и придирчив, но лакеи и конюхи его обожают, как когда-то обожали своего сержанта новобранцы.

Джек Айронфут допил вино и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Итак, на этот раз Ладберри влип, — произнес он.

Доминик нахмурился.

— Да, мне не удалось уломать этого осла-судью. Очевидность для него ничего не значит, а о научной логике он и вовсе не имеет никакого понятия.

— Должен вам сказать, сэр, — философски заметил Джек, — меня это нисколько не удивляет. Сказать по правде, я и не надеялся, что у вас что-то выйдет. А Ладберри не везет: вечно влипает в какие-то истории. Солдат из него был что надо, а вот от мирной жизни он скучает и начинает заливать тоску вином.

В самом деле, в Испании Орис Ладберри проявил себя отлично. В отряде, которым командовал герцог Уэстермир, трусов не держали; любого из «Девяноста стволов» можно было без преувеличения назвать героем, но Ладберри даже среди них выделялся неукротимой отвагой.

Герцог налил себе еще кларета. Руки у него слегка дрожали: наверно, не стоило так много пить. Самое обидное, что от вина ему становилось только хуже. Теперь першило не только в горле, но и в груди.

— И не смотри на меня так, Айронфут! — проворчал он. — Неужели ты думаешь, что мы позволим отправить нашего боевого товарища на виселицу? Казнь назначена на субботу и состоится в тюремном дворе. Я три дня подряд бродил вокруг тюрьмы и заводил знакомства со стражей. Нашел нескольких человек, которых легко подкупить. Поверь, это было не так-то легко — судья Секвилл, хоть и дурак, догадался следить за каждым моим шагом!

Одним махом он опрокинул в себя бокал кларета и откинулся на спинку кресла, уставившись в потолок.

— Теперь давай подумаем, кого отправить на дело. Ты, Мерс Коффин, Мортимер — если только тебе удастся оторвать его от жены и детишек…

Мрачная физиономия кучера осветилась улыбкой — словно солнышко выглянуло из-за туч.

— Об этом не беспокойтесь, командир, справлюсь! А вот вам лучше в Бристоле больше не появляться. Тамошние судьи знают, что вы были в городе и интересовались делом Ладберри — так что, если во время казни произойдет что-то непредвиденное… — Тут медвежеватый кучер хрипло рассмеялся. — А что-то произойдет, за это я ручаюсь! — подозрение сразу падет на вас. Так что, пока мы с Мерсом и Мортимером будем обделывать дельце в Бристоле, вы, ваша светлость, оставайтесь в Лондоне и почаще показывайтесь на всяких там балах и раутах — чтобы побольше народу могло подтвердить, что видели вас здесь.

Доминик подмигнул в ответ, хотя, сказать по правде, сейчас ему вовсе не хотелось на бал. Хотелось лечь в постель и не вставать дня два, а лучше три. Но он понимал, что Джек прав.

— Верно, Джек, — ответил он, — так я и сделаю. Однако вызволить Ладберри из темницы будет куда легче, чем посадить его на корабль, идущий в Сидней или в Бостон. В Англии или даже на континенте ему оставаться опасно. Война окончена, но наши старые враги еще живы, и я вовсе не хочу, чтобы Ладберри снова попал в переделку.

— Для Ориса самый страшный враг — бутылка, — согласился Джек. — Да, лучше ему будет уехать в Америку или в Австралию и начать там новую жизнь. Но, командир, что-то мне подсказывает, что капитан и матросы возьмут за свои услуги и за молчание побольше бристольских тюремщиков!

— Не сомневаюсь, — устало ответил герцог. — Зайди ко мне утром, Джек, я посмотрю, сколько золота осталось в сейфе. Придется платить наличными — ведь по банковским чекам полиция легко выйдет на меня.

Вошел Помфрет, чтобы унести пустую посуду. Вслед за ним ушел и Джек, в отличие от дворецкого он передвигался с шумом и топотом, а выходя из библиотеки, так хлопнул дверью, что, казалось, сотрясся весь дом.

Доминик откинулся в кресле-качалке, глядя усталыми, слезящимися глазами на языки пламени, пляшущие в камине.

Было уже поздно — должно быть, больше двенадцати. Пора спать… Но герцог не мог заставить себя встать с кресла.

Итак, думал он, Ладберри будет спасен — но спасен с помощью силы и хитрости, которым научились его люди на войне под командованием Веллингтона. План герцога не увенчался успехом.

Доминик понимал, что этого следовало ожидать, но на душе у него было очень и очень тоскливо.

За судьбу Ориса он не беспокоился: Мерс и Мортимер — лучшие солдаты в отряде, а о самом Джеке и говорить нечего. Ладберри в безопасности… Но кто поможет сотням и тысячам несчастных, которые, как и он, ежедневно становятся жертвами судебных ошибок?

Должно быть, он задремал и проснулся от ощущения, что в комнате кто-то есть. Спросонья Доминик подумал, что это миссис Кодиган зашла проверить, убрал ли дворецкий посуду, или, может быть, кто-то из лакеев, привлеченный топотом Джека, решил узнать, что за шум…

Доминик открыл глаза и хотел заговорить — но в следующий миг язык его словно примерз к небу.

«Должно быть, все дело в выпивке, — думал он. — Я слишком много выпил, и теперь мне мерещится всякая чушь. А может быть, у меня началась лихорадка и я брежу наяву?»

По комнате, освещенной лишь слабым мерцающим светом углей в камине, бесшумно скользило привидение. Стройная легкая фигурка, облаченная во что-то длинное и белое, нерешительно остановилась посреди библиотеки, а затем направилась к мраморному столику с микроскопом.

Доминик отчаянно заморгал — и это помогло. Теперь он понял, что видит перед собой не гостью с того света, а всего лишь трижды проклятую девицу Фенвик, поклонницу Мэри Уоллстонкрафт.

И эта чума в женском обличье сейчас подбирается к его самому драгоценному достоянию!

— Не трогайте… — прохрипел Доминик.

Он хотел потребовать, чтобы девица немедленно отошла от микроскопа и никогда больше к нему не приближалась. Хотел добавить еще, что от женщин одни неприятности, а от ученых женщин в особенности. Хотел сказать еще много горьких, но справедливых слов… но из воспаленного горла его вырвалось только невразумительное сиплое карканье.

Девушка подпрыгнула от неожиданности, но в следующий миг обернулась к герцогу, радостно всплеснув руками. Лазурные глаза ее сияли восторгом, на губах играла такая счастливая улыбка, словно Мэри Фенвик встретилась с лучшим другом после долгой разлуки.

— Боже мой! — воскликнула она. — Это же микроскоп! Настоящий ахроматический микроскоп!

4.

— Эта болезнь, в обиходе называемая крупом, на самом деле представляет собой форму ларингита, — объяснял молодой доктор Реджинальд Пендрагон, склоняясь над герцогом и поднося к его рту деревянную медицинскую ложечку. — Ну-ка, Доминик, открой рот!

Больной что-то проворчал, но покорно подчинился.

— Неприятная штука, но не смертельная, — бодро продолжал доктор.

Герцог прохрипел что-то невнятное.

— Совершенно верно, старина, полная потеря голоса, — жизнерадостно откликнулся доктор. — Несколько дней тебе лучше молчать — незачем напрягать голосовые связки.

Осмотрев горло пациента, доктор отложил ложечку и тщательно вытер руки влажным полотенцем, которое уже держал наготове камердинер герцога Тимоти Краддлс.

Доктор Пендрагон был ровесником герцога, но выглядел гораздо моложе. Невысокий, стройный, с густыми «античными» кудрями и огромными задумчивыми глазами, он был настоящим красавцем в романтическом вкусе того времени. Трудно было поверить, что этот молодой человек служил в Испании военным врачом, и многие храбрые воины — в их числе и сам герцог — не без оснований считали, что обязаны ему жизнью.

Доктор Пендрагон окончил медицинскую школу при Эдинбургском университете, которая, по всеобщему мнению, выпускала лучших врачей в мире. Он был учен по новейшей методике и добрым старым названиям «ангина» или «круп» предпочитал новомодные «ларингиты» и «бронхиты».

Мэри Фенвик, разумеется, не знала всего этого, однако по манерам доктора поняла, что они с герцогом — старинные друзья. Даже распростершись в кровати в одном нижнем белье, герцог выглядел величественно, почти пугающе, и только очень давний друг — или очень смелый человек! — решился бы назвать его «стариной» и «Домиником».

— Так-с… — протянул доктор. — Ну что ж… Давайте ему микстуру, особенно во время приступов кашля. И, миссис Кодиган, не забывайте менять воду в чайнике, чтобы в воздушной палатке все время было полно пара.

Хоть он и обращался к экономке, но почему-то не отрывал глаз от Мэри.

Миссис Кодиган расплылась от удовольствия.

— Ах, доктор, я слыхала, что воздушная палатка при крупе творит настоящие чудеса! — воскликнула она, умолчав, впрочем, о том, что мысль натянуть над изголовьем кровати простыню и поставить туда только что вскипевший чайник, чтобы герцог дышал паром, подсказала ей Мэри. — И, знаете, я еще капнула в чайник немножко дегтя. По своему скромному опыту знаю: чтобы прогнать воспаление, ничего лучше дегтя нет!