Прелестная сумасбродка

«Нехорошо молодому парню жить одному, — сказал ему старый цыган. — Моя дочь будет тебе готовить, прибираться в доме. А весной мы вернемся и заберем ее».

Доктор, которому едва исполнилось двадцать лет, покраснел как рак и хотел было отказаться, но цыганская принцесса глянула своими чудными глазами ему прямо в душу, и слова отказа застряли у него на языке.

Так цыганка Алида стала экономкой у доктора Стека… а когда по весне табор вернулся за ней, на пальце у нее уже сверкало обручальное кольцо, а во чреве росла маленькая Софрония.

В городке немало судачили о странном браке доктора, говорили, что не к лицу такому образованному молодому джентльмену жена-цыганка. Однако Том и Алида жили душа в душу. Когда несколько лет спустя Алиду унес тиф, доктор был безутешен, и жители Стоксберри-Хаттона, позабыв о своей неприязни к гордой цыганке, сделали все, чтобы помочь доктору и маленькой Софи справиться с горем.

А цыгане по-прежнему два раза в год появлялись в окрестностях Стоксберри-Хаттона. Порой во время одиноких прогулок по лесу Софронию обуревало искушение свернуть на Цыганскую поляну. Жив ли еще дед Михал? Много ли осталось в таборе стариков, помнящих ее мать? Ветви вековых дубов призывно шелестели в вышине, и Софрония, такая разумная и сдержанная, чувствовала, как глубоко в душе ее просыпается дикая цыганская жажда воли.

Но в этот раз Софрония не прислушивалась к шелесту леса и не вспоминала о цыганах. Чуткий слух ее уловил мягкий стук копыт по толстому ковру палых листьев. Ее догонял какой-то всадник.

Софи остановилась и обернулась. Всадник, молодцевато сидящий на жеребце игреневой масти, был ей знаком; она нисколько не удивилась, встретив его в лесу в этот вечерний час.

Пятьдесят с лишком лет назад старый герцог Уэстермир, дедушка нынешнего, передал управление своими йоркширскими владениями эдинбургской фирме «Пархем и сын».

Покойный Джеремия Пархем построил поблизости от городка фабрику, перегородил реку плотиной и привез из Уэльса рабочих для постройки шахты и добычи угля.

Джеремии наследовал его сын, ныне известный как Пархем-старший. Но и он уже ушел на покой, передав дела своему сыну Робинсону.

Узнать молодого приказчика было нетрудно даже в сумерках. Он считал ниже своего достоинства ходить пешком и нигде не появлялся без своего резвого Испанца. Молодые охотники завидовали его ловкости и умению держаться в седле; по одному силуэту всадника в сумерках они могли безошибочно определить: едет Пархем.

Вообще Робинсон обладал многими достоинствами. Он играл на флейте, очень недурно пел, танцевал не хуже столичного денди, а главное, был молод, хорош собой и холост. Неудивительно, что окрестные сквайры средней руки, в особенности те, у кого были незамужние дочки, из кожи вон лезли, зазывая Робинсона на свои балы и приемы.

Все напрасно — молодой Пархем жаждал большего, гораздо большего… Но двери богатых усадеб и замков старых дворян были для него закрыты. Ни маркиз Болье, ни герцогиня Сазерленд не хотели видеть его у себя на балах; для них приказчик, несмотря на все свое богатство, оставался выскочкой, «служащим», а значит, почти слугой.

София знала молодого Пархема со стороны, неизвестной богачам; ей было известно, что от этого любимца провинциальных барышень лучше держаться подальше. Все Пархемы отличались крутым нравом, но Робинсон превзошел и отца, и деда. Он был не только безжалостен к рабочим, но и развратен и жесток в отношениях с женщинами; о его любовных приключениях в деревне ходили самые отвратительные рассказы.

Робинсон натянул поводья и с улыбкой посмотрел на Софронию.

— Привет, цыганочка! — весело окликнул он. — Ищешь своих друзей? В этом году они еще не появлялись.

Должно быть, он ожидал, что Софрония возмутится, начнет горячо доказывать, что не имеет с цыганами ничего общего, кроме происхождения… Но девушка поняла, что над ней насмехаются, поэтому промолчала, гордо вздернув голову и глядя обидчику в глаза.

Улыбка сползла с лица Пархема. Он натянул поводья так, что жеребец под ним заплясал.

— Молчишь, стерва?

Софрония вздрогнула, словно от удара. Этого Пархем и ожидал: на лице его снова заиграла гаденькая улыбочка.

— Не могу понять, — заговорил он, склоняясь к девушке, — как тебе удается держать в узде свою цыганскую натуру? С виду такая скромница, а глазки-то горят! Скажи, ты никогда, лежа в постели, не играешь со своей киской?

Сперва Софрония не поняла, о чем он говорит, но следующие его слова не оставили никаких сомнений. Злобно ухмыляясь и блестя глазами, Робинсон Пархем фантазировал вслух: фантазии его были одна грязнее другой, а она, Софрония Стек, была в них главной героиней. Он описывал во всех подробностях, как Софи ласкает себя, лежа обнаженной в своей узкой девичьей кроватке; затем принялся так же обстоятельно рассказывать, что хочет сделать с ней сам.

Софрония застыла на месте. Она была ошарашена, смущена, разгневана, не знала, как ответить на такое оскорбление, — и в то же время с ужасом чувствовала, что картины, рисуемые Пар-хемом, находят в ее душе какой-то странный отклик. Что, если он прав, и горячая цыганская кровь однажды сыграет с ней злую шутку?..

Первая мысль Софи была повернуться и спокойно пойти прочь, но тут же она сообразила, что к Пархему лучше не поворачиваться спиной. К тому же на лошади он без труда ее догонит.

Неужели он караулил ее здесь, в лесу? Или, может быть, следил за ней от самого домика вдовы? Ясно одно: эта встреча в лесу была не случайной. Никогда раньше Софрония не попадала в такое положение. Она не понимала, что делать. Если бы только на дороге появился какой-нибудь прохожий и спугнул Пархема! Увы, в лесу было пустынно и тихо, как на кладбище.

Пархему не удалось напугать Софию — гнев подавил в ней страх. «Пусть только попробует напасть!» — думала она, сжимая кулаки. Если его так интересуют цыганки, пусть посмотрит, каковы они в ярости! Она убьет его, бог свидетель, просто убьет!

Но Робинсон, кажется, не собирался нападать. Все, чего он хотел, — оскорбить ее, напугать, вывести из себя и сполна насладиться ее унижением. Софрония слыхала, что он уже проделывал подобные штучки с простыми деревенскими девушками — ну, она-то не простушка и сумеет с достоинством выйти даже из такого ужасного положения!

— Твои стройные ножки обовьются вокруг меня, — соловьем разливался Пархем, — и тогда я тебе вставлю, цыганская дешевка, вставлю так, что ты завизжишь и начнешь просить пощады!

Разглагольствования Пархема вызвали неожиданную реакцию: Софронии вдруг стало смешно.

«Если ты такой храбрец, — думала она, — почему же не сделаешь всего этого на самом деле? Боишься? Можешь только языком трепать?»

Смешно подумать, но, оказывается, этот статный молодцеватый парень, лихой наездник и танцор, ничем не отличается от какого-нибудь развратного старикашки, из тех, что уже не способны ни на что, кроме сальных фантазий!

Софрония расхохоталась, и смех ее звонко прозвучал в лесной тишине. Пархем замолк и оглянулся по сторонам, словно не понял, откуда донесся этот звук, полный молодости и веселья.

Софи и не подозревала, как красит ее смех. Улыбка чудесно преображала ее лицо; стоило же ей рассмеяться, и чопорная девушка в глухом сером платье, с волосами, затянутыми в скучный пучок, превращалась в воплощение самой Красоты — живой, очаровательной, искрящейся радостью.

Пархем не мог поверить своим ушам, а когда поверил, побагровел от гнева.

— Смеешься? — прорычал он. — Ты, сука, смеешь надо мной смеяться?

И направил Испанца прямо на нее.

Конь попятился и заплясал на месте: он вовсе не хотел теснить девушку грудью или бить копытами. Пархем грязно выругался и хлестнул коня плетью.

Софи едва не вскрикнула. «Каков мерзавец! — подумала она. — Так обращаться с ни в чем не повинным животным!»

Девушка застыла на месте, прижав к груди корзинку, но Пархем двигался на нее в твердой решимости спихнуть с тропы в грязь и обратить в бегство.

«Ну все, с меня хватит! — твердо сказала себе Софрония. — Прости, Испанец, у меня не было иного выхода…»

И что есть силы шмякнула жеребца корзинкой по морде.

Испанец отпрянул, едва не сбросив седока, затем развернулся и с громким ржаньем бросился по бездорожью в лес. Робинсон Пархем, лучший наездник в округе, болтался в седле, словно тряпичная кукла, отчаянно цепляясь за узду.

Конь и всадник скрылись за деревьями. Минут через десять, подумала Софи, они доберутся до опушки, если, конечно, Испанец раньше не сбросит седока.

На этот раз Робинсон получил по заслугам, но Софи боялась, что он от нее не отстанет. Она бросила вызов этому гаденышу, и он не успокоится, пока не добьется от нее страха и покорности. А этого не будет никогда!

В следующий раз, подумала Софрония, я возьму с собой кухонный нож.

В корзинке что-то хлюпало: должно быть, несколько яиц все-таки не пережили столкновения с конской мордой. Пархем все же исхитрился ей навредить! Только сейчас Софрония рассердилась по-настоящему.

«Скотина! — думала она. — Нам ведь так нужны яйца…»

Из яиц Софрония, Пенелопа и Мэри делали болтушку и поили ею больных детей бедняков. Болтушка творила настоящие чудеса: она была питательной и легко усваивалась, и дети предпочитали ее супу. Софрония боялась даже поднять вышитую салфетку, чтобы посмотреть, много ли яиц разбилось.

«Все, с нынешнего дня начинаю носить с собой нож! — думала Софрония. Только теперь, когда все было кончено, она в полной мере осознала, что случилось, и пришла в настоящую ярость. — Большой зазубренный нож, которым папа режет мясо!»

Два часа спустя она подошла к дому священника. Задняя дверь была не заперта, и Софрония вошла без стука. Мэри она нашла на кухне: подруга Софронии сидела за столом в рабочем фартуке и разбирала продукты, принесенные прихожанами для бедняков.

— Сегодня пожертвований меньше обычного, — заметила она, вставая навстречу подруге. — Весна — самое трудное время для фермера, и… господи боже, Софи, что с тобой стряслось? У тебя все платье забрызгано грязью!

— Нежданный подарок от Робинсона Пархема и его лошади, — мрачно ответила Софрония, и глаза ее сверкнули гневом. — Он подкараулил меня посреди Воинского леса. И не смотри на меня так, Мэри, я еще легко отделалась. Он мог опрокинуть меня в лужу — тогда погибли бы не только яйца, но и печенье.

— Может быть, печенью не повредило бы немного воды, — заметила Мэри. — У миссис Мак-Кендлиш оно получается тверже гранита.

Она подняла глаза на подругу и вдруг рассмеялась.

— Прости, милая Софи, но видела бы ты себя сейчас! У тебя совершенно убийственное выражение лица. Не хотела бы я оказаться на месте Пархема при вашей следующей встрече!

— Убийственное, говоришь? — Софрония сняла плащ и с угрюмым видом повесила его на спинку кресла. — Так вот, — проговорила она сквозь зубы, — когда мы с ним снова встретимся, у меня с собой будет нож. И бить я буду не в сердце — туда трудно попасть, мешают ребра. Нет, я ударю его прямо в брюхо! Папа рассказывал мне, что удар в живот смертелен, и к тому же человек умирает долго и в страшных муках.

— Господи, Софрония, — воскликнула Мэри, — как ты можешь так говорить?

— Он назвал меня «цыганской дешевкой»! — процедила Софрония. — И, может быть, не так уж ошибался, — добавила она, помолчав. — Видишь, я первым делом подумала о ноже и убийстве. Должно быть, сказывается цыганская кровь.

Вместо ответа Мэри налила подруге чаю.

— Ты, Софи, меня в дрожь вгоняешь! — заметила она. — Выпей-ка лучше чаю и успокойся. И объясни толком, чего хотел от тебя Пархем? Он что, таким способом пытался за тобой… гм… поухаживать?

— Да нет, едва ли, — ответила Софи, помешивая чай. — Скорее напугать. Привести меня в ужас. Ему нравится, когда его боятся.

— Но как он посмел! — воскликнула Мэри. — Ты же не какая-нибудь фабричная девчонка — ты дочь доктора, образованного и уважаемого в округе человека!

— И наполовину цыганка, — горько усмехнулась Софи, — а значит, для Робинсона ничем не отличаюсь от простых девушек, что надрываются у него на шахтах.

Мэри удивленно уставилась на подругу.

— Как? На шахтах Уэстермира работают женщины? Не могу поверить!

— Об этом редко говорят вслух, — ответила Софрония, — но это правда. И женщины, и дети, не старше Джонни Кобба. Чаще всего они откатывают вагонетки с углем.

— Какой ужас! — всплеснула руками Мэри. — Работа на шахте тяжела и для взрослого, а для ребенка просто убийственна!

— Шахты убивают и детей, и взрослых, — мрачно ответила Софрония, — не веришь — спроси моего отца. Откуда, ты думаешь, у него такая большая практика? А если вспомнить еще о несчастных случаях…

Мэри вздрогнула:

— Я знаю, как опасна работа под землей — ведь я всю жизнь прожила рядом с шахтой. Но, Софи, женщины и дети!.. Я слыхала, в некоторых глубоких галереях так жарко, что шахтеры раздеваются догола — иначе там не выдержать и пяти минут. Как может этот Пархем…

— Еще как может! — угрюмо ответила девушка.

— Невероятно! — воскликнула Мэри. — Софи, мы должны положить этому конец! Это же незаконно! Почему они не жалуются, почему не подают в суд?

Софи положила руку ей на плечо.

— Подадут в суд — потеряют работу. Мэри, эти люди готовы терпеть все, что угодно; ведь для них речь идет о спасении от голодной смерти. Перед ними выбор: работать или умереть с голоду.

— Но неужели они не понимают, что только вредят себе этой рабской покорностью? — горячо возразила Мэри. — Софи, если они сами не могут себя защитить, это сделаем мы! Мы подадим в суд на управляющего и на директора рудника!

— Ничего не выйдет, Мэри, — ответила Софрония. — В Англии нет законов против женского и детского труда. Никто не может запретить управляющему нанимать на работу детей, коль скоро они сами этого хотят. Ни король, ни парламент не видят ничего дурного в том, что самые слабые члены общества надрываются, возя вагонетки, или от рассвета до заката стоят у станков. Давай-ка лучше я порежу хлеб до прихода Пенелопы, — переменила она тему.

Мэри молчала, прикусив губу. Она понимала, что Софрония права, но не только это вгоняло ее в уныние. Все три девушки чувствовали, что уважение к ним в городке тает с каждым днем.

До сих пор соседи отзывались о них примерно так: «Хорошие девочки, хоть и малость с придурью. Начитались всяких книжек и решили бедным помогать — что ж тут такого? Дело полезное. Никакого вреда от них нет, и ладно». Но после поездки Мэри в Лондон все изменилось.

Теперь, когда Мэри ходила по домам и собирала пожертвования, никто уже не приглашал ее зайти на чашку чаю. И давали ей гораздо меньше, чем прежде. Даже на Пенни и Софи односельчане смотрели ненамного приветливей. По деревне ходили самые невероятные слухи о лондонских приключениях Мэри; иные из них были столь отвратительны, что Пенелопа и Софрония не решались пересказывать их подруге.

Сперва в городке рассказывали, что Мэри со своими подругами пыталась поднять мятеж в Ковент-Гардене, что она напала на молодого герцога, а тот схватил ее и держит у себя в особняке как пленницу. Викарий отправился в Лондон выручать непутевую дочку — и вернулся со сногсшибательным известием о помолвке.

Тут-то весь городок заговорил совсем по-иному! А когда сестра мельника, работавшая в лондонском особняке Уэстермира, сообщила, что епископ сделал официальное объявление о помолвке, восторгу односельчан Мэри не было предела.

«Вот повезло девочке! — говорили люди. — И нам повезет, если она и вправду станет герцогской женой!»

Мэри добилась успеха, и люди охотно закрывали глаза на то, что к этому успеху она пришла не слишком благовидным путем.

Однако, когда Мэри вернулась в городок на дилижансе, с пустыми руками и без всяких признаков мужа, изумлению и разочарованию соседей не было предела. «А как же помолвка? — спрашивали они. — Как же свадьба?»

«Рыба сорвалась с крючка, и девчонка не сумела ее удержать», — гласил безжалостный приговор общества. Из местной героини Мэри мгновенно превратилась в жалкую неудачницу, брошенную любовником (а в том, что они с герцогом стали-таки любовниками, никто не сомневался).

«Что же будет дальше? — недоумевал городок. — Почему викарий не едет в Лондон, чтобы объясниться с молодым герцогом и напомнить ему, как поступают в таких случаях благородные люди?»

Софрония, казалось, прочла мысли Мэри.

— Как твои благотворительные сборы на этой неделе? — спросила она. — Все прошло хорошо?

Мэри опустила глаза.

— Как видишь, в этот раз удалось собрать меньше, чем обычно, — вздохнула она. — Ах, Софи, я убеждаю себя, что все дело в неудачном времени года, но сама себе не верю…

— Что случилось, Мэри? — нахмурилась Софи. — Кто-то из них тебе нагрубил?

— Нет, что ты! Разве что мельник — он ущипнул меня за ягодицу, прежде чем вручить мне мешок подгнившего зерна. Но вряд ли это можно назвать грубостью. А все остальные, как и положено добрым христианам, милосердны к несчастной грешнице. Толстая миссис Бостуэйт снизошла даже до того, что поздоровалась со мной за руку — правда, тут же вытерла ладонь о юбку. Честное слово, лучше бы они кидали в меня камнями! Невыносимо думать, что все вокруг считают меня падшей женщиной!

— Но, Мэри, — возразила Софи, — вспомни, что пишет об этом Мэри Уоллстонкрафт…

Мэри зажала руками уши.

— Софи, дорогая, пожалуйста, не говори мне больше о Мэри Уоллстонкрафт! — простонала она. — Я и так совершенно запуталась! До поездки в Лондон все, что она пишет о близости между мужчиной и женщиной, казалось мне простым и ясным; но теперь…

Софи замолкла и принялась резать хлеб, но уголком глаза наблюдала за подругой.

О том, что произошло с ней в Лондоне, Мэри даже подругам рассказывала с неохотой. Софрония и Пенелопа знали лишь, что первоначальный ее план провалился, что герцог поселил ее у себя дома и что она попыталась подружиться с ним. Казалось, все шло как нельзя лучше…

И вдруг Мэри все бросила и без объяснений вернулась в родную деревню. Подруги сгорали от любопытства, но ни о чем ее не расспрашивали, чувствуя, что Мэри сейчас не расположена к откровенности.

Однажды дождливым вечером, когда все три девушки сидели за чаем в гостиной у викария, Мэри набралась храбрости признаться, что ее попытка завязать с герцогом дружбу и возбудить в нем уважение к себе привела к той самой физической близости, о которой столько пишет Мэри Уоллстонкрафт.

Пенни и Софрония сочувственно молчали, позволяя ей выговориться, хоть на языке у них вертелись два вопроса. Первый: «Ну и как все прошло?» Второй: «И что было дальше?»

Наконец Пенелопа нарушила молчание, гордо напомнив, что первой эту идею предложила она.

— Сколько мне помнится, ты предлагала кое-что другое, — сухо ответила Мэри. — Ты хотела, чтобы я обворожила Уэстермира, свела его с ума, превратила в своего раба и силой заставила заняться благотворительностью.

Софрония открыла рот: об этом она еще ничего не слышала.

— Так вот что за разговор подслушал герцог! Ты, Пенни, мне об этом не рассказывала — говорила только, что он ворвался в библиотеку как бешеный и с диким ревом бросил в камин твой плед. Интересно получается: сначала Мэри пыталась шантажировать его ложным обвинением, потом… — Она обернулась к Мэри. — И ты еще говоришь, что у него невыносимый характер и с ним невозможно иметь дело! Милая, а чего ты ожидала?

— Софи, как ты можешь?! — ахнула Мэри.

— Не понимаю, почему ты теперь говоришь, что все потеряно! — вмешалась Пенни. — Ведь герцог обещал на тебе жениться, даже официально объявил о помолвке. По-моему, ты выиграла!

Софрония снова перебила подругу.

— Ну, Мэри, расскажи же нам, — попросила она, понизив голос, — как это было. Так же прекрасно, как описывает в своих книгах Мэри Уоллстонкрафт? Или Уэстермир был с тобой груб. и бездушен, и тебе хотелось бы забыть об этом печальном опыте?

Мэри молчала, не поднимая глаз; щеки ее пылали алым румянцем. Никому на свете — даже любимым подругам — она не смогла бы поведать, как это было.

Как могла она признаться, что физическая близость (Мэри уже ненавидела этот термин!) с Уэстермиром превратила ее в беспомощную слезливую дуреху? Как рассказать, что она сбежала из Лондона, чтобы спасти остатки своей гордости? Как поведать, что даже сейчас сердце у нее разрывается от боли, а по ночам она лежит без сна, думая о нем, и в глазах ее закипают слезы?

Мэри догадывалась, что подруги не поймут ее горя. Пожалуй, даже осудят за то, что она сдалась без боя какому-то мужчине. Подумать только — вся ее независимость и твердость духа куда-то испарились, стоило только лечь с ним в постель!

— Прекрасно или нет, сейчас неважно, — ответила она наконец дрожащим голосом. — Главное, что из этого ничего не вышло, и мне пришлось вернуться домой. И, пожалуйста, не мучайте меня больше этими расспросами. Поговорим лучше о том, чем мы можем облегчить участь бедняков.

Но подруги не угомонились. Снова и снова Мэри повторяла, что все ее планы рухнули и что на переворот в душе герцога нет никакой надежды. Поверили Софи и Пенни или нет, неизвестно, но, по крайней мере, в конце концов оставили ее в покое.

…Софрония открыла корзинку и издала разочарованное восклицание.

— Боже мой! Только два яйца уцелели, все остальные превратились в яичницу!

Мэри положила руку подруге на плечо.

— Не переживай, не все так страшно, — философски заметила она. — По крайней мере, цело печенье вдовы Мак-Кендлиш!

В этот миг кухонная дверь распахнулась, и в дом влетела Пенелопа в новом пальто, с улыбкой на сияющем личике.

— Друзья мои, еще ничего не потеряно! — объявила она, ставя на стол свою корзинку, полную доверху. — Во-первых, нам крупно повезло! Вся семья Хортон заболела гриппом, и ни у кого не было аппетита, поэтому миссис Хортон отдала мне несъеденный обед. Только представьте: целая кастрюля вареного картофеля и огромный кусок жареной свинины! Если мы нарежем его тонкими ломтиками, хватит на всех наших подопечных!

Мэри радостно всплеснула руками, подумав о маленьком Джонни Коббе. Малыш тяжело болел, и ему, как никому другому, нужна была хорошая еда.

— Но это еще не все! — тяжело дыша от возбуждения, продолжала Пенелопа. Ее белокурые локоны, выбившись из-под чепчика, красиво обрамляли раскрасневшееся личико.

— А что еще? — спросила Мэри, заглядывая в корзинку.

— Да не здесь, глупая! Я говорю не о еде, а о новостях! Исполнились наши молитвы! — продолжала Пенелопа, схватив подруг за руки. — Аллея Уинстон полна народу — ни проехать, ни пройти! Все окна в усадьбе распахнуты, и видно, как целая армия слуг чистит и прибирается в комнатах. Подумать только, ведь усадьба «Вязы» уже лет двадцать стояла запертой!

— Да о чем ты, Пенни? — спросила Софрония, высвобождая руку. — Объясни толком!

— О «Вязах», старой усадьбе Уэстермиров! Или ты забыла, что аллея Уинстон ведет прямо к ее воротам?.. Мэри, милая, выше голову! Ничего еще не потеряно, все можно поправить! Он едет за тобой!

Мэри молча смотрела на нее, пораженная ужасом.

— Кто? — прошептала она наконец.

— Герцог! — хором воскликнули Софрония и Пенелопа.

— «Вязы» — усадьба герцога! — продолжала Пенни, чуть не прыгая от радости. — Он едет сюда из Лондона — едет за тобой!

14.

Дворецкий Помфрет проводил сэра Роберта Пиля в библиотеку, где, склонившись над своим любимым микроскопом, сидел герцог Уэстермир.

Сэр Роберт сразу заметил новое приобретение приятеля — огромный телескоп, установленный у окна на треноге четырехфутовой высоты.

— Какая красота! — заметил сэр Роберт, подходя к телескопу. — Что, Ник, сменил микромир на красоты космоса?

— Как видишь, нет, — не отрываясь от микроскопа, пробормотал герцог.

Сэр Роберт сел в кресло и поморщился.

— Чем это у тебя воняет? — спросил он, оглядываясь кругом.

— Образцы крови протухли, — коротко ответил герцог.

— Образцы крови? А что ты с ними делаешь?

Герцог поднял голову и устало потер пальцами глаза. Только сейчас сэр Роберт заметил, что его друг небрит, хотя день уже близится к вечеру, и рубашка на нем измятая и явно несвежая. Для герцога Уэстермира, тщательно следящего за собой, это было очень необычно.

— Черт побери, — проворчал герцог, — почему все эти идиоты никак не могут взять в толк, что микроскоп произведет настоящую революцию в криминалистике?

Он замолк и хмуро взглянул на сэра Роберта. Тот прижимал к носу белоснежный платок.

— Прости, Ник, — пробормотал он, — но ты, часом, не прячешь в библиотеке труп? Никогда еще не видывал такой вони!

— Я же тебе объяснил, откуда запах! Черт побери! Помфрет! — рявкнул герцог.

Дворецкий немедленно появился в дверях с бутылкой бренди и двумя бокалами на подносе. За ним лакей нес флакончик духов. Пока Помфрет наливал сэру Роберту бренди, лакей побрызгал духами по углам.

— Мне удалось выяснить, — как ни в чем не бывало продолжал герцог, — что человеческая кровь не всегда одинакова. Под микроскопом видно, что кровь состоит из множества компонентов, я затрудняюсь сказать, что это такое и для чего служит, но могу заверить, что у разных людей набор этих компонентов разный…

Сэр Роберт допил бренди и поставил бокал на поднос. Дворецкий и лакей бесшумно исчезли.

Сэр Роберт разглядывал своего друга, пытаясь понять, что с ним происходит. Весь их кружок сходился во мнении, что молодой герцог Уэстермир — гений и, как все великие люди, со странностями. Приятели привыкли к его эксцентричным выходкам, перепадам настроения, вспышкам гнева и уже не обращали на них внимания. Но сейчас сэр Роберт ясно видел, что с Домиником что-то неладно. Глаза его покраснели, словно он не спал несколько ночей, в складке рта появилась какая-то горечь.

Уж не связано ли это, думал сэр Роберт, с исчезновением таинственной мисс Фенвик?

— Зачем ты этим занимаешься, Ник? — негромко спросил он.

Герцог снова потер глаза.

— Может быть, ты сочтешь меня сумасшедшим, Бобби, — устало ответил он, — но я хочу научиться определять по анализу крови, кому она принадлежит. Только подумай, как это продвинет вперед криминалистику!

— Отличная идея! — одобрил сэр Роберт, хотя в голосе его не слышалось должного энтузиазма.

Странная перемена в герцоге не давала ему покоя. Уже несколько недель, прошедших с исчезновения мисс Фенвик, Уэстермир жил затворником. Правда, каждое утро с точностью автомата он выезжал на верховую прогулку в Роттен-Роу, а по вечерам ездил в «Браун», где вел себя как обычно, удивляя остальных членов клуба своей эксцентричностью и непредсказуемостью. Большинство знакомых и не догадывались, что с ним что-то не так. Но дружеские вечеринки прекратились: герцог объявил приятелям, что занят научными исследованиями и не хочет ни на что отвлекаться.

Сэр Роберт знал и кое-что еще. В свободное от научных занятий время Уэстермир встречался с адвокатами и управляющими. Один знакомый банкир рассказал сэру Роберту, что герцог Уэстермир делает переучет всех своих владений в Англии и за рубежом.

Совсем не похоже на Ника, думал сэр Роберт, наблюдая за приятелем. До сих пор он не интересовался ничем, кроме науки. И почему он упорно молчит о юной красавице, которая, казалось бы, добилась невозможного — заставила закоренелого холостяка Доминика де Врие объявить о помолвке и с нетерпением ожидать свадьбы?

— Скажи-ка мне, Ник, — заговорил сэр Роберт, — давно ли ты в последний раз спал?

Если бы взглядом можно было обжигать, сэр Роберт сгорел бы на месте.

— Прошлой ночью! — рявкнул герцог и снова повернулся к микроскопу. — Ты пришел, чтобы учить меня жить? Черт побери, Бобби, здесь не Испания, и ты больше не мой командир!

В дверях появился Помфрет с новой порцией бренди, но лорд Пиль сделал ему знак выйти.

— Я пришел повидать старого друга, — спокойно ответил он, — и справиться о его здоровье. Выглядишь ты совсем больным. Может быть, стоит пригласить Реджи Пендрагона?

Герцог что-то проворчал, не отрываясь от микроскопа. Сэр Роберт понял, что придется брать быка за рога.

— У тебя денежные трудности? — спросил он. — Послушай, Ник, мы с тобой давние друзья, меня ты можешь не стесняться. У меня сейчас полно свободных денег, только скажи…

— Ошибаешься, — раздраженно прервал его герцог. — Не знаю, что за слухи до тебя дошли, но я пока не нищий!

— Такого я не слышал, — ответил сэр Роберт, — а если бы и слышал, не поверил бы. Но мне рассказывали, что ты вот уже несколько недель сидишь взаперти с адвокатами и поверенными и подсчитываешь размеры своего состояния. Это на тебя не похоже, Ник. До сих пор я не замечал, чтобы ты интересовался деньгами. Честно говоря, ты — один из самых бескорыстных людей, каких я знаю.

— Если бы все думали так, как ты! — пробормотал герцог.

Сэр Роберт понял, что его удар попал в цель.

— Да что случилось, Ник? Кто-то обвинил тебя в жадности? Но раньше ты не обращал внимания на болтовню завистливых дураков!

Уэстермир поднял хмурый взгляд:

— Ты чертовски прав, Бобби. За последние несколько недель я узнал о себе много интересного. Оказывается, я алчный и бессердечный эксплуататор. Но это еще не все, черт возьми! Эта женщина цинично использовала меня, обвела вокруг пальца, попросту ограбила!

— Мисс Фенвик, дочь священника? — забыв об осторожности, изумленно воскликнул сэр Роберт. — Прости, Ник, но я готов поклясться на целой стопке Библий, что такого быть не может! Как она тебя обманула? Что у тебя украла?

Герцог долго молчал.

— В материальном плане — ничего. Хотя и очень старалась. — Он встал, грубо оттолкнув стул. — Ты не представляешь, какие спектакли она передо мной разыгрывала! Нет, моя невеста не просила у меня дорогих подарков, не требовала назначить день свадьбы — это было бы слишком грубо! Напротив, она бранилась со мной при каждом удобном случае, во всеуслышание заявляла, что не собирается выходить за меня замуж, и этим довела меня просто до безумия! Чертовски хитрая тактика: признаюсь тебе откровенно, Бобби, к концу этого ужасного месяца я так желал ее, что уже ничего не соображал! Все, чего она хочет, говорила эта девчонка, — чтобы я отдал часть своего состояния на облегчение участи каких-то там чертовых бедняков в какой-то трижды проклятой йоркширской деревне, о которой я до сих пор ничего и не слышал! Она без конца твердила о каких-то фабриках и шахтах — мне все это казалось полным бредом…