17.

— Этого еще не хватало! — воскликнула Мэри. — Так о нас уже пишут в газетах!

Пенелопа в ответ протянула ей «Йоркский еженедельник», на первой странице которого красовалось заглавными буквами:

ТАИНСТВЕННОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ЖЕНЩИН В ЗАБОЕ

И ниже, шрифтом помельче:

«Что понадобилось трем благовоспитанным девушкам в угольной шахте Стоксберри-Хаттона? Управляющий мистер Хетфилд дает объяснения странному происшествию».

— Не буду читать, — отрезала Мэри. — У нас и без того хватает неприятностей!

Подруги сидели рядышком на диване в гостиной у священника. Все они сегодня нарядились в лучшие свои платья и причесались, словно на бал. И все три, казалось, боялись хоть на секунду оторваться друг от друга.

День выдался беспокойным. «Неразлучные» с трудом скрывали тревогу: ни бутерброды, ни пирожные, испеченные Мэри, не лезли им в горло. Забравшись с ногами на диван и тесно прижавшись друг к другу, они с нетерпением ждали известий из «Вязов», нынешней резиденции герцога Уэстермира.

Сегодня с утра преподобный Фенвик, доктор Стек и учитель Макдугал отправились на встречу с его светлостью, приказчиком Робинсоном Пархемом и управляющим шахтой Хетфилдом. День клонился к вечеру, а их все не было, и девушки боялись даже думать о том, какие новости они с собой принесут.

Софрония проглядела статью и отшвырнула газету, гордо вздернув подбородок.

— Этот журналист изобразил нас какими-то дурочками, — воскликнула она. — Но мы-то видели то, что видели, и готовы принести в этом присягу! Так что наша цель достигнута.

Пенелопа подняла глаза к потолку.

— Может быть, Софи, но ты сама видишь, что из этого вышло. Этот писака в «Еженедельнике» изобразил нас фантазерками без царя в голове, которые навыдумывали всяких ужасов и сами в них поверили. Он будто бы сам спустился в шахту и не нашел там ни одной женщины, ни одного ребенка! Естественно, Хетфилд и этот негодяй Пархем позаботились о том, чтобы их оттуда убрать!

— Нам следовало об этом подумать, — пробормотала Мэри.

— Папа слышал, — продолжала Пенелопа, — что все женщины и дети, работавшие на шахтах, уволены в одночасье. Случилось то, чего они и боялись! Пархем и Хетфилд попросту приказали им убираться вон. Уволили и Тома Грандисона — а ведь у него четверо детей и престарелые родители! Боже мой, — простонала она, — теперь бедняки нас просто возненавидят!

— Не все, — покачала головой Софи. — Не отчаивайся, Пенни. Том Грандисон сегодня приходил к папе в больницу и просил передать нам, что ни о чем не жалеет. Он понимает, что мы спускались в шахту не из пустого любопытства, а потому, что близко к сердцу принимаем невзгоды шахтеров и надеемся облегчить их участь.

Но Пенелопа по-прежнему сидела, поникнув головой, и на глазах у нее блестели слезы. Мэри кусала губы, невидящим взором уставившись в никуда.

Софрония, сидевшая между ними, чувствительно ткнула обеих локтями в бока.

— Да вы меня слышите? — требовательно спросила она. — Уэстермир приехал сюда. Увидит ли он женщин и детей в шахтах, поверит ли нашей истории — не так уж важно. Ведь нищета и страдания встречаются не только в шахте; они окружают нас повсюду. Пархем не может за одну ночь превратить Стоксберри-Хаттон в земной рай. Пусть над нами смеются — это ненадолго, надо просто стиснуть зубы и переждать. Лично я, — добавила она, — не успокоюсь, пока не увижу, как этот негодяй Пархем получит по заслугам. А если он ускользнет от герцога, я сама всажу ему нож в брюхо!

— Перестань, Софи! — воскликнула Пенни. — Меня в дрожь бросает от твоих разговоров о ноже и убийстве. Подумай, что будет, если тебя кто-нибудь услышит!

Мэри задумчиво кивнула; перед глазами у нее стояло благородное лицо герцога.

— Софи права, мы достигли своей цели, — медленно произнесла она. — Уэстермир приехал сюда и теперь своими глазами увидит, откуда берется его богатство. Пусть все получилось не так, как мы ожидали, но я только рада, что нам не пришлось прибегать к шантажу и угрожать публичным скандалом…

Она запнулась, сообразив, что скандал-то был, и немалый.

— Если Уэстермир и сейчас ничего не увидит, — храбро продолжала она, — значит, он просто бесчувственная, бессердечная скотина!

— Что он может увидеть из окна кареты? — возразила Пенелопа. — Кто-то должен показать ему!

— Кстати, Мэри, ты ведь все еще его невеста, — добавила Софрония.

Мэри вскочила.

— Опять вы за свое? — вскричала она. — Господи боже, мы сидим и ждем, когда на нас обрушатся страшные кары, а вы еще надеетесь, что я окажу благотворное влияние на этого упрямого, несговорчивого, невыносимого…

Она вдруг запнулась и несколько секунд молчала. Грудь ее тяжко и бурно вздымалась, на глазах заблистали слезы.

— Поверьте мне, — продолжала она уже спокойней, — я его хорошо знаю. Если бы Уэстермир сейчас был здесь, одному богу известно, какая буря обрушилась бы на нас за то, что мы осмелились проникнуть в его драгоценные владения, да еще и привлекли к нему внимание йоркширской прессы!

Во дворе послышался стук колес. Пенелопа, сидевшая у окна, отодвинула занавеску, выглянула наружу и издала радостный вопль.

— Едет герцог в открытом экипаже! С ним папа, он просто сияет. И твой отец, Мэри, и твой, Софрония. А главное, сам герцог с ними!

Софрония тоже подбежала к окну.

— Мэри, а ты и не рассказывала, что твой сиятельный жених такой красавец!

В дверях появился преподобный Фенвик; за ним шли Ангус Макдугал и доктор Стек.

Мэри бросилась в объятия отца.

— Папа, милый, — восклицала она, — прости, что я причинила тебе столько хлопот! Всему виной мой ужасный характер!

Преподобный Эусебиус Фенвик поцеловал дочь в лоб и мягко отстранил от себя. Позади нее едва не подпрыгивали от нетерпения Софи и Пенни, также стремившиеся найти утешение в объятиях отцов. На герцога, стоящего в дверях, никто не обращал внимания.

— Не надо, дитя мое, — успокаивал ее викарий. — Все хорошо, что хорошо кончается. Но теперь твоим подругам придется уйти. Кучер герцога развезет их и их отцов по домам.

Софи и Пенни прощались с Мэри со слезами, словно не надеялись больше ее увидеть.

— Мужайся, Мэри, — шепнула на прощание Пенелопа. — Представь, как бы держалась на твоем месте мисс Уоллстонкрафт!

Дверь за ними закрылась. Герцог подошел к камину и, повернувшись к Мэри и ее отцу спиной, принялся рассматривать латунный подсвечник, томик Вергилиевых «Метаморфоз» и вазу с сухими цветами, которые стояли на каминной полке.

— Мэри, — вполголоса обратился к девушке отец, — его светлость хочет поговорить с тобой и попросил моего позволения сделать это наедине. Я буду у себя в кабинете.

Мэри вцепилась ему в руку.

— Папа, не уходи! — прошептала она. — Ради бога, не оставляй меня на растерзание хищнику!

— На растерзание? — поднял брови викарий. — О чем ты говоришь, помилуй, какой хищник? Я дважды разговаривал с Уэстермиром: он производит впечатление благородного человека. Кроме того, позволь напомнить, он твой жених. В беседе со мной он упирал именно на это. Не волнуйся и поговори с ним спокойно, — добавил он. — Насколько я понял, он уважает твои убеждения и намерен впредь прислушиваться к твоему мнению.

«Уважает твои убеждения»!

По спине у Мэри пробежал холодок. Один бог знает, что наговорил Уэстермир ее отцу!

Преподобный Фенвик вышел. Беспомощно проводив его взглядом, Мэри повернулась к герцогу.

Несколько мгновений они молчали, не сводя друг с друга глаз. Мэри смотрела на герцога со страхом, словно на хищного зверя; лицо Доминика было, как всегда, непроницаемо.

Огромный и широкоплечий, он, казалось, заполнил собой всю гостиную. Под его пронзительным взглядом Мэри дрожала как осиновый лист. Девушка заметила, что герцог постригся: черные кудри его больше не спускались на плечи. С модной «классической» стрижкой он стал еще красивее — хоть это и казалось невозможным.

Наконец Мэри сделала реверанс (колени у нее подгибались) и молча указала герцогу на кресло. Она хотела бы заговорить, но горло у нее перехватило, и с губ не могло сорваться ни звука.

Герцог как будто и не заметил ее жеста.

— Ты очень хорошо выглядишь, — заметил он, — даже несмотря на платье. Не могу поверить, что текстильные предприятия на Британских островах по собственной воле окрашивают ткань в такой цвет!

Мэри не верила своим ушам. Герцог не заговорил ни о приключениях трех девушек в шахте, ни о шуме в йоркширских газетах, ни даже о ее ночном побеге из его постели!

— Это мое лучшее голубое платье, — сдавленным голосом ответила она. — Я… у меня есть второе такое же, зеленого цвета.

Губы Доминика сжались в тонкую линию.

— Не сомневаюсь. Но скоро мы это исправим — я привез с собой из Лондона твой гардероб.

Мэри мгновенно обрела дар речи.

— Я не собираюсь носить ваши платья! — выпалила она. — Как вы смеете! Вы обращаетесь со мной, как… как со шлюхой! Нет, с меня хватит! В Лондоне я проявила слабость, но больше это не повторится. Выкладывайте, что вы там хотели сказать, а затем потрудитесь убраться из моего дома!

Он нахмурился еще сильнее:

— Ты вовсе не шлюха, Мэри, и, пожалуйста, не говори о себе в таких выражениях. Ты — моя невеста, твой отец дал согласие на брак, о помолвке уже объявлено в церкви, и та ночь… гм… одним словом, я считаю, что теперь наши судьбы связаны навсегда.

Мэри зажала уши ладонями.

— Прекратите, я не хочу этого слышать! Вы зря тратите время. Я никогда, слышите, никогда не выйду за вас замуж!

— Это и не нужно.

Наступило молчание.

— Что значит «не нужно»? — осторожно поинтересовалась Мэри.

— Сегодня утром в разговоре с твоим отцом я заверил его, что глубоко уважаю тебя и ценю твои прогрессивные убеждения, — заговорил герцог, глядя куда-то поверх ее головы. — Должен признаться, что в твоих взглядах на брак и в самом деле есть доля истины. Мне не раз приходилось видеть, как рушатся семьи из-за того, что между партнерами нет ни уважения, ни доверия. Многие мои друзья давно расстались бы с женами, если бы не закон и не светские условности. Так что я согласен на твои условия. Поскольку последние… э-э… последние события показали, что и уважения, и взаимного влечения между нами достаточно, я предлагаю тебе жить вместе без церковного благословения.

— Мои условия? — тупо повторила Мэри. Ей казалось, что все это какой-то бессмысленный сон.

— Да, ты же мне все уши прожужжала о том, как тебе противна женитьба. Твой отец утверждает, что для тебя отрицание брака — священный принцип. Он признался, что много раз пытался тебя переубедить — и безуспешно.

Комната закружилась вокруг Мэри, и к горлу подступила тошнота.

— Священный принцип? — Сейчас Мэри была способна только повторять, как попугай, слова герцога.

— Я еще больше уважаю тебя за твою верность убеждениям, — бесстрастным, размеренным голосом продолжал герцог. — Постоянство — прекрасная черта, особенно для красивой женщины.

Он огляделся кругом.

— Что ж, больше говорить не о чем. Собирай вещи и прощайся с отцом. Примерно через час за тобой заедет мой кучер и отвезет тебя в мою нынешнюю резиденцию. Ты, конечно, ее знаешь — это «Вязы».

— Я… я должна жить с вами? — Стены вновь пошли в пляс. — Здесь, в Стоксберри-Хаттоне?

Герцог саркастически взметнул вверх черные брови.

— Пока здесь. Потом вернемся в Лондон. Кроме того, у меня есть еще несколько домов в Англии, вилла во Флоренции, плантация в…

— Я не стану с вами жить! — вскричала Мэри. — Господи, что скажут люди? Ведь мой отец — священник!

— Мы пробудем здесь всего неделю, — ответил он. — Я осмотрю фабрику и шахты, а затем…

Мэри вскочила на ноги.

— Нет, я не могу этого вынести! — взорвалась она. — Вы не увидите в шахте ничего — понимаете, ничего! Этот подонок Хетфилд наверняка сейчас моет и скребет галереи, оттирает стены стиральным порошком и разрисовывает цветочками! А на прядильной фабрике вас встретят работницы, разодетые, как горничные в лучших лондонских домах, спляшут вокруг вас джигу и хором расскажут, как славно им работается под началом у доброго мистера Пархема! А я тем временем буду жить с вами, как какая-то шлю… ну хорошо, как любовница, носить модные наряды, с утра до вечера разбирать ваши проклятые образцы, а отец не сможет людям в глаза смотреть из-за моего поведения!

Герцог рассматривал ее все с тем же непроницаемым лицом.

— Мэри, я просто иду навстречу твоим желаниям. Или ты хочешь отречься от учения достопочтенной Мэри Уоллстонкрафт и выйти за меня замуж?

— Никогда! — без колебаний ответила Мэри. Ведь для нее это означало предать не только любимые идеалы, но и Пенни, и Софронию, и маленького Джонни Кобба, и его несчастную мать, и всех бедняков, ждущих от нее помощи…

— А что будет с Пенни Макдугал и Софронией Стек? — спросила она. — Для них вы тоже придумаете какое-нибудь изуверское наказание?

Уэстермир удивленно посмотрел на нее — о двух других девушках он совсем забыл.

— Ах да, — наконец пробормотал он. — Видишь ли, мы о них почти не говорили. Учитель и доктор, едва вошли, заинтересовались моим микроскопом — до сих пор они видели ахроматический микроскоп только на рисунках в каталогах. Потом я показал им свой новый телескоп… Словом, разговор ушел в сторону.

— Вы говорили о микроскопе? — ахнула Мэри. — Мы здесь с Пенни и Софией не знали, куда деваться от страха, заранее оплакивали свою судьбу, а вы, оказывается, обсуждали новейшие достижения науки и техники!

— Все трое пообещали мне присматривать за дочерьми, — бесстрастно продолжил герцог, — и не подпускать их к шахтам. Деталей мы не обсуждали. Меня интересовал в первую очередь твой отец, а не остальные двое.

— И вас нисколько не волнует, что будет с моими подругами?

— Говорю же тебе. — нетерпеливо хмурясь, ответил Доминик, — Стек и Макдугал обещали за ними присматривать и держать подальше от шахт и фабрики. И от всех остальных мест, где они могут устроить дебош. Впрочем, поскольку ты в этой троице заводила, все мы согласились, что достаточно увезти тебя — и проблема решится сама собой.

С уст Мэри сорвался стон — стон гнева и отчаяния. Она оглядывалась кругом, словно ища путь к спасению.

Уэстермир поймал ее в ловушку, обернув против нее ее же собственные слова! Что же делать? Должен быть какой-то выход!

— Я… я согласна на ваше предложение, — осторожно заговорила девушка. — Но только в Лондоне. Понимаете, я преданная поклонница Мэри Уоллстонкрафт и, разумеется, не собираюсь отрекаться от ее учения. Но здесь, в «Вязах», жить с вами не могу! Только подумайте, что люди начнут говорить обо мне и о моем отце!

Доминик де Врие, двенадцатый герцог Уэстермир, вгляделся в ее смущенное лицо и вздохнул.

— Вот она, цена вашим убеждениям, мисс Фенвик. Интересно бы проверить, как на них влияет география.

Губы его изогнулись в подобии улыбки.

— Ты ведь христианка, Мэри? Представь, что ты приехала в Египет, где на христиан смотрят косо. Хотелось бы мне знать, на какой день ты наденешь паранджу и начнешь творить намаз?

— Ради бога, замолчите! — прошипела Мэри.

Несколько минут она мерила шагами комнату, а герцог наблюдал за ней все с тем же холодно-непроницаемым видом. Когда девушка наконец повернулась к нему, на ресницах у нее блестели слезы.

— В этом доме я прожила всю жизнь, — тихо произнесла она. — Чтобы попрощаться с ним, мне не хватит часа. Пожалуйста, пришлите за мной карету завтра утром. Скажем, в десять часов.

— Хорошо, утром, — подумав, ответил он. — В десять.

На пороге Доминик остановился, словно хотел сказать что-то еще… но тряхнул головой и вышел, с треском захлопнув за собой дверь.

Мэри подошла к камину и помешала кочергой угли. Надо выждать, думала она. Через четверть часа экипаж Уэстермира выедет из деревни и начнет подниматься по аллее Уинстон на холм, где стоит его усадьба. Через пятнадцать минут она будет в безопасности.

Едва пятнадцать минут истекли, Мэри бросилась в прихожую, накинула плащ и торопливо нахлобучила на голову чепчик. Отец, увлеченный своими книгами, не слышал ее ухода.

Сперва к Пенелопе, думала Мэри, затем вместе с ней к доктору. На кухне у Стека все трое рассядутся вокруг стола, выпьют по чашечке чая, совсем как в добрые старые времена, а затем Мэри расскажет своим подругам обо всем, что с ней произошло, изложит свой план и попросит у них совета и помощи.

18.

— Быть может, сегодня «неразлучные» встречаются в последний раз, — грустно заметила Мэри и пододвинула чашку, чтобы Софи налила ей еще чая.

Девушки сидели за столом на кухне у Стеков. Пенни и Софи устроились так, чтобы огонь камина грел им спины; Мэри сидела напротив.

— Я уезжаю в Лондон, — заговорила Мэри; блики пламени освещали ее задумчивое лицо. — Прочь от родного Стоксберри-Хаттона, от отца и любимых подруг. Меня ждет совсем иная жизнь, несравнимая с прежней…

Она испустила тяжкий вздох.

— Что ж, будем надеяться, что хотя бы надежды наши сбудутся!

Пенелопа вздохнула в ответ.

— Для начала нужно, чтобы Уэстермир узнал правду. А я опасаюсь, что управляющий Хетфилд и Робинсон Пархем наврут ему с три короба, и он уедет, даже не заглянув ни на фабрику, ни на шахту.

— А что с того, если и заглянет? — фыркнула Мэри. — Он уже не увидит там женщин и детей, больных, измученных, работающих с утра до ночи за жалкие гроши! Их всех уволили по приказу Пархема.

Софи положила нож, которым разрезала яблоко, и подняла жгучие черные глаза на Мэри.

— Насколько я понимаю, ты созвала нас, потому что у тебя есть какой-то план?

— Да. Только он не мой, а Пенелопы. — Она повернулась к Пенни. — Помнишь наш разговор за чаем в библиотеке у герцога? Ты говорила, что я должна обворожить герцога своей красотой, а затем потребовать у него крупную сумму и на эти деньги помочь нуждающимся жителям Стоксберри-Хаттона!

— Господи, неужели я и вправду такое говорила? — покраснела Пенелопа. — Ну, видишь ли, когда наш первоначальный план не сработал, я пришла в отчаяние; а узнав, что герцог поселил тебя у себя дома и хочет на тебе жениться…

— Больше не хочет, — хмуро прервала ее Мэри. — Это он ясно дал понять. Я должна жить с ним без венчания, как он выразился — «на моих условиях, согласно учению Мэри Уоллстонкрафт».

Софрония удивленно подняла брови. Пенелопа ахнула.

— Мэри, дорогая, ты действительно этого хочешь? Ты представляешь, какие пойдут разговоры? Конечно, Уоллстонкрафт — великая женщина, но она никогда не жила в Стоксберри-Хаттоне! И вообще, это унизительно и оскорбительно! Он обращается с тобой, словно с какой-то…

— Я согласилась, и хватит об этом, — коротко ответила Мэри. — Иного выхода нет. Уэстермир, предлагая это, рассчитывал, что я испугаюсь и соглашусь на замужество, — не дождется!

Она гордо вздернула подбородок и оглядела подруг, ожидая возражений.

— Кроме того, таким образом мне легче будет осуществить великолепную идею Пенни — влюбить его в себя до безумия, привязать к себе… э-э… узами чувственности, или как это там называется, и получить от него деньги. Разумеется, солидную сумму, — добавила она. — Я дешево не продаюсь.

— Все это хорошо, Мэри, но как ты собираешься это сделать? — скептически заметила Софрония. — Мне кажется, чтобы обворожить мужчину, нужен большой опыт в любовных делах.

— Ну, кое-какой опыт у меня теперь есть, — густо покраснев, заметила Мэри и торопливо продолжила: — И Уэстермир уже в меня влюблен! Ведь он приехал сюда за мной и продолжает называть меня своей невестой. Хотя, конечно, это проблема: боюсь, я плохо представляю, что и как надо делать, чтобы свести мужчину с ума. Ах, вспомнить только, что в Лондоне Уэстермир показывал мне целые толстые тома, посвященные искусству любви! И почему я не прочла их от корки до корки!

Мэри вдруг замолчала.

— И вообще он был таким внимательным, таким нежным… — протянула она каким-то странным голосом.

— Мэри, дорогая, — прервала молчание Пенелопа, — если тебе нужны книги на эту тему, то у моего папы есть несколько штук.

Обе девушки уставились на свою подругу во все глаза.

— Я… ну… — замялась Пенни, — понимаешь, у меня и в мыслях не было специально их искать — я просто протирала полки у папы в кабинете и нашла их сзади, за собранием сочинений Аристотеля. Я так удивилась! Конечно, учитель должен держать у себя самые разные книги, и чем больше, тем лучше, но эти… Ах, Мэри, там та-акое написано! Я потом несколько дней ходила сама не своя! Но, мне кажется, тебе эти книги очень пригодятся.

— Подумать только, а нам ничего не рассказала! — укоризненно заметила Софи.

— Да это совсем недавно случилось, — пробормотала Пенелопа, покрываясь густым румянцем.

— И что это за книги? — поинтересовалась Мэри. — С картинками?

— Да нет, картинок там нет, но текст такой… Мне кажется, папа читал их в молодости, еще в студенческие годы. Их там три или четыре, я помню, что одна называется «Невинные шалости».

— Спасибо, Пенни! — поблагодарила ее Мэри. — Думаю, твои книги мне очень помогут. Что ж, подруги, завтра я отправляюсь в «Вязы», а через неделю уезжаю в Лондон. Пожелайте мне удачи!

— Я тоже могу тебе помочь, — сказала вдруг Софрония, поднимаясь с места. — Подожди, сейчас принесу кое-что из своей комнаты.

— А твой отец… — начала Мэри.

— Уже спит. Он всегда рано ложится. Не бойся, я его не разбужу.

Вскоре она вернулась, неся с собой деревянный расписной сундучок, окованный по углам медью. Высокая круглая крышка его запиралась на латунную защелку. Весь он был расписан яркими цветами, вьющимися лозами и фантастическими птицами. Сундучок был очень потертым, но краски ничуть не потускнели от времени. При свете камина он выглядел очень ярко и экзотично.

— Какая прелесть! — воскликнула Пенелопа. — Что это?

— Цыганский сундучок, — ответила смуглая красавица. — Он принадлежал моей матери.

Она отодвинула защелку и открыла сундук. Сверху лежала стопка пожелтевших от времени писем, их Софрония отложила в сторону. Под письмами блистало что-то красное, шелковое, богато расшитое золотой фольгой. Софи вынула его из сундучка и развернула: при ближайшем рассмотрении полупрозрачное красное полотнище оказалось юбкой.

Вслед за юбкой Софи вытащила кожаный лоскуток, расшитый разноцветным бисером и стекляшками.

— А это что? — изумленно воскликнула Мэри. — Софи, только не говори мне, что… о господи, неужели все-таки лифчик?

Софрония грустно улыбнулась.

— В таких нарядах цыганки танцуют на ярмарках. А «гаджо» — то есть деревенские парни — любуются на них и бросают им монеты.

— Откуда ты знаешь? — Мэри заглянула в сундучок сама. Взору ее представилась шелковая шаль, множество браслетов для рук и ног, а также баночка помады, краска для век и духи, такие сильные, что стоило открыть флакон, как запах их распространился по всей кухне.

— Софи, а ты знаешь, как все это… одним словом, что куда надевать?

— Мама мне ничего не рассказывала — она умерла, когда я была еще совсем маленькой, — ответила девушка. — Но догадаться нетрудно. Я пару раз примеряла этот костюм. В шаль надо закутаться с головы до ног перед началом танца — тогда ты будешь выглядеть загадочной.

Она широко улыбнулась.

— А потом сбрасываешь шаль и предстаешь перед зрителями во всем своем великолепии!

— Мэри, — восклицала Пенни, от волнения чуть не прыгая на стуле, — неужели ты и вправду это наденешь? Ты только посмотри — на этой юбке такие разрезы, что видно… э-э… ну, вообще все видно! А лифчик? Я вообще не понимаю, на чем он держится! Разврат, да и только! Господи боже, — вдруг взвизгнула она, — хотела бы я посмотреть, как ты в этом наряде соблазняешь Уэстермира!

— Ну и кто же из нас развратница? — улыбнулась Мэри. — А теперь, Пенни, пойдем к тебе, и ты дашь мне книги, о которых говорила. Как ты сказала — «Невинные шалости»?

— Да, как-то в этом роде, — ответила Пенни, не сводя мечтательных глаз с цыганского наряда. — И еще «Ночные забавы» и «История девственницы». Ах, Мэри, там та-акое написано… ты и представить не можешь!

— Будем надеяться, что герцог этого тоже представить не может, — сухо заметила Софрония.

Часом позже, около полуночи, Пенелопа и Мэри прокрались окольными улочками к дому учителя Макдугала. Мэри притаилась в тени у задней двери; Пенни отправилась внутрь за «Ночными забавами» и «Историей девственницы».

Она скоро вернулась.

— Удачи тебе, подруга! — прошептала она, вручая книги Мэри. — Только постарайся их вернуть, ладно? Если они пропадут, бедный папочка придет в ужас!

Мэри обещала так и сделать. Подруги обнялись.

— Просто не верится, что мы с тобой видимся в последний раз, — со слезами на глазах пробормотала Пенелопа.

— Вовсе не в последний! — горячо возразила Мэри. — Уэстермир не посмеет нас разлучить. Вы с Софронией будете приезжать ко мне в гости — и пусть он только попробует возразить!

С сундучком Софронии под мышкой, прижимая к животу книги Пенелопы, Мэри пустилась в обратный путь. Она держалась темной стороны и не выходила из-под деревьев: молодым девушкам не положено гулять одним поздней ночью, и, если кто-то ее увидит, пойдут новые сплетни — а их, видит бог, и так ходит о ней больше чем достаточно. Наконец она обогнула мельницу и увидела невдалеке блистающий в лунном свете шпиль церкви Святого Дунстана.

Мэри снова была дома.

Но, увы, только на одну ночь.

Бледный лик луны навис над Воинским лесом. Великолепный жеребец игреневой масти шел по тропе шагом; всадник его, отпустив поводья, погрузился в раздумья.

Робинсон Пархем возвращался из Хоббса, где провел чудный вечерок в трактире «Золотое руно». Он был рад хотя бы на несколько часов вырваться из Стоксберри-Хаттона.

В последнее время жизнь Пархема сильно осложнилась. А все этот проклятый герцог Уэстермир! Словно с цепи сорвался, ей-богу, — с чего это ему вздумалось проверять своего верного приказчика, чей дед служил еще его деду?

Герцог был резок и придирчив, и Пархем побаивался, что хозяин просто прикажет закрыть и шахту, и фабрику — а что тогда останется делать приказчику? Сниматься с насиженного места и искать новую работу? Да где же еще он найдет такое непыльное и доходное местечко?

Но Пархем надеялся, что все обойдется. Через несколько дней герцог возвращается в Лондон. Надо стиснуть зубы и перетерпеть. В конце концов, могло быть и хуже.

Герцог умен — гораздо умнее многих столичных щеголей, с которыми приходилось иметь дело Пархему. Это, безусловно, минус. Зато не интересуется деньгами, а хозяйственные вопросы нагоняют на него скуку — это несомненный плюс.

Конечно, Стоксберри-Хаттон — не курорт. Но герцог, как умный человек, понимает, что шахта и фабрика не могут быть похожи на Лазурный берег. Тем более что стараниями Пархема с Хетфилдом и та и другая приведены в относительно приличный вид. А деревенский судья, хорошо знающий, с какой стороны у бутерброда масло, пообещал, что никаких делегаций недовольных герцог не увидит.

«Так что все выйдет по-моему, — довольно думал Робинсон Пархем. — И даже эти три мерзавки дела не испортят!»

Да, девчонки больше не опасны. Самую задиристую и наглую — дочь Фенвика — герцог забирает с собой в Лондон, а остальные без нее присмиреют.

«Повезло герцогу, — думал Пархем, — лакомый кусочек отхватил! Хороша девка! Но все же не лучше моей цыганочки».

Черт побери, вспомнить только, как девица шипела на него, словно кошка, и черные глаза ее пылали огнем ненависти! Пархем ехал дальше, в голове его рождались самые дикие похотливые фантазии.

Он мог заполучить любую женщину с фабрики или с шахты, но с недавних пор власть над этими несчастными, запуганными созданиями его больше не привлекала. Ему надоели тощие тела, бледные лица, слезы и жалобные мольбы. Что толку истязать тех, кто привык к покорности? Сломать сильный характер, превратить смелую и гордую женщину в бессловесную рабыню — вот истинное наслаждение!

Пархем представлял себе Софронию, распростертую перед ним во прахе: волосы ее, черные как ночь, разметались по земле; униженно целуя ему ноги, она молит — нет, не о пощаде, а о том, чтобы господин поскорее сделал с нею все, что хочет…

Мысли Пархема прервал какой-то шорох в кустах. Конь шарахнулся в сторону, и на дорогу вышел человек. Свет луны едва проникал сквозь густые ветви деревьев, но Пархем разглядел на незнакомце странный мешковатый плаще каким-то узором. Лицо ночного путника надежно скрывалось под капюшоном.

Пархем уже полез в карман за пистолетом, но в этот миг прохожий откинул капюшон, и взгляду приказчика открылось знакомое лицо.

— А, это ты! — протянул он с явным облегчением. — Какого черта ты шляешься по лесу среди ночи?

Это были последние слова Робинсона Пархема.

19.

— Мисс, вам помочь раздеться? — спросила миссис Кодиган.

Напоследок окинув спальню удовлетворенным взглядом, домоправительница заглянула в смежную гардеробную — проверить, все ли в порядке и там. Спальня была оклеена новыми обоями и обставлена изящной мебелью в розовых и кремовых тонах. Миссис Кодиган не сомневалась, что герцог одобрит ее старания.