ГЛАВА ПЕРВАЯ

У Кейна Тэггерта был телефон с шестью кнопками, каждая из которых включалась сама, но когда был звонок на его частной линии, линии номер шесть, он брал трубку и отвечал сам. Частная линия была предназначена для членов его семьи.

— Мам, — сказал он, разворачивая свой стул, чтобы взглянуть на силуэт Нью-Йорка, — какая неожиданная радость. — Он ни о чем не спрашивал, зная, что его мать от него что-то хочет. Она никогда не звонила ему в те часы, когда работала фондовая биржа, если только ей не нужно было что-то сообщить.

— Я прошу у тебя помощи…

Кейн с трудом сдержал вздох. Пять месяцев назад его брат-близнец женился, и с тех пор его мать безжалостно пыталась заставить жениться Кейна, своего овдовевшего сына.

— Я думаю, тебе нужен отдых…

При этих словах Кейн глубоко вздохнул. Взглянув на панель телефона, он увидел, что засветилась, замерцала линия номер четыре, обозначающая, что в Токио собираются дать отбой.

— Бог с ним, мама, — сказал он, — какие муки ты сейчас для меня готовишь?

— Отец чувствует себя не очень хорошо и…

— Я приеду к вам…

— Нет, нет, ничего страшного. Он попал в историю по своему обычному мягкосердечию, и я обещала вытянуть его из нее.

Это было обычное положение в родительском доме. Его отец вызывался помочь людям, и вызывался так часто, что нагрузка оказалась чересчур тяжелой.

В попытках защитить его, мать часто должна была играть роль «плохого парня» и освобождать его от обещаний.

— Что он сейчас натворил? — спросил Кейн, когда четвертая линия отключилась.

— Ты знаешь, каков наш сосед Клем, — напомнила она, чтобы подчеркнуть, что прошло миллион лет с тех пор, как Кейн был дома и поэтому мог забыть человека, которого знал всю жизнь. — Он часто берет людей с Востока на отдых в лагерь. Так вот, в прошлом месяце он взял шестерых мужчин, и, в общем, это было тяжеловато для него. Годы берут свое, и сейчас эти лазанья по горам уже не для него…

Кейн молчал. Клем был силен и гибок, как мустанг, и Кейн хорошо знал, что здоровье Клема не имеет никакого отношения к тому, чего добивается от него мать.

— Отец сказал, что теперь он должен взять следующую группу туристов с Востока…

Если Клем уговорил Айэна Тэггерта взять следующую группу, значит, на это была какая-то веская причина…

— Это плохо, что ли? — спросил Кейн. — Прямо-таки гроздь никчемных людей, так, что ли?

Пэт Тэггерт вздохнула:

— Хуже… Жалобщики. Лошадей боятся. Им не хотелось сюда приезжать. Они выполняют лишь приказ босса.

— Очень плохо. Значит, Клем подключил отца на это время?

Кейн услышал в голосе матери гневные нотки.

— Это женщины! Клем это узнал и попросил отца провести две недели, сопровождая четырех капризных нью-йоркских женщин в поездках верхом. Можешь ты это вообразить? Ах, Кейн, не мог бы ты…

Кейн захохотал.

— Мам, тебе не надо завоевывать награду Академии за деятельность, ты можешь просто ее срезать. Значит, тебе хочется, чтобы я, твой сын, твой бедный одинокий вдовец, провел две недели наедине с четырьмя молодыми женщинами в брачном возрасте и, может быть, нашел бы мать для своих сыновей?

— Ну, что же, да, — подтвердила Пэт, расстроенная. — Ну как ты надеешься познакомиться с кем-нибудь, если все время работаешь? А эти все четыре женщины живут в Нью-Йорке, где вы с Майком поселились, и…

Невысказанные слова раскалили телефонную линию, слова о том, как Кейн и его брат уехали из родительского дома, разлучив бабушку и дедушку с внуками.

— Ответ — это однозначное «нет», — сказал Кейн. — Нет! Вот так, мам. Я могу найти себе женщину сам, без всякого сватовства.

— Хорошо, — вздохнула Пэт, — иди, отвечай по своим телефонам.

Она отключилась, а Кейн еще минуту, нахмурив брови, смотрел на телефон. Нужно послать ей цветы и, может быть, какую-нибудь драгоценность, подумал он, хотя и понимал, что цветы и украшения не заменят внуков.

Он попал домой только в восемь вечера. Его невестка, Саманта, уже заботливо уложила спать его сыновей-близнецов. Брат Майк был на тренировке, так что он и Сэм были одни в гостиной. Она была беременна на последних месяцах; ее рука, казалось, постоянно находилась на пояснице, когда она легко сновала по городскому дому, заботясь о двух мужчинах и двух пятилетних непоседах. У Кейна была собственная квартира в Нью-Йорке — необжитое место, которое было большей частью завалено детскими игрушками; было место в родительском доме в Колорадо, но после того как брат познакомил его с Самантой, он и сыновья постепенно переселелились в городской дом Майка. «Это сделала Сэм, — думал Кейн. — Сэм хотела семью, а если Сэм чего-то хотела, Майк ей это обеспечивал».

Сэм молча налила холодного пива в кружку и подала Кейну. Поставив пиво, он поднял невестку на руки и опустил в одно из мягких кожаных кресел. Она была не тяжелая, но неповоротливая, как дирижабль.

— Благодарю, — сказала она. — Мое ожидание вознаграждается, когда ты, придя в работы, усаживаешь меня…

Улыбаясь ей, он сел к столу и выпил залпом сразу половину кружки. Временами он завидовал брату, и это уже было похоже на тлеющий огонь, готовый спалить его. Ему хотелось жену, любящую его и сыновей, хотелось иметь собственный дом. И прежде всего, он хотел бы прекратить свое проживание здесь за счет жертвенности брата.

— Плюнь на это, — сказала Сэм.

— Плюнуть на что?

— Ты не можешь лгать, как Майк. Что тебя беспокоит?

Ты, хотел сказать он. Любя невестку, начинаешь ненавидеть брата.

— Кейн, — сказала Сэм, — перестань вот так на меня смотреть и расскажи мне все. Расскажи, что тебя беспокоит.

Он не мог сказать ей правду, поэтому рассказал о телефонном разговоре с матерью.

— И что ты собираешься делать? — спросила Сэм.

Кейн не предполагал принимать приглашение матери, но внезапно мысль о двух неделях в горах наедине с четырьмя женщинами понравилась ему. Если это женщины из Нью-Йорка, они боятся широких просторов, голосов в ночи, и они всегда влюбляются в своего гида-ковбоя. Вид мужчины в клетчатой рубашке, тесных джинсах и обутого в пару ковбойских сапог производит на нью-йоркскую женщину огромное впечатление. Еще немного и… она твоя. Передвинь ее ногу на лошади, и она, возможно, упадет в обморок.

Когда Кейн допивал пиво, он уже улыбался. Может быть, будет приятно встретить восхищенный женский взгляд, устремленный на тебя. Вот Саманта глядела на Майка так, как будто он был богом на Олимпе, а его собственные сыновья глядели на Сэм с таким обожанием, как будто она была единственной матерью, которая у них когда-нибудь была.

— Может, поедешь?

— Может быть, — сказал Кейн, поднимаясь. — Выпью еще пива. Принести тебе что-нибудь?

— На счетчике в кухне есть факс от Пэт. В нем все сказано об этих четырех женщинах, собирающихся в поездку. — Она позвонила мне и сказала, что надеется, что ты изменишь свое мнение. Кейн, одна из женщин вдова. Три года назад в автокатастрофе погиб ее муж, у нее самой был выкидыш.

Придя на кухню, Кейн достал факс и прочитал его. Имя вдовы было Руфь Эдварде, мать сумела разыскать и ее фото. Даже судя по плохому отпечатку, можно было сказать, что она красивая, высокая, с длинными ногами и такая же темноволосая, какой была его любимая жена.

Кейн быстро прочитал о других трех женщинах. Одна была ассистентом парикмахера, другая имела метафизический магазинчик в Вилэндже, а четвертая была хорошенькая блондинка невысокого роста, чье имя казалось смутно знакомым.

— Она пишет детективные романы про убийства, — сказала Сэм из-за его плеча. Она стояла так близко, что ее живот касался его.

— Что-нибудь читала?

— Все. Они продаются через минуту после того, как я поставлю их на стенды.

— Кстати о писателях… Когда появится книга Майка?

— Наша книга, — сказала она с ударением, зная, что Кейн ее поддразнивает, — должна выйти через шесть месяцев. — Она говорила о биографии, которую писали она и Майк: «Хирург», автор Элиот Тэггерт. Псевдоним был составлен из ее девической фамилии и фамилии Майка. — Ну? — спросила она нетерпеливо. — Собираешься?

— Подержишь еще мальчишек у себя?

Вопрос был риторический, и они это знали.

— Я буду присматривать за ними хоть целую вечность.

— Вот именно поэтому я и думаю съездить отметиться у этих маминых дам.

Глаза Сэм сверкнули.

— Пэт выслала за тобой семейный самолет. Он уже вылетел из Дэнвера. Завтра в восемь утра он тебя заберет.

Кейн не знал, смеяться или хмуриться. В конце концов он сделал и то, и другое, потом обнял Сэм за плечи и поцеловал в щеку.

— Неужели я так одинок, как вам, женщинам, кажется?

«Еще больше», — подумала Сэм, но ничего не ответила. Она была рада, что он побудет среди людей.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Знаете, что вам гарантирует, что мужчина обязательно вас покинет? Нет, не насмешки над ним, когда он пребывает в муках страсти. Скажите только мужчине, что вы зарабатываете больше денег, чем он, и вы расстанетесь с ним навсегда.

Видимо, мужчины думают: «Хорошо, что эта немного взбалмошная, безмозглая маленькая дама унаследовала миллионы. В конце концов, некоторые мужчины тоже такие деньги зарабатывают». Но мужчины не хотят даже слышать, что женщина заработала за последний год один миллион четыреста тысяч долларов, и более того — управляет миллионами, пользуясь своим крошечным умишком, без всякой помощи какого-либо мужчины.

Пять лет назад, когда мне было двадцать пять лет, я занималась нужной изматывающей работой — лучше о ней сказать меньше, чем больше, и проживала в скучном неведомом городишке на Среднем Западе, о котором хочется сказать меньше, чем ничего. Всегда, сколько себя помню, чтобы чем-то себя занять и удержать ум от стагнации, я рассказывала себе истории. Я знаю, меня отделяло от полного распада личности всего четверть дюйма, но я постигла еще в раннем возрасте: или держись подальше от всего, или вообще потеряешь рассудок. Во все времена мой отец пугался собственной тени и требовал от семьи абсолютного повиновения. Я должна была носить то, что он приказывал, есть то, что, по его мнению, я должна есть, любить то, что он предписывал, и даже двигаться по его правилам. Пока мне не исполнилось восемнадцать, он контролировал каждую минуту моей жизни. Но еще до этого я обнаружила, что нельзя контролировать единственную часть моего существа — мой ум. Меня могли силой заставить носить голубое, когда я хотела надеть красное. Я вынуждена была отказываться от имбирного пива, потому что старик ненавидел имбирный эль, но я была свободна в своих мыслях. В них я делала что хотела, шла туда, куда хотела, говорила нечто умное и за беседу вознаграждалась. Надо сказать, мой отец имел обыкновение «затыкать» людям рты, заставляя всякого держать свои мысли при себе.

Когда мне исполнилось двадцать пять, я жила в нескольких милях от родителей, напрягая все силы, чтобы собрать достаточно денег на билет куда-нибудь в одну сторону. Тогда я записала одну из моих историй на бумаге. Это была история убийства, а убийцей была молодая женщина, которая расправляется со своим тираном-отцом. После того как я это написала, я подумала: чем черт не шутит? — и послала рукопись в издательство, даже не надеясь, что они ее примут. Но, как ни странно, через двадцать один день я получила письмо, в котором просили разрешения опубликовать мою книгу и прислать мне кучу денег. Из чего я сделала вывод, что множество людей не выносят отцов и мужей. Вот повезло! Эти люди полны желания платить мне, чтобы я продолжала делать то, чем любила заниматься всю жизнь.

С деньгами, присланными мне, я двинулась в Нью-Йорк. Я никогда до этого не бывала в большом городе, но считала, что город поможет мне стать писателем. Я сняла крошечную квартирку и купила компьютер.

Следующие четыре года я безвылазно корпела над клавиатурой, потому что писала одну историю за другой. Я убила Дядю, которого не любила. Убила нескольких бывших сотрудников, которые унижали меня, а в моем бестселлере убила целую команду фанатов из моей высшей школы, не дававших мне спокойно жить.

За эти четыре года я получила лишь беглое впечатление о мире, так отличающемся от того, в котором выросла. Особенное впечатление на людей производила моя компетентность. Я уверена, что уже упомянула, что мой отец был тираном, но упомянула ли, что он был настоящим неудачником, боящимся за себя постоять и позволяющим другим унижать себя? И когда приходил домой, весь свой гнев он изливал на меня. Сердиться на мать было неинтересно. Я же, напротив, доставляла ему большое удовольствие, потому что и плакала, и страдала — вся дымилась от всех этих несправедливостей.

В конце концов вспышки гнева моего отца закалили меня, превратив в компетентную, бесстрашную особу. После того как вы проживете с человеком вроде моего отца, верьте мне — впоследствии ничто из сказанного или сделанного вам уже не может ранить так, как раньше мог ранить он. Садисты изучают свои жертвы, тогда как большинство людей настолько заняты собой, что не интересуются кем-то еще. Так, благодаря тренировке, которую я получила в детстве, я была очень компетентной деловой женщиной. Я беспрерывно писала, торговала собственными контрактами, вкладывала заработанные деньги без помощи менеджера, и вот через четыре года я купила себе фешенебельную квартиру в небоскребе на Парк-авеню. Несмотря ни на что, я это сделала, и сделала быстро.

На что похожа моя личная жизнь? Думаю, ее не существовало. Моя издательница постоянно опекала меня. Когда я писала без передышки целыми днями, она даже приносила мне еду. Но издатели не принесут вам партнера для встреч. Влюбляющиеся авторы, авторы, любящие общество, не пишут. Я думаю, что если бы издательствам дали возможность, они поселили бы всех писателей в башнях на Парк-авеню, обеспечивали бы их едой и никогда не позволяли им покидать здание.

Итак, после пяти лет писательства, заработав миллионы и сделавшись автором с мировым именем, я решила принять приглашение Руфи Эдварде поехать в дебри Колорадо для двухнедельного путешествия на лошадях.

Босс Руфи посмотрел фильм «Городские обманщики» и решил, что для его подчиненных мужчин-менеджеров из верхнего эшелона поездка верхом на лошадях просто необходима. Делать было нечего — они поехали. Но в последнюю минуту босс решил, что его семейная жизнь важнее всего, и отправился с женой на Бермуды, оставив своих подчиненных выживать на бобах и пережаренном мясе.

Вернувшись, все мужчины, разумеется, уверяли, что подобные поездки придают жизни некоторую пикантность… Боссу в знак благодарности была преподнесена мишень для дротиков в видекарты Колорадо с силуэтом головы лошади посередине.

Вскоре босс сказал, что женщины-администраторы должны повторить это путешествие и исследовать мир, так изменяющий образ мыслей:

Единственной сотрудницей, за исключением секретарши, которая занималась делами компании, пока мужчины проводили время в Колорадо, была Руфь. Ей предложили выбрать трех друзей и поехать с ними.

Вот о чем рассказала мне Руфь, когда позвонила. Без всякого сомнения Руфь и меня можно назвать приятельницами. Мы вместе учились в колледже, а в течение первых семестров наши спальни были напротив через холл. Руфь растили богатые, обожающие ее родители, жизненной целью которых было дать дочери все, что она хочет. А я ходила в школу на правительственные ссуды, возвращаясь в родительский дом каждый уик-энд, чтобы заниматься стрижкой газонов и стиркой, а также для удовлетворения отцовской ненасытной жажды унижать кого-нибудь.

Наше социальное положение не имело много общего, чтобы нам было о чем разговаривать.

Руфь была высокого роста, с массой густых, темных и послушных ее воле волос. Она прекрасно одевалась: даже одетая в спортивный свитер, всегда закутывала горло шарфом от Эрме. Сопровождали ее девушки с плохой кожей, лишним весом и обалдевшими глазами. Они постоянно менялись: девушки быстро уставали от очарования Руфи, от обожания Руфи…

Всегда уткнувшись в книгу, я только наблюдала за Руфью — издалека… ну хорошо, в общем, наблюдала с завистью, фантазируя, что сейчас я — гадкий утенок, а в некий день я на фут подрасту, у меня начнут виться волосы, и в компании я буду иметь успех и перестану говорить бестактно и невпопад. Я и представить не могла, что она подозревала о моем существовании.

Надо сказать, я Руфь недооценила. Любую женщину, которая смогла сделать блестящую карьеру к тридцати годам никогда нельзя недооценивать.

Она мне позвонила и сказала, что гордится моими успехами, что следит за моей карьерой многие годы, что она сильно завидовала мне в колледже.

— В самом деле? — спросила я, как ребенок, широко раскрыв глаза. — Ты завидовала мне?

Понимая, что все, что она наболтала, — чушь, я все равно была польщена. Потом она поведала мне, что обычно следила за мной в школе и привыкла к тому, что меня уважали другие студенты. В то время как я запомнила только людей, пытающихся заставить меня писать за них статьи. Но Руфи, видимо, хотелось курить свой фимиам, ну что ж, я не возражала. Чего народ не понимает в писателях, так это того, что они жаждут одобрения, отчаянно жаждут. Ребенком я опробовала все на свете, чтобы заслужить одобрение моего отца: я отлично училась, выполняла девяносто процентов домашних дел. Я была любознательной, когда думала, что он хочет, чтобы мне было интересно, и изображала равнодушие, когда считала, что так надо.

Ему было забавно менять правила игры, не говоря мне, что он их изменил. Я привыкла свою жизнь сравнивать с одной из уточек в ярмарочном тире: перевозят с места на место, где-то меня сбивает человек с ружьем, а где-то я остаюсь невредимой. Это соответствует волнениям в детстве, но также помогает и в жизни взрослых, которые почти все делают для похвалы. Меня не купить за деньги; люди, которые орут на меня, никогда не заставят сделать то, чего я не хочу делать, но скажите мне шесть хвалебных слов — и я ваша.

Так вот, Руфь рассказала массу обо мне и о моих книгах. Она читала все. И довольно странно, что ее любимой книгой была та, в которой жертва была смоделирована по ее подобию. Я даже заставила убийцу обрить ей голову, сбрить брови и ресницы, так что она ужасно выглядела в гробу.

Между тем Руфь рассказала мне, что должна поехать в это путешествие в Колорадо, и позвала меня поехать с ней, чтобы «обновить» нашу дружбу.

Ненавистно признаться во всем том, что пришло мне в голову. Я подумала, что сейчас, когда я знаменита и богата, женщины, подобные Руфи, считают меня равной. Исчезла Никто из маленького городишка. Теперь я стала — Кто-то.

К несчастью, я опять недооценила Руфь, а может быть, я ее переоценила, потому что, как только я оказалась в Колорадо, я сообразила, что она пригласила меня, чтобы произвести впечатление на своего босса. Когда она вернется в свой нью-йоркский офис, она будет рассказывать ему, что пригласила свою хорошую подругу, подругу всей жизни — самого читаемого автора, Кейл Эндерсон.

Чтобы это сообразить, не нужно даже быть сыщиком. Как только я сошла с крошечного игрушечного самолета, приземлившегося вблизи места, называемого Чендлер, штат Колорадо, Руфь пробежала по гудронированному шоссе и обвила меня руками. Великолепно. У меня лицо вспухло от подозрительно крепких поцелуев, рот забило шелковым шарфом, а тщательно наложенный грим размазался по лицу. Позади, точно как в колледже, стояли две женщины, глядя на Руфь обожающими глазами.

— Кейл, — сказала Руфь, — познакомься с Мэги и Вини.

Мне не сказали, кто из них Мэги, а кто Вини, но одна была толстая и сверкнула на меня глазами, а другая была низенькая и худая, и я тут же поняла, что это она собирается рассказывать мне о ценности лекарственных трав.

Я приветственно улыбнулась и подумала, что надо бегом вернуться в самолет, но пилот уже выруливал на взлетную полосу. Рядом находились два ангара, один закрытый, а в другом — клянусь, что это правда! — стоял биплан времен первой мировой войны. Я снова взглянула на Руфь и решила, что в конце концов она и ее спутницы не так уж плохи.

Вдруг Руфь, улыбнувшись через плечо, сказала:

— Кейл, дорогая, не будешь ли ты так любезна понести мой голубой чемодан? Мне одной, видно, не справиться.

Что же это получается: я могу заключать миллионные контракты и добиваться того, что мне надо, могу описывать женщин, которые вытягиваются в струнку перед каждым, но, поставленная лицом к лицу с женщиной вроде Руфи, все, что я могу, — это дымиться и тащить ее проклятый чемодан вместо нее? Может, потому, что меня не любила мама? Ну да, моя мать не знала, жива ли я, пока не нужно было прочищать канализацию… Можно подумать, что я презираю женщин. Но сейчас я делаю почти все, чтобы хоть одной из них понравиться.

И вот я, спокойная и в здравом уме, уже тащу этот проклятый чемодан Руфи вместе с тремя своими, сопровождаемая ее двумя солдатами, также нагруженными багажом Руфи, в то время как ее королевское высочество несется впереди нас в атаку.

Между тем мы подошли к краю взлетно-посадочной полосы — это было частное поле, так что здесь не было небрежно комфортабельной комнаты для отдыха. Руфь остановилась и небрежно махнула рукой, разрешив опустить чемоданы.

«Ах, благодарю вас, добрая хозяйка», — подумала я и, бросив ее чемодан — не из очень дорогих, между прочим, — уселась на него.

Руфь молчала. Два ее преданных щенка не сводили с нее глаз. Насколько я знаю, у нее не было прислужниц выше или такого же роста, как она сама, она любит низеньких и скромных.

Через минуту ее величество сказало: — Кто-то обязательно будет нас встречать. Она нахмурилась, когда осмотрела шоссе. Не видно было ни единой души, а я как-то сомневалась, что у Руфи был опыт по части долгого ожидания.

Я очень мало знала о предстоящем путешествии. Объяснения Руфи были неопределенны, говоря точнее — их попросту не было. Все время она болтала о том, как ей нравится мой роман «Больше нет подбадривающих шутников». Это был один из моих лучших сюжетов: студентка высшей школы по пятницам в послеобеденное время всегда пропускала занятия по химии, чтобы сидеть в гимнастическом зале, подбадривая аплодисментами кучку бездельников, бегающих за мячом. В конце концов я предъявила ей возможность взорвать всех лидеров по организации аплодисментов, доказав раз и навсегда, что химия намного полезнее футбола. Так или иначе, я купалась в фимиаме Руфи, а потом она сказала: «Положись на меня во всем», что я радостно и сделала. В конце концов, к этому времени я убедилась, что она — один из великих гениев нашего времени.

В результате я сидела сейчас под испепеляющим солнцем Колорадо. Моим единственным утешением было то, что я собиралась реализовать все это при написании новой книги. Может быть, я сделаю убийцей писательницу детективных романов. Ее жертвой должна быть высокая брюнетка по имени Эдвайне Руфэн, и ее не поймают никогда. Или, может быть, в конце детектив скажет: «Я знаю, это сделали вы, но, зная Эдвайну, я считаю, что вы облагодетельствовали мир. Вы свободны. Только больше так не делайте».

Конечно, этого никогда не будет, потому что единственными людьми, обожавшими Руфь больше, чем «не имевшие личной жизни» женщины, были мужчины. Низенькие мужчины, высокие мужчины, некрасивые мужчины, прекрасные мужчины — все они ее обожали. Каким-то образом все пять футов восемь дюймов тела Руфи заставляли мужчин верить, что она маленькая и покинутая и отчаянно нуждается в помощи. Нуждается в помощи — как Кинг-Конг. И, как Сибил Шеферд, не имеет приятеля для встреч.

Через две минуты после того, как я решила, что попрощаюсь с этим штатом навсегда, подъехал голубой пикап и, завизжав тормозами, остановился напротив нас. Я говорю «нас» условно. Пикап остановился так, чтобы шофер мог видеть Руфь. Я и щенки — перегревшиеся, уставшие, замученные, сидящие на чемоданах Руфи — уставились на покрышки и на облезлую краску кузова грузовика.

Я посмотрела на Руфь и поняла, что возраст шофера, должно быть, где-то между половой зрелостью и мужской менопаузой, потому что, как только она нагнулась к кабине, недовольство сменилось кокетливым взглядом.

— Вы — мистер Тэггерт? — промурлыкала она.

Я тоже желала бы мурлыкать. Даже если бы правил сам Мэл Гибсон, я еще, возможно, сказала бы: «Вы опоздали».

Мужской голос загремел из грузовика, и я прямо-таки прочувствовала его мужественность. Или шофером был большой, как гора, мужчина, потомственный ковбой, или же они натренировали быков водить машины.

Руфь похлопала ресницами и сказала:

— Нет, это не вы опоздали, это мы прибыли рано.

Омерзительно!

— Конечно, мы вас простим, правда, девочки? — спросила Руфь, глядя на нас влюбленными глазами. Меня не называли девочкой так много лет, что мне такое обращение почти понравилось.

Дверца кабины со стороны шофера открылась, и я увидела перед собой танковые гусеницы, грязные гусеницы мужские гусеницы — облегченного типа. Да, они прислали мужчину огромного роста. Все еще раздраженная, с мыслью о том, есть ли в этом забытом Богом и людьми городке место, откуда отходит Американский экспресс, чтобы отсюда выбраться, я наблюдала за его ногами — как он шагает вокруг грузовичка. На нем были ковбойские сапоги, но не из экзотической кожи, и выглядели они так, как будто в них славно потрудились. Месили коровьи лепешки, что ли?

Когда он обошел кузов грузовичка, я чихнула и поэтому увидела его последним. А первое, что я увидела, — это безмолвно раскрытые рты Мэги и Вини — или же Вини и Мэги?

«Великолепно, — подумала я, почесав нос, — они послали очень красивого ковбоя, чтобы ослепить городских дам».

Мне стыдно сказать, что, когда я, наконец, взглянула на него, я отреагировала еще хуже, чем наш бесстрашный лидер. Его звали Кейн Тэггерт, и он был прекрасен: черные вьющиеся волосы, черные глаза, загорелая кожа, плечи, которым лось позавидует, а от мягкого, доброго выражения его лица у меня ослабели коленки. Если бы я не сидела, я могла бы упасть.

Руфь, опустив ресницы, познакомила нас, и он протянул руку, чтобы пожать мою. Я все еще сидела там же, глядя на него.

— Мы все немного устали, — объяснила Руфь, свирепо взглянув на меня, прежде чем схватить свой самый большой чемодан и потащить его к грузовику. Она долго училась тому, что самый эффективный способ обратить на себя внимание мужчины — это начать делать мужскую работу.

Мгновенно ковбой Тэггерт перестал пялиться на меня так, будто пытался припомнить мастерство владения речью, и двинулся помогать дорогой Руфи с ее чемоданом. Лично я была удивлена, что она знает, где у него ручка: до этого я не видела, чтобы она к нему прикасалась.

И в этот момент мы услышали звук, который миллион раз слышали в кино, но не хотели бы услышать, в реальной жизни: треск гремучей змеи. У мистера Тэггерта в руках был большой тяжелый яемодан, а Руфь, остановившись так близко к нему, что я невольно заподозрила, что она умеет не дышать, была от него слева. В шести дюймах от ее ноги лежала свернувшаяся змея, которая глядела так, как будто ее для этого наняли.

Очень медленно мистер Тэггерт повернулся в мою сторону, потому что я была дальше всех от змеи и ближе всех к дверце грузовика, и спокойно сказал:

— Откройте дверцу. Под сиденьем водителя пистолет. Выньте его, очень медленно обойдите дальней стороной грузовик и подайте пистолет мне.

Если мне позволено так о себе сказать, мой ум в критических ситуациях работает очень быстро. Я не из тех людей, которые застывают, холодея, и я тотчас же увидела в этом плане некоторые несоответствия. Во-первых, как это мужчина собирается стрелять в змею, если его рука занята чемоданом Руфи весом в семьдесят пять фунтов? И во-вторых, слишком долго обходить пикап, может, дольше, чем змее добраться до Руфи.

Я медленно открыла дверцу, так как единственная могла позволить себе двигаться, за исключением хвоста змеи, который ужасно громко трещал на этом обвеваемом ветрами поле. Так же медленно я наклонилась, достала пистолет и вздохнула с облегчением. Я надеялась, что он будет не из тех тяжелых револьверов, которые берут в руки дровосеки, чтобы пострелять. И точно — это был приятный, милый, маленький девятимиллиметровый пистолетик, и все, что нужно было сделать, — отвести затвор назад, прицелиться и выстрелить.

Что я и сделала. Я немного тряслась, так что не совсем чисто отстрелила голову бедной змее — в конце концов, она, возможно, только хотела погреться у чемодана Руфи, но убила я ее определенно.

Главное произошло после выстрела. Ковбой кинул чемодан на землю как раз вовремя — Руфь медленно, но неотвратимо начала оседать в обмороке, предварительно прижавшись к его большому сильному телу, тогда как Вини и Мэги рыдали, повиснув друг на друге.

Я осталась стоять на месте с дымящимся револьвером в руке. Глядя, как Руфь красиво поникла в загорелых руках ковбоя, я исполнила свое лучшее подражание Мэту Дилону: широко расставила ноги, подув на дуло револьвера, и воткнула его в карман юбки.

— Ну, Текс, — протянула я, — вот и еще один для Бута Хила.

Не надо иметь научную степень по психологии, чтобы понять, что ковбой разгневался. Он смотрел на меня так, будто хотел задушить. Меня спасло то, что его руки были заняты телом Руфи. Но глядел он весьма выразительно. И когда он направился ко мне, я отступила в сторону. Не думаю, что в Колорадо разрешены публичные казни, но свою судьбу я испытывать не хотела.

Но он только положил свою драгоценную ношу на сиденье грузовика — Руфь все еще изображала умирающего лебедя, но по мерцанию из-под ресниц я поняла, что она в сознании, как и я, — а потом приказал худышке из сопровождения забираться к ней. Я думала, ой треснет дверцей, закрывая ее, но ведь звук мог потревожить Спящую Красавицу, и ковбой лишь осторожно прикрыл ее.

Вини — или Мэги? — и я стояли в стороне, пока он переносил чемоданы — по четыре за раз — в кузов грузовичка.

— Забирайтесь! — приказал он другой фаворитке, и та повиновалась со скоростью — но не грацией! — газели.

Затем он повернулся ко мне — его лицо было великолепным, — и тут я решила, что не собираюсь забираться в этот пикап и позволять ему увозить меня Бог знает куда.

— Знаете, — отступая назад, сказала я, — все, в чем я провинилась, — это убила змею. И прошу прощения, если оскорбила вашу мужскую честь, но…

Может быть, так не говорят с ковбоями. Ведь существует причина, по которой сильные, прекрасные собой мужчины — глупцы, а маленькие, хнычущие мужчины — светлые головы. Словно Бог пытался уравновесить положение вещей, говоря при этом: «Вы получите красоту, но не ум, а вы, все остальные, получите мозги, но без красоты». Так что говорить с этим созданием, выглядящим просто восхитительно, о тончайших нюансах психологии, может, и не лучшее, что можно было придумать. Умеет ли он хоть читать и писать? Вот что хотелось бы знать.

— Когда я приказываю, вы слушаетесь. Вы меня поняли?

Неожиданно я потеряла ощущение реальности — я уже не находилась в Колорадо. Я была не автором, завоевавшим награды, я снова стала маленькой девочкой, которой командует отец. Мгновение спустя мне все же удалось вернуться в настоящее, но при мне осталась ярость девочки.

— И не подумаю! — отрезала я и пошла прочь.

Когда он положил руку мне на плечо, я обезумела: с тех пор как я ушла из родительского дома, никто в гневе до меня не дотрагивался и никто этого делать не смел. Я лягалась и дралась, пытаясь вырваться. Не знаю, сколько времени я сражалась, прежде чем пришла в себя и сообразила, что он держит меня за плечи и трясет. Руфь и ее худая сопровождающая пялились на меня из заднего окошка грузовика, толстушка съежилась от страха за чемоданами Руфи, как будто боялась, что следующей, на кого я нападу, будет она.

— Вы в порядке? — спросил ковбой. На его прекрасной щеке было три царапины — их сделала я. Смотреть на него я была не в силах.

— Я хочу уехать домой, — с трудом прошептала я. Домой, в мою собственную квартиру, подальше от Руфи и ее ковбоя. Подальше от моего смущения и досады.

— Хорошо, — сказал он нарочито спокойно, будто говорил с опасной чокнутой. — Когда приедем на ранчо, я смогу организовать транспорт обратно, но сейчас здесь его нет. Вы меня понимаете?

Я ненавидела его покровительственный тон и, когда снова на него посмотрела, уже не считала его таким красивым, каким он казался мне до этого.

— Нет, я не понимаю вас. Может быть, вам надо говорить немного медленнее, а может, нужно вызвать людей в белых халатах…

Все сказанное мной не вызвало на его лице и тени улыбки. Он обхватил меня за талию и забросил в кузов грузовика с той же ловкостью, с какой до этого забрасывал чемоданы. Я была уже на полпути обратно, когда он нажал на газ и меня отбросило. По счастью, я без повреждений приземлилась на чрезвычайно мягкие формы Вини — Мэги, не затруднившись уточнить, на кого именно.

Я была писательницей с международной славой, сидящей в кузове грязного грузовика, и тяжелый чемодан начал уже калечить мне лодыжку. Четыре человека считали, что я сумасшедшая. Прошла ли через это Мэри Хигинс Кларк?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Что с тобой случилось? — спросил сидевший за кухонным столом Сэнди, увидев на раздраженном лице Кейна три кровавые царапины.

Кейн молча налил в стакан виски и залпом выпил.

— Эти отметины я получил, потому что дурак, — сказал он, снова наполнив стакан и повернувшись к старику. — Написаны ли какие-нибудь книги об этаком послушном маменькином сынке?

Сэнди засмеялся, собрав лицо в тысячу морщин, которые появились после долгих лет жизни под горячим солнцем.

— Несколько сотен, а может, тысячи, — ответил он. — А что сейчас Пэт делает?

— Велела мне забрать кучу идиоток в горы. Перед малышами из-за нее виноват и… — Он прервался, чтобы еще хлебнуть виски. — Ты видел этих женщин?

— Нет, — сказал Сэнди. — Почему ты не сказал мне о них?

Кейн безнадежно покачал головой:

— Одна из них засунула руку мне под рубашку и ощупала меня, другая спрашивала непонятно о чем, а третья…

Сэнди нахмурился, когда Кейн еще выпил, потому что знал, раньше он много не пил.

— …Третья едва меня не пристрелила, а потом превратилась в разъяренную лунатичку. Если она нас не убьет во сне, то во всяком случае лошадей напугает.

— А как насчет четвертой?

Кейн улыбнулся:

— Ах да, ее зовут Руфь.

Сэнди отвернулся, чтобы Кейн не заметил его усмешки. Пэт постаралась дать понять всем, что целью принужденного участия ее овдовевшего сына в поездке с этими женщинами был роман. Кажется, ее план сработал, если считать глупое выражение лица Кейна показателем того, что случилось.

— Мне нужно к ним вернуться. Не знаю, что будет делать эта сумасшедшая. В главном доме есть ружья, и она может решить, что она — Эни Оукли, и захочет посмотреть, сможет ли прострелить береты на головах других женщин.

— Такая ненормальная? — спросил, нахмурившись, Сэнди.

— Плохо дело. — Кейн допил виски. — Прошу тебя, свяжись по радио с домом и попроси отца прислать сюда вертолет, чтобы ее вывезти. Не хочу быть с ней рядом — она опасна.

— Фрэнк забрал вертолет в штат Вашингтон. Они там с Тайненом Милсом…

— Проклятье! — сказал Кейн, вздохнув. — Хорошо, радируй отцу и попроси быстро доставить сюда какой-нибудь транспорт. Если нет ничего, скажи ему, чтобы взял грузовик и встретил нас в Этернити. Если мне придется провести целых две недели с этой женщиной, я ее могу убить.

— Надо бы тебе воздержаться. Боюсь, твоей матери это не понравится.

— Это не смешно. Ты просто с ней не знаком. — Кейн глубоко вздохнул. — Я буду следить за ней все время, пока не отправлю ее подальше отсюда. Ну что? Радируешь отцу сейчас же?

Кивнув в знак согласия, Сэнди отправился в радиоузел.

Когда Кейн вошел в большой двухэтажный главный дом, первое, что он увидел, была маленькая блондинка, писательница детективных романов. «Интересно было бы узнать, не написаны ли все ее рассказы о людях, пытавшихся убить ее», — пронеслось у него в голове. Если таковые были, он может понять, почему они пытались это сделать. Несмотря на то, что он обещал Сэнди неотступно за ней следить, увидев ее, он попытался на цыпочках улизнуть, пока она его не заметила.

— Попался, — сказала она, неожиданно развеселившись, видя, как он пытается скрыться незамеченным.

Повернувшись к ней, Кейн силился улыбнуться. Она его гостья, или точнее — его соседка, и он постарается быть хорошим хозяином. Нижний этаж большого деревянного дома занимала одна большая гостиная, спальни располагались наверху. Она сидела около бара в крайнем изумлении. Кейн не мог объяснить причину своей антипатии к ней. Она была довольно хорошенькая, и если бы он ее увидел на улице, возможно, заинтересовался ею… Но здесь она казалась такой самодовольной, такой самоуверенной, что он думал только о том, как бы убраться от нее подальше.

Он заставил себя улыбнуться и зашел за стойку бара.

— Хотите выпить? У вас, наверное, жажда после долгого перелета.

— А вы не боитесь, что я смогу что-то натворить, если напьюсь?

Такая мысль появилась у него прежде всего, и, когда она ее угадала, он почувствовал, что покраснел.

— Не беспокойтесь, Текс, — сказала она, нарочно растягивая слова, кладя ногу на табурет рядом с ней. — С напитком я могу расправиться так же легко, как с мужчиной.

Рука Кейна сжала бутылку виски. Что-то в этой женщине раздражало его. Все, что она говорила и делала, вызывало в нем ярость. Не затрудняясь узнать, чего она хочет, он сделал ей слабый коктейль из джина с тоником без льда, а когда подавал ей, то не смог заставить себя улыбнуться.

Она удивленно посмотрела на выпивку, а затем молча уставилась на него… Неожиданно ему захотелось узнать, почему она замолчала. Прошло совсем немного времени, как она застрелила змею и закатила истерику. Сейчас она выглядела печальной, но вскоре это выражение бесследно исчезло, и она опять самодовольно взглянула на него.

— За вас, Ковбой, — сказала она, но он сжал ее запястье и не позволил ей выпить.

— Ковбой — это не имя.

Опустив стакан, она нахмурилась.

— Какая муха вас укусила? Вы злитесь потому, что я не выполнила ваш приказ, или потому, что вам не удалось сыграть роль героя и одному спасти мисс Руфь?

Очень медленно он обошел стойку и встал перед ней. Потом, не сводя с нее глаз, поставил ногу на табурет. На носке сапога был оторван кусок кожи размером с дюйм, в дыру виднелись его пальцы… Кейл из вежливости постаралась выглядеть немного шокированной. Но уже через минуту засунула палец в дырку и дотронулась до пальцев ноги — пуля вырвала кусок и из носка тоже — и забормотала: «Этот поросенок пошел на рынок, этот поросенок остался дома, этот поросенок…»

Даже ребенком Кейн никогда не обижал девочек. Его старший брат Фрэнк просто взорвался, когда в первом классе он вернулся домой с синяком под глазом, который ему поставила Синди Милер. Кейн стоял на одном месте, позволяя ей бить себя, пока не подошла учительница и не отогнала Синди. Тогда учительница сказала, что не знает — дурак Кейн или же будущий герой. У Фрэнка мнение было однозначное: он сказал, что Кейн дурак.

Но сейчас Кейну хотелось сделать больно этой женщине. Он хотел ее придушить и, еще не поняв, что делает, двинулся на нее, подняв руку.

— А, вот вы где, — протянула Руфь, плывя по ступенькам в чудесном платьем из красного шелка.

Внезапно Кейн очнулся. Придя в себя, он увидел, что маленькая писательница детективных историй, сбив табурет, подбежала к Руфи, как бы ища защиты. Кейн проклинал себя за то, что он чуть было не натворил.

— Как я рада тебя видеть! — воскликнула Кейл, обращаясь к Руфи. — Мы тут весьма скучно дискутировали по поводу свиных желудков… Хочешь выпить? Ковбой Тэггерт делает очень приятный теплый и слабый коктейль из джина с тоником.

— Для вас, Руфь, приготовлю все, что пожелаете, — сказал Кейн, пытаясь успокоить свое колотившееся сердце и стараясь не глядеть на проклятую женщину, стоящую так близко.

— Капельку охлажденного белого вина, — с притворной застенчивостью попросила Руфь, и Кейн ей улыбнулся.

— Птицы любви прилетели, — пробормотала Кейл, но Кейн решил не замечать ее присутствие. Может быть, если он будет ее игнорировать, она сообразит, что ее общество неприятно, и они останутся с Руфью наедине…

Подавая Руфи бокал, он глядел в ее карие глаза и думал о том, как размечутся по подушке ее волосы.

— Ага, я вижу: трое — это толпа, — неожиданно сказала Кейл.

Эти слов заставили Кейна отвернуться, чтобы Руфь не смогла заметить, что он опять приходит в ярость.

Кейн отошел к окну, надеясь, что Руфь тоже пойдет за ним и, когда она это сделала, ему мучительно захотелось обнять ее за талию. Она была так похожа на его жену, что он невольно представил, как точно ляжет его рука… Но он не сделал этого: присутствие блондинки смущало его. Он не мог быть самим собой рядом с этой женщиной.

В окно Кейн увидел, что Сэнди идет к дому, ведя двух оседланных лошадей.

— Это кто? — спросила Руфь.

— Сэнди. На самом деле он — Дж. Сэндерсон. — Кейн улыбнулся ей, любуясь, как лучи заката освещают ее волосы. — Никто не знает, что обозначают буквы «Дж.», и мы всегда звали его Сэнди. Он мой дальний родственник.

Выглянув из-за Руфи, Кейл посмотрела на Кейна:

— Который ваш родственник? Тот, что под коричневым седлом или под черным?

Не соображая, что делает, Кейн кинулся на нее. Он изогнулся над спинкой стула, когда в последний момент сражения она вскочила на кушетку, перепрыгнула через спинку и кинулась к двери. Кейн почти схватил ее, но, убегая, она столкнулась с Сэнди, входившим в комнату. Один прыжок — и она позади Сэнди: положила руки на его бедра и укрылась за ним, как за щитом.

Кейн был так рассержен, что не соображал, что делает. Прибить эту женщину стало целью его жизни. Бегая вокруг Сэнди, он старался схватить ее, но она не давалась, и он оттолкнул Сэнди в сторону.

— Кейн! — прогремел голос Сэнди прямо ему в ухо. Этот голос Кейн помнил еще с пеленок.

Он резко остановился и обвел глазами комнату. Кейл все еще смеялась над ним, выглядывая из-за Сэнди, и была похожа на школьную ябеду, которая только что совершила самую удачную проделку за день и этим весьма гордилась. Сэнди был возмущен и поражен его поведением, а на Руфь Кейн не осмеливался даже взглянуть. Буквально раздавленный происшедшим, Кейн застыл неподвижно.

Не обращая на него внимания, Сэнди обнял женщину за плечи и вывел из комнаты; она послушно пошла за ним.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сэнди должен был признать, что поведение Кейна его потрясло. Он знал его с детства. Кейн и его брат-близнец всегда были добрейшими и милейшими детьми, готовыми протянуть руку помощи всякому, кто в ней нуждался. Это были дети, которые спали в сарае с большой лошадью, и плакали, когда собака погибла от укуса змеи. Это были мальчики, которые охотнее смеялись, чем плакали, мальчики, которые свое счастье хотели делить с другими…

Когда Сэнди вошел в дом и увидел Кейна, угрожающего жизни одной очень хорошенькой, очень маленькой женщины, он растерялся. Просто ошеломляющим был факт, что Кейна кто-то смог расшевелить. Когда пять лет назад умерла его жена, казалось, Кейн замкнулся в себе. За исключением его сыновей, ничто, казалось, не интересовало его: он не был ни печальным, ни сердитым, просто его ничто не трогало, все было безразлично. По правде говоря, казалось: он ничего на свете не замечает.

Когда Пэт рассказывала Сэнди об этих четырех женщинах и даже то, что одну из них она выбрала Кейну в жены, старик не смеялся. Он надеялся, что когда-нибудь кто-то или что-то вернет Кейна к жизни, и если это будет вдова, он готов все сделать, чтобы это произошло.

Но, когда Сэнди вошел в дом, Кейн был не луной при прекрасной вдове, а гонял шалунью-девушку по комнате. Сэнди должен был признаться, что был в той же степени заинтригован, как и озадачен тем, что увидел.

— Вы — та, что застрелила змею? — спросил Сэнди молодую женщину, шагая позади нее. Она была хорошенькой маленькой особой, блондинкой с голубыми глазами, и если бы он не видел ее только что в действии, то подумал бы, что она нерешительная и тихая.

— И сошла с ума, — добавила она напряженно, и Сэнди заметил очень слабое движение плечами, как будто она готовилась защищаться.

— Может, хотите мне рассказать, что случилось?

— Не особенно, — ответила она.

Сэнди хотел услышать историю, рассказанную другой стороной, это он и имел в виду, спрашивая «что случилось».

— Кейн сказал, что вы едва не убили его, а потом впали в истерику. Вы часто пользуетесь оружием?

Изо всех сил стараясь не засмеяться, он наблюдал, как она проглотила его наживку: ее хорошенькое маленькое личико несколько раз то бледнело, то краснело, прежде чем она взорвалась словами.

— Я спасла жизнь этой неблагодарной женщине! — воскликнула она и рассказала Сэнди и о чемодане, который держал Кейн, и как она сообразила, что, если не будет действовать быстро, змея успеет ужалить Руфь.

Сэнди внимательно слушал Кейл, улыбка сошла с его лица. По словам Кейна, это была безрассудная женщина, но ее объяснение происшедшего было весьма логично, и выходило так, что она действительно спасла жизнь Руфи.

— А что потом? — спросил он мягко. — Испугались и немного разнервничались? — Он увидел, что она как бы отдалилась от него, а ее лицо снова покраснело, но теперь от смущения, а не от раздражения. Он стоял и терпеливо ждал, пока она решит, говорить ему правду или нет.

Глубоко вздохнув, она, наконец, сказала:

— Хорошо… Мой старик часто выходил из себя и… распускал руки, и я подумала, когда ваш ковбой дотронулся до меня… У меня было как бы маленькое путешествие во времени.

Рассказав ему все, Кейл стояла, глядя на него воинственно, готовая ко всему. Она была немного похожа на молодого бычка, который был не так уж толстокож…

Сэнди кивнул:

— Вы понимаете что-нибудь в лошадях?

— Я смогу разобрать что-нибудь, только когда одна из них вверх ногами…

Он захихикал.

— А почему бы вам не помочь мне расседлать этих животных и не рассказать, где вы научились так хорошо владеть оружием?

— Думаю, владею им достаточно плохо, потому что чуть не отстрелила этому ковбою ногу.

Шагая, Сэнди не оглядывался на нее, но услышал сожаление в ее голосе и то, как она назвала Кейна «этот ковбой».

— Вы извинились перед Кейном?

— Ха! Да я лучше умру!

Сэнди взглянул на нее из-под полей шляпы: она смотрела на горы, ее руки сжались в кулаки, а рот превратился в ниточку.

— Вы — леди, занимающаяся волосами, или вдова, или та, у которой такой смешной магазинчик? Она не ответила, а его глаза уже заблестели.

— Вы пишите об убийствах?

— Да, — ответила она все еще сердито, но потом посмотрела на него и засмеялась. — Моя следующая книга будет называться «Смерть ковбоя». Как вы думаете, какая смерть ему подходит больше? Попадет в собственное лассо и задохнется? Или, может быть, гремучая змея в его подушке? — Ее смех стал громче. — А быть может, он умрет от заражения крови из-за грязной пули, которая отстрелила ему все пальцы?

Весело хихикая, Сэнди открыл перед ней дверь сарая.

— Входите и расскажите мне конец этой истории. Я люблю хорошие рассказы.

— Тогда вы мне нравитесь, — счастливо улыбаясь, сказала она, — потому что я могу рассказать тьму хороших историй. — Потом, нахмурившись, добавила: — Как хорошо, когда ты хоть кому-то нравишься…

ГЛАВА ПЯТАЯ

На самом деле я совсем не хотела, чтобы ковбой Тэггерт меня ненавидел. Я всегда мечтала быть любимой. Мне хотелось, входя в комнату, где находятся люди, услышать: «Кейл пришла! Теперь можно начинать вечеринку». Но на самом деле все было иначе. Пишущих людей не часто приглашают на приемы, а когда это случается, у них появляется склонность наблюдать, сидя в углу.

После того, как я помогла в сарае этому доброму, милому старику Сэнди, мне казалось, что ничто меня уже не выведет из себя, и я поклялась вести себя прилично все время, пока буду здесь отдыхать. А через десять лет этот ковбой еще вспомнит меня и скажет: «А та маленькая писательница была в самом деле ничего».

Я продержалась целых двадцать четыре часа. В обед все мы сидели за одним круглым столом — я молчала. Я ничего не говорила, когда ковбой, сидящий напротив Руфи, в сотый раз подлил ей вина. Я ничего не сказала, когда худая особа начала болтать о своих поставщиках наркотиков. Я не смеялась даже, когда толстуха залила вином ковбоя, и все принялись отмывать красное пятно с его брюк. Я вежливо всем пожелала доброй ночи и пошла в свою комнату, собираясь поработать над планом моей следующей книги. Но самой сильной и лучшей чертой моего характера является способность анализировать, которая часто перерастает в самоедство. Именно этим я и занималась в ту ночь.

Почему мужчины не способны разобраться в таких женщинах, как Руфь? Почему они теряют рассудок, когда дело касается женщин? Длинные ноги, волнующая грудь, акры волос, и пожалуйста — женщина может получить любого, кого захочет.

Меня нервировало, что меня так тянет — серьезно тянет — к этому огромному глупому ковбою, в то время как он смотрит на меня так, будто хочет накормить крысиным ядом.

Я держалась прилично и весь завтрак, в то время как Руфь и глупец делали друг другу сладкие глаза, стараясь разгадать значение замечаний наподобие «Передайте мне мед». Скучнее ничего не может быть, как находиться рядом с влюбленными, поглощенными друг другом. Они находят забавное в каждом слове, а любой жест одного — это в глазах другого воплощение красоты, их ничто не интересует кроме них самих.

Я потихоньку ела свой завтрак и наблюдала, как глядит ковбой на Руфь: он был безнадежен. А вот Руфи то и дело надменно поглядывала на дуэт Мэги — Вини с выражением триумфа, как будто говоря «глядите, что я могу делать». Возможно, она уже видела захватывающую финальную сцену, когда она скажет ему «прощай навек», заливаясь слезами. Но бедный глупый Тэггерт глядел так, как будто хотел быть передником, повязанным вокруг совершенной талии Руфи, и держать ее у плиты. В какую-то минуту я получила огромное удовольствие, воображая Руфь в кухне: пол, покрытый линолеумом, занавески из льна в клетку, запах жареного лука, горячая говядина на столе, три хнычущих малыша, цепляющихся за ее опухшие, красные, небритые ноги.

Я опомнилась, когда Сэнди, глядя на меня, засмеялся так, будто он точно знал, о чем я думала. Мне пришлось подмигнуть ему и горячо поприветствовать стаканом апельсинового сока.

Между тем наступило послеобеденное время, а я, наплевав на все, вела себя так хорошо, что даже испытывала некое самодовольство.

Мы сели на лошадей и поехали по маршруту. На лошади я сидела пару раз и прежде, но с уверенностью могу сказать, что верховая езда большого ума не требует. Я, конечно, не имею в виду выездку или скачки с препятствиями, которые требуют многих лет практики и тренировки, но сидение на этом хорошо откормленном благодушном животном, знающем дорогу, никакого мастерства не требует.

Оказалось, что Руфь и ее дуэт иного мнения. Помня о социальном положении Руфи, я была уверена, что она великая наездница, но оказалось, что этого животного она безумно боится. Боится ее больших широких ноздрей, ее морды, равно как и ее зада. Когда она взобралась на лошадь и ее глаза расширились от страха, я ее почти полюбила. Видимо, она в самом деле хочет задержаться на своей работе, если отважилась взобраться на лошадь, испытывая перед ней непреодолимый страх.

Близился вечер. Мы, уставшие и, по большей части, молчаливые, спешились. Руфь ехала позади Тэггерта, все время разговаривая с ним. Некто из дуэта попыталась рассказать мне о вегетарианской диете, но, когда я пояснила, что не ем ничего, кроме мяса, и к тому же в больших количествах, она заткнулась и больше со мной не разговаривала. Тишина леса вокруг, Сэнди, едущий на лошади следом за мной, доставляли мне большую радость.

После того как мы спешились и большинство разбрелось по лесу, я взглянула на Руфь и увидела странное выражение ее глаз. Она совершенно безвольно опустила руки, и я поняла, что она устала так, как никогда в жизни не уставала. Мне не известно было, о чем она думает, — да и думала ли она о чем-либо в ту минуту? Но она страдала от непривычной усталости, и причиной ее страдания была мирно жующая лошадь. Трясущимися от усталости руками она закурила сигарету. Потом, с видом злобного ребенка, неожиданно вдавила сигарету в гладкую шею лошади.

Все произошло в мгновение ока. Лошадь заржала-заплакала, шарахнулась и сбила Руфь с ног. Не раздумывая, я сразу же побежала, пытаясь встать между Руфью и лошадью, но лошадь взбесилась — ей было больно. Изо всех сил я держала поводья левой рукой, а правой водила над ожогом, стараясь внушить лошади, что она в безопасности и никто ее больше не тронет. Во время этой суматохи Руфь уползла, как змея, каковой и была, и оставила меня с лошадью наедине.

Ковбой ломился через леса, подобно снежному человеку; взглянув на него, я увидела, что он движется прямо на меня, а его лицо искажено яростью. «Сейчас-то с чего? — подумала я. — Сейчас-то почему он взъярился на меня?»

Руфь, как положено, опять бросилась в сильные защищающие руки ковбоя, громко всхлипывая, но следя при этом за гримом на глазах, и умоляла спасти ее. Тэггерт держал ее, а глядел на меня — я все еще утешала бедную лошадь. Интересно было узнать, что Руфь могла ответить, если бы мне пришло в голову рассказать всем, что она сделала.

— Вы должны были позвать меня, — процедил Тэггерт сквозь стиснутые зубы.

У меня в голове мгновенно пронеслась тысяча слов. Я могла сказать ему правду о его возлюбленной, могла объяснить, что если бы я позвала его, да еще ждала, когда он появится, на прелестном лице Руфи мог бы появиться след от подковы в самой серединке. В конце концов я не стала себя выгораживать, а только сказала:

— Вы совершенно никчемный человек, вот что. Прямо-таки ежедневно путаетесь под ногами.

Отпустила поводья и двинулась в лес. Есть ли на свете гнев более холодный, более глубокий, чем гнев, охватывающий вас, когда вас обвинили незаслуженно? Я себя чувствовала так, словно была головешкой из костра, который горел весь день. Еще немного — и я могла бы вызвать лесной пожар. Я стояла в лесу, ничего не видя, со стиснутыми кулаками, и чувствовала себя мученицей. И это было несправедливо.

Я не сержусь долго, и этот раз не был исключением. Через несколько минут я пришла в себя, нарыв мой лопнул. Я все еще стояла, сотрясаясь от волнения и опустошенности, слезы застилали мне глаза.

Услышав, что кто-то подошел ко мне сзади, я вытерла глаза тыльной стороной ладони и, оглянувшись, увидела лицо Сэнди, полное участия.

— Не знаю, что творится с Кейном, — сказал он. — Обычно он так себя не ведет. Обычно он…

Правило номер один в доме моего отца было: «Никогда не показывай, что ты страдаешь. Если поймут, что тебе больно, заставят страдать еще больше».

Изо всех сил я постаралась улыбнуться и говорить легкомысленно.

— Это все из-за меня. Я всегда глажу мужчин против шерсти. Если бы я испуганно вопила в ужасе, закрыв лицо руками, он бы, наверное, угостил меня бренди и пирожком.

Сэнди весело засмеялся.

— Возможно. — Он помолчал немного, а потом спросил: — Руфь… Какая она?

Я ничего не сказала, только отвела глаза. Должна ли я ему рассказать об ожоге сигаретой?

— Кейн… — нерешительно начал Сэнди. — Я думаю, ему нужна жена.

Я опять представила Руфь на кухне и развеселилась. Но я не собиралась врать этому человеку: он очень добр ко мне и не заслуживает, чтобы я его обманывала.

— И он думает взять Руфь в жены? Руфь любит завоевывать, но, как только выиграет, ищет новую цель. — Я подумала о ковбое, орущем на меня из-за спасения Руфи, да не один раз, а дважды. — Я думаю, они друг друга стоят. И надеюсь, что она разобьет его сердце.

Сэнди помолчал.

— Так, — протянул он через минуту, — а вы замужем?

Я знала, он прежде всего думает о Кейне, который ему как сын. Господи! Почему каким-то людям достается любовь без всяких заслуг, а других не любят? С трудом сдерживая слезы, резко спросила:

— Это что, предложение?

Когда Сэнди заговорил, то был совершенно серьезен:

— Если бы я был на десять лет моложе, я уговаривал бы вас выйти за меня так настойчиво, что вы бы в конце концов согласились. Я бы все сделал, чтобы избавить вас от одиночества!

Я засмеялась немного натянуто, не сумев скрыть, что была польщена.

— Вы на мне не можете жениться, — сказала я честно, — я слишком много знаю, для того чтобы выйти замуж. Мужчинам нравятся женщины беспомощные или те, которые, по крайней мере, знают, как это изобразить. — Вроде Руфи… Она может, а я нет. Я чересчур откровенна и всегда забываю это скрыть.

Я повернулась, чтобы уйти. Мне не хотелось еще с кем-нибудь говорить. Неизвестно, что бы я сказала еще…

— Скорее возвращайтесь, — раздался голос Сэнди позади меня, — на обед у нас говяжьи языки.

— О! Это я люблю, — ответила я и решила остаться.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Кейл растянулась на траве в той излюбленной позе писателей, когда тело совершенно расслаблено и дает возможность разуму творить не думая. Она размышляла о рассказе, где убийцей был ковбой, который был так хорош собой, что никто его не подозревал… Вдруг она услышала чьи-то шаги.

«Ну, что теперь?» — думала она, не желая двигаться, не желая останавливать фантазии, бродящие в уме. Есть люди, ненавидящие писать, ненавидящие мыслить, а есть люди, готовые на все пойти, чтобы продолжать творить. Сейчас, заслышав шаги, Кейл думала, что, если она притихнет, тот, кто подойдет, может быть, уйдет и оставит ее в покое.

Неожиданно Кейл увидела Кейна, обнимающего Руфь и целующего ее с такой невероятной нежностью, как будто та была хрупкой и драгоценной вещицей. Кейл хотела уйти, но в это время Кейн отодвинулся от Руфи.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Тебя не ударила лошадь?

Подперев голову рукой, Кейл с большим интересом стала слушать, что ответит Руфь. Она считала, что подслушивает сейчас только как исследователь.

— Все прекрасно, Кейн, — заверила Руфь, осторожно взмахнув ресницами. — Я так боялась этой поездки… Меня пугало все: большие пространства, животные, люди, принимающие участие в этой поездке. К тому же я думала, что вы будете злобным… — Она кокетливо улыбнулась. — Заставите нас подковывать лошадей или что-то вроде этого…

«По всей видимости, она и не собирается рассказывать ему о том, что прижгла лошадь, — подумала Кейл. — Если что и страшит эту женщину — это опасение, что мужчины не будут обожать ее. Возникает философский вопрос: какая же она, эта Руфь Эдварде, на самом деле?»

— Даже здесь, на Западе, мы такие же, как и другие люди. Мы хотим того же, что и другие мужчины, — сказал Кейн проникновенным голосом.

«Ну да, — подумала Кейл, — они хотят Руфь».

Руфь положила руку на его плечо:

— А я говорю тебе, что ты не такой, как все.

Какой мужик был способен не клюнуть на такую наживку?! Это было все равно, как если бы мужик подошел к вам в баре, говоря: «Какая вы милая девушка», ну и так далее. Женщины, как правило, на это не покупаются, но может ли хоть один мужчина устоять против незамысловатой тактики Руфи?

— Я тоже считаю, что не похож на других мужчин, — ответил он, обнимая ее за плечи.

Еще раз Кейл переоценила возможности этого самца. Интересно, думала она, какая разница между самцом оленя во время гона и мужчиной, стремящимся к своей цели? Ответ: никакой. Оба они слепые, глухие и очень глупые.

Когда они начали целоваться, Кейл кашлянула. Одно дело — подслушивать, но подглядывать за эротическими сценами — это уже лишнее…

Лицо Кейна изменилось, когда он увидел Кейл, но одну секунду она все-таки видела то же лицо, которое все время видела Руфь: на нем отражались желание, нежность, страсть и, кажется, даже жадность. Что касается Руфи… В ее взгляде была усталость! Кейл поразилась своей догадке: старая хищница Руфь боится ковбоя Тэггерта. Руфь повернулась и, волоча хвост, поползла назад в лагерь.

— Я догадался, что шпионство можно добавить к перечню ваших достоинств, — процедил Тэггерт сквозь стиснутые в ярости зубы.

— Я здесь была первая, — начала Кейл, защищаясь, но, взглянув на его лицо, остановилась. — Что толку говорить с вами? Вы уже составили обо мне мнение.

Она поднялась и хотела уйти, но он протянул к ней руку.

— Не дотрагивайтесь до меня, — предупредила она, отступая.

В его взгляде была почти презрительная усмешка.

— Ладно. Одна из ваших фобий — что вас все трогают.

— Вопреки вашему мнению обо мне… Впрочем, вам не нужны мои объяснения… — грустно проговорила Кейл и, повернувшись, пошла в лагерь.

В лагере Сэнди готовил блюдо из бобов с сосисками, тут же худая особа из дуэта хлопотала у своей жестяной плиты, ворча, какая это страшная вещь — горячие сосиски, тогда как толстуха расчесывала щеткой волосы Руфи, к огромному удовольствию окружающих. После обеда худышка начала болтать о кристаллах и пирамидах, рассказывая с обременительными подробностями, что вид пирамид улучшает половую жизнь всякого. Присутствующие решили, что Руфь должна повесить пирамиду из веток дерева над своим спальным мешком.

С трудом справляясь с охватившим ее гневом, Кейл направилась к лошади.

— Вы разрешите мне взглянуть на ваше плечо? — вдруг раздался голос Сэнди.

Кейл, стараясь не показать своего удивления, ослепительно ему улыбнулась. Но вскоре улыбка исчезла: над Сэнди навис Кейн.

— А что у нее с плечом? — спросил Кейн. Сэнди быстро повернулся и недовольно фыркнул.

— Если бы кроме рогов у тебя были мозги, ты сообразил бы, что она ударилась, спасая шею Руфи второй раз.

Вот она, сладкая справедливость, думала Кейл. Мой любимый рыцарь приходит мне на помощь. Ей было интересно: решится ли Сэнди поехать в Нью-Йорк и жить с ней на крыше небоскреба?

Кейн покраснел и что-то пробормотал о том, что плечо Кейл осмотрит самолично, но она задрала подбородок, развернула плечи и вернулась в лагерь, чувствуя себя наилучшим образом — впервые за все время пребывания в Колорадо.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Кейн не мог уснуть, взбивая кулаками нечто, что должно было быть подушкой, и беспрестанно вертясь в спальном мешке — нейлон так и трещал, распугивая сов. Он проклинал все на свете и пытался думать о Руфи. До сих пор он в ней недостатков не замечал. За ее прекрасным фасадом скрывалась приветливая, добрая душа. И он легко мог представить ее с сыновьями, мог вообразить, какой она будет на восьмом месяце беременности их ребенком…

Но думать о Руфи Кейн не мог. Он видел и слышал только эту по-детски маленькую писательницу. Она была как заноза, которую невозможно вытащить… Когда он увидел, как она, наклонившись над Руфью, схватила поводья лошади, он просто испугался. Один неверный шаг, и она оказалась бы под копытами лошади. Сознавая, что с его стороны было глупо говорить ей, что надо было его дождаться, он понимал, что она сделала все, что нужно было сделать. Но не только происшедшее так мучило его, лишая покоя.

Он точно не знал, что в ней его так сильно волновало. Возможно, ее улыбки и удачные замечания. А может быть, то, как она наблюдает за Руфью: как будто та спускается с горной вершины вниз. Или, может, то, как выглядит в джинсах ее попка?

Почему его так рассердило, когда она спасла Руфь? Окажись на ее месте любая другая женщина, он бы гордился ею: как она быстро соображает и быстро действует! Но что-то в этой блондинке привело его в ярость. Ведь еще когда он стоял там, уставившись на нее, у него уже было сильное желание охранять ее, взяв на руки.

Ее охранять! Да это все равно что охранять дикобраза. Дикобраз точно такой, как она, — маленький, колючий и опасный.

Около трех часов утра он вылез из мешка и пошел в лес, шагая вниз по хорошо знакомой дороге, чтобы осмотреть гребень горы, с которого они будут спускаться на лошадях. Завтра вечером они должны добраться до городка Этернити: там должен быть отцовский грузовик, который отвезет писательницу.

После этого он сможет провести с Руфью долгие дни. У него будет время узнать ее получше, время даст возможность и Руфи с ним познакомиться. У него будет время, чтобы…

Мысль его прервалась, потому что внизу он заметил свет фар. Кто-то ехал ниже по старой дороге в Этернити. Но кто и почему так рано утром? И как только появилась эта мысль, появился и ответ: что-то случилось.

Тут же ему живо вспомнилась ночь в Париже, где жили они с женой и новорожденными сыновьями, тогда он вернулся домой и увидел «скорую помощь»… В машине «скорой» лежало безжизненное тело его любимой жены. Кейн был в командировке, и она не спала из-за детей несколько ночей. Ближе к вечеру она, должно быть, сидела на подоконнике, налив чашку чая и ожидая приезда мужа. И все очень просто: она, видно, заснула, потеряла равновесие и выпала из окна.

Кейн быстро спускался по склону горы, спотыкаясь о камни и пни, проваливаясь в ямы с опавшими дубовыми листьями, скатываясь и снова взбираясь по глиняным откосам, спеша перехватить грузовик до того, как он подъедет к повороту. Последние несколько футов он перепрыгнул, приземлившись на все четыре точки в нескольких ярдах перед грузовиком. Шофер нажал на тормоза, подняв вихрь летящего из-под колес гравия, и свернул на обочину, так что грузовик накренился в одну сторону. Водителю с большим трудом удалось справиться с управлением и выправить машину. Еще до полной остановки грузовика дверца быстро открылась, и из кабины спрыгнул брат Кейна, Майк.

— Какого черта ты тут делаешь? Я же мог тебя задавить! — закричал Майк на брата, и не подумав помочь ему встать.

Кейн медленно поднялся, стряхивая с одежды куски щебенки и грязь.

— Что случилось? Почему ты здесь, в Колорадо?

Майк прислонился к капоту, как будто у него болела каждая мышца; Кейн пристально смотрел на него.

Эти мужчины были близнецами и похожи настолько, насколько могут быть похожи люди: точно такой же рост, вес, цвет глаз и волос. Они были духовно близки всю жизнь, близки настолько, что часто объяснялись молча. Много раз одинаковые идеи и мысли возникали у них независимо друг от друга. Уже привычным для них стало покупать в одном магазине одни и те же рубашки и надевать их по одному и тому же поводу. Между ними не было тайн, и если у одного была новость, он прежде всего делился ею со своим братом-близнецом.

— Поздравляю, — ласково сказал Кейн, потому что без слов понял, что у жены брата только что родились близнецы. И братья обнялись со всей силой взаимной любви и понимания, потом отодвинулись друг от друга, весело усмехаясь.

— Так что? — спросил Кейн, не сомневаясь, что брат поймет его не произнесенный вслух вопрос: «Почему ты уехал из Нью-Йорка?»

Майк потер глаза с усталостью и раздражением.

— Это была душераздирающая история. При первых болях Саманта решила, что хочет, чтобы дети родились в Чендлере, штат Колорадо, и чтобы она была при нашей маме. Отговорить ее никто не смог, и тогда… В общем, она стала рыдать, так что Блэр и я погрузили ее с твоими сынишками в реактивный самолет и полетели. Все путешествие Блэр и я ужасно нервничали, но Сэм была спокойна. Что, если бы дети родились во время полета и им бы понадобилось что-нибудь, чего у нас не было? Сэм держалась и твердила, чтобы мы не беспокоились, что мальчики дождутся, пока не увидят свою бабушку. Отец и мама ждали в аэропорту со «скорой». Как только мы попали в больницу, у Сэм отошли воды и малыши выскочили, как пробка из бутылки шампанского. Майк помолчал и захихикал.

— Думаешь, рождение моих детей — частное дело? Нет, мама, папа, Джили, Блэр и я, плюс две няни — все были в родильной палате. Я даже ждал кого-то с подносом бутербродов.

Тон брата не обманул Кейна: Майк был счастлив, что дети родились на руках его родителей; он был доволен, что его семья так же, как и он, любит Саманту.

— Сэм здорова? А дети?

— Да, все великолепно, все прекрасно, но…

— Что — но?

— Это просто сумасшедший дом! В больнице появились родственники, о которых я никогда и не слышал.

Майк мог не объяснять Кейну свое желание побыть с женой и сыновьями наедине — он понимал его. В течение двух недель после рождения его сыновей семья жены нависала над ним до тех пор, пока он не стал задыхаться. Его теща была из тех женщин, которые считают, что мужчине нельзя доверить и пеленку поменять, так что Кейну редко разрешалось дотрагиваться до своих крошечных сыновей. И это было до тех пор, пока она не уехала. Только тогда он смог обнять жену и детей, только тогда смог потрогать малышей и подержать их на руках.

Сейчас, глядя на брата, он понимал, какую опустошенность ощущает Майк и какая ревность его мучит. Он прямо видел, как Майк стоит в дверях палаты в больнице, наблюдая, как родственники — один за другим — разглядывают его новорожденных сыновей. А он думает, что не он, а они проводят с детьми больше времени. Кейн еще не забыл, как он боялся, что один из малышей первый раз улыбнется не ему, а кому-нибудь другому.

Он положил руку на плечо Майка:

— Ты знаешь, чего мне хочется больше всего на свете? Я хочу забрать детей и привезти сюда. В этой группе одни женщины. Я уверен, что они затискают их до смерти.

— Да? — сказал Майк с унылым видом. — Хочешь, чтобы я привез их сюда тебе?

— Думаю, я сейчас сам съезжу в Чендлер и заберу их.

Майк был так поглощен собственным состоянием, что вначале не понял.

— Дай сообразить. Ты хочешь, чтобы я оставался здесь, пока ты не вернешься?

— Двадцать четыре часа — всего-то. И потом, я хочу увидеть племянников. Они такие же гадкие, как и ты?

Это была старая, всегда их веселившая шутка.

— Откуда мне знать, как они выглядят? — ответил Майк, тяжело вздохнув. — Родственники не позволили мне к ним даже приблизиться.

— Почему они должны позволять? — спросил Кейн. — Ты свою работу сделал и больше не нужен. — Смеясь над мрачным выражением лица брата, Кейн отошел. — Я серьезно. Мне нужно… отдохнуть от всего.

— Отдохнуть? Ты же пробыл с этими женщинами всего несколько дней. — Майк поднял брови. — Что случилось?

Кейн рассказал свою версию произошедшего за несколько дней, не забыв упомянуть, как приятна Руфь и какая в этом дуэте борьба противоположностей.

— А как насчет писательницы детективных романов? Сэм любит ее книги и хотела бы с ней познакомиться.

Помолчав немного, Кейн не выдержал и разразился обличительной речью. Он рассказал, как она чуть не отстрелила ему ногу, как бросилась под копыта разъяренной лошади, и вообще — глаз да глаз за ней нужен.

— Все время смотрю — где она. Она за мной шпионит, когда я бываю с Руфью, называет меня ковбоем Тэггертом и спрашивает, веду ли я счет тому, сколько раз ударю копытом в землю.

Майк с трудом сдержал смех.

— Между прочим, это совсем не забавно. Эта женщина нездорова, — внушительно сказал Кейн и поведал затем брату о выходке Кейл после того, как она убила змею. — Сейчас зажило уже, но она мне на щеке три царапины оставила.

— Видно, были не такие глубокие, раз быстро затянулись.

Майк и Кейн редко не соглашались друг с другом. Их мать говорила, что это была бы борьба с собственной тенью.

— Двадцать четыре часа пройдут быстро. Сэм даже не узнает, что тебя не было. Я буду просто счастлив пробыть целый день вдали отсюда.

— Двигай, — согласился, наконец, Майк, — встретимся в Этернити завтра вечером.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда наступило утро, я была рада, что последний день моей поездки приближается. Неудачи я ненавидела, но еще больше я ненавидела, когда меня не любят. Я полежала еще несколько минут в спальном мешке, размышляя о занимательных историях, которые поведаю моему издателю, когда вернусь в Нью-Йорк. Мой реванш будет состоять в том, что я заставлю хохотать все издательство над моей эскападой в дебрях Колорадо. Даже лучше — я напишу книгу, которая весь свет заставит хохотать над огромным ковбоем и его любовью к этой двуличной женщине.

Почувствовав себя после этих размышлений намного лучше и лучше думая о жизни вообще, я выбралась из ненавистного мешка, натянула свои джинсы — бывает что-нибудь хуже спанья в одежде? — подхватила туалетные принадлежности и направилась к ручью посмотреть, можно ли смыть с моего лица некоторое раздражение. А если мне и дальше так же будет везти, как везло до этого, то, может, я из этой чистой горной воды подхвачу грибок и умру мучительной смертью.

Я только что закончила себя отскребать, когда услышала сзади тяжелые шаги. Это, конечно, или наш бесстрашный лидер, или последний из выживших динозавров.

Как обычно, он остановился неподалеку, без сомнения, уставившись на меня сверху вниз. Сейчас он наверняка скажет, что я что-то опять не так сделала. Я не обращала на него внимания достаточно долго — сколько можно выдержать, потом повернулась и с удивлением обнаружила, что рядом стоит незнакомый мужчина.

— Господи! Кто вы такой?! — воскликнула я в испуге.

Видимо, это мужчину удивило. «Они, видно, здесь, в Колорадо, выращивают глупость, — подумала я. — Огромную, прекрасную, хорошо сложенную, но, без сомнения, — глупость».

— Кто я, как вы думаете? — спросил он. Я встала и посмотрела на него.

— Не знаю, говорил ли кто вам до этого, но вы очень похожи на нашего… нашего гида.

Мужчина весело усмехнулся, как будто я сказала что-то, что он всю жизнь мечтал услышать, а я подумала: великолепно. Мне не удалось сказать или сделать что-то приятное одному мужчине, тогда как другой, видимо, благодарен даже за случайное замечание. Конечно, если сравнивать его наружность с нашим ковбойским лидером, то, может быть, я ему немного польстила.

Он протянул мне руку:

— Вы, должно быть, Руфь. А я брат Кейна — Майк.

Я пожала ему руку, а потом поставила его на место:

— Я не Руфь. Я — Кейл Эндерсон, и ваш брат меня ненавидит.

Не знаю, была ли причиной фраза «меня ненавидит», или же имел место тот факт, что я не обладаю красотой Руфи, о которой он, видимо, хорошо наслышан, но что-то, кажется, его обеспокоило. Он стоял передо мной, то открывая, то закрывая рот.

— Но Руфь… Руфь и Кейн… и я решил…

«Вот это да, — подумала я, — да он просто интеллектуал!»

Как будто прочитав мои мысли, он перестал мычать и засмеялся, крепко сжав мою руку и не выпуская ее.

— Слушайте, — сказал он, — извините за ошибку. Кейн рассказал мне, что он и Руфь — просто одно целое, раз вы не знаете, кто я, я предположил, что вы — Руфь.

Сейчас все стало ясно. Сейчас все обрело смысл. Если я встретила человека, которого никогда прежде не видела, я должна быть Руфью Эдварде. Конечно, это совершенно успокоило меня.

Майк засмеялся, выпустил мою руку, и мы сели. Он стал рассказывать, как они с братом необыкновенно похожи. Ну да, правильно, так же, как мы с Этлин Тернер. Я сообразила, что он может заметить мой скептицизм, но, когда он сказал, что в следующие двадцать четыре часа собирается быть Кейном, расхохоталась: в этой затее было столько же смысла, как если бы я сказала, что собираюсь изображать О. Д. Симпсон.

Я выслушала всю его историю, поздравила с новорожденными детками и даже спросила о сыновьях Кейна, но продолжала думать, что он спятил, если надеется, будто кто-нибудь примет его за брата.

Когда он это сообразил, то посмеялся над моими сомнениями и снова заверил меня, что проделает это наилучшим образом. Между тем он очень серьезно спросил:

— Кто лучше выглядит — я или мой брат?

Я не хотела ранить его чувства, но истина заключалась все-таки в том, что Кейн был мужчиной на класс выше, если говорить о внешности. И я сказала насколько возможно тактичнее:

— Вы, без сомнения, очень красивый мужчина, Майк, но Кейн… — Я не успела закончить, как Майк громко расхохотался и звонко расцеловал меня в обе щеки. Я не поняла, что именно ему понравилось, но что-то понравилось, вне всякого сомнения.

Мы провели у ручья полчаса, обсуждая, как он будет обращаться с каждым участником этой поездки. Я ему рассказала о Вини — Мэги… Когда он смеялся над моими шутками, я наслаждалась. Вначале я опасалась говорить что-нибудь о Руфи, но Майк оказался таким весельчаком и его смех так раззадорил меня — чем больше он смеялся над моими шутками, тем красивее становился в моих глазах, — что я закончила все маленькой импровизированной пародией на Кейна и Руфь, от которой Майк хохотал, катаясь по земле.

— А между тем, — заметила я, когда он еще не отсмеялся, — я говорила правду, утверждая, что Кейн ненавидит меня до глубины души.

Он попытался выглядеть шокированным, но, заметив искорки в его глазах, я поняла, что Кейн наговорил ему про меня. Майк подумал, что я ничего себе, следовательно, я должна была быть Руфью.

— Почему же он вас ненавидит?

Когда он это сказал, по его тону я поняла, он не верит, что кто-нибудь способен меня ненавидеть. Это было многообещающе, очень-очень многообещающе, и я нежно ему улыбнулась.

— Вы, может быть, не выглядите таким совершенством или так по-мужски притягательным, как ваш брат, но, думаю, вы мне больше нравитесь. Почему бы вам тут не остаться на все время?

Он принял это предложение с благодарностью и протянул мне руку, чтобы помочь подняться.

Знаете, я хотела бы, чтобы кто-нибудь смог объяснить мне природу половой притягательности. Почему это, когда у вас на выбор двое мужчин — одинаково прекрасных, — вас тянет к одному, а другой вам безразличен? Вот она я, одна в лесу с мечтой о мужчине, и вот мужчина, который смеется моим шуткам и чрезвычайно мне нравится. Но к нему я испытываю только сестринское чувство. Конечно, у него жена и пара новорожденных, но с каких пор брак мешал притягательности? С другой стороны, Кейн Тэггерт ничего другого не делает, только хмурит брови — это самое лучшее из того, что он делает. Он меня ненавидит, я ненавижу его. Но почему-то частенько задаюсь вопросом, везде ли его кожа такого приятного золотистого оттенка и похож ли его живот по цвету на живот лягушки?

Майк и я пошли в лагерь плечо к плечу. По дороге он рассказал мне, как его жене нравятся мои книги. Когда мы увидели лагерную печь Сэнди, мы разделились. Я решила понаблюдать, как он выставит себя дураком, выдавая себя за Кейна.

Трудно описать, что я почувствовала, услышав, как народ обращается к Майку, называя его Кейном. Даже Сэнди ворчал, что Кейн слишком долго пробыл в лесу и не помог ему. Я чуть не расхохоталась, когда Майк подмигнул мне как сообщнице. Господи! Как же хорошо, когда ты кому-то нравишься!

Все прошло гладко, когда двое мужчин седлали лошадей, и все мы приготовились ехать верхом. Майк подошел проверить мое стремя, с которым все было в порядке, и спросил у меня, каким образом у лошади Руфи оказался ожог на шее. Я хотела ему сказать, но не смогла. Целые годы, проведенные в начальной школе среди детей, гундосящих «ябеда, ябеда», научили меня держать язык за зубами. Я сказала, что не имею представления, но покраснела, а Майк фыркнул:

— Кому-то следовало бы поучить вас врать, — сказал он.

Как хорошо чувствовать себя оправданной!

Мы ехали пару часов, и все свое внимание Майк отдал Руфи. Мы подъехали к широкой старой дороге, так что он мог ехать с ней рядом. Позади них были ее прирученные служанки, обе держались за передние луки своих седел, как будто они могут отвалиться. Сэнди и я замыкали кавалькаду. Мы больше помалкивали, наблюдая за Руфью и Майком.

Ближе к вечеру мое утреннее счастье поблекло. Я не должна была ревновать, но я ревновала. Выглядело так, как будто Руфь одержала очередную победу. Майк улыбался ей, мило смеялся над тем, что она говорила, и вообще — обожал ее.

На закате солнца мы подъехали к исчезающему городку Этернити. Здесь было несколько зданий с серыми, выстоявшими в непогоду стенами, и упавшими вывесками. Мы тихо проехали по широкой центральной улице, по которой носились перекати-поле, и направились к большому дому на окраине городка, где, как сказал Сэнди, будет лагерь.

Уставшая, с ломотой во всем теле, я спешилась, подъехав к дому. Навстречу мне шел Майк с седлом Руфи в руках.

— Руфь оказалась такой, какой вы ее описали, — бросил он и отошел.

Я тут же развеселилась. Развеселилась так, как будто в меня влилась струя свежей энергии.

Через час я помогала Сэнди и Майку готовить гамбургеры. Во время обеда я неожиданно ляпнула:

— Майк, передай мне, пожалуйста, горчицу.

Конечно, все замерли и взглянули на меня, я издала смешок и сказала, что Кейн напомнил мне знакомого, которого зовут Майк, так что я перепутала имена. Женщины не обратили внимания на меня, но я была уверена, что Сэнди понял что к чему. Я чувствовала себя виноватой, выдав тайну Майка, и очень хотела оправдаться.

После обеда я помогла все убрать, но оказаться один на один с Майком не смогла: казалось, Руфь приклеилась к его левому боку навсегда. Мне ничего не оставалось, как пойти прогуляться.

Я хороший ходок и всегда считала, что прогулка помогает думать. Пройдя несколько миль вниз по старой заросшей дороге, я неожиданно оказалась перед тем, что когда-то было маленьким хорошеньким домиком. Вокруг него когда-то был сад. Пара розовых кустов еще цвела рядом с верандой.

— Здесь жили мои предки, — вдруг услышала я голос Майка.

От неожиданности я просто подпрыгнула.

— Извините, — продолжал он, — я понял, что вы хотите побыть в одиночестве, но не хотел, чтобы вы заблудились.

Я улыбнулась ему. В лунном свете он выглядел почти таким же красивым, как его брат.

— Сегодня я была так неосторожна… — начала я.

Майк засмеялся и сказал, что Сэнди привык к трюкам близнецов, и все уже в порядке — он все ему рассказал.

— Я принес фонарь. Хотите, осмотрим все?

Майк был просто божественной компанией. Он рассказал мне о своих предках, живших в этом доме. В их числе был и один актер, такой талантливый, что его называли Великий Темплтон. Как любительницу историй, меня взволновал дом с поблекшими обоями, на которых был затейливый рисунок из роз.

— Кейл, — обратился ко мне Майк, когда экскурсия закончилась, — делайте что угодно, но не говорите Кейну, что знаете, что мы поменялись местами.

Я представления не имела, какое это имеет значение, но засмеялась.

— Это очень важно для меня, — сказал он, не ошибитесь и не скажите: «Майк сказал», или «Майк сделал». Это очень важно, Кейл!

— Ладно. Слово скаута. — Весь этот вздор в духе плаща и кинжала был похож на мои книги.

— Я должен идти встретить грузовик Кейна. Неизвестно, кем я буду, когда мы встретимся в следующий раз.

Сообразив, что это юмор двойняшек, я подошла пожать ему руку, но он по-братски обнял меня, расцеловал в щеки и пригласил проведать его с семьей. Он ушел, а я осталась с таким чувством, будто только что рассталась с человеком, который мог стать мне задушевным другом.

Мне не хотелось уходить из дома. Было такое ощущение, что в этом доме жили люди в большой любви друг к другу и в большой радости. С фонарем, оставленным Майком, я бродила по комнатам на нижнем этаже, поднялась на чердак, потом вернулась. Я понимала, что уже поздно и мне нужно возвращаться к этой милой компании женщин, но все медлила уходить.

И когда я дотянула до последней минуты, собираясь уже уходить, я вдруг увидела Кейна Тэггерта, стоящего в дверях. На каждой руке у него было по маленькому мальчику лет по пяти от роду. Они спали, доверчиво прижавшись к отцу. Это были самые прекрасные создания, которых я когда-нибудь видела. И я очень захотела их иметь.

Однажды я увидела стол за тридцать тысяч долларов, который полюбила. Я мечтала о нем так же, как мужчины мечтают о скоростной машине, или как женщина мечтает о мужчине. Но я никогда в жизни не жаждала ничего так сильно, как этих двух спящих маленьких мальчиков.

Я знала, что ковбой Тэггерт и я — смертельные враги, знала, что мы друг друга ненавидим, но я также знала, что мне просто необходимо дотронуться до этих восхитительных созданий. Подойдя, я погладила черный завиток, мягкий, как волосы ангелочка.

— Они настоящие? — прошептала я.

— В высшей степени, — ответил Тэггерт, смеясь. Я протянула руку, чтобы дотронуться до нежной щечки.

— Они выглядят просто совершенством.

— Не знаю насчет совершенства, но по крайней мере сейчас они чистые. Дай им два часа, и они снова будут грязными.

— А как их зовут?

— Джейми и Тод.

Я видела, что он странно на меня смотрит, но не обратила на это внимания, потому что дотрагивалась до другого спящего ребенка.

— Кто из них кто?

— Не имеет значения, но этого звать Джейми, а вот этот — Тод.

«Не имеет значения, — подумала я. — Что за странную вещь он сказал?» Но потом вспомнила — они двойняшки. Считается, что Майк с Кейном близнецы, и у Майка дети близнецы; без сомнения, и этих детей кто-то назовет близнецами. Для меня все равно — да пусть хоть вся семья Тэггертов будет как орехи. Если Кейну хочется считать, что его дети выглядят одинаково, то конечно, — не мне ему возражать.

Пока я их разглядывала, малыши проснулись. Я была по-настоящему поражена, что их веки достаточно сильны, чтобы поднимать такой густой урожай ресниц.

— Где мы? — спросил Джейми, протирая кулачком глаза.

— Это просто чей-то дом, — ответила я. — В спальне есть огромная паучья сеть. Хочешь посмотреть?

— А на ней есть пауки? — спросил Тод, его прекрасная головка еще лежала на плече отца.

— Один большой паук и несколько дохлых мух.

Я для пробы протянула руку, и Джейми ухватился за нее. Потом Тод протянул руку. Секунду спустя дети стояли по обе стороны от меня, и мы пошли в спальню.

Это были очень милые дети: сообразительные, любопытные, готовые посмеяться, полные энергии. Мы поговорили о пауках и паутине, я подробно описала, как паук ловит мух и опутывает их паутиной. Мы сидели на полу несколько минут; теплые маленькие мальчики прижались к моим рукам, и мы разговаривали.

Все это время я не знала, что делает ковбой-отец. Может, он стоял в дверях, наблюдая за ними, но не уверена в этом, Я так сосредоточилась на этих мальчиках, что перестала за ним следить.

После того как Кейн сказал мальчикам, что нужно возвращаться в лагерь и ложиться спать, мои дорогие запрыгали и побежали друг за другом по комнате, издавая оглушительный крик. Через несколько минут Кейн поймал за воротник рубашки Тода, стал ловить другого, но Джейми спрятался за мои ноги, и тогда Тод тоже попытался перебежать ко мне.

— Тод, — сказала я, — ты пойдешь с папой, а ты, Джейми, со мной.

Сказав это, я поняла, что сделала ошибку. Ведь все считают, что их невозможно различить. Но тогда мне удалось оправдаться, сказав, что у Тода масляное пятно на воротнике рубашки и только поэтому я их различаю. Кейн странно на меня посмотрел, пожал плечами и взял мальчиков за руки.

— Вы кто? — спросил Тод.

Я уже знала, что Тод мечтает стать бизнесменом, а Джейми собирается разбивать сердца. Подумав немного, я ответила:

— Я рассказываю истории.

Оба мальчика кивнули.

Как всегда, Кейн счел, что я тупица и не понимаю даже простейших вещей.

— Я думаю, он имел в виду, как вас зовут.

— Джейми, как меня зовут?

— Кейл, — ответило это сокровище, а я одарила Кейна одной из моих лучших загадочных улыбок, прежде чем покинула маленький домик.

Ребенок знает мое имя, но он не знал, почему я так легко вошла в их мир. Если у вас был такой отец, как у меня, — человек, который не давал вам никогда никакой независимости, тем не менее возлагая глупую ненормальную ответственность на ваши молодые плечи, — то одна ваша половина никогда не была ребенком, другая — никогда не взрослела. Я детей понимаю потому, что около двух с половиной футов моего веса все еще остаются ребенком восьми лет.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

На следующий день Кейн не позволил мне приблизиться к его мальчикам. Было очевидно, что он хотел сблизить их с Руфью, но не надо быть гением, чтобы понять, что Руфь детей не любит. Одна из дуэта, худая, захотела узнать, что едят дети, потому что Джейми как раз засовывал кузнечика в рот. Благодарение Богу, он его выплюнул и обляпал шелковую блузку Руфи на груди. Я вынуждена была уйти из лагеря после того, как Руфь хлопнула по руке Кейна, когда он попытался стереть пятно с блузки, и сказала: «Убери от меня этих грязных бестий!» Я должна была уйти или умерла бы, сдерживая смех, закупоренный во мне, как в бутылке. Я получила большое удовлетворение, поймав на себе взгляд Кейна как раз тогда, когда поворачивалась, и смогла задать ему безмолвный вопрос, подняв брови: «На этой женщине вы собираетесь жениться?»

Схватив по дороге яблоко, я двинулась к дому Темплтона. Побывав однажды в этом старом доме, я почувствовала себя лучше и решила посетить его еще раз. На душе было тяжело — интересовало только одно: когда я смогу вернуться в Чендлер. Мне хотелось убраться подальше от всего клана Тэггертов. Все они сумасшедшие, с этими их двойняшками, которые не выглядят одинаково, с их скоропалительной ненавистью и скоропалительной любовью. Просто великолепно будет вернуться в Нью-Йорк, где люди поступают здраво.

Я поднялась по лестнице на чердак, села на подоконник и, глядя на дорогу, ела свое яблоко. Определенно, я потеряю этих малышей, хотя… Было абсурдно сожалеть об этом, принимая во внимание, что я их знала меньше двадцати четырех часов. Джейми барахтался в спальном мешке со мной в последний вечер; потом Тод плакал из-за того, что Джейми провел со мной больше времени, чем он. Вот каково было положение, когда Кейн отнял у меня обоих мальчиков и подсунул их Руфи.

Я сидела на чердаке и ела свое яблоко, когда увидела Кейна — одного, без малышей, шагающего к хижине. При виде меня он изменился в лице. Я даже подумала, что он принял меня за привидение — мертвого актера. Даже со второго этажа я заметила, как он побледнел, а потом быстро побежал по направлению к домику. Он бежал так, как будто увидел что-то ужасающее.

Что касается меня — я просто была парализована. Я не могла двинуться, когда услышала, как он грохочет по дому, а потом топочет по лестнице на чердак.

Он сбросил меня с подоконника, и мы свалились на пол — я оцарапала спину о грубые доски, потому что все его две сотни фунтов приземлились на меня. Вначале я боролась, чтобы его сбросить, но вскоре прекратила, потому что поняла, что он не шевелится. Он растянулся на мне, глядя на меня сверху вниз, как будто я музейный экспонат. Собрав все силы, я пристально взглянула на него, пытаясь послать ему мысль, что я хочу, чтобы он убрался с меня.

Боже, но до чего же он был хорош собой! У него были короткие густые ресницы, загнутые… ну как у меня — только я потратила десять минут, мучая их приспособлением для этой цели. Его губы, полные и мягкие, слегка раскрылись — я ощущала его дыхание на своем лице.

Я думала, что мы все считаем себя разумными существами, и нам нравится думать, что, встретившись лицом к лицу с необычной ситуацией — горящее здание, например, — мы будем действовать спокойно и со знанием дела. Но затем происходит что-то ужасное, и мы поражаемся сами себе, поступая именно так, как, мы надеялись, поступать не будем. Но именно так я и поступила, когда этот огромный ковбой глядел на меня из-под своих ресниц и его свежее теплое дыхание касалось меня. Я хотела уйти от него. Честно — хотела. Я воображала, как я выкачусь из-под него, встану над ним — руки на бедрах, холодно, с триумфом, бесчувственная к его красоте — и скажу что-то наподобие «Никогда больше не прикасайтесь ко мне!»

Это было то, что я хотела сделать. А что я сделала? Обвела языком его губы.

Этот поступок меня испугал и его испугал тоже. Ну хорошо, я думаю, этот поступок его больше чем напугал — он его, собственно, изменил.

В положении женщины одно мне очень нравится: никто не увидит доказательств сексуального возбуждения. Конечно, у женщины может покраснеть лицо и станет немного частым дыхание, но она всегда может отговориться тем, что у нее прилив. Но мужчинам не удастся скрыть то, что они чувствуют, или — более точный термин — «желают». Я тут же узнала, что этот ковбой меня хочет, потому что доказательство этого желания едва не проткнуло мне бедро.

Сейчас, думала я, самый подходящий момент вскочить и посмеяться над ним. «Ха-ха-ха! — могу я сказать. — Ты меня хочешь, а мне дела нет до твоей страсти».

Но жизнь нарушает всякие планы, потому что ведь это я хотела этого мужчину больше, чем когда-нибудь хотела чего-нибудь — за исключением того, чтобы напечатали мою первую книгу, — и не было спасения, как только удрать от него.

Я считала, что первый сексуальный контакт должен происходить в виде обедов при свечах в канделябрах, робких поцелуев, изгибов рук… Но в том, что происходило между этим мужчиной и мной, не было ни малейшего намека ни на что подобное. Мы даже не целовались, а начали раздевать друг друга так, как если бы один собирался убить другого. Это было похоже на черно-белые иностранные фильмы, в которых герои говорят и говорят, и говорят, и — все, и вы в том числе, начинают думать о переполненном мочевом пузыре, как вдруг он внезапно толкает ее к дверям сарая, и вы о мочевом пузыре забываете.

Мы начали раздевать друг друга со всей яростью и гневом, с которыми до этого смотрели друг на друга. Его рубашка расстегивалась одним движением, и я узнала то, что всегда хотела знать: почему у ковбойских рубашек кнопки вместо пуговиц. Это делается для скоротечных свиданий на сеновалах.

Не знаю, как он снял мою одежду. Я была в джинсах на молнии. Для того чтобы их надеть, вы должны были поджать все свои округлости и поерзать. Но сейчас я не могла ерзать, чтобы снять их. Он спустил их с бедер так легко — одно удовольствие — и потом, как фокусник, засунул руки в мои зашнурованные сапоги, и они… снялись, просто упали без всякого сопротивления.

Когда его руки освободились — мы оба были голые. И, Боже, что за тело было у мужика! Я их видела нечасто, но могла их чувствовать. Я имею в виду прекрасных атлетов, и гладкую, теплую кожу… Когда я дотронулась до его кожи, у меня прервалось дыхание, как будто кто-то окатил меня ледяной водой, — только это был не холод, а ощущение, пронзившее меня насквозь.

Мышцы тоже не единственная интересная вещь, если уж говорить о мужчине.

Он вошел в меня со всей легкостью и опытностью ночного вора, проскользнувшего в спальню на двадцать первом этаже.

Как-то так получилось, что кое-что в занятии любовью я ненавижу — не то что у меня было много опыта, но, по-видимому, три минуты — это предел для мужчины. Иногда я читала о том, что мужчина пытается пробежать милю за четыре минуты, и мне интересно, почему мужчина не старается преуспеть в чем-то гораздо более важном — вроде четырехминутного акта?

Вначале я только лежала, готовая к разочарованию, когда он, расслабившись, лежал на мне, а потом сказал: «Тебе будет хорошо, малыш» и начал… И вот этот парень через три минуты не закончил. Конечно, я время не засекала, но мне показалось, что и после шести минут он все еще двигался внутри и снаружи меня, медленно, плавно, как будто не сбирался останавливаться до следующей субботы.

Я не могу точно объяснить, что стало происходить со мной: все, что могу сказать: казалось, я стала просыпаться. Казалось — во мне была женщина, высокая блондинка, прекрасная богиня, которая начала распрямляться там, где спала всю жизнь. Она томно распрямилась, встала, протерла глаза и огляделась. И когда проснулась, она стала расти. Она росла и росла, и росла, пока не заполнила меня полностью, заполнила всю до кончиков пальцев рук и ног. Она полностью заполнила и мою голову, так что впервые в жизни у меня не было там моих рассказов. Вместо историй в моем теле хозяйничал мужчина, а я пробудилась — по-настоящему, на самом деле полностью проснулась — в первый раз в моей жизни. Каждый нерв, каждая пора, каждая клетка моего тела была настороже, чувствительна и… жива.

Я не знаю, что я делала. Я не помню, где были мои руки, где был мой рот. Я помню один момент, когда он особенно поднажал и две сотни фунтов привели меня в движение. Я заскользила по полу и должна была упереться руками в тюк сена, чтобы остановиться.

Помню, что я была бесстыдна. Помню, что у меня не было собственного достоинства, не было мыслей. Я помню, что была ближе к животному, чем к мыслящему разумному человеческому существу. Помню, что я, наконец, поняла, что люди имеют в виду, когда говорят, что секс — это основная потребность, как пища и вода. Вплоть до этого дня на этом чердаке с этим мужчиной я не доверяла этим старым истинам. Я считала, что людям нужна еда и вода, но не секс. Я ошибалась.

Он снова перевернул меня и, притянув мои лодыжки на свои плечи, продолжил. Я стала ликующим атомом. Я не размышляла, издавая страстные, женственные, тихие стоны, и могу гарантировать, что не говорила ничего рационального. В цепи эволюции только теперь я оказалась ниже уровня человека разумного.

Какое-то время спустя я почувствовала, что вот-вот взорвусь. Но да, я знаю, это штамп. Я знаю — это говорили миллион раз, но когда подобное случается с вами в первый раз, это почти жутко. Именно — «жутко». Ведь взрыв нельзя остановить, это было похоже на лососей, идущих против течения.

Я обхватила ногами его талию, а он стоял на коленях, и я начала двигаться с большей силой, чем у меня была. В этот момент я могла сдвинуть поезд своим лоном, но не смогла сдвинуть мужчину, у которого, казалось, была сила пары океанических лайнеров.

Я читала об оргазме и думала, что пару раз его испытывала, но нет, его, оказывается, не было, то есть не было настоящего оргазма. Это было совсем не так…

Я так рада, что я женщина! Как может секс быть хорош для мужчины, когда все происходит вне его тела? А у женщины — все внутри, глубоко внутри, и это, подобно лучам, расходится изнутри к поверхности.

Я думаю, что оргазм лучше всего сравнивать с океанскими волнами, бьющимися о берег. Внутри меня волна за волной двигались, расходясь, до последних границ моего тела. Казалось, набегает еще и еще, и еще… пульсирующее, расширяющееся, отступающее… вначале с большой силой, но постепенно затихая, переходя от сверкающе-белого до люминесцентного сияния.

У меня болели пальцы рук и ног, как будто волны во мне вытянули их до крайних пределов.

Немного позже я начала снова дышать, а женщина внутри меня, эта богиня, о существовании которой я не знала, устала и начала удаляться. С ней ушла и моя энергия. Она забрала с собой мой гнев, мое раздражение против жизни в целом. Я никогда не чувствовала себя такой тихой, такой мирной.

Когда мужчина поцеловал мое ухо, я сонно улыбнулась, прижалась к его божественному телу и, последовав за этой внутренней богиней, уснула.

Проснувшись все еще в объятиях Кейна, я внезапно поняла, что разделила с ним не только самое великолепное наслаждение за всю историю мира.

Однажды, когда я была одним из судей на конкурсе «Мисс США», одна из инструкций, которую нам дали, гласила, что никогда нельзя давать девушке ниже пяти баллов. Они сказали — и я с ними согласилась, — что девушки, которые так упорно работают, заслуживают по крайней мере пятерки в каждой категории.

Руководители шоу-конкурса попросили местных добровольцев стать участниками репетиции, чтобы мы могли попрактиковаться за компьютерами. Со мной сидел знаменитый актер Ричард Вудуордс, и, когда первые добровольцы сделали положенные пируэты, он выставил два балла. Я не знала этого мужика, но знала, что проба оценок будет показана на табло, и подумала, что будет неприятно, если у этих милых нервных дам окажется такая низкая оценка. Я не выдержала и сказала об этом своему соседу.

Ричард посмотрел на меня и ответил: «А знаете, вы настоящая писательница».

Я была очень польщена, потому что для меня «настоящая писательница» обозначает Пулитцеровскую премию. Так как я вся засветилась от радости при этом посвящении в орден, Ричард добавил: «Настоящие писатели неизлечимо любопытны, и рты у них никогда не закрываются».

Я так хохотала, что человек, пытавшийся нас обучать, сделал строгий выговор, и после этого мы с Ричардом стали большими друзьями.

Так вот, я в полном смысле этого слова настоящая писательница. Я любопытна и рот не держу закрытым. Если кто-то скажет мне, что только что развелась, я сразу же спрашиваю: «А почему вы с ним развелись?»

Кейн и я ознакомились друг с другом и поделились чем могли, так что я спросила:

— Как это случилось, что вы одни с тех пор, как умерла ваша жена? Вы ее очень любили?

Тонкость не является частью моей личности, и я считаю, что прямой вопрос обернется тишиной или историей.

Я почувствовала, что Кейн в нерешительности, и поняла, что он никому, никому на земле не рассказывал о своей жене. Пока он прикидывал, рассказать мне или нет, я затаила дыхание, потому что вдруг поняла, мне хочется знать все, что в нем происходит. Это был момент, когда он стал для меня личностью. Может быть, из-за секса, может быть, из-за его взглядов, может, из-за свежести его дыхания, а может, это была моя любовь к историям из любого источника, но я так не считаю. Я думаю, что это было чувство, что он больше, чем мышцы и половая привлекательность. Думаю, я знала, что этот мужчина, который смог заставить меня чувствовать с такой силой, — не бесчувственная глыба; внутри него живая личность.

— У меня есть брат-близнец, мы двойняшки, — ответил он.

У меня прямо дыхание перехватило. Несколько раз я хотела узнать, почему Майк просил меня не говорить Кейну, что я знаю о замене.

Он продолжал:

— В нашей семье с ослиным упрямством повторяли: вы женитесь на той, которая вас различит.

«О Боже, — подумала я. — Неудивительно, что Майк просил меня держать рот на замке. Замуж? Мне? Выйти замуж за этого огромного, сверхсексуального пастуха, которого всего несколько часов назад я просто не выносила?»

— А ваша жена вас различала? — спросила я упавшим голосом.

Видимо, Кейн не заметил, какой у меня голос, потому что стал рассказывать, как познакомился с женой в Париже.

«В Париже? — размышляла я. — Что ковбой делал в Париже? Возил к парикмахеру своего лучшего быка?»

Так или иначе, он был в Париже, познакомился с ней, безумно в нее влюбился, и они поженились через шесть дней. Как-то в один из этих шести дней он позвонил матери, и она послала его брата Майка проверить невестку. Здесь тело Кейна напряглось — он стал рассказывать, как его семья послала Майка увидеть, способна ли она различить близнецов.

— И когда она не смогла… — продолжал Кейн. — Никто из семьи, кроме Майка, не присутствовал на нашей свадьбе. Они так ее и не признали из-за какого-то глупого предания.

После этого он замолчал, так что я сказала:

— Однако же вы ее любили?

Я молилась, чтобы он не поведал мне, что предание было верным и что он разлюбил ее через две недели после свадьбы.

— Да, я ее любил. Я безумно ее любил. Мы друг другу подходили отлично, так, будто были двумя половинками. Только она подумает о чем-то, и я о том же думаю в этот момент. Нам нравилась одна и та же еда, одни и те же люди. Нам хотелось одним и тем же заниматься одновременно…

Если бы я жила с кем-то вроде этой, то спятила бы за неделю. В самом деле, однажды у меня был подобный приятель. Девочки в спальне все говорили, что я просто счастливица, но я думала — умом тронусь. Однажды я сказала, что хочу обедать в итальянском ресторане, и он сказал, что он тоже туда хочет. Я накинулась на него: «А если бы я хотела в китайском? А если бы я хотела пекинскую кошку?» Я вопила на бедного парня: «Есть ли у тебя в голове хоть какие-нибудь собственные мысли? Есть у тебя хоть какой-нибудь старомодный аргумент, где мы будем обедать?» Нужно ли говорить, что этот молодой человек мне больше не звонил.

Я уже давным-давно уразумела, что большинство людей меня не любит. Но разве большинство радуется полному миру и гармонии? Я покоя никогда не знала, но моя интуиция говорит мне, что это не природное качество.

Только что Кейн рассказывал мне о своей покойной жене, и вот он стал рассказывать о жене своего брата, и по его голосу я поняла, что он влюблен в нее. Когда он объяснял, как его семья признала жену Майка Саманту, а его жену нет, в его голосе зазвучал гнев, но я была рада, что не было ревности.

«Ну так что же мне делать? — думала я. — Сказать: слушай, я могу вас различить?» Я не очень верю в магию, но я уверена, что сотни женщин в Америке могут отличить Кейна от его брата, так похожего на него. Потом Кейн женится, выбрав одну из них, и осчастливит свою семью.

Он продолжал мне рассказывать, сообщая детали о своей совершенной жене. Я воздержалась от ехидных замечаний о том, как слово «отличный» подходит для них обоих — и как это надоедает. Отличная беседа, отличные телесные утехи, отличные дети. Если бы она была жива, был бы у них такой же «отличный» развод? Может быть, они бы и не развелись, и, может быть, я чересчур цинична, но каждый брак, о котором женщина говорила мне: «Мой муж такая душка. Мы никогда не ссоримся», заканчивался разводом.

Кейн продолжал рассказывать о своем одиночестве после ее смерти, и как ему не позволяли горевать о ней. У всех в его семье была, видимо, одна и та же позиция — «Встряхнись и думай о детях». Ему хотелось сидеть в темной комнате и плакать целыми днями, но только его теще позволялось плакать, а Кейн должен был быть сильным и только выслушивать чужие печали. «Как они могли оплакивать ее смерть, — удивлялся он, — когда никогда не праздновали ее жизнь?»

Наконец горе немного отпустило. Все считали, что мальчики важнее всего, что им нужна мама. Кейн был не из тех, кто кричал о своих проблемах, — он сдерживал слезы и вел себя как прежде, но в конце дня его никто не ждал. Никто не смеялся его шуткам и не массировал его уставшие плечи, не с кем было поделиться мыслями и не с кем заниматься любовью.

Не знаю, почему люди склонны делиться со мной самыми интимными секретами. Может быть, потому, что я этим интересуюсь? Но иногда это еще и потому, что я сочувствую.

Я видела эпизод в «Звездном Трэке», где женщина сопереживала, она чувствовала радость и несчастья других людей. Вот это со мной и происходит. Я думаю, это потому, что я сосредотачиваюсь и слушаю так напряженно, как будто пытаюсь разрешить за них их проблемы. Если я чего-то хочу, я этого добиваюсь.

Нужно было побывать вонючей секретаршей, чтобы узнать, что не все в этом на меня похожи. Хилди толковала мне, что больше всего на свете хочет писать детские книжки. На самом деле — написала всего одну и до сих пор не может ее издать.

Не знаю, что во мне не так, но я верю тому, что мне говорят люди. Хилди сказала, что ей нужен издатель, и я сделала так, что ее книгу должны были читать лучшие издатели детских книг в Нью-Йорке. Потом я провела три дня на телефоне, пытаясь застать Хилди. Когда, наконец, я ее застала поздним вечером в воскресенье, она сердито сказала мне, что, так как я не позвонила ей, как обещала, она отослала рукопись обычным путем в другое издательство. Конечно, ей отказали, и она это восприняла как следствие моего равнодушия.

Много времени прошло, пока я сообразила, что желанием Хилди на самом деле было говорить людям, что когда-нибудь она будет писать детские книги.

Из-за того, что я слушаю людей так сосредоточенно, сопровождая их рассказы предложением помощи, поэтому, я думаю, люди и рассказывают мне о своих проблемах.

Но я не знала, какую помощь предложить Кейну. Может быть, собрать вместе его семью и наорать на них? Может быть взять его мальчиков на год или больше и дать ему возможность побыть одному и погоревать? Хотя как-то не верится, что он отдаст мне их. Может, сказать: «Кейн, я могу различить вас и вашего брата! И более того, я, должно быть, больше подхожу вам, чем ваша жена, у которой не было недостатков?»

Да, хорошо. Огромный, с прекрасной внешностью ковбой, у которого мысль о хорошо проведенном времени связана с чисткой лошадиных копыт, рядом с остроумной городской женщиной. Выйти за него замуж, переехать на ранчо и потом демонстрировать овцу на ярмарке штата? Или, может, Кейну двинуть в Нью-Йорк, сделаться мистером Кейл Эндерсон и подносить мне холодные напитки на вечерах раздачи автографов?

С другой стороны, уж если мы подошли к суровой, холодной действительности, то я не могу вообразить, чтобы кто-нибудь хотел со мной жить. Не делая из этого мелодраму, вы не верите, что кому-нибудь можете нравиться, что вас не любили ваши собственные родители.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Не знаю, сколько бы мы тут оставались в безопасности, держась друг за друга, если бы не появился Сэнди с мальчиками. Услышав голоса, мы взглянули друг на друга с внезапным ужасом, а потом с неловким смущением.

Насколько возможно быстро, я натянула одежду, морщась из-за того, что у меня были ободраны колени. Когда я попыталась обуться, то обнаружила, что шнуровка сапог разорвана. «Так вот как он их снял», — пронеслось в голове. Пришлось спускаться с чердачной лестнице в спадающих сапогах.

Сэнди, стоя позади мальчиков, взглянул на нас только раз, и я поняла, что он сразу же узнал, что произошло. Я не могла встречаться взглядами ни с ним, ни с Кейном, так что сконцентрировалась на мальчиках.

Сэнди привел лошадей. Назад я ехала верхом, и это было хорошо, учитывая состояние моих сапог. Возвращаясь в лагерь, я не глядела на Кейна, и когда он протянул мне моток тяжелого хлопчатобумажного шнура и сказал, что собирается зашнуровать мне сапоги, я выхватила моток, заверив его, что сама с этим справлюсь. Я знала, что он на мгновение остановился, глядя на меня, но я на него не смотрела.

Прошлой ночью я спала на открытом воздухе, недалеко от мужчин и мальчиков, а другие женщины спали в старом доме, но в эту ночь я пошла спать к женщинам. То, что произошло между мной и глупым ковбоем, было несчастным случаем, к которому я не собиралась добавлять еще одну ошибку. Завтра я должна начать обратный путь в Чендлер, раз собралась уезжать.

Размышления о несчастном случае навели меня на мысль, что этой ночью я могла забеременеть. Я не могла припомнить, чтобы было применено хоть какое-то предохранительное средство.

— Могу сделать аборт, — сказала я в темноту. Черт меня подери, я должна убить мое собственное дитя. Всю свою жизнь я мало думала о детях, но тотчас же вообразила себя сидящей на вращающемся кресле в три часа дня с черноволосым малышом на груди и пишущей заметки для следующей книги; потом — бинтующей сбитое колено у трехлетнего малыша и поцелуем утирающей ребенку слезы. Я вообразила женщину-помощницу, стирающую грязные пеленки и счищающую морковное пюре с кухонной стены. Я ведь реалистка!

В течение долгих часов я не могла заснуть, а когда проснулась, в комнате никого не было.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На следующий день я почти не видела Кейна. Практически я с ним вообще не встречалась, что меня устраивало, потому что я не знала, какие чувства к нему испытываю. Он с Руфью ушел в лес, оставив меня присматривать за дорогими мне малышами. Собственно, он их оставил на Сэнди, но я их забрала, и мы чудесно провели время, разглядывая в Этернити все сразу и каждый дом отдельно, придумывая истории о тех, кто жил там, а сейчас умер.

После обеда они положили головы на мои колени, и я рассказывала им истории, пока они не уснули.

Когда мы вернулись в лагерь, было около трех часов, но на месте был только Сэнди, и тот дремал в тени. Мальчики немедленно на него запрыгнули. Увидев, что он им обрадовался, я с большой неохотой оставила их с ним и пошла вниз по дороге, ведущей в городок, где заприметила пикап, не сомневаясь, что эта машина должна доставить меня обратно в Чендлер. Я храбрилась изо всех сил. Когда я увидела Майка, стоящего рядом с пикапом, то снова изумилась — как все-таки мало он похож на Кейна. У Майка были короткие прямые ресницы, выпяченные губы и тело, склонное к полноте. К тому же тембр его голоса был выше глубокого баса Кейна.

— Привет, Майк, — сказала я. — Как себя чувствуют новорожденные?

Когда Майк повернулся, чтобы на меня взглянуть, я сразу поняла, что что-то сморозила, и не надо было особо шевелить мозгами, чтобы сообразить — что. Я слишком поздно заметила пару ног в сапогах, высовывающихся из грузовика.

Почему это мужчины так любят висеть вниз головой с сидений машин и разглядывать провода под приборной доской? Может, потому, что они такое делали детьми, пока матери, наконец, не заставили их осознать, что в обществе не одобряется лежать на полу и подглядывать под юбки девочек.

— Тебе нужен этот ключ? — спросил Майк у брата, и на момент мы оба затаили дыхание. Может быть, Кейн меня не слышал? Может, у Кейна уши полны автомобильных проводов и он не имеет представления, что я только что выдала при нем свою тайну.

Кейн был разъярен и не собирался этого скрывать. Он перевернулся на сиденье, не взглянув на меня или брата, вышел из кабины и стал взбираться на ближайшую гору. Продираясь сквозь кусты и перепрыгивая через камни, он понесся со всей энергией, которую придавала ярость.

Я поплелась за ним следом, потому что подумала: он заслужил объяснения.

— Ну, что теперь? — спросил он, как только Кейл подошла к нему. — Я что, обязан на вас жениться?

Она проигнорировала его сарказм и не стала делать вид, что не знает, о чем он говорит.

— Я уверена, есть и другие люди, которые вас с братом не путают.

— Моя мать, иногда отец, самая младшая сестра… — Его голос понизился: — И жена брата.

— И все? — В ее тоне совершенно ясно послышалось недоверие.

Когда он повернулся, чтобы на нее взглянуть, то уже не был тем ковбоем с приятным лицом, из-за которого она страдала. Он вздернул бровь и раздул ноздри:

— Не сомневаюсь, для вас мы вообще не похожи. Что-то не то с ресницами, и один из нас потолще, верно?

Она не рискнула отвечать: он был здесь у себя дома.

— Но вы понимаете, конечно, что это делает легенду недействительной?

Он уставился на нее, и выражение его лица не изменилось:

— Как вы это сообразили?

— Ваша жена не могла отличить вас от брата, но почему-то считается, что у вас была просто любовь века. Я могу различить вас и брата, но мы с вами друг друга не переносим. — Она секунду помолчала. — Кроме секса, — добавила она мягко.

Он отвел взгляд:

— Да, кроме секса.

— Вам нужно жениться на женщине обыкновенной, которая хочет быть женой и матерью, хочет жить на ранчо, разводить лошадей или молочных коров. Или что там еще. Кроме того, вам не нужно считать и не нужно даже об этом думать, что вы обязаны жениться на ком-то из-за необыкновенного… то есть я хочу сказать, из-за очень ординарного полового акта. Такое ведь случается. Держу пари — такого рода вещи случаются в каждой группе, которую вы сопровождаете. — Тема ее явно воодушевляла. — В Нью-Йорке боятся болезни, так что женщины не чувствуют себя в безопасности. Не то чтобы я одобряла этих «одиночек», но им безопасно с большим чистым ковбоем, прожившим всю жизнь в чистом и целомудренном Колорадо. Я имею в виду — что вы от ковбоя подхватите? Болезни копыт? Сибирскую язву? Вот так это и случается: в нужное время в нужном месте. Держу пари, что если бы Руфь была в том чердачном окошке, это была бы… Руфь, которую вы… — Она говорила все медленнее и медленнее, с ужасом понимая, то, что она почувствовала, была типичная ревность. «Если, — думала она, — если… Если бы Руфь была там, Кейн ее бы подхватил с подоконника. Тогда у Руфи с Кейном должно было быть…»

Поднявшись на ноги, она отряхнула джинсы.

— Женщин — миллионы, и живут они не только здесь. Познакомьтесь с ними и отыщите себе кого-нибудь, кто удовлетворяет требованиям вашего предания. А я не гожусь. Я не принцесса в замке, которую любой может выиграть.

Всю дорогу, спускаясь с горы, при каждом сделанном шаге она надеялась, что Кейн идет за ней.

Я знала, конечно, что глупо думать, что он идет за мной. Я знала — мы абсолютно несовместимы, потому что мы вряд ли одно цивилизованное слово сказали друг другу. Кроме одного-единственного дня — удивительного, райского, плотского наслаждения, после которого прекрасный мужчина держал меня на руках и изливал мне душу, — мы все время ссорились. Мы сильно не нравились друг другу. У нас не было ничего общего. Кроме, может быть, двух малышей, которых я хочу иметь. Абстрактно хочу, надо признать. Вот о чем я размышляла: вывезти, что ли, этих дорогих мне ребятишек из дебрей Колорадо, прочь от чистого воздуха штата и поселить в квартире на крыше, где негде поиграть, кроме как на террасе? А может, дети полюбят большой грязный Нью-Йорк? Или, может, я должна переехать в Колорадо?

Все эти размышления были бесполезны, потому что ковбой за мной не пошел, не упал на колени передо мной и не поведал мне, что без меня не может жить. Он остался на вершине горы, тогда как я спустилась вниз.

Майк ждал у подножья. Не то чтобы я думала, что он меня поджидал, но он очень хорошо разыграл участие. Я была так подавлена, что даже не предложила ему посещать гимнастический зал… После Кейна Майк казался лишь слабой его копией.

— Я хочу уехать домой, — сказала я.

— Домой?!

Вопрос Майка прозвучал так же глупо, как и однажды у Кейна. Но Кейн не был глупым. Он был остроумным, веселым, добрым, и… я хотела бы, чтобы он считал, что все предания глупы. Моя фантазия разыгралась: я вообразила отца с дробовиком, заставляющего нас пожениться, чтобы исполнилось пророчество. Где же эти отцы с дробовиками, когда они так нужны?

— Да, домой, — подтвердила я, — домой, в Нью-Йорк.

Майк взглянул на гору, но я знала, что брата он там не увидит.

— Мы уже попрощались.

— Но…

Было очевидно, что Майк не знал, что еще сказать. Без сомнения, уж он-то все сделал как надо: притащил жену на семейный трибунал даже прежде, чем решил на ней жениться. А, да ладно, это даже хорошо, что у Кейна со мной ничего не будет, потому что я не умею ладить с семьями. Думаю, я могу его семью возненавидеть.

— Майк, — обратилась я к нему, как будто это и хотела сказать, — я хочу, чтобы ты отвез меня в Чендлер и чтобы я могла из этого штата убраться. Вернусь в город, где сердца только вырезают, но не разбивают, как это делают в Колорадо.

Мне нужно было отвернуться, потому что у меня появилась склонность к драме. А именно сейчас я хотела сделать свой уход незаметным. Никаких взбрыков, никаких вспышек раздражения. Я хотела остаться гордой и просто уйти.

Майк помог мне собрать мое барахлишко, но занимался этим, думая о вечности. Я понимала, что он старался дать брату время на размышления. Но Кейн уже составил обо мне мнение, и был прав. Я была бы отвратительной женой. Я так бываю занята своей книжкой, что забываю о еде на целые дни. Если у меня не будет воспитательницы для малышей, я о них тоже забуду. И потом — пусть Бог поможет мужчине, который мне перечит! Я просто окопаюсь, если он будет меня заставлять что-то делать только потому, что он хочет, чтобы это сделала я. В конце концов, человеку вроде меня лучше жить в одиночестве. Быть свободной! Да, это как раз то, что надо! Свобода. Свобода приходить и уходить, не отчитываясь. Свобода не… не иметь никого, кто посмеялся бы моим шуткам, помассировал мне плечи, уставшие от сидения над клавиатурой компьютера, никого, кто бы выслушал фабулу моего последнего романа. И заниматься любовью тоже не с кем.

Майку удалось прособираться до захода солнца, потом он стал искать причины, по которым нам нельзя выезжать отсюда до утра.

— А что, Колорадо — такая глушь, что на автомобилях нет передних фар? — спросила я с воинственным нью-йоркским апломбом.

Майк забрал меня и отвез обратно в этот крошечный городишко Чендлер. Он хотел завезти меня в дом своих родителей, уложить меня в постель Кейна и надеяться, что брат заявится ночью домой и по ошибке попадет в постель ко мне.

Я настояла, чтобы он завез меня в мотель, а на следующее утро, в десять часов, отвез в аэропорт, откуда я улетела на маленьком аэроплане в Дэнвер. Оттуда уже я вылетела в Нью-Йорк.

Моему издателю со мной не очень повезло. В течение шести недель, с тех пор как я вернулась из Колорадо, я никого не убила — на бумаге, конечно. Так как издательство высылало мне именно за «убийства» все эти любимые мной зеленые, издательство я не слишком осчастливила. Не то чтобы я не писала. Я писала по четырнадцать часов в день, но писала вещицы вроде «невест-по-почте» и свадеб под дулом дробовика. Ни одной истории я не закончила, только писала сюжеты и отсылала их моей издательнице.

В начале седьмой недели моя издательница навестила меня дома, чтобы со мной потолковать.

— Мы не возражаем против перемены твоего жанра, — сказала она терпеливо (все издатели подают плохие новости своим хорошо продающимся авторам с величайшим терпением и тактом, как если бы говорили с сумасшедшим человеком, который машет ножом-мачете). — В конце концов, на любовных историях тоже делают деньги.

Благодарение Богу! Я не пыталась писать что-то, что не принесет денег — это была бы массовая истерика в коридорах моего издательства.

Она понизила голос и ласково улыбнулась.

— Только твои романы как товар ничего не стоят. Они так печальны.

Жизнь — странная штука, не так ли? Вы убиваете людей из книги в книгу, и это печальным не кажется. Но вот героиня романа влюбляется в некоего парня, который потом уходит на закате, и это находят чересчур печальным. Если же я убью этого сукиного сына, это станет трагедией. Трагедия — хорошо, убийство — отлично, но печаль — это плохо. И даже хуже: печаль нельзя продать.

Я выслушала все, что она сказала, а про себя отметила, что впервые она не принесла цветов и еды — конкретное доказательство крайней обеспокоенности издателей. Держу пари, что они могли трясти меня до тех пор, пока я не прозрею и не увижу, что мое предназначение в жизни — убивать людей на бумаге и тем поддерживать семьи каждого, кто трудится в издательстве.

Забавная вещь — я хотела писать детективные романы. Я была счастлива, когда сердилась. Я была счастлива и самоуверенна, когда у меня были стычки с водителями машин, я воображала, каким способом буду их убивать. Вчера я должна была поехать к Саксу вернуть костюм, который не подошел, и велела таксисту отвезти меня с Пятнадцатой на Пятую улицу. Через десять минут я была на Первой авеню — это в противоположном направлении от Сакса. Я только тихо ему сказала: «Вы едете в неправильном направлении». Когда шофер ответил, используя все семь известных ему английских слов, что он работает первый день, я засмеялась и объяснила ему, как попасть к Саксу, а потом оплатила стоимость всей этой экскурсии, сунув ему доллар и пятьдесят центов. Поверьте мне, это была уже не я!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кейл была в своей квартире, двери на террасу были открыты. Так и сяк она обыгрывала нечитаемую историю о неразделенной любви, когда услышала звук вертолета. Вначале она не обратила на него внимания, но казалось — он нарастает, потом как бы остановился на одном месте, и это место, казалось, было прямо за ее окном. Раздраженная и насупленная, она поднялась закрыть двери, когда заметила, что вертолет как раз завис над ее террасой. «Уверена, что это незаконно, — подумала она. — Уверена, что в Нью-Йорке есть законы против вертолетов, пролетающих близко около жилых зданий».

Взявшись за ручку, она начала закрывать дверь на террасу и услышала странный звук. Любопытствуя, она взглянула на шумный, вздымающий ветер вертолет и… замерла в остолбенении.

С вертолета — ногами на веревке с кольцом, держась за толстый канат — спускался мужчина. Первым побуждением Кейл было захлопнуть дверь и зайти в квартиру, но потом она выглянула снова. На мужских ногах, которые она увидела, были ковбойские сапоги глубокого карминно-красного цвета. Единственный знакомый ей человек, который носил ковбойские сапоги, это Кейн Тэггерт.

Она хотела хлопнуть дверью и уйти в квартиру, но не смогла. Вместо этого, выйдя на террасу, наблюдала за медленным спуском мужчины. В довершение всего этого абсурда в четыре часа пополудни он был одет в смокинг, и, если она разглядела ясно, в руке держал большую зеленую бутылку шампанского и два бокала.

Она отступила, когда он встал на пол террасы и отпустил веревку. Она молча смотрела, как он сделал знак пилоту, что благополучно спустился. Даже когда вертолет улетел и снова стало тихо, она все еще молчала. Кейл стояла и глядела на этого большого мужчину на ее террасе, ожидая, что он скажет.

Улыбаясь, он поставил бутылку, открыл ее, налил и протянул ей бокал шампанского. Она его не взяла.

— Что вам надо? — спросила она, насколько могла враждебно.

Прежде чем ответить, Кейн сделал большой глоток вина.

— Я пришел просить тебя выйти за меня замуж.

Кейл повернулась и направилась к дверям в квартиру. Когда Кейн схватил ее за руку, она ее вырвала, оттолкнув его.

— Убирайтесь, — сказала она. — Я не хочу вас видеть.

— Кейл, — начал было он. Она развернулась к нему.

— Не могу поверить, что вы знаете мое имя, — фыркнула она, — я считала, что для вас я — «писательница». — Вздохнув, она заставила себя успокоиться. — Ладно, вы сделали свой большой выход, впечатление на меня произвели, так что сейчас можете уходить. Вы можете воспользоваться лифтом, если не планировали спуститься на парашюте.

Кейн быстро подошел к дверям террасы.

— Я понимаю, что заслужил такое отношение. Я знаю, что вел себя, как… Это мне все сказали — Майк, Сэнди и даже дети. Невестка и мама, хоть они тебя не видели, тоже разъяснили в доступной форме, что я идиот, глупец и вообще — дурак.

Но то, что он говорил, на Кейл не подействовало ни в малейшей степени.

— Я убеждена, что есть и другие женщины, которые могут различить вас с братом, — сказала она, — так что найдите одну из них. Ваша тактика для меня не годится.

Кейн опять схватил ее за плечо.

— Да не в близнецах дело! Только ты поможешь мне забыть жену.

Она снова нахмурилась:

— Забыть жену вам поможет Руфь.

Отпустив ее плечо и отойдя от нее, Кейн стал в углу террасы и посмотрел на заднюю часть фасада «Дженерал Моторс Билдинг». До того как его построили, отсюда открывался прекрасный вид на отель «Плаза» и Центральный парк.

— Не знаю, говорил ли кто тебе или нет, но Руфь внешне очень похожа на мою жену. Когда я увидел фотографию Руфи, я стал мечтать, что верну то, что потерял однажды. Я мечтал вернуть Дженайну снова к жизни, думал о пикниках и прогулках при луне, о том, как нам будет хорошо всем четверым прижаться друг к другу. Я никогда не задавался вопросом, что такое сама Руфь, потому что считал, будто знаю это. Она потеряла мужа и ребенка после несчастного случая, и я думал, что это означает — мы будем вместе. — Повернувшись, чтобы взглянуть на Кейл, он увидел, что в глазах ее нет прощения. — Я понимаю, что меня потянуло к тебе с самой первая минуты, как я тебя увидел. Ты сидела на чемодане, сердитая на весь свет. Потом ты начала чихать, и когда посмотрела на меня… — он усмехнулся, — ты заставила меня почувствовать себя прямо кинозвездой, атлетом и астронавтом одновременно. Я подумал, что ты самая хорошенькая женщина, которую я когда-нибудь видел, и это раздражало меня черт знает как.

Он глотнул шампанского и опять взглянул на нее.

— В истории со змеей я вел себя ужасно глупо. Я должен был тебя поблагодарить, но то, что ты оказалась находчивой, бесстрашной и прекрасной, в мои планы не входило. Тут была Руфь, мой идеал женщины, а я сходил с ума по маленькой блондинке. Ты заставила меня чувствовать как бы… ну… супружескую измену.

Он осушил бокал, еще налил себе шампанского и опять отвернулся.

— Я провел с Руфью Эдварде последний месяц. Потребовалось много времени, но я окончательно разобрался, что она не Дженайна, а совершенно другой человек. И этот человек мне очень не нравится. — Он весело засмеялся. — А сыновья ее просто ненавидят.

Повернувшись, он посмотрел на Кейл, все еще стоящую у дверей террасы с непроницаемым лицом.

— Так я ваша вторая кандидатура. Продолжайте, ковбой. Уверена — вам удастся найти и выбрать третью женщину. Почему вы ищете женщин в Нью-Йорке? Найдите себе милую пастушку и…

— Я в Нью-Йорке живу, — ответил он, явно не собираясь входить в подробности.

— Вы свое сказали, так что сейчас можете удалиться, — сказала она, повернувшись, чтобы уйти, но Кейн обнял ее и стал целовать. Он целовал ее уши, шею, лицо.

— Я люблю тебя, Кейл, — сказал он. — Я люблю то, как ты заставила меня видеть только тебя, — других женщин я не вижу. Я люблю твой цинизм и чувство юмора. Мне нравится, как ты смотришь на моих детей и на меня. И мне нравится, как мы занимаемся любовью. Люблю твою отчаянность, твою ранимость, то, что тебе нужно…

— Мне ничего не нужно! — Нелегко было соображать, когда он так близко от нее. Кейн засмеялся:

— Я еще никогда не встречал человека, который больше бы нуждался, чем ты. Тебе нужны… — он целовал кончик ее носа, — любовь… — он поцеловал щеку, — доброта. — И при каждом слове он нежно целовал ее лицо: — Внимание. Семья. Безопасность.

Он крепко сжимал ее в объятиях.

— А мне нужен кто-нибудь, способный видеть реальность. Мне нужен кто-то, кто не даст мне годами барахтаться в жалости к себе, не замечая, что еще есть в жизни. Я представляю, что с тобой, если я даже почувствую тоску, ты меня лягнешь, прикажешь прекратить хандрить и подсунешь работу. Я не представляю, чтобы ты позволила кому-нибудь утонуть в собственной печали.

— Все так прозвучало, будто я надсмотрщик на плантации.

Весело смеясь, он прижал ее к себе еще теснее и потерся о нее всем телом.

— Что мне еще сказать, чтобы убедить тебя, что я люблю тебя и хочу жениться именно на тебе?

Кейл отодвинулась от него, держась на расстоянии вытянутых рук.

— Я знаю, вы думаете, все так романтично. У нас все довольно… скоропалительно… ну ладно… произошло на сеновале, и вот вы начали думать, что это основа для совместной жизни. Но вы не можете на мне жениться. Я не гожусь в жены.

— А что у тебя не так? — спросил он, но по его тону она сразу поняла, что он ее поддразнивает.

— Я — это бизнес, вот что такое я. И большой бизнес. — Она перевела дыхание и нанесла смертельный удар, гарантирующий, что мужчина уйдет навсегда: — За последний год я заработала один миллион четыреста тысяч долларов, а в этом году, возможно, заработаю больше.

Кейн еле сдержал улыбку и прижался губами к ее уху:

— Отлично, любимая. Можно и на это прожить.

Она оттолкнула его:

— Да слушаешь ли ты меня, ковбой? Я не ваша обыкновенная маленькая домашняя хозяйка. Я не маленькая женушка, которая ждет не дождется вечером, когда ты вернешься. Я поглощена своим писательством так, что забываю поесть, и уж точно забуду, что должна приготовить муженьку мартини. Или ты пиво пьешь? И что это значит — что ты живешь в Нью-Йорке?

— Я имел в виду, что я совсем не то, что ты обо мне думала. Я такой же ковбой, как ты цирковая артистка. Я имею дело с сырьевым рынком и с настоящими деньгами, а то, что ты заработала, — кот наплакал.

Она уставилась на него, быстро моргая и слегка приоткрыв рот.

— Продолжай, — сказал он, — признавайся во всем, что ты про себя знаешь. Не имеет значения, что ты скажешь, и не имеет значения, что ты сделаешь, — я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. В этом доме я куплю этаж, и я с малышами и их воспитательницей будем здесь жить, так что эта квартира у тебя останется только для твоего писательства и чтобы от нас отдохнуть. Все, что ты захочешь, у тебя будет.

Она вспомнила множество причин, по которым не должна выходить замуж, и одна из них — она его ненавидит. Ну да, она ненавидит его так же, как ненавидит писать книги. С тех пор, как она с ним рассталась, она не способна ни о чем другом думать, кроме как о нем. Всякую минуту — бодрствовала она или спала — она думала о нем и его детях.

— Я тебя ненавижу, — прошептала она, потому что совсем ослабела в его сильных руках.

— Я знаю, — тоже прошептал он, — и я тебя не упрекаю. Но если ты проведешь со мной остаток жизни, может быть, я смогу сделать так, что ты изменишь свое мнение обо мне.

Она не могла говорить из-за кома в горле, который душил ее. Услышав дверной звонок, она оттолкнула его, пытаясь удержаться от слез.

— Мне…

— Это, должно быть, мальчишки. Они хотели показать тебе новые книги и…

— Джейми и Тод здесь? — В следующую секунду она уже бежала к двери квартиры.

После секундной нерешительности дети облепили ее, и втроем они покатились по полу в холле. Через минуту к ним присоединился Кейн, и трое мужчин принялись щекотать Кейл.

— Ответь мне, — попросил Кейн, — ответь мне немедленно!

— Да, — сказала, хохоча Кейл. — Да, я выйду за тебя замуж!

Одним движением Кейн отодвинул от Кейл сыновей и поднял ее.

— Не знаю, почему я не распознал тебя в ту минуту, как только увидел…

— Но не я, — прошептала она, — только не я…