I

Мой двоюродный дед Урия Гаррисон был не из тех людей, кому вам захотелось бы стать поперек дороги — вечно угрюмый, темнолицый, с косматыми бровями и копной жестких черных волос, он являлся неизменным и весьма деятельным участником всех моих детских ночных кошмаров. Мне довелось встречаться с ним лишь в очень юном возрасте. Позднее он и мой отец крупно повздорили по какому-то поводу, и вскорости отец умер — умер внезапно и странно, задохнувшись в собственной постели за сотню миль от Аркхэма, где жил двоюродный дед. Моя тетка София открыто порицала последнего и после этого прожила недолго — бедняжка свалилась с лестницы, запнувшись о какое-то невидимое препятствие. Кто знает, сколько еще людей подобным же образом поплатились за собственную неосторожность? Рассказы о темных силах, с которыми якобы знался Урия Гаррисон, передавались из уст в уста с оглядкой и только опасливым шепотом.

Я не берусь судить, в какой степени эти рассказы имели под собой реальные основания, а в какой были всего лишь пустыми злонамеренными сплетнями. Никто из членов нашей семьи не виделся с ним после смерти отца, а моя мать с тех пор и до конца своих дней питала к родному дяде глубокую неприязнь, даже ненависть; но при этом она никогда не забывала о его существовании. Не забывал и я — как его самого, так и его старинный особняк на Эйлсбери-Стрит, в той части Аркхэма, что лежит на южном берегу реки Мискатоник неподалеку от известного Пригорка Палача с его заросшим вековыми деревьями кладбищем. Ручей, берущий начало на этом пригорке, протекает через земли моего деда, также почти сплошь занятые лесом. Он жил один в своей обширной усадьбе, если не считать какой-то женщины, которая — как правило, по ночам — делала уборку в доме. Я хорошо помнил эти комнаты с высокими потолками, небольшие окна, из которых в большинстве случаев были видны только густые заросли деревьев и кустарника; помнил полукруглый оконный проем над входной дверью и вечно запертую глухую мансарду, куда почему-то никто не решался заходить в дневное время и где строго запрещалось появляться с лампой или свечой после наступления темноты. Дома, подобные этому, не могут не оставить след в детском сознании, и, действительно, все время, пока я в нем жил, меня тревожили странные фантазии, а порой и кошмарные сновидения, спасаясь от которых, я обычно бежал в мамину спальню. В одну из таких ужасных ночей я, свернув по ошибке не в тот коридор, наткнулся на дедушкину экономку; мы молча уставились друг на друга, ее неподвижное лицо не выражало никаких эмоций — мне оно показалось как бы висящим в бесконечной дали пустого пространства. Оправившись от первого потрясения, я развернулся и бросился наутек, подгоняемый новым кошмаром вдобавок к тем, что увидел во сне.

Я никогда не скучал по своему двоюродному деду. Мы не были с ним особо близки в ту пору, когда я жил в его доме; позднее же наши контакты сводились к ежегодной отправке мною двух коротких поздравительных открыток — в день рождения старика и на Рождество, — которые неизменно оставлялись им без ответа.

Тем большим сюрпризом явилось для меня сообщение о том, что именно я по завещанию унаследовал всю его собственность, причем без каких-либо условий и оговорок, кроме разве что одного пункта, который обязывал меня провести летние месяцы первого года после смерти Урии Гаррисона в его усадьбе. Выполнение этой стариковской причуды не должно было доставить мне особых хлопот — он недаром предусмотрительно упомянул о летних месяцах, прекрасно зная, что в остальное время я буду занят своей преподавательской работой вдали от Аркхэма.

Я не делал секрета из своих планов относительно этого неожиданного наследства. Аркхэм к тому времени заметно разросся, и городская черта, некогда удаленная от дедовского дома, ныне подошла к нему почти вплотную, так что в желающих приобрести эту землю недостатка не было. Я не питал особой любви к Аркхэму, хотя он и представлял для меня определенный интерес благодаря своей старинной архитектуре, в которой, казалось, оживали новоанглийские легенды двухвековой давности. В любом случае, перебираться сюда надолго я не собирался. Но прежде, чем продать усадьбу старого Гаррисона, я должен был, согласно условиям завещания, провести в ней три летних месяца.

И вот в июне 1928 года я — невзирая на протесты и просьбы своей матери, уверявшей, что над Урией Гаррисоном и всей его собственностью тяготеет какое-то ужасное проклятье — переселился в старый дом на Эйлсбери-Стрит. Мне не потребовалось много времени для обустройства — по приезде из Братлборо я застал в доме чистоту и порядок. Очевидно, старой экономке в свое время были даны соответствующие указания.

Разъяснения на этот счет я надеялся получить у мистера Сэлтонстолла, поверенного в делах моего двоюродного деда, к которому я направился, дабы изучить все подробности завещания. Однако престарелый адвокат, по сей день сохранивший приверженность к высоким воротничкам и строгим черным костюмам, отговорился полным неведением.

— Я никогда не бывал внутри дома, мистер Дункан, — сказал он. — Если ваш дед распорядился содержать дом в порядке, он должен был передать кому-то второй ключ. У меня имелся только один — тот самый, что я переслал вам. О существовании других ключей от дома мне ничего не известно.

Что касалось последней воли Урии Гаррисона, то здесь все было предельно ясно. Я должен был провести в доме три месяца — июнь, июль и август — либо девяносто дней с момента моего приезда, если дела задержат меня в Братлборо после первого июня. Никаких иных условий, ограничивающих мою свободу действий, в завещании указано не было — в том числе и запрета на посещение таинственной мансарды.

— Первое время у вас, возможно, будут нелады с соседями, — предупредил меня мистер Сэлтонстолл. — Ваш двоюродный дед был человеком странным и малоприятным в общении. Он не позволял никому появляться вблизи дома, соседи же, в свою очередь, порвали с ним знакомство — в последние годы он практически не выходил за пределы усадьбы, если не считать регулярных прогулок на старое кладбище. Злые языки поговаривали, что он предпочитает компанию мертвецов обществу живых людей.

— А как он выглядел в последнее время? — спросил я.

— Вы же знаете, это был очень крепкий, энергичный старик, — сказал адвокат, — но, как это часто бывает, однажды заболев, он очень быстро сдал и умер неделю спустя. «Умер от старости», как заявил местный доктор, не найдя иного определения для диагноза.

— А его рассудок?

Сэлтонстолл натянуто улыбнулся.

— Ну, мистер Дункан, коль уж речь зашла о его рассудке, вам должно быть известно, что у людей имелись на сей счет серьезные сомнения. Взять хотя бы его интерес к ведьмам, колдовству и прочей демонической дребедени. На одно только исследование Салемского процесса он истратил целую кучу денег. Впрочем, вы и сами убедитесь, когда заглянете в его библиотеку — она забита книгами подобного сорта. А в остальном, если не брать во внимание эти его причуды, он был достаточно разумным, я бы даже сказал, расчетливым человеком.

Судя по этому описанию, Урия Гаррисон нисколько не изменился с того времени, когда я видел его последний раз, еще в далеком детстве. Не изменился и дом. При виде его мне почему-то пришло в голову сравнение с кучкой сгрудившихся под дождем людей, напряженно вглядывающихся вдаль, откуда вот-вот должен появиться почтовый дилижанс — именно дилижанс, поскольку никакое другое, более современное средство передвижения не вязалось с этим двухсотлетним домом, где по сей день отсутствовали такие обычные ныне вещи„как электрическое освещение и водопровод. За исключением мебели и кое-каких элементов отделки, старое здание не представляло ни малейшей ценности — дело было в самом земельном участке, к которому с каждым годом все ближе придвигались городские кварталы.

Старинная мебель из вишневого, орехового и красного дерева сравнительно неплохо сохранилась, и я был почти уверен в том, что Рода — моя невеста — пожелает перевезти ее в наш новый дом, который я намеревался построить на средства, вырученные от продажи аркхэмской усадьбы. Наших совместных доходов — я работал на факультете английского языка и литературы, а Рода преподавала филологию и археологию — вполне хватило бы на содержание приличного особняка.

Я решил, что в течение трех месяцев как-нибудь проживу без электричества и водопровода; труднее было обойтись без телефона, поэтому я в первый же день отправился в Аркхэм и договорился о скорейшем проведении в усадьбу телефонной линии. По пути я завернул на телеграф и отправил послания моей матери и Роде, в которых сообщил о своем благополучном вселении в дом Гаррисона и, кроме того, пригласил Роду прикхать сюда на досуге и осмотреть мою новообретенную собственность. Плотно пообедав в ресторане, я закупил еще кос-каких продуктов, не желая возиться с растопкой старинной кухонной плиты, и поехал обратно в свою временную резиденцию.

В то время я работал над докторской диссертацией и захватил с собой необходимые книги и документы; кроме того, к моим услугам была библиотека Мискатоникского университета, расположенного всего лишь в миле от усадьбы — там я мог найти все недостающие сведения о Томасе Харди и топографии Уэссекса. Просидев за работой до вечера, я почувствовал усталость и отправился в спальню деда, которая, в отличие от комнаты для гостей, находилась на втором этаже. Так завершился первый день моего пребывания в доме Урии Гаррисона.

II

Рода приятно удивила меня, приехав уже на следующий день — без предварительного уведомления, сама за рулем двухместного родстера. Рода Прентис — это чопорное имя никак не шло столь жизнерадостной и энергичной девушке. Я не слышал шума двигателя и скрипа отворяемой двери и вздрогнул от неожиданности, когда в холле раздался знакомый голос:

— Адам! Ты здесь?

Выйдя из кабинета, где я сидел за книгами — при свете лампы, поскольку день был пасмурным и надвигалась гроза — я увидел ее: дождевые капли блестели в распущенных по плечам светлых волосах, тонкие губы были полуоткрыты, а голубые глаза с любопытством оглядывали обстановку дома.

Обнимая свою невесту, я почувствовал, как по телу ее пробежала легкая дрожь.

— Неужели ты должен будешь три месяца жить в этом доме?! — вскричала она.

— Он как будто специально предназначен для написания докторских диссертаций, — улыбнулся я. — Здесь никто меня не беспокоит.

— Но меня беспокоит сам дом, — сказала Рода с необычной для нее мрачной серьезностью. — Здесь как-то жутко.

— Все, что было здесь жуткого, теперь уже мертво. Я говорю о своем двоюродном деде. Когда он был жив, этот дом и впрямь казался мне средоточием зла.

— Он кажется таким и сейчас.

— Ты что, действительно веришь в призраков?

Она хотела сказать что-то еще, но я сменил тему разговора.

— Ты подоспела как раз к обеду. Едем в Аркхэм, там неподалеку от Французского Холма есть очень приличный старомодный ресторанчик.

Она промолчала, хотя по се нахмуренным бровям я видел, что ей не терпится высказать какую-то мысль. За обедом ее настроение улучшилось, и мы добрых два часа просидели в ресторане, говоря о своей работе и о наших планах на будущее. По возвращении в усадьбу я предоставил Роде на ночь комнату для гостей, которая находилась как раз под моей спальней, так что она могла просто постучать в потолок, если ей, как я выразился, «будут слишком уж досаждать всякие призраки».

Шутки шутками, но я и впрямь почувствовал, как после приезда моей невесты в атмосфере дома появилась какая-то напряженность. Казалось, дом освободился от спячки и теперь внимательно следил за каждым моим шагом, словно был осведомлен о моих намерениях продать дедовскую собственность и догадывался об опасности, грозившей ему в этом случае, ибо новый владелец почти наверняка распорядился бы о его сносе. Ощущение это необъяснимым образом завладевало мной, усиливаясь на протяжении всего вечера. Впрочем, если подумать, здесь не было ничего особо странного — любой дом с годами накапливает своего рода энергию, получая ее от людей, которые поколение за поколением живут и умирают в его стенах. Соответственно, чем старше дом, тем сильнее проявляется его энергетическое поле. Именно обилие старинных зданий придаст Аркхэму его неповторимую атмосферу, и дело здесь не только в архитектуре города, но и в людях, чьи дела, помыслы и судьбы наложили незримый отпечаток на дома и вещи, окружавшие их при жизни.

В этот момент мои мысли приняли иной оборот — а что, если тревожившие меня ощущения были вызваны не просто импульсивной реакцией Роды на мрачную обстановку дома, а самим фактом ее появления здесь, ускорившим развитие событий, которые при иных обстоятельствах подготавливались бы исподволь, медленно и незаметно?..

Было уже довольно поздно, когда мы разошлись по своим комнатам. Я уснул почти сразу, благо дом находился в стороне от проезжей дороги; кроме того, насколько я успел заметить, здесь никогда не было шорохов и скрипов, обычных для большинства старых домов. Засыпая, я слышал, как Рода внизу беспокойно ходит по комнате — она еще не ложилась.

Далеко за полночь я внезапно открыл глаза.

Несколько секунд я лежал неподвижно, силясь понять, что послужило причиной моего пробуждения. Звуки собственного дыхания? Чье-то постороннее присутствие? Или то и другое вместе?

Я вытянул руку и тотчас наткнулся — ошибки быть не могло — на обнаженную женскую грудью. Одновременно я почувствовал рядом с собой жаркое прерывистое дыхание — еще миг, и кровать опустела, и я скорее угадал, чем услышал, как кто-то открыл дверь и вышел прочь из моей спальни.

Окончательно проснувшись, я сбросил легкую простыню — ночь была душной и влажной, и я спал без одеяла, — выбрался из постели, слегка трясущимися руками зажег лампу и долго в одних трусах стоял посреди комнаты, не зная, что предпринять дальше.

Признаться, я сперва подумал было о Роде, что лишь доказывает степень моей растерянности, поскольку подобный поступок был совсем не в ее духе — пожелай она провести ночь в моей постели, она бы прямо так и сказала; это случалось между нами уже не раз. И потом, женская грудь, которую я нащупал рукой, была не упругой и восхитительно округлой, как у моей невесты, а старой и вялой, с большими дряблыми сосками. Прикосновение к ней не вызвало у меня никаких чувств, кроме ужаса и отвращения.

Взяв лампу, я вышел из комнаты, намереваясь обыскать дом. В тот момент, когда я достиг центрального холла, где-то высоко вверху и — как мне показалось — вне дома раздался истошный женский вопль, в котором явственно слышались боль и страх. Звук этот, медленно угасая, проплыл над домом и вскоре окончательно растаял в вышине. Все это продолжалось не более тридцати секунд, в течение которых я стоял совершенно неподвижно, а затем, развернувшись, медленно отступил в свою спальню.

Прошло еще около часа, прежде чем я вновь задремал, а когда на рассвете проснулся, воспоминания о ночных событиях перемешались в моей голове с обрывками сновидений, так что я уже готов был усомниться в их реальности.

Однако, появившись на кухне, где Рода была занята приготовлением завтрака; я по выражению ее лица сразу догадался, что здесь не все ладно.

— Этой ночью в доме была посторонняя женщина! — сказала она, даже не ответив на мое приветствие.

— Значит, это мне не приснилось! — вскричал я.

— Кто она такая? — Рода смотрела на меня в упор.

— Понятия не имею.

— Что за причуда — затевать уборку в доме среди ночи, — продолжила она. — Эта женщина…

— Так ты ее видела?

— Видела, разумеется. А что, тебя это удивляет?

— И как она выглядела?

— Она показалась мне довольно молодой, но только сначала — потом у мсня возникло впечатление, будто я вижу перед собой древнюю старуху. Ее лицо было лишсно всякого выражения — словно окаменело, и только глаза казались живыми.

— А она тебя заметила?

— Вряд ли. По крайней мере, я в этом не уверена.

— Все точно! — воскликнул я. — Это была экономка моего двоюродного деда! Когда я сюда приехал, в доме была чистота, ни одной пылинки. Да и сейчас — посмотри вокруг. Старик не отменил своих прежних распоряжений, и она продолжает приходить сюда каждую ночь. Однажды в детстве я ее уже видел…

— Чушь какая-то! Урия Гаррисон умер в марте — больше трех месяцев назад. Самый последний дурак давно бы уже сообразил, что раз хозяина нет в живых, приходить сюда незачем. В конце концов, кто ей платит?

И действительно — кто? Я ничего не мог на это ответить.

Разумеется, я не стал распространяться обо всех подробностях ночных событий. Я только заверил Роду, что ни разу не видел этой женщины со времени той первой и единственной встречи, когда еще малолетним ребенком застал ее за ночной уборкой.

— Я хорошо запомнил ту же самую особенность, о которой говорила ты — странную невыразительность ее лица.

— Адам, это было более двадцати лет назад, — сказала Рода. — Вряд ли мы с тобой видели одну и ту же женщину.

— Почему бы нет? Во всяком случае, я не исключаю такой возможности. Как бы то ни было, у нсе имеются ключи от дома. А мистер Сэлтонстолл уверял меня в обратном.

— Сейчас это не так уж важно. Мне хотелось бы знать другое… Впрочем, ты приехал сюда лишь накануне и просто не успел бы нанять прислугу.

— Я и не пытался.

— В это я верю. Ты не пошевелишь и пальцем, чтобы убрать пыль, даже если, будешь сидеть в ней по самые уши. — Она пожала плечами. — Обязательно выясни, кто эта женщина, и запрети ей здесь появляться. Вовсе незачем давать людям лишний повод для сплетен.

Покончив с этой темой, мы наконец приступили к завтраку, после которого Рода должна была отправляться в обратный путь.

За едой мы почти не разговаривали, Рода казалась чем-то озабоченной и отвечала на мои вопросы лишь односложными репликами, а потом ни с того ни с сего воскликнула:

— О, Адам! Разве ты не чувствуешь это?

— Чувствую что?

— Что этот дом хочет тобой завладеть. Не ты им, а он тобой — я это чувствую. Он тебя как будто подстерегает.

После минутного замешательства, я начал с самым серьезным видом втолковывать ей, что дом этот является неодушевленным объектом и кроме меня

— да еще, быть может, каких-нибудь мышей — здесь нет ни одного живого существа, а само по себе здание не может хотеть или не хотеть чего бы то ни было.

Как ни странно, ее мои слова не убедили, и когда час спустя она собралась уезжать, я вдруг услышал ее умоляющий голос.

— Адам, поехали вместе — прямо сейчас.

— Ты хочешь, чтобы я лишил нас обоих целого состояния ради одной твоей прихоти?

— Это вовсе не прихоть, Адам. Будь осторожен.

На том мы и расстались. Рода обещала заехать ко мне еще через некоторое время и попросила писать ей чаще и подробней обо всем, что здесь будет происходить.

III

События этой ночи пробудили во мне воспоминания далекого детства — я вновь живо представил себе зловещий и мрачный облик Урии Гаррисона и припомнил свои детские фантазии и страхи, связанные с наглухо закрытой мансардой, куда не смел входить никто из нашей семьи за исключением двоюродного деда. И вот я решил, что настала пора проникнуть в мансарду и разобраться, наконец, со всеми дедовскими секретами.

Вчерашняя дождливая погода сменилась ярким солнцем, которое, врываясь в раскрытые окна, придавало внутреннему убранству дома оттенок спокойной и благородной старины, не имевшей ничего общего с теми зловещими образами, что прежде рисовало мне воображение. Этот день был как будто специально создан для того, чтобы раз и навсегда покончить с темными загадками прошлого. Не долго думая, я взял связку ключей, переданную мне мистером Сэлтонстоллом, и отправился наверх, прихватив с собой керосиновую лампу, поскольку в лишенной окон мансарде не было никакого естественного освещения.

Что касается ключей, то они не понадобились. Мансарда была не заперта.

«И пуста», — подумал я, перешагнув порог и оглядываясь по сторонам. Впрочем, не совсем пуста. Посреди комнаты стоял один-единственный стул, на котором лежали предметы женской одежды и резиновая маска — из числа тех, что отливают по форме человеческого лица. Поставив лампу на пол, я приблизился, чтобы внимательно рассмотреть эти вещи.

Вот что я обнаружил: простое домашнее платье из хлопчатобумажной ткани очень старомодного фасона и расцветки с преобладанием серых и темных тонов, передник, пару резиновых перчаток, чулки с подвязками, комнатные туфли и, наконец, маску. Последняя оказалась вполне обычным изделием подобного рода, если не считать прикрепленного к ней парика — необычным был лишь сам факт нахождения ее среди этих вещей. Одежда скорее всего принадлежала экономке Урии Гаррисона — вероятно, она пользовалась этой комнатой для переодевания. С другой стороны, если это делалось с ведома старика, мне было непонятно, почему он позволял уборщице так запросто входить в мансарду, являвшуюся запретной зоной даже для его близких родственников.

С маской тоже было не все ясно. Вряд ли она завалялась здесь по чистой случайности; на ощупь резина была не затвердевшей, а мягкой и гибкой — стало быть, ею пользовались еще сравнительно недавно. Потрогав рукою пол, я убедился, что мансарда, как и весь дом в целом, содержалась в безукоризненной чистоте.

Закончив осмотр одежды, я поднял лампу повыше и только сейчас заметил рядом со своей тенью другую, огромную тень, захватывавшую всю высоту стены и часть скошенного потолка мансарды — темное расплывчатое пятно, как будто выжженное на дереве языками пламени. Приглядевшись, я обнаружил в ее очертаниях сходство с человеческой фигурой, точнее — с уродливо искаженной человеческой фигурой, поскольку на месте головы у нее было какое-то непропорционально маленькое бесформенное пятно.

Когда я попытался подойти к стене поближе, контуры тени расплылись и почти исчезли. Насколько я мог судить, дерево в этом месте и впрямь было опалено чем-то похожим на струю пламени. Отступив на несколько шагов, я прикинул угол падения тени и, сделав нехитрый расчет, пришел к выводу, что источник пламени должен был находиться где-то на уровне пола.

Повернувшись кругом, я тщательно исследовал противоположную сторону комнаты и обнаружил в искомой точке, прямо напротив тени, небольшое отверстие в том месте, где пол мансарды сходился с крышей — в этой части дома между полом и скатом крыши не было промежуточной перегородки. Отверстие по размерам не превосходило обычную мышиную норку, да оно и не могло быть ничем иным; куда больше меня заинтересовали начертанные на полу красным мелом или масляной краской странные геометрические фигуры, расположенные таким образом, что мышиная нора оказывалась как бы притягивающим их центром. Я вспомнил о черной магии, к которой, по слухам, был неравнодушен мой покойный родственник, однако в этих рисунках не было ничего похожего на пентаграммы, тетраэдры и круги, связанные в моем представлении с различными колдовскими действиями — скорее наоборот.

Я поднес лампу поближе и увидел лишь беспорядочное переплетение линий, которые — стоило мне отойти на несколько шагов назад, к самому центру мансарды — вновь сложились в рисунок, расположенный как будто в иной пространственной плоскости. Когда был сделан рисунок — тридцать, а может, и его лет назад — определить я не смог, хотя его давнее происхождение было вполне очевидным.

По мере того, как я обследовал сначала огромную тень, а после — загадочные линии на полу перед мышиной норой, я чувствовал постепенно нараставшее напряжение, которое, казалось, исходило отовсюду; у меня возникло впечатление, будто мансарда — как ни странно это звучит — ЗАТАИЛА ДЫХАНИЕ, наблюдая за моими действиями. Огонек фитиля задрожал и начал коптить, темнота вокруг заметно сгустилась. На какой-то миг я ощутил себя как бы висящим в бездонном пространстве космоса, тогда как Земля, вращаясь в обратную сторону, исчезала где-то далеко внизу — но этот момент прошел, нормальное вращение Земли восстановилось, комната вновь была освещена, фитиль горел ярко и ровно.

Мое отступление из мансарды сильно смахивало на бегство; в памяти вновь ожили фантастические чудовища из моих детских кошмаров — казалось, будто они преследуют меня по пятам. Очутившись на лестнице, я отер со лба и висков капли холодного пота, погасил лампу, и, понемногу приходя в себя, начал спускаться вниз. На сей раз тревожные предчувствия моей невесты уже не представлялись мне лишенными всякого повода. Тем не менее, я не собирался отказываться от дедовского наследства и потому должен был провести в старом доме все три долгих летних месяца, каких бы тревог и волнений мне это не стоило.

Я не бсз оснований горжусь своим методическим складом ума. Иногда в шутку Рода называет меня «маленьким педантом» — имея в виду, разумеется, мое пристрастие к абсолютно точному и достоверному изложению фактов, касающихся книг, писателей и вообще всех обстоятельств литературной жизни. Если уж я за что-то берусь, то не успокаиваюсь, пока не довожу дело до конца. И вот теперь передо мной стояла задача — найти разумное объяснение ночному происшествию и тому, что мне довелось увидеть и пережить в мансарде. Неужели я в обоих случаях оказался жертвой галлюцинаций?

Прежде всего следовало разобраться с экономкой.

Телефонный разговор с мистером Сэлтонстоллом не внес в это дело ясности. Он лишь еще раз подтвердил то, что сказал мне накануне — он ни разу не слышал, чтобы Урия Гаррисон нанимал кого-нибудь для ухода за домом, и ничего не знал о наличии второго ключа.

— Впрочем, вам, мистер Дункан, должно быть известно, — сказал он напоследок, — что ваш двоюродный дед был очень скрытным и необщительным человеком. Если он не хотел, чтобы люди знали о каких-то его делах, то — можете не сомневаться — именно так оно и случалось. Хотя, почему бы вам не поспрашивать у соседей? Я-то бывал в доме лишь пару раз, а они год за годом торчат поблизости. Соседи, знаете ли, народ любопытный — от них мало что может укрыться.

Поблагодарив его за совет, я попрощался и повесил трубку.

С соседями все обстояло не так уж просто. К ним нужно было найти особый подход. Я уже отмечал, что усадьба Гаррисона стояла как бы на отшибе; ближайший дом находился в сотне метров отсюда и первое время казался мне вообще необитаемым. Однако на сей раз, выглянув из окна, я заметил на его крыльце человека, который грелся на солнышке, сидя в кресле-качалке.

Так и не придумав никакого подходящего повода для знакомства, я решил вести разговор напрямик. Выйдя из дома, я быстрым шагом пересек лужайку, разделявшую две усадьбы. Человек в качалке оказался глубоким старцем.

— Доброе утро, сэр, — приветствовал я его. — Не могли бы вы помочь мне в одном вопросе?

— А кто вы, собственно, такой? — прозвучало в ответ.

Я представился, объяснив, что являюсь наследником мистера Гаррисона. Мой собеседник тотчас оживился.

— Дункан, говорите? Старик ни разу вас не поминал. Да и, сказать по правде, беседовал-то я с ним всего раз десять за эти годы. Чем могу быть полезен?

— Я бы хотел найти женщину, которая при нем занималась уборкой в доме.

Он быстро взглянул на меня из-под прищуренных век.

— Молодой человек, я и сам был бы не прочь взглянуть на нее поближе — из чистого любопытства. Она не появляется нигде, кроме дома вашего деда.

— Вы видели, когда она приходит?

— Нет. Видел ее только в окнах, по ночам.

— А когда она покидает дом?

— Не знаю. Я не видел ее ни входящей, ни выходящей. Вообще не видел ее при свете дня. Может, она живет где-то внутри — откуда мне знать?

Его слова меня порядком озадачили. Сперва я подумал было, что старик намеренно вводит меня в заблуждение, но вскоре отбросил эту мысль, убедившись в его искренности.

— Это еще не все, Дункан. Вы уже видели голубые огни?

— Нет.

— А слышали что-нибудь странное?

Я замешкался с ответом.

— Значит, слышали, — ухмыльнулся старик. — Ну-ну, старый Гаррисон любил заниматься этакими вещами. Не удивлюсь, если он и сейчас занимается ими.

— Мой двоюродный дед скончался еще в марте, — напомнил я.

— А чем вы мне это докажете? — спросил он. — Нет, конечно, я видел, как из дома вытащили гроб и отнесли его на кладбище — но это все, что мне известно. Я не знаю, кто или что находилось в гробу.

Старик продолжал разглагольствовать в том же духе, но, кроме своих догадок и подозрений, не смог сообщить ничего конкретного. Многое из сказанного я уже слышал раньше — о нелюдимости моего деда, о его занятиях «дьявольскими штучками», и о том, что мертвый Урия Гаррисон гораздо лучше живого — «если только он и вправду мертв». Старик назвал усадьбу деда «дурным местом» и в заключение признал, что, если ее хозяина оставляли в покое, тот не причинял никакого вреда соседям. А беспокоить его опасались с тех пор, как старая миссис Бартон однажды вздумала пойти к нему в дом и выбранить его за то, что он тайком от людей держит у себя какую-то женщину. На следующее утро миссис Бартон была найдена мертвой в своей спальне — «разрыв сердца от испуга», как объяснил ее смерть мой собеседник.

На примере этого разговора я убедился, что обращаться за информацией к соседям не имело смысла. Оставался еще один источник — личная библиотека моего покойного деда, где я обнаружил весьма солидную подборку книг, древних и современных, так или иначе связанных с черной магией и колдовством. Там были старинные издания Олауса Великого, Евнапия, де Рохаса, а также «Malleus Maleficarum» и множество иных сочинений, названия которых мне ровным счетом ничего не говорили — «De Natura Daemonum» Анания, «Quaestio de Lamiis» де Виньята, «Fuga Satanae» Стампа и многие другие.

О том, что мой дед внимательно прочел все эти книги, свидетельствовали бесчисленные пометки и замечания, сделанные его рукой на полях. Я с трудом разбирал старинный шрифт, но главное было ясно — Урия Гаррисон интересовался не просто демонологией и колдовством в их распространенном понимании, но в первую очередь всем, что было связано с суккубами, а также с переходом некой «сущности» из одного состояния в другое — перевоплощениями, двойниками и тому подобными вещами. Немало пометок было сделано напротив магических формул и заклинаний, имевших своей целью причинение смерти кому-либо в отместку за нанесенную обиду.