Глава 34

Джон Хики одиноко сидел у алтарного органа. Направив бинокль на юго-восточный трифорий, он наблюдал, как Фрэнк Галлахер читает Библию, сидя на краю парапета и каждую минуту рискуя сломать себе шею. Прислонившись к колонне, положив снайперскую винтовку на колени, он имел такой безмятежный вид, что Хики внутренне позавидовал способности этого человека следовать одновременно двум прямо противоположным философиям.

— Хорошо смотришься! — крикнул он Галлахеру.

Затем он перевел бинокль на длинный юго-западный трифорий, где находился Джордж Салливан. Тот тоже сидел на парапете и играл на маленькой губной гармошке, нежно, еле слышно — для Абби Боланд. Она же перегнулась через парапет и внимала Салливану, подобно деве из какой-нибудь дешевой мелодрамы, торчащей часами на балконе под луной.

Внимание Хики привлекло происходящее на хорах. Меган опять разговаривала с Лири, который слушал ее на удивление внимательно. Эта парочка ни с того ни с сего обнаружила в себе некую нечеловеческую общность. Хики представил себе двух вампиров на стене замка, залитой лунным светом, безжизненных и бескровных, неспособных удовлетворить своего влечения нормальным путем и соединившихся в совместной охоте.

Хики поднял бинокль и направил его на Флинна, который до этого сидел на клиросе, а теперь подошел к медным трубам органа. Он стоял на фоне высокого готического окна. Четкий силуэт Флинна заслонил луну. Ее отсвет окутал его матовым коконом, мерцая зеленоватым ободком вокруг головы. Эффект был потрясающим, а нарочитость ситуации лишь усиливала ее драматичность. Хики подумал, что эта картина — одна из тех, что видится мельком, но не забывается никогда. Казалось, Флинна не интересовали ни Меган с Лири, ни чертежи, которые лежали у него на коленях в развернутом виде. Он лишь отрешенно смотрел в пространство перед собой и рассеянно поигрывал кольцом.

Хики опустил бинокль. Ему показалось, что всех вокруг охватило состояние безысходной скуки и бездействия, близкое к клаустрофобии — боязни замкнутого пространства, если такое возможно в огромном зале. Как бы там ни было, какая разница — маленькая кабинка или громадный собор, если уже улавливается похоронный звон его колоколов, хотя до рассвета еще далеко. «Почему, — подумал Хики, — у старых людей, которым осталось так мало жить, больше терпения? Хотя, — улыбнулся он, — дело не в возрасте, возраст здесь ни при чем. У всех один и тот же жизненный срок, отличающийся лишь количеством ударов сердца».

Взгляд Хики переместился на заложников, стоявших на алтарном помосте. Все четверо были заняты каким-то серьезным разговором. Там не скучали. Он взял полевой телефон, стоявший рядом, и набрал номер.

— Чердак? Как там у вас?

В ответ раздался голос Джин Корней. Дыхание ее было прерывистым:

— Очень холодно, черт побери!

Хики улыбнулся:

— Вы там с Артуром могли бы делать то, что вытворяли мы, когда были молоды, чтобы спастись от холода. — Он подождал ответа Джин, но та не произнесла ни слова, тогда он продолжал: — Мы рубили дрова. — Он весело рассмеялся и набрал другой номер. — Южная башня, у вас есть что-нибудь интересное?

В трубке раздался голос Рори Дивайна:

— На крыше каждого дома снайперы в бронежилетах. Все пространство к югу, вплоть до Сорок восьмой улицы, абсолютно безлюдно. У всех окон толпятся люди. Мне уже начинает казаться, что я золотая рыбка в золотой сети.

Хики закурил трубку, и она дергалась у него во рту в такт словам:

— Выше голову, парень! Они разглядывают твою рожу в бинокли. — Про себя он подумал: «Или через снайперские прицелы». — А ты в ответ таращишься на них. Ты — причина всего этого переполоха и поэтому должен держаться гордо.

— Вот я и держусь.

Следующим Хики набрал номер колокольни.

— Доложите ситуацию.

— Ситуация не меняется, — ответил Дональд Маллинс, — за исключением того, что подвозят еще солдат.

Хики вынул трубку изо рта.

— Ты получил свою тушенку, парень? Хочешь еще чаю?

— Да, чайку сейчас было бы совсем неплохо. Замерз до костей. Здесь жутко холодно.

— Холодно было в пасхальный понедельник шестнадцатого года на крыше главного почтамта, — прохрипел Хики. — Холодно было, когда британские солдаты гнали нас в Килмейнхемскую тюрьму. Холодно было на Соунбрейкерском дворе, где расстреляли моего отца Пэда Пирса, и еще пятнадцать наших ребят… И холодно будет в могиле. — Хики бросил трубку внутреннего телефона связи в соборе и вызвал оператора коммутатора в доме настоятеля. — Дайте мне Шрёдера! — Он подождал, пока закончится серия щелчков, а затем поинтересовался: — Вы все еще не нашли Гордона Стиллвея?

— Что-что? — всполошился Шрёдер.

— Мы почистили его офис после всего этого шухера, раньше не поспели, да вы уж разнюхали. Даже такие тупицы, как Лэнгли и Бурк, и то, должно быть, сообразили. А что поделаешь — не могли же мы волочить Стиллвея через такую толпу. А потом началась заварушка.

— Зачем вы нам все это говорите?.. — Шрёдер запинался.

— Может, нам следовало его угрохать, да пожалели. Поэтому он сейчас либо в больнице, либо валяется где-нибудь под забором пьяный, а может, ваш добрый друг Мартин уже укокошил его. Я, конечно, понимаю, что Стиллвей — это ключ к успешному штурму. Только одних чертежей недостаточно. Вы нашли копии в доме настоятеля? Хорошо, тогда можете не отвечать. Ты еще слушаешь, Шрёдер?

— Да.

— Мне подумалось, что ты просто кивнул. — Тут Хики увидел Флинна, который направлялся к клавиатуре органа на церковных хорах. — Послушай-ка, Шрёдер, мы тут собираемся попозже проиграть несколько гимнов на колоколах. Я приму восемь заявок от нью-йоркского управления полиции, когда позвоню в следующий раз. Ну как, по рукам?

— Да, хорошо.

— И смотри, никаких подвохов. Только хорошие серьезные христианские гимны, которые красиво звучат в исполнении колоколов. Еще можно ирландские народные песни. Подарим городу хорошее настроение. Согласен?

Хики повесил трубку. Затем он открыл крышку клавиатуры органа, повернул ключ, положил пальцы на клавиши и взял произвольно несколько нот. Потом с нарочитой любезностью кивнул заложникам, с интересом наблюдавшим за ним, и под собственный аккомпанемент запел:

Его голос, глубокий и богатый обертонами, мало походил на тот гнусавый, которым он говорил, и прекрасно сочетался с мощным звучанием медных труб органа.

Брайен Флинн сел за орган на хорах и повернул ключ, приготовившись играть. Он положил руки на длинную изогнутую клавиатуру и взял первый аккорд. На органе под определенным углом стояло большое выпуклое зеркало, которое позволяло Флинну видеть почти весь нижний этаж собора. Они помнил, что зеркалом пользовался органист во время торжественных церемоний, в основном когда собор посещали высокопоставленные лица, или во время брачных церемоний, когда торопливо входила невеста или, наоборот, задерживалась. Брайен улыбнулся, когда звучание его органа слилось с меньшим органом внизу, и взглянул на Меган, которая только что спустилась из южной башни.

— Доставь нам удовольствие послушать твой нежный голосок, Меган. Подойди поближе и включи микрофон.

Меган посмотрела на него, но не двинулась с места. Взгляд Лири настороженно метался между ней и Флинном. Флинн настаивал:

— Ну, Меган, ты не понимаешь, как важны песни для дела революции!

Он включил микрофон. Хики снова затянул свою песню, и Флинн подхватил ее мягким тенором:

Джон Хики улыбался, его глаза затуманились — музыка навеяла прекрасные воспоминания и унесла его назад, сквозь время и расстояние, в прелестную тихую деревушку, которую он не видел уже более сорока лет.

Хики снова увидел лицо своего отца, освещенное лунным светом, перед тем как его увели на расстрел британские солдаты. Он вспомнил, как его самого вытащили из камеры, и тогда он подумал, что настал и его через умирать, но его только избили и выбросили на дорогу, за ворота Килмейнхемской тюрьмы. Он ясно вспомнил зеленый дерн, покрывший свежую могилу отца на следующий день, и у надгробия лицо матери, навек потерявшей способность улыбаться…

Тогда он хотел умереть и с тех пор старался умереть смертью солдата каждый день, но, видно, не судьба. И вот когда наконец-то он почувствовал, что смерть уже стучится в дверь его жалкой крошечной комнатенки там, за рекой, он решил, что его призвали встряхнуться и выполнить последнюю миссию. Вскоре все завершится, и он снова вернется домой, на родину.

Глава 35

Берт Шрёдер внимательно изучал докладную записку, подготовленную психологом отдела по переговорам об освобождении заложников, доктором Корманом, который прослушивал все беседы с Флинном из соседней комнаты. Корман писал: «Флинн подвержен мании величия, возможно, имеет и параноидально-шизофренические отклонения. Паранойя наблюдается и у Хики, у него нарушена психика в связи с неосуществленным желанием умереть». Шрёдер усмехнулся про себя: как же можно, черт побери, желать умереть, если ты до сих пор жив?

«Как, — задумался Шрёдер, — может нью-йоркский психолог поставить диагноз человеку, подобному Брайену Флинну, образ жизни и уровень культуры которого столь отличны от его собственных? Или Хики, пришедшему из другой эпохи? Как он может определить диагноз кого бы то ни было, основываясь только на телефонных разговорах?» И все же он делал только для Шрёдера по меньшей мере по пятьдесят подобных заключений за год. Иногда его диагнозы были достаточно точны, в других случаях неверны. И Шрёдеру всегда хотелось знать, какой диагноз поставил бы Корман ему самому.

Шрёдер поднял глаза от записки и увидел, что Лэнгли снимает пиджак — в комнате стало чересчур душно. Всеобщему обозрению представился его револьвер, заткнутый за пояс. И Шрёдер подумал, что у штатского человека это смотрится довольно эффектно, но и слишком угрожающе.

— И вы верите этим заключениям? — спросил его Шрёдер.

Лэнгли оторвал глаза от своего экземпляра докладной.

— Они мне напоминают гороскоп — язык такой, что описание подойдет любому человеку… Никто полностью в них не раскрыт. А вы как считаете?

Шрёдер кивнул, соглашаясь, перевернул следующую страницу докладной и внимательно разглядывал ее, не читая. Он еще не давал Корману психологических портретов обоих мужчин и может никогда не дать. Слишком много разных мнений, он не сможет оправдаться, если дела пойдут наперекосяк.

Шрёдер опять обратился к Лэнгли:

— Рассматривая теорию Кормана о неосуществленном желании Хики умереть, как же мы получим судебный ордер об эксгумации?

— Судья в Джерси уже в курсе дела, — ответил Лэнгли. — Можно разрыть могилу Хики в полночь.

Шрёдер кивнул головой. «Полночь — могилы разрываются». Он унял дрожь в теле от этой мысли и снова принялся читать докладную. Она занимала три стандартных страницы. Читая их, он подумал, что в данном случае Корман не смог разобраться в ситуации. Шрёдер верил, что по-настоящему только Бог знает, что представляют собой эти двое мужчин, но ни Корман, ни кто-либо в этой комнате, а возможно, и они сами точно ничего не знают.

Он посмотрел на троих оставшихся в кабинете: Лэнгли, Шпигель и Беллини. Все они — он понял это по выражению их лиц — ждали, когда он что-нибудь скажет. Тогда он откашлялся и начал:

— Из всего этого следует… что я имею дело с сумасшедшими… Хотя, по сути дела, все люди, с которыми я вообще имею дело, в большей или меньшей степени психи. Разве не смешно, когда близость смерти кажется им игрой, но это временное явление. Все изменится, когда они увидят, что им противостоят намного превосходящие силы.

— Только двое в башнях зримо видят это превосходство. Остальные же забрались в своеобразную скорлупу и ни черта не замечают, — возразил Лэнгли. — Вам об этом известно?

Шрёдер бросил на Лэнгли раздраженный взгляд.

— Да черт с ней, с этой психологической ахинеей, — вклинился в разговор Беллини. — Скажите лучше, где Стиллвей? — Он испытующе посмотрел на Лэнгли.

Тот неуверенно пожал плечами. Беллини не унимался:

— Если Флинн держит его при себе, то перед нами серьезная проблема.

Лэнгли затянулся сигаретой и, выпустив кольцо дыма, коротко отрезал:

— Мы сейчас разбираемся с этим.

— Хики лжет, — снова включился в разговор Шрёдер. — Он отлично знает, где Стиллвей.

— Не думаю, что знает, — с сомнением покачала головой Шпигель.

— Хики был очень несдержан, когда упоминал по телефону майора Мартина. Ну а Флинн не желает, чтобы личность майора обсуждалась в прессе. В данной ситуации он не хочет неприятностей между Вашингтоном и Лондоном, — добавил Лэнгли.

Шрёдер рассеянно кивнул головой. Он полагал, что правительства редко когда действовали согласованно, а если все же такое и случится, то уж наверняка они не договорятся об освобождении заключенных в Северной Ирландии. Поэтому-то у Шрёдера не было ничего за душой, чтобы предложить фениям, кроме обещания сохранить им жизнь и провести честный судебный процесс, но фениев такое обещание совсем не устраивало.

Капитан Беллини быстро подошел к камину и заявил:

— Я не поведу своих людей в бой, пока не узнаю досконально про каждую колонну, каждую скамью, каждый балкон и алтарь в этом соборе.

Лэнгли обернулся и посмотрел на шесть толстенных иллюстрированных книг, грудой лежащих на кофейном столике.

— Эти книги должны содержать планировку собора. В них есть несколько неплохих иллюстраций интерьера. Сносный план первого этажа. Прикажите своим людям начать их изучать. Прямо сейчас!

Беллини посмотрел на него с раздражением.

— И это самые лучшие разведданные, которые вы им можете предложить? — Он взял книги и направился к двери. — Черт побери, если в этом дурацком доме все-таки есть потайной ход, я должен узнать о нем! — Он нервно заходил по кругу. — Они же пользовались им до сего дня… но я их все равно достану. — Он настороженно посмотрел на притихших людей. — Только продолжайте вести с ними переговоры, Шрёдер. Когда мне подадут команду к бою, я буду готов. Я достану этих чертовых ирлашек, пожирателей картошки… и принесу вам на блюдечке яйца Флинна… — Он вышел из кабинета и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Роберта Шпигель удивленно посмотрела на Шрёдера:

— Он что, совсем спятил?

Шрёдер пожал плечами:

— Он каждый раз ломает такую комедию, когда ситуация ухудшается. Он сам заводится, заставляя себя психовать. И выходит из себя, когда операция затягивается.

Роберта Шпигель медленно встала, засунула руку в карман рубашки Лэнгли и вытащила сигарету.

Лэнгли молча смотрел, как она щелкнула зажигалкой и прикурила. В ее движениях проглядывалось что-то мужское и одновременно что-то чувственное — женское. Эта женщина обладала реальной властью над мэром, хотя что это за власть — никто с уверенностью сказать не мог. И еще, подумал Лэнгли, она была более резкой, нежели ее шеф. Рано или поздно все приходят к окончательному решению, от которого зависит жизнь множества людей, а она одна могла бы решить этот вопрос. Вот кто такая эта Роберта Шпигель, чье имя никому не известно за пределами Нью-Йорка. Роберта Шпигель, которую не волнует суматоха выборной кампании или карьера. Роберта Шпигель, загадку которой никто не может раскусить.

Роберта присела на краешек стола Шрёдера и нагнулась к нему, а затем опять посмотрела на Лэнгли:

— Позвольте мне быть откровенной, пока мы здесь остались только втроем… — На мгновение задумавшись, она коснулась указательным пальцем верхней губы, затем продолжила: — Англичане не собираются уступать, как вы знаете. А у Беллини маловато шансов спасти заложников и сохранить собор. Вашингтон играет в свои собственные игры. Губернатор — этот осел — мечется между ними. Мэр — как бы это получше выразиться — не готов к решению вопроса. А тут еще с духовенством того и гляди возникнет проблема, если мы будем тянуть со временем. — Она совсем близко наклонилась к Шрёдеру. — Таким образом… все в ваших руках, капитан. Теперь ситуация зависит целиком и полностью от вас в большей мере, чем когда-либо за все время вашей блистательной карьеры. Если вы проигнорируете мои слова, капитан, то, судя по всему, не сможете выполнять свои обязанности с прежним, присущим вам апломбом.

Лицо Шрёдера побагровело. Некоторое время он молча смотрел на Шпигель, затем откашлялся и произнес:

— Если вы… если мэр захотел бы отстранить меня…

Роберта встала со стола и сказала:

— Настает час, когда каждый человек начинает понимать, что ему достался достойный оппонент. Думается, что мы все в этом соборе столкнулись с неслабым противником. Мы вроде еще ни одного мяча не забили. Почему же так, я спрашиваю?

Шрёдер снова откашлялся и принялся оправдываться:

— Сначала всегда все так и происходит. Они — нападающая сторона, как вам известно, и готовились к этому захвату несколько месяцев. Но со временем ситуация начнет складываться в нашу пользу…

Шпигель с силой хлопнула ладонью по столу и заявила:

— Они это знают, черт побери! Вот потому-то и не дают нам отсрочки. Блицкриг, Шрёдер, блицкриг! Молниеносная война. Вам известно это слово? Они не будут сидеть сложа руки, пока мы тут совещаемся. Рассвет или смерть. Очень верная фраза, которую кто-то талдычил весь вечер.

Шрёдер пытался не волноваться и говорить уверенно:

— Мисс Шпигель… видите ли, много лет я… Позвольте мне объяснить. С психологической точки зрения мы находимся в невыгодном положении, так как есть заложники… Но представьте себя сейчас в соборе. Подумайте об их слабых местах, которые они должны укреплять. Они вовсе не хотят умирать — хотя и утверждают как раз обратное. Такова глубинная линия их мышления. Заложники же гарантируют им жизнь — следовательно, они не убьют их. А поэтому на рассвете ничего не случится. Ничего. И никогда. Никогда!

Шпигель глубоко вздохнула. Затем повернулась к Лэнгли, но не за другой сигаретой, а за револьвером. Она вынула его из наплечной кобуры и, повернувшись к Шрёдеру, резко произнесла:

— Видите его? Люди применили для своих целей вот этот аргумент. — Она внимательно посмотрела на вороненый металл и добавила: — Почему-то считается, что нам использовать такой аргумент не к лицу, но я все-таки скажу. В мире существует кое-что посильнее и действеннее, нежели переговоры насчет заложников. И еще одно: я бы лучше направила в собор Беллини с его вооруженным отрядом, чем ходить вокруг да около, как ослы, и покорно ждать, что случится на рассвете. — Она опустила револьвер и перегнулась через стол. — Если рассвет так и останется крайним сроком и нам не удастся его продлить, то выступить нужно будет под покровом темноты — до того как они начнут ответное самоуничтожение, разрушая это здание.

Шрёдер неподвижно сидел на своем месте, затем не выдержал и спросил:

— Какое такое ответное самоуничтожение?

— Господи, как жаль, что у меня не такие нервы, как ваши. У вас они просто железные, разве не так?

Она швырнула револьвер обратно Лэнгли. Тот убрал оружие в кобуру и посмотрел на Шпигель. Она брала у него вещи бесцеремонно, но как-то галантно. Но вместе с тем, пришла ему в голову мысль, может, это и к лучшему, что она не церемонится и не действует осторожно, как поступал бы мужчина в данной ситуации.

Посмотрев на обоих офицеров полиции, Роберта Шпигель произнесла:

— Если хотите знать, что на самом деле происходит здесь, не слушайте этих политиков. Лучше слушайте Брайена Флинна и Джона Хики. — Она взглянула на огромное деревянное распятие, висящее над головой Шрёдера, а затем перевела взгляд на собор святого Патрика, видневшийся за окном. — Если Флинн и Хики говорят «рассвет или смерть», значит, они имеют в виду рассвет или смерть. Теперь понимаете, с кем вы имеете дело?

Шрёдер почти незаметно кивнул головой. На какие-то доли секунды перед его глазами возник образ врага, но изображение исчезло так же быстро, как и появилось.

Долгая тишина повисла в комнате. Но вот Роберта снова стала говорить мягким и спокойным голосом:

— Они могут ощущать наш страх… почуять его. Они могут также почувствовать, что мы не собираемся выполнять их требования. — Она посмотрела на Шрёдера. — Жаль, что начальство не дало вам ценных указаний, какие вам следовало бы иметь. Но зато они перепутали ваши обязанности со своими. Они от вас ждут чудес, а вы начинаете верить в свои способности. Но вы не волшебник. Только Джо Беллини способен на чудо, на чудо военной хитрости, — никого не убив, ничего не повредив, не причинив ничему и никому вреда. Беллини кажется людям со стороны более действенным. А в ваших методах они видят долгий и тяжелый путь и теряют надежду. Они предаются фантазиям, что проблему можно решить победоносным оружием. Так что пока вы тут уговариваете фениев и вешаете им лапшу на уши, не забывайте пудрить мозги также и ответственным чинушам в других комнатах.

Глава 36

Флинн и Хики все еще играли на органах, а Джордж Салливан подыгрывал им на волынке. Имон Фаррелл, Фрэнк Галлахер и Абби Боланд пели песню «Моя дикая ирландская роза». На чердаке Джин Корней и Артур Налти лежали, тесно прижавшись друг к другу, прямо на подмостках церковных хоров. На доске, на которой они улеглись, отражались трубы большого органа. Пэд Фитцджеральд сидел, прислонившись спиной к двери склепа. Он устало прикрыл глаза и тихонько что-то мурлыкал про себя.

Флинн почувствовал, что напряженность стала ослабевать и каждый погрузился в мир собственных грез. Он ощутил, как мысли и чувства двенадцати человек унеслись прочь из холодного каменного мешка храма. Брайен посмотрел на Меган и Лири. Даже они казались притихшими и размякшими: спокойно сидели на парапете церковных хоров, повернувшись спиной к залу, попивая чай и выкуривая одну сигарету на двоих. Флинн отвернулся от них и опять заиграл на звучном органе.

Отец Мёрфи неподвижно стоял на коленях перед высоким алтарем. Он взглянул на часы.

Гарольд Бакстер расхаживал по помосту алтаря, пытаясь казаться равнодушным, а сам тем временем так и шарил глазами по всему собору. Он тоже взглянул на часы. Нет причин, подумал он, ждать намеченного времени. У них может больше никогда не быть столь удобного случая, как сейчас. Проходя мимо отца Мёрфи, он сказал:

— Тридцать секунд.

Морин, сжавшись в комочек, лежала на скамье, прикрыв лицо руками. Сквозь щель между пальцами она посмотрела на Бакстера и заметила, как тот кивнул ей. Он же, развернувшись в очередной раз, подошел к престолу. Поравнявшись с кардиналом, прошептал:

— Время…

Кардинал поднялся со своего престола, спустился вниз по ступенькам и пошел к ограде алтаря. Открыв ворота, он быстро шагнул вниз в центральный проход между скамьями.

До отца Мёрфи донесся шепот Бакстера:

— Идите!

Мёрфи перекрестился, быстро встал и направился к боковой алтарной ограде.

Флинн заметил движение на помосте в зеркале органа. Продолжая наигрывать какую-то веселую мелодию, он крикнул Лири:

— Обернись!

Лири и Меган молниеносно спрыгнули с парапета и повернулись. Лири поднял винтовку.