Глава 1

— Чай уже остыл. — Шейла Мелон отставила чашку и стала ждать, когда двое мужчин, сидевших напротив в одном нижнем белье цвета хаки, не сделают то же самое.

Рядовой Хардинг, тот, что был моложе, откашлялся и проговорил:

— Нам бы хотелось надеть мундиры.

Шейла кивнула:

— В этом нет необходимости.

Другой мужчина, сержант Шелби, поставил чашку и произнес, потупив глаза:

— Покончим с этим делом. — Его голос был спокоен, но рука дрогнула, а лицо покрыла смертельная бледность.

— Почему бы нам не прогуляться? — резко спросила Шейла.

Сержант поднялся. Хардинг же тупо глядел на стол, где были разбросаны карты после игры в бридж, за которой они провели это утро. Он покачал головой.

— Нет, не стоит.

Сержант Шелби взял руку молодого человека и слегка сжал ее.

— Идем. Нам необходимо прогуляться на свежем воздухе.

Шейла кивнула двум мужчинам у костра. Они поднялись, подошли и встали за английскими солдатами. Один из них — Лиам Куган — резко бросил:

— Пошли. Мы не собираемся торчать здесь весь день-деньской.

Шелби окинул взглядом мужчин, вставших за спиной.

— Дайте парню несколько секунд, — сказал он, дернув Хардинга за руку. — Встань, — приказал он. — Это самое трудное в жизни, но нужно быть сильным.

Молодой человек медленно поднялся, но тут же стал оседать на стул — его трясло.

Куган схватил Хардинга под руки и потащил к двери. Его напарник — Джордж Салливан — открыл дверь и помог вытолкнуть солдата наружу.

Все знали, что сейчас необходимо все делать быстро, потом не хватит смелости и тем, и другим. Дерн, по которому шли пленные, был влажным и холодным, и январский ветер стряхивал с рябин капли дождя. В течение двух недель по утрам и вечерам Хардинг и Шелби совершали здесь ежедневные прогулки; сегодня они медленно шли по знакомым местам по направлению к узкому оврагу близ коттеджа.

Шейла Мелон, чуть задрав свитер, вытащила из-за пояса небольшой револьвер. Последние две недели она много времени провела в обществе этих людей и привязалась к ним больше, чем позволяло обычное приличие. Проклятые бесчувственные ублюдки-солдаты были уже на краю оврага и собирались спуститься вниз.

Куган толкнул Шейлу:

— Ну, давай. Черт тебя побери! Начинай!

Она скомандовала пленным:

— Стойте!

И они остановились, не оборачиваясь к своим палачам.

Шейла колебалась несколько мгновений, затем, обхватив рукоятку обеими руками, подняла пистолет. Она знала, что с такого расстояния не промахнется, но не могла заставить себя сделать решающие выстрелы в голову. Наконец она с усилием задержала дыхание и выстрелила, не целясь, сначала в одного, затем в другого.

Шелби и Хардинг покачнулись и упали на землю еще до того, как затихло эхо выстрелов. С раздирающими душу стонами они корчились на земле.

Куган чертыхнулся. Он подбежал к оврагу, прицелился в затылок Шелби и выстрелил. Затем посмотрел на Хардинга, лежащего на боку: кровяная пена выступила на губах, грудная клетка судорожно вздымалась. Куган наклонился над ним, приставил пистолет между широко открытых глаз и вновь выстрелил. Выпрямившись, он засунул оружие в карман и взглянул на кромку оврага.

— Проклятие! Глупая женщина! Вот и доверяй такой дуре какое-нибудь дело…

Шейла нацелила на него свой револьвер. Куган отступил назад, споткнулся о тело Шелби и, упав между трупами, поднял руки вверх.

— Нет! Пожалуйста, не надо! Я ничего такого не имел в виду. Не стреляй!

Шейла опустила пистолет.

— Если только дотронешься до меня или снова скажешь нечто подобное… Я разнесу на куски твою дурацкую башку!

— Ладно, Шейла, идем. Пора мотать отсюда, — осторожно обратился к ней Салливан.

— Он и без нас найдет дорогу. Я с ним не поеду.

Салливан обернулся и посмотрел на Кугана.

— Топай через лес, Лиам. На верхней дороге сможешь сесть на автобус. Встретимся в Белфасте.

Шейла Мелон и Джордж Салливан быстро пошли к машине, стоявшей у дороги. В ней сидели шофер Рори Дивайн и курьер Томми Фитцджеральд.

— Трогай, — сказал Салливан.

— А где Лиам? — обеспокоенно спросил Дивайн.

— Ушел, — ответила Шейла.

Машина выехала на дорогу и взяла курс на юг, по направлению к Белфасту.

Шейла вынула из кармана письма расстрелянных солдат, адресованные родным, — они просили ее отвезти письма на почту. А если их остановит дорожный патруль и Королевская ольстерская полиция найдет эти письма… Шейла открыла окно и выбросила револьвер, затем выкинула туда же письма, и их подхватил ветер.

Услышав шум моторов, доносившийся с улицы, и звук шагов по мостовой, Шейла Мелон резко вскочила с кровати. Жители квартала высунулись из своих окон и подняли переполох: орали, стучали о рамы. Не снимая ночной рубашки, Шейла начала надевать брюки, когда дверь ее спальни с грохотом распахнулась и в нее ворвались двое десантников в красных беретах. Поток света, хлынувший из холла, ослепил Шейлу. Солдаты толкнули ее к стене и разорвали брюки, которые она так и не успела надеть. Один из них задрал ее ночную сорочку над головой и стал руками шарить по телу в поисках оружия. Шейла вырвалась и замахнулась на него кулаками.

— Убери свои грязные лапы!

Десантник ударил ее в живот кулаком, и Шейла, согнувшись от боли пополам, упала на пол, а ее ночная рубашка разорвалась на груди.

Другой солдат наклонился, схватил ее за волосы, подтащил к себе и произнес:

— Шейла Мелон, я получил приказ сообщить тебе, что ты арестована. По закону о чрезвычайных полномочиях. Если только пикнешь, когда пойдем к грузовику, — я превращу тебя в отбивную котлету.

Солдаты пинками вытолкали ее в холл и повели вниз по ступенькам на улицу, которая кишела кричащими людьми. Перед глазами Шейлы все поплыло как в тумане, и к перекрестку, на котором стоял грузовик, ее уже волокли. Со всех сторон доносились проклятия в адрес британских солдат и Королевской ольстерской полиции, помогавшей им. Рядом с ними раздался крик какого-то мальчика: «Черт бы побрал эту королеву!» Дети и женщины рыдали и орали, собаки лаяли. Шейла заметила молодого священника, пытавшегося успокоить толпу. Вслед за Шейлой к грузовику подтащили потерявшего сознание мужчину, голова которого была вся в крови. Солдаты грубо подняли женщину и бросили в кузов маленького грузовика, в котором уже сидели и стояли около дюжины арестованных. Охранник из Королевской полиции около грузовика со злобой огрел ее огромной дубиной.

— Ложись, сука, и прикуси язык, — зло бросил он. Шейла легла у края кузова, слыша лишь собственное дыхание в набитом молчавшими людьми грузовике. Несколько минут спустя борт кузова закрыли, и машина тронулась.

Крики охранника заглушали голоса конвоиров:

— Этот священник настоящий придурок!

Шейла лежала у заднего борта, стараясь успокоиться. Было слышно, как кто-то плакал в темной глубине грузовика, остальные либо спали, либо были без сознания. Охранник продолжал свои разглагольствования на антиклерикальные темы до тех пор, пока грузовик не остановился. Борт откинулся, открывая большое, освещенное прожекторами пространство, обнесенное колючей проволокой, с пулеметными вышками по углам. Один из солдат подошел к кузову и скомандовал:

— Вылезай! Быстро! Шевелись!

Несколько человек стали карабкаться через Шейлу, и она услышала стоны, всхлипы и крики людей, выбиравшихся из грузовика. Один даже запричитал:

— Пожалейте, я старый человек.

Молодой парень в пижаме переполз через Шейлу и упал на землю. Охранник Королевской полиции пинал ногой каждого вылезавшего, как хозяин, выметающий хлам из своего грузовика. Кто-то стащил Шейлу за ноги, и она, как и другие, упала на мягкую, влажную почву. Попыталась встать, но была тут же сбита с ног.

— Ползи! Ползи! Чертово отродье!

Шейла подняла голову и увидела два ряда солдатских сапог. Она поползла сквозь этот строй как можно быстрее, стараясь не обращать внимания на удары и пинки по спине и ягодицам. Некоторые солдаты отпускали непристойные шуточки, пока она передвигалась на четвереньках, но удары не были сильными, а непристойности выкрикивались смущенными мальчишескими голосами, что делало ситуацию еще более странной и пошлой.

В конце строя двое солдат подняли ее и внесли в длинный барак. Стоявший рядом офицер тростью указал на открытую дверь, и солдаты, кинув Шейлу на пол небольшой комнатки, ушли, затворив за собой дверь. Шейла подняла глаза и увидела, что лежит посреди маленького квадратного помещения.

Позади металлического стола стояла женщина средних лет, она взглянула на Шейлу и приказала:

— Ну ты, паршивка, раздевайся! Живо вставай и снимай с себя все!

В считанные минуты Шейлу раздели, обыскали и снова одели, но уже в серую грубую робу арестантов и такое же серое нижнее белье. За стенами комнаты слышались какие-то удары, крики и стоны — кого-то били. Там шло превращение сонных штатских в серых жутких заключенных. Шейла Мелон не сомневалась, что большинство из них обвинялись в антибританской или антиправительственной деятельности, может быть, некоторые были бойцами ИРА — Ирландской республиканской армии, кое-кто, наверное, даже поджигателем или подрывником… или убийцей — как она. Вполне можно ожидать, что следы расстрела, в котором она принимала участие, могли обнаружить три месяца спустя… Прежде чем Шейла смогла сосредоточиться и начать обдумывать, как вести себя на допросе, кто-то надел ей на голову мешок и перетащил в другую комнату. Дверь захлопнулась.

— Я сказал, произнеси по буквам свое имя, стерва! — Голос раздался прямо над ухом Шейлы, и она от неожиданности вздрогнула. Она попыталась выполнить приказание, но не смогла произнести и слова. Неизвестный рассмеялся.

— Безмозглая скотина! — прохрипел другой голос. Третий пронзительно орал в другое ухо:

— Это ты расстреляла двоих нашей парней, не так ли?!

Все… Они все знают. Шейла почувствовала дрожь в ногах.

— Отвечай, сука!

— Н-н-нет…

— Что? Не ври нам, ты, сволочь трусливая. Убийца! Ну как, понравилось стрелять людям в спину? А теперь и твой черед настал.

Шейла ощутила какой-то толчок в затылок и услышала щелчок взводимого курка пистолета. Затем раздался громкий металлический звук. Шейла вздрогнула, и кто-то громко расхохотался:

— Но в следующий раз мы пистолет зарядим!

Шейла почувствовала, что лоб ее покрывает испарина и черный мешок стал влажным от пота.

— Ладно. Поддержи свою робу, начнем.

Шейла подобрала юбку и стояла не двигаясь, едва дыша от страха.

После часа оскорблений, унижений, боли и злобных насмешек этим троим уже, казалось, допрос надоел. Шейла чувствовала себя, словно вытащенная из воды рыба, которую вряд ли выпустят на свободу.

— Приведи себя в порядок! — приказал ей один из допрашивающих.

Шейла встряхнула затекшие, ноющие от боли руки и постаралась восстановить нормальное дыхание. Она услышала, как трое мужчин покинули комнату, а двое других вошли. С головы сняли мешок, и яркий свет ослепил ее. Мужчина, снявший мешок, отошел в сторону и сел на стул — она на него не глядела, а смотрела прямо перед собой…

За небольшим раскладным столом в центре комнаты без окон сидел моложавый майор британской армии.

— Садитесь, мисс Мелон!

Шейла с трудом подошла к стулу, что стоял напротив стола, и осторожно присела. Ягодицы болели так сильно, что лучше бы было стоять. От резкой боли к горлу подкатило рыдание, но она постаралась сдержать себя.

— Как только мы закончим, сможете отдохнуть, — улыбнулся майор. — Меня зовут Мартин. Бартоломео Мартин.

— Да… Я слышала о вас.

— Правда? Хорошо, я верю вам.

Шейла наклонилась и посмотрела ему в глаза.

— Послушайте, майор Мартин, меня уже избили и изнасиловали.

Он перелистал какие-то бумаги.

— Мы сейчас быстренько все обсудим и покончим с этим делом. — Из кипы бумаг Мартин вытащил одну страницу. — Вот. При обыске вашей комнаты обнаружили пистолет и сумку со взрывчаткой. Ее было достаточно, чтобы взорвать целый квартал. — Он уставился на Шейлу. — Такую ужасную вещь держать в доме своей тети! Боюсь, ей сейчас тоже не сладко приходится.

— Но ведь оружия и взрывчатки в моей комнате не было, и вы знаете это.

Майор равнодушно постучал костяшками пальцев по столу.

— Были они там или нет — сложный вопрос, мисс Мелон. В донесении говорится, что оружие и взрывчатка были найдены, а в полиции Ольстера не делают особой разницы между предъявленными обвинениями и действительностью. В принципе это одно и то же. Вы поняли меня?

Шейла не ответила.

— Ну, ладно, — сказал майор. — Да это и неважно. А важно вот что, — продолжал он, пристально глядя ей в глаза, — убийство сержанта Томаса Шелби и рядового Алена Хардинга.

Шейла тоже не отводила от него взгляда, в ее глазах не отражалось ни единой эмоции, но к горлу подступила тошнота. Она попала в плен к врагам и поняла, как они вышли на нее.

— Уверен, вы знаете Лиама Кугана, мисс Мелон. Он ваш соучастник, а теперь стал важным свидетелем. — На лице майора промелькнула странная полуулыбка. — Как мне ни жаль вас, но думаю, что здесь дело ясное.

— Если вы знаете так дьявольски много, почему же ваши люди…

— О, это не мои люди. Это парашютно-десантные подразделения, где служили Шелби и Хардинг. Появление их здесь — чистая случайность. Сам же я из военной разведки. — Тон голоса Мартина изменился и стал более дружеским. — Вам крупно повезло, что они не убили вас.

Шейла мгновенно прокрутила в голове всю ситуацию до мельчайших подробностей. Если даже опираться на обычные британские законы, ее, скорее всего, признают виновной — по доносу Кугана. Но почему ее арестовали по закону о чрезвычайных полномочиях? Почему они подложили оружие и взрывчатку в ее комнату? Майор Мартин, видимо, что-то затевает.

Мартин пристально посмотрел на нее, откашлялся и произнес:

— Жаль, что в нашем просвещенном королевстве за убийство не полагается смертная казнь. Однако мы могли бы внести кое-что новое в ваше дело. Мы могли бы обвинить вас в измене. Думаю, что не погрешим против истины, если скажем, что временная Ирландская республиканская армия, в которой вы служите, изменила нашему королевству. — Майор посмотрел в открытую книгу, лежащую перед ним на столе. — Вот законы о государственной измене. Статья 811. «Военные действия против верховной власти в королевстве…» Думаю, вы прекрасно дополните список. — Пододвинув книгу поближе, он продолжал: — Статья 812. «Сущность преступления заключается в нарушении долга по отношению к королевству…» Вот и моя любимая статья 813. Она однозначно гласит, — майор бросил взгляд на сидящую перед ним женщину и продолжил чтение: — «Наказание за государственную измену — смерть через повешение». — Мартин сделал ударение на последних словах и посмотрел в ее лицо, ожидая реакции, но ее не последовало. — Мистер Черчилль сказал по поводу Ирландского восстания 1916 года: «Зеленая трава растет на полях, где шли сражения, но никогда не растет на эшафоте». И сейчас мы начинаем снова вешать ирландских предателей. Вы — первая. И рядом с вами на эшафоте будет ваша сестра Морин.

— Моя сестра? Почему? — воскликнула Шейла.

— Куган сказал, что она тоже была там. Вы, ваша сестра и ее любовник Брайен Флинн.

— Это грязная ложь!

— Зачем человеку, который является свидетелем обвинения, лгать о том, кто совершил убийство?

— Потому что это он расстрелял тех солдат…

— Пули были двух разных калибров, так что мы можем судить двух людей за убийство — любых двух. Так почему бы вам не помочь мне разобраться, что к чему?

— Вас не заботит, кто убил этих солдат, так ведь? Вы просто хотите повесить Флинна.

— Кого-то просто необходимо повесить.

Но у майора Мартина не было намерения повесить любого и пополнить число ирландских мучеников. Он хотел увезти Флинна в тюрьму Лонг-Кеш, где мог бы выжать из него всю до капли информацию о временной Ирландской республиканской армии. Затем он сумеет перерезать Брайену Флинну горло осколком стекла и назвать это самоубийством.

— Допустим, что вы избежите петли, — продолжал он. — Допустим также, что мы задержим вашу сестру, что тоже вполне возможно. И также предположим, что вы, мисс Мелон, разделите тюремную камеру вместе с вашей сестрой на долгие годы. Сколько вам лет? Не больше двадцати? Месяцы, годы потянутся медленно, очень медленно. Молодые девушки потратят зря свою жизнь… и во имя чего? философский вопрос, не так ли? Остальные будут жить, любить, гулять на свободе. А вы?.. Но главная глупость в том, что Морин не виновна в убийстве. Вы — причина того, что она зачахнет здесь, потому что вы не выдадите ее любовника. А Флинн, конечно, найдет себе другую женщину. И Куган поедет жить в Лондон или в Америку и…

— Замолчите! Ради Бога, замолчите!

Шейла закрыла лицо руками и постаралась успокоиться, но Мартин продолжал:

— Теперь выхода нет. — Он взглянул на бумаги. — Это навсегда, понимаете? Но вы можете назвать имя Брайена Флинна, офицера временной Ирландской республиканской армии, и выдать его за убийцу сержанта Шелби и рядового Хардинга. Тогда вам будет предъявлено обвинение как пособнице, и вы окажетесь на свободе. Скажем… лет через семь.

— А как моя сестра?

— Мы гарантируем, что ее арестуют только за недонесение. Она покинет страну и никогда сюда больше не вернется. Мы не будем вести за ней наблюдение и преследовать в любом другом государстве. Но это условие станет действовать, если только мы найдем Брайена Флинна. — Мартин наклонился к ней. — Так где же Флинн?

— Откуда я знаю?

Майор откинулся на спинку стула.

— Хорошо, мы обвиним вас в чем-нибудь другом и продержим три месяца. Это мало, как вы понимаете. Если мы не найдем Флинна за это время, тогда обвиним вас в двойном убийстве, а возможно, еще и в измене. Так что, если вспомните о чем-нибудь, способном навести нас на след, пожалуйста, не стесняйтесь и расскажите. — Он сделал паузу. — Вы не предполагаете, где он может быть?

Шейла не ответила.

— Ну что же, если вы и впрямь не знаете — это значит, вы для меня бесполезны… бесполезны… Хотя ваша сестра может попытаться освободить вас, вместе с Флинном… Так что, возможно…

— Не используйте меня в качестве приманки, подонок!

— Нет? Хорошо, мы еще вернемся к этому вопросу.

— Я могу отдохнуть?

— Конечно. Можете идти.

Шейла встала.

— Вы случайно обучались не в гестапо?

— Извините, не понял. — Мартин встал со своего стула. — Надзирательница проводит вас в камеру. Спокойной ночи.

Шейла повернулась и открыла дверь. На голову ей снова надели мешок, но она успела заметить не надзирательницу, а двух молодых полицейских и трех десантников.

Глава 2

Брайен Флинн смотрел на Королевский мост, скрытый мартовской мглой. Река Логан, окутанная туманом, казалось, покачивалась в тусклом свете улицы между зданиями из красного кирпича на Банк-роуд. Был комендантский час, поэтому шум транспорта не нарушал окружающую тишину.

Морин Мелон бросила взгляд на стоящего рядом Брайена. Красивые черты его лица в темноте ночи всегда казались зловещими. Она отвернула обшлаг рукава пальто и посмотрела на часы.

— Уже четыре. Где, черт побери…

— Тихо! Слушай!

С Оксфорд-стрит донесся ритмичный стук шагов. Появился еле различимый в тумане патруль Королевской ольстерской полиции и двинулся по направлению к ним. Морин и Брайен пригнулись, скрываясь за грудой пустых ящиков из-под масла. Они не издавали ни единого звука, лишь их судорожно сдерживаемое дыхание превращалось в длинные струйки пара и сливалось с густым туманом вокруг. Патруль прошел мимо, а через несколько секунд они услышали скрип автомобильных тормозов и увидели вырвавшийся из окружающей мглы яркий свет фар. Машина подъехала к дому и остановилась неподалеку от них. Они быстро запрыгнули в открытую дверь. Шофер Рори Дивайн медленно повернул машину в сторону моста. Сидевший рядом с шофером Томми Фитцджеральд повернулся к ним:

— Дорога на Кромек-стрит закрыта!

Морин опустилась на пол кабины.

— Все уже началось?

Дивайн ответил, неспешно направляя машину к мосту:

— Да. Шейлу полчаса назад увезли из тюрьмы в полицейском фургоне. Он двинулся по дороге А23 и минут десять назад проехал Кастл-бридж. Сейчас они будут на Королевском мосту.

Флинн прикурил сигарету.

— Есть дополнительная охрана?

— Нет, — ответил Дивайн. — По нашим данным, только шофер и охранник в кабине и два охранника в кузове.

— А сколько заключенных?

— Ну, может быть, человек десять. Их перевозят в тюрьму на Крамлин-роуд, исключая двух женщин, которых везут в Арму. — Он остановился. — Где ты хочешь напасть на них?

Флинн посмотрел в окно машины. Свет фар казался на мосту ослепительным.

— Люди Коллинза засели повыше на Уоринг-стрит. Оттуда они выйдут на дорогу, ведущую к Крамлин-роуд, — сказал он. Затем протер запотевшее стекло и пристально вгляделся в темноту. — Полицейский фургон уже подъезжает.

Дивайн заглушил двигатель и выключил фары. Черный, без каких-либо опознавательных знаков «воронок» пересек мост и направился к Энн-стрит. Дивайн подождал, затем завел машину и поехал следом, соблюдая дистанцию и не включая фар.

— Поезжай в объезд, в сторону Хай-стрит, — обратился к нему Флинн.

Машина мчалась по пустынным улицам, все это время никто не проронил ни слова. Когда они приблизились к Уоринг-стрит, Томми Фитцджеральд отодвинул свое сиденье и достал из-под него старый американский автомат «томпсон» и скорострельную новенькую винтовку «армлайт».

— Автомат для тебя, Брайен, винтовка — для леди. — Потом Фитцджеральд вынул короткую картонную трубку и передал ее Флинну. — А это… если, упаси Господи, мы наткнемся на «сарацина».

Флинн взял трубку и спрятал ее под пальто. Машина пересекла Ройял-авеню, направилась в сторону Уоринг-стрит и подъехала туда в то же самое время, когда с противоположной стороны, с Виктория-стрит, выехал полицейский фургон. Машины медленно приближались друг к другу. За фургоном следовал черный седан.

— Это, должно быть, Коллинз и его ребята, — указав на машину, сказал Фитцджеральд.

Флинн заметил, как фургон замедлил движение — шофер понял, что блокирован спереди и сзади, и искал, где бы прорваться.

— Пора! — крикнул Флинн.

Дивайн развернул машину таким образом, что она преградила фургону дорогу, и тот резко затормозил. За ним как вкопанный остановился черный седан, из него выскочили Коллинз и трое мужчин с автоматами в руках. Они побежали к задней двери «воронка».

Флинн и Морин выпрыгнули из машины и быстро зашагали к фургону, загнанному в ловушку всего в двадцати пяти ярдах от дороги. Охранники и шофер бросились на пол, когда Флинн нацелил на них автомат.

— Выходи! Быстро! Руки вверх! — командовал он. Но охранники не вышли, а Флинн знал, что не будет стрелять в фургон, наполненный пленными.

— Я их прикрою! Давай быстрей! — крикнул он Коллинзу.

Коллинз подошел к фургону и ударил в задние двери прикладом винтовки.

— Охранники! Вы окружены! Откройте двери, вас никто не тронет.

Морин на коленях стояла на дороге: винтовка лежала рядом. Сердце тяжело билось в груди. Идея освободить сестру стала в последние месяцы просто навязчивой, Морин сходила с ума при мысли о том, какой приговор могут вынести Шейле. Внезапно все детали, которые казались странными в этой операции, стали выстраиваться в памяти в единую схему: чересчур медленная скорость фургона, отсутствие сопровождения, заранее намеченный маршрут…

— Беги! Коллинз!..

Двери полицейского фургона резко распахнулись, в свете уличных фонарей она увидела удивленное лицо Коллинза. Он стоял ошеломленный перед открытыми дверями и растерянно смотрел, как оттуда появились британские десантники. Ему выстрелили прямо в лицо сразу из двух автоматов.

Флинн видел, как четверо его людей были убиты. Один десантник продолжал посылать пули в давно уже мертвые тела, а другой решетил седан, стараясь попасть в бензобак. Раздался оглушительный взрыв, стекла в домах на улице задрожали, как от землетрясения, слышны были резкие выстрелы автоматов. Все вокруг полыхало огнем, как в аду.

Морин схватила за руку Флинна и потянула его к их машине, а из кабины фургона, где прятались шофер и еще один десантник, раздались пистолетные выстрелы. Она обернулась и выпустила в сторону кабины всю обойму. Выстрелы прекратились. Улица ожила — к ним с криками и свистом неслись люди. Их крики заглушал гул подъезжающих машин.

Флинн повернулся и увидел, что ветровое стекло их машины выбито, а шины спущены, Фитцджеральд и Дивайн бежали вдоль улицы. Внезапно тело Фитцджеральда дернулось и скользнуло по булыжной мостовой. Дивайн продолжал бежать и скрылся в разрушенном взрывом здании.

Флинн услышал, как из фургона выпрыгнули десантники и устремились в погоню. Он быстро схватил Морин за руку, и они помчались что было сил, пытаясь оторваться от преследователей. Начинался дождь.

Брайен и Морин резко свернули на Дэнджелл-стрит, примыкающую с севера к Уоринг-стрит, кругом свистели пули, ударявшиеся о булыжную мостовую. Морин поскользнулась на мокром камне и упала, винтовка вылетела у нее из рук, со стуком упав на тротуар, и затерялась в темноте. Флинн помог ей встать, и они побежали в длинный узкий переулок, выходящий на Хилл-стрит.

Вдогонку за ними устремился армейский бронетранспортер «сарацин», его шесть огромных колес визжали на поворотах. Громадный прожектор медленно высвечивал каждый клочок открытого пространства, пока не обнаружил то, что искал. Машина повернулась и поехала прямо на них. Громкоговоритель, установленный наверху машины, резко прорвал дождливую ночь:

— Стойте! Руки за голову!

Флинн услышал, что по узкому переулку к ним бегут десантники. Он вынул из-под пальто картонную трубку и упал на колени. Сорвав пломбу с нового американского противотанкового гранатомета М-72, он потянул за шнурок, оглянулся на приближающийся транспортер и прицелился.

Два автомата выпустили длинные очереди, кроша бетонные стены зданий около них, и Брайен почувствовал, как на него посыпались камешки. Он положил палец на пусковую кнопку и постарался прицелиться поточнее. Портативный гранатомет одноразового использования. Все равно как разовая столовая салфетка. Кто, как не Америка, мог создать подобное реактивное противотанковое оружие? Спокойно, Брайен, спокойно.

Автоматы снова начали стрельбу, он услышал позади себя короткий сдавленный крик Морин и почувствовал, что она упала к его ногам.

— Сволочи!

Флинн нажал на пусковую кнопку. Из трубки с ревом вылетела 66-миллиметровая кумулятивная ракета, молнией промелькнув в темноте туманной улицы.

Башня бронетранспортера «сарацин» вспыхнула оранжевым пламенем, сметающим и разрушающим все вокруг. Уцелевшие десантники пытались вылезти из машины, схватившись в ужасе за головы, оглушенные взрывом и испытывая дикую боль. Флинн видел, как горит на них одежда. Он повернулся и склонился над Морин. Она пошевелилась, и он подсунул свои руки ей под голову.

— Тебе очень плохо?

Она открыла глаза и попыталась присесть.

— Не знаю. Грудь…

— Ты можешь идти?

Она кивнула, и он помог ей встать.

На улице вокруг них творился сущий ад: гул моторов машин сливался с криками, свистом, визгами бегающих в панике людей и неистовым собачьим лаем. Флинн осторожно стер свои отпечатки пальцев с автомата «томпсон» и бросил его в переулок.

Вдвоем они потащились по направлению к католическому кварталу, окруженному Нью-Лодж-роуд. Так они добрались до жилых домов и увидели знакомый лабиринт переулков и дворов.

Топот бегущих по улице солдат, грохот прикладов в запертые двери, распахнутые окна, возмущенные громкие выкрики, плач детей — привычная, знакомая картина Белфаста.

Морин прислонилась к кирпичной стене, окружающей сад. От быстрого бега кровь из раны стала течь сильнее. Она осторожно скользнула рукой под свитер.

— Ох…

— Что, плохо дело?

— Не знаю.

Она вынула руку — та была вся в крови.

— Нас предали, — тихо проговорила она.

— Такое часто случается, — с болью в голосе ответил Брайен.

— Но кто?

— Скорее всего, Куган. Хотя, может быть, и кто-то другой. — Флинн точно не знал этого. — Жаль Шейлу.

Морин согласно кивнула головой.

— Я понимаю, они использовали ее, как приманку, чтобы поймать нас… Не думаешь ли, что она… — Морин закрыла лицо руками. — Столько хороших людей мы потеряли этой ночью.

Брайен посмотрел за стену сада, затем помог Морин подняться, и они снова побежали через квартал примыкающих друг к другу домов. Миновав их, они очутились на протестантской территории, отличавшейся большим разнообразием и сохранностью зданий. Брайен знал это место еще с юных лет, он вспомнил школьные выходки — били стекла и бегали, как черти, ну вот как сейчас, по этим переулкам и дворам. Припомнились ему и запахи простой пищи, веревки с бесцветным льняным бельем, розовые сады и садовая мебель на газонах.

Они направились на запад и подошли к католической территории Ардойн. Дорогу преграждал гражданский патруль протестантов, а полицейские и британские солдаты устраивали обыски. Флинн перебрался через кучу мусора и осторожно перетащил туда же Морин.

— Сегодня ночью мы подняли всех на ноги.

Морин посмотрела на него и увидела на его лице улыбку.

— Ты как будто получаешь удовольствие от этого.

— Это они получают удовольствие. Мы расшевелили тихую заводь. В этих бараках и хижинах они живут лишь тем, что тешат друг друга всякими байками о своей храбрости. Мужчины любят охоту.

Морин согнула руку. Жестокая боль распространилась на верхнюю часть груди и плечо.

— Не думаю, что у нас много шансов вырваться из Белфаста.

— Все охотники находятся в лесу. Охотничье поселение поэтому стало необитаемым.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю о самом сердце протестантской территории. Шенкилл-роуд уже недалеко отсюда.

Брайен и Морин повернули в другую сторону и через пять минут подошли к Шенкилл-роуд. Они долго брели по пустынной дороге, пока не остановились на углу одного из домов. Здесь светили уличные фонари, и было не так сумрачно, как в других районах города. Флинн не видел, сколько крови потеряла Морин, так как на ней было пальто, но заметил, как изменился цвет ее лица. Его собственная рана перестала кровоточить, кровь запеклась на щеке и уже почти высохла на свитере.

— Мы переедем границу на ближайшем междугородном автобусе, переночуем в амбаре, а утром направимся в Дерри.

— Да, нам теперь нужен только междугородный автобус, ну и, конечно, требуется привести себя в порядок, — согласилась Морин. Она со стоном прислонилась к стенке павильона автобусной остановки. — Когда же все это кончится, Брайен?

Флинн посмотрел на нее, стоящую в ореоле туманной дымки.

— Не забывай девиз ИРА, — тихо проговорил он. — «Вступают раз, не выходят никогда». Ты понимаешь?

Морин ничего не ответила.

Из-за угла показался красный автобус. Флинн слегка прижал Морин к себе и помог забраться по ступенькам в салон.

— До Кледи, — сказал он водителю, протягивая деньги на билеты, и шутливо добавил: — Боюсь, что дама выпила слишком много.

Коренастый шофер, похожий больше на шотландца, чем на ирландца, безразлично покачал головой.

— У вас есть пропуск для передвижений в комендантский час?

Флинн бросил взгляд в салон автобуса. Там было совсем немного людей — меньше дюжины, большей частью рабочие городских служб, и, как показалось Брайену, в основном протестанты. Но сегодня ночью все они казались ему предателями. Хотя ничто и не говорило, что они связаны с полицией.

— Да. Вот здесь. — Он вытащил из кармана бумажник и помахал им перед лицом водителя.

Тот взглянул на Флинна, молча закрыл двери, и автобус тронулся.

Флинн повел Морин в заднюю часть салона, пассажиры разглядывали их с недоумением и любопытством. В Лондоне или Дублине они могли бы легко сойти за пьяных. Но в Белфасте люди по-разному смотрели на вещи, и Брайен знал, что скоро им нужно будет выйти из автобуса. Он подвел Морин к последнему ряду сидений и сам сел рядом.

Автобус обогнул Шенкилл-роуд, проехал протестантский рабочий район, а затем направился к смешанным кварталам вокруг Старого парка.

Флинн повернулся к Морин и тихо спросил:

— Ну как, тебе лучше?

— О, вполне. Хоть начинай все по новой.

— Эх, Морин, Морин…

Пожилая женщина, одиноко сидевшая напротив, повернулась к ним:

— Что с вами такое? Что с вами, дорогая? Вам плохо?

Морин бросила на нее взгляд, но ничего не ответила. Жители Белфаста способны на все: от убийства и предательства до христианской доброты.

Женщина улыбнулась и тихо проговорила:

— Между Скверс-хилл и Макиванс-хилл есть маленькая лощина под названием Флэш. Там находится аббатство — вы знаете его — Уайтхорнское аббатство. Настоятель, отец Доннелли, приютит вас на ночь.

Флинн холодно посмотрел на женщину:

— С чего вы взяли, что мы нуждаемся в месте для ночлега? Мы едем домой.

Автобус остановился. Пожилая женщина молча встала и направилась к выходу. Автобус снова тронулся.

Флинн пребывал в растерянности.

— Это следующая остановка. Выйдем?

— Я не могу больше ни секунды оставаться здесь… — Морин на мгновение задумалась. — Эта пожилая женщина…

Флинн отрицательно покачал головой.

— Думаю, ей можно верить, — настаивала Морин.

— Я никому не верю.

— В какой же ужасной стране мы живем!

Брайен насмешливо улыбнулся:

— Ну что за жуткие вещи ты говоришь, Морин. Разве наша вина, что наша страна стала такой?

Морин склонила голову:

— Ты, конечно, прав… Как всегда.

— Ты должна понимать, кто ты такая. Я уже хорошо понял это и приспособился.

Морин кивнула. В его странной логике мир был перевернут вверх дном. Но Брайен — нормальный человек, а она нет.

— Идем в Уайтхорнское аббатство.

Флинн пожал плечами:

— Полагаю, это лучше, чем амбар. Тебя нужно перевязать… Но если этот добрый приходской священник сдаст нас в…

Морин не ответила и отвернулась от него. Брайен нежно обнял ее за плечи:

— Я люблю тебя, ты же знаешь.

Морин кивнула, не поднимая глаз. Автобус вновь остановился, и они направились к выходу.

— Это еще не Кледи, — заметил шофер.

— Знаю, — ответил Флинн.

Они вышли из автобуса и остановились на дороге. Брайен взял Морин за руку.

— Этот тип донесет на нас на следующей остановке.

Держась за руки, они перешли через дорогу и направились к рябиновой аллее, переходящей в пригородный переулок. Флинн взглянул на часы, а потом посмотрел на уже светлеющее небо.

— Светает. Нам нужно дойти до места, пока не проснутся фермеры, — здесь живут одни стукачи.

— Знаю.

Морин глубоко вздохнула, и они пошли быстрее, не обращая внимания на моросящий дождь. Тяжелая атмосфера и уродство Белфаста остались далеко позади, и Морин почувствовала себя лучше. Белфаст — это пятно золы на зеленом очаровании графства Антрим. Едкий пепел в душе Ирландии. Иногда у Морин появлялось странное желание, чтобы этот город погрузился в трясину и исчез навсегда.

Они миновали ряд изгородей, засеянные поля, пастбища, на которых пасся скот, стога сена. Воздух наполнила свежесть, запели первые утренние птицы.

— Я не вернусь в Белфаст, — вдруг сказала Морин. Брайен остановился, обнял ее за плечи и повернул к себе лицом. Она была очень взволнованна.

— Я все понимаю. Последние две недели были такими трудными для тебя.

— Я уеду жить на юг, в деревню, — продолжала она.

— Хорошо, а что ты там будешь делать? Пасти свиней? Или у тебя есть еще какие-нибудь мысли на этот счет, Морин? Может, ты хочешь завести ферму, хозяйство?

— Помнишь коттедж с видом на море? Ты сказал, что мы обязательно поживем там несколько дней.

— Может быть… Когда-нибудь…

— Я поеду в Дублин… Искать работу.

— А-а-а… Работа в Дублине? Через год они дадут тебе стол у окна, где ты будешь регистрировать американских туристов. Или швейную машинку у окна, где сможешь получать хоть немного воздуха и солнца. Для этого надо непременно сидеть у окна.

Некоторое время они молчали. Затем Морин снова продолжила разговор:

— Возможно, уеду в Киллин…

— Нет. Ты никогда не вернешься в свою деревню. Ехать туда тебе нельзя, и ты знаешь это. Лучше отправляйся в любую другую, но не туда.

— Тогда давай уедем в Америку.

— Нет! — Голос Брайена прозвучал неестественно громко. — Нет. Не хочу делать то, что сделали остальные.

Флинн подумал о своей семье и друзьях, многие из которых уехали в Америку, Канаду или Австралию. Он потерял их так же, как потерял мать и отца, когда хоронил их. Каждый человек в Ирландии — неважно, на севере или на юге — потерял семью, друзей, соседей, мужа или жену, любимых, которые уехали и больше сюда никогда не вернутся. Эмиграция… Подобно величайшим бедствиям, подобно чуме, она обедняет родную землю, унося ярких и отважных ее детей, губя ее молодость и оставляя ей только старость, усталость, робость, самодовольно богатых или отчаянно бедных…

— Это моя страна. Я не могу покинуть ее ради того, чтобы стать простым работягой в Америке.

Морин кивнула. «Лучше быть королем навозных куч Белфаста и Лондондерри», — подумала она, но сказала совсем другое:

— Я могла бы уехать и одна.

— Да, по-видимому, можешь.

Поддерживая друг друга, они молча шли по дороге, осознавая, что в эту ночь потеряли гораздо больше, чем немного собственной крови.

Глава 3

Переулок вывел их в небольшую, без единого деревца лощину, расположенную между двумя холмами. Вдалеке Морин и Брайен увидели аббатство. Лунный свет так преобразил белые стены монастыря, что тот превратился в некое призрачное видение, окутанное бледно-серым туманом, поднимающимся от сырой земли.

Они осторожно приблизились к аббатству и остановились под молодым платаном, на котором лишь несколько дней назад набухли первые почки. Небольшое, продолговатой формы кладбище было обнесено изгородью и окружено невысокими зелеными растениями, и простиралось оно за пределы монастырской стены. Флинн легко перепрыгнул через изгородь и помог Морин тоже перебраться на территорию аббатства.

Монастырское кладбище выглядело неухоженным, вьющиеся плети хмеля пробивались сквозь надгробия и памятники, оставляя на камнях неровные трещины. По всему кладбищу разрослась и загородила узкую тропинку, ведущую к белым каменным стенам, трава «белый рог», от которой и пошло название этого аббатства и которая стала предзнаменованием большой и счастливой удачи, если человек действительно поверит в связанное с ней суеверие. Тропинка привела Морин и Брайена к небольшим, едва заметным воротам пристроенного к аббатству монастыря. Флинн легко открыл их, и они вошли внутрь, молча оглядывая безмолвный монастырский двор.

— Присядь сюда, на скамейку. А я пойду поищу кого-нибудь из братьев-монахов, кто поможет мне пройти к настоятелю.

Морин без возражений села и склонила голову на грудь от усталости и постоянной тупой боли. Когда она снова открыла глаза, перед ней стояли Флинн и священник.

— Морин, это отец Доннелли.

Она пристально посмотрела на пожилого священника, очень худого, бледного, даже, казалось, человека слабого.

— Здравствуйте, святой отец.

Он был пастырем, а она — одной из его духовных дочерей. Таков великий древний обычай. Роли каждого высечены на каменных скрижалях еще два тысячелетия назад.

Священник положил одну руку на плечо Морин, а другой взял ее руку.

— Пойдемте со мной, — сказал он. — Держитесь за меня.

Пройдя монастырский двор, они вошли в арочную дверь необычного многоугольного здания. Морин узнала традиционное строение основного здания — место, где обычно проводятся богослужения монахов. На мгновение она представила, что окажется сейчас лицом к лицу с ними, но, войдя в помещение, освещенное настольной лампой, увидела, что зала пуста.

Отец Доннелли вдруг остановился и повернулся к ним.

— У нас здесь есть лечебница, но боюсь, что сначала я должен проводить вас в подвал, где вы пробудете до тех пор, пока полиция и солдаты, преследующие вас, не прекратят поиски и не уйдут.

Флинн ничего не ответил.

— Можете довериться мне.

За многие годы Флинн привык никогда никому не доверять, но выхода не было. Даже если этот прелат окажется предателем, Военный совет не сочтет за глупость то, что Флинн решился довериться католическому священнику.

— Где этот подвал? Думаю, у нас не так уж много времени.

Аббат повел их вниз по длинному коридору, затем открыл дверь в самом конце прохода. Серый рассвет еле-еле пробивался сквозь мутное стекло, свет скорее был ощутимым, чем видимым. В комнате горела единственная молитвенная свеча, вставленная в красный глиняный кувшин. Флинн огляделся и понял, что они находятся в маленькой домовой церкви аббатства.

Настоятель вынул из настенного подсвечника свечу, зажег ее и понес, освещая путь.

— Идите за мной за алтарь. Будьте осторожны.

Флинн помог Морин подняться к святилищу следом за святым отцом. Священник несколько секунд перебирал руками связку ключей и, нащупав нужный, скрылся за алтарем.

Брайен огляделся, пристально всматриваясь в полутьму храма, но не заметил признаков скрытой опасности. Единственное, на что он обратил внимание, было то, что удушливый запах ладана почти исчез, как будто откуда-то проникал свежий воздух.

«Отец Доннелли сказал, что аббатство давно пустует. Значит, он, по-видимому, не был местным аббатом, а находился здесь в качестве хранителя, хотя и не похож на тех священнослужителей, которых епископ мог сослать в подобное место, — подумал Флинн. — Но он не похож также и на тайного члена временной Ирландской республиканской армии».

Эта мысль сильно взволновала его.

Из темноты вновь появился священник, все еще со свечой в руке.

— Идемте за мной. — Он провел их в полуоткрытую дверь за алтарем, искусно окованную железом.

Прелат удивленно посмотрел на двух доверившихся ему людей, не понимая, почему они топчутся и не входят внутрь.

— Это склеп, — пояснил он.

— Знаю, что это такое. Всем известно, что склеп обычно располагается под алтарем.

— Да, — согласился священник. — Они первым делом произведут обыск здесь. Мы же идем дальше.

В полутьме Флинн рассмотрел спускающиеся вниз каменные ступеньки. На стене он увидел свечу в янтарном подсвечнике, едва освещавшую пол и стены из белого известняка. Свеча горела, видимо, постоянно.

— Почему раньше я никогда не слышал об этом аббатстве, как о безопасном месте?

Священник пристально посмотрел на него и спокойно ответил:

— Потому что раньше вы не нуждались в нем.

«Типичная для священнослужителя фраза», — подумал Брайен.

Он повернулся к Морин. Она взволнованно переводила взгляд со ступеней на священника, страшно боясь войти в склеп, а настойчивый тон аббата лишь усиливал ее страх. Поколебавшись еще мгновение, она шагнула вниз и начала спускаться по ступенькам. Флинн также очень внимательно посмотрел на священника и последовал за Морин.

Отец Доннелли вел их вдоль известковой стены, за которой находились захоронения бывших настоятелей и монахов Уайтхорнского аббатства. Вдруг он остановился и открыл бронзовую дверь одного из склепов, на котором было высечено: «Отец Симус Кахилл». Держа в руках свечу, он вошел внутрь. Первое, что бросилось Морин в глаза, был деревянный гроб, стоявший на каменном постаменте посредине тесной камеры.

Отец Доннелли передал свечу Брайену и поднял крышку гроба. Внутри лежали мощи, закутанные в простыни, от них исходил тошнотворный запах зеленой плесени, которая, как мох, покрывала все полотно.

— Это прутья и солома, — пояснил пастор.

Он отодвинул «мощи» и поднял скрытую щеколду — дно гроба заколебалось и стало опускаться вместе с поддельной мумией.

— Да, да. Для наших дней это немного театрально, но в те времена, когда эта система задумывалась, в ней была необходимость и использовалась она довольно часто. Идите смелее. Надо спускаться. Там лестница. Видите ее? На дне есть проход, который ведет еще в одну комнату. Эта свеча осветит путь. А в комнате вы найдете достаточно свечей.

Флинн поднялся на каменный постамент и перебрался через стенку гроба. Одной ногой он нащупал верхнюю ступеньку и встал на нее, держась за гробовую крышку. Из темной ямы несло сырым гнилостным запахом. Брайен вопросительно посмотрел на отца Доннелли.

— Это путь в ад, сын мой. Но не бойся! Ты найдешь там много друзей.

Флинн попытался улыбнуться этой шутке, но невольная дрожь пробежала по его телу.

— Полагаю, мы должны будем благодарить вас.

— Думаю, что будете. Но сейчас торопитесь. Мне же лучше находиться в трапезной и спокойно завтракать, когда туда нагрянут с обыском.

Брайен начал спускаться по ступенькам, пока прелат помогал Морин подняться на каменный постамент и найти первую ступеньку потайной лестницы. В одной руке Флинн сжимал свечу, а в другой руку Морин. Она старалась не задеть покрытого плесенью свертка.

Затем отец Доннелли поднял на место дно гроба, прикрыл его крышкой и вышел из склепа, закрыв за собой тяжелую бронзовую дверь.

Свеча, которую держал Флинн, осветила узкий проход длиной шагов в пятьдесят. Не отпуская руки Морин, он осторожно повел ее по этому темному, мрачному коридору, который в конце концов привел их в крохотное темное помещение. Найдя свечи, о которых говорил священник, Флинн зажег их от своей свечи и оглядел комнату. Она сильно отличалась от тех, которые он видел наверху, — стены даже не оштукатурены, сложены из грубо отесанного камня. Стоял могильный холод, и Брайен заметил, как из его рта при дыхании появляется пар. Он еще раз окинул взглядом тусклое, мрачное помещение.

— Да… Странное место.

Морин закуталась в серое шерстяное одеяло, которое нашла на полу, и села на низенькую скамеечку у стены.

— А ты чего ожидал, Брайен, — игровую комнату, что ли?

— Вижу, тебе стало получше.

— Я чувствую себя препогано.

Флинн обошел вокруг странное шестигранное помещение. На одной стене он заметил большой кельтский крест, а под ним маленький сундучок, стоящий на деревянной подставке. Флинн провел рукой по крышке сундука, но не открыл ее. Внезапно он повернулся к Морин:

— Ты веришь ему?

— Он ведь священник.

— Священники ничем не отличаются от других людей.

— Думаю, отличаются.

— Посмотрим.

Флинн вдруг ощутил сильную усталость от длинной напряженной ночи, когда вынужден был мобилизовать все силы, чтобы выжить. Опустившись рядом с сундуком на сырой холодный пол, он прислонился к стене, повернув лицо к темному проходу, ведущему в склеп.

— Не дай Бог, если мы проснемся в Лонг-Кеш…

— Это моя вина, — прервала его Морин. — Ведь так? Постарайся уснуть.

Несколько раз просыпаясь во время чуткого сна, Брайен, открывая глаза, видел только закутанную в шерстяное одеяло Морин, лежавшую на полу рядом с ним. В очередной раз он проснулся, когда услышал, что дно гроба снова стало опускаться и ударилось о стену узкого прохода. В одно мгновение Флинн оказался на ногах и встал у входа в коридор. В лучах света, струящегося из склепа, он заметил висящее дно гроба и мнимые мощи святого отца, прилепившиеся к полу гроба, словно ящерица к сухой каменной стене.

Сверху показалась мужская фигура: черные ботинки, черные брюки (романтический образ — как раз под стать окружающей обстановке), затем обозначилось лицо отца Доннелли. Высоко над головой он держал поднос, чтобы тот не мешал ему спускаться.

— Они были здесь, но уже ушли.

Флинн подошел к проходу и взял поднос у священника. Отец Доннелли закрыл гроб, они вошли в комнату, и Флинн поставил поднос на небольшой деревянный столик.

Настоятель внимательно осмотрел комнату — так хозяин проверяет помещение для гостей. Потом перевел взгляд на неподвижную фигуру Морин и обернулся к Флинну.

— Так, значит, это вы взорвали бронетранспортер, верно? Могу сказать, что это более чем дерзко.

Брайен промолчал.

— Ну хорошо, в любом случае они теперь направились к ферме Мак-Глохлинов. Эти Мак-Глохлины — верные прислужники полиции. Твердые пресвитериане. Они пришли сюда из Шотландии еще с армией Кромвеля. И все три века, проживая на этой земле, считали Ольстер своей страной… Как чувствует себя ваша спутница?

Флинн осторожно опустился на колени около Морин.

— Спит. — Он коснулся рукой ее лба. — У нее жар.

— Я принес несколько таблеток пенициллина, аптечку первой помощи, а еще горячий чай с беконом. — Из кармана аббат достал небольшую бутылочку. — А здесь немного виски для вас. Конечно, если пожелаете.

Флинн взял протянутую ему бутылку.

— Благодарю. Это именно то, в чем я нуждаюсь сейчас больше всего. — Он откупорил бутылку и сделал большой глоток.

Отец Доннелли нашел в углу две скамеечки и пододвинул их к деревянному столику, на который Брайен поставил поднос.

— Дайте ей поспать. А пока мы с вами выпьем чаю.

Флинн присел, наблюдая за священником, за движениями человека, который с полнейшей серьезностью относится к принятию пищи.

— И кто же был здесь? — внезапно спросил Флинн.

— Английские солдаты и местная полиция. Полицейские, как водится, хотели подорвать здание, но армейский офицер удержал их. Майор Мартин. Вы, наверное, знаете его? Да, он законченный мерзавец. В любом случае, все они великолепно разыграли свои роли.

— Я рад, что у каждого человека когда-нибудь наступают лучшие времена. Жаль лишь, что приходится будить людей так рано.

— Знаете, молодой человек, создается впечатление, что участники этой войны про себя высоко оценивают достоинства друг друга. Равнодушие в этом деле особо не ценится.

Флинн внимательно смотрел на священника. Наконец ему встретился человек, который не лгал.

— Можно нам уйти отсюда? — спросил Флинн, маленькими глоточками отхлебывая горячий чай.

— Нужно подождать, пока они окончательно не исчезнут из этих мест. Знаете, наблюдать ведь можно и в бинокль. Посидите еще, по крайней мере, дня два. Уйдете, разумеется, ночью.

— А что, разве все путешествуют по ночам?

Прелат рассмеялся:

— Видите ли, мистер…

— Кохарен.

— Раз на раз не приходится… Когда же все это закончится?

— Когда англичане покинут наши земли и шесть северных и двадцать шесть южных графств объединятся.

Отец Доннелли осторожно опустил чашку на стол.

— Нет, сын мой. Истинное желание ИРА, самое тайное, самое скрытое желание всех католиков — это не только сосуществование в мире после объединения юга и севера, о чем сказали вы. Это желание выдворить всех протестантов обратно в Англию, Шотландию, Уэльс. Выгнать всех Мак-Глохлинов, чтобы те отправлялись обратно, на свою историческую родину, которую они не видели и не вспоминают уже три столетия.

— Да, они все ублюдки.

Священник лишь пожал плечами.

— Поймите, я не собираюсь навязывать свое личное мнение. Хочу только, чтобы вы поняли зов своего собственного сердца.

Флинн склонился над столом.

— Почему вы здесь? Католическое духовенство никогда не поддерживало каких-либо выступлений или восстаний ирландцев против Британии. Так как же вы решились на подобное?

Отец Доннелли долго молча смотрел в свою чашку, а потом перевел взгляд на Флинна.

— Я не связываю себя с теми понятиями, которые так много значат для вас. Мне безразлично, какова ваша политика или даже политика церкви. Моя роль здесь — обеспечить убежищем нуждающихся в нем. Тайное убежище в стране, доведенной до безумия.

— Любому? Убийце, подобному мне? Протестантам? Английским солдатам?

— Всем, кто попросит. — Настоятель встал. — Когда-то в этом аббатстве был орден из пятидесяти монахов, теперь остался только я. — Он остановился и пристально посмотрел на Брайена. — У этого аббатства довольно призрачное будущее, мистер Кохарен, но очень богатое прошлое.

— Будущее… оно одно — и у вас, и у меня. И я надеюсь, что не такое призрачное, как у нашей страны.

Прелат, казалось, не слышал его слов и продолжал:

— Эта гробница была когда-то подземным хранилищем ценностей древнего кельтского знатного рода Бруидинов. Вы знаете, для чего она предназначалась?

— Догадываюсь.

— Здание называлось домом для заложников. Но у этого подземелья было совсем иное предназначение. Шесть сторон — стены комнаты — обозначают место, где встречаются шесть дорог. Поэтому-то строившиеся здания имели многогранную форму — скорее всего, именно по форме фундамента.

Священник на миг прервал свои объяснения и жестом показал наверх.

— По преданию, здесь, в Бруидине, путники или беженцы могли скрываться в стенах дома по традиции и согласно королевскому указу. Как видите, кельты не были варварами, как принято считать. — Аббат внимательно взглянул на Флинна, как бы показывая, что закончил рассказ. Однако после долгого молчания продолжил: — Так что, по древнему кельтскому преданию, вы выбрали верное место.

— Значит, вы даете приют людям, соединяя отголоски языческих преданий и христианского милосердия?

Священник слегка улыбнулся и ответил:

— Ирландский католицизм всегда был смесью язычества и христианства. Раннее христианство (после Патрика) воздвигало свои церкви на святых местах древних друидов, это место также считалось священным. Думаю, что сначала они сожгли Бруидин дотла, а потом создали свой храм странной архитектуры, но на старом фундаменте. Вы, должно быть, обратили внимание на древность этих каменных стен. Позже этот своеобразный монастырь разрушили викинги, а британская армия Кромвеля практически стерла его с лица земли. Уайтхорнское аббатство — последний храм, поставленный на древнем фундаменте. Протестантские фермеры нагло захватили все лучшие земли Ирландии, но католическая церковь сохранила свои храмы на старых священных местах.

— А разве вы желали чего-то большего?

Священник долгим взглядом посмотрел на Флинна, а затем проговорил:

— Вы бы лучше разбудили свою спутницу, пока чай не совсем остыл.

Флинн поднялся и прошел в угол, где неподвижно лежала закутанная в одеяло Морин, опустился перед ней на колени и шепнул:

— Будешь чай?

Она медленно открыла глаза.

— Давай я помогу тебе встать, — предложил ей Брайен. — Держись за меня.

Он помог ей подняться и подвел к скамье, на которой только что сидел.

— Как ты себя чувствуешь? — снова спросил он. Морин настороженно обвела взглядом уставленную свечами комнату.

— Вроде бы получше.

Флинн налил ей чаю, а отец Доннелли извлек из пузырька таблетку.

— Выпейте это.

Морин взяла таблетку и запила ее одним большим глотком еще теплой жидкости.

— Англичане приходили? — обеспокоенно спросила она.

Священник положил руку на лоб девушки.

— Приходили, но уже ушли. Дня через два и вы сможете уйти отсюда.

Морин настороженно посмотрела на служителя церкви. Он был так внимателен к ним, хотя и знал, кто они и чем занимаются. Вдруг ей стало очень стыдно. Всякий раз, когда о ее жизни узнавали другие люди, она чувствовала не гордость за свое дело, а стыд, хотя, казалось, это противоречит нормальной логике.

— Вы можете помочь нам?

— Да, конечно, дочь моя. Не волнуйтесь. Пейте чай.

— Нет, я имею в виду, можете ли вы помочь нам… уйти отсюда?

Священник кивнул головой:

— Я понял. Да, если вы захотите, то я помогу вам. Это намного проще, чем вы думаете.

Флинн явно стал беспокоиться.

— Святой отец, спешите спасти души своих прихожан. А мне нужно лишь немного поспать. И… благодарю вас за все, что вы для нас сделали.

— Рад, что смог вам помочь.

— А может быть, вы окажете нам еще одну услугу? Я дам вам телефонный номер. Человеку, который подойдет к телефону, скажите, где мы находимся, и передайте, что Брайен и Морин нуждаются в помощи. А мне потом расскажете, что он ответил.

— Я позвоню из соседнего селения. Только там есть неиспорченный телефон.

Флинн еле заметно улыбнулся:

— Если я показался вам чересчур резким, то…

— О, не тревожьтесь об этом, — успокоил его священник и, еще раз повторив номер телефона, который ему дал Брайен, попрощался и исчез в узком темном проходе.

Флинн несколько секунд смотрел ему вслед, затем повернулся, взял со стола бутылку виски и немного налил в чашку для Морин. Девушка раздраженно мотнула головой:

— Нет, Брайен, не надо. Я же приняла пенициллин.

Флинн нежно посмотрел на нее:

— Вижу, тебе не стало лучше, да?

— Боюсь, что так.

Он понимающе кивнул головой.

— Давай теперь посмотрим твою рану! — предложил он.

Морин встала, медленно сняла через голову еще влажный свитер и положила его на скамью. Флинн видел, что она испытывает сильные страдания, расстегивая и снимая окровавленный лифчик, но не предложил помощь. Вместо этого он взял со стола свечу и внимательно рассмотрел то, что причиняло ей столько мучений, — широкая глубокая рана протянулась по всей правой груди и доходила до подмышки. Пройди пуля всего на дюйм влево, и она бы погибла.

— Задело лишь слегка, — заметил Флинн.

— Знаю сама.

— Самое поганое, что мы не можем обратиться к врачу.

Раздеваясь, Морин сделала несколько резких движений, от которых рана снова открылась, и Флинн увидел, что из нее опять сочится густая темная кровь.

— Потерпи, будет немного больно, — предупредил он. Флинн осторожно перевязал рану, поддерживая ее руку, которую самой ей держать поднятой долгое время было трудно. — А теперь ложись и хорошенько укутайся в одеяло.

Морин послушно легла, но согреться не могла: ее по-прежнему знобило, одеяло и одежда были противно мокрыми. Вся правая сторона горела от непрерывной ноющей боли, к горлу подступала тошнота, от чего она испытывала мучительную жажду.

— Мы живем, как звери, зализывая свои раны, забывая свою человеческую природу… забывая веру в…

— Бога? Ты что, веришь в эти церковные бредни, Морин? Ну, тогда присоединяйся к англиканской церкви — у тебя будет свой Бог, ты станешь почтенной дамой и сможешь сидеть за чаем с болтливыми леди, обсуждая последние зверства ИРА.

Она закрыла глаза, по ее щекам потекли горькие слезы…

Заметив, что девушка уснула, Флинн взял чашку, налил виски, залпом выпил и принялся мерить шагами подземную камеру. Он снова пристально изучил стены и выжженные на них знаки. Сколько им лет? Что заставило друидов и христиан считать это место священным? Какой дух жил здесь, в самом центре земли? Взяв в руки свечу, Брайен поднес ее к деревянному сундуку и внимательно рассмотрел его. Затем дотронулся до деревянной крышки и открыл ее. Внутри лежали обломки штукатурки с древними кельтскими письменами и несколько металлических осколков бронзы и ржавого железа. Рассматривая их, Флинн обратил внимание на большое овальное кольцо, кое-где покрытое зеленоватым налетом.

Флинн взял его и осторожно надел на безымянный палец. Кольцо хоть и было большим, но пришлось впору. Сжав руку, он поднес ее поближе к свече и стал внимательно изучать кольцо. Оно было сделано в форме креста с овальным отверстием в середине, сквозь тусклую матовую поверхность он разобрал кельтские надписи вокруг грубо вычерченного бородатого лика.

Потерев пальцами поверхность кольца, ему удалось снять немного налета. На него смотрело лицо с резкими чертами, похожее на детское, но с тяжелым, мрачным взглядом. Вдруг у Брайена закружилась голова, и он ощутил, как слабеют ноги. Тело его согнулось, и он с глухим стуком упал на пол. И потерял сознание.

Глава 4

Флинн открыл глаза и увидел знакомое лицо, склоненное над ним.

— Уже полдень, — сказал отец Доннелли. — Я принес вам поесть.

Взглянув на священника, Флинн заметил, что тот внимательно рассматривает кольцо на его пальце. Поднявшись на ноги, Брайен огляделся вокруг. Морин сидела за столом в новом свитере и ела из большой чашки, от которой шел аппетитный запах. Флинн подошел и сел напротив нее.

— Ну как, тебе лучше?

— Намного.

Отец Доннелли приблизился к ним.

— Не будете против, если я присоединюсь к вам?

— Это ваша пища и ваш стол, — заметил Флинн. Священник улыбнулся:

— В одиночестве никогда не получаешь удовольствия от еды.

Флинн взял со стола ложку.

— Почему вам не присылают в помощь… монаха или кого-нибудь еще? — спросил он, зачерпывая полную ложку тушеного мяса.

— Здесь есть один человек, который присматривает за хозяйством, но сейчас он в отъезде. — Отец Доннелли наклонился, бросив взгляд на кольцо на руке Флинна. — Я вижу, вы нашли сокровища Уайтхорнского аббатства.

Флинн не ответил сразу, будучи не в силах оторваться от еды.

— Извините. Невозможно противостоять такому искушению, — сказал он наконец.

— Ничего.

Морин подняла глаза на мужчин:

— Не могли бы вы объяснить, о чем идет речь?

Флинн снял с пальца кольцо, передал его девушке и показал на открытый сундук. Морин долго рассматривала древнее кольцо, затем протянула его отцу Доннелли.

— Необычное кольцо, — сказала она. Тот повертел его в руках и заметил:

— Оно необычайно большое, по меньше мере.

Флинн взял со стола бутылку и налил себе виски в стакан.

— Откуда оно появилось здесь? — спросил он священника.

Отец Доннелли покачал головой:

— Последний аббат говорил, что оно всегда было здесь вместе с другими вещами, в этом сундуке. Возможно, его нашли, когда строили один из храмов, скорее всего, в этом подземелье… или под ним.

Флинн задумчиво глядел на кольцо в руке прелата.

— Еще в дохристианскую эпоху?

— Да. В языческие времена. Если хотите романтическую историю, то можно сказать, что оно принадлежало королю-завоевателю. Более точно, какому-то фению. Это, несомненно, мужское кольцо, причем довольно могучего мужчины.

Флинн кивнул головой:

— А может быть, это кольцо Мак-Камейла? Или Дермота?

— А почему бы и нет? Кто еще мог носить кольцо такого большого размера?

Флинн улыбнулся:

— А вы чуточку язычник, святой отец. Разве святой Патрик не требовал от фениев отправляться ко всем чертям? Какое преступление они совершили, чтобы потом вечно гореть в аду?

— Не преступление. Просто родились не в то время. — Отец Доннелли улыбнулся Флинну и добавил: — Как и многие из нас.

— Это верно.

Флинну все больше нравился этот священник, способный подшучивать над своими же догмами. Отец Доннелли перегнулся через стол.

— Когда Ойзин, сын Финна Мак-Камейла, вернулся из Земли Вечной Юности, он увидел, что христианство в Ирландии уже начинает крепнуть. Говорили, что мужественного завоевателя этот процесс привел в замешательство. Ойзин отвергал все принципы христианской веры и стремился к воскрешению свободной и непобедимой Эрин — этой древней Ирландии. Если бы он или его отец, Финн Мак-Камейл, попали в свою страну сегодня, то возрадовались бы, увидев, как христиане воюют друг с другом. И, несомненно, смогли бы опознать среди нас немало новых язычников.

— Вы имеете в виду меня? — перебил священника Флинн.

Морин, разливая чай в кружки, с укором сказала:

— Сейчас речь ведешь не ты, Брайен, не так ли? Пожалуйста, не перебивай!

Отец Доннелли поднялся:

— Я выпью чай в трапезной.

Морин тоже поднялась вслед за святым отцом:

— О нет, не уходите.

— Мне действительно надо идти.

Поведение священника перешло от назидательно спокойных манер священнослужителя к деловому тону. Он посмотрел на Флинна:

— Ваши друзья сказали, чтобы вы остались здесь хотя бы еще на пару дней. Они свяжутся со мной и передадут дальнейшие указания. У вас есть какие-либо вопросы или просьбы?

Флинн покачал головой:

— Нет.

Морин взглянула на него, а затем на отца Доннелли:

— У меня есть просьба… Скажите им, что мне нужен безопасный проезд до Дублина, сто фунтов и рабочая виза для поездки туда.

Кивнув, священник повернулся, чтобы уйти, но, с мгновение поколебавшись, возвратился. Подойдя к столу, он положил на него кольцо.

— Мистер…

— Кохарен.

— Да. Возьмите это кольцо себе.

— Но почему?

— Потому что вы хотите иметь его, а я нет.

— Это ценная реликвия.

— Для вас — да, а для других — это еще вопрос.

— Не буду спрашивать, что вы имеете в виду.

Бросив настороженный взгляд на священника, Флинн встал, взял кольцо со стола и снова надел его на палец. В его голове мелькнуло несколько мыслей, но ни одну из них он не хотел высказывать вслух.

— Благодарю вас, — обратился он к священнику и опять взглянул на кольцо. — Может быть, на нем лежит какое-нибудь проклятие, как мне узнать об этом?

— Считайте, что так оно и есть, — ответил священник.

Отец Доннелли долго смотрел на двух молодых людей, стоящих перед ним.

— Я не могу одобрить вашего жизненного выбора, но мучительно больно видеть, как умирает любовь, любая любовь, в нашей бесчувственной стране… — С этими словами, резко повернувшись, он исчез в темном проходе.

Флинн понял, что, пока он спал, Морин рассказала священнику обо всем происшедшем с ними в последнее время. Белфаст, пожилая женщина в автобусе, аббатство, священник, который, проповедуя христианство, использует языческие легенды, отчужденность Морин… Ситуация явно выходила из-под его контроля. Какое-то время он стоял неподвижно, погруженный в свои мысли. Затем, очнувшись от тягостных раздумий, обратился к Морин:

— Я рад, что ты снова подумала о Дублине.

Не поднимая на него глаз, она покачала головой.

— Прошу тебя остаться… не только потому, что я… я имею в виду… — начал Флинн.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. «Вступают раз, не выходят никогда». Я не боюсь их.

— А бояться нужно. Но я не могу защитить тебя…

— Я и не прошу об этом. — Морин с надеждой посмотрела на него. — Лучше бы нам уехать обоим, — сказала она.

— Наверное, ты права. Ты понимаешь эти вещи лучше, чем я, — тихо проговорил Брайен.

Морин хорошо понимала его интонации. Голос отчужденный. Насмешливый. Воздух в подземелье сразу стал густым и гнетущим. Священное это место или нет, но оно вызывало у нее тревогу. Она подумала о гробе, сквозь который они попали в это святилище, и решила, что сейчас они сами стали в чем-то походить на мертвецов. Когда она выйдет отсюда, то постарается вычеркнуть из памяти это место, а заодно и все воспоминания о войне.

Морин настороженно посмотрела на кольцо, надетое на палец Флинна.

— Оставь эту проклятую штуку здесь, — попросила она.

— Нет, Морин. Даже больше чем нет. Я возьму не только это кольцо, но и имя, связанное с ним.

— Какое имя?

— Мне необходимо новое кодовое имя… Финн Мак-Камейл.

Морин чуть было не рассмеялась.

— В любой другой стране пришли бы к выводу, что ты страдаешь манией величия, и отправили бы тебя на лечение. В Северной же Ирландии тебя посчитают вполне нормальным, Брайен.

— Но я действительно нормален.

— Что-то сомневаюсь…

Флинн удивленно посмотрел на нее, освещенную мерцающими бликами горящих свечей. Он подумал, что Морин никогда еще не выглядела так прекрасно, и вспомнил, что, когда они направлялись сюда, он ни разу не обратил внимания на то, как она выглядит. А сейчас она была очень взволнована предстоящими возможными изменениями в своей жизни, лихорадка окрасила ее щеки легким румянцем и заставила глаза ярко блестеть.

— Ну, ладно, ты права.

— В чем права? В том, что ты сумасшедший?

— Если хочешь, то и в этом тоже. — Он улыбнулся ее милой, безобидной шутке. — Но я имел в виду твой отъезд в Дублин.

— Прости.

— Тебе не нужно извиняться. Это я должен извиняться за то, что не могу поехать с тобой.

— Но, Брайен, возможно, через какое-то время ты сможешь приехать ко мне.

— Маловероятно.

— Нет? Не приедешь?

— Я буду по тебе скучать.

— Очень надеюсь на это, — сказала Морин. Некоторое время оба молчали.

— Я до сих пор не знаю, можем ли мы полностью доверять ему, — прервал тишину Флинн.

— Ради Бога, Брайен! Он же священник! Ты должен быть благодарен ему за то, что он оказался таким.

— Он оказался здесь неспроста. Во всем этом есть нечто странное… В любом случае, мы еще не на свободе.

— Да, я знаю.

— Если что-нибудь случится и у меня не будет времени попрощаться…

— У тебя было достаточно времени за все эти годы, чтобы сказать, что ты чувствуешь. Время — это не проблема… Хочешь еще чаю?

— Да, пожалуйста.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина, чай они пили молча.

Флинн первым поставил чашку.

— Твоя сестра…

Морин нервно мотнула головой:

— Шейла не нуждается в нашей помощи.

— Может быть, и нет, но если ты ошибаешься…

— Я не хочу, чтобы убили кого-нибудь еще…

— Есть разные дороги… — Флинн ненадолго замолчал, подбирая нужные слова, а затем продолжил: — Разные дороги… Но ключи к тюремным воротам Ольстера лежат в Америке…

Через месяц, когда весна уже вступила в свои права, и спустя три недели с тех пор, как Морин Мелон уехала в Дублин, Брайен Флинн отправился на такси в Уайтхорнское аббатство, чтобы поблагодарить отца Доннелли и попросить его о возможной помощи в будущем.

Ворота аббатства оказались запертыми. Флинн долго стучал в надежде, что кто-нибудь услышит, но все было тщетно. Проезжавший мимо в двуколке местный фермер объяснил, что за аббатством присматривают местные жители, нанятые епископом. А постоянно в нем много лет уже никто не живет…

Глава 5

Брайен Флинн, облаченный в черную сутану с белым воротником католического священника паствы Папы Римского, стоял неподалеку от южного входа в собор святого Патрика. В руках он держал пакетик, завернутый в белую оберточную бумагу, расписанную растительным орнаментом. В нескольких шагах от него мерзли в холоде туманного серого утра три пожилые женщины и двое мужчин.

Одна из двух створок огромных дверей распахнулась — появился церковный сторож и кивком пригласил ожидавших войти. Кучка людей медленно поднялась по ступенькам и вошла в собор. Флинн последовал за ними.

Войдя, он встал на колени перед престолом. Мраморная стена и алтарь были празднично украшены, и он разглядывал убранство.

Прошло четыре года, как он покинул Уайтхорнское аббатство. Четыре долгих года минуло с тех пор, как он видел ее. Сегодня он сможет увидеть ее снова. В последний раз.

Поднявшись с колен, Флинн прошел в переднюю часть собора; его рука скользнула в карман черной сутаны и нащупала холодную сталь автоматического пистолета.

Отец Тимоти Мёрфи вышел из своей комнаты в доме настоятеля собора и направился к подземному переходу между домом и собором. Он подошел к большой панельной двери в конце коридора и открыл ее. Войдя в темную комнату, повернул висящий на стене выключатель — мягкий свет разлился под мраморным сводом ризницы.

Пройдя в часовню, расположенную в задней части ризницы, отец Тимоти Мёрфи опустился на колени, обратив молитвы к святому Патрику в его праздничный день, прося, как он делал каждый год, мира Северной Ирландии — его родной земле. Он молился также о хорошей погоде для торжественного шествия и о мирном, спокойном дне в своем городе.

Поднявшись с колен, священник снова прошел через ризницу, поднялся по мраморным ступеням и направился к полуоткрытым медным воротам под белой мраморной аркой. Прикрыв за собой ворота, он продолжил путь.

Первую остановку он сделал на площадке, чтобы заглянуть в склеп, закрытый на тяжелый засов, где находились останки усопших архиепископов Нью-Йорка. Мягкий желтоватый свет, разлитый по всей гробнице, создавал атмосферу полнейшей отрешенности от земной жизни.

Над площадкой лестница разветвлялась, и отец Мёрфи пошел налево. Обогнув алтарь, он направился к массивной кафедре, возвышающейся над церковными скамьями. Поднявшись по крутым, дугой изгибающимся каменным ступеням, священник оказался под высоким резным бронзовым навесом.

Перед его взором предстало огромное внутреннее помещение собора, занимающего целый городской квартал. Крошечные светлые блики, отраженные от цветной мозаики огромных окон храма, пронзенных ранним утренним светом, странным образом преобразили картины сцен из Священного писания, превратив их в нечто иное — абсолютно отличное от того, что желали изобразить создававшие их мастера. Освобожденные от темной оболочки головы и тела святых приобрели фантастические ярко-голубые и огненно-красные оттенки, придав им черты скорее дьявольские, чем божественные.

Отец Мёрфи отвернулся от мозаичного витража и посмотрел вниз, на церковный зал. В разных концах там находились человек двенадцать — каждый был наедине только со своим Богом. Священник перевел взгляд на хоры, расположенные напротив. Большой орган возвышался подобно миниатюрному собору: тысячи его тонких, как остроконечные шпили церковных башен, медных труб в рассеянном матовом свете, льющемся из массивного оконного арочного проема, казалось, парили в воздухе.

Достав из кармана напечатанные на машинке листы с текстом проповеди, отец Мёрфи положил их на открытые страницы требника и поправил микрофон. Приведя все в порядок, он посмотрел на часы: было шесть сорок утра. До начала мессы оставалось еще двадцать минут.

Еще раз окинув взглядом церковный зал, отец Мёрфи заметил высокого священника, стоящего позади иконы святой Брижитт. Он не встречал ранее этого человека, но в день святого Патрика в храм приходит много священнослужителей, желающих получше рассмотреть достопримечательности собора. «Неотесанный мужлан», — подумал отец Мёрфи об этом с виду застенчивом молодом человеке, хотя и сам в молодости был сельским приходским священником. Пожалуй, он подумал так не только потому, что движения молодого священника были угловатыми — его показная уверенность казалась несколько неестественной, в нем чувствовалась какая-то нервозность. Страха он не внушал, но осматривал окружавшее его пространство так строго, словно собирался купить это место и был недоволен некоторыми деталями обстановки.

Отец Мёрфи сошел с кафедры, по пути рассматривая цветочные гирлянды, вытащил одну гвоздику и воткнул в петлицу. Он спустился по ступенькам к алтарю и вышел в центре бокового придела храма. Пройдя в большое помещение, расположенное под башней с колокольней, отец Мёрфи остановился в нескольких шагах от высокого священника — отсюда было удобно поприветствовать духовного собрата.

Помедлив мгновение, он улыбнулся и произнес:

— Доброе утро, святой отец!

Высокий священник внимательно посмотрел на него:

— Доброе утро.

Отец Мёрфи хотел протянуть ему руку, но руки священника были заняты — в одной он держал завернутый в бумагу сверток, а другая находилась в кармане сутаны. Поэтому отец Мёрфи прошел мимо и, отодвинув засов парадной двери, вышел из холодных каменных стен на мраморные ступеньки, ведущие ко входу в собор.

Светло-голубые глаза священника следили за видимой отсюда Пятой авеню, затем он перевел взгляд на верхушку здания Международного Рокфеллеровского центра. Солнечные лучи отражались от бронзовых украшений здания. По всему видно, праздничный день будет для ирландцев солнечным. Великий день.

Отец Мёрфи повернул голову направо. Оттуда медленно приближался автомобиль, освещая дорогу желтыми фарами. Когда машина проезжала мимо собора, до отца Мёрфи донеслись неприятные шипящие звуки. Из задней части кузова распылялась зеленая краска, вычерчивая на дороге четкую пунктирную линию для регулирования движения транспорта.

Затем он обратил внимание на высокую бронзовую статую Атласа, обращенную к нему лицом и стоящую на другой стороне улицы перед Международным центром. Языческий бог, застывший в классической позе, держал в руках земной шар. Отцу Мёрфи никогда не нравилась статуя — это была явная насмешка над церковью, над христианством. Да и сам Рокфеллеровский центр был насмешкой над его церковью — эти серые каменные здания-глыбы представляли собой колоссальный памятник человеческому тщеславию, вознесшемуся над мраморными колоннами собора.

Отец Тимоти Мёрфи долго и пристально рассматривал обнаженное мускулистое тело языческого божества, стоящего напротив, и вдруг вновь вспомнил о высоком священнике, которого только что видел в соборе.

Заметив, что приходской священник вышел из храма, Флинн направился к арочной дубовой двери в стене помещения под колокольней, открыл ее и вошел в тесный лифт. Едва он успел нажать на кнопку — лифт уже доставил его на место. Выйдя из кабины, Флинн вошел в комнату для репетиций церковного хора. Пройдя ее, он очутился в открытом помещении, отведенном под церковные хоры на время служб, остановился и, облокотившись на перила, принялся разглядывать церковный зал.

Внизу Флинн увидел ряды деревянных скамеек — их бронзовые украшения омывались мягким электрическим светом, а мраморные основания словно излучали собственный незримый свет. Белые скульптурные фигуры, окруженные призрачным сиянием, казались — как это и требовалось — эфемерными и живыми. Статуя святого Патрика, установленная напротив кафедры, выглядела ожившей — он словно с укором смотрел на Брайена. Украшенную свежими полевыми гвоздиками изящную изогнутую апсиду над алтарем поддерживала часовня Богоматери, высокая и стройная, оттененная разноцветными бликами лучей, льющихся из мозаичных окон. Пятнадцать алтарей, расположенных по бокам, казались пылающими в свете свечей.

Если замысел архитекторов собора заключался в том, чтобы заставить людей испытывать при виде подобной картины благоговение и некое мистическое чувство — осознание своего ничтожества перед ликом Господа, то его готическая архитектура, изначально несущая в себе магический смысл, как нельзя лучше достигала этой цели. Все преображалось в призрачном свете. Величайшие мастера, создавшие этот шедевр, великолепно знали свое дело, умело обратив в католическом храме природную реальность в искусное потустороннее бытие, подумал Флинн. Они действительно превратили «хлеб и вино» в «плоть и кровь». Все это было задумано для того, чтобы человек еще с детства мог проникнуться величием христианства, которое должно войти в его мысли и чувства наравне со многими другими незабываемыми эмоциями. За пределами храма мир не умалял достоинств человека, не играл в обманные игры с его памятью и зрением… Флинн кинул последний взгляд на праздничное убранство собора и вышел из помещения церковных хоров.

Сильный поток холода пронзил Флинна насквозь, и он, пытаясь унять внезапную дрожь, вступил в колокольню. Когда его глаза привыкли к темноте, он прошел вперед и наткнулся в самом центре башни на каменную винтовую лестницу с перилами. Пытаясь сохранить равновесие, он стал подниматься по ней, скользя одной рукой по перилам, а другой сжимая обернутый в бумагу пакет.

В башне было темно, но полупрозрачные стекла пропускали тусклый свет. Каменные ступени привели к приставной лестнице, которая, чем выше он поднимался, становилась все более шаткой. Флинн сильно удивился бы, если бы узнал, что кто-то часто ходит сюда, — трудно было представить, зачем это нужно кому бы то ни было. Он остановился, переводя дыхание, на одной из площадок, которая, как он решил, вела к нижней звоннице.

Вдруг справа Флинн заметил какое-то движение и вытащил пистолет. Пригнувшись, он вошел в низкую дверь, направляясь туда, где ему померещился шум, но оказалось, что это всего-навсего колыхались веревки колоколов, ударяясь об отверстия в каменном полу.

Флинн огляделся. Место жуткое. Рассеянный тусклый свет еще больше усиливал мрачную атмосферу, а звуки окружающего собор города превратились в страшные шумы, которые, казалось, шли от самой башни. Шум от ударов веревок, словно дыхание живого существа, был пугающе жуток еще и потому, что Флинн не мог точно определить, откуда он исходит. Казалось, это дышит сам собор, а может, быть, и сам святой Патрик. Еще Флинн почувствовал, что это дыхание не освящено церковью и что в этом месте скрывается зло. Подобное чувство возникло у него в Уайтхорнском аббатстве, и теперь он осознал, что то, что он сейчас чувствует, истинный верующий принял бы за Святой Дух, и лишь безбожник воспримет его как воплощение зла.

Флинн попытался закурить, но спички не разжигались. Лишь искры освещали небольшое многоугольное помещение колокольни. Мысли его снова вернулись к тем дням в подземелье Уайтхорнского аббатства. Это воспоминание заставило Брайена прикоснуться к большому грубому кольцу, которое он до сих пор носил на пальце. Его мысли обратились к Морин. Перед ним предстал ее образ, который хранился в памяти с тех последних дней, когда он видел ее, дней, проведенных в каменном подземелье Уайтхорнского аббатства: Морин — испуганная, уставшая, печальная… Брайен подумал, какие именно слова она произнесет первыми после четырех лет разлуки.

Флинн взглянул на часы. Через десять минут начнут звонить колокола, и если здесь остаться, то можно оглохнуть от их звона. Когда он снова добрался до приставной лестницы, ему захотелось крикнуть что-нибудь богохульное в темноту колокольни, чтобы разбудить этих святых духов, спящих в своем тайном пристанище, и провозгласить, что к ним обращается Финн Мак-Камейл.

Вернувшись в нижнее помещение звонницы, в котором находились три из девятнадцати бронзовых колоколов собора, висевших на поперечной балке, Флинн снова посмотрел на часы. До семи осталось восемь минут.

Положив ручной фонарик на выступающую балку, он быстро разорвал оберточную бумагу и извлек из нее черную металлическую коробку. Укрепив включенный фонарик, свет которого был направлен на нужное ему место на балке, Флинн нашел электрический провод, разрезал его и присоединил каждый из его концов к зажимам, расположенным на металлической коробке. Покончив с этим, он установил часовой механизм на 5 часов 00 минут вечера и прикрепил черную металлическую коробку на балку. Свет фонарика на мгновение осветил часть комнаты, открыв взору вековую пыль и паутину на всем, что здесь было. Тиканье электронных часов громким монотонным эхом нарушило тишину безмолвной, пустой комнаты.

Флинн коснулся одного из бронзовых колоколов и, ощутив зквгод его гладкой поверхности, подумал, что сегодня, наверное, будет последний день, когда Нью-Йорк услышит колокольный звон собора святого Патрика.

Глава 6

Морин Мелон стояла обнаженная напротив огромного, во всю дверь, зеркала. Холодная вода, струящаяся по ее лицу и плечам, сверкала маленькими разноцветными искорками, как горный хрусталь, в пронизанной ярким светом ванной комнате. Медленно Морин провела рукой по своей правой груди и ощутила холодный грубый шрам на нежной коже, протянувшийся через всю грудь. Как всегда, она долго и внимательно разглядывала темно-красную жесткую полосу. «Боже, и этот ужасный шрам сделала крошечная пуля!» — подумала она. Морин могла сделать пластическую операцию, но пуля прошла не только через грудь, она оставила след и в ее душе, а туда даже искусные руки хирурга пробраться не могли.

Взяв белое гостиничное полотенце, Морин плотно закуталась в него и вышла из ванной. Пройдя через всю комнату по широкому ковру с густым длинным ворсом, она подошла к окну и выглянула на улицу. С огромной высоты сорок второго этажа Северной башни гостиницы «Уолдорф» ее взору открылся огромный город.

Морин попыталась остановить свой взгляд на какое-то время лишь на нескольких огнях, но ничего не получилось. Ряды авеню и ярких ночных огней рассыпались по всей поверхности Манхэттена, а сам остров был зажат словно в тисках среди высоченных зданий. Она рассеянно рассматривала типичную картину большого города, пока ее взгляд не задержался на крестообразном соборе, купающемся в холодном синеватом свете. Центральная апсида была хорошо видна отсюда, так же как и парадный вход, обращенный на широкую авеню. Два одинаковых длинных шпиля грациозно возвышались среди прямоугольных коробок современных зданий. По улицам двигался транспорт, что, как казалось Морин, было довольно необычно для столь раннего часа.

Огни города начали расплываться у нее перед глазами. Она вспомнила прием в Эмпайр-рум, расположенной на нижнем этаже гостиницы, где Морин выступала с докладом. Что она там говорила этим людям, этим леди и джентльменам из Международной амнистии?.. Она говорила о жизни и гибели своей Ирландии. «В чем ваша миссия?» — спрашивали у нее люди. «Убедить Британию освободить людей, задержанных в Северной Ирландии по закону о чрезвычайных полномочиях», — был ее ответ… Только после этого и при этих условиях ее бывшие товарищи по оружию пойдут на переговоры о мире.

В газетах сообщалось, что ее появление на ступенях собора святого Патрика в праздничный священный день вместе с сэром Гарольдом Бакстером, генеральным консулом Великобритании в Нью-Йорке, может быть расценено как исторический прецедент. Кардинал еще никогда никому, хоть отдаленно соприкасающемуся с политикой, не позволял становиться рядом на ступеньки в этот день. Но Морин Мелон, экс-террористка Ирландской республиканской армии, была приглашена. «Политические символы поднялись по ступенькам», — сказала она, отдавая честь главе Церкви и его свите, перед тем как присоединиться к праздничному шествию и пройти четырнадцать кварталов города.

«Простил ли Иисус Марию Магдалину? — спросил Морин кардинал. — В чем заключается миссия Христа?»

Она не могла ответить точно, нравится ли ей сравнение с известной блудницей или нет, но кардинал казался ей искренним.

Сэр Гарольд Бакстер, по мнению Морин, был не очень подходящим человеком для подобной миссии, но без одобрения министерства иностранных дел Англии из ее миссии ничего бы не получилось, а теперь ее дела хоть немного, но все же продвинулись. Мирные предложения совсем не похожи на военные — они всегда кажутся незначительными, незаметными и лишь пробными вариантами.

Из окна вдруг резко повеяло холодом, и тело Морин пронзила дрожь. Она вновь взглянула на освещенный синим светом собор. Морин попробовала представить себе, что этот день мог бы закончиться иначе, и подобные предположения испугали ее. Так же внезапно по ее телу вновь пробежала дрожь, сковавшая движение. «Вступают раз, не выходят никогда».

Она знала, что Брайен Флинн находится где-то близко, но она знала еще, что он никогда не позволит ей устраниться от начатого когда-то дела.

Терри О'Нил проснулась утром от шума транспорта, который доносился сквозь окна комнаты с витражами. Она нехотя присела на кровати. Огни уличных фонарей чуть освещали просторную комнату. Рядом с ней был… Дэн, да, именно Дэн, — он повернул голову и внимательно поглядел на нее. Терри заметила, что его глаза широко открыты, а на лице не осталось и следов сна. «Значит, он уже давным-давно проснулся!» — подумала она. Эта мысль встревожила ее, хотя Терри и не могла понять почему.

— Кажется, уже пора вставать. Сегодня нужно идти на работу.

Дэн сел и взял ее руку в свои.

— Нет, не на работу. Сегодня нам надо идти на праздник. Помнишь?

Его голос, с легким ирландским акцентом, не был хриплым со сна — он проснулся раньше нее. И как же он узнал о том, что она сегодня не собиралась идти на работу? Она никогда никому не говорила больше того, чем сама хотела, — болтовня никогда не приводит ни к чему хорошему.

— А вы пойдете сегодня на работу? — спросила Терри мужчину, лежащего около нее.

— Я и так на работе.

Он рассмеялся и взял с ночного столика сигарету.

Терри через силу выдавила улыбку, спустила ноги с кровати и поднялась. Она подошла к оконному выступу и встала на колени на подоконник, выглядывая на улицу и ощущая на себе его взгляд, изучающий малейшие изгибы ее фигуры. Шестьдесят… вроде… пятая улица, мощенная бурыми камнями, с кирпичными городскими домами, облицованными гранитом.

Повернувшись направо, Терри заметила полицейский микроавтобус, припаркованный на углу Пятой авеню, а напротив парка — большой автобус телевидения и группу людей, споро собирающих гостевую трибуну. А прямо под ее окнами скучился целый отряд полицейских мотороллеров. Около дюжины офицеров полиции в шлемах стояли рядом, попивая кофе и о чем-то споря, размахивая руками. Близость полицейских придавала ей некоторую уверенность.

Она резко повернулась лицом к кровати и увидела, что Дэн уже надел джинсы, но с кровати не встал. Ее снова сковал необъяснимый страх. Стараясь пересилить это чувство, Терри обратилась к мужчине, голос ее дрожал от волнения:

— Кто… кто вы такой?

Он поднялся с кровати и подошел к ней.

— Со вчерашнего вечера я твой любовник, миссис О'Нил.

Он встал напротив, и Терри была вынуждена поднять голову и посмотреть ему прямо в лицо.

Чувство страха, переполнявшее ее, стало перерастать в панику. Мужчина — она это четко поняла — не разыгрывает ее, он говорил, как сумасшедший, к тому же собирался сделать что-то, чего Терри явно не хотела. Это она точно знала. Отведя взор от его пристального взгляда, Терри посмотрела в сторону оконного проема. Единственный путь к спасению — выглянуть в окно и пронзительно закричать. Она молила Бога, чтобы у нее это получилось.

Но Дэн Морган, даже не следя за направлением ее взгляда, угадал, что она задумала.

— Не высовывайся из окна, девушка! Не высовывайся…

Терри неохотно повернулась и наткнулась на наставленный прямо на нее большой черный пистолет. От волнения у нее пересохло в горле.

— …или я всажу пулю в твою прелестную пухленькую коленочку, — с угрозой предупредил он.

Несколько секунд Терри не могла вымолвить ни слова, все мысли у нее перепутались. Лишь немного придя в себя, она смогла задать вопрос:

— Чего вы хотите?

— Всего лишь немного побыть с тобой.

— Со мной?.. — Терри показалось, что она сходит с ума…

— Я похитил тебя, дорогуша. Похитил, как малого ребенка…

Глава 7

Детектив лейтенант Патрик Бурк сидел на самой верхней площадке смотровой башни и внимательно разглядывал авеню, освещенную холодным утренним солнцем. Только что начерченная зеленой краской полоса на дороге четко выделялась и блестела от ярких солнечных лучей. Полицейские старались не наступать на нее, переходя улицу.

Дежурная полицейская машина пробиралась через завалы бумажных пакетов и бутылок, не содержащих ничего более смертоносного, чем остатки дешевого вина. Бродяга лежал на куче мусора, закрывшись газетой, не привлекая внимания копов.

Бурк перевел взгляд на Тридцать четвертую улицу. Полицейские мотороллеры вытянулись в линию по всей улице, а автобус телевидения уже занял свою позицию на ее северном углу. Вокруг штабного полицейского фургона, припаркованного на противоположном углу, суетились полицейские, присоединяя к нему электрокабель от уличного фонаря.

Бурк закурил. За двадцать лет оперативно-розыскной работы спектакль, к которому сейчас идут приготовления, никогда не претерпевал особых изменений, как и многое в его жизни. «Даже бродяги могут быть одинаковыми», — с насмешкой подумал он.

Бурк посмотрел на часы — осталось пять минут. Вокруг ничего не изменилось. Полицейские все так же стояли в очереди за кофе перед передвижным буфетом. «Все, как всегда, — подумал Бурк, — словно священник освящает святой водой проходящие войска». Кое-кто доливал в кофе темного ликера, налитого в бутылку из под кока-колы. Для полиции этот день будет длинным и тяжелым. Миллионная толпа, состоящая не только из ирландцев, заполнит тротуары Пятой авеню, бары и рестораны Манхэттена. Вот уже почти два столетия день святого Патрика отмечается в Нью-Йорке в обстановке несмолкаемого людского гама и толчеи, но ни разу за это время не произошло ни единого серьезного криминального инцидента. Однако каждый раз Бурк чувствовал, что такое может случиться, в конце концов должно произойти.

Особенно его беспокоило присутствие в городе одной женщины — Морин Мелон. Прошлым вечером Бурк расспрашивал ее накоротке в зале «Эмпайр» гостиницы «Уолдорф». Она оказалась довольно-таки привлекательной, даже хорошенькой и, по его предположению, скорее всего, бесстрашной женщиной, так что у кого-нибудь вполне могло возникнуть желание убить ее. «Хотя она, надо думать, в своей жизни давно привыкла к угрозам», — решил Бурк.

Он специально изучал проблему Ирландии и ирландцев и считал, что среди других народов они были самыми опасными. И если среди них возникнут беспорядки, то каким тогда станет этот день? Это их день — день Ирландии. На параде проходят войска в зеленой форме, их цвете. Такая традиция сложилась в те дни, когда их впервые стали рассматривать как нежелательных иностранцев. Бурк вспомнил шутку своего дедушки, популярную век назад: «Что такое день святого Патрика? Это день, когда протестанты и евреи разглядывают из окон своих домов на Пятой авеню шествующих мимо рабочих».

Тогда это празднование превратилось в первую демонстрацию борьбы за гражданские права. Теперь же оно стало напоминанием городу и всей нации, что ирландцы не сгинули, что они сила. Это день торжества ирландцев над Нью-Йорком, день, когда Манхэттен танцует под их дудку.

Бурк потянулся, чтобы привести в рабочее состояние свое расслабленное тело, затем перепрыгнул через ряды скамеек и направился к боковому выходу. Спустившись по узким каменным ступеням, он двинулся к низкой каменной стене Центрального парка. Прямо перед ним возвышался похожий на средневековый замок арсенал, в нем размещалась администрация парка. На здании рядом с американским развевался трехцветный зелено-бело-оранжевый флаг Ирландской Республики. Обойдя здание кругом, Бурк пошел к запертым кованым железным воротам. Нехотя перелез через них и оказался в зоопарке.

Там было гораздо темнее и пустыннее, чем на авеню. Разноцветные лампы слабо освещали дорожки и кирпичные строения. Бурк прошел по главной аллее, не выходя на освещенные места. На ходу он вынул из кобуры служебный револьвер и переложил его в карман пальто, думая, что применить оружие придется скорее против мелких грабителей, а не против профессиональных киллеров.

Тени голых, без листьев, платанов неподвижно лежали на мощенной камнями дороге, в холодном воздухе висел запах животных и сырой соломы. Слева вдруг раздались странные, похожие на лай, звуки, издаваемые морскими котиками, плавающими в мутной воде большого бассейна. Вокруг щебетали, свистели, пронзительно кричали разные птицы — и в клетках, и на воле. Их гам в сочетании с лаем морских котиков создавал странную звуковую какофонию.

Пройдя под кирпичной аркой с часами посередине, Бурк остановился и долго и пристально всматривался в тень, которую отбрасывала колоннада, но ничего не заметил. Он сверил свои часы с часами над аркой, Фергюсон либо запаздывал, либо умер. Прислонившись к одной из колонн арки, Бурк прикурил новую сигарету. Вокруг него огромные небоскребы города со всех сторон сжали зеленый парк, напоенный влажным воздухом — недавно прошел дождь. Так отвесные скалы сжимают маленькое тихое озеро. Особенно четко на фоне занимавшейся утренней зари выделялись небоскребы.

Вдруг сзади он услышал негромкие шаги и оглянулся, пытаясь лучше рассмотреть тропинку у арки, со стороны которой слышались эти шаги, — она вела в глубь парка, на площадку молодняка.

Джек Фергюсон миновал бетонный тоннель и вышел на освещенное пятно, где и остановился.

— Бурк?

— Я здесь.

Бурк молча наблюдал, как Фергюсон медленно приближался к нему. Он шел, чуть прихрамывая, полы его огромного, явно не по размеру пальто развевались при каждом шаге.

Подойдя к Бурку, он протянул руку и улыбнулся, ощерив ряд желтых зубов:

— Рад тебя видеть, Патрик.

Бурк пожал протянутую руку и спросил:

— Как твоя жена, Джек?

— Неважно — опасаюсь самого худшего.

— Сожалею. Да ты и сам выглядишь не лучшим образом, такой бледный.

Фергюсон коснулся своего лица.

— Неужели? Мне надо больше бывать на воздухе.

— Когда встанет солнце, прогуляемся по парку… Почему мы встретились здесь, Джек?

— О Боже, да ведь сегодня весь город заполонили ирландцы, ну, ты и сам знаешь. Я подумал, что нас кто-нибудь может застукать.

— Согласен.

«Старые революционеры, — подумал Бурк, — сдохнут без подозрений и конспирации».

Бурк вынул из кармана пальто небольшой плоский термос.

— Как насчет чаю с виски?

— Не откажусь.

Фергюсон взял термос, сделал из него несколько глотков и вернул Бурку, оглядываясь вокруг.

— Ты один?

— Я, ты и обезьяны.

Бурк тоже отпил немного горячего напитка, глядя на своего агента поверх ободка термоса.

Джек Фергюсон преподавал в 30-е годы в городском колледже марксистов, его активный период жизни выпал на смутное время, когда все ожидали революцию, которую, по теории, должен был совершить рабочий класс. Но история резко отошла в сторону, и идеи Фергюсона так и остались невоплощенными. Война также не затронула его, оставив невредимым. Вдобавок он был пацифистом, мягким по характеру человеком и думал, что его неосуществленные идеалы в будущем не причинят ему особого вреда. Бурк опять протянул ему термос.

— Еще глоточек?

— Нет-нет. Пока не надо.

Бурк завернул крышку термоса, при этом наблюдая за Фергюсоном, нервно озиравшимся по сторонам. Фергюсон когда-то имел звание офицера официальной Ирландской республиканской армии, но потом в Нью-Йорке вышел оттуда по причине преклонного возраста, как, впрочем, и другие ветераны этой небольшой организации.

— Что сегодня ожидается, Джек?

Фергюсон взял руку Бурка и заглянул ему в лицо.

— Фении снова в седле, мой мальчик.

— Правда? А где же они берут лошадей?

— Не шути, Патрик. Эти отступники сегодня играют в стране важную роль. Они называют себя фениями.

Бурк кивнул головой — он уже слышал о них.

— Они здесь? В Нью-Йорке?

— Боюсь, что так.

— Чего они хотят?

— Точно сказать не могу. Но от них всего можно ожидать.

— У тебя надежные источники?

— Да.

— Эти люди могут прибегнуть к насилию?

— В такой день могут. Да, могут, согласно своим целям и задачам. Эти люди — убийцы, поджигатели, террористы. «Сливки» временной Ирландской республиканской армии. Лучшие среди них из Южного Белфаста, на их счету сотни смертей. Жуткая у них профессия.

— Да, судя по всему, они к этому готовы, не так ли? Ну а каковы их планы на уик-энд?

Фергюсон прикурил сигарету, руки его дрожали.

— Давай посидим немного.

Бурк направился вслед за ним к скамейке около обезьянника. Он шел, размышляя. Если бы Джек Фергюсон был человеком более старомодным, более донкихотского склада, то Бурк никогда не встретился бы с ним. Фергюсону пришлось многое пережить в мире левых политиков: различные покушения, насилие, даже убийства, но Джек всегда находил приемлемый способ выйти из создавшейся ситуации и все уладить. В таких делах он был абсолютно надежным человеком. Ориентированная на марксизм официальная Ирландская республиканская армия не доверяла временной армии — и наоборот. У каждой стороны до сих пор были свои люди в лагере противника, которые являлись самыми лучшими осведомителями, доносившими о делах противоборствующей стороны. Единственное, что связывало их, — глубокая ненависть к англичанам и политика под лозунгом «Руки прочь от Америки!».

Бурк подошел к скамейке и присел рядом с Фергюсоном.

— Ирландская республиканская армия не совершала террористических действий в Америке со времен Второй мировой войны, — сказал он и, подумав мгновение, добавил: — Не думаю, что она готова сейчас на какие-либо выступления.

— Это правда, но только в отношении официальной Ирландской армии, ну и, может быть, для временной тоже, но не для этих фениев.

Бурк долго молчал, а затем спросил:

— Сколько их?

Фергюсон затушил сигарету.

— По меньшей мере человек двадцать, может быть и больше.

— Вооружены?

— Нет. Точнее, не были вооружены, когда приехали из Белфаста, но здесь есть люди, которые не прочь им помочь.

— С какой целью?

— Кто их знает? У каждого свои цели. Сотни политиков на трибунах во время шествия… Участники шествия… Люди на ступеньках собора… Наконец, британское консульство, авиакомпания «Бритиш эйруайз». Туристическое агентство Ирландии, торговая делегация из Ольстера…

— Да, ты прав. Ну, такой список объектов у меня уже есть.

Бурк обратил внимание на большую гориллу с красными горящими глазами, которая долго и внимательно наблюдала за ними через железную решетку клетки. Казалось, животное заинтересовали эти люди, сидящие рядом, и их разговор.

— Кто у них главный? — опять обратился Бурк к Фергюсону.

— Человек, назвавший себя Финном Мак-Камейлом.

— Как его зовут в действительности?

— Я постараюсь узнать это вечером. У него там есть один лейтенант, Джон Хики, его кличка Дермот.

— Но ведь Хики умер.

— Нет. Он жив-здоров и живет в Нью-Джерси. Ему сейчас, должно быть, около восьмидесяти.

Бурк никогда лично не встречался с Хики, но карьера этого лейтенанта Ирландской республиканской армии была такой долгой, и он пролил столько крови, что его имя вошло во многие книги по истории.

— Есть еще что-нибудь? — спросил он Фергюсона.

— Нет, пока это все.

— Где мы встретимся в следующий раз?

— Позвони мне домой. Звони каждый час после двенадцати. Если же не свяжешься со мной, то встретимся здесь, на террасе ресторана, в половине пятого… если, конечно, все, что должно произойти, действительно случится. В таком случае я на время уеду из города.

Бурк кивнул.

— Чем я могу быть тебе полезным?

Лицо Фергюсона отразило удивление и равнодушие одновременно. Так он реагировал всякий раз при этом вопросе.

— Сделать? О, хорошо… давай посмотрим… Сколько сейчас в специальном фонде?

— Я смогу взять несколько сотен.

— Прекрасно. Кое-что нам просто необходимо.

Бурк не мог понять, что Фергюсон имеет в виду под словом «нам»: себя, свою жену или же свою организацию? Вероятно, все — и то, и другое, и третье.

— Я попытаюсь найти побольше, — предложил он.

— Как хочешь. Деньги не так важны. Самое важное — избежать кровопролития. Твое начальство знает, что мы поддерживаем тебя. Это самое главное.

— Ну, в этом вопросе у нас никогда не было расхождений.

Фергюсон встал и протянул руку.

— Пока, Патрик. Живи, Ирландия, как говорят ирландцы.

Бурк встал и пожал протянутую руку.

— Делай все, что сможешь, Джек, но будь осторожен.

Бурк долго смотрел, как Фергюсон, хромая, направился вниз, к бассейну с морскими котиками, и исчез под кирпичной аркой с часами. Внезапно он ощутил озноб и, вынув из кармана термос, сделал несколько глотков. «Фении снова в седле», — вспомнил он слова Фергюсона и подумал, что день святого Патрика может стать самым памятным днем в его жизни.

Глава 8

Морин Мелон поставила чашку на круглый стол и неспешно обвела взглядом гостиничный зал для завтраков.

— Еще кофе? — Маргарет Сингер, секретарь Международной амнистии, улыбнулась ей.

— Нет, спасибо. — Морин едва не добавила «мадам», но вовремя сдержалась. Три года, посвященных делу революции, не изменили ее привычку относиться к людям с уважением.

За столом рядом с Маргарет Сингер сидел Малкольм Халл — тоже из Амнистии. А напротив, прислонившись спиной к стене, расположился человек, представившийся просто: Питер. Он ничего не ел, не улыбался, пил черный кофе, а его взор постоянно был направлен в сторону двери, ведущей в зал для обедов. Морин хорошо знала людей подобного типа.

Пятым за столом был недавно подошедший нежданный гость, сэр Гарольд Бакстер, британский генеральный консул. Появившись в комнате, он сразу же попытался сгладить то ощущение неловкости, которое возникло, когда они встретились на ступеньках собора. Морин подумала, что англичане всегда почему-то слишком вежливы и прагматичны. От их поведения сразу становится муторно на душе.

Сэр Гарольд налил себе кофе и улыбнулся Морин.

— Вы надолго здесь?

Морин сделала над собой усилие, заставив взглянуть в его светло-серые глаза. Бакстеру было не более сорока, хотя виски его уже начали седеть. Однако это вовсе не портило его — он выглядел совсем неплохо.

— Думаю, что отправлюсь назад в Белфаст сегодня ночью, — ответила она. В одно мгновение с лица Бакстера исчезла улыбка.

— По-моему, это не лучшее решение. На мой взгляд, Лондон или даже Дублин лучше.

Морин улыбнулась в ответ. Она поняла скрытый смысл: «После сегодняшних событий они вас наверняка убьют в Белфасте». Вряд ли он стал бы так заботиться о ней, скорее всего, его правительство решило, что она может стать для них полезной. Поэтому она холодно ответила:

— Во время бедствия не только погибли полтора миллиона ирландцев. Многие эмигрировали и поселились в англоязычных странах, и среди них затесались бойцы некоторых республиканских армий. Так что если мне суждено погибнуть от их пуль, то лучше пусть это произойдет в Белфасте, чем где бы то ни было.

Несколько секунд в комнате царило молчание. Прервал его сэр Гарольд:

— Думаю, вы переоцениваете влияние этих людей за пределами Ольстера. Даже на юге дублинское правительство объявило их вне закона…

— Дублинское правительство, сэр Гарольд, — это кучка английских лакеев.

Так она разрушила ледяную стену вежливости в их отношениях.

— Единственной надеждой для католиков всех шести графств — или, как вы сказали, Ольстера, — продолжала Морин, — становится ИРА, а не Лондон, Дублин или Вашингтон. Северной Ирландии нужна какая-то альтернатива ИРА, поэтому она — это именно то место, где я должна быть.

Глаза Бакстера не выражали ничего, кроме равнодушия. Он чувствовал усталость — разговоры эти были бессмысленны, но что поделать, поддерживать их — его долг.

— И у вас есть какая-либо альтернатива?

— Я ищу другой вариант, при котором прекратились бы массовые убийства ни в чем не повинных гражданских жителей страны.

Гарольд Бакстер бросил на Морин ледяной взгляд:

— Но не британских солдат?.. Скажите, почему же тогда ольстерские католики так желают объединиться с национальным правительством, состоящим из английских лакеев?

Ответ Морин последовал мгновенно, они оба за словом в карман не лезли:

— Думаю, потому, что народу легче согласиться на то, что им будут управлять его же собственные некомпетентные политики, чем некомпетентные иностранцы.

Бакстер откинулся назад и скрестил руки на коленях.

— Пожалуйста, не забывайте, что часть населения Северной Ирландии — протестанты, которые считают, что именно Дублин, а не Лондон является иностранной столицей.

Лицо Морин вспыхнуло.

— Эта жалкая кучка религиозных изуверов не признает ничего святого, кроме денег. Если они решат, что смогут управлять католиками сами, они тут же бросят вас. Каждый раз, когда они поют «Боже, храни Королеву» на своих дурацких ультрапротестантских сборищах, они перемигиваются друг с другом. Они считают, что Англия и англичане опускаются и деградируют, а ирландские католики пребывают в лени и пьянстве. Они считают себя избранниками Бога. И они непременно обманут вас, в то время как вы будете считать их своими верными союзниками. — Морин перевела дыхание и кинула на Бакстера такой же ледяной взгляд. — Промышленность в Белфасте держится только за счет крови английских солдат и правительственных подачек — разве вы не чувствуете, что находитесь в дурацком положении, сэр Гарольд?

Гарольд Бакстер резко бросил на стол салфетку.

— Правительство Ее Величества откажется от миллиона своих подданных в Ольстере — верных или неверных — не раньше, чем от Корнуолла или Суррея, мадам. Если это ставит нас в дурацкое положение, значит, так тому и быть. Извините.

Он встал и быстро направился к выходу. Морин посмотрела ему вслед и секунду спустя повернулась к сидящим за столом:

— Прошу прощения. Я не должна была заводить с ним спор.

— Неважно, — улыбнулась Маргарет Сингер. — Но я бы посоветовала вам не спорить с политиками из противоположного лагеря. Если мы станем называть русских громилами и бандитами, а после будем требовать освободить советских евреев из лагерей — такая тактика большого успеха нам не принесет, вы сами это знаете.

Халл кивнул, соглашаясь, и заметил:

— Вы, конечно, можете думать, что я не прав, но уверяю вас, англичане — это одна из наиболее порядочных наций в нашем беспокойном мире. Если вы хотите покончить с интернированием, то вам придется взывать именно к чувству порядочности. А с помощью ИРА этой дорогой идти невозможно.

— Мы вынуждены иметь дело с бесами, — добавила Маргарет. — В их руках ключи от лагерей.

Морин оставила этот легкий упрек без ответа: с хорошими людьми дело иметь намного труднее, чем с плохими.

— Благодарю за компанию. Извините, мне пора, — сказала она и встала из-за стола. К столу подошел посыльный.

— Мисс Мелон?

Морин медленно кивнула.

— Это для вас, мисс. — В руках посыльного был небольшой красивый букет свежих гвоздик. — Я поставлю их в вазу в ванной комнате, мадам. Здесь есть записка, может быть, вы хотите прочесть ее сейчас?

Морин заметила маленький темно-желтый конверт и вытащила его. На нем не было никакой подписи. Молодая женщина взглядом попросила разрешения у Маргарет и Халла прочесть адресованную ей записку, а затем вскрыла конверт…

Мысли Морин унеслись в Лондон, к событиям пятилетней давности… Они с Шейлой скрывались в надежной квартире у соседей-ирландцев в Ист-Энде. У них было секретное задание, их местонахождение знал лишь военный совет временной ИРА. Однажды утром торговец цветами доставил к их двери букет из английской лаванды и наперстянки. Хозяйка квартиры, ирландка, ворвалась в их комнату и бросила цветы на кровать.

— Тоже мне — секретная миссия называется! — прокричала она и в гневе плюнула на пол. — Какие же вы жалкие идиотки!

Морин и Шейла вскрыли прикрепленный к букету конверт и прочли письмо:

К письму была приложена обычная брошюра-путеводитель, необычной была лишь подпись: не какого-то туристического агентства, а военной разведывательной службы.

За всю свою жизнь Морин не чувствовала себя столь униженной и испуганной. Они с Шейлой выскочили из квартиры в чем были, даже ничего не накинув на себя. Несколько дней они скитались по паркам и лондонскому метро, не осмеливаясь выйти на какие-либо контакты, боясь, что выдадут себя. В конце концов, проведя две самые ужасные в жизни недели, они решились связаться с кем-нибудь из своих в Дублине.

И сейчас она вскрыла конверт, но пополам сложенный листок, что лежал там, вынимать не стала, а прочла ту часть, что виднелась:

Морин не хотелось полностью вынимать листок, чтобы прочитать подпись, но другого выхода не было. Резким движением она выхватила лист из конверта и увидела:

Морин заперла дверь своего номера на замок. Цветы уже стояли на туалетном столике. Она вынула их из вазы и пошла в ванную. В ярости изломав букет, она швырнула его в унитаз. В большом зеркале на стене она увидела отражение спальни с приоткрытой дверью в гостиную. Она быстро огляделась. Дверь в туалет также была открыта, но Морин помнила, что перед уходом закрыла ее. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы придать своему голосу уверенность, она громко произнесла:

— Брайен?

Из гостиной послышался звук какого-то движения. Колени Морин предательски задрожали, и она с силой сжала их.

— Флинн, черт тебя побери!

Дверь, ведущая в гостиную, стала медленно открываться.

— Мадам? — Из дверного проема на нее удивленно смотрела горничная. Морин с трудом перевела дыхание.

— Здесь есть еще кто-нибудь?

— Нет, мадам.

— А кто-нибудь был?

— Только мальчик, который принес цветы, мадам.

— Хорошо, идите.

— Да, мадам. — Горничная вывезла свой пылесос в коридор.

Морин пошла за ней вслед и закрыла дверь на ключ, потом села в кресло и уставилась на обои на стене. Ее удивляло собственное спокойствие. Ей даже захотелось, чтобы он вылез из-под кровати и улыбнулся своей странной улыбкой, что на самом деле вовсе даже не было улыбкой. Морин вызвала в своем воображении его образ — и вот он уже как будто стоит перед ней.

«Прошло безумно много времени, Морин», — сказал бы он. Он всегда так говорил после долгой разлуки.

Или нет, он спросил бы ее:

«Где мои цветы, девочка? Ты положила их в какое-то особенное место?»

«Да, в достаточно особенное, — ответила бы Морин. — Я спустила их в тартарары».

Несколько минут длился в ее воображении их разговор. Морин стало ясно, что она очень соскучилась по Флинну, что хочет вновь услышать его голос. Ее возбуждала и в то же время пугала мысль, что он где-то совсем рядом, что он найдет ее.

Раздался телефонный звонок. Морин не сразу сняла трубку.

— Морин? У вас все нормально? — Звонила Маргарет Сингер. — Мне зайти за вами? Мы ждем вас в Ирландском павильоне…

— Я скоро спущусь.

Морин повесила трубку и медленно поднялась с кресла.

Прием в Ирландском павильоне, затем ступени собора святого Патрика, торжественное шествие, потом переговоры. И благотворительный обед в Ирландском культурном обществе — для ирландских детей. После этого аэропорт Кеннеди… Множество празднеств, устроенных для того, чтобы насколько возможно облегчить боль, принесенную разрушительной и опустошающей войной. Но так происходит только в Америке. Американцы умеют превратить апокалипсис в восхитительное празднество.

Морин вышла из гостиной в спальню. На полу она заметила сломанную живую гвоздичку и опустилась на колени поднять цветок.

Глава 9

Патрик Бурк стоял в телефонной будке и смотрел на пустой вестибюль здания «Блэрни стоун» на Третьей авеню. На одном из зеркал, расположенного напротив бара, висел картонный трилистник — символ Ирландии, а с потолка будки свешивался пластиковый эльф.

Бурк набрал номер полицейского управления Нью-Йорка.

— Лэнгли?

Инспектор Филип Лэнгли, начальник оперативно-розыскного полицейского управления, не спеша, маленькими глотками пил в своем кабинете горячий кофе.

— Я получил твой рапорт на Фергюсона, — сказал он в трубку.

Лэнгли посмотрел в окно с тринадцатого этажа своего офиса на Бруклинский мост. Туман уже немного рассеялся, однако очертания моста были еще нечеткими.

— Весьма похоже. Пат. Мы заполучили несколько ниточек к разгадке этого дела, и картина уже имеет кое-какие очертания, но довольно-таки неблагоприятные. ФБР получило от своих информаторов из ИРА сведения, что среди бывших бойцов ИРА, обосновавшихся в Нью-Йорке и Бостоне, появились ирландские террористы. Они прощупывают их и вынюхивают возможности осуществить кое-какие свои замыслы.

Бурк нервно вытер шею носовым платком.

— Из слов старого сыщика я понял, что следы обнаружены, но куда ведут — неизвестно, — заметил он.

— Именно так, — отозвался Лэнгли. — Ничего конкретного насчет дня святого Патрика в Нью-Йорке…

— В жизни есть закон, который гласит: если предполагается самое худшее, что только может случиться, то оно непременно случится, да еще в самый худший момент. И день святого Патрика при данных обстоятельствах — это просто кошмар. Как и день взятия Бастилии, и празднование Марди Гра, и масленица — любой из этих праздников. Так что, если бы я был руководителем террористической ирландской группки и хотел наделать как можно больше шума в Америке, я выбрал бы именно Нью-Йорк, 17 марта.

— Понял. Что же ты намерен делать?

— Попытаюсь найти свои старые контакты. Пошатаюсь по барам, послушаю там патриотические разговоры, куплю выпивку, ублажу кое-кого.

— Будь осторожен.

Бурк повесил трубку, вышел из телефонной будки и направился к бару.

— Что будете пить? — спросил бармен пришедшего клиента.

— Виски «Кэтти Сарк», — заказал Бурк и бросил на стойку двадцатидолларовую бумажку. Он знал этого бармена, гигантского роста, с обыденным именем Майк.

Взяв стакан, сдачу Бурк оставил на стойке.

— Налей себе тоже.

— Еще рановато.

Бармен напряженно ждал. Он давно научился распознавать людей, которые хотят что-то выведать. Бурк придал своей речи легкий ирландский акцент:

— Я разыскиваю своих друзей.

— Ну, тогда идите в церковь.

— Нет, там я вряд ли их найду. Мои друзья — это братья Фланнаганы — Эдди и Боб, а также Джон Хики.

— Ваши друзья?

— Мы встречаемся каждый год семнадцатого марта.

— Значит, вы должны знать, что Джон Хики умер — его душа покинула наш мир. А Фланнаганы вернулись в свою деревню. Почти год назад. Поэтому пейте побыстрее и уходите. Здесь вы не найдете никого из ваших друзей.

— Это тот самый бар, где выбрасывают пьяных из окон каждый раз в день святого Патрика?

— Такое непременно случится, если вы немедленно не уберетесь отсюда, — рявкнул бармен, сердито глядя на Бурка.

Внезапно из-за телефонной будки появился мужчина среднего роста, одетый в дорогое пальто. Он подошел к ним и спокойно сказал с явным британским акцентом:

— Можно вас на пару слов?

Бурк недоуменно посмотрел на него, а тот указал взглядом в сторону двери.

Они вышли из бара. Незнакомец пересек улицу и остановился у ближайшего угла.

— Меня зовут Бартоломео Мартин. Я майор из английской военной разведки.

В подтверждение он показал свой дипломатический паспорт и удостоверение сотрудника британской разведки.

Бурк мельком взглянул на документы.

— Это ровным счетом ничего не значит.

— Тогда, может быть, нам лучше пойти туда, — предложил Мартин и кивнул на небоскреб, что стоял в центре квартала.

Бурку не надо было объяснять, что это за здание. Около входа он заметил двух здоровенных охранников в полицейской форме, державших руки за спиной. Мартин спокойно прошел мимо них, открыл входную дверь и пропустил Бурка вперед. Войдя в просторный мраморный вестибюль, Бурк снова увидел охрану — четырех человек из специальной службы, стоящих на посту. Мартин быстро направился в конец вестибюля, к каменному фасаду, где был лифт. Двери открылись, и мужчины вошли в кабину. Бурк протянул руку и нажал кнопку с цифрой 9.

Мартин улыбнулся:

— Спасибо.

Бурк взглянул на него. Тот стоял в классической позе лифтера: ноги вместе, руки за спиной, а голова поднята вверх, чтобы глаза могли наблюдать за продвижением лифта по этажам — по мигающим кнопкам, расположенным на планке почти под самым потолком.

«Служба и звание майора не отразились на облике Мартина. В нем нет ничего военного, — подумал Бурк. — Он больше похож на актера, который старается вжиться в довольно трудную роль». Мартин не старался следить за своей мимикой, однако губы выдавали его решительность и непреклонность, хотя он и улыбался. Эта улыбка была его единственной чертой обыкновенного человеческого существа.

Лифт остановился, и Бурк вышел вслед за майором в коридор. По пути Мартин кивнул мужчине, одетому в синюю форменную куртку с блестящими медными пуговицами, который стоял слева от лифта.

На стене коридора Бурк увидел большой королевский герб и блестящую бронзовую табличку с надписью: «БРИТАНСКАЯ ИНФОРМАЦИОННАЯ СЛУЖБА». Не было никаких признаков, что здесь работают разведчики, но Бурк знал, что ни в одном консульском или посольском информационном отделе их численность не была столь внушительной, как здесь.

Вслед за Мартином Бурк вошел в просторную комнату. Секретарша — блондинка, одетая в голубой твидовый костюм, похожий на тот, что изображен на рекламном плакате «Конкорда», прикрепленном над ее столом, — лишь они вошли, вскочила со своего места и с английским выговором приветствовала:

— Доброе утро, майор!

Мартин провел Бурка мимо стола секретарши, через комнату, где проводились видеозаписи и готовились микрофильмы, в небольшую гостиную, выдержанную по сравнению с другими помещениями здания в более обыденном стиле. И только одна деталь выдавала в этой комнате государственное учреждение Англии — большой плакат, изображающий черных и белых коров, пасущихся на залитом солнцем лугу, с надписью: «Найди мир и покой в английской деревне».

Мартин закрыл дверь на запор, снял пальто и повесил его на вешалку.

— Присаживайтесь, лейтенант, — обратился он к Бурку.

Бурк тоже повесил пальто, подошел к буфету, снял крышку с графина, понюхал содержимое и наполнил стакан. Затем внимательно осмотрел прилично обставленную комнату. Последний раз он был здесь в прошлом году — за неделю до празднования дня святого Патрика. Тогда его принимал полковник Хейс. Бурк прислонился спиной к буфету и спросил:

— Итак, чем же вы можете помочь мне?

Майор Мартин улыбнулся:

— Думаю, очень многим.

— Вот и хорошо.

— Я уже представил инспектору Лэнгли письменное сообщение, в котором говорится о группе ирландских террористов, называющих себя фениями. Главарь у них некий Флинн Мак-Камейл. Вы видели эту бумагу?

— Да, кое-что мне показали.

— Очень хорошо. В таком случае вам известно, что сегодня может что-то произойти. — Майор Мартин подался вперед. — Я связан в своей работе с ФБР и ЦРУ, но мне хотелось бы более тесно сотрудничать и с вашими людьми и обмениваться информацией. ФБР и ЦРУ предоставляют нам сведения, которыми они с вами не поделятся, но я буду передавать их вам — и об их достижениях вы будете знать так же хорошо, как о ваших собственных. Я уже оказывал помощь вашей военной разведке по внедрению в ряды ИРА и давал некоторые разъяснения по этой проблеме политической разведке госдепартамента.

— Видимо, дел у вас было по горло.

— Да. Видите ли, я занимаюсь аналитической работой. Английской разведке известно про ирландских революционеров, разумеется, больше всех, а сейчас вы, судя по всему, нуждаетесь в информации. Так что мы имеем возможность оказать вам неплохую услугу.

— А какова будет цена?

Руки майора Мартина играли зажигалкой на кофейном столике.

— Цена? Надежная информация от вас в будущем в связи с деятельностью ИРА в Нью-Йорке. Сведения о незаконном ввозе оружия, источники денежных средств, люди ИРА здесь и прочее. Такого рода информация.

— Ну что ж, условия сносные.

— И нас они устраивают.

— Итак, что вы могли бы сообщить, в частности, мне?

Майор Мартин посмотрел на Бурка.

— Я бы хотел рассказать вам обо всем этом поподробнее. При личной встрече. — Мартин встал. — Вот что. Здесь записан телефонный номер. Если вы пожелаете передать какую-либо информацию лично мне, позвоните сюда и спросите мистера Джеймса. Кто-нибудь примет сообщение и передаст мне. Я, в свою очередь, оставлю для вас сообщение там же. Кое-что из того, что вы узнаете от меня, вы можете передавать Лэнгли от своего имени. Таким образом, будете набирать очки в свою пользу, и все будут довольны.

Бурк направился было к двери, но задержался.

— Они, вероятно, начнут после выступления этой женщины — Мелон, — сказал он. — Возможно даже, после генерального консула.

Майор Мартин покачал головой:

— Нет, я так не считаю. Сэр Гарольд в ирландских делах никак не замешан. А вот Мелон… я знаю ее сестру, Шейлу, она, между прочим, в Белфасте. В тюрьме. Она жертва ИРА. Но это другая история. Меня больше волнует Морин Мелон. Она — совсем иное дело. Вы знаете, трибунал временной ИРА заочно приговорил ее к смерти. И сейчас она тянет время. Но они не будут стрелять в нее на улице. Они схватят ее в Ирландии, на севере или на юге — неважно, проведут судебный процесс уже в ее присутствии, а затем через день-два выстрелят в затылок, а труп выбросят на одну из улиц Белфаста. И фении, кем бы они ни были, не смогут сделать ничего, чтобы отменить смертный приговор.

Мартин откинулся назад и опять стал вертеть в руках зажигалку.

— И не забудьте, что Мелон и сэр Гарольд будут вместе на ступеньках собора святого Патрика в этот очень важный день, а ирландцы уважают святость храма, независимо от того, каких они религиозных и политических убеждений. Нет, за этих двоих я спокоен. Обратите внимание на более притягательную мишень. Британскую собственность. Ольстерскую торговую делегацию. Как будут действовать ирландцы, всегда можно предсказать.

— В самом деле? Вот, наверное, почему моя жена ушла от меня.

— Ах да, вы же ирландец. Извините…

Бурк открыл дверь и вышел из комнаты.

Майор Мартин откинул голову назад и тихонько рассмеялся, затем встал, подошел к буфету и налил себе мартини. Еще раз провернув в памяти разговор с Бурком, он решил, что тот оказался намного умнее, чем Мартину представлялось вначале. Вряд ли такая запоздалая переоценка пойдет ему на пользу в этой начавшейся игре.

Глава 10

На перекрестке Пятой авеню и Сорок четвертой улицы рвались с поводков два ирландских волкодава — Пэт и Майк, считавшиеся в боевом 69-м пехотном полку талисманами, приносящими удачу. Командир полка полковник Лоуган раздраженно постукивал по ноге веткой ирландской колючей сливы. Подняв глаза в небо, он втянул носом воздух и повернулся к майору Мэтью Коулу.

— Какая погода будет днем, майор?

Майор Коул, как и полагается незаменимому адъютанту, имел ответ на все вопросы.

— Ожидается сильное похолодание, сэр. К вечеру обещали дождь со снегом.

Лоуган кивнул головой и, еще больше выдвинув свою и без того выступающую челюсть, произнес:

— Черт побери эту погоду, круговерть какая-то.

Молодой майор непроизвольно изобразил такую же гримасу, хотя его челюсть и не была столь заметной.

— Парад, думаю, будет закончен до того, как погода испортится, полковник.

Он посмотрел на Лоугана, чтобы убедиться в том, что тот слушает. У полковника было удивительно чопорное выражение лица, которое служило ему хорошим прикрытием на штабных совещаниях, но его будто вытесанное из камня лицо смягчалось затуманенными зелеными глазами, какие обычно бывают у женщин. Очень жаль — они все портили.

Лоуган посмотрел вначале на свои часы, затем на железный циферблат часов на столбе напротив здания страховой компании Моргана на Пятой авеню. Его часы спешили на три минуты, но к полудню могут отстать. Полковнику никогда не забыть фотографию в газете, на которой был изображен его полк во время перекура, и эти самые часы, отстающие на три минуты. Заголовок гласил: «ИРЛАНДЦЫ НАЧИНАЮТ ПОЗЖЕ». Такое больше не повторится никогда.

Штабные офицеры, закончив осмотр, собрались напротив полкового знамени. Северный ветер, дувший по авеню со скоростью пять миль в час, неистово рвал национальное и полковое знамена и красиво развевал боевые вымпелы, некоторые из которых сохранились еще со времен Гражданской войны и войны с индейцами. Лоуган повернулся к майору Коулу:

— Ну, как себя чувствуешь?

Майор пытался найти слова для нужного ответа, поэтому повторил вопрос:

— Чувствую, сэр?

— Чувствуешь, парень. Чувствуешь, — подчеркнул полковник.

— В общем, хорошо. В норме.

Взгляд Лоугана упал на знаки воинских отличий на груди майора. Пурпурное пятно выглядело очень символично.

— А во Вьетнаме у тебя было когда-нибудь ощущение, что все идет наперекосяк, не так, как надо?

Майор задумчиво кивнул.

Лоуган ждал ответа, который мог усилить его собственное беспокойство, но Коул был слишком молод, чтобы в полной мере осознать, что Лоуган ощущал в джунглях или лабиринтах Манхэттена.

— Сегодня нужен глаз да глаз, майор. Это не парад, а военная операция. Не позволяй своей голове поменяться местами с той частью тела, что расположена пониже спины.

— Слушаюсь, сэр.

Лоуган перевел взгляд на свой полк. Солдаты стояли в положении «вольно», их полированные каски с полковым крестом посредине сверкали на солнце, а через плечо у каждого висела на ремне винтовка М-16.

В огромной толпе на Сорок четвертой улице, которая увеличилась за счет служащих, покинувших свои офисы для ленча, люди непрестанно толкались, борясь за место, откуда открывался лучший вид. Некоторые забирались на регулировочные табло для пешеходов, почтовые ящики, цементные куполообразные кадки вдоль авеню, куда недавно посадили новые деревья.

На перекрестке вокруг полковника Лоугана толпились репортеры, политики и распорядители демонстрации. Главный распорядитель, старый судья Дрисколла, похлопывал каждого по спине — так он проделывал это вот уже более сорока лет. Церемониймейстеры и руководители колонн, великолепные в своих черных парадных пальто, поправляли трехцветные шарфы и головные уборы. Губернатор по обычаю тряс каждому руку, и это выглядело так, будто он проводит свою предвыборную кампанию, а на голове мэра Клайна красовался зеленый котелок, глупее которого Лоуган еще не видывал.

Полковник посмотрел вверх на Пятую авеню. Широченная улица была пуста — ни транспорта, ни людей. Зрелище вызывало в памяти фрагменты второсортного научно-фантастического фильма. Пустой тротуар тянулся к самому горизонту, и у полковника Лоугана возникло ощущение, что однажды он это уже видел. Он не мог видеть сам собор, зажатый между Пятидесятой и Пятьдесят первой улицами, но все же заметил полицейские ограждения вокруг него и охрану на нижних ступеньках храма.

Когда стрелки часов приблизились к отметке XII, на перекрестках постепенно воцарилась тишина. Армейский оркестр 69-го полка прекратил играть, волынки ирландцев на боковой улице также прервали мелодию. Высокопоставленные персоны по сигналу судьи Дрисколла начали проходить на выделенные им заранее места на трибунах в сопровождении почетного эскорта из солдат 69-го полка.

Оставались последние минуты. Лоуган почувствовал, как забилось его сердце. Он сознавал свою ответственность за массу людей вокруг: за сотни тысяч зрителей, выстроившихся вдоль маршрута парада, за полицейских, наблюдательные посты в парке, репортеров, кинооператоров и телевизионщиков с камерами. Этот День должен стать днем самоотверженности, прославления сентиментальности и даже днем скорби. В Нью-Йорке этот день всегда отмечался военным парадом, который никогда не отменялся с 1762 года — даже из-за войны, депрессии или гражданских волнений. По сути дела, этот день стал стержнем ирландской культуры в Новом свете, и он оставался бы таким, даже если бы сгинули с лица земли последний мужчина, женщина и ребенок старой Ирландии, унося с собой англичан. Лоуган повернулся к майору Коулу:

— У нас все готово, майор?

— Сражающиеся ирландцы всегда готовы, полковник.

Лоуган кивнул. «Ирландцы всегда готовы на все, — подумал он, — но не подготовлены ни к чему».

Отец Мёрфи окинул взглядом тысячи людей, столпившихся на ступеньках собора. Он стоял, возвышаясь над всеми, на зеленом ковре, который покрывал пол главного портала храма и спускался к улице. Напротив отца Мёрфи находились кардинал и епископ. Около кардинала стоял британский генконсул Бакстер, а рядом с епископом — Морин Мелон. Отец Мёрфи улыбнулся — этот знак расположения не был запланирован, но трудно удержаться от выражения удовольствия при виде старых знакомых.

Привычный ритуал собрал вокруг кардинала священников, монахов, благотворителей и крупных спонсоров. Отец Мёрфи заметил двоих мужчин, которые, скорее всего, были переодетыми полицейскими. Затем он окинул взглядом огромную толпу, растянувшуюся по всей Пятой авеню. Мальчики и девочки забрались на мраморный пьедестал статуи Атласа, чтобы лучше рассмотреть праздничное шествие. Неожиданно взгляд отца Мёрфи привлекла знакомая фигура: напротив пьедестала стоял Патрик Бурк, положив руки на заграждение. Он возвышался над окружающей толпой и, казалось, не замечал возбужденного оживления вокруг себя. Его присутствие успокоило прелата, хотя он и не понял, почему ему вдруг потребовалось такое успокоение.

Кардинал повернул голову к Гарольду Бакстеру.

— Вы останетесь с нами до конца праздника, мистер Бакстер? — Голос кардинала был исполнен спокойствия — так говорят обычно дипломаты.

Бакстера давно уже никто не называл мистером, но он подумал, что кардинал не знает об этом. Он обернулся к кардиналу, встретился с ним взглядом и ответил таким же тоном:

— Если это возможно, Ваше Высокопреосвященство.

— Сегодняшний праздник может доставить вам огромное удовольствие.

— Благодарю вас.

Бакстер продолжал наблюдать за кардиналом даже тогда, когда тот уже отвернулся. Кардинал был уже довольно старым мужчиной, но глаза его лучились каким-то внутренним светом.

Бакстер откашлялся.

— Извините, Ваше Высокопреосвященство, но думаю, что мне, наверное, не мешает отойти чуть-чуть в сторону от центра событий сегодняшнего празднества.

Кардинал сделал благословляющий жест рукой над толпой у собора и заметил:

— Мистер Бакстер, сегодня вы и есть центр событий. Вы и мисс Мелон. Именно вы привлекаете внимание политических комментаторов. Как они говорят, такое событие станет гвоздем программы новостей. Людям нравится порывать с прошлым. — Он повернулся к Бакстеру и широко улыбнулся, как улыбаются ирландцы. — Если вы сдвинетесь с места хоть на дюйм, они потащатся за вами в Белфаст, Дублин, Лондон и Вашингтон.

Кардинал снова повернулся к толпе и продолжал ритуальные мановения рукой в святом благословении.

— Да, конечно. Я не брал в расчет политический аспект, думал только о безопасности. Не хотел бы, чтобы из-за меня произошло что-то, могущее повлечь за собой серьезные последствия…

— Господь сверху наблюдает за нами, мистер Бакстер, и комиссар Двайер уверил меня, что управление полиции делает то же самое.

— И то и другое успокаивает. Вы давно с ним говорили? Я имею в виду комиссара полиции.

Кардинал повернулся к Бакстеру и пристально посмотрел на него с легкой улыбкой на губах, которая показывала, что он понял шутку, но не находит ее забавной.

Бакстер на мгновение встретился глазами с кардиналом и отвел взгляд. День обещал быть длинным.

Патрик Бурк рассматривал стоящих на ступенях собора. Рядом с кардиналом он заметил своего старого приятеля отца Мёрфи. Должно быть, у этого человека странная жизнь, подумал Бурк. Целибат. И все же отцовские и материнские обязанности епископов и игумений. Жизнь у него, как у вечного ребенка. Мать Бурка хотела, чтобы сын выбрал именно такую жизнь. Для ирландцев, придерживающихся старых традиций, нужно обязательно иметь в семье священника, но он стал полицейским, отличным, всеми почитаемым полицейским, и никто не пожалел об этом, по крайней мере, он сам.

Бурк заметил, что епископ улыбается, разговаривая с бывшей революционеркой из ИРА, и перевел взгляд на нее. Даже на таком расстоянии видно было, какая она хорошенькая. Почти ангельской красоты. Ее светлые волосы эффектно развевались по ветру, и Морин приходилось то и дело убирать их с лица.

Бурк подумал, что, если бы он был Гарольдом Бакстером или Морин Мелон, он не стоял бы сегодня на этих ступенях, и тем более вместе. А если бы он был кардиналом, то пригласил бы их вчера, чтобы они стояли на этих ступенях с равнодушными обывателями, проститутками и пьяницами. Бурк не знал, чья это была идея — размахивать красным флагом перед лицом ирландских мятежников, но если такую идею кто-то предложил для установления мира, то этот кто-то очень крупно просчитался.

Патрик Бурк перевел взгляд вниз на Пятую авеню. Служащие и школьники, прогуливавшие занятия по случаю праздника, смешались с уличными торговцами, которым сегодня выпал горячий денек. Несколько девчушек нарисовали на своих лицах зеленые трилистники и арфы, прикололи к одежде значки с надписью «Поцелуй меня, я ирландка» и с удовольствием ловили взгляды молодых ребят, многие из которых надели пластиковые шляпы эльфов. Степенные участники праздника покупали свежие гвоздики и большие круглые значки с девизом «Живи, Ирландия», чтобы прикалывать их к одежде.

Морин Мелон никогда не видела такого моря людей. Вдоль всей авеню висели американские и ирландские флаги, выделяющиеся на серых фасадах каменных зданий. Напротив небоскреба «Бритиш эмпайр» какая-то группа людей подняла гигантское зеленое знамя, на котором Морин прочла знакомые слова: «АНГЛИЧАНЕ, УБИРАЙТЕСЬ ИЗ ИРЛАНДИИ». Маргарет Сингер говорила ей, что на празднике будет только этот политический лозунг, что сам главный распорядитель приказал сделать знамена одинаковыми — белые надписи на зеленом фоне. Остальные полиция имеет право отбирать. Морин надеялась, что Бакстер видел это, вряд ли он допустит другие лозунги. Морин повернулась к епископу Доунсу:

— Все эти люди, разумеется, не ирландцы.

Доунс улыбнулся:

— В Нью-Йорке говорят: «В день святого Патрика каждый становится ирландцем».

Морин снова огляделась вокруг, словно она до сих пор не верила своим глазам. Маленькая Ирландия, бедная и малонаселенная страна, и ее миролюбивый покровитель — святой, почти неизвестный остальному христианскому миру, были причиной всей этой суеты. Мысль поразила ее, и она почувствовала, как защемило в горле. Самое ценное, что ушло из Ирландии, об этом горько говорить, — это ее сыновья и дочери. Но огорчаться по этому поводу особо не стоит. Все же они сохранили свою веру, хотя и на американский манер.

Внезапно она услышала громкий звук, донесшийся из толпы, и повернула голову в ту сторону. Группа мужчин и женщин, около пятнадцати человек, развернули зеленое знамя со словами: «ЖЕРТВЫ БРИТАНСКИХ ЗАСТЕНОК И ПЫТОК». В одном из мужчин Морин узнала друга своей сестры.

С южной стороны авеню подъехал конный отряд полиции в плексигласовых касках с козырьками и длинными дубинками, поднятыми над головами. С северной стороны от собора на Пятьдесят первой улице показался полицейский отряд на мотороллерах, следовавший за штабной автомашиной, и свернул на Пятую авеню.

Человек из толпы начал громко кричать в мегафон:

— ЛОНГ-КЕШ! АРМАСКИЕ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ! ТЮРЬМА НА КРАМЛИНСКОЙ ДОРОГЕ! СКОЛЬКО КОНЦЕНТРАЦИОННЫХ ЛАГЕРЕЙ СРАЗУ. БАКСТЕР, ТЫ УБЛЮДОК! МОРИН МЕЛОН — ТЫ ИЗМЕННИЦА!

Морин повернулась и взглянула на Гарольда Бакстера, который как раз остался один, так как кардинал и епископ в этот момент поднимались вверх по ступенькам под охраной полиции. Бакстер чрезвычайно внимательно и пристально смотрел прямо перед собой. Морин знала, что репортерские камеры сейчас направлены на него и ловят каждое его движение, каждое малейшее изменение эмоций на его лице — гнева или страха. Но они зря тратили время — этот человек оставался невозмутимым.

Морин также подумала, что не меньше камер направлено и на нее, поэтому она отвела взгляд от Бакстера и посмотрела вниз на улицу. Знамени не было видно, половину толпы с этим знаменем уже задержала полиция, но другие прорвались сквозь полицейские заграждения и направились к ступеням, где их поджидали с бесстрастными лицами конные полицейские.

Морин покачала головой. Такова история ее народа: вечно пытаться преодолеть непреодолимое, а в конце концов убедиться, что это и впрямь непреодолимо.

Застыв на месте, Морин наблюдала, как один из последних прорвавшихся сквозь заграждения мужчин поднял руку и бросил что-то на ступени. Сердце у нее замерло, когда она увидела, как это что-то пронеслось в воздухе. Оно, казалось, на пару секунд зависло на месте, а потом медленно опустилось вниз: солнечный свет заискрился на поверхности предмета, не давая рассмотреть, что это такое.

— О Боже!

Морин начала пригибаться к земле, но краем глаза заметила Бакстера. На его лице не дрогнул ни единый мускул: что бы ни появилось на его пути — цветок или бомба, он вел себя так, словно его это совершенно не заботило. Нехотя Морин выпрямилась. Она услышала звон разбившейся о мраморные ступени бутылки прямо позади себя и ждала звука взрыва, но из отступившей толпы услышала единственное восклицание, и сразу наступила тишина. Зеленая краска из разбитой бутылки обрызгала одежду людей, стоявших поблизости. Морин почувствовала, как у нее задрожали ноги и пересохло горло.

Сэр Гарольд Бакстер повернулся и посмотрел на нее.

— Это что, такая традиция?

Морин еще не пришла в себя, голос не подчинялся ей, поэтому она ничего не ответила, а лишь пристально взглянула на Бакстера. Он придвинулся к ней. Их плечи соприкоснулись. Первой реакцией Морин было отшатнуться, но она не сделала этого. Бакстер снова медленно повернул к ней голову.

— В следующий раз, может, вы встанете поближе ко мне?

Морин подняла на него глаза. Вокруг них, не переставая, щелкали затворы фотокамер, поэтому она спокойно ответила:

— Думаю, что убийцы, который намерен убить меня сегодня, среди них не было.

Лицо Бакстера опять осталось невозмутимым.

— Ну, что ж, видимо, среди них не было и тех, кто замыслил убить и меня… Обещаю не падать перед вами, если вы тоже этого не станете делать.

Морин выдавила из себя улыбку.

— Думаю, на этом мы и сойдемся.

Бурк твердо стоял на своем месте, в то время как вокруг него толкались и пихали друг друга тысячи людей. Он посмотрел на часы. Только что происшедший эпизод занял всего две минуты. В какой-то момент у него в голове мелькнуло подозрение, что это дело рук фениев, но уже через пятнадцать секунд понял, что их там не было.

Стоящие на ступенях полицейские действовали довольно быстро, но не слишком решительно, пытаясь оттеснить толпу. Окажись эта бутылка бомбой, тогда пришлось бы не просто вытирать разлившуюся зеленую краску. Бурк сделал большой глоток из термоса. Он понимал, что в этот день предстоит улаживать гораздо более важные проблемы, чем пустяковый инцидент.

Бурк стал припоминать то немногое, что знал о фениях. Как сказал Фергюсон, они были уцелевшими в сражениях ветеранами, а не фанатиками-смертниками.

В любом случае, после инцидента они, вероятно, затаились, теперь им труднее выполнять свои задачи, а ему станет легче. По крайней мере, он надеялся на это.

Полковник Лоуган успокоил Пэта и Майка, слишком возбужденных криками толпы. Он выпрямился и посмотрел на часы на столбе. Одна минута первого.

— Тьфу, черт! — Он повернулся к своему адъютанту майору Коулу. — Начинайте этот хренов парад!

— Есть, сэр!

Адъютант повернулся к Барри Дугану, офицеру полиции, который вот уже двадцать пять лет дул в зеленый свисток, давая сигнал к началу парада.

— Офицер Дуган! Давай!

Дуган приложил к губам зеленый свисток, наполнил легкие воздухом и издал самый долгий и громкий свист за всю ту четверть века, что исполнял эту свою обязанность.

Полковник Лоуган занял место впереди строя и поднял руку вверх. Посмотрев вперед, он увидел приличную толпу журналистов и людей в голубой униформе, суетившихся около «черного воронка». Что им, времени не хватило, чтобы привести все в порядок? Ему припомнился боевой клич его полка: «Сметай все с пути!» Он резко опустил руку и глянул на первую шеренгу через правое плечо.

— Прямо вперед, ша-а-а-гом МАРШ!

Ровным строем полк начал движение. Армейский оркестр бодро грянул походный марш, и парад, посвященный 223-й годовщине дня святого Патрика, начался.

Глава 11

Патрик Бурк пересек улицу, подошел к тротуару у фасада собора и встал у ограждения. Колонна 69-го полка поравнялась с собором, и полковник Лоуган отдал приказ остановиться.

В ограждении за спиной Бурка имелся разрыв, там зеленый ковер плавно расстилался до самой улицы. Несколько мужчин в праздничной одежде вышли из-за шеренги солдат и приблизились к собору.

Бурк припомнил, что накануне в своем интервью газете кардинал случайно упомянул о том, что его любимая песня — «Мальчик Денни», а дирижер военного оркестра явно воспринял эти слова как команду и приказал своим музыкантам играть эту ритмичную мелодию. Несколько человек на ступенях и люди из толпы, окружающей собор, неожиданно подхватили песню. «Сердце ирландца, — подумал Бурк, — не может не откликнуться на эту музыку, особенно если он уже успел немного глотнуть горячительного».

Некоторое время Бурк наблюдал, как поднимается по ступеням почтенная публика: распорядители шествия, мэр Клайн, губернатор Доул, сенаторы, конгрессмены — все известные в городе и штате люди, а также многие другие рангом пониже. Все они проходили через разрыв в ограждении, пересекали ковровую дорожку, кланялись кардиналу, а затем быстро уходили, как требовалось по церемониалу. Верующие становились на колени и целовали большой изумрудный перстень кардинала, другие кланялись или пожимали руки стоявшим с ним рядом людям.

Морин чувствовала волнение, переходящее в ощущение надвигающегося непонятного дурного предчувствия. Каждый проходящий мимо улыбался и кланялся, целовал перстень кардинала, пожимал руку ей, епископу, Бакстеру. Постоянные пожатия рук и широкие улыбки. У американцев красивые зубы… Ничто, казалось, не предвещало беды…

И тут Морин заметила недалеко от себя несколько человек. Их глаза были холодно-стальными, а лица отражали ту же сдержанную тревогу, какая — она точно знала — была написана на ее лице. Внизу у ограждения она увидела лейтенанта Бурка, с которым познакомилась в гостинице «Уолдорф». Он цепко осматривал всех, кто проходил мимо, словно они были по меньшей мере убийцами, а не мирными гражданами. И Морин стало от этого чуть-чуть спокойнее.

Толпа вокруг нее по-прежнему громко пела, а люди, которые не могли вспомнить слов, мычали лишь мелодию, исполняемую флейтами и рожками военного оркестра.

Морин едва заметно покачала головой: «Какая грустная ирландская песня». Ей хотелось думать о чем-нибудь другом, но слова баллады навязчиво напомнили ее собственную жизнь — ее личную трагическую любовь. Мальчик Денни — это Брайен, впрочем, под этот образ подходил возлюбленный каждой ирландской девушки. Она близко восприняла слова песенки, осознала себя ирландкой и почувствовала, как ее глаза застилает пелена слез, а к горлу подкатил ком.

Бурк смотрел, как уходит 69-й полк. И когда последние подразделения отошли от собора, он вздохнул с облегчением. Важные персоны, которые могли быть потенциальными мишенями, разбрелись кто куда: одни остались около собора на ступенях, другие подошли к солдатам, третьи направились к Центральному парку, кое-кто поехал домой или в аэропорт.

Завершало шествие 69-го полка специальное подразделение полковых ветеранов в гражданской одежде. За ними шел еще полицейский оркестр волынщиков и барабанщиков, которые выбивали ритм военного марша. Во главе оркестра шествовал его давний командир, Финбар Дивайн, он поднял свой огромный жезл и приказал трубачам играть «Мальчика Денни», когда они проходили мимо собора. Бурк улыбнулся. Сегодня «Денни» исполняли целых сто девяносто шесть оркестров, и всему причиной лишь случайно брошенная кардиналом фраза и раздутая вокруг нее шумная кампания в прессе. За день до этого Его Высокопреосвященство, наверное, не хотел слушать никакой музыки, кроме этой песни и молитв, обращенных к Богу, теперь же он, надо думать, до самой смерти будет сыт этой мелодией.

Бурк присоединился к последней шеренге ветеранов 69-го полка. В день святого Патрика добраться до верхнего Манхэттена быстрее всего можно, если пристроиться к парадной колонне марширующих солдат. И вдруг он снова ощутил неясное чувство тревоги: в тот момент они проходили мимо гостевых трибун на Шестьдесят четвертой улице, где тоже стояли важные персоны — возможные мишени для террористов.

В Центральном парке зрители старались забраться на возвышения или камни, кое-кто даже залез на ветки деревьев. Полковник Лоуган знал, что тысячи демонстрантов сейчас уже далеко позади него. Он чувствовал напряжение, которое передавалось от колонны его полка к толпящимся зрителям — от первой шеренги до последней, ветеранской, которая уловила темп и дружно шагала в ногу. Холодало, маршировать было нелегко, но старые солдаты шли, высоко подняв головы, когда проходили мимо зрителей, которые уже порядком устали и успели пропустить по стаканчику-другому.

Лоуган увидел, что политические деятели откололись от праздничного шествия и направились к гостевым трибунам занимать места. Когда они проходили эти трибуны, он отдал команду: «Равнение налево», и солдаты дружно рявкнули приветствие гостям. Теперь он мог вздохнуть с облегчением: его миссия закончилась.

Патрик Бурк вышел из марширующей колонны на Шестьдесят четвертой улице, с трудом прокладывая себе дорогу в толпе. Он забрался через заднюю дверь внутрь полицейского штабного микроавтобуса. Там по телевизору передавали программу новостей, как раз о парадном шествии. На радиопульте горели огоньки, три радиопередатчика, настроенные на разные частоты, потрескивали в полутьме. На низеньких сиденьях расположились несколько человек с газетами и портативными радиотелефонами в руках.

Бурк узнал сержанта Джорджа Бирда из специальной службы.

— Привет, Большой Бирд.

Бирд поднял взгляд от радиопередатчика и улыбнулся.

— Патрик Бурк, бич ирландских революционеров, защитник веры, привет.

— От такого и слышу, Джордж.

Бурк прикурил сигарету.

— Я читал твой рапорт, который ты представил этим утром. Кто такие эти Финниганы? Что им тут надо?

Бурк устроился на маленьком откидном сиденье.

— Не Финниганы, а фении.

— Фении или Финниганы — какая разница? Все едино — ирландцы.

— Фении — это ирландские воины и поэты, жившие во II — III веках нашей эры. Еще были такие же ирландские тайные общества в 19-м столетии. Они вели против англичан партизанскую войну и тоже называли себя фениями.

Бирд рассмеялся:

— Ты какой-то розыскник всякого старья, Бурк! Тебя можно выставлять как экспонат в нашем управлении полиции.

— Без сомнения, выставят, если ты за меня похлопочешь.

Бирд проворчал что-то и откинулся назад к стене.

— А кто такой этот Финн Мак — или как его там?

— А это главарь первых фениев. Он умер семнадцать столетий назад.

— Так это кличка их нынешнего главаря?

— Думаю, да. И с ним мне не хотелось бы повстречаться.

Бирд прислушался к радиоприемникам. Рапортовали командные посты с разных концов авеню. Пост у пресвитерианской церкви на Пятьдесят четвертой улице докладывал, что все спокойно. Пост на двадцатом этаже здания «Дженерал моторс» сообщил: «Все тихо». Передвижной штаб у собора святого Патрика доложил, что тоже все тихо.

Бирд взял радиотелефон, включил его и, подумав секунду-другую, тихо сказал в трубку:

— Говорит мобильный штаб на Шестьдесят четвертой улице. На контрольных постах все спокойно. Конец связи.

Он положил трубку и посмотрел на Бурка.

— Слишком уж тихо, к чему бы это?

— Накаркаешь. — Бурк взял телефон и набрал номер. — Джек?

Джек Фергюсон бросил взгляд на закрытую дверь спальни, где неспокойно спала его жена, а затем ответил тихо:

— Патрик… — Он посмотрел на настенные часы в кухне. — Сейчас двенадцать тридцать. Я ждал твоего звонка ровно в час.

— Я был на параде. У тебя что-нибудь есть?

Фергюсон посмотрел свои заметки в блокноте, лежащем рядом с телефоном.

— Сегодня очень трудно найти кого-нибудь.

— Знаю, Джек. Это потому, что день сегодня особенный.

— Именно. Но я все же выяснил, что человек, называемый Мак-Камейлом, вербовал своих людей из числа самых фанатично настроенных членов временной ИРА в Бостоне.

— Интересно. А что у них на вооружении? Взрывчатка?

— Нет, — ответил Фергюсон, — но здесь можно купить все, что угодно, — от пистолетов до танков.

— Что-нибудь еще?

— Частичное описание человека, которого называют Мак-Камейлом: высокий, худощавый, темноволосый…

— Это моя мать так выглядит.

— Он носит особенное кольцо на пальце. Не снимая.

— Видимо, не особо изящное.

— Да. Но он верит в его магическую силу. Ирландцы довольно суеверны. Кольцо очень большое, вероятно, это фамильная ценность. Да, я также разузнал еще кое-что интересное об этом Мак-Камейле. Правда, только слухи… но, видимо, его однажды сцапала британская спецслужба, и он пошел с ней на компромисс.

— Подожди, не вешай трубку.

Бурк старался привести свои мысли в порядок. Он подумал — и уже не в первый раз, — что сегодня в городе шурует не одна группа. Где что-то затевают ирландские заговорщики, там же наверняка копает и английская разведка.

После восьми сотен лет практически непрекращавшегося конфликта казалось, что оба противника неразделимо слились в причудливом объятии и будут бороться до последнего вздоха. Если ирландская война перекинулась в Америку, значит, и английские противоборствующие силы также должны быть где-то здесь. Об этом говорило присутствие в Нью-Йорке майора Бартоломео Мартина, который знал гораздо больше Фергюсона и предупредил о возможности терактов. Разумеется, майору Мартину известно больше того, что он сказал Бурку.

Бурк спросил в трубку:

— Еще что-нибудь есть?

— Нет… Мне предстоит много беготни, и я спешу. Если что-нибудь появится, я оставлю сообщение у Лэнгли в управлении полиции. А с тобой мы встретимся в зоопарке в половине пятого, если, конечно, к тому времени ничего не произойдет.

— Время не терпит, Джек.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы кровопролития не произошло. А ты попытайся расспросить этих парней, если, конечно, найдешь их, ну, тех братьев.

— А-а-а… братьев… — Бурк повесил трубку и повернулся к Бирду. — Это был один из моих информаторов. Смешной маленький чудак, который мечется между своим благоразумием и сумасбродной политикой.

Бурк покинул микроавтобус и затерялся в толпе на углу Шестьдесят четвертой улицы. Он посмотрел на гостевую трибуну на Пятой авеню, забитую зрителями, и подумал, что если сегодня и случится что-нибудь, то, наверное, как раз на трибунах. Другие возможные объекты диверсий, которые называл майор Мартин: банки, консульства, офисы авиакомпании, лондонские представительства дублинского и белфастского правительств — маловероятны, там сидят мелкие служащие, их не сравнить с американскими, английскими, ирландскими и прочими особо важными персонами.

Собор святого Патрика, понимал Бурк, также был заманчивой целью… Но ни одна группировка ирландских террористов не посмеет напасть на него. Даже официальная ИРА Фергюсона, где большую часть составляют марксисты и атеисты, не осмелится сделать этого. Временная же ИРА хоть и самая дерзкая и жестокая, но в нее большей частью входят католики. Нет, кто угодно, но только не миролюбивые ирландские красные и не террористы-католики отважатся посягнуть на святое место.

Бурк потер усталые глаза. Да, если сегодня и произойдет что-то ужасное, то именно на гостевых трибунах.

Терри О'Нил лежала на кровати. По телевизору показывали парад полка. Дэн Морган сидел на подоконнике и смотрел вниз на Шестьдесят четвертую улицу. Он заметил высокого мужчину в гражданском, который вышел из полицейского микроавтобуса и прикурил сигарету, пристально глядя по сторонам и внимательно осматривая каждое здание. В конце концов, полиция, ФБР, а возможно, даже ЦРУ и британская разведка выйдут на них. Такой исход предусмотрен. У ирландцев в крови традиция — предавать и стучать. Если бы не эта слабость в их национальном характере, то с господством англичан они покончили бы еще несколько веков назад. Но времена меняются. Мак-Камейл — не такой человек, которого захочешь предать. Фении теперь стали группой, еще более тесно сплоченной, чем древний клан, связанный одной великой скорбью и одной великой ненавистью.

Зазвонил телефон. Морган прошел в гостиную, притворил за собой дверь и поднял трубку.

— Да?

Он услышал голос Финна Мак-Камейла, повесил трубку и, открыв дверь, внимательно посмотрел на Терри О'Нил — нелегко убить женщину, но все же Мак-Камейл никогда не попросит других сделать то, чего не смог бы сделать сам.

Морин Мелони и Терри О'Нил. У них не было ничего общего, кроме ирландского происхождения и всего пятидесяти процентов шансов дожить до следующего рассвета.

Глава 12

Патрик Бурк пошел вниз по Третьей авеню, задерживаясь по пути у ирландских баров, тянущихся вдоль улицы. Кругом толпились люди, отмечающие день святого Патрика, и выпивохи, решившие воспользоваться скидкой в барах по случаю праздника. Бумажный трилистник был приклеен к окнам почти всех магазинов и ресторанов. Старинная шуточная присказка гласит, что день святого Патрика — это такой день, когда все ирландцы должны прошествовать вверх по Пятой авеню, а спуститься по Третьей. Бурк заметил, что многие мужчины и женщины уже начали слегка покачиваться. Все пожимали друг другу руки — это тоже одна из традиций, которая заключается в том, что каждый ирландец должен устно поздравить другого ирландца, но если он уже прилично пьян, то должен хотя бы пожать его руку.

Бурк подошел к бару Кларка на Пятьдесят пятой улице, старому зданию XIX века из черного кирпича. Но при этом маленький дом оказался во дворе здания банка «Марин мидленд», похожего на черный калькулятор «Сони» со множеством кнопок.

Войдя в бар через двери с матовым стеклом, Бурк приблизился к стойке, у которой толпилось множество людей, и заказал пиво. Потом внимательно осмотрелся, ища знакомые лица осведомителей, старых друзей, кого-нибудь, кто обязан ему, — но никого не было. Многие еще не подошли.

Тогда он вышел назад на улицу и несколько раз глубоко вдохнул холодный чистый воздух, пока не почувствовал прилива бодрости. Он долго шел пешком, потом сделал остановку сначала у маленького бара, после у ирландского магазина и в других местах, где на тротуарах толпились люди и оживленно разговаривали. Мысли быстро сменяли друг друга в голове Бурка, машинально он влился в движущийся поток людей.

Этот день начался необычно, и каждый инцидент, каждый разговор все в большей степени вселял в Бурка ощущение чего-то нереального. Он вынул из кармана сигарету, прикурил и пошел дальше, вниз по авеню.

Бурк взглянул вверх на позолоченные тисненые буквы на витрине бара Донливи — небольшой неприметной забегаловки на Сорок седьмой улице. Сюда частенько наведывались ирландцы, выдающие себя за бойцов ИРА. Изредка сюда заглядывали и настоящие члены ИРА, их легко можно было узнать, потому что они редко засиживались в общем зале и обычно уходили в отдельную кабинку. Все они были очень бледны — результат вечных ирландских туманов либо долгих лет, проведенных в заключении. Нью-Йорк и Бостон были их убежищами, очагами ирландской культуры, местом расположения ирландских баров.

Бурк вошел в зал, протиснувшись между двумя мужчинами, которые разговаривали друг с другом, загораживая вход.

— Возьмите себе по кружечке, джентльмены. Эй, хозяин, наливай нам! — проговорил Бурк, придавая голосу едва заметный ирландский акцент. Он повернулся к мужчине слева — это был молодой рабочий, явно чем-то обозленный, и пояснил: — Мне нужно встретиться со своими друзьями в баре, но я не могу вспомнить, в каком именно они мне назначили встречу — то ли у Кларка, то ли у О'Хара, то ли у Мариати, то ли у Рурке, а может быть, и здесь. И кого винить: себя — за то, что ничего не запомнил, или их — за то, что плохо объяснили, — не знаю.

Официант принес пиво, Бурк заплатил и продолжил разговор:

— Не знаете Кевина Микаэльса, Джима Маллоу или Лиама Коннелли? Вы их сегодня не видели?

Неожиданно в разговор вступил человек, который был справа от Бурка:

— Интересный перечень! Если вам надо увидеть их, то можете быть уверены — они сами найдут вас.

Бурк посмотрел на собеседника в упор:

— Именно на это я и рассчитываю.

Человек также пристально уставился на Патрика, но промолчал. Бурк уловил сильный запах кислого пива, исходящий от мужчины, пропитавший всю его одежду.

— А еще я бы хотел повидаться с Джоном Хики.

Ответом ему было молчание. Бурк отпил большой глоток пива и поставил кружку на стойку.

— Благодарю вас, джентльмены. Мне пора в «Грин дерби». Пока! — Он повернулся и направился к выходу из бара. В зеркале на стене Бурк увидел, что двое мужчин, разговаривавших с барменом, смотрят ему вслед.

Он повторял эту или какую-то подобную галиматью в каждом баре и надеялся, что где-нибудь ему должно повезти. Он переходил от виски к крепкому портеру, от него к горячему кофе, а в одном из баров купил себе сандвич, который чуточку привел его в форму. Бурк исходил Третью авеню вдоль и поперек, продвигаясь в южном направлении. Во всех барах он предупреждал, куда далее направляет свои стопы, и останавливался на каждом углу улицы, прислушиваясь: нет ли за спиной шуршания тихих шагов по холодному бетонному тротуару. Он хотел стать приманкой, но ему не везло.

Бурк ускорил шаг. Времени почти не оставалось. Он взглянул на часы: уже начало пятого, а в полпятого ему надлежало быть в зоопарке. Бурк остановился у телефонной будки.

— Лэнгли? Мне нужно пять сотен для Фергюсона.

— Позже. Ты ведь не ради этого звонишь.

Бурк закурил сигарету.

— Ты что-нибудь знаешь о майоре Бартоломео Мартине?

Лэнгли долго молчал, а затем проговорил:

— А-а, ты имеешь в виду парня из британской разведки. Оставь его в покое.

— Почему?

— Потому что я так сказал. — Лэнгли замолчал на несколько секунд. — Это очень сложно… ЦРУ…

— Как-нибудь расскажешь мне об этом. А что еще мне нужно знать?

— В ФБР решили все же разобраться с нами, — начал Лэнгли. — Они узнали о партии оружия, закупленной в Нью-Джерси. Дюжина винтовок М-16, несколько снайперских винтовок, пистолеты и пластиковые бомбы. А также полдюжины гранатометов американского производства.

— Есть еще что-нибудь поконкретнее?

— Только то, что покупатели говорили с ирландским акцентом, но не договаривались о перевозке всего приобретенного в Ирландию, как делалось обычно.

— Это ничего хорошего не предвещает.

— Я хочу знать: чего они ждут?

Бурк покачал головой:

— Не знаю. Парад закончился около часа назад. По типу оружия можно догадаться о характере намечаемой операции.

— Мартин считает, что они нанесут удар у английского банка в районе Уолл-Стрит. Полицейский комиссар направляет туда детективов и патрульных полицейских, — добавил Лэнгли.

— Почему они должны тащиться через весь город к английскому банку? Им нужно… что-то такое, что находится именно здесь.

— Может быть… — Лэнгли на минуту задумался. — Здесь многое не ясно, как ты считаешь?

— Слишком много получается мишеней. Слишком много точек следует охранять. Нападающие всегда находятся в более выгодном положении.

— Я припомню все это, когда предстану перед комиссаром.

Бурк взглянул на часы и добавил напоследок:

— У меня назначена встреча с Фергюсоном. Это моя последняя надежда.

Он повесил телефонную трубку, вышел на Третью авеню и остановил такси.

Бурк прошел в зоопарк через открытые ворота около бывшего арсенала. При дневном свете там было не так мрачно. Дети со своими родителями и нянями гуляли по дорожкам, сосали леденцы, держали в руках воздушные шарики или другие игрушки — кому что нравилось.

Часы показывали четыре тридцать. На башне с часами вдруг задвигались медные обезьянки и стали ударять молоточками по колоколу, воспроизводя мелодию «Макнамара бенд».

Бурк нашел Фергюсона на веранде ресторана за маленьким столиком. Тот прятал лицо за газетой «Нью-Йорк таймс». На столе стояли две дымящиеся чашки с чаем. Бурк опустился на стул напротив Фергюсона и взял одну из чашек.

Фергюсон медленно опустил газету и сказал:

— По слухам, затевается ограбление крупного английского банка в районе Уолл-Стрит.

— Откуда ты это узнал?

Фергюсон ничего не ответил.

Бурк посмотрел в сторону зоопарка, внимательно оглядывая людей, сидящих на скамейках, затем повернулся к Фергюсону и смерил его взглядом. Тот молчал.

— Майор Мартин, — начал Бурк, — известный агент-провокатор. Чего он добивается, я еще не знаю. Но, думаю, ему известно больше, чем он рассказывает. — Бурк загасил сигарету. — Ну ладно, забудь, что сказал тебе Мартин. Расскажи лучше, что ты сам об этом думаешь. Время — это…

Фергюсон поднял воротник теплой полушинели, чтобы защититься от внезапно налетевшего порыва ветра.

— О времени я знаю все. Оно очень относительно, как тебе известно. Если тебе станут сверлить колени электрической дрелью, вместо того чтобы прострелить их, вот тогда время будет тянуться очень медленно. Если ты пытаешься найти кое-что в потемках, оно идет быстро. Если бы ты пришел минут на десять раньше, то у тебя было бы время кое-что сделать.

— О чем это ты?

Фергюсон склонился над столом.

— Я только что был в соборе. Джон Хики, который не посещал храма с тех пор, как ограбил собор святого Патрика в Дублине, дрыхнул на церковной скамье в первом ряду. Старик теперь отпустил бороду, но я его узнаю в любом обличье.

— Продолжай…

— Четырехчасовая месса скоро закончится, и тысячи людей потянутся из собора. Большинство жителей кончают работу тоже в пять.

— Да, наступает час пик.

— Высокопоставленные гости и ветераны ИРА сейчас участвуют в шествии, они одеты в гражданскую одежду, и в основном даже в своих колоннах люди не знают друг друга. Так что среди них сможет затесаться кто угодно.

— Продолжай — я слушаю, однако надо что-то предпринимать.

— Я даю тебе информацию, а как поступить — решай сам…

— Давай дальше.

— Ладно. Полиция устала. Некоторые подразделения манкируют своими обязанностями. В толпе назревает беспокойство, много пьяных…

— Да, я внимательно слушаю.

— События неумолимо движутся к завершению. Надвигается буря, которая вот-вот грянет.

— Без политических метафор, пожалуйста!

— Финн Мак-Камейл — это Брайен Флинн. До ухода Морин Мелон из ИРА она и Брайен Флинн были любовниками.

Бурк встал.

— Он придет за ней.

— Если он так сделает, это будет свидетельствовать о том, что человек, назвавший себя Финном Мак-Камейлом, вождем фениев, в действительности является психопатом.

— А при чем тут собор?

— А разве можно найти место лучше? У ирландцев любовь к спектаклям и театральным жестам. Победят они или нет — неважно, — Ирландия вечно будет помнить своих мучеников и героев, и не имеет значения, сопутствует ли им удача в делах или нет. Разве забудется воскрешение Финна Мак-Камейла и фениев, если они захватят и убьют его неверную возлюбленную в соборе святого Патрика в Нью-Йорке во время празднования дня святого Патрика? Нет, такое не скоро забывается… — Бурк лихорадочно соображал. — Не верю, что они осмелятся замахнуться на собор… но все факты говорят за это.

— Черт с ними, с фактами! Это в их характере. Это судьба, это история, наконец…

— К черту историю! — Бурк рванулся с места и сбежал по ступенькам веранды. — К черту судьбу! — Он спустился к дорожке, ведущей к Пятой авеню.

— Слишком поздно. Уже слишком поздно! — вслед ему выкрикнул Фергюсон.

Терри О'Нил смотрела по телевизору, как проходят ветераны ИРА. Кадры съемки переметнулись с Шестьдесят четвертой улицы на крышу Рокфеллеровского центра. Колонна графства Тирон поравнялась с собором, и камера показала ее крупным планом. Терри села поближе к телевизору и стала внимательно всматриваться в экран. Вдруг на экране появилось лицо ее отца, и диктор, узнав его, сделал по ходу очередной комментарий. Терри прикрыла лицо руками. Как чудовищно то, что происходит с ней, с ним, со всеми, по крайней мере, с ней случилось действительно нечто ужасное.

— О, нет… папа! Не позволяй им идти вместе с этим…

Дэн Морган взглянул на нее:

— Даже если бы он услышал тебя, все равно бы не смог сейчас ничего сделать.

Зазвонил телефон, Морган поднял трубку:

— Да. Я готов, как всегда.

Он повесил трубку, посмотрел на часы, отсчитал 60 секунд и вошел в спальню.

Терри отвела глаза от телевизора и посмотрела на него.

— Что? Уже началось?

Дэн бросил взгляд на экран, где шло парадное шествие, а затем на нее.

— Да. Да поможет нам Бог, если мы ошибемся…

— Бог поможет вам в любом случае.

Морган вышел из спальни, открыл створку окна и принялся размахивать флагом с зеленым трилистником.

Глава 13

Бренден О'Коннор стоял в толпе на Пятой авеню. Посмотрев вверх, он увидел флаг с зеленым трилистником, которым кто-то размахивал из окна дома на Шестьдесят четвертой улице. Бренден глубоко вздохнул и, обходя сзади гостевую трибуну, двинулся к переходу, где можно было пересечь улицу под внимательным взглядом регулировщиков. Он закурил, и дым сигареты уносило южным ветром.

Бренден сунул правую руку в карман пальто и, нащупав гладкую поверхность рукоятки химической гранаты, поставил ее на боевой взвод, придерживая большим пальцем предохранитель. Пробиваясь сквозь плотный людской поток, он протолкнул гранату через дыру в кармане и выронил ее на тротуар. Бренден почувствовал, как ручка с запалом стукнула его по лодыжке. После этого он повторил то же с гранатой, лежавшей в левом кармане пальто, и стал быстро проходить сквозь толпу.

Ровно через семь секунд гранаты — одна за другой — стали взрываться. Первая, газовая, наполненная сероводородом, тихо шипела. Вторая — дымовая — вздымала огромные зеленые клубы дыма, и ветер гнал их к гостевым трибунам. Бренден быстро пробирался сквозь толпу. Позади себя он услышал сначала возгласы удивления, когда сероводород поднялся до уровня лица, но потом, когда дым и удушливые пары протянулись над встревоженной толпой и ветер стал относить их в сторону гостевых трибун, люди зашумели и закричали — началась паника.

Тогда О'Коннор выбросил тем же способом еще четыре гранаты, затем нырнул в дыру в каменной ограде и исчез в парке.

Патрик Бурк перепрыгнул через широкую каменную ограду Центрального парка и побежал к толпе, которая скучилась на тротуаре у гостевых трибун. Зеленый дым клубился над трибунами и двигался в его сторону. Даже до того, как клубы дыма дошли до него, его глаза начали сильно слезиться.

— Черт возьми!

Закрыв лицо носовым платком, Бурк побежал по авеню. Паника уже вовсю охватила участников шествия, и его мгновенно затолкали в самую середину этой чудовищной неразберихи. На мостовой валялось знамя демонстрантов, и Бурк мельком разглядел надпись: «ВЕТЕРАНЫ ИРЛАНДСКОЙ РЕСПУБЛИКАНСКОЙ АРМИИ». Пробираясь сквозь толпу, он заметил, что ветеранов окружили агитаторы и «профессиональные крикуны», как он называл их. «Хорошо все продумано, — подумал он. — И хорошо исполнено».

Джеймс Свини прислонился к фонарному столбу на Шестьдесят четвертой улице и старался удержаться на месте в бушующей вокруг него толпе. Он засунул руки в карманы своей длинной полушинели, в которой вместо карманов были прорези, и вытащил из-за пояса ножницы для резки проволоки. Прикрыв полами пальто соединительный кабель мобильного штабного полицейского микроавтобуса, Свини перерезал телефонные и электрические провода, идущие от фонарного столба.

Затем он сделал шага три в сторону толпы людей и бросил ножницы в люк на мостовой. Колышущаяся масса впавших в панику людей подхватила его и понесла вдоль Шестьдесят четвертой улицы, подальше от Пятой авеню и удушающего газа.

Операторы-телефонисты, которые находились внутри штабного полицейского микроавтобуса, услышали странный звук, а потом все четыре телефона мгновенно перестали работать, а все осветительные приборы отключились секунду спустя.

Один из операторов удивленно взглянул на Джорджа Бирда, стоявшего у окошка микроавтобуса.

— Связи нет!

Бирд приник лицом к оконному стеклу и посмотрел на уличный фонарный столб.

— О Боже! Сволочи! — Он повернулся и схватил радиопередатчик, а шофер завел двигатель машины и переключил напряжение на внутренний источник.

Бирд включил радиопередатчик:

— Всем постам! Говорит мобильный штаб на Шестьдесят четвертой улице. Линии электропитания перерезаны. Радио работает на генераторе. Телефонные провода тоже перерезаны. Ситуация не ясна…

Внезапно в фургон пулей влетел Бурк и выхватил из рук Бирда радиотелефон.

— Мобильный пункт на Пятьдесят первой улице, как меня слышите?

Через секунду ответили полицейские из фургона, находящегося за собором:

— Слышим хорошо, здесь все спокойно. Полицейские отряды, конные и на мотороллерах, направляются к вам…

— Отставить! Слушайте…

Когда девятнадцать бронзовых колоколов на северной колокольне собора святого Патрика пробили пять, включился таймер на черной коробке, прикрепленной к поперечной балке на колокольне. Упрятанный в коробку мощный широковолновый передатчик, настроенный на полицейские частоты, заработал, и зуммер заглушил все двусторонние радиопереговоры в срединной части Манхэттена.

Из телефонной трубки Бурк слышал теперь лишь высокий пронзительный свист.

— Пост на Пятьдесят первой — отвечайте! Акция затевается в соборе…

Свист нарастал и перерос в режущий уши вой.

— Пост на Пятьдесят первой… — Бурк выронил трубку и повернулся к Бирду. — Глушат.

— Слышу! Сволочи! — Бирд попробовал настроиться на запасные частоты, но и они оказались забиты все тем же пронзительным воем. — Дерьмо!

Бурк сжал его руку.

— Послушай, прикажи своим людям попытаться воспользоваться городским телефоном. Пусть позвонят в полицейское управление и в дом настоятеля. Нужно постараться как-то передать сообщение полицейским постам у собора. Может, в их штабном микроавтобусе телефонная связь пока работает.

— Сомневаюсь.

— Прикажи им…

— Хорошо, хорошо, понял.

Бирд тут же послал на задание четверых полицейских. В боковое окно микроавтобуса он смотрел, как его люди с трудом пробираются сквозь бушующую толпу. Он обернулся, чтобы что-то сказать Бурку, но того уже и след простыл.

На ступенях собора святого Патрика Морин заметила человека в штатском, стоящего напротив нее и пытающегося наладить радиотелефон. Недалеко пробежали несколько полицейских, передающих постовым и принимающих приказы от своего начальства. Морин интуитивно почувствовала, что произошло что-то неладное. Справа на углу улицы стоял полицейский микроавтобус, из которого то и дело выбегали или входили в него полицейские. Морин заметила множество людей на тротуарах, которые надеялись, что важные персоны на ступенях собора знают больше. По огромной толпе словно прошла волна, четко направленная вверх по Пятой авеню и напоминавшая детскую игру «Передай другому». Морин взглянула в сторону, откуда началось это тревожное перешептывание, но ничего необычного не заметила, кроме нарастающего беспокойства толпы. Но затем она отметила, что движение шествующих замедлилось. Повернувшись к Гарольду Бакстеру, она тихо проговорила:

— Что-то здесь не так.

Колокола отзвонили в последний, пятый раз, а затем начали свой традиционный пятичасовой гимн «Осень».

— Да, нужно быть начеку, — кивнул Бакстер.

Перед собором медленно прошла колонна графства Корк, а за ней еле-еле шла делегация графства Майо — продвижение колонн почему-то замедлилось. Распорядители манифестации и старшие колонн подбегали к полицейским и о чем-то переговаривались с ними. Морин обратила внимание, что кардинал чем-то раздражен, хотя и старается скрыть беспокойство из-за усиливающегося повсюду волнения.

Служащие и продавцы магазинов начали выбегать из холлов Рокфеллеровского центра, Олимпийской башни и других близлежащих небоскребов на уже и так переполненную народом авеню. Толкая друг друга, они пытались вырваться из толпы и подыскать наилучшее место обзора.

Внезапно в толпе раздался громкий крик. Морин повернулась на голос. Из дверей магазина «Сакс» на Пятой авеню вырвалась дюжина мужчин в черных пальто и котелках. Еще на них были белые перчатки и яркие оранжевые шейные шарфы. Многие держали в руках трости. Они протолкались к самым заграждениям и развернули длинный флаг, на котором было написано:

«БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕВУ! ОЛЬСТЕР БУДЕТ БРИТАНСКИМ НАВЕКИ».

Сердце Морин сильно забилось, ей вспомнилась Северная Ирландия, та массовая летняя манифестация, когда оранжисты шествовали по городам и весям с криками и плакатами, демонстрирующими их верность Богу и королеве и ненависть к католикам.

В толпе поднялся неимоверный шум и свист. Один из ветеранов ИРА, преисполненный решимости, прорвался сквозь полицейский кордон и выбежал на улицу вслед за оранжистами, пронзительно крича на ходу:

— Проклятые чертовы убийцы, подонки! Всех перебью!

В это время оранжисты подняли мегафоны и громко запели:

Несколько человек из взбудораженной толпы вырвались с тротуара и побежали по мостовой, поощряемые криками людей, тотчас же взявших на себя роль вожаков. Тут же стремительный поток мужчин, женщин и подростков опрокинул заграждения, высыпал на авеню и с улюлюканиями устремился вслед за авангардом. Несколько конных полицейских, не занятых охраной гостевых трибун, поскакали на выручку протестантам. Им в помощь со стороны Пятидесятой улицы приближался «черный воронок» в окружении патрульных автомашин. Полицейские, размахивая дубинками, старались оттеснить толпу от продолжавших орать песню оранжистов. Приемы сдерживания страстей в чрезвычайных ситуациях, которым полицейские обучались в своей академии, сейчас они с успехом применяли на практике для защиты протестантов от возможного самосуда. Да и сами оранжисты наконец-то осознали грозящую опасность, увидев, что сотни разъяренных католиков вышли из-под контроля полиции. И поэтому, бросив мегафоны и флаг, они присоединились к полицейским и вместе с ними стали прокладывать себе путь к спасению — приближающемуся «черному воронку».

Патрик Бурк бежал вниз по Пятой авеню, наполненной демонстрантами и зеваками. Остановившись у припаркованной патрульной машины, он перевел дыхание и показал свой полицейский жетон.

— Вы можете позвонить на мобильный пост у собора святого Патрика?

Полицейский покачал головой и показал на радиопередатчик, трещавший от постоянных помех.

— Отвезите меня к собору. И немедленно!

Бурк схватился за ручку задней дверцы, но сержант в униформе, сидевший рядом с шофером, решительно воспротивился:

— Нет! Мы не можем двигаться через толпу. Если собьем кого-нибудь, они разорвут нас на куски.

— Черт побери!

Бурк хлопнул дверцей и снова перебежал авеню. Перескочив через низенькую ограду, он оказался в Центральном парке и побежал вдоль тропинки, идущей параллельно улице. Выйдя из парка на площади Великой армии, Бурк стал пробиваться дальше сквозь все сильнее бесновавшуюся толпу. Он прикинул, что до собора еще девять кварталов, — это займет не менее получаса, а на параллельных улицах творится то же самое. Искать другие пути просто бесполезно.

Вдруг прямо перед ним возникла черная лошадь, на которой невозмутимо сидела молодая женщина со светлыми волосами, спрятанными под полицейским шлемом. Бурк подскочил к ней и показал свой жетон.

— Лейтенант Бурк из оперативно-розыскной службы. Мне нужно срочно попасть в собор святого Патрика. Не позволите ли мне забраться на вашу клячу, чтобы проехать сквозь эту безумную толпу?

Женщина смерила Бурка взглядом, оценивая его растерзанный вид.

— Это не кляча, лейтенант, но если вы уж так спешите, то залезайте.

Она наклонилась и протянула ему руку. Бурк ухватился за нее, поставил ногу в стремя и неловко взгромоздился на круп лошади. Всадница пришпорила коня.

— У, норовистый! Вперед, Комиссар!

— Я всего лишь лейтенант.

Лошадь тронулась с места, а женщина обернулась и бросила через плечо, сдерживая смех:

— Комиссар — так зовут мою лошадь.

— Понятно, а вас как зовут?

— Офицер полиции Фостер… Бетти.

— Очень приятно. Хорошее имя. Попробуем прорваться.

Обученная полицейская лошадь ринулась вперед, пробивая себе путь в плотном людском потоке, отталкивая людей прочь, но никому не причиняя вреда. Бурк, крепко держа молодую женщину за талию, увидел, что они приближаются к перекрестку с Пятьдесят седьмой улицей, и наклонился к ее уху:

— Вы неплохо скачете, Бетти. И часто приходится здесь бывать?

Бетти повернула к нему голову и смерила взглядом.

— Этот чертов галоп — есть ли в нем хоть какая-то необходимость, а, лейтенант?

— Это самая важная скачка со времен Пола Риверы.

Майор Бартоломео Мартин стоял у окна небольшой комнаты на десятом этаже здания «Бритиш эмпайр» в Рокфеллеровском центре. Он долго наблюдал за вакханалией вокруг собора, потом обернулся к стоящему рядом человеку:

— Так, Крюгер, все это говорит за то, что фении объявились.

— Да. Но к лучшему это или худшему? — начал было гость-американец, но умолк, а затем спросил: — А вы предполагали подобное?

— Догадывался. Брайен Флинн не доверяет мне. Я дал ему свободу в выборе идей и действий. Ему запрещается только совершать акты насилия против англичан и разрушать их имущество — ну, например, взрывать это здание… Но разве поймешь таких людей?

Майор Мартин несколько секунд вглядывался в пространство перед собой невидящим взором, затем продолжил беспристрастно:

— Видите ли, Крюгер, когда я в конце концов поймал его в Белфасте с бандой уголовников прошлой зимой, он был совершенно разбит — как физически, так и духовно. Единственное, чего он ждал, — скорой смерти. И мне очень захотелось помочь ему, уверяю вас, но потом я придумал кое-что получше. Я, как говорится, вывернул его наизнанку, переправил в Америку и отпустил. Это опасно, я знаю — все равно что хватать тигра за хвост. Но, думаю, овчинка стоит выделки.

Крюгер долго глядел на Мартина, а затем проговорил:

— Надеюсь, мы не ошиблись в своих расчетах на реакцию американской общественности.

Мартин улыбнулся и глотнул из фляжки немного бренди.

— Если вчера американцы разделялись в своем отношении к ирландской проблеме, то сегодня это не так. — Он посмотрел на Крюгера. — Уверен, что это хоть немного поможет вашей службе.

— А если не поможет, то вы должны оказать нам маленькую услугу, — проговорил Крюгер. — Собственно говоря, мне хотелось бы обсудить с вами то, что мы задумали еще в Гонконге.

— Звучит интригующе. Да-да, мне хотелось бы узнать об этом подробнее. Но позже. А пока любуйтесь шествием.

Мартин открыл окно, и в маленькую комнату ворвались звон разбиваемых стекол, вой полицейских сирен и гам десятков тысяч людей.

— Как говорится, живи, Ирландия!

Глава 14

Морин Мелон почувствовала, как кто-то коснулся ее плеча. Она обернулась и увидела человека, державшего перед ее лицом жетон полицейского.

— Специальная служба, мисс Мелон. Кое-кто из гостей привлекает внимание террористов! Мы должны проводить вас в собор в целях вашей безопасности. И вас также, мистер Бакстер. Следуйте, пожалуйста, за нами.

Бакстер бросил взгляд на толпу на улице и на полицейские ряды, сомкнутые на обочине.

— Считаю, что пока мы в полнейшей безопасности.

Полицейский не замедлил с ответом:

— Сэр, вы должны уйти отсюда ради безопасности других людей на ступенях. Пожалуйста…

— Да-да, понимаю. Хорошо. Мисс Мелон, он абсолютно прав.

Морин и Бакстер повернулись и поднялись по ступеням. Морин заметила красное одеяние кардинала, когда он шел сквозь толпу прямо перед ними. Его прикрывали двое телохранителей.

Остальные представители специальной службы, стоявшие на ступенях, шли за епископом и другими священниками и церковными служителями, по пути вглядываясь в толпу. Двое из них заметили, что кардинала, Мелон и Бакстера сопровождают неизвестные охранники, и они устремились за ними, пробиваясь сквозь толпу. Но внезапно два священника, стоявшие на верхних ступенях собора, подскочили сзади, сбили их с ног, и агенты спецслужб ощутили, как им в спины уперлось что-то твердое и холодное.

— Не шевелиться! — тихо проговорил один из священников. — Или мы переломаем вам позвоночники.

Группа полицейских, находящихся в штабном микроавтобусе у собора святого Патрика, лишилась радиосвязи, как только монотонный вой заглушил все частоты, но в их распоряжении еще оставалась телефонная связь. Внезапно спешившая с Пятьдесят первой улицы «скорая помощь» при повороте ударила полицейский автобус. Тот резко дернулся, и соединительные провода, прикрепленные к разъемам фонарного столба, оборвались. Водитель «скорой помощи» выскочил из машины и в мгновение ока скрылся в переполненном вестибюле Олимпийской башни.

Морин Мелон, Гарольд Бакстер и кардинал спускались в центральный проход переполненного собора. За ними шли двое мужчин, а другие двое, идущие перед ними, прокладывали дорогу в толпе. Морин увидела стоящего за кафедрой отца Мёрфи и другого преклонившего колени священника. Проходя мимо молящегося прелата, она уловила что-то знакомое в его фигуре.

Кардинал обернулся, оглядел проход и спросил:

— А где же епископ Доунс и другие? Почему их нет?

Один из сопровождающих ответил:

— Они идут отдельно. Пожалуйста, проходите, Ваше Высокопреосвященство.

Отец Мёрфи пытался продолжать мессу, но крики и вой сирен, доносившиеся снаружи, насторожили его. Он оглядел тысячи верующих, собравшихся в главном зале собора и в его приделах. Он заметил, как в одном из приделов появился кардинал в блестящем пурпурном одеянии. Его неожиданное появление в сопровождении Мелон, Бакстера и охраны встревожило прелата. От мысли, что что-то произошло, у него упало сердце — праздник был испорчен. Он не мог припомнить, на каком месте прервал мессу, и рассеянно произнес:

— Месса закончена. Идите с миром. — Но внезапно спохватился и добавил: — Нет. Подождите. Сначала узнаем, что случилось. Пожалуйста, все оставайтесь пока на своих местах.

Отец Мёрфи повернулся и увидел священника, который только что молился на коленях, а сейчас стоял на верхней ступени амвона. Мёрфи узнал в нем высокого, с серьезным взглядом темно-зеленых глаз, человека, которого повстречал здесь утром, и, как ни странно, ничуть не удивился, снова увидев его. Отец Мёрфи откашлялся:

— Вы что-то хотите сказать?

Брайен Флинн вытащил из-под черной сутаны пистолет и ткнул ему под ребра холодное дуло.

— Повернитесь.

Отец Мёрфи глубоко вздохнул:

— Кто вы такой? Что вам нужно?

— Новый архиепископ!

Флинн оттолкнул Мёрфи от кафедры и взял в руки микрофон. Увидев, что кардинал со свитой уже у алтаря, он обратился к прихожанам, по-прежнему сидевшим и стоящим на своих местах.

— Дамы и господа! — прозвучал его голос. — Прошу вашего внимания…

Морин Мелон застыла на месте в нескольких футах от алтарного ограждения, не в силах оторвать взгляда от высокой темной фигуры на амвоне. Человек позади нее подтолкнул ее вперед. Она медленно повернулась.

— Кто вы?

Тот показал пистолет, заткнутый за пояс.

— Можешь быть уверена — я не из полиции… — Его нью-йоркское произношение куда-то исчезло, преобразившись в легкий ирландский акцент. — Пошевеливайся и ты, Бакстер, и вы, Ваше Высокопреосвященство.

Один из шедших впереди открыл врата мраморного алтаря и изогнулся в шутовском поклоне:

— Не возжелаете ли войти?

Патрик Бурк, весьма неуютно чувствующий себя на лошади, глядел сверху на толпу. Через два квартала он обратил внимание на взволнованных людей, которые явно были напуганы куда больше основной массы вокруг. Витрины магазинов Картье и Гуччи, как и в других, были разбиты по всей Пятой авеню. Напротив многих магазинов стояли полицейские в форме, но это не мешало мародерам. Это была та страшная смесь сражения и празднества, битвы и пира, которую ирландцы называют доннибрук[1]. Вдалеке Бурк увидел собор и понял, что центр беспорядков именно там.

Толпа вокруг Патрика состояла из участников шествия, которые передавали друг другу по рядам бутылки и распевали песни. Духовой оркестр играл «Восток-Запад», поддерживаемый хором вышагивающих рядом энтузиастов. Бетти пришпорила лошадь.

На середине следующего квартала, не доезжая до собора, толпа начала сгущаться, и лошадь стали теснить к тротуару. При каждом рывке лошади кто-то из толпы падал ей под ноги и отползал.

— Давай! Пробивайся! — крикнул Бурк.

Бетти в ответ так же громко закричала:

— Боже! Их здесь как сельди в бочке!

Она натянула поводья, и лошадь поднялась на дыбы. Толпа шарахнулась врассыпную, и какое-то время всадники продвигались спокойно, но затем Бетти пришлось снова повторить тот же маневр.

Бурк почувствовал сильную тошноту и удушье, он жадно глотал воздух.

— Хорошо! Хорошо, великолепная работа!

— Долго нам еще?

— Пожалуй, пока Комиссар не упадет в изнеможении у ограды.

Брайен Флинн ждал, пока кардинал с сопровождающими пройдут за ограждение алтарного помоста, затем проговорил в микрофон:

— Дамы и господа! В подвале произошел небольшой пожар. Прошу соблюдать спокойствие. Быстро проходите к выходам, идите к парадным дверям.

По залу прокатился гул, из разных концов собора доносились крики:

— Пожар! Пожар! Пожар!

Церковные скамьи мгновенно опустели, и проходы между ними забили люди, кинувшиеся к выходам. Подсвечники опрокинулись, свечи рассыпались по полу, и их сразу растоптала сметающая все на своем пути толпа. Опустел книжный магазинчик при входе в собор, торгующий религиозной литературой, и первая волна людей, охваченных паникой, заполнила вестибюль, а оттуда потоком хлынула через три дверных прохода парадных дверей и разлилась по ступеням собора. Стоявшие там зрители внезапно оказались подхваченными разбушевавшимся людским морем, прорывающимся через порталы храма. Оно выплеснулось на тротуар к полицейским заслонам, и человеческий ураган вызвал панику по всей Пятой авеню.

Епископ Доунс на первых порах попытался бороться против этого прилива и прорваться в собор, но застрял на улице, зажатый между тучной женщиной и дородным офицером полиции.

Двое мужчин, переодетых священниками, которые приставили оружие к спинам агентов специальных служб, смешались с движущейся массой и исчезли. Агенты попытались было прорваться к ступеням, но были вынесены толпой обратно на Пятую авеню.

Полицейские мотороллеры были опрокинуты, а на патрульные машины взгромоздились люди, чтобы не оказаться задавленными в толпе. Шеренги манифестантов смешались и поглотились общей человеческой массой. Полицейские ряды растянулись как можно шире, чтобы сдерживать охваченных паникой людей, но без радиосвязи их действия оказались несогласованными и беспомощными.

Бригады телерепортеров продолжали снимать происходящее, пока бушующая толпа не смела и их.

Инспектор Филип Лэнгли некоторое время вглядывался в темноту из командирского вертолета нью-йоркского управления полиции. Затем он повернулся к заместителю комиссара Рурку и громко выкрикнул, пытаясь перекричать рокочущие звуки лопастей винтов:

— Думаю, парад по случаю святого Патрика уже закончился.

Заместитель комиссара Рурк долго смотрел на него, а затем взглянул вниз и увидел невероятную картину. Был час пик, на дорогах образовалась огромная пробка, растянувшаяся на несколько миль. Целое море народа заполонило проезжую часть и тротуары от Тридцать четвертой улицы, с ее южного конца, и до Семьдесят второй на севере. На этой маленькой территории в центре города сосредоточился почти миллион людей, и ни один человек не собирался уходить.

— Сколько же несчастных там внизу, Филип!

Лэнгли прикурил сигарету.

— Сегодня вечером я подам прошение об отставке.

Рурк взглянул на него.

— Надеюсь, что хоть кто-нибудь окажется на месте и сможет принять ваше прошение. — Он вновь перевел взгляд вниз на улицы. — Почти все офицеры нью-йоркской полиции находятся сейчас где-то внизу, отрезанные от своего командования, без связи. — Рурк повернулся к Лэнгли. — И это страшнее всего.

Лэнгли покачал головой:

— Нет. Думаю, что самое страшное еще впереди.

На перекрестке Пятидесятой улицы Бурк увидел группу мужчин с яркими оранжевыми шарфами, едущих в «черном воронке», и вспомнил ирландскую поговорку: «Если хочешь, чтобы на тебя смотрели, начинай бороться». Эти оранжисты хотели обратить на себя внимание, и Бурк знал почему. Он знал также, что они вовсе не были оранжистами, их подбил на эту провокацию настоятель кафедрального собора в Бостоне, и тупые ирландцы, у которых храбрости хоть отбавляй, а мозгов маловато, с легкостью согласились.

Бетти обернулась к нему, не прекращая погонять лошадь:

— Кто эти люди с оранжевыми шарфами?

— Это долгая история. Едем дальше. Осталось немного…

Брайен Флинн спустился вниз с амвона и столкнулся лицом к лицу с Морин Мелон.

— Мы чертовски давно не виделись, Морин.

Она посмотрела на него и ответила подчеркнуто ровным голосом:

— Не так уж и давно.

Флинн улыбнулся:

— Ну как, получила цветы?

— Я спустила их в туалет.

— Да?! А я вижу один у тебя на отвороте.

Морин покраснела.

— Значит, ты все-таки приехал в Америку после всего, что случилось, Брайен.

— Да. Но, как видишь, не за тем, за чем приехала ты.

Флинн огляделся вокруг. Последние прихожане толпились у выхода, пытаясь побыстрее вырваться через большие бронзовые двери. Двое фениев — Артур Налти, переодетый священником, и Фрэнк Галлахер, одетый в форму распорядителя шествия, — стояли за толпой и подгоняли всех поближе к дверям, на забитые людьми ступени, но многие стали пятиться от дверей обратно в собор. Все остальные двери уже были закрыты на засовы. Флинн взглянул на часы. Операция заняла намного больше времени, чем он рассчитывал. Он снова повернулся к Морин:

— Да, совсем не за тем. Видишь, что я сделал? Меньше чем через час мы прогремим на всю Америку. Мы устроим им неплохое, чисто ирландское представление. Получше, чем тогда в аббатстве.

Морин увидела в его глазах знакомое победное выражение, но одновременно в них проскальзывал какой-то страх, чего она прежде никогда не замечала. «Как у маленького мальчика, — подумала Морин, — который стащил что-то из магазина и знает, что расплата за проступок неизбежна».

— Этим ты ничего не добьешься, ты ведь знаешь.

Флинн улыбнулся, и страх из его глаз исчез.

— Да, но я все равно не отступлю.

Двое фениев, переодетых полицейскими, обошли алтарь и спустились по ступенькам, ведущим в ризницу. Из открытого прохода под аркой в левой стороне ризницы они направились в коридор, ведущий к дому настоятеля. Внезапно из-за такого же открытого прохода в противоположной стене ризницы, выходящего к резиденции кардинала, послышались взволнованные голоса. И из обеих дверей ризницы одновременно появились священники и полицейские.

Фении с лязгом и грохотом захлопнули за собой двери, и люди в ризнице подняли глаза вверх. Полицейский сержант рванулся к лестнице и приказал:

— Эй! Откройте двери!

Фении же протянули через медные завитки дверей цепь и приготовились навесить замок.

Сержант вытащил пистолет. Другой полицейский подошел к нему и тоже вытащил оружие.

Фении, казалось, не обращали на них никакого внимания и невозмутимо продолжали продергивать дужку тяжелого замка в звенья цепи. Один из них посмотрел вверх, улыбнулся и козырнул подошедшим полицейским:

— Извините, парни, вам придется обойти кругом.

Оба фения взбежали вверх по ступенькам и исчезли. Один из них, Пэдар Фитцджеральд, сел у дверей склепа, чтобы наблюдать, что делается у входа. А другой, Имон Фаррелл, обошел алтарь и кивнул Флинну. Тот повернулся к Бакстеру:

— Сэр Гарольд Бакстер?

— Да, угадали, — ответил он.

Флинн внимательно посмотрел на Бакстера.

— Вы знаете, с каким удовольствием я убью вас.

Бакстер спокойно ответил:

— Вижу, вам доставляет удовольствие убивать всех и вся.

Флинн отвернулся и взглянул на кардинала.

— Ваше Высокопреосвященство! — Он поклонился — и было непонятно, издевается он или говорит искренне. — Мое имя — Финн Мак-Камейл, я — глава новой армии фениев. Собор заминирован. Это мой Бруидин. Знаете, что это такое? Это означает — мой священный храм.

Кардинал, казалось, не слушал Флинна, но неожиданно спросил:

— А что, в соборе уже пожар?

— Это в значительной степени зависит от того, что произойдет в ближайшее время.

Кардинал и Флинн долго смотрели друг на друга, но ни один не отвел глаз. Наконец кардинал сказал:

— Уходите отсюда. Уходите… пока еще можете.

— Не могу… и не хочу.

Флинн посмотрел наверх на церковные хоры над парадным входом, где стоял Джек Лири, облаченный в форму солдата колониальных войск, с винтовкой в руках. Затем он перевел взгляд к боковым входным дверям. Около них продолжали толпиться люди — паника все еще не улеглась, и сквозь открытые двери доносились возбужденный гул и крики.

Флинн обернулся к отцу Мёрфи, стоявшему рядом:

— Святой отец, вы можете идти. Побыстрее проходите в боковой придел, а то двери скоро закроются.

Отец Мёрфи неторопливо шагнул в сторону кардинала.

— Мы уйдем отсюда только оба.

— Нет, но по зрелом размышлении вы могли бы позже быть нам полезны. — Флинн снова повернулся к Морин, подошел к ней и тихо спросил: — Ты знала, не так ли? Еще до того, как получила мои цветы?

— Да, знала.

— Прекрасно… Мы до сих пор хорошо понимаем друг друга, не так ли? Этому не мешают ни годы, ни расстояния, да, Морин?

Она лишь кивнула.

К алтарю подошла молодая женщина в монашеской одежде, держа в руках крупнокалиберный пистолет. Из-за спинки церковной скамьи поднялся бородатый, словно заспанный старик. Он потянулся и выпрямился. Все наблюдали, как эти двое поднимаются по ступенькам алтаря.

Бородатый кивнул заложникам и заговорил четко и звонко:

— Ваше Высокопреосвященство, отец Мёрфи, мисс Мелон, сэр Гарольд! Я — Джон Хики, мой псевдоним — Дермот. Он взят из языческих преданий — так посоветовал мне наш шеф, Финн Мак-Камейл. — Хики отвесил шутовской поклон в сторону Флинна. — Я поэт ученый, солдат и патриот — много сходства с настоящими фениями. Может быть, вы слышали обо мне… — Хики понял по взглядам заложников, что те узнали его. — Нет, я не умер, как сами видите. Но умру перед восходом солнца, держу пари. Умру на тлеющих развалинах собора. Это будет потрясающий костер, вполне достойный человека моего положения. О, не глядите так угрюмо, кардинал, будет лучше, если все мы оставим свои эмоции при себе. — Хики обернулся к молодой женщине, стоящей рядом. — А теперь я представлю вам Гранию, или, так как она предпочитает свое настоящее имя, — Меган Фитцджеральд.

Меган, не сказав ни слова, пристально вглядывалась в лицо каждого заложника. Ее взгляд задержался на Морин, и она оценивающе рассматривала ту с ног до головы.

Морин, в свою очередь, так же пристально разглядывала молодую женщину. Она догадывалась, кем могла быть Меган. У Флинна всегда должна быть близкая женщина. Он относился к тому типу мужчин, которым непременно нужно женское внимание, чтобы самоутвердиться. У других мужчин эту роль часто выполняет вино. Морин внимательно рассмотрела лицо Меган: широкие скулы, немного веснушек, рот, казалось, навечно застыл в странной усмешке, а глаза, может, были бы и красивыми, если бы в них не светилось столько отчаяния. Слишком молодая, недостаточно привлекательная, чтобы долгое время находиться возле Брайена Флинна. В ней Морин увидела себя лет десять назад.

Меган шагнула к Морин, небрежно помахивая большим пистолетом, и прошептала ей на ухо:

— Ты понимаешь, что мне нужен только повод, чтобы убить тебя.

— Надеюсь, у меня хватит мужества сделать что-нибудь, что даст тебе этот повод, и тогда посмотрим, хватит ли мужества у тебя, чтобы убить меня.

Меган Фитцджеральд заметно напряглась. Через пару секунд она опомнилась, отступила на несколько шагов назад и смерила холодным взглядом стоящих рядом людей. Однако перехватила неодобрение в глазах Флинна. Она повернулась, вышла из алтаря и зашагала через главный придел к парадному входу.

Флинн смотрел вслед Меган и заметил, что входные двери в главном зале все еще распахнуты. Он не рассчитывал, что прихожан окажется так много. Если в самое ближайшее время не запереть двери, полиция сможет ворваться сюда и начнется перестрелка. Брайен увидел, как Меган прошла через вестибюль и подняла пистолет. Он увидел дымок, взметнувшийся от дула, затем услышал треск выстрела и эхо, гулко прокатившееся под сводами массивного собора. В толпе раздались громкие крики. Идущие сзади словно обрели новые силы, людской поток выплеснулся на ступени собора.

Флинн заметил, что Меган не целилась в людей, а стреляла поверх голов. Налти и Галлахер обошли толпу, встали около двери и, как только последние прихожане покинули храм, захлопнули и заперли их.

Меган опустилась на одно колено, но все еще продолжала целиться, держа пистолет обеими руками.

Патрик Бурк обратился к Бетти, стараясь перекричать толпу:

— Еще немного! К парадным дверям!

Бетти Фостер опять пришпорила лошадь, когда они миновали Пятьдесят первую улицу и стали продираться сквозь толпу к центральным дверям собора.

Бурк увидел последних прихожан, выбегавших из дверей храма. В это время лошадь рванулась в проход между потоком людей и порталами. Бетти натянула поводья, чтобы подъехать к дверям сбоку, и подбодрила лошадь:

— Давай, Комиссар! Быстрей! Еще быстрей!

Бурк вытащил служебный револьвер и крикнул:

— Вынимай свою пушку! Заскакивай прямо в двери!

Бетти перехватила вожжи в левую руку и также вытащила револьвер.

В нескольких ярдах от порталов начали медленно закрываться массивные бронзовые парадные двери — 16 футов в ширину, высотой почти в два этажа и весом в десять тысяч фунтов. Бурк догадался, что их закрывают изнутри несколько человек. В тусклом свете вестибюля он заметил молящуюся на коленях монахиню.

Позади нее на сотню ярдов тянулось огромное пространство собора с рядами каменных колонн. Бурк разглядел несколько человек, среди которых на фоне белого мрамора четко выделялась фигура в красном.

Створки ворот уже наполовину закрылись. Бурк прикинул, что они успеют влететь внутрь. Ну а потом… будь, что будет.

Вдруг в сознании Бурка промелькнул образ коленопреклоненной монахини, и он снова перевел на нее взгляд. Сверкнула яркая вспышка, отлетевшая от ее рук, раздался хлесткий, звучный треск, эхом повторившийся внутри собора.

Передние ноги лошади подкосились, и животное грохнулось на мраморные плиты. Бурк почувствовал, как Бетти вылетела из седла, а затем сам упал лицом вниз, ударившись о гранитную ступеньку у самой двери. Он рывком подполз к закрывающимся створкам, но они захлопнулись прямо перед ним. Сквозь шум и гул вокруг он услышал лязг задвигаемых засовов.

Бурк перевернулся на спину и сел, затем обернулся к Бетти, которая неподвижно лежала на ступеньках, из ее лба сочилась кровь. Наконец она зашевелилась и тоже медленно села.

Бурк встал и протянул ей руку, но Бетти поднялась без его помощи и обернулась к своей лошади. Из маленькой раны на груди Комиссара хлестала кровь, а из открытого рта сочилась кровяная пена и стекала в лужу на холодном камне. Лошадь попыталась встать, но ноги ее разъехались, и она снова рухнула на ступени. Бетти Фостер вытащила револьвер и выстрелила лошади в голову. Она осторожно положила руку на ноздри Комиссара, чтобы удостовериться в его смерти, и убрала револьвер в кобуру. Взглянув на Бурка и еще раз на свою мертвую лошадь, Бетти медленно спустилась по ступеням и исчезла в толпе.

Бурк посмотрел в сторону Пятой авеню. Красные и белые огни полицейских машин мигали среди всего этого хаоса и у фасадов окружающих зданий. Внезапно над этим бедламом раздался звон разбитого стекла, свист и пронзительный крик.

Он огляделся и задержал взгляд на соборе. К одной из створок бронзовых парадных дверей, прямо над ликом святой мученицы Елизаветы, кто-то прикрепил скотчем кусок картона, на котором было что-то написано крупными буквами. Бурк подошел поближе и прочел надпись, едва освещенную слабым светом:

Внизу стояла подпись:

Глава 15

Патрик Бурк, засунув руки в карманы, стоял у парадных дверей собора святого Патрика; сизый дымок его сигареты, заметный в прозрачном морозном воздухе, поднимался вверх. Легкий мокрый снег, едва осев, таял на теле мертвой лошади и превращался в струйки, которые сбегали на обледенелые каменные ступени храма.

Толпы людей на ближних улицах уже было трудно контролировать, но задние колонны движущейся демонстрации полиции удалось повернуть в сторону Шестой авеню. Сквозь несмолкаемый рев толпы Бурк смог разобрать звуки барабанов и волынок. Шествие, посвященное 223-й годовщине дня святого Патрика, должно продолжаться до тех пор, пока его последний участник не достигнет Восемьдесят четвертой улицы — даже если демонстранты станут добираться туда через Центральный парк.

Остановившиеся машины непрестанно гудели, к ним добавлялись полицейские свистки и сирены. Эта какофония заглушала завывание холодного ветра и наполняла сумрачное мартовское утро монотонным гулом.

— Чертова месса! — раздраженно пробормотал Бурк и подумал: снаружи вряд ли кто-нибудь подозревает, что собор захвачен группой вооруженных людей.

Он взглянул на часы: не было еще и половины шестого. Скоро, ровно в шесть, начнутся вечерние новости, а закончатся они лишь с окончанием этого бедлама.

Бурк повернулся и внимательно осмотрел бронзовые парадные двери собора, затем толкнул плечом одну из створок, она слегка поддалась, но в тот же миг снова с силой захлопнулась. За дверями Бурк услышал негромкий, но отчетливый шепот.

— Проворны, сукины дети!

Не так-то просто отбить собор у Флинна Мак-Камейла.

Затем из-за дверей раздался приглушенный голос, уже обращенный к нему:

— Топай отсюда! Мы заминировали двери.

Бурк отпрянул назад и перевел взгляд на массивные двери, словно увидел их впервые за 20 лет. С правой панели бронзового барельефа на него взирал лик самого святого Патрика, который держал в одной руке изогнутый жезл и змею в другой. Справа от святого располагалась кельтская арфа, а слева — птица феникс, заимствованная еще из языческих преданий и восстающая из праха для новой, возрожденной жизни. Бурк медленно повернулся и начал спускаться вниз по ступеням.

— О'кей, Финн, или Флинн, или как тебя там! Может, ты и умудрился забраться сюда, но как ты отсюда вылезешь?

Брайен Флинн стоял у перил в помещении, отведенном под церковные хоры, и осматривал обширное пространство собора — огромное, больше чем футбольное поле. Семьдесят высоких окон с цветными витражами едва пропускали дневной свет и сверкали подобно драгоценным камням, а множество подвесных светильников создавали неяркое мягкое сияние, которое едва освещало темные деревянные скамьи. Ряды серых гранитных колонн поддерживали арочный свод собора подобно воздетым рукам верующих, поддерживающих дом Господа своего.

Флинн повернулся к Джону Хики:

— Придется потрудиться, чтобы сровнять его с землей.

— Это уж мое дело, Брайен.

Флинн ничего не ответил, затем, немного помолчав, произнес:

— Главная забота полиции — это толпа снаружи. Мы выиграем время и организуем оборону.

Флинн достал полевой бинокль и навел его на Морин. Даже на таком расстоянии он видел, что ее лицо порозовело, а губы упрямо сжаты. Флинн перевел бинокль на Меган, которая стояла в компании трех мужчин и двух женщин и внимательно разглядывала стены собора. Она чуть приспустила шерстяной монашеский платок, приоткрыв длинные рыжие волосы, рассыпавшиеся по плечам. Вдруг она энергично зашагала в сторону входа, скинув черно-белый монашеский наряд. Сейчас на ней были лишь джинсы и футболка с изображением красного яблока и надписью: «Я люблю Нью-Йорк». Двигалась она быстро и свободно. Остановившись у северного входа в собор, она посмотрела наверх и позвала:

— Галлахер!

Фрэнк Галлахер — он был одет в праздничный костюм для участия в шествии — склонился с балкона и навел на нее снайперскую винтовку.

— Пароль?! — в шутку крикнул он.

Меган, не обращая на него внимания, двигалась дальше.

Флинн развернул сверток с бумагами и разложил их на перилах хоров. Он взял план собора в руку и сказал, будто эта мысль только что пришла ему в голову:

— Мы все же его захватили!

Хики кивнул и погладил свою клокастую бороду.

— Да, но как его удержать? Сможет ли наша группка из двенадцати человек противостоять двадцати тысячам полицейских?

Флинн повернулся к Джеку Лири, стоящему около органа:

— Как ты думаешь, сможем, Джек?

Лири, чуть помедлив, кивнул:

— Двадцать тысяч или всего двадцать — они все равно смогут входить одновременно лишь по нескольку человек. — Он замолчал и нервно постучал об пол своей винтовкой М-14. — Любой, кого не отправят на тот свет мины в дверях, умрет, не сделав и трех шагов сюда.

Флинн пристально посмотрел на Лири, освещенного мягким, неярким светом. Джек смешно выглядел в парадной форме участника манифестации и с винтовкой в Руках. Но в его глазах и голосе, лишенном каких-либо эмоций, не было и намека на шутку.

Флинн обернулся и еще раз окинул взглядом огромное пространство собора, а затем вновь посмотрел на план. Здание имело форму креста. Большой неф составлял длинный стержень креста, в нем находилась большая часть скамей, его пересекали трансепты, каждый из которых заканчивался выходом. Над боковыми нефами располагались два трифория — длинные узкие галереи с колоннами. Два более коротких трифория начинались с дальней стороны трансепта и доходили до алтаря. Здесь можно устроить главный пункт обороны в соборе.

Флинн посмотрел на верхнюю часть плана. Там был обозначен пятиэтажный дом настоятеля, расположенный в северном квадрате креста, за пределами собора. Дом соединялся с храмом подземными переходами, проходящими под террасами, которых не было на плане. В южной части располагалась резиденция кардинала, также отделенная от собора террасами и садом и соединенная с ним подземными ходами. Флинн подумал, что эти неотмеченные на плане подземные проходы — самое слабое место в обороне.

— Надеюсь, мы сможем захватить еще две постройки во дворе.

Хики ухмыльнулся:

— В следующий раз.

Флинн улыбнулся в ответ. Старик оставался загадкой — он сочетал в себе шутовскую веселость и грубоватую решительность.

Флинн снова взглянул на план. Полукруглое, арочной формы помещение в верхней части креста называлось апсидой, в ней располагалась часовня Богоматери — тихое и спокойное место с длинными, узкими окнами с витражами тяжелой цветовой гаммы.

Флинн обозначил это место на плане и заметил:

— В часовне Богоматери нет входа в подземный ход, выводящий наружу, поэтому я решил никого здесь не выставлять — лишних людей у нас нет.

Хики тоже склонился над картой.

— Я еще посмотрю, что это за потайные ходы. Церковная архитектура не была бы церковной, Брайен, без катакомб и потайных дверей. Это места обитания Святого Духа — места, где попы могут застать любого врасплох и поднять на уши всю преисподнюю, посылая проклятия в твой адрес.

— Ты слышал что-нибудь о Уайтхорнском аббатстве? Это недалеко от Белфаста.

— Как-то мне довелось заночевать там. А у тебя, парень, там что — поджилки от страха тряслись? — рассмеялся Хики.

Флинн вновь осмотрел пространство собора, задержав взгляд на черном и белом мраморе, которым был отделан алтарь, расположенный в самой середине церковного зала, спокойно и величественно возвышавшийся на широком мраморном постаменте. Вид холодного мрамора и бронзы смягчался множеством свежих гвоздик, символизирующих, по его предположению, зеленую землю Ирландии.

По обе стороны алтарного возвышения шли два ряда деревянных скамеек, отведенных для духовенства. Справа сидели Морин, Бакстер и отец Мёрфи. Издали они казались довольно спокойными. Тогда он посмотрел на Морин в бинокль. Испуга на ее лице он не заметил, и ему это понравилось. Вдруг он увидел, что губы молодой женщины зашевелились, при этом она продолжала смотреть прямо перед собой. Молится? Нет. На нее это не похоже. Но вот зашевелились губы у Бакстера, а потом и у отца Мёрфи.

— Они что-то замышляют против нас, Джон.

— Ну что же, — ответил Хики. — Может быть, хотят поразвлечь нас?

Флинн перевел бинокль влево. Там, на величественном троне, отделанном красным бархатом, абсолютно неподвижно сидел кардинал и смотрел на трех заложников.

— Нет убежища в святом прибежище, — прокомментировал Флинн, переводя дыхание. Лири услышал его и отозвался:

— Убежища бывают разные. Если они тронутся с места, я перебью всех.

Флинн перегнулся через перила. Сразу за алтарем шли ступени, ведущие в ризницу, невидимые с церковных хоров, — там, на лестничной площадке, сидел Пэд Фитцджеральд, брат Меган, с автоматом наготове. Фитцджеральд — надежный человек, он знал, что запертые цепью ворота надо защитить любой ценой. Он был так же храбр, как и его сестра, но, в отличие от нее, не столь необузданно жесток.

— Нам до сих пор неизвестно, есть ли проход в склеп из подземелья позади Пэда.

Хики снова взглянул на план.

— Мы завладеем ключами от склепа и вообще от всего этого дворца попозднее, и повнимательнее обыщем все здание. Но на это нужно время, Брайен. Время, чтобы усилить защиту. И к черту эти чертежи, если они не так подробны, как нужно! И к черту эту церковь! Она больше похожа на мраморное сито с дырами повсюду, нежели на иллюстрацию к святочному рассказу о воскресении святого.

— Надеюсь, в штате полиции нет архитектора.

— Надо было захватить и его прошлой ночью вместе с Терри О'Нил, — сказал Хики.

— Слишком очевидно. Их спецслужбы заподозрили бы неладное.

— Но можно было бы укокошить его и представить как несчастный случай.

Флинн покачал головой:

— Но это еще одна зацепка, чтобы выстроить версию. Или ты так не думаешь?

— Ты мерзкий революционеришка. Удивительно, как только ты дошел до такой жизни.

— Я-то зашел подальше многих других. И оказался как раз на своем месте.

Глава 16

Майор Бартоломео Мартин опустил бинокль и глубоко вздохнул:

— Ну, что же. Они все же посмели. Явных потерь нет… Если не считать эту чудную лошадь. — Он закрыл окно, за которым шел мокрый снег и завывал холодный ветер. — Однако Бурк чуть не погиб.

Крюгер пожал плечами. Скрупулезный разбор всех промахов никогда не поощрялся. Мартин надел пальто и сказал:

— Сэр Гарольд был славный малый. Неплохо играл в бридж. Как видишь, так или иначе, Флинн нарушил свое слово. Они убьют бедного сэра Гарри, как только начнут рушиться их планы.

Крюгер выглянул в окно.

— А я-то считал, что ты запланировал похищение Бакстера.

Майор Мартин направился к двери.

— Я ничего не планировал, Крюгер. Я лишь создал благоприятную обстановку и обеспечил нужные средства. Самое для меня удивительное во всем этом — это ты и полиция. — Он посмотрел на часы. — Мое консульство будет страховать меня, а твои люди — тебя. Помни, Крюгер, первое требование для успешного вранья — хорошая память. Не забывай того, что тебе не следует знать, и отлично помни все, что никогда нельзя забывать.

Мартин молча натянул перчатки и вышел из комнаты.

Меган Фитцджеральд кивнула трем мужчинам и двум женщинам, пришедшим вместе с ней, и быстро направилась в передний вестибюль. Они последовали за ней, держа в руках небольшие чемоданы, ружья и ручные гранатометы. Войдя в северную башню, они поднялись на маленьком лифте и оказались у зала для спевок церковного хора. Меган проследовала туда.

В дальнем конце зала, на некотором расстоянии от Флинна и Хики, стоял Джек Лири и намечал себе сектора обстрела.

— Лири, ты уяснил свою задачу? — отрывисто спросила Меган.

Снайпер Лири обернулся и внимательно посмотрел на нее.

Меган тоже внимательно разглядывала его тусклые, водянистые глаза. «Мягкие глаза», — подумала она. Но она знала, что они могут быть и жестокими, когда в его плечо упирается приклад снайперской винтовки. Глаза, которые видят все вокруг не в плавном движении киносъемки, а в режиме стоп-кадра, подобно фотоаппарату. Меган много раз видела Джека в деле: идеальная координация глаза и руки — мускульная память, как он сам сказал ей однажды. Эта память на ступень ниже инстинкта, мозг даже не участвует в процессе, задействованы лишь зрительные и моторные нервы, идущие в обход мозга и контролирующие самые примитивные узлы волокон, обнаруженные только в низших формах жизни. Другие всегда сторонились Лири, но Меган была словно околдована им.

— Не слышу ответа, Лири! Ты уяснил задачу?

Он вяло кивнул, мельком взглянув на молодую женщину, стоящую перед ним.

Меган прошла вдоль перил к Флинну и Хики. Положив радиотелефон на перила, она посмотрела на городской телефон, стоявший на закрытой крышке органа.

— Позвони в полицию, — обратилась она к Флинну.

— Они сами позвонят нам, — ответил он, не отрывая глаз от плана собора.

Хики тут же не преминул заметить:

— Советую тебе не тревожить мистера Лири. Он, похоже, не настроен на остроумный обмен шутками и скорее всего, пристрелит тебя, если не найдет что сказать.

Меган обернулась и посмотрела на Лири, а затем перевела взгляд на Хики.

— Мы понимаем друг друга.

— Да? — Хики улыбнулся. — Я вижу, что между вами действительно существует безмолвная связь — и вправду, какая еще связь может быть с человеком, словарный запас которого не более четырнадцати слов, и то восемь из них касаются только оружия?

Меган отвернулась, прошла в зал для спевок, где и дожидались остальные пятеро, и повела их наверх к железной винтовой лестнице. Дойдя до помещения, расположенного прямо над репетиционной комнатой, она пинком распахнула дверь и кивнула Абби Боланд.

— Пошли со мной, — велела она.

Вдоль северной стены собора тянулся узкий трифорий — галерея, отделанная серо-коричневым камнем, в нее выходили вентиляционные вытяжки. На парапете висел флагшток двадцати футов в длину, на нем развевался желто-белый флаг Папы Римского.

Меган обернулась к Абби Боланд, одетой в короткую юбку и синюю блузку с нашивкой, обозначающей, что она ученица средней школы матери Кабрини. Еще неделю назад они о такой школе и слыхом не слыхивали!

— Это твой пост, — сказала Меган. — Помни: противотанковый гранатомет можно применить лишь в томе случае, если увидишь, что «сарацин», или как его там называют, попытается пробиться через дверь, которую тебе поручено охранять. Это снайперская винтовка ближнего боя. Используй ее, если они полезут через дверь башни, или для проветривания собственных мозгов, если они у тебя есть. Вопросы имеются? — Напоследок Меган еще раз окинула взглядом девушку с головы до ног. — Могла бы и сообразить, что нужно захватить с собой какую-нибудь другую одежду. Сегодня ночью здесь будет холодно. — Резко повернувшись, Меган зашагала к башне.

Абби Боланд сняла с плеча винтовки и положила их рядом с гранатометом. Затем она скинула тесные туфли, расстегнула плотно облегающую, скорее даже узковатую юбку и несколько раз попробовала прицелиться через оптический прицел винтовки. Потом положила ее и огляделась. Она подумала, что самое лучшее, на что можно надеяться, — кроме, конечно, несбыточной мечты об освобождении ее мужа, Джонатана, — это провести всю свою оставшуюся жизнь в тюрьме на этой стороне Атлантического океана. Это слишком большое расстояние, чтобы они с мужем смогли соединить свои пальцы сквозь проволочную сетку тюрьмы Лонг-Кеш по ту сторону океана. Но она могла и умереть. Хотя, может, смерть — это и есть для них обоих лучший вариант.

Меган Фитцджеральд поднялась по ступеням на колокольню. Дойдя до бокового прохода, она свернула в сторону и обнаружила освещенный верхний этаж. Деревянный помост проходил под отштукатуренным сводчатым потолком и исчезал в темноте. Четыре человека, шедшие вслед за Меган, переступили порог помещения, включили свет и увидели, что стоят на холодном грязном чердаке.

Теперь Меган рассмотрела над головой десять слуховых окон, выходящих наверх, на крытую шифером крышу. На полу через определенные интервалы стояли небольшие ручные лебедки для спуска и подъема люстр. Она резко повернулась и направилась к большому арочному окну на противоположном конце чердака. Резные камни внешней стороны собора отчасти загораживали обзор, к тому же мешала пыль на оконных стеклах. Меган осторожно потерла рукой стекло и посмотрела вниз, на Пятую авеню. Квартал напротив собора был почти безлюден, но полиция еще не очистила от толпы перекрестки с обеих сторон. Моросил дождь со снегом — это было особенно заметно в свете уличных фонарей. Улицы и тротуары покрылись наледью, плечи статуи припорошил снег.

Меган посмотрела вверх, на здание Международного Рокфеллеровского центра, расположенного прямо напротив. Два крыла здания были ниже чердака, и Меган заметила людей, двигающихся по наледи. Другие присели на большие бетонные бочки, из которых торчали оголенные деревца. У одетых в форму полицейских не было винтовок, и Меган поняла, что собор еще не окружен ударными отрядами полиции, как обычно называют жители Нью-Йорка подразделения службы специального назначения. Солдат из этой службы нигде не было видно поблизости, и она вспомнила, что американцы очень редко прибегают к их помощи.

Пришедшие с Меган фении открыли чемоданы и разложили на деревянном помосте подсвечники со свечами.

— Найдите топор, нарубите дров и щепок из половых досок и разложите погребальные костры вокруг свечей. Перережьте пожарные шланги, нарастите провод для переносного телефона! Быстрее! — прикрикнула она на Джин Корней и Артура Налти. — Маллинс и Дивайн! Возьмите топор и за мной!

Меган Фитцджеральд пошла с чердака, а за ней потянулись Дональд Маллинс и Рори Дивайн, которые отвечали за безопасность фениев.

Меган поднималась вверх по ступенькам к вершине колокольни. Маллинс тащил катушку с проводом, разматывая её по пути, а Дивайн шел следом, неся оружие и топоры.

Артур Налти предложил Джин Корней сигарету. Он окинул быстрым взглядом ее фигурку, облаченную в зеленую форму стюардессы ирландской авиакомпании «Эйр лингус».

— А ты очень сексуально выглядишь, девочка! Что, если нам немного погрешить здесь, как ты думаешь?

— У нас нет времени.

— Время — это единственное, чего у нас здесь навалом. Боже, а ведь очень холодно. Нужно согреться, а спиртного нет, так что остается только…

— Посмотрим. О Боже, Артур, если твоя жена… что будет с нами, если мы вытащим ее из тюрьмы в Арме.

Артур отпустил ее руку и оглянулся.

— Да ладно тебе… сейчас… пусть все идет своим чередом.

Он поднял топор и размахнулся, отрубив от помоста деревянную планку, затем отколол подпорку, к которой планка была прикреплена, и бросил ее поверх груды свечей.

— Здесь все деревянное. Никогда не думал, что придется поджигать церковь. Видел бы нас сейчас отец Флэннери! — Артур еще раз замахнулся топором. — Боже, надеюсь, до этого не дойдет. Они пойдут на уступки, прежде чем загорится собор. И через двадцать четыре часа все твои братья будут в Дублине. Твой старый отец останется доволен, Джин. Он думал, что никогда больше не увидит своих мальчиков. — Оторвав еще одну подпорку, Артур бросил ее на уже образовавшуюся кучку дров. — Она — я имею в виду Меган — назвала эти костры погребальными, разве она не знает, что погребальными кострами называются те, на которых сжигают трупы?

Глава 17

Патрик Бурк поставил у каждого портала собора полицейских и предупредил их, что двери заминированы. Затем вернулся к центральному входу собора и подошел к припаркованной рядом патрульной машине.

— Есть что-нибудь новенькое?

— Нет, сэр, — покачал головой патрульный. — А здесь как дела?

— Внутри группа вооруженных людей, так что не подпускайте близко любопытных. Скажите старшему офицеру, чтобы выставили оцепление.

— Есть, сэр.

Патрульная машина поехала по почти безлюдной авеню.

Бурк не спеша сделал несколько шагов и увидел Бетти Фостер, которая стояла на коленях прямо на наледи возле своей лошади. Она взглянула на Бурка.

— Вы все еще здесь? — Она снова склонилась над лошадью. — Нужно снять седло. — Она расстегнула подпругу. — Что за чертовщина здесь происходит? — Бетти потянула седло, но снять не смогла. — Из-за вас я чуть не погибла.

Бурк попытался помочь ей, но и вдвоем у них ничего не получилось.

— Оставьте его!

— Не могу. Это собственность полиции.

— Полицейская собственность разбросана сверху донизу по всей Пятой авеню. — Бурк оставил возню с седлом и посмотрел на колокольню. — Скоро в этих башнях появятся люди, если только, конечно, они уже не засели там. Ладно, седло заберем позднее.

Бетти поднялась с колен.

— Бедные комиссары… Оба.

— Что вы имеете в виду?

— Полицейский комиссар Двайер скончался от сердечного приступа — прямо на гостевой трибуне.

— Боже правый! — Бурк услышал шум, доносившийся с верха колокольни, и, схватив Бетти Фостер за руку, потащил ее в нишу у парадной двери собора. — Наверху кто-то есть.

— Вы здесь останетесь?

— Да, пока все не прояснится.

Бетти посмотрела на него и спросила:

— А вы смелый, лейтенант Бурк?

— Нет. Скорее, глупый.

— Я так и думала. — Она рассмеялась. — Боже, ведь я заметила, что монахиня… Я сразу сообразила, что она не монахиня…

— Да, не монахиня.

— Ну, та женщина, что целилась в нас из пистолета.

— Вы держались что надо.

— Я? Хотя, пожалуй, да. — Она замолчала и огляделась. — Мне еще долго дежурить. Нужно вернуться на Уэрик-стрит и опять сесть верхом.

— Сесть верхом? — переспросил Бурк. В его голове промелькнула эффектная сексуальная сцена. — А, понятно, вы хотите найти другую лошадь. Ну тогда идите, только поосторожнее, держитесь поближе к стене. Как знать, может, эти люди в башне наверху выискивают мишени в голубой форме? Лучше поостеречься.

Бетти мгновение колебалась.

— Ладно, увидимся позже! — Она вышла из ниши и стала медленно продвигаться, прижимаясь к стене. — Я вернусь не только за седлом. Хочу посмотреть, все ли с вами в порядке, — сказала она, обернувшись в последний раз.

Бурк видел, как она завернула за угол. Еще сегодня утром они и думать не думали, что повстречаются и захотят встретиться снова. Но теперь, однако, все работало на них: беспорядки, черный дым, лошади — сильные стимуляторы, заметно возбуждающие взаимное сексуальное влечение.

Бурк взглянул на часы — затишье не может продолжаться долго.

Меган Фитцджеральд поднялась в звонницу, остановилась, чтобы перевести дыхание, и обвела взглядом холодное помещение, освещенное лишь слабыми лучами одной-единственной тусклой электрической лампочки. Она сразу увидела черный металлический ящичек с радиоглушителем, прикрепленный Флинном к поперечной балке с поворотным устройством, на которой висели три огромных колокола с веревками на языках. Струи холодного мартовского ветра со свистом врывались в восемь слуховых окон в восьмигранном помещении башни. Звуки полицейских сирен доносились даже сюда, на 18-этажную высоту.

Меган выхватила из рук Рори Дивайна топор, резко повернулась и ударила по одному из слуховых окон — оно распахнулось, и перед ними замелькали яркие огни города. Маллинс отошел и принялся выбивать из каменных проемов остальные семь рам, а Дивайн в это время, опустившись на колени, подключал телефон.

Меган повернулась к Маллинсу, направившемуся к окну, из которого открывался вид на Пятую авеню.

— Помни, Маллинс, если заметишь что-нибудь необычное, сразу же сообщай. Особенно высматривай вертолет и без приказа не стреляй.

Маллинс посмотрел на Рокфеллеровский центр. К окнам напротив прильнули люди, они стояли и на крышах — их внимание было приковано к разбитым слуховым окнам. Луч полицейского прожектора медленно полз с улицы вверх, пока не остановился на том открытом слуховом окне, у которого стоял Маллинс. Тот мигом отпрянул назад и зажмурился.

— Вот как вдарю в эту фару!

— Давай, прямо сейчас, — кивнула в ответ Меган. Маллинс подошел поближе к открытому окну и посмотрел в оптический прицел. Вокруг прожектора он увидел движущиеся фигуры. Глубоко вздохнув, Маллинс прицелился и нажал спусковой крючок. В колокольне раздался резкий звук выстрела снайперской винтовки, и Маллинс успел заметить след трассирующей пули, вонзившейся прямо в цель. Прожектор сразу же стал затухать, меняя цвет от белого к красному и от красного к черному. В звоннице затихало эхо выстрела, снизу донеслись возбужденные крики. Маллинс отступил на шаг назад за каменную кладку оконного выступа и достал носовой платок.

— Как здесь холодно, черт побери!

Дивайн сидел на полу и занимался телефоном.

— Чердак? Это звонница. Вы слышите меня?

Секунду спустя послышался отчетливый голос Джин Корней:

— Да, слышу тебя, звонница! Что там за шум?

— Маллинс выключил прожектор. Только и всего, — ответил Дивайн.

— Понятно! Оставайтесь на связи, а я свяжусь с залом для хоров. Хоры, вы слышите звонницу и чердак?

На линии раздался голос Джона Хики:

— Да, слышу вас обоих. Связь работает. Вы разве не знаете приказа? Кто вам, черт побери, позволил стрелять по прожектору?

Меган выхватила телефонную трубку из рук Дивайна:

— Я приказала.

— А, это ты, Меган? Я задал риторический вопрос, детка. — В голосе Хики звучали издевка и раздражение. — Ответ знал заранее. Держи себя в руках.

Меган бросила телефон на пол и посмотрела на Дивайна.

— Иди вниз и протяни провод из репетиционного зала в южную башню, затем выбей там слуховые окна — это будет твой пост.

Дивайн поднял катушку с проводом и топор и полез вниз из звонницы.

Меган переходила от окна к окну. Стены собора были омыты голубым светом, идущим от люминесцентных фонарей, установленных в саду собора. Северная стена четко отражалась в зеркальных стеклах 51-этажной Олимпийской башни. На востоке, на фоне черного неба, светились окна «Уолдорф-Астории», а на юге возвышались две одинаковые, как близнецы, башни собора, частично загораживающие вид на Пятую авеню. Полицейские на крышах домов толпились группами, похлопывали ладонями, стараясь согреться. Толпы народа на близлежащих улицах оттеснили подальше, и пустое пространство вокруг собора зрительно расширилось.

Меган обернулась и посмотрела на Маллинса, который старался дыханием согреть руки. Его молодое лицо разрумянилось от холода, а губы посинели.

Меган направилась к лестнице посредине комнаты.

— Будь начеку, — предостерегла она Маллинса.

Тот посмотрел, как она исчезла из виду, и внезапно ощутил острое одиночество.

— Сука, — прошептал он.

Меган была ненамного старше его, но все ее жесты, интонации, голос, казалось, принадлежали зрелой женщине. Юными оставались у нее лишь лицо и тело.

Маллинс оглядел наблюдательный пункт, а затем внимательно осмотрел расстилавшуюся внизу Пятую авеню. Размотав полотнище флага, обернутое вокруг его тела, он привязал его концы к оконным выступам и перекинул за окно. Ветер подхватил тонкое полотно, и на фоне серого мрамора его красиво высветили фонари соборного сада.

С улицы и крыш раздавались громкие восклицания репортеров и людей, еще толпящихся около собора. В их голосах слышалось одобрение, кто-то даже зааплодировал. Но были и насмешливые, колкие реплики.

Маллинс прислушивался к разнообразной реакции толпы, затем отпрянул назад и стер мокрый снег, налипший на лицо. Он удивился тому благоговейному чувству, с которым шел в колокольню собора святого Патрика с винтовкой за плечами. Но затем вспомнил свою старшую сестру Пег, вдову с тремя детьми, угрюмо шагавшую по тюремному двору в Арме. В памяти всплыла ночь, когда ее муж, Барри Коллинз, был убит при нападении на фургон, в котором должны были везти сестру Морин Мелон — Шейлу. Вспомнил свою мать, у которой с тех самых пор, когда за Пег пришли люди в черных кожаных пальто с непроницаемыми взглядами, остались ее трое детей. Еще он припомнил ночь, проведенную на улицах Белфаста в поисках Брайена Флинна и его фениев, и как потом плакала и проклинала его мать. Но чаще всего в памяти воскресали страшные бомбежки и обстрелы, каждую ночь нарушавшие покой Белфаста, — еще с тех пор, как он был ребенком. Но, вспоминая прошлое, Маллинс даже и в мыслях не держал, что мог бы пойти какой-то другой дорогой и не оказаться здесь или в любом другом подобном месте.

Патрик Бурк посмотрел наверх. Из разбитого слухового окна развевался зеленый флаг с изображенной на нем золотой арфой — символом Ирландии. Бурк смог также разглядеть человека с винтовкой, стоявшего в оконном проеме. Он обернулся и увидел полицейскую машину, отъезжавшую от разбитого прожектора. Толпа людей отпрянула от прожектора и плотной стеной сгрудилась на расстоянии двухсот ярдов. Теперь полиции было легче наблюдать, чтобы никто не переходил за заграждение. Бурк подошел к нише у дверей башни и обратился к постовому полицейскому:

— Давай постоим здесь немного. Тому дураку наверху адреналин ударил в голову.

— Да, мне это чувство знакомо.

Бурк перевел взгляд на ступени собора. Они, как и прилегающие площадка и улица, были усыпаны зелеными гвоздиками, пластиковыми колпаками гномов, мятыми бумажками и лентами, но все это сейчас покрывал тонкий слой мокрого мартовского снега. На перекрестке с Пятнадцатой улицей лежал огромный барабан, брошенный оранжистами. Северный ветер медленно перекатывал черные котелки и яркие оранжевые шары. Из зданий Рокфеллеровского центра вели съемку телерепортеры. Бурк представил, как все это будет выглядеть на экране. Наверняка крупным планом покажут сломанные гвоздики и перевернутые шляпы и котелки. А голос за кадром станет монотонно бубнить: «Сегодня на Пятую авеню пришла давняя война между Англией и Ирландией…» Ирландцы неплохие мастера по части показа всяких зрелищ.

Брайен Флинн наклонился над перилами хоров, чтобы получше рассмотреть небольшую ризницу за галереей, и сказал Хики:

— Поскольку нам не видны входная дверь в епископскую ризницу и дверь лифта, полиция теоретически может незаметно проникнуть и разминировать вход. В таком случае в эту маленькую ризницу набьется целая орава полицейских.

Лири, который, похоже, умел слышать на значительном расстоянии, громко заговорил из дальнего угла комнаты:

— А если они сунут свои головы в галерею, я им устрою…

Хики прервал его:

— Благодарим вас, мистер Лири. Мы знаем, на что вы способны. — После этой насмешливой реплики он обратился к Флинну, но теперь его голос звучал мягче: — Боже всемогущий! Брайен, где ты раскопал это чудовище? Боюсь, что мне придется уносить отсюда ноги.

Флинн постарался его успокоить:

— У него отличные зоркие глаза и чуткий слух.

— Он американец?

— Наполовину американец, наполовину ирландец. Он бывший снайпер морской пехоты, воевал во Вьетнаме.

— А знает ли он, зачем он здесь? И понимает, где, черт побери, находится?

— А находится он на самой верхней точке, откуда можно стрелять во все стороны. Больше он ничего не знает — остальное не его забота. Только у него одного, кроме тебя и меня, нет родственников в английских тюрьмах. Мне не нужны здесь люди, эмоционально привязанные к нам. Он должен убивать согласно отданным приказам и убьет любого, кого я прикажу. А если придется идти в бой, и нас победят, он убьет тех, кто уцелеет, если сам останется жив. Он ангел смерти, сама безносая с косой и последний судья.

— Кто-нибудь знает об этом?

— Нет.

Хики удовлетворенно улыбнулся, у него не хватало половины зубов.

— Я недооценивал тебя, Брайен.

— Ты и теперь недооцениваешь. Давай пойдем дальше. Эта епископская ризница действительно проблема, но лишь одна из многих…

— Жаль, что ты не привел сюда побольше людей.

Флинн ответил безразличным тоном:

— Мне помогают многие, но как ты думаешь, скольких я мог уговорить прийти сюда на верную смерть?

Лицо старого фения стало каким-то отрешенным.

— В Дублине в пасхальный понедельник в тысяча девятьсот шестнадцатом году было много достойных мужчин и женщин. Много больше, чем требовалось. — Хики посмотрел вниз на тихий зал собора. — Добровольцев было навалом. А вера! Какая тогда вера была у нас! В начале Первой мировой войны, во времена еще до событий шестнадцатого года, мой брат служил в английской армии. В ту пору было много ирландских парней. Как и сейчас. Ты, конечно, слышал об ангелах Монса? Не слышал? Мой брат Боб служил в британском экспедиционном корпусе во Франции, их всех чуть было не прихлопнули превосходящие немецкие войска… Однажды в местечке, оно называлось Монс, появился сонм райских ангелов и встал между ними и немцами. В германских войсках возникла паника. Об этом известили все газеты. И люди верили в это, Брайен. Они верили, что английская армия так угодила Богу, что он ниспослал своих ангелов на ее защиту от врагов.

Флинн взглянул на него.

— Похоже на массовую галлюцинацию доведенных до отчаяния людей. Когда нам тоже начнут мерещиться ангелы, мы поверим, что это… — Он резко остановился и посмотрел на Хики, хотя того едва можно было разглядеть в тусклом свете. На пару минут Флинну показалось, что он вернулся в Уайтхорнское аббатство и слушает рассказ старого аббата.

— Что случилось, парень?

— Ничего. Думаю, что не нужно сомневаться в существовании сверхъестественных сил. Ну ладно, мы поговорим об этом завтра.

Хики лишь рассмеялся:

— Если будет возможность поговорить завтра, то я поверю в сверхъестественное.

Флинн улыбнулся через силу:

— Мы сможем поговорить с тобой об этом и в другом месте.

— Вот тогда уж я непременно поверю в сверхъестественное.

Меган Фитцджеральд неслышно подошла к Джорджу Салливану, который устанавливал последние мины у дверей южного поперечного нефа.

— Ну что, закончил?

Салливан резко обернулся:

— О Боже, Меган, не пугай так больше, когда я работаю со взрывчаткой.

Меган посмотрела на Салливана, одетого в великолепную форму волынщика нью-йоркского полицейского ирландского общества.

— Бери свои приспособления и пойдем со мной. И захвати волынку.

Она подвела его к маленькой двери в углу трансепта, и они стали подниматься по каменным ступенькам винтовой лестницы, ведущей в южный трифорий. На флагштоке, прикрепленном к нефу, прямо напротив папского флага у северной галереи, развевался огромный американский флаг.

Меган посмотрела налево, на расположенные внизу церковные хоры, и увидела Флинна и Хики, изучающих чертежи, подобно генералам накануне сражения. Ей показалось странным, что эти двое абсолютно непохожих людей прекрасно ладят между собой. Меган не нравилась идея — ввести в последний момент в их группу Джона Хики. Но другие члены группы полагали, что им необходим этот старый герой, прославившийся в 1916 году, и его присутствие заставляло бы их всех ощущать себя не просто изгнанниками.

Но возвращаться в прошлое Меган в этот момент не хотела. Весь этот ужас она ощутила в полном объеме в 1973 году, когда, возвращаясь из школы домой, впервые увидела жертв взрыва бомбы в Нижнем Белфасте. Она поняла, в чем ее предназначение, и осознала цель своей жизни, когда полицейские схватили ее старшего брата Томми, раненного при попытке освобождения Шейлы Мелон. После этого прошлое для нее ушло и более не существовало. А вот будущее виделось ясно. Собственные воспоминания Меган являлись частью истории ее страны, с которой была связана вся ее жизнь.

Меган заметила, что Флинн начал что-то объяснять, жестикулируя. Он, казалось, не очень отличался от старика, стоявшего рядом с ним. Исключая только одно. Для Томми Фитцджеральда Брайен Флинн был воплощением всего лучшего, что должно быть в человеке, а Меган выросла на его примере, на легенде, которую создал ее старший брат. Затем последовал арест Брайена и его освобождение, мягко говоря, подозрительное. Затем его разрыв с ИРА, формирование новой армии фениев. Потом и она, и ее младший брат Пэд вступили в ряды фениев, а, затем, наконец, последовали сложные отношения с этим человеком. Он не разочаровал Меган как любовник, но как в революционере она стала в нем сомневаться. Он будет колебаться, принимая решение разрушить собор, но в то же время она знала, что он все же примет это решение, хоть и против своей воли.

Из дальнего конца трифория раздался голос Салливана:

— Вид отсюда чудесный! Ты им еще не наелась?

Меган повернулась к нему:

— Если тебя не тошнит от кровавой еды, то это блюдо приготовлено на славу.

Салливан посмотрел на нее через оптический прицел винтовки.

— Не будь таким чудовищем, Меган. — Он поднял винтовку и нацелил ее на Абби Боланд, заметив ее расстегнутую блузку. Абби тоже увидела его и помахала ему рукой. Салливан откинулся назад. — Так близка и так далека!

— Остынь, Джордж, — бросила Меган нетерпеливо. — Ты способен только на то, чтобы штаны обмочить. — Она глядела на него, презрительно прищурившись. Но этим Джорджа Салливана не запугать. В нем сочетались бесцеремонность и беззаботность, что, однако, не мешало ему прекрасно работать со взрывчаткой, а здесь, как он сам говорил, нужен Божий дар.

— А ты уверен, что Хики разбирается в бомбах? — с сомнением спросила она.

Салливан поднял свою волынку и начал в нее дуть. Затем, взглянув наверх, ответил:

— О да! Превосходно! Научился во время Второй мировой войны, но даже не это главное — у него крепкие нервы.

— Меня интересует его мастерство, а не нервы. Я буду ему помогать.

— Неплохая мысль. Лучше быть поближе, если что-то пойдет не так. Заранее всего не предусмотришь. Это нам, несчастным бедолагам, придется оставаться здесь и ждать, когда нас потихоньку придавят обрушивающиеся камни. Вот будет картина, Меган! Как в кино о Самсоне и Далиле: храм рухнет на наши головы, задрожат его каменные стены и начнут рассыпаться… Хорошо, если бы кто-нибудь заснял все это на пленку.

— В другой раз. А сейчас, Джордж, этот северный трансепт — твой сектор обстрела, если они ворвутся. Но если будут крушить дверь бронетехникой, Боланд даст залп из противотанкового гранатомета с северной галереи. Ты же будешь стрелять из гранатомета, если бронетранспортер двинется через двери южной галереи. Будешь прикрывать ее, а она тебя.

— А что будет, если один из нас погибнет?

— Тогда двое других — Галлахер и Фаррелл — разделят между собой сектор обстрела погибшего.

— А что, если мы все погибнем?

— Ну тогда и вопрос излишний, не так ли, Джордж? Кроме того, всегда есть Лири. Он бессмертен, как сам знаешь.

— Слышал…

Салливан приложил волынку ко рту.

— Можешь сыграть «Вернись в Ирландию»? — спросила Меган.

Он кивнул, не отнимая инструмента ото рта.

— Тогда сыграй для нас, Джордж!

Салливан глубоко вздохнул и ответил:

— Нет, Меган, как говорится, ты не нанимала волынщика и не заказывала мелодию. Сыграю-ка я «Мальчика-менестреля», так как ты, черт побери, так же хороша, как эта мелодия. А теперь проваливай, оставь меня одного.

Меган посмотрела на него, резко повернулась, подошла к маленькой двери и стала спускаться по винтовой лестнице.

Салливан закончил продувать волынку, настроил инструмент и, опершись животом о каменный парапет, начал играть. Знакомая мелодия будто проникла в каждый уголок собора и отдавалась эхом от каменных стен. «Для органа или хора акустика плоховата, — подумал Салливан, — но великолепна для волынки, звучит, словно древние кельтские военные трубы в горных долинах Антрима. Такие волынки специально предназначены, чтобы вызвать эхо от скал». И сейчас, слушая эхо в стенах собора, он подумал, что надо посоветовать использовать в Ирландии волынки вместо церковных органов. Никогда Салливан не играл так здорово.

Он заметил Абби Боланд, перегнувшуюся через парапет и пристально глядевшую на него, и начал исполнять для нее. Затем повернулся лицом к востоку и заиграл для своей жены, томящейся в тюрьме в Арме. Потом отвернулся к стене и заиграл тихо и нежно, только для себя самого…

Глава 18

Несколько секунд Брайен Флинн прислушивался к игре Салливана.

— Неплохо у парня получается.

Хики достал вересковую трубку и стал набивать ее табаком.

— Эта музыка напоминает мне о шотландских и ирландских полках времен Первой мировой войны. Они всегда шли в атаку под звуки волынок. Немцы косили их из пулеметов, но они все равно не фальшивили — музыка здорово поднимала боевой дух. — Хики перевел взгляд на план собора. — Думается, что тот, кто строил этот дворец, проектировал гробницу Тутанхамона.

— Да, чувствуется тот же склад ума. Такие же вычурные вещи с камнем. Этого малого звали Ренвик. Он любил такие витражные окна. Если смотреть в них, все вокруг выглядит нечетким, переменчивым.

— Даже Божий лик какой-то расплывчатый на цветных стеклах, Брайен.

Флинн склонился над чертежом.

— Смотри, здесь находятся шесть больших опорных столбов, а в действительности это башни. У каждой из них двери и винтовые лестницы, ведущие в галерею… У всех, за исключением вот этой, что проходит через трифорий, который охраняет Фаррелл. У этой по плану нет дверей.

— Как же он туда забрался?

— Из рядом стоящей башни, через вход с внешней стороны. — Флинн посмотрел на Имона Фаррелла. — Я попросил его найти дорогу в эту башню, но он так и не нашел.

— Да и я, скорее всего, не найду. Может, это то самое место, где они замуровывали еретиков. Или прячут золото.

— Ладно. Можешь шутить по этому поводу сколько угодно, но меня это беспокоит. Не бывает архитекторов, в том числе и церковных, которые станут попусту тратить время и деньги, чтобы воздвигнуть башню от фундамента до крыши без всякой надобности. Уверен, что лестница где-то есть, а также входы, и мы должны найти их.

— Мы можем обнаружить их в совершенно невероятных местах, — заметил Хики.

— Можем, — согласился Флинн.

— Может быть, попозже, — опять включился в разговор Хики, — позвать на помощь дух Ренвика?

— Я бы все же посоветовался с живым архитектором. Потайной ход! — Флинн ткнул пальцем в план. — Я думаю, здесь гораздо больше пустого пространства, чем предполагал даже сам Ренвик. Проходы сделаны рабочими — ничего необычного для собора такого размера и стиля.

— Так или иначе, ты проделал грандиозную работу, Брайен. Полиции потребуется время, чтобы разработать план штурма.

— Если они не пронюхают про потайной ход и его местоположение раньше, чем наши люди в городе разыщут архитектора. — Внезапно Флинн повернулся и взглянул на телефон, который стоял на органе. — Почему так долго не звонят из полиции?

Хики подошел к телефону и снял трубку.

— Работает. — Он вернулся к парапету. — Они никак не очухаются. Ты нарушил их командную связь. Это и разозлило их больше всего.

— Возможно. Их связь похожа на огромную машину, которая разладилась. Но когда они починят ее, то возьмутся за нас серьезно. И тогда уже снова ее не разладить.

Имон Фаррелл, мужчина средних лет, но старше других фениев, исключая, конечно, Хики, посмотрел вниз с шестиэтажной высоты северной галереи и увидел Флинна и Хики, выходящих из вестибюля колокольной башни. Флинн был в черном одеянии священнослужителя, а Хики в потертом твидовом пиджаке. Для постороннего они походили на священника и архитектора, обсуждающих проблемы реставрации. Фаррелл перевел взгляд на четырех заложников, сидящих на возвышении алтаря и ожидавших решения своей судьбы. Глядя на них, он почувствовал сострадание. И еще он ощутил огромную жалось к собственному сыну Имону-младшему, который сидел в тюрьме Лонг-Кош. Мальчик объявил двухнедельную голодовку и мог ее не выдержать — срок слишком долгий.

Фаррелл скинул с себя полицейский китель и швырнул его на парапет, затем повернулся и направился к низенькой деревянной скамье у стены. В стене виднелась маленькая дверь, и Фаррелл открыл ее, встал на колени и зажег фонарь, прикрепленный к балке потолка в комнате для невест. Он осторожно посветил в сторону балки, несколько раз обвел фонарем вокруг темной ниши и попытался рассмотреть пространство дальше, там, где в ярком свете виднелись деревянные перекладины. Он увидел довольно большое, слабо освещенное пространство, которое напоминало по форме низкий чердак, расположенный под главным чердачным помещением, немного расширявшийся книзу. Он примыкал к внешней стене собора и поддерживался каменными подпорками.

Фаррелл шагнул вправо и направил свет фонаря в угол, где сходились две стены. Там виднелась часть кирпичной оштукатуренной округлой башни. Он подошел к ней и снова опустился на колени; протянув руку, нащупал очень маленькую узкую железную дверь, по цвету почти не отличимую от грязного кирпича.

Фаррелл с трудом отодвинул ржавую щеколду и распахнул дверь. Из темноты повеяло знакомым затхлым запахом. Он протянул руку в пустоту и коснулся внутренней кирпичной кладки. Когда же поднес руку к свету и посмотрел на ладонь, увидел сажу.

Он направил свет фонаря в непроницаемую тьму за железной дверью и обнаружил круглое пустое пространство размером, по крайней мере, футов шесть на шесть. Затем посветил пониже, но ничего не смог разглядеть. Осторожно просунув голову и плечи через дверь, Фаррелл поглядел вверх и скорее почувствовал, чем увидел над собой огни небоскребов. Холодный ветер снизу подтвердил, что эта пустая башня — дымоход.

Вдруг глаза Фаррелла остановились на едва различимом выступе в стене. Он навел на него свет. В кирпичную стену было вделано кольцо. Фаррелл несколько раз посветил фонарем снизу вверх и сверху вниз и увидел железные кольца, бегущие к самому верху дымохода. Осмотрев всю башню, Фаррелл вылез, прикрыл ржавую железную дверь и туго задвинул щеколду. Опустившись на деревянную балку на полу, он некоторое время сидел неподвижно, затем покинул низкий маленький чердак и направился к парапету, чтобы позвать Флинна, который стоял внизу.

Тот быстро подошел и остановился под галереей.

— Нашел что-нибудь, Имон?

Фаррелл мгновение колебался, но затем ответил:

— Я видел башню, которая проходит через галерею, — в нее нет входа.

Флинн бросил на него нетерпеливый взгляд.

— Брось мне веревочную лестницу, я сам посмотрю.

— Не надо, не беспокойся. Лучше я сам еще раз все проверю.

Флинн мгновение подумал и сказал:

— Эта башня для чего-то предназначена — надо выяснить, для чего именно.

Фаррелл кивнул:

— Попытаюсь.

Но он уже все выяснил и разработал в уме маршрут для побега, чтобы выбраться отсюда живым, если переговоры сорвутся.

Фрэнк Галлахер выглянул из южного трифория. Все, похоже, заняли свои места. Прямо напротив находился Фаррелл. Салливан, как он заметил, стрелял глазами в сторону Абби Боланд, пост которой располагался в противоположном нефе. Джин Корней и Артур Налти раскладывали костры на чердаке и о чем-то договаривались — без сомнения, о том, как перед смертью трахнуться. Над склепом был пост Пэда — брата Меган, он следил за входом в ризницу. Очень молодой, ему не исполнилось и восемнадцати, но уже тверд, как скала. «За твое искусство, Пэдер, и за судьбу, — подумал Галлахер (он был истинным католиком). — Это выше судьбы. Я построю свою церковь, и никакие врата ада не смогут выдержать ее напор». А поможет автомат «томпсон».

Перед Дивайном и Маллинсом открывается самый красивый вид, подумал Галлахер, но, вероятно, там холоднее всего. Меган, Хики и Флинн носились по всему собору, словно озабоченные хозяева, которые хлопочут перед вечеринкой, продумывая, как рассадить гостей и создать нужную атмосферу.

Фрэнк снял шелковый парадный яркий шарф распорядителя демонстрации и швырнул его на пол. Затем поднял винтовку и навел ее на церковные хоры — в прицел попал Лири, и Галлахер быстро опустил оружие. Он не хотел целиться в Лири, не хотел иметь с ним никаких дел. Он всегда сторонился его, как сторонился темных аллей и заразных больных.

Затем Галлахер взглянул вниз, на заложников. Он получил четкий приказ: «Если они будут уходить из храма одни, без сопровождения, стреляй в них». Вспомнив приказ, Фрэнк пристально посмотрел на кардинала. Так или иначе, он должен обсудить то, что он сейчас делает, лично с кардиналом или со своим духовником. Но позже — когда все кончится и люди поймут, какое славное и достойное дело они осуществили.

Глава 19

Морин наблюдала за передвижениями Флинна по собору. Тот шагал довольно быстро и целеустремленно, о чем-то размышляя на ходу. Она поняла, что он возбужден и доволен собой. Затем она посмотрела на кардинала, сидящего прямо напротив нее. Морин завидовала его спокойствию и твердой уверенности, что он невинная жертва и, возможно, мученик. Про себя и Бакстера сказать так она не могла. Они попали в такое положение отчасти по своей вине, а отчасти потому, что не прислушались к дурным предчувствиям. Это может помешать им противостоять давлению, которому они, по всей видимости, подвергнутся через несколько часов или дней.

Морин быстро огляделась, чуть задержав взгляд на трифориях и церковных хорах. «Неплохая работа, Брайен, но у тебя слишком мало людей», — подумала она. Морин попыталась вспомнить лица тех, кого успела разглядеть, — вроде она их видела раньше, кроме Галлахера и Дивайна. О Меган и Пэде Фитцджеральдах она знала от их брата Томми. Что сталось со всеми теми людьми, которых раньше она называла братьями и сестрами? Они теперь в лагерях или в могилах. Остались их родственники, втянувшиеся в вековую круговерть кровной мести, ставшей главной особенностью войны, ведущейся ирландцами.

Конец ей придет лишь тогда, когда все ирландцы перемрут или их перебьют на войне.

— Если быстро подбежать к дверям южного трансепта, — предложила Морин Бакстеру, — то можно оказаться в вестибюле, укрытом от огня снайперов, прежде чем они опомнятся. Я могу обезвредить почти любую мину за несколько секунд. Они не успеют добежать до вестибюля, как мы окажемся на улице.

Бакстер взглянул на нее:

— О чем это вы ведете разговор?

— О том, как выбраться отсюда живыми.

— Посмотрите наверх. Там пять снайперов. К тому же мы не сможем уйти и бросить кардинала и отца Мёрфи.

— Они могут бежать с нами.

— Вы сумасшедшая? Об этом и речи не может быть

— Я буду поступать, как хочу, черт побери!

Бакстер увидел, что она напряжена как натянутая струна, и взял Морин за руку.

— Нет. Вы не сделаете этого. Послушайте, у нас есть шанс освободиться, если…

— Нет, у нас нет больше никаких шансов! Из их разговоров я поняла, что они требуют освобождения заключенных из лагерей. Думаете, ваше правительство пойдет на это?

— Я… Я уверен, что-нибудь можно придумать…

— Вы чертов долдон, а не дипломат. Я знаю этих людей лучше, чем вы, и знаю позицию вашего правительства относительно ирландских террористов. Никаких переговоров не будет. Всякая болтовня кончена.

— …Но мы должны выждать более удобный момент. Нужен какой-то план.

Морин попыталась освободить свою руку, но Бакстер крепко держал ее. Она заговорила снова:

— Я не дам и шиллинга за пленного, который сумеет спокойно стоять перед расстрельной командой лишь потому, что выжидал удобного момента для побега. А такой удобный момент, согласно уставу ваших солдат, наступает сразу же после пленения. Нужно бежать до того, как враг успокоится, перед тем, как он разберется, что к чему. Мы уже и так засиделись здесь. Бежим вместе.

— Нет. Позвольте мне что-нибудь придумать, что-нибудь не такое самоубийственное.

— Послушайте меня, Бакстер, у нас нет больше никакой возможности выйти отсюда. Мы должны действовать немедленно. Находиться здесь для нас с вами — все равно что умереть. Кардиналу и священнику еще могут сохранить жизнь, но нам с вами — никогда.

— Хорошо… — Бакстер глубоко вздохнул и продолжал: — Возможно, мне грозит смерть… Но вы же знаете этого парня, Флинна. Разве вы не были вместе в ИРА?

— Мы были любовниками. Это еще одна причина, по которой я не должна оставаться здесь и надеяться, что он не расстреляет меня сразу.

— Понятно. Ну, что ж, если вы хотите совершить самоубийство, это одно дело. Но не говорите мне, что пытаетесь убежать. И не вмешивайте меня в это бессмысленное самоубийство, я не хочу умирать вместе с вами.

— Позднее вы будете сами молить, чтобы вас поскорее расстреляли.

Бакстер спокойно ответил на ее саркастическую реплику:

— Если удобный случай представится, я попытаюсь бежать. — Он снова взглянул на Морин. — Если же нет, значит, когда придет время, надеюсь, умру достойно.

— Я тоже надеюсь. А сейчас отпустите мою руку. Ладно, я подожду. Но если нас свяжут и бросят в склеп или в какое-нибудь подобное место, где вы будете метаться от боли в разбитых коленях, вы вспомните о том, что мы могли убежать. Вам известно, как поступают: продержат на коленях несколько часов, перед тем, как выстрелить в сердце.

Бакстер глубоко вздохнул:

— Полагаю, что мне недостает живого воображения, чтобы от испуга пытаться что-нибудь предпринять… Но вы нарисовали мне потрясающе полную картину. — Он отпустил ее руку и сидел, глядя на нее искоса, но Морин внешне оставалась вполне спокойной. — Не надо волноваться.

— Да, пошли вы к черту со своим хваленым британским спокойствием!

Бакстер вспомнил, как смела она была на ступенях собора, и понял, что вольно или невольно причиной тому отчасти он, вернее, страна, которую он представляет. Он понял также, что ее жизнь в известной мере в его руках. Что касается его самого, то нынешнее положение бесило его, но, тем не менее, он не терял чувства собственного достоинства. Различие было весьма существенным и определяло теперь их поведение в плену, а если придется умирать, то и поведение перед лицом смерти.

Поэтому Бакстер убежденно заявил:

— Когда бы вы ни решились… в любом случае я буду с вами.

Пэд Фитцджеральд посмотрел наверх — по лестнице справа к нему спускалась сестра. Он встал, опустив дулом вниз автомат «томпсона».

— Как дела, Меган?

— Все сделано, только мины не все установлены. — Она посмотрела вниз на ступеньки, ведущие к дверям пустой ризницы. — Заметил какое-нибудь движение?

— Нет. Все тихо. — Пэд пытался выдавить из себя улыбку. — Возможно, они еще не знают, что мы здесь?

Меган в ответ тоже улыбнулась:

— Нет, знают. Наверняка знают, Пэд.

Она достала пистолет, спустилась по ступенькам и проверила замок и цепочку на дверях. Затем прислушалась, пытаясь разобрать звуки, доносившиеся из других коридоров, ведущих в ризницу. Послышалось какое-то движение, а затем кто-то тихо кашлянул.

Меган обернулась к брату и произнесла нарочито громко:

— Когда будете стрелять, мальчики, бейте между засовами. Не ломайте замок и цепь. Эти «томпсоны» могут подвести.

Пэд улыбнулся:

— О, не волнуйся. Мы давно уже научились обращаться с ними.

Она подмигнула брату и, засунув пистолет за пояс джинсов, подошла поближе к Пэду и легонько коснулась его щеки.

— Мы сделаем все, что задумали, Пэд. Томми приговорен к пожизненному. Мы можем погибнуть или угодить в американскую тюрьму на всю жизнь. И наша мать умрет раньше времени от переживаний. Никто из нас, может, и не увидит друг друга снова, если все пойдет наперекосяк.

Пэд Фитцджеральд почувствовал, что из его глаз вот-вот потекут слезы, но сдержал себя. Постаравшись придать голосу твердость, он сказал:

— Мы сделали ставку на Брайена, Меган. Ты… Ты доверяешь ему? Сможет ли он выполнить задуманное?

Меган пристально посмотрела в глаза брату:

— Если не сможет и мы поймем, что он не в силах, тогда… ты и я, Пэд… Мы сделаем это сами. Не посрамим честь семьи.

Она резко отвернулась и побежала по ступенькам вверх к алтарю, обошла его кругом и посмотрела на Морин, сидящую на церковной скамье. Их взгляды встретились, но обе не отвели глаз.

Из внутренней галереи выглянул Флинн и крикнул:

— Меган, подойди к нам.

Меган отвернулась от Морин, подошла к Флинну и Хики, и они вместе направились к центральному приделу храма.

— В коридорах, ведущих к ризнице, есть люди, — сообщила она.

Флинн на ходу кивнул:

— Они ничего не станут предпринимать до тех пор, пока не установят: кто мы и чего хотим. У нас есть в запасе еще немного времени.

Они подошли к парадным дверям. Флинн ощупал холодную бронзу.

— Чудо. Так и хочется взять их с собой, — улыбнулся он. Затем, проверив мины, повернулся и повел их в обход по собору. — Мы встретим их метким смертоносным перекрестным огнем с пяти длинных скрытых выступов, защищенных каменными парапетами. Пока будем удерживать верхние точки, считайте, что собор наш. Но, если потеряем их и схватка начнется внизу, нам придется несладко.

Хики, пыхтя, раскурил трубку.

— Продержимся, пока не завяжется бой в книжном магазине.

Меган взглянула на него:

— Надеюсь, ты сохранишь чувство юмора, когда вокруг начнут свистеть пули.

Хики выпустил дым в ее сторону.

— Девочка, за свою жизнь мне довелось пострелять больше раз, чем число твоих ежемесячных течек.

Флинн прервал его:

— Если бы ты командовал полицией, Джон, что бы ты сделал?

Хики на мгновение задумался, а потом ответил:

— Я бы сделал то же, что и британская армия в Нижнем Дублине в шестнадцатом году. Я вызвал бы артиллерию и сровнял это чертово место с землей. А затем предложил бы условия капитуляции.

— Но это не Дублин шестнадцатого года, — заметил Флинн. — Думаю, что полицейские станут действовать весьма осмотрительно и осторожно.

— Можешь называть это осмотрительностью. Но я назову хитростью. В конце концов, они пойдут на штурм, когда поймут, что нас отсюда не выманить. Но сильного огня не будет. Больше тактики и меньше оружия, уничтожающего все на своем пути. Они будут применять газ, вертолеты, шумовые и дымовые гранаты, которые не разрушают. У них теперь таких средств навалом. — Хики огляделся. — Но мы, возможно, сумеем удержать свои позиции.

— Мы обязательно их удержим, — подтвердила Меган, а Флинн добавил:

— К тому же на всякий случай у нас есть противогазы.

— Правда? Ты очень предусмотрительный человек, Брайен. Старая добрая ИРА всегда была недостаточно подготовленной, когда пыталась противостоять снарядам британского льва. А тому нравилось угощать ИРА на славу… — Хики посмотрел наверх на трифорий, а затем перевел взгляд на огромный пустой зал собора. — Думаю, плохо другое… Что ты не нашел побольше людей…

Флинн перебил его:

— Их здесь и так достаточно. Каждый стоит двадцати головорезов старого образца.

— Кто? Вот эти? И даже женщины?

Меган это задело, и она хотела было ответить, но вмешался Флинн:

— Ты несправедлив к женщинам, старый пройдоха! Даже я с годами научился их ценить. Они осторожны и надежны.

Хики бросил взгляд в сторону алтаря, где сидела Морин, но затем с преувеличенном притворством быстро отвел глаза.

— Полагаю, таковы многие из них. — Он присел на краешек церковной скамьи и зевнул. — Утомительное это дело. Меган, девочка, надеюсь, ты не думаешь, что я имел в виду тебя? Я говорил про бабье вообще.

— Иди ты к черту! — резко бросила она и быстро отошла.

Флинн глубоко вздохнул, и в этом вздохе чувствовались раздражение и досада.

— Зачем ты к ней придираешься?

Хики посмотрел вслед Меган, направляющейся к алтарю.

— Как же холодно!.. Ну прямо как в чертовом деревянном ящике со льдом.

— Джон, послушай…

Внезапно зазвонил телефон, стоящий на органе около алтаря, и все, как один, повернулись на этот долгожданный звук.

Глава 20

Брайен Флинн положил руку на трубку звонящего телефона и посмотрел на Хики.

— А я уже начал верить, что всем на нас наплевать — премного наслышан о безразличии ньюйоркцев.

Хики рассмеялся:

— Да, думаю, для ирландских революционеров самое худшее — это когда их не замечают. Возьми трубку, и если это кто-нибудь, предлагающий алюминиевую обшивку для дома священника, то нам останется только разойтись по домам.

Флинн глубоко вздохнул и поднял телефонную трубку:

— Мак-Камейл слушает.

На другом конце провода некоторое время молчали, а затем мужской голос нервно спросил:

— Кто?

— Финн Мак-Камейл, вождь фениев. А с кем я говорю?

Снова последовало молчание, и потом тот же голос произнес:

— Сержант полиции Тезик. Оперативная патрульная служба. Я звоню из дома священника. Что за чертовщина у вас там творится?

— Ничего особенного в данный момент.

— А почему двери закрыты?

— Потому что все они заминированы. В целях вашей же безопасности.

— Почему?..

— Слушай, сержант Тезик, и слушай очень внимательно. У нас здесь четыре заложника: отец Мёрфи, Морин Мелон, сэр Гарольд Бакстер и Его Высокопреосвященство собственной персоной. Если полиция попытается ворваться силой, то взорвутся мины, а если станут продолжать ломиться, то заложники будут убиты, а собор сожжен. Ты понял меня?

— О Боже…

— Передай мои слова своему начальству, и побыстрее — я хочу говорить по телефону с человеком более высокого ранга. И не тяни, сержант Тезик!

— Да… будет сделано… Послушай, зачем так нервничать из-за каких-то пустяков! Так что ты уж полегче! Мы разберемся во всем в самое ближайшее время и найдем человека из высших чинов, который позвонит тебе. Хорошо?

— Да, и поскорее. И без глупостей, иначе в ответ получите немало трупов. И никаких вертолетов поблизости, никаких бронетранспортеров на улицах. В башнях мои люди с гранатометами и винтовками. А я нацелил пистолет прямо кардиналу в голову.

— Ну ладно, полегче. Но не…

Флинн положил трубку и повернулся к Хики и Меган, подошедшей к ним.

— Это сержант из оперативной патрульной службы — достойной наследницы королевской полиции Ольстера и гестапо. Мне не понравился его тон.

Хики кивнул:

— Это их манера. Они считают, что тем самым демонстрируют свое превосходство. — Он улыбнулся. — Хотя бы перед слабаками.

Флинн посмотрел на двери.

— Мы заставили их посуетиться. По-видимому, они сперва восстановят связь — прежде чем лезть, очертя голову. Следующие минуты будут критическими.

Меган повернулась к Хики и резко спросила:

— Хочешь, чтобы Салливан помог тебе устанавливать мины?

— Меган, солнышко. Я хочу, чтобы ты помогла мне. Пробегись по помещениям и проверь, что нам еще нужно. — Подождав, пока Меган ушла, Хики повернулся к Флинну: — Теперь нам необходимо принять решение насчет заложников — решение о том, кто кого должен убивать.

Флинн перевел взгляд на кардинала, неестественно прямо сидевшего на своем троне, как и подобает истинному отцу церкви, и осмотрел его с ног до головы. Он знал, что кардинал так ведет себя не из суетного тщеславия или из желания порисоваться, а потому, что так предписывает двухтысячелетняя история христианства, церемониал и личное воспитание. Его не только было труднее всех захватить в заложники, но и решиться на его убийство будет также труднее всего.

Флинн обернулся к Хики:

— Только очень крутой человек осмелится всадить в него пулю…

Глаза Хики, в которых светилось старческое озорство, сузились и засверкали злобным огнем.

— Ладно, я сделаю это… — Хики кивнул головой в сторону Морин, — …если ты прикончишь ее.

Флинн взглянул на Морин, сидящую на клиросе между Бакстером и отцом Мёрфи. Несколько мгновений он колебался, затем твердо произнес:

— Ладно, согласен. Пойди и займись минами.

Хики не обратил внимания на приказ.

— Ну, Бакстера сможет укокошить любой. А Меган прикажи разделаться со священником. Этой маленькой сучке будет нелегко впервые в жизни пролить человеческую кровь. Вот Морин она прикончила бы с удовольствием.

Флинн внимательно посмотрел на Хики. Несомненно, тем овладела навязчивая мысль прихватить с собой на тот свет как можно больше народу.

— Да, — согласился Флинн, — видимо, так и надо разделить заложников. — Он еще раз окинул взглядом хорошо знакомое огромное пространство собора, расстилавшееся перед ним, и тихо сказал, скорее себе, чем Хики: — Боже! Как же мы сумели войти сюда и как же теперь нам выбраться?

Хики взял руку Флинна и крепко сжал ее.

— Забавно, но ты почти слово в слово повторил фразу, которую произнес Педрик Пирс, когда в пасхальный понедельник его люди захватили главный почтамт в Дублине. Я помню это очень хорошо. И ответ будет такой же, как и тогда: «Ты проник сюда путем удачи и обмана, но живым отсюда не выйдешь». — Хики отпустил руку Флинна и ободряюще похлопал его по спине. — Не падай духом, парень. Мы прихватим с собой в могилу порядком народу, как и в шестнадцатом году. Сожжем дотла все это, раз уже решились. Взорвем все к чертовой матери, если успеем установить мины.

Флинн пристально смотрел на Хики. Он с готовностью убил бы его, пока тот не угробил их всех.

С двумя небольшими плоскими кейсами Меган Фитцджеральд поднялась на алтарь. Быстро подойдя к правой стороне, она поставила их у бронзовой плиты, встроенной в мраморный пол, и подняла плиту. Хики подошел к ней и взял кейсы.

— Пойдем!

Меган спустилась через люк по шаткой железной лестнице, нашла фонарь и включила его. Хики тоже сошел вниз и передал Меган кейсы, которые она осторожно поставила на пол. Они внимательно осмотрели низенькое помещение с неровными стенами, где можно было двигаться лишь на четвереньках. Кругом нагромождены обломки камней, обрезки труб и проводов. Пробираться вперед было очень трудно, разглядеть что-либо почти невозможно.

— Это внешняя стена склепа, — пояснила Меган. В ответ из полутьмы раздался голос Хики:

— Да, и за ней еще стена лестницы, ведущей вниз, в ризницу. Пойдем вдоль нее.

Хики повернул фонарь, продвигаясь на ощупь и волоча за собой один из кейсов.

Так они достигли противоположного угла, где стена, за которой находилась лестница, становилась по мере их продвижения все ниже и ниже. Грязный пол оказался скальным основанием Манхэттена. Хики остановился и произнес:

— Что-то виднеется наверху впереди. — Он подполз к выступающей площадке, над которой поднимался массивный столб. — Вот мы и добрались, подползай ближе. — Хики осветил фонарем окружавшее их темное пространство. — Видишь? Это как раз то место, где срезано старое основание, что позволило соорудить лестницу в ризницу. Если копнуть глубже, то наткнемся на фундамент самой ризницы. Это сооружение сложной планировки чем-то напоминает фундамент современного дома с комнатами на разных уровнях.

Меган отнеслась к его словам скептически:

— Черт его разберет, что это за место! Чердак более надежен.

— Но зато там намного холоднее. Не бойся, тебя я не взорву.

— Плевала я на это. Мне важно только уложить мины как следует.

— Понятно, понятно… — Хики ощупал поверхность столба. — Когда в тысяча девятьсот четвертом прокладывали новую лестницу через основание, ослабили и боковые столбы. Выражаясь языком архитекторов, эти столбы являются опорными. Один парень, отец которого принимал участие в этом деле, говорил мне, что ирландские рабочие поверили, что это милостивый Господь Бог сохранил весь собор от разрушения, когда в основание заложили динамит. Но милостивый Бог уже давно здесь не живет — так что, когда мы заложим взрывчатку и взорвем ее, крыша вряд ли удержится.

— А если она все-таки выдержит, то ты уверуешь в Бога?

— Нет. Лишь подумаю, что мы неправильно заложили взрывчатку.

Хики открыл кейс и вынул оттуда 20 упакованных в целлофан белых брикетов. Он разорвал целлофановую упаковку, вынул брикет и заложил его в щель между скальной породой и основанием колонны. Меган присоединилась к нему, и они вдвоем стали обкладывать брикетами подножие колонны.

— Держи его поровней, — сказал Хики, передавая Меган фонарь.

Затем Хики вставил в брикеты четыре детонатора и присоединил их проводом к батарейкам. После чего вынул обыкновенный будильник и взглянул на свои часы.

— Сейчас шесть часов четыре минуты. Часовой механизм не различает время до полудня или после, так что самое большее время, какое можно установить, — это одиннадцать часов пятьдесят девять минут. — Хики стал медленно устанавливать время звонка, продолжая при этом объяснять: — Я перевожу сигнал на шесть часов пять минут, а может, лучше на шесть часов три минуты. — Хики зло рассмеялся, продолжая переводить стрелку. — По этому поводу вспоминается одна история. Один парень из Голуэя не знал про эту особенность будильника. Ровно в полночь он поставил таймер на одну минуту первого, предполагая, что прибор сработает, насколько я помню, в Британском офицерском клубе в одну минуту первого после полудня. Как он рассчитывал, во время ленча. Однако в одну минуту первого после полуночи… он предстал перед Создателем, который, должно быть, очень удивился, увидев его в столь ранний час. — Хики опять рассмеялся, присоединяя провод таймера звонка к батарейкам.

— Хорошо бы не рвануло, пока не установим взрывчатку с другой стороны.

— Я выбрал самое подходящее время. Все ли сделано, как надо? Надеюсь, все верно.

Хики нажал на кнопку таймера, и звучное тиканье заполнило сырое пространство помещения. Потом старик взглянул на Меган.

— И не забудь, моя дерзкая маленькая девочка, только мы с тобой точно знаем, где эта штука установлена, и это дает нам преимущества перед твоим дружком — мистером Флинном. Только ты и я можем решать, согласны ли мы на продление срока выполнения наших требований. — Он рассмеялся, вставил будильник во взрывное устройство и обмотал все пластиком. — Но если до того полиция убьет нас, то в три минуты седьмого — точно во время восхода солнца — они получат от нас послание прямо из преисподней. — Хики зачерпнул пригоршню земли с пола и насыпал на пластиковую обертку. — Выглядит невинно, не так ли? Дай-ка мне еще горсть. — Хики продолжал маскировать взрывчатку. — Ты молода. Тебе совсем не хочется умирать так рано. Я знаю. Хотя и ты имеешь право выбрать смерть. Твои земляки готовились к тому, что может произойти, целый год. Жаль, что у меня не было целого года, чтобы обдумать все это пообстоятельнее. Я сидел бы тогда дома, где родился и вырос. — Он поднял фонарик и посветил ей в лицо. Ее светло-зеленые глаза смотрели на него в упор. — Надеюсь, что сегодня утром ты, девочка, вкусила в полной мере удовольствия от восхода солнца, потому что шансов увидеть еще хоть один восход у тебя, по сути, нет.

Патрик Бурк вышел из-под портала бронзовых парадных дверей собора и взглянул наверх — на северную башню. Фонари у собора святого Патрика сияли сине-белым фантастическим светом, разлившимся по недавно почищенным каменным стенам храма и поблескивавшим на трепетавшем зелено-золотом флаге. Это зрелище неожиданно напомнило Бурку замок в диснеевском парке. Взгляд Бурка переместился на южную башню. Слуховые окна были разбиты, а сверху кто-то смотрел на него через оптический прицел винтовки. Бурк не спеша повернулся спиной к снайперу и увидел сквозь пелену мокрого снега бегущего к нему высокого полицейского в форме оперативной патрульной службы.

Молоденький полицейский, поколебавшись немного, нервно спросил:

— Вы сержант или выше?

— А зачем тебе?

— Я…

— Лейтенант. Из розыска.

Услышав ответ, полицейский начал торопливо объяснять:

— О Боже, лейтенант, мой начальник, сержант Тезик, находится в доме настоятеля. Под его началом взвод из оперативной патрульной службы, он готов к активным действиям. Сержант хочет протаранить двери грузовиком, но мне думается, что мы не имеем права принимать какие-нибудь серьезные меры, не получив приказа…

В одно мгновение Бурк сбежал со ступеней, обогнул северную стену собора, прошел через сад и террасы и оказался с тыльной стороны дома настоятеля. Не раздумывая, он вошел в дверь, ведущую в большой холл. В доме, холлах, комнатах и на лестницах находились около тридцати полицейских оперативной патрульной службы — элитного спецназа. Они все были сильными, молодыми здоровяками, полными энергии и очень нетерпеливыми.

Бурк повернулся к полицейскому, который следовал за ним:

— Где Тезик?

— В кабинете священника. — Полицейский наклонился к Бурку и тихо добавил: — Он несколько… нервный. Вы в курсе?

Бурк оставил полицейского в холле и быстро поднялся по лестнице, мимо сидящих там спецназовцев. На лестничной площадке он открыл дверь с табличкой «Приходской священник».

Посреди большого старомодного кабинета сидел за столом, не снимая пальто, епископ Доунс и курил сигарету. Бурк остановился в дверях и спросил:

— Монсеньер, где сержант полиции?

Епископ Доунс безучастно посмотрел на обратившегося к нему человека.

— Кто вы такой?

— Патрик Бурк. Полиция. Где…

Епископ перебил Бурка с тревогой в голосе:

— Да-да. Я помню вас… Вы — друг отца Мёрфи… Видел вас минувшим вечером в «Уолдорфе»… Морин Мелон… Вы были…

— Да, сэр. Вы не скажете, где сержант Тезик?

Справа из-за двойных дверей раздался низкий голос:

— Я здесь!

Бурк открыл двери и вошел в большой кабинет с камином и огромным стеллажом с книгами. У дальней стены за громоздким столом сидел сержант Тезик.

— Бурк. Из отдела розыска. Пошлите ваших людей из дома на улицу, они там нужнее. Пусть помогают сдерживать толпу.

Сержант Тезик не спеша встал. Это был атлетического сложения человек ростом шесть с лишком футов. Он с сарказмом спросил:

— Кто-то умер и возложил на вас все заботы?

Бурк закрыл за собой дверь.

— Комиссар Двайер действительно умер. Сердечный приступ.

— Слышал. Но это не делает вас сыщиком.

— Это так, но кое-что я все же сделаю. — Бурк прошел в комнату. — Не пытайтесь извлечь для себя выгоду из этой заварушки, Тезик. Не изображайте крутого парня, играя жизнями других людей. Вам ведь известна поговорка: если гражданин оказывается в беде, он зовет копа, а если коп оказывается в беде, он вызывает представителей службы специального назначения.

— Я предпочитаю личную инициативу, лейтенант. Считаю, что еще до того, как эти подонки получат по заслугам, они…

— О ком вы говорите? Где приказ, разрешающий вам отдавать собственные распоряжения?

— Его отдали мои мозги.

— Это-то и плохо.

Тезик продолжал, ничуть не смущаясь:

— У меня нет возможности связаться с кем-либо.

— Вы пытались позвонить в управление полиции?

— Я уже сказал вам, что не могу дозвониться. Боже мой, это же революция. Вы понимаете? — По голосу чувствовалось, что он нервничал. — Только внутренний телефон в соборе и работает… Я с кем-то там разговаривал…

— С кем? — Бурк приблизился к столу.

— Какой-то парень — Финн или что-то в этом роде. Его имя есть на дверях собора.

— И что он сказал?

— Ничего. — Сержант на мгновение задумался. — Сказал, что у него четыре заложника.

— Кто они?

— Кардинал…

— Черт возьми!

— Да. Еще священник Мёрфи. Какая-то женщина, ее имя я не помню, довольно известная. О ней писали газеты. А еще там какой-то англичанин из королевской службы — Бейкер вроде бы.

— О Господи! Что еще он сказал, Тезик? Давайте, давайте, вспоминайте же!

Тезик пытался припомнить что-то еще:

— Погодите… Он сказал, что убьет их, — но ведь они всегда так говорят, правда? И еще, что он и его люди подожгут собор. Но как можно поджечь собор?..

— Спичками!

— Невозможно. Камень не горит. Но в любом случае двери якобы заминированы. Черт побери, у меня здесь тридцать пять спецназовцев, готовых выполнить любой приказ. Я пошлю дюжину самых опытных людей в проходы, что ведут к ризнице. А еще я направлю грузовик из санитарного департамента со своим человеком за рулем, чтобы он протаранил центральный вход и…

— Бросьте даже думать об этом.

— Какого черта! Послушайте, чем дольше вы будете ждать, тем хуже. Это факт.

— Где вы научились этим «фактам»?

— В морской пехоте. Вьетнам.

— Понятно. А теперь послушайте меня, Тезик. Здесь центр Манхэттена, а не чертова счастливая провинция. Захвачен кафедральный собор — в нем мировые художественные ценности. К тому же есть заложники, грабители никогда не берут заложников. Полиция должна охранять, а не действовать кавалерийскими наскоками. Я понятно говорю?

— Это как сказать. Связь с командованием нарушена. Однажды недалеко от Куангчи я был в дозоре…

— Кому это интересно?

Тезик ощетинился:

— Покажите ваш жетон.

Бурк достал из внутреннего кармана жетон, показал и убрал назад.

— Послушайте, Тезик, поймите, люди, захватившие собор, не представляют никакой или, по крайней мере, непосредственной опасности кому бы то ни было вне стен собора.

— Они стреляли в прожектор. Вывесили флаг на колокольне. Они могут быть красными, Бурк, революционерами… фениями… Вот черт, что еще за фении?

— Послушайте меня. Оставьте все это уполномоченной на то службе и тем, кто будет вести переговоры о заложниках. Хорошо?

— Я ворвусь в собор, Бурк. Сейчас, пока они не начнут стрельбу в городе, пока не начнут убивать заложников… и не подожгут собор…

— Он каменный.

— Отвали, лейтенант! Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей и сделаю все, что должен сделать.

Бурк расстегнул пальто и заложил большие пальцы за ремень.

— Выхода нет.

На несколько минут в комнате воцарилось молчание, ни один из мужчин не проронил ни слова, затем Тезик сказал:

— Я войду в эту дверь.

Бурк помолчал еще немного, а потом резко бросил в ответ:

— Попробуй только!

В кабинете опять стало тихо, только слышалось тиканье часов на камине.

Оба отошли от стола и переглянулись: никто не хотел уступать, но и не знал, как поступить в сложившейся ситуации.

Глава 21

Отец Мёрфи обратился к Морин и Бакстеру, сидевшим рядом на церковной скамье:

— Я хочу поговорить с Его Высокопреосвященством. Вы пойдете со мной?

Морин покачала головой.

— Я на минутку подойду, — сказал Бакстер.

Отец Мёрфи встал, пересек мраморный зал, встал на колени перед троном и поцеловал епископальное кольцо, затем поднялся с колен и тихо заговорил с кардиналом. Морин взглянула на них и обратилась к Бакстеру:

— Я не хочу оставаться здесь больше ни секунды.

Он внимательно посмотрел на нее. Ее глаза нервно бегали, и Бакстер заметил, что она вновь вся напряглась. Он взял ее за руку.

— Вам, право, надо взять себя в руки.

— Ах, идите все к черту! Как же вы не можете понять?! Для меня это все равно что сидеть в комнате, наполненной ночными кошмарами.

— Подождите, может быть, я смогу найти для вас стакан воды. Возможно, у них есть успокоительное…

— Нет! Слушайте, я не боюсь…

— Говорите, если это помогает…

Морин попыталась удержать дрожь в ногах.

— Тут завязано многое… Все дело в нем. Во Флинне. Он все может… Он обладает властью… Нет, не властью… короче, он превращает тебя в вещь, и это ужасно. Вы понимаете?

— Стараюсь понять…

— И… эти люди… Они — мои люди, мой народ, вы слышите? Но они совсем не такие. Нет никого больше. Не пойму, как с ними говорить. Это похоже на семейный совет, на который меня вызвали, потому что я совершила что-то страшное. Они ничего не говорят, а только молча таращатся на меня…

Морин тряхнула головой. «Вступают раз, не выходят никогда». Она начала понимать, что означает этот девиз; с ними пока ничего не произошло, произошло только с ней одной. Она снова посмотрела на Бакстера.

— Даже если они не убьют нас… Есть вещи и похуже…

Бакстер крепко стиснул ее ладонь.

— Да… Думаю, теперь я понимаю…

— Я не могу объяснить лучше.

Морин знала, что значит полное подавление личности, которое лишает заложников каких бы то ни было нормальных человеческих эмоций, делая их участниками драмы. Потом все чувства будут перемешаны — тут и недоумение, и осознание вины. Морин вспомнила, что один психолог сказал: «Достаточно хоть раз побывать в заложниках, и вы останетесь заложником на всю оставшуюся жизнь». Морин снова тряхнула головой. Нет. Она не допустит, чтобы с ней случилось нечто подобное. Нет! Нет!!!

Бакстер вновь сжал ее руку.

— Послушайте. Мы можем умереть, но обещаю вам, что не позволю им оскорблять вас… нас. Не будет даже никакой видимости суда, никакого публичного раскаяния, не… — Ему было трудно говорить о том, чего, как он знал, она боялась. — Не будет ни садистской игры, ни психологических пыток…

Морин внимательно изучала его лицо. Он глубже понимал эту обстановку, чем она ожидала от этого чопорного карьерного дипломата.

Бакстер откашлялся и продолжил:

— Вы очень гордая… Но мне поэтому легче с вами говорить. Я ненавижу их, и все, что они вытворяют со мной, унижает только их — но не меня. Нам было бы легче, если бы мы сумели установить с ними надлежащие отношения.

Морин встряхнула головой:

— Видите ли, я чувствую себя изменницей и в то же время… патриоткой. Я чувствую себя виновной и одновременно… жертвой. Как такое может быть?

— Когда мы узнаем ответ, узнаем и как вести себя с такими людьми, как Брайен Флинн.

Морин улыбнулась через силу:

— Извините, что я докучаю вам всем этим.

Бакстер хотел было возразить, но она продолжала:

— Думаю, что вы имеете право знать. До того как я…

Бакстер схватил ее за руку, но Морин перескочила через скамью сзади них и оказалась в последнем ряду. Держась за две резные деревянные колонны, она вскинула ноги вверх к балюстраде, чтобы спрыгнуть вниз в галерею с высоты шести футов.

Фрэнк Галлахер перегнулся через парапет трифория. Он нацелился прямо ей в темечко, но винтовка почему-то задрожала в его руках, и он не выстрелил.

Имон Фаррелл увидел через алтарь спину Морин, но умышленно сместил цель влево и сделал одиночный выстрел, который отчетливо прогремел в тишине собора.

Джордж Салливан и Абби Боланд, находившиеся в длинной галерее передней части храма, резко обернулись на раздавшийся выстрел, а затем уставились на ту, которой этот выстрел предназначался, но не двинулись с места.

Лири понял, что должно было произойти, еще до того, как Морин сделала первое движение. И как только она перепрыгнула через скамью, он перегнулся через парапет хоров и стал следить за ней через прицел своей винтовки. А когда она подпрыгнула к балюстраде, он выстрелил.

Сначала Морин услышала позади себя резкий треск первого выстрела Фаррелла, затем почти одновременно оглушительный взрыв с церковных хоров. Первая пуля прошла слева от нее на довольно большом расстоянии. Выстрел же Лири был более точным: пуля просвистела над ее головой так близко, что Морин почувствовала, как та коснулась ее волос, а отлетевшая от деревянной колонны слева щепка задела ее лицо. Внезапно пара сильных рук схватила Морин за плечи и потащила к скамье, что была позади нее. Затем она увидела перекошенное от ужаса лицо Гарольда Бакстера.

— Отпустите меня! Отпустите!

Бакстер был очень взволнован и, не умолкая, повторял:

— Не двигайтесь! Ради Бога, не дергайтесь!

Потом раздались торопливые шаги, и Морин увидела Меган, перегнувшуюся с кафедры и целившуюся ей прямо в лицо из пистолета. Затем Меган спокойно произнесла: «Ну, благодарю» и взвела курок.

Бакстер повалил Морин на пол, загородил своим телом, громко крича:

— Нет! Ради Бога, не надо!

Меган, пронзительно завизжав: «Уйди ты, бестолковая сволочь! Уйди!», ударила Бакстера по затылку рукояткой пистолета и ткнула дуло прямо Морин в горло.

Кардинал вскочил и побежал к алтарю с громким криком:

— Остановитесь! Отпустите их!

Отец Мёрфи быстро подскочил к Меган, схватил ее за кисти рук, высоко приподнял, перевернул в воздухе и уложил на лопатки на пол. Меган заскользила по полированным мраморным плитам, быстро поднялась на колени и навела пистолет на прелата.

Сверху через перила перегнулся Флинн и четким голосом скомандовал:

— Отставить!

Меган крутанулась на коленях и пристально посмотрела на Брайена, держа пистолет в обеих руках прямо перед собой.

Флинн перепрыгнул через дверцу в ограждении и, подскочив, отдал команду:

— Быстро убирайся на хоры и сиди там!

Меган все еще не поднималась с колен, пистолет дрожал в ее руках. Все окружили ее, стояли молча и не двигались. На алтарный помост вскочил Джон Хики.

— Пойдем со мной, Меган. — Он подошел к ней, обнял за талию и взял за руки. — Пойдем отсюда, пойдем. Вот так.

Подняв Меган на ноги, он опустил ее руку с пистолетом и повел по ступенькам с алтаря в центральный проход в зале.

Флинн подошел к церковных скамьям и взглянул на Морин и Бакстера, все еще лежавших на полу.

— Бакстер, вы поступили очень смело, прямо по-рыцарски. Но и очень глупо.

Гарольд Бакстер не спеша поднялся и так же не спеша помог встать Морин. Флинн перевел взгляд на нее.

— Теперь ты поняла, что убежать не так-то легко? К тому же ты чуть не убила сэра Гарри.

Морин ничего не ответила. Бакстер достал носовой платок и приложил его к щеке Морин, которую задела щепка от деревянной колонны. Неожиданно Флинн ударил Бакстера по руке. Затем продолжил, как ни в чем не бывало:

— И не воображайте, что мистер Лири — плохой стрелок. Вам не успеть добежать до двери, как он прострелит вам лодыжки. — Флинн повернулся к священнослужителям: — Это и вас касается, Ваше Высокопреосвященство, и вас, добрый отец Мёрфи. И если чудом кому-нибудь удастся убежать отсюда, кто-то другой тут же умрет. — Он оглядел четырех заложников и медленно проговорил: — Может быть, вас всех лучше связать? Но я предпочитаю не делать этого. — Он еще раз окинул каждого молчащего пленника ледяным взглядом. — Запрещаю вам покидать алтарный помост. Вы все поняли? Хорошо. Можете сесть. — Флинн неторопливо повернулся и вскоре скрылся за алтарем. Спустившись по ступенькам к дверям склепа и подойдя к Пэду Фитцджеральду, он тихо спросил: — Что-нибудь слышно внизу?

Пэд так же негромко ответил:

— Было немного шума в коридорах, но сейчас вроде все утихло. Кто-нибудь пострадал? С моей сестрой все в порядке?

— Никто не пострадал. Не покидай этот пост ни в коем случае, что бы ни услышал сверху.

— Понял. Присмотри за Меган, ладно?

— Мы все смотрим за ней, Пэд.

Один из полицейских оперативной патрульной службы влетел в епископский кабинет в доме настоятеля и, еле переводя дыхание, проговорил:

— Сержант!

Тезик и Бурк мгновенно повернулись к нему.

— Люди в коридорах услышали два выстрела… — взволнованно доложил полицейский. Тезик перевел взгляд на Бурка.

— Ну, началось. Идем на штурм.

Он быстро направился к двери. Бурк схватил его за плечи и отшвырнул к камину. Тезик с трудом удержал равновесие и крикнул полицейскому:

— Арестуй этого человека!

Полицейский заколебался было, но все же вытащил свой пистолет. В эту минуту раздался телефонный звонок. Бурк потянулся к телефону, но Тезик опередил его и схватил трубку.

— Сержант Тезик, нью-йоркское управление полиции.

В соборе Флинн опустился на скамью, стоящую у церковного органа, и произнес:

— Я Финн Мак-Камейл.

— Что у вас там произошло? Что за перестрелка? — взволнованно вопрошал Тезик. Флинн неторопливо прикурил сигарету.

— Два выстрела едва ли можно назвать перестрелкой, сержант. Вам следует провести следующий отпуск в Белфасте. Там парой выстрелов матери обычно будят своих детей, чтобы отвести их в ясли.

— Так что же…

— Никто не пострадал, — перебил его Флинн. — Случайно разрядилась автоматическая винтовка. — Он затянулся сигаретой и продолжил уже более резким тоном: — Наше терпение скоро лопнет, сержант.

— Просто надо успокоиться…

— Последний срок выполнения требований, которые я выдвину, — восход солнца, а так как восход солнца вряд ли можно отодвинуть на более поздний срок, то советую вам побыстрее найти свое чертово начальство. — Флинн повесил трубку и еще раз затянулся сигаретой.

Он думал о Морин. Следовало бы связать ее для ее же пользы, для ее блага и во имя блага других. Но тогда он должен предоставить ей право самой решать свою судьбу и больше не вмешиваться. Пока не взошло солнце, они не будут зависеть друг от друга, но, так или иначе, все равно окажутся связанными одной судьбой.

Глава 22

Сержант Тезик бросил телефонную трубку на рычаг и посмотрел на Бурка.

— Автоматическая винтовка сработала случайно… по крайней мере, он так сказал… не знаю… — Сержант казался спокойным. — А вы что думаете по этому поводу?

Бурк устало вздохнул, подошел к окну и некоторое время глядел в задумчивости на величественный кафедральный собор. Затем пошире раздвинул шторы.

— Взгляните-ка отсюда.

Сержант Тезик бросил нервный взгляд на залитый светом прожектора храм.

— Вы когда-нибудь были внутри собора, Тезик?

Тот кивнул головой:

— Да… На каких-то церковных церемониях… Ну так… на паре похорон.

— В таком случае помните трифорий — балконы? Церковные хоры? Целый зал со скамьями? Это гиблое дело, понимаете, ловушка, дьявольская охота, и люди из оперативной службы станут там беззащитными утками. — Бурк снова аккуратно задернул шторы и повернулся к Тезику лицом. — По агентурным данным, достоверно известно, что эти люди вооружены автоматами и снайперскими винтовками. Может быть, даже гранатометами. А что есть у вас, Тезик? Шесть стрелков? Займитесь постовой службой и прикажите полицейским оставаться на своих местах.

Тезик молча подошел к бару, налил бокал бренди, выпил его залпом и целую минуту, не мигая, смотрел в пространство отсутствующим взглядом. Затем обернулся к Бурку:

— Ладно, героя из меня не получилось. — Он постарался изобразить на своем лице улыбку. — Думал, здесь можно ухватить неплохой кусок пирога. Пару медалей… Похвалу мэра… Газетчики… Телевизионщики… Понимаете?

— Да. Но, скорее всего, это закончится грандиозными похоронами.

Полицейский спрятал револьвер в кобуру и покинул комнату. Вслед за ним направился к двери и Тезик.

— Я не шучу, сержант.

Тезик прошел в другой кабинет и уже оттуда ответил

— Они хотят переговорить с высокопоставленным чином из полиции. Надеюсь, вы найдете кого-нибудь.

Бурк подошел к столу и набрал служебный номер своего отдела в полицейском управлении. После нескольких длинных гудков в телефонной трубке раздался женский голос:

— Джексон слушает.

— Луиза, это Бурк.

Сержант Луиза Джексон, дежурная по отделу, негритянка среднего возраста, устало ответила на конце провода:

— Лейтенант! Где вы пропадаете?

— В доме настоятеля собора святого Патрика. Позовите к телефону Лэнгли.

— Инспектор в вертолете вместе с заместителем комиссара Рурком. Они пытаются навести порядок. Но мы потеряли с ними радиосвязь, когда они находились недалеко от собора. Сплошные помехи! Все телефонные линии города перегружены, исключая специальные, но и они работают с перебоями. Просто какой-то сумасшедший дом!

— А у нас здесь к тому же и небольшая заварушка. Позвоните наверх, в отдел по ведению переговоров с террористами об освобождении заложников. Разыщите Берта Шрёдера, и побыстрей. Здесь несколько человек взяты в заложники.

— Чтоб их!.. Как раз то, чего мы боялись… Только что звонили из управления спецслужб… они охраняли каких-то высокопоставленных лиц на ступенях собора и потеряли несколько человек в толкучке, но они не стали распространяться, кто эти лица и как это случилось.

— Я расскажу потом, кто и как. А сейчас позвоните в штаб батальона специального назначения и постарайтесь найти капитана Беллини. Объясните, что собор захвачен вооруженными людьми, и скажите, что необходимо подослать к резиденции кардинала подкрепление для осады: снайперов, специалистов, а также бронированные жилеты и всякое там снаряжение, которое может понадобиться. Понятно?

— По всему видно, дело дрянь…

— Точно. Я подготовил рапорт о ситуации и требованиях этих людей, террористов. Я продиктую вам, а вы позвоните в офис комиссара, они оповестят всех остальных… Луиза, вы готовы записывать?

— Готова.

— Записывайте: «Около семнадцати часов двадцати минут собор святого Патрика был захвачен группой вооруженных людей… их численность неизвестна…» — Бурк закончил диктовать, а затем добавил: — Я установил командный пост в доме настоятеля. Пусть еще возьмут мегафоны и прихватят дополнительные проводные телефоны в количестве по нормам чрезвычайного положения. Понятно?

— Да… Пат, а у вас есть разрешение?..

Бурк вдруг ощутил, как у него градом потек по шее пот, и он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

— Луиза, не задавайте глупых вопросов. Мы должны все решить сами. О'кей?

— О'кей.

— Сделайте все возможное и невозможное, но свяжитесь с этими людьми. И остыньте немного.

— Я спокойна. Вы должны сами увидеться с ними. Все тут думают, что это какой-то бунт или нечто подобное. Из Олбани и Вашингтона звонили в главное полицейское управление — они не могут получить прямого ответа из муниципалитета или от мэрии. Непонятно, бунт ли это или расовые волнения. Можно сказать, что это мятеж? Это нужно для официального доклада наверх.

— Передайте в Олбани и Вашингтон, что в Нью-Йорке никто мятежа не затевал. Как мне удалось выяснить, волнения в городе спровоцировали фении, чтобы под их прикрытием захватить собор. Обстановка вышла из-под контроля — в городе началась паника. У вас есть какие-нибудь сообщения от наших людей с улицы?

— Нет. Вы первый.

— И вот еще что. Найдите досье на Джона Хики и сразу же пришлите сюда… Да… и посмотрите, что у нас есть насчет одного человека из Северной Ирландии по имени Брайен Флинн. — Бурк положил трубку и неторопливо прошел в смежный кабинет.

— Монсеньер!

Епископ Доунс положил телефонную трубку.

— Я не могу ни до кого дозвониться. Мне нужно поговорить с главным викарием. Нужно позвонить в миссию Ватикана в Вашингтоне. Что случилось? Что здесь происходит?

Бурк посмотрел на побледневшего епископа, подошел к кофейному столику, взял бутылку вина и наполнил бокал.

— Выпейте. Телефонная связь восстановится попозже. Сейчас несколько миллионов людей пытаются дозвониться домой одновременно — вот и все. И еще… мы намерены устроить в этом здании командный пункт.

Епископ Доунс не взял бокал вина и прошептал недоуменно:

— Командный пункт?

— Да. Пожалуйста, освободите здание и выведите отсюда весь персонал и священников. Оставьте только оператора-телефониста, пока не подойдет полицейский-связист. — Посмотрев на часы, он на несколько секунд задумался, а затем спросил: — Как попасть отсюда в коридор, ведущий в ризницу?

Епископ Доунс выдал ему целый набор запутанных и невнятных пояснений.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась, и ворвался высокий человек в черном пальто. Быстро предъявив жетон полицейского, он представился:

— Лейтенант Янг. Управление специальных служб. — Он посмотрел на епископа, затем на Бурка и спросил: — А вы кто?

— Лейтенант Бурк. Из оперативно-розыскного отдела.

Янг направился прямо к столику и налил бокал вина.

— О Боже… извините, святой отец, чтоб их черти побрали. Мы охраняли очень важных персон сегодня на ступеньках этого чертова собора и в итоге не досчитались троих.

Бурк неотрывно смотрел на свой бокал с вином.

— Позвольте угадать кого. Парни из розыска неплохо отгадывают разные загадки. Вы потеряли кардинала, Бакстера и женщину по имени Мелон.

Лейтенант Янг взглянул на Бурка:

— Где они? Они ведь не в соборе?

— Боюсь, что именно там.

— О Господи, простите, черт возьми!.. Это… Это… я виноват. Я же обязан… Простите.

— Да не расстраивайтесь, всего трое из сотни высокопоставленных лиц — это довольно неплохо.

— Оставьте ваши шуточки. Это не просто плохо. Это ужасно…

— Насколько мне известно, они в целости и сохранности, — добавил Бурк. — С ними также приходской священник отец Мёрфи. Он не относится к особо важным персонам, так что за него не стоит беспокоиться.

— Черт побери! Я потерял троих важных персон! — Янг рассеянно огляделся по сторонам, а затем вновь наполнил бокал. — Черт возьми, надо было привлечь секретную службу. Когда приезжал Папа, президент присылал нам в помощь секретную службу. — Он посмотрел на Бурка и на епископа Доунса и продолжил: — Почти все люди из секретной службы находились на гостевых трибунах. Бирд забрал себе самых лучших. А мне подсунули горстку неумех.

— Так всегда бывает, — бросил Бурк. И направился к двери. — Вызовите несколько опытных сотрудников, и пусть они будут с епископом Доунсом. Он тоже очень важная персона. А я попытаюсь переговорить с преступниками. Они тоже «очень важные персоны».

Лейтенант Янг бросил на Бурка свирепый взгляд и нервно спросил:

— Почему вы не договариваете, Бурк, не объясняете, что творится?

— А вы не спрашивали об этом.

Бурк вышел из кабинета, спустился по лестнице, а потом на лифте и оказался в подвале. Там сидел встревоженный смотритель здания из латиноамериканцев.

— Как попасть в ризницу? — спросил Бурк, ничего не объясняя.

Смотритель подвел его к проходу и показал дорогу. Бурк увидел шестерых человек из оперативной патрульной службы, стоящих вдоль стен с оружием наготове. Он молча предъявил свой жетон полицейского и жестом велел им следовать за собой к ризнице. Вытащив из кобуры револьвер, Бурк переложил его в карман пальто и спустился по короткой лестнице к отверстию в проходе. Не спеша, он внимательно оглядел коридорчик и мраморный свод ризницы.

— Парень наверху на лестнице хочет схлопотать очередь из «томпсона», — прошептал позади Бурка один из людей Тезика.

Бурк осторожно вошел в ризницу, минуя длинный ряд столов для церковной одежды вдоль правой стены. В конце ряда оказался другой арочный проход. Через него он разглядел тускло освещенную многоугольную комнату, стены которой были сложены из серого камня и кирпича.

Бурк медленно и осторожно подошел к дверцам, стараясь не попасть в освещенную полосу, пересекавшую ступеньки лестницы. Ему стали слышны приглушенные голоса, эхом отражавшиеся от лестницы, но ничего разобрать он не смог.

Он понимал, что должен переговорить с Финном Мак-Камейлом во что бы то ни стало. Прижимаясь к мраморной стенке лестницы, он прислушивался, как у него в груди бешено колотится сердце. Голос пропал. Тогда он глубоко вздохнул несколько раз, но без толку. Крепко сжимая в одной руке лежащий в кармане револьвер, другой рукой он оперся о стену и посмотрел на часы. Осталась минута. Через минуту он должен окликнуть Мак-Камейла.

Морин сидела на церковной скамье, прикрыв лицо руками, а отец Мёрфи и кардинал, разместившиеся по бокам, утешали ее, словно ребенка, подбирая всевозможные ласковые слова; Бакстер подошел к ним со стаканом воды, налитой из фляги, стоящей на жертвеннике.

— Выпейте, — обратился он к Морин. Но она покачала головой и резко встала.

— Отцепитесь от меня! Все проваливайте! Что вам известно? Вы не понимаете и половины того, что происходит. Но вы еще поймете.

Кардинал жестом подозвал к себе Бакстера и отца Мёрфи, и они втроем неторопливо пошли через алтарь и остановились у престола кардинала. Кардинал тихо проговорил:

— Она сама успокоится. Она напугана. Если мы ей понадобимся, она подойдет сама. — Он окинул взглядом алтарь, возвышающийся перед ними. — Бог свел нас всех вместе в свой дом, и сейчас мы все в Божьих руках. И мы, и они. Как он решит, так и будет. Нам не следует провоцировать этих людей и давать им повод причинять зло нам или храму.

Бакстер откашлялся и сказал:

— Мы должны бежать лишь тогда, когда возникнет очевидная возможность.

Кардинал бросил на него взгляд, в его словах сквозило плохо скрытое раздражение:

— Мы исходим из разной оценки возможностей. Тем не менее, мистер Бакстер, я настаиваю, чтобы в моем храме вы вели себя так, как я велю.

Бакстер спокойно ответил:

— По-моему, этот вопрос касается всех, кто находится здесь в данный момент, Ваше Высокопреосвященство. — Он повернулся к отцу Мёрфи: — А что вы думаете?

Во взгляде и жестах прелата промелькнула неуверенность, но голос его прозвучал твердо:

— Я думаю, что об этом нет смысла спорить. Его Высокопреосвященство прав.

Бакстер, похоже, вышел из себя:

— Послушайте, мне не нравится, когда меня запугивают. Мы все же должны оказать хоть какое-то сопротивление, даже если оно чисто психологическое, и должны составить хотя бы план побега, если намерены сохранить здравый ум и чувство собственного достоинства. Это может продолжаться дни, недели, и если мне удастся выйти отсюда живым, я хочу жить и поступать по-своему.

Кардинал выслушал раздраженную тираду Бакстера и спокойно произнес:

— Мистер Бакстер, эти люди довольно неплохо обращаются с нами, ваше поведение может изменить их отношение, и тогда…

— Неплохо обращаются с нами? Нет таких ругательств, которыми можно было бы описать их отношение к нам. Они не имеют никакого права держать нас здесь.

— Разумеется, вы правы, — кивнул кардинал. — Но позвольте высказать последний довод: я понимаю, что многие благородные порывы молодых мужчин не что иное, как следствие того, что рядом с ними молодая женщина…

— Какая ерунда…

Кардинал едва заметно улыбнулся:

— Похоже, я обидел вас. Извините. Как бы то ни было, не думайте, будто я сомневаюсь, что эти люди убьют меня и отца Мёрфи, так же, как вас и мисс Мелон. Не это главное. Важно другое: мы не должны подталкивать их на самый страшный смертный грех — убийство. А для меня еще важно быть хранителем этого храма. Это величайший католический собор в Америке, мистер Бакстер, храм христианства, церковь Пресвятой Богоматери, духовный центр католицизма в Северной Америке. Попытайтесь представить себе, что это здешнее Вестминстерское аббатство.

Бакстер покраснел и с трудом перевел дыхание.

— Я обязан сопротивляться по долгу службы, и я буду сопротивляться.

Кардинал покачал головой:

— Ладно. Но у вас же нет долга вести войну. — Он придвинулся к Бакстеру поближе. — Вы что, не можете предоставить развитие событий на волю Божью? Или же если вы не склонны к этому, то дать возможность заниматься этим делом вышестоящему начальству.

Бакстер посмотрел кардиналу прямо в глаза.

— Я уже изложил свое мнение достаточно ясно.

На несколько секунд кардинал задумался, а затем произнес:

— Возможно, я чрезмерно забочусь об этой церкви. Она входит в мою епархию, как вам известно, и я разделяю с другими ответственность за материальные ценности внутри нее. Но, как мы оба согласились, жизнью людей жертвовать без надобности нельзя.

— Конечно же.

— Ни нашими жизнями… — кардинал обвел рукой пространство собора, — …ни их.

— Я не столь категоричен относительно их жизней, — заметил Гарольд Бакстер.

— Все мы дети Господа, мистер Бакстер.

— Скажите на милость!

— Отныне знайте это.

Воцарилась долгая тишина. Ее нарушил голос Морин, подошедшей к мужчинам:

— Позвольте заверить вас, кардинал, что каждый из тех людей — исчадие ада. Я знаю. Некоторые из них могут показаться вас разумными мужчинами и женщинами — замечательными, добрыми ирландцами, приятными собеседниками, радушными провинциалами и все такое прочее. Их можно воспеть в песнях или в поэмах. Но они вполне способны убить нас всех и сжечь ваш собор.

Трое мужчин молча и внимательно смотрели на Морин. А она продолжала, обращаясь теперь только к священнослужителям:

— Может, вы просто не понимаете реального зла, а знакомы лишь с абстрактным злом, но вот перед вами сущий дьявол. — Она подняла руку и указала на Брайена Флинна, поднимающегося по ступенькам алтаря.

Флинн посмотрел на них и улыбнулся:

— Кто-то вроде упомянул мое имя?

Глава 23

Бурк поднялся вплотную к лестничному проему, глубоко вздохнул и крикнул:

— Я из полиции! Хочу поговорить с Финном Мак-Камейлом. — Он замолчал, но его слова еще долго отдавались эхом, отражаясь от мраморных ступеней лестницы.

В ответ раздался грубоватый голос с сильным ирландским акцентом:

— Подойди ко входу и положи руки на прутья двери! Без всяких фокусов! У меня с собой «томпсон».

Бурк вышел в просвет лестницы и увидел молодого человека, почти юношу, стоявшего на коленях на полу перед дверями склепа. Бурк медленно поднялся по ступенькам и положил вытянутые руки на медные створки дверцы.

Пэд Фитцджеральд направил автомат вниз, на лестницу.

— Стой! Не двигаться! — Он повернулся и крикнул: — Позовите Финна! Здесь какой-то парень хочет поговорить с ним!

Бурк сначала внимательно рассматривал молодого человека, а затем оглядел помещение, где очутился. Это оказалась небольшая площадка перед дверью в склеп, от которой направо и налево расходились две лестницы. Над дверью склепа располагалась задняя часть алтаря, из которой вырастали золотистые очертания огромного креста, устремленного к высокому потолку собора. Все внимательно изучив, Бурк понял, что никто не смог бы проникнуть в храм через эту дверь, подняться по лестнице и избежать смертоносного огня из автомата сверху.

Бурк услышал неторопливые шаги на лестнице слева, затем появилась высокая фигура, освещенная лишь мрачным желтым светом, проникающим сквозь витражные двери склепа. Человек прошел мимо стоящего на коленях юноши и все так же, не спеша, направился вниз по едва различимым мраморным ступенькам. Бурк не мог как следует рассмотреть черты его лица, но заметил, что он был в белой рубашке без воротника и черных брюках — все, что осталось от костюма священника.

— Финн Мак-Камейл? — спокойно спросил Бурк. Для любого ирландца, знакомого с гэльской историей, а Бурк знал ее, это имя звучало так же абсурдно, как если бы он назвал кого-нибудь Робином Гудом.

— Да, это я, — ответил, приближаясь, высокий человек. — Вождь фениев.

Бурк едва не расхохотался над такой высокопарностью, но что-то в глазах подошедшего остановило его. Флинн стал прямо перед дверью и пристально посмотрел на Бурка.

— А с кем я имею удовольствие говорить?

— Старший инспектор Бурк, нью-йоркская полиция, из офиса комиссара.

Он спокойно посмотрел в глубокие темные глаза Флинна, затем взглянул вниз на его правую руку и заметил большое бронзовое кольцо на пальце.

Брайен Флинн прервал затянувшееся молчание:

— Я знаю, кто вы… лейтенант. У меня тоже есть служба сыска… Немного неприятно, не так ли? Ну да ладно, — улыбнулся Флинн, — если я могу быть старшим у фениев, почему бы вам не быть старшим инспектором.

Бурк вспомнил с некоторой досадой первое правило при ведении переговоров об освобождении заложников: никогда не позволять уличить себя во лжи.

— Я сказал так только для того, чтобы ускорить дело, — спокойно заметил он.

— Превосходное оправдание лжи.

Их разделяли всего несколько дюймов, но двери не давали возможности быстро и без потерь ворваться внутрь собора, где каждый ярд наверняка был под прицелом. От этого Бурку стало не по себе, но он не показал виду и по-прежнему держал руки на медных прутьях дверей.

— С заложниками все в порядке?

— Пока да.

— Не позволите ли мне поговорить с ними?

В ответ Флинн молча отрицательно мотнул головой.

— Но ведь были выстрелы. Кто-нибудь погиб?

— Никто.

— Чего вы хотите? — спросил Бурк и подумал: а какое ему дело до этого, они же пока ничего не требовали.

Флинн проигнорировал его вопрос и спросил:

— Вы вооружены?

— Конечно. Но у меня нет желания идти с револьвером против «томпсона».

— А кое-кто пошел бы. Скажем, сержант Тезик.

— Он стал более осторожным.

Бурк удивился: откуда Флинну знать, что Тезик — ненормальный сумасброд. «Наверное, — подумал он, — родственные души могут узнавать друг друга даже по тону голоса».

Флинн посмотрел поверх плеча Бурка в коридоры ризницы.

— Я не пустил их сюда, — пояснил Бурк.

Флинн кивнул в знак понимания. Бурк снова заговорил:

— Если вы скажете, чего вы хотите, я постараюсь, чтобы ваши требования попали на самый верх.

Он понимал, что блефует, но также знал, что нужно как-то разрядить обстановку, пока не подоспел Берт Шрёдер, специалист по ведению переговоров с террористами об освобождении заложников, — тогда уж тому и карты в руки.

Флинн забарабанил кончиками пальцев по выступу двери, его бронзовое кольцо мерно ударялось о медную завитушку, нервируя Бурка.

— А почему бы мне не поговорить сразу с офицером более высокого ранга? — ответил Флинн вопросом на вопрос. В его голосе явно слышалась насмешка.

— Нет связи. Если бы вы выключили заглушающее устройство…

Флинн рассмеялся, а затем внезапно спросил:

— Кто-нибудь погиб?

Руки Бурка, лежащие на медных прутьях двери, стали липкими от пота.

— Кто знает… в такой неуправляемой толпе… комиссар полиции Двайер… умер от сердечного приступа, — медленно выдавливал из себя слова Бурк, а вслед за этим быстро добавил: — Вы не будете впутаны в это дело, если сдадитесь сейчас. Вы просто изложите свои соображения.

— Я вовсе не думал еще о своих соображениях… А эти люди, на лошади, они не пострадали?

— Нет. Ваши люди видели с башен женщину-полицейского. А мужчина — это я.

— Так это вы там были? — рассмеялся Флинн, но смех его прервался так же неожиданно, как прозвучал. Подумав немного, он добавил: — Ну, что же, это меняет ситуацию.

— Почему?

— Позвольте заметить, что в таком случае вряд ли вы работаете на некоего англичанина, одного из моих знакомых… — Флинн вновь на мгновение задумался. — У вас где-нибудь в одежде есть микропередатчик? Наш разговор не прослушивается там, в коридорах?

— У меня нет никакого передатчика. И я не знаю ничего о коридорах.

Флинн вынул из кармана детектор в форме авторучки и провел им по телу Бурка.

— Думаю, верить вам можно, хотя вы офицер службы сыска и занимаетесь охотой на ирландских патриотов — вроде меня.

— Я выполняю свои обязанности.

— Да. И неплохо справляетесь. — Флинн посмотрел на Бурка с интересом. — Универсальная ищейка. Неотступно идет по следу. С дьявольски хорошим нюхом. Вечно желающая все и вся знать. Я знавал подобных вам в Лондоне, Белфасте и Дублине. — Флинн еще раз внимательно посмотрел на Бурка, вытащил из кармана сложенный лист бумаги и протянул ему через решетку двери. — В любом случае, думаю, пусть лучше вы, чем кто-нибудь другой. Здесь список из ста тридцати семи мужчин и женщин, содержащихся в британских лагерях для интернированных в Северной Ирландии и Англии. Я требую, чтобы этих людей отпустили до восхода солнца, то есть до шести часов трех минут по нью-йоркскому времени. Пусть их доставят в Дублин, а британское и ирландское правительства амнистируют их, а заодно предоставят политическое убежище на юге Ирландии, если они того пожелают. Освобождение и переправка их на юг должны проходить под наблюдением Международного Красного Креста и Международной Амнистии. И когда я получу сообщения из этих двух организаций, что все сделано, мы отдадим вам ваш собор и отпустим заложников. Если же до восхода солнца мои требования не будут выполнены, я сброшу сэра Гарольда Бакстера с колокольни, а вслед за ним, в произвольном порядке, кардинала, отца Мёрфи и Морин Мелон. После этого я подожгу собор. Вы верите мне, лейтенант Бурк?

— Я верю вам.

— Хорошо. Важно, чтобы вы знали, что у каждого из моих фениев по крайней мере хоть один близкий родственник находится в заключении. Также важно, чтобы вы знали, что для нас нет ничего святого: ни церковь, ни священнослужители, ни человеческая жизнь, ни человечество вообще.

— Уверен, что вы сделаете все, о чем сказали.

— Хорошо. И вы должны передать не только эти требования, но и саму сущность и дух того, о чем я говорю. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, понимаю.

— Думаю, до вас дошло. Ну а что касается нас, то сейчас наша главная цель — воссоединиться с нашими родственниками, и мы не собираемся садиться в тюрьму вместо них. Нам необходима правовая неприкосновенность. После того, как мы уйдем отсюда, сами доберемся на машинах до аэропорта Кеннеди и разлетимся из Нью-Йорка в разные стороны. У нас есть паспорта и деньги, и нам ничего не нужно от вас и от вашего правительства, кроме разрешения на выезд. Понятно?

— Да.

Флинн придвинулся к Бурку почти вплотную.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, лейтенант Бурк, — можем ли мы высказать наши требования или лучше не заикаться о них? Я понимаю, что ваше правительство и нью-йоркский департамент полиции получат возможность великолепного исторического прецедента, небывалого прежде: отклонить требования, выдвигаемые под угрозой оружия. И это может случиться еще до восхода солнца. Но, видите ли, у нас на руках все карты для выигрыша в покер: валет, дама, король, туз и Собор.

Бурк откашлялся, чтобы голос его звучал более твердо.

— Я думаю, что правительство Великобритании…

— Это скорее проблема Вашингтона, а не моя.

— Да, это так.

— А сейчас уходите. И связь со мной будете держать только по телефону, который стоит на органе в алтаре. Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь шастал здесь.

Бурк кивнул в знак согласия.

— А вам надо получше следить, чтобы ваши ковбои ничего не вытворяли по собственному усмотрению, — продолжал Флинн.

— Я послежу за ними, — заверил Бурк.

Флинн кивнул головой.

— Далеко не уходите, лейтенант, возможно, мы еще увидимся.

Он повернулся, медленно поднялся по ступенькам и исчез за углом правой лестницы.

Бурк посмотрел на молодого человека, все еще стоящего на коленях и держащего наготове «томпсон», и тот резко махнул стволом в сторону, дав понять Бурку, чтобы тот отваливал. Неторопливо отпустив створки дверей и вытерев влажные ладони о пальто, Бурк прикурил сигарету и начал спускаться вниз по ступенькам к проходу в коридор.

Он был рад, что ему не придется больше иметь дело с этим человеком — Брайеном Флинном, взявшим странный псевдоним — Финн Мак-Камейл. Ему стало жаль Берта Шрёдера, которому предстоит заниматься этим делом.

Капитан Берт Шрёдер стоял у края фонтана на площади Великой армии и курил короткую, толстую сигару. Легкий мокрый снег слегка припорошил его широкие плечи и таял на дорогом пальто. Он наблюдал за толпой, которая медленно двигалась по освещенным улицам. Некоторое подобие порядка уже было восстановлено, но Шрёдер сомневался, что ему удастся заехать за дочерью и устроить семейный ужин.

На демонстрации он шагал в колонне графства Тайрон, откуда была родом его мать. Теперь колонна рассыпалась, демонстранты разбежались кто куда, а он стоял один-одинешенек, сам не зная зачем, но печенками чуял, что его вот-вот вызовут для какого-то срочного дела.

Он посмотрел на часы, затем пробрался сквозь толпу к патрульной машине, припаркованной на Пятой авеню, и заглянул в окно.

— Есть какие-нибудь новости?

— Нет, сэр. Радио все еще не работает, — ответил патрульный полицейский.

Берта охватила ярость от того, что парад и манифестация бесславно закончились, а он не знает, к кому можно обратиться. Голос патрульного прервал его мрачные мысли:

— Толпа уже заметно поредела, и я могу отвезти вас куда надо.

— Нет, — подумав, ответил Шрёдер и проверил, включен ли его биппер, прикрепленный к поясу. — Эта штуковина молчит. Но не уезжай далеко — ты мне можешь понадобиться. — Только Берт произнес последнее слово, как раздался писк биппера, и он почувствовал, как привычно забилось его сердце. Отбросив в сторону недокуренную сигару, он выключил прибор.

Из окна машины выглянул шофер:

— Кто-то кого-то схватил, капитан? Вы пойдете?

— Да, пойду. — Шрёдер ощутил, что рот его пересох от волнения.

— Вас подвезти?

— Что? Нет. Мне нужно… нужно позвонить.

Стараясь сдержать бешеное биение сердца, он повернулся и посмотрел на ярко сверкающие огни отеля «Плаза» на дальней стороне площади и побежал к нему. В голове мелькали десятки возможных вариантов — такое случалось всегда, когда Шрёдер получал сигнал: «заложники». Кто они? Губернатор? Мэр? Конгрессмены? Иностранные дипломаты? Нужно отбросить все эти предположения, потому что, когда раздается сигнал биппера или телефонный звонок или его вызывают по радиотелефону, всякий раз оказывается, что все не так, как он себе воображал. Наверняка известно лишь одно: вскоре ему предстоят тяжелые переговоры с террористами, чтобы спасти чью-то жизнь или жизни, и вести их придется под бдительным придирчивым оком отцов города и начальства.

Шрёдер быстро взбежал по ступенькам отеля, пробрался сквозь битком набитый вестибюль и спустился вниз по лестнице к телефонам-автоматам, вокруг которых теснилась огромная толпа. Берт не без труда пролез сквозь нее и бесцеремонно выхватил трубку из чьих-то рук.

— Полиция! Срочно! Отойдите!

Затем он позвонил дежурному оператору и назвал номер отдела в полицейском управлении. Ожидая, когда его соединят, Шрёдер закурил еще одну сигару и наблюдал, как дымок от нее вьется вдоль телефонного шнура.

Он чувствовал себя как актер, который, несмотря на то, что репетиций было предостаточно, страшно волнуясь, ждет, когда поднимут занавес. К этому ощущению примешивалась еще и жуткая тревога из-за неведения — вдруг произошло нечто ужасное. Сердце билось бешено, в горле пересохло от волнения, а ладони, наоборот, стали влажными. С одной стороны, он хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте. Но с другой — ему нравилась такая напряженность. В эти минуты он ощущал полноту жизни.

На другом конце провода раздался щелчок, потом последовал долгий гудок и отозвался дежурный сержант.

— Что случилось, Дэннис? — спокойно спросил Шрёдер. Целую минуту он молчал, внимательно слушая сообщение, затем ответил едва слышно:

— Буду в доме настоятеля через десять минут.

Он повесил трубку, постоял несколько секунд, бессмысленно глядя на стену перед собой, потом развернулся и стал подниматься по ступенькам к вестибюлю. Его лицо покрывала смертельная бледность, а сам он выглядел безумно усталым. Но вот его плечи расправились, глаза ожили, дыхание стало ровным. Уверенно пройдя через вестибюль, он вышел из отеля и сел в патрульную машину, которая ехала за ним, пока он бежал к телефонам.

— Плохие новости, капитан? — спросил шофер.

— Не то слово. Слишком плохие. Давай к дому настоятеля собора святого Патрика на Медисон-авеню. Гони во весь дух!

Глава 24

Офис епископа Доунса быстро заполнил народ. В кабинете у окна стоял Бурк и пил мелкими глотками кофе. Пришли в сопровождении своих людей мэр Клайн и губернатор Доул. Они были бледны. Бурк узнавал и другие знакомые лица, появляющиеся в дверях кабинета. Люди как-то растерянно заглядывали, будто пришли на похороны. На самом деле, подумал Бурк, все это скорее походило на поминки, где люди незаметно сменяют друг друга, выдавливая из себя краткие соболезнования. Выделялись лишь те, из петлиц пальто которых торчали еще не увядшие, но большей частью поломанные гвоздики, но и у них, наверное, в головах мелькали такие же траурные мысли. Ну а епископ Доунс, как заметил Бурк, великолепно вошел в роль того, кто должен выслушивать заупокойные соболезнования.

Бурк бросил взгляд на Медисон-авеню. В свете уличных фонарей были видны сотни полицейских, под все еще падающим снежком они просматривали улицы и дворы вокруг дома священника. К тротуарам то и дело подкатывали полицейские машины и лимузины полицейских начальников и гражданских чиновников. Срочно были проложены кабели полевых телефонов, ибо радиосвязь все еще не работала. Механизм реагирования на захват собора раскручивался медленно и осмотрительно. Уличное движение не прекращалось. Жизнь в Нью-Йорке не кончилась.

— Привет, Пат.

Бурк обернулся:

— Лэнгли! Боже, как приятно увидеть сослуживца, а не кого-нибудь из начальства.

Лэнгли рассмеялся:

— Ты, как всегда, попиваешь кофе и переливаешь из пустого в порожнее?

— А ты уже перелил до краев?

— Немного. Ну и заваруха! — Лэнгли обвел взглядом кабинет епископа. — Похоже, здесь полный набор персон из справочника «Кто есть кто на Восточном побережье». Комиссар Двайер еще не прибыл?

— Да и вряд ли прибудет. Он умер от разрыва сердца.

— О Боже! Мне никто ничего не сообщил… Ты хочешь сказать, что его место займет теперь этот идиот Рурк?

— Да, как только явится сюда.

— Ну, он прямо за мной летит. Мы посадили вертолет на внутреннем дворе отеля «Палас». Господи, видел бы ты только, как все это выглядит с высоты птичьего полета.

— Представляю себе. Думаю, что неплохо на все это полюбоваться с воздуха. — Бурк прикурил. — На нас катят бочку?

— Нас могут не пригласить на церемонию награждений в июне.

— Это уж как пить дать. — Бурк стряхнул пепел на подоконник. — Но пока нас никто не отстраняет.

— Тебя, наверное, первого отстранят. Из-под тебя выбили лошадь. Из-под меня же ее никто не выбивал. А еще поблизости есть какие-нибудь лошади?

— У меня есть кое-какая информация от Джека Фергюсона, которую мы можем использовать, когда нас вызовут на ковер. — Бурк взял руку Лэнгли и крепко сжал ее. — Настоящее имя Финна Мак-Камейла — Брайен Флинн. И он — бывший любовник Морин Мелон.

— Ого! — вырвалось у Лэнгли. — Экс-любовник! Это уже интересно!

— А правая рука Флинна — Джон Хики, — продолжал Бурк.

— Но ведь Хики мертв, — возразил Лэнгли. — Он откинул копыта много лет назад… Похороны были… вроде в Джерси.

— Кое-кому удобнее устраивать собственные похороны до того, как отправиться на тот свет.

— Может быть, Фергюсон ошибся?

— Он видел Джона Хики сегодня, в день святого Патрика. В этом он не ошибается.

— Нужно вскрыть могилу. — Лэнгли вдруг озяб и отошел от окна. — Я затребую судебный ордер.

Бурк пожал плечами.

— Где ты найдешь трезвого судью в Джерси сегодня ночью?.. И кто будет раскапывать могилу? Так или иначе, досье на Хики уже в пути, а Луиза проверяет данные на Брайена Флинна.

— Неплохая работа… — кивнул Лэнгли. — Один англичанин может помочь нам разобраться с Флинном.

— Ага. Майор Мартин.

— Ты с ним виделся?

Бурк кивком головы поздоровался с кем-то в дверях.

— Кто еще здесь? — спросил Лэнгли.

— Шрёдер и несколько высоких чинов из полиции и мэрии и дипломаты английского и ирландского консульств.

В это время в офис входили мэр Клайн, губернатор Доул и их помощники и сопровождающие лица. Лэнгли некоторое время наблюдал за этой процессией, а затем спросил:

— Шрёдер уже начал переговоры?

— Не думаю. Я передал ему требования Мак-Камейла, то есть Флинна. Ну а Шрёдер улыбнулся и попросил подождать. И вот я здесь.

Через комнату торопливо прошел во внутренний офис заместитель комиссара полиции Рурк и махнул рукой Лэнгли, чтобы тот следовал за ним.

— Слышу стук слетающих с плеч голов, — обратился Лэнгли к Бурку. — Следующим шефом отдела розыска я уже вижу Патрика Бурка, отлитого из бронзы и установленного на ступенях собора святого Патрика, верхом на лошади с горящими глазами, заряжающим…

— Пошел ты…

Лэнгли рассмеялся и поспешил вслед за Рурком. Бурк с интересом смотрел на толпящихся у комнаты людей. Кого здесь только не было: спикер палаты представителей, бывший и нынешний губернаторы, сенаторы, мэры, конгрессмены. Вот уж действительно ходячий справочник «Кто есть кто на Восточном побережье», но сейчас, подумал Бурк, все они выглядели обычными и испуганными обывателями, а не важными персонами. Он заметил, что все графины на кофейном столике опустели, затем обратил внимание на то, что епископ Доунс по-прежнему спокойно сидит за столом. Патрик подошел к нему.

— Монсеньер.

Настоятель собора святого Патрика устало поднял на него глаза.

— Вам лучше?

— Почему полиция не знала, что здесь затевается?

Бурк с трудом сдержался, чтобы не вспылить, и начал было объяснять:

— Мы бы знали. Все было бы подготовлено, если бы…

В этот момент распахнулись створки дверей, вошел Лэнгли и направился к Бурку. Бурк посмотрел на епископа и сказал:

— Пойдемте со мной.

— Зачем?

— Вы ведь настоятель этого храма, и у вас есть право знать, что может случиться с ним. Ваш кардинал и священник находятся там, внутри…

— Иногда священники заставляют людей чувствовать себя неловко. Они делают это непреднамеренно.

— Может быть, тем людям, к кому мы идем, как раз это и нужно.

Епископ Доунс нехотя поднялся и последовал за Бурком во внутренний кабинет.

Там, в довольно большой комнате, находилось примерно сорок человек обоего пола: кто сидел, кто стоял; всеобщее внимание было приковано к столу, за которым расположился капитан Берт Шрёдер. Когда в комнату вошли епископ Доунс и Бурк, все, как по команде, повернули к ним головы.

Мэр Нью-Йорка Клайн поднялся и уступил кресло Доунсу, а тот покраснел и быстро опустился на него. Клайн улыбнулся, довольный своим показным благородством и хорошими манерами, затем поднял руки, призывая к тишине. Голос его был гнусавым и противным, отчего все даже невольно поморщились.

— Все на месте? О'кей, давайте начнем. — Откашлявшись, Клайн продолжал: — Все мы понимаем, что ответственность за любую акцию, которая может быть предпринята, несет, по закону, в первую очередь Нью-Йорк. — Мэр взглянул на свою помощницу, Роберту Шпигель. Та кивнула, и он снова заговорил: — Таким образом, чтобы покончить с беспорядками, все мы, как один, должны вступить в переговоры с зачинщиками и быть единым во мнении, которое будет передано одним человеком… — Клайн намеренно сделал паузу, а потом выпалил, словно конферансье, представляя следующий номер: — Офицером нью-йоркского управления полиции, специалистом по переговорам, касающимся заложников… капитаном Бертом Шрёдером.

Манера мэра говорить вызвала обычный эффект — раздались аплодисменты, но почти сразу же утихли, так как всем стала ясна их неуместность в данной ситуации. Роберта Шпигель метнула на мэра неодобрительный взгляд, и тот сразу же сник, покраснел и отвернулся. Берт Шрёдер поднялся со своего места и слегка наклонился в знак благодарности.

Бурк тихо шепнул стоящему рядом Лэнгли:

— Я чувствую себя врачом-проктологом, которого заманили в комнату, набитую кучей ослов с разорванными задницами.

Шрёдер окинул взором обращенные к нему лица и, глубоко вздохнув, сказал:

— Благодарю вас, ваша честь! — Он еще раз обежал взглядом всю комнату. — Мне предстоит вести переговоры с человеком, называющим себя Финном Мак-Камейлом, предводителем армии фениев. Как вам известно, мое подразделение, с тех пор как его начальником стал капитан Фрэнк Болу, успешно проводило все операции, связанные с освобождением заложников, имевшие место в нашем городе, причем все заложники вызволены невредимыми. — Шрёдер заметил, как многие одобряюще закивали в ответ на его слова, вместо опасений, вызванных возникшей ситуацией, в его голове вдруг возникла мысль о еще одном счастливом исходе. В голосе его появилась твердая уверенность. — До сих пор не было причин менять нашу тактику, которая оказалась столь удачной в решении криминальных проблем, в том числе и при вызволении политических заложников, поэтому я буду и впредь применять эту же тактику в других подобных ситуациях. Всякие политические соображения со стороны я буду отвергать… но настойчиво прошу вашей помощи и советов. — Шрёдер опять обвел глазами присутствующих и заметил, что выражение их лиц меняется от неприкрытой враждебности к пониманию.

— Неплохо сказано, — шепнул Бурк Лэнгли. Лэнгли в ответ недовольно пробурчал:

— Он дешевый мешок с дерьмом. Самая что ни на есть политическая скотина!

— Чтобы облегчить мне работу, я хотел бы, чтобы все вышли отсюда, кроме… — Шрёдер взял со стола список на бланке епископа Доунса, зачитал его и снова посмотрел на присутствующих. — Кроме того, решено, что командиры подразделений разместят свои штабы в нижних комнатах этого здания. Люди, занятые в переговорах, кроме тех, кто останется здесь, будут находиться во внешнем кабинете епископа. Я разговаривал по телефону с главным викарием, и он разрешил пользоваться всем, а также резиденцией кардинала. — Шрёдер взглянул на епископа Доунса и продолжил: — Там сейчас устанавливаются телефоны, а… комнатой для отдыха будет служить обеденная зала Его Высокопреосвященства. В обеих резиденциях будут установлены громкоговорители, так что вы сможете следить за моими телефонными переговорами с террористами.

Как только Шрёдер сел на место, комната наполнилась шумом. Мэр поднял руки, чтобы восстановить тишину, — так он обычно проделывал в классе, когда был школьным учителем.

— Ну, ладно. Давайте оставим капитана, чтобы он приступил к работе. Все — губернатор, леди и джентльмены — пожалуйста, освободите комнату. Все идет как надо. Очень хорошо! — Мэр подошел к двери и открыл ее.

Шрёдер, угрюмо сдвинув брови, ждал, когда оставшиеся в кабинете люди рассядутся поудобнее.

— Так. Вам известно, кто я такой. И теперь я хочу узнать, кто вы. Представьтесь по очереди. — И он указал на единственную присутствующую здесь женщину, предлагая ей представиться первой.

Роберта Шпигель, приятной наружности женщина лет тридцати пяти, сидела, откинувшись в кресле-качалке, скрестив ноги, и казалась скучающей, чувственной и деловой одновременно.

— Шпигель. Помощница мэра.

Вслед за ней представился небольшого роста мужчина с огненно-рыжими волосами, в твидовом костюме:

— Томас Донахью. Генеральный консул Ирландской Республики.

— Майор Бартоломео Мартин. Представитель правительства Ее Величества, заменяю отсутствующего сэра Гарольда Бакстера.

— Джеймс Крюгер, ЦРУ.

За ним представился широкоплечий мускулистый мужчина с рябым лицом:

— Дуглас Хоган. ФБР.

Пухлый молодой человек в очках произнес:

— Билл Войт. Администрация губернатора.

— Заместитель комиссара Рурк… Исполняющий обязанности комиссара полиции.

Хорошо одетый человек гнусавым голосом произнес:

— Арнольд Шеридан. Сотрудник службы безопасности госдепартамента, представитель правительства США.

— Капитан Беллини. Управление полиции Нью-Йорка, служба специального назначения.

— Инспектор Филип Лэнгли. Управление полиции, оперативно-розыскной отдел.

— Бурк. Оперативно-розыскной отдел.

Шрёдер посмотрел на епископа Доунса — его не было в зачитанном списке, но тот не покинул комнату, как все остальные. Шрёдер вспомнил, что он сидит за столом этого человека, пишет на бумаге с его эмблемой в углу — золотым крестом, поэтому вежливо улыбнулся и произнес:

— И наш хозяин. Разрешите представить монсеньера Доунса, настоятеля собора святого Патрика. Хорошо что вы… пришли… и позволили нам заняться… Так вы решили остаться?

Доунс неуверенно кивнул.

— Хорошо, — согласился Шрёдер, — хорошо. Теперь давайте начнем. Бурк, какого черта вы ввязались в переговоры? Вам что, больше всех надо?!

Бурк ослабил галстук и откинулся на стуле. Шрёдер подумал, что его вопрос может показаться каким-то высокопарным, поэтому решил конкретизировать:

— Надеюсь, вы не давали каких-либо обещаний? Вы не сказали чего-нибудь такого, что может сойти за компромисс?..

— Я передал вам все, что сказал им, — прервал его Бурк.

Шрёдер принял надменный вид, пристально посмотрел на Бурка и проговорил официальным тоном:

— Пожалуйста, повторите ваш разговор, а также расскажите нам, как он выглядит, каков уровень его интеллекта. Именно это весьма важно.

Бурк повторил все, что рассказывал ранее, и добавил:

— Он производит впечатление очень самоуверенного человека. И это не бравада. Он выглядит весьма умным и сообразительным.

— А не кажется, что он не в себе? — спросил Шрёдер.

— В целом… его поведение показалось мне нормальным, за исключением разве что его требований.

— Наркотики? Алкоголь? — спросил Шрёдер.

— Возможно, он и выпил, но не больше, чем каждый из присутствующих здесь.

Кто-то рассмеялся. Шрёдер повернулся к Лэнгли:

— Мы не сможем раскусить этого парня, пока не узнаем его настоящее имя. Ведь так?

Лэнгли взглянул на Бурка, затем на исполняющего обязанности комиссара полиции Рурка.

— По сути дела, я знаю, кто он такой.

В комнате стало тихо. Бурк украдкой посмотрел на майора Мартина, но тот сидел как ни в чем не бывало.

— Его имя — Брайен Флинн, — начал Лэнгли. — У англичан наверняка есть полное досье на него — своего рода развернутая характеристика. Возможно, и в ЦРУ кое-что найдется. Его заместитель — некто Джон Хики, который считался умершим уже несколько лет назад. Возможно, вы слышали о нем. Он натурализованный американский гражданин. У нас и у ФБР есть обширное досье на него.

— Проверю, — пообещал сотрудник ФБР Хоган.

— А я проверю Флинна, — сказал Крюгер.

— Оба имени мне вроде знакомы, — добавил майор Мартин. — Я запрошу Лондон.

Шрёдер ощутил прилив сил, его лицо посветлело.

— Ладно. Великолепная работа! Это во многом облегчает мою задачу, точнее, нашу задачу. Не так ли? — Он повернулся к Бурку: — Еще одно: как вы думаете, та женщина стреляла в вас, чтобы убить?

— Нет, — ответил Бурк, — у меня сложилось впечатление, что она целилась в лошадь. Они, видимо, проинструктированы, как стрелять и куда, если вас интересует именно это.

Полицейские, находившиеся в комнате, согласно закивали.

— Кто-нибудь знает хоть что-нибудь об этой группе — о фениях? — включился в разговор замкомиссара Рурк и посмотрел на Крюгера и Хогана.

Крюгер бросил взгляд на майора Мартина, затем ответил:

— У нас нет почти никакой информации по делам в Северной Ирландии, поэтому нет и подразделения, занимающегося этим регионом. Считалось, что ИРА не представляет непосредственной опасности для США, поэтому превентивные меры предосторожности не принимались. Но, к сожалению, теперь мы расплачиваемся за эту экономию.

В разговор включился Дуглас Хоган:

— ФБР предполагало, что выступила временная ИРА, пока майор Мартин не сообщил, что это совсем другая организация. Мой отдел специализируется на ирландских организациях и группировках в Америке, но штат не укомплектован, и мы во многом зависим от того, какую информацию получает британская разведка.

Бурк кивнул, соглашаясь с этим заявлением. Но все происходящее стало ему порядком надоедать. Крюгер и Хоган, оба в сильном возбуждении, общались друг с другом только на повышенных тонах. Они не выкладывали всего, ограничиваясь повторением уже известных фактов, и высказывали различные предположения о том, как будет развиваться ситуация. Ничего себе помощнички!

Заместитель комиссара Рурк с интересом посмотрел на Мартина:

— Значит, вы… Я думал… Вы не…

Майор Мартин улыбнулся и встал.

— Да, по правде говоря, я не из консульства. Я из британской военной разведки. Но об этом особо распространяться не следует. — Он обвел взглядом комнату и повернулся к Лэнгли: — Я говорил инспектору Лэнгли, что что-то — как бы это выразиться — должно вот-вот произойти. Но, к сожалению…

— Да, майор оказался весьма полезным, в частности для ЦРУ и ФБР, — сухо заметил Лэнгли. — Мой отдел тоже отдает ему должное, мы чуть было не пресекли этот акт насилия, но опоздали буквально на минуты. Ну а лейтенанта Бурка за находчивость и храбрость следовало бы поощрить.

В комнате воцарилось молчание, и Бурк заметил, что присутствующие не очень-то склонны расточать ему похвалы. Он понимал, что каждый из них преследовал собственные цели, скрывал свои промашки и упущения, искал союзников, козлов отпущения, врагов и пытался прикинуть, как использовать этот кризис к своей выгоде.

— Флинну я сказал, что мы не замедлим с ответом, — заметил Бурк.

Шрёдер немедленно возразил:

— Я не начну переговоров до тех пор, пока не проясню нашу позицию. — Он посмотрел на помощника губернатора Билла Войта. — Разве губернатор обещал, что готов предоставить им судебную неприкосновенность?

— На данный момент нет, — отрицательно мотнул головой Войт.

Тогда Шрёдер обратился к Роберте Шпигель:

— Какова позиция мэра относительно применения полиции?

Роберта закурила сигарету, прежде чем дать ответ.

— Независимо от того, как этот вопрос утрясут с Лондоном или Вашингтоном, или с кем-то еще, мэр будет следовать закону и прикажет арестовать каждого, кто выйдет из собора. Если они не выйдут сами, мэр имеет право отдать приказ полиции ворваться в собор… и захватить злоумышленников.

Шрёдер кивнул в задумчивости и перевел взгляд на Арнольда Шеридана. Чиновник госдепартамента доложил:

— В данный момент я не могу говорить от имени администрации государства и не знаю, что скажет генеральный прокурор относительно неприкосновенности от судебного преследования. Но можете считать, что никто в Вашингтоне не согласится с требованиями преступников.

Шрёдер взглянул на Томаса Донахью.

Генеральный консул Ирландии посмотрел на майора Мартина и сказал:

— Ирландская республиканская армия запрещена в Ирландской Республике и находится вне закона; мое правительство не станет пускать в свою страну членов ИРА или предлагать им убежище в том случае, если британское правительство решит освободить этих людей из заключения, что вообще-то само по себе невероятно.

Майор Мартин добавил к его словам:

— Хотя я и не представляю правительство Ее Величества, тем не менее могу заверить вас, что его позиция в отношении ИРА, или как бы они там себя не называли, остается неизменной: никаких переговоров, и если вы все же будете их проводить, то не уступайте им даже в мелочах, а если все-таки решите уступить, никогда не говорите им об этом.

— Ну вот, — раздраженно проговорила Роберта Шпигель. — Когда мы выяснили, какими стали бескомпромиссными болванами, давайте начинать переговоры.

Комиссар Рурк обратился к Шрёдеру:

— Вот что, Берт, надо прежде всего затянуть переговоры с ними. Они подключили к этому делу Красный Крест и Амнистию, так что обмануть их будет не так-то просто. Вы должны быть очень… очень… — Рурк не мог найти подходящего слова и повернулся к капитану Беллини, который до сих пор помалкивал: — Капитан, в неблагоприятной обстановке Берт не может вести переговоры. Как вы считаете, ваше подразделение готово пойти на штурм в нужный момент?..

Беллини неловко поерзал на стульчике, с трудом вмещавшем его массивное тело. Иссиня-черная щетина придавала его лицу грубоватость, под глазами у него набрякли мешки.

— Так точно, сэр. Когда будет нужно, мы будем готовы.

Шрёдер потянулся к телефону.

— Хорошо. Теперь я знаю, кто есть кто и ваши мнения и советы. Верно?

Вместо ответа раздался голос епископа Доунса:

— Можно и мне кое-что сказать?

Все посмотрели на него. Шрёдер положил трубку на место, улыбнулся и благосклонно кивнул. Доунс тихо заговорил:

— Никто не сказал и слова о заложниках. Или о соборе. — В комнате мгновенно воцарилась тишина, а епископ так же негромко продолжал: — Если, как я понимаю, ваша первейшая обязанность — безопасность заложников и если вы хотите довести эту мысль до своего начальства и до тех, кто находится в соборе, то я не понимаю, почему не может быть компромисса. — Доунс медленно обвел взглядом комнату.

Никто не решился объяснить епископу реальность международной дипломатии. Молчание нарушил Шрёдер:

— На своей службе, монсеньер, я не потерял еще ни одного заложника и ни одного здания. Но должен сказать, что нередко становится возможным достичь желаемого, ничего не давая взамен.

— Да… простите… я не понимаю этого, — еле слышно пробормотал епископ.

— По сути дела, — уверенно продолжал Шрёдер, — я намерен действовать более тонко, чем вы предлагаете. Подождите немного и вы увидите, как это делается. — Он взял телефонную трубку и стал ждать, когда откликнется телефонистка на коммутаторе. Еще раз посмотрев вокруг, он сказал: — Не переживайте, если вам покажется, что он выиграл несколько начальных раундов. Пусть они считают, что ведут в счете. До восхода солнца они протянут ноги. Вам приходилось когда-нибудь ловить акул? Кажется, что вот-вот вы вытащите ее из воды, и тут же приходится отпускать леску. — Оператор откликнулась, и Шрёдер попросил: — Соедините меня с хорами собора.

В трубке что-то щелкнуло. Шрёдер положил локти на стол и стал ждать. В комнате повисла тишина. Все замерли.

Глава 25

Губернатор Доул положил телефонную трубку и оглядел переполненный внешний кабинет епископа. Люди обступили только что установленные телефоны и отталкивали друг друга, пытаясь поскорее схватить трубку, а густые облака сизого дыма неподвижно зависли над элегантной мебелью в просторном помещении. Все это походило на атмосферу в отелях в предвыборную ночь и напомнило Доулу о следующих приближающихся выборах. Среди толпящихся он заметил мэра Клайна. Тот беседовал с представителями администрации города и офицерами полиции. Подойдя к мэру, Доул крепко пожал его руку и проговорил:

— Мюррей, мне нужно поговорить с тобой.

Мэр, подталкиваемый массивным губернатором, с трудом протиснулся сквозь толпу в коридор и поднялся на верхнюю площадку лестницы, ведущей в личные апартаменты священнослужителей. Увернувшись от объятий Доула, мэр торопливо заговорил:

— Что это, Боб? Нужно что-то делать.

— Я только что звонил в Олбани. Там опасаются массовых волнений.

— Не думаю, что в Олбани достаточно народу, чтобы устроить бунт.

— Не в Олбани, а здесь. На Манхэттене. Эта толпа, что бушует снаружи, может снова взорваться… а учитывая всех поддавших…

Мэр улыбнулся:

— Ну, чем этот вечер празднования дня святого Патрика отличается от всех других вечеров поминовения этого святого?

— Перестань, Мюррей, сейчас не время для шуток. Захват собора может стать прелюдией к крупному гражданскому бунту. По-моему, ты должен объявить комендантский час.

— Комендантский час? Ты с ума сошел? В то время как час пик еще не кончился, и в Манхэттене не рассосались транспортные потоки?

— Объяви его попозже. — Доул беспокойно огляделся по сторонам и понизил голос. — Мои аналитики из Олбани говорят, что единственное, что охлаждает происходящее, — это снег. Когда снегопад закончится, бары опустеют, и тогда жди беды…

Мэр посмотрел на него скептически:

— Мне наплевать, что говорят твои аналитики в Олбани. Господи! Это же день святого Патрика в Нью-Йорке. Здесь только что закончилась самая огромная манифестация в мире, исключая разве первомайский парад в Москве. И только начинаются самые большие семейные празднества в Нью-Йорке, а может быть, и во всей Америке. Люди готовятся к этому дню весь год. Только в центре города находится более миллиона людей, переполнены все бары, рестораны, а еще не забывай про домашние посиделки. В этот вечер будет съедено и выпито в несколько раз больше продуктов и спиртного, чем в любой другой вечер целого года. Если я объявлю комендантский час, Ассоциация владельцев ресторанов разорвет меня на куски. Они тогда выльют все невыпитое пиво на каток Рокфеллеровского центра и утопят меня в этом море. Черт побери, сам возьми и попытайся ввести сегодня комендантский час.

— Но… ведь…

— А тут еще религиозные фанатики… Чего ты добиваешься? Чтобы мэр из евреев отменил день святого Патрика? Да мне легче отменить Рождество. Какой кретин в Олбани насоветовал тебе такое? Чертовы советники!

Губернатор нервно заходил кругами по маленькой лестничной площадке, бросив на ходу:

— Ладно, Мюррей! Остынь немного. — Он перестал шагать и на минуту задумался. — Забудем про комендантский час. Тем не менее считаю, что для наведения порядка все же нужно привлечь полицию штата и национальную гвардию.

— Ни в коем случае. Никаких гвардейцев, никакой полиции штата. В моем распоряжении двадцать тысяч полицейских — больше целой дивизии. Мы их всех постепенно привлечем к операции.

— Шестьдесят девятый полк приведен в боевую готовность и может оказаться полезным.

— Приведен в боевую готовность? Неужели? — Клайн рассмеялся. — Более вероятно, что все там в дымину пьяные. Боже мой! Солдаты-контрактники сматываются с дежурства из части уже в два часа. А сейчас они успели так надраться, что, пожалуй, не отличат винтовку от шнурков от ботинок.

— Мне стало известно, что офицеры и большая часть сержантов сейчас находятся на вечеринке в учебном манеже и…

— Не финти, скажи прямо, что тебе нужно.

— Не финти, говоришь?

— Да.

Губернатор кашлянул в кулак, а затем добродушно рассмеялся:

— Ну, ладно… видишь ли, ты, черт побери, прекрасно знаешь, что это самые крупные беспорядки в Нью-Йорке с тех пор, как в семьдесят седьмом году произошла авария на линии электропередачи. Поэтому я просто обязан показать, что не сижу сложа руки, а делаю дело.

— В таком случае, лети обратно в Олбани. Позволь уж мне самому хозяйничать в своем городе.

— Твоем городе? Это мой штат! Я отвечаю за его жителей.

— Верно… Но где ты был, когда мы так нуждались в деньгах?

— Послушай-ка. Мне не надо спрашивать твоего разрешения, чтобы вызвать национальную гвардию или полицию штата.

— Позвони генеральному прокурору и послушай, что он скажет. — Клайн повернулся и направился к лестнице.

— Постой, Мюррей. Послушай… а что, если Олбани оплатит все расходы на эту операцию. Боже, она обойдется городу во многие миллионы! Я позабочусь и выставлю Вашингтону счет с небольшим наваром. Я скажу, что это была международная проблема, а деньги пошли на охрану консульств. Как считаешь?

Мэр остановился на середине лестницы и обернулся к губернатору, ободряюще улыбаясь. Губернатор продолжал:

— Я заплачу за все, если позволишь прислать сюда моих людей. Мне просто необходимо показать, что и силы штата задействованы здесь, — ты понимаешь? Хорошо? Договорились, Мюррей?

— Деньги должны быть переведены городу в течение месяца.

— Считай, что они уже у тебя в кармане.

— В расходы будут включены сверхурочное и обычное рабочее время всех задействованных департаментов города, а также затраты на полицию, пожарных, медиков и другие муниципальные учреждения, а также затраты, которые будут необходимы впоследствии.

— Хорошо…

— Включая расходы на ремонт муниципального имущества, компенсацию частным лицам и компаниям, которые понесут убытки.

Губернатор глубоко вздохнул:

— Идет.

— Но участвовать в операции будет только шестьдесят девятый полк. Никаких подразделений национальной гвардии и никакой полиции штата — мои ребятишки не сойдутся с ними характерами.

— Позволь мне ввести полицию штата в те районы Нью-Йорка, где ощущается нехватка сил, так как многих полицейских перебросили на Манхэттен.

Мэр задумался, затем кивнул и улыбнулся. Он вынул руку из кармана и обменялся с Доулом рукопожатием. Затем Клайн нарочито громко, чтобы его слышали в коридорах внизу, произнес:

— Губернатор, я хотел бы, чтобы вы вызвали сюда шестьдесят девятый полк и полицию штата.

Полковник Дэнис Лоуган сидел во главе стола в учебном манеже 69-го полка на Лексингтон-авеню. В просторном высоком зале сидели или стояли более ста офицеров, сержантов и приглашенных гражданских лиц. Одни уже были пьяны в стельку, другие прилично поддали. Сам Лоуган чувствовал, что немного перебрал. Попойка в этом году была не очень шумной, и, как заметил Лоуган, после сообщения о беспорядках в центре города гуляки как-то сникли.

К Лоугану подошел сержант с телефоном и воткнул телефонный провод в розетку.

— Полковник, губернатор на проводе!

Лоуган кивнул и выпрямился в кресле. Взяв трубку, он посмотрел на майора Коула и сказал:

— Полковник Лоуган слушает, сэр. Поздравляю с днем святого Патрика, губернатор.

— Боюсь, что поздравлять не с чем, полковник. Группа ирландских революционеров захватила собор святого Патрика.

Полковник внезапно ощутил слабость во всем теле и тяжесть в груди, но постарался произнести твердо:

— Вот как?

— Я призываю шестьдесят девятый полк выполнить свой долг.

Полковник Лоуган обвел из-за стола взглядом огромный зал, раскинувшийся перед ним. Большинство офицеров и сержантов еле держались на ногах, кое-кто спал, положив голову на стол, а рядовые либо разбрелись по домам, либо рассыпались по всевозможным барам города.

— Полковник…

— Да, сэр.

— Объявите полную боевую готовность. Не забудьте бронежилеты и прочую амуницию для подавления мятежа. Оружие зарядить боевыми патронами.

— Слушаюсь, сэр.

— Постройте всех у собора святого Патрика, точнее, у резиденции кардинала на Медисон-авеню, и ждите дальнейших указаний. И поспешите!

— Понятно, сэр!

— Полк готов, полковник?

Лоуган начал бормотать что-то невнятное, затем откашлялся и лихо отрапортовал:

— Ирландские воины всегда готовы, губернатор!

— Капитан Берт Шрёдер из нью-йоркского управления полиции, — представился Шрёдер и мгновенно включил динамики в обеих резиденциях. В комнате раздался громкий голос с явным ирландским акцентом, эхом прокатился по офисам и вскоре затих:

— Чего вы так тянули?

— Это он, Мак-Камейл, — пояснил Бурк.

Шрёдер говорил нарочито мягко и подчеркнуто вежливо, что создавало видимость спокойствия:

— Кое-что пришлось утрясать. Кто говорит?

— Финн Мак-Камейл, вождь фениев. Я уже говорил сержанту Тезику и лейтенанту Бурку, что хочу вести переговоры с высокопоставленным лицом. А сейчас, как я понимаю, разговариваю всего лишь с капитаном.

Шрёдер ответил заранее заготовленной фразой:

— Все, с кем вы хотели бы поговорить, находятся здесь. Они слушают через динамики наш разговор. Слышите, как фонит эхо? Мы решили: чтобы ничего не перепутать, я буду говорить один, от лица всех присутствующих. Свои ответы они будут передавать через меня.

— Кто вы такой?

— Скажем так, у меня есть определенный опыт подобных ситуаций.

— Это даже интересно. А там присутствуют представители ирландского, британского и американского правительств?

— Да, конечно. А также комиссар полиции, мэр и губернатор.

— Я выбрал неплохой денек, не правда ли?

Бурк тихо сказал Шрёдеру:

— Я забыл предупредить вас, он не лишен чувства юмора.

Шрёдер кивнул и вновь обратился к Флинну:

— Да, сэр. Но лучше давайте перейдем прямо к делу.

— Нет, давайте сначала установим правила игры, капитан. Все ли представители имеют связь со своими столицами?

— Да, сэр.

— А установлен контакт с Международной Амнистией и Красным Крестом?

— Это сейчас делается.

— Контакт устанавливается через вас?

— Да. Так лучше — меньше проблем. Считают, что и вы найдете приемлемое решение. — Шрёдер присел на край стула. Наступила самая трудная часть переговоров — уговорить психов вести их с ними, а не с президентом США или королевой Великобритании. — Итак, мы можем продолжить?..

— Ладно. Посмотрим, что получится.

Шрёдер с облегчением вздохнул и сказал:

— У нас есть ваши требования, а также список людей, которых вы хотите освободить в Северной Ирландии. Мы хотим, чтобы вы знали: главное для нас — безопасность заложников…

— Но не забудьте и про собор. Его в любую минуту можно спалить.

— Да, можно. Но прежде всего, мы волнуемся за человеческие жизни.

— Прошу извинить за гибель лошади.

— Что? Ах да, мы тоже сожалеем. Но пока никто из людей не убит, так что давайте действовать и дальше в том же духе.

— А что, комиссар Двайер чувствует себя лучше?

Шрёдер стрельнул глазами на Бурка и прикрыл микрофон рукой.

— Какого черта ты сказал ему о Двайере?

— Правило номер один — говорить только правду.

— Черт! — Убрав руку от микрофона, Шрёдер продолжил разговор с Флинном: — Комиссар Двайер умер естественной смертью, сэр. Вы никого не убивали. — По лицу Шрёдера стало заметно, что он снова начинает нервничать. — Главное — сохранить жизни людей…

— Значит, я могу поджечь собор после того, как выполнят мои требования?

Взгляд Шрёдера снова нервно обежал комнату. Все напряженно замерли на своих местах, лишь табачный дым тихо плавал в воздухе.

— Нет, сэр. Это уже будет поджог, уголовное преступление. Так что давайте не будем осложнять проблему.

— У нас нет никаких проблем.

— С заложниками все в порядке?

— Я уже говорил, что все в порядке. А если я что-то говорю, это так и есть на самом деле.

— Здесь много людей… Они волнуются… Я им передаю, что все в порядке, как вы сказали. Здесь также и настоятель собора святого Патрика. Он очень переживает за кардинала и других заложников. Они все рассчитывают, что вы сдержите свое слово. Послушайте, а мы не можем поговорить с заложниками? Мне хотелось бы…

— Можно, но позже.

— Хорошо. Прекрасно. Да, вот еще что. Насчет прожектора. Ваши действия чреваты опасностью.

— Нет, это совсем не опасно, поскольку на колокольне находится лучший стрелок графства Антрим. Уберите прожектора.

— Хорошо. Впредь, если вам что-нибудь понадобится, скажите мне. Постарайтесь не брать все на свою ответственность. Иногда лучше и посоветоваться с другими.

— Постараюсь этого не забывать. Откуда вы звоните?

— Из дома настоятеля при соборе, а точнее, из его рабочего кабинета.

— Хорошо. Лучше быть поближе к центру событий.

— Вот поэтому-то мы и здесь.

— И мы тоже. Ну ладно, у меня есть и другие дела. Не отвлекайте меня звонками по всяким пустякам. Надеюсь, во время следующего нашего разговора вы сообщите, что все три правительства и обе заинтересованные международные организации готовы обсуждать конкретные вопросы относительно освобождения и передачи заключенных.

— Для этого необходимо какое-то время. Хотелось бы периодически связываться с вами и информировать, как продвигается дело.

— Не создавайте себе лишних хлопот.

— Но я же нахожусь здесь для того, чтобы помогать делу.

— Хорошо. Тогда можете начинать прямо сейчас — пришлите мне ключи.

— Какие ключи? — Шрёдер посмотрел на епископа Доунса, и тот молча кивнул.

— Все ключи от собора — не от города же. Передайте мне их прямо сейчас через лейтенанта Бурка, — сказал Флинн.

— Я не уверен, что смогу найти какие-нибудь ключи… — начал Шрёдер.

— Перестаньте вилять, капитан. Если через десять минут ключи не будут у меня, я уничтожу алтарь. Передайте это Доунсу, и он достанет все ключи, да еще и на сотню больше, чем существует на самом деле.

Епископ Доунс с озабоченным видом направился к столу. Увидев реакцию епископа, Шрёдер быстро проговорил в микрофон:

— Ладно, тут просто недоразумение. Монсеньер говорит, что у него есть комплект ключей.

— Думаю, он найдет их. Кстати, пришлите нам на ужин для сорока пяти человек тушеной говядины с капустой. И чтобы ее приготовили… подождите, не вешайте трубку, я посоветуюсь со своими американскими друзьями. — Прошло несколько секунд, затем снова раздался голос Флинна: — Возьмите все в кафе Джона Барлейкорна на Восточной Сорок пятой улице. А заодно пришлите пресный хлеб, кофе, чай и… сладкое, если вы, конечно, не против. Я за все заплачу.

— Мы позаботимся обо всем… и о счете тоже.

— Капитан, еще вечер не кончится, а в городской казне могут иссякнуть все деньги, и не на что будет купить даже кружку пива. Я заплачу за все.

— Хорошо, сэр. Еще один вопрос. О сроках… Вы поставили перед нами довольно сложные проблемы, и нам понадобится больше времени…

Голос Флинна резко изменился от подчеркнуто вежливого до угрожающего:

— Никаких затягиваний времени. Все перечисленные в списке заключенные должны быть освобождены и доставлены в Дублин до того, как первый луч солнца проникнет сквозь окна часовни пресвятой Богоматери. Рассвет или смерть, Шёффер.

— Шрёдер. Но послушайте…

— Как бы вас ни звали, с днем святого Пэдди. Живи, Ирландия!

В трубке раздался щелчок и последовали короткие гудки. Капитан Шрёдер положил трубку, выключил динамики и закурил сигару. Пальцами руки он принялся выбивать дробь о крышку стола. Начало переговоров его не радовало. Он чувствовал, что имеет дело с человеком более твердым и жестоким, чем ему представлялось ранее. Может, и не совсем таким, как его описали, но уж точно, что гораздо более одержимым.

Продолжая размышлять, он вспомнил, что никогда не знал провалов и всегда добивался продления сроков, если переговоры заходили в тупик. Первое во многом зависело от результатов второго. Шрёдер посмотрел на притихших людей и сказал:

— Орешек не так-то просто расколоть. Но я люблю иметь дело с неподатливыми.

Капитан Джо Беллини встал с места, расстегнул мундир и подошел к окну. По привычке большие пальцы его рук легли на ремень с кобурой, взгляд же был направлен на прекрасный вид собора святого Патрика. Мысленно он представил себе неприятную картину: его спецназовцы штурмуют гигантские серые стены храма. Ему не нравились неподатливые. Он вообще никого не любил.

Брайен Флинн сидел у алтарного органа около ризницы и смотрел на книгу, лежащую на клавишах, прикрытых чехлом. «Шёффер», — вспомнил Флинн и рассмеялся.

К органу подошел Джон Хики и поднял книгу, которая называлась «Мои переговоры об освобождении заложников», автор Берт Шрёдер.

— Шёффер. Ну, что же, неплохо, Брайен. Но теперь ему придется иметь дело с тобой, — сказал Хики.

— Видимо, так, — кивнул Флинн. Он сдернул чехол с клавиатуры и нажал на клавишу, но из труб в галерее никакого звука не вырвалось. — Забыл повернуть ключ, — заметил он рассеянно и поднял глаза на Хики. — Мы не хотим слишком больно задевать его профессиональное самолюбие. Нужно держать его на коротком поводке. А в самом конце, если понадобится, мы выложим нашу козырную карту против него — Терри О'Нил. — Флинн улыбнулся. — Да разве этот жалкий придурок догадывается, сколько у нас припасено козырных карт?

Глава 26

— Привет, Бурк, — сказал Флинн.

Бурк остановился внизу у ступенек ризницы.

— Я попросил, чтобы пришел ты, тебя за это должно отметить начальство.

— Благодарю. — В руках Бурк держал большую связку ключей. — Ты их хотел получить?

— Поднимайся сюда!

Бурк поднялся по ступенькам и передал Флинну связку ключей через прутья в дверном проеме. Флинн снова вынул детектор обнаружения микропередатчика и провел им по телу Бурка.

— Говорят, что такая техника негуманна, но зато с ее помощью можно и не обыскивать, ибо обыск — всегда напряженность. Такая техника — путь к взаимному доверию.

Он убрал прибор.

— А если бы у меня и было подслушивающее устройство? Мы же не собираемся обсуждать что-то такое, о чем я не должен докладывать начальству.

— Все равно стоит проверить. — Флинн резко повернулся и приказал Пэду Фитцджеральду идти назад на площадку. — Погуляй там немного.

Пэд ушел, повесив автомат на шею. Флинн и Бурк молча смотрели друг на друга, затем Флинн резко спросил:

— Как ты прознал про нас, лейтенант?

— Это не твоя забота.

— Нет, моя. Майор Мартин заложил?

В этот момент Бурк почувствовал огромное облегчение, что при нем нет подслушивающего устройства и их разговор не слышат в доме настоятеля. Он кивнул головой и, увидев странное выражение, на мгновение промелькнувшее на лице Флинна, спросил:

— Он что, твой старинный друг?

— Деловое знакомство, — ответил Флинн. — А добренький майор назвал мое настоящее имя?

Бурк ничего не ответил. Флинн подошел ближе к дверному проему.

— В разведслужбе бытует старинное присловье: «Неважно знать, кто стрелял в тебя, а важно — кто нанял стрелка». — Флинн пристально вглядывался в лицо Бурка. — И кто же в данном случае нанял?

— Это я должен у тебя спросить.

— Ну, что ж, скажу: материально-техническое снабжение фениев осуществляет английская военная разведка.

— Вряд ли правительство Великобритании пойдет на такой риск, учитывая, что вы ведете слишком ограниченную войну…

— Речь идет о людях, преследующих собственные цели, которые могут совпадать с целями британского правительства, а могут и не совпадать. Эти люди говорят, что весь исторический опыт оправдывает…

— Это не люди, а лично вы так считаете.

Флинн не обратил внимания на реплику Бурка.

— Эти люди ценят себя очень высоко. Жизнь имеет для них смысл лишь тогда, когда они могут обманывать своих врагов, вводить их в заблуждение, вносить разлад и раздоры в их стан и в конце концов побеждать в открытом бою или же исподтишка. Наиболее умело они проявляют свои способности в критических ситуациях или во время беспорядков. Таковы почти все разведчики, агенты тайной полиции или как они там еще себя называют. Таков же и майор Бартоломео Мартин.

— Я почему-то решил, что ты говоришь о себе.

Флинн холодно улыбнулся и ответил:

— Я революционер. Контрреволюционеры достойны куда большего презрения.

— Может, мне тогда заняться угоном автомашин?

Флинн, рассмеявшись, сказал:

— Лейтенант, ты всего лишь честный городской коп. Я верю тебе.

Бурк ничего не ответил, и Флинн продолжил:

— Расскажу-ка тебе еще кое-что. Думаю, что у Мартина есть поддержка в Америке. Он непременно должен ее иметь. Будь осторожен с ЦРУ и ФБР.

Бурк по-прежнему слушал молча, и Флинн спросил:

— Кто больше всех выгадал от того, что случилось сегодня?

Бурк поднял глаза на Флинна и ответил:

— Только не ты. Тебя вскоре убьют, и если то, что ты сказал, правда, то кто ты такой? Пешка! Жалкая пешка в большой игре, которая ведется британской разведкой, а может быть, еще и ЦРУ с ФБР. Ради их целей.

Флинн лишь улыбнулся:

— Я знаю это. Но пешка, как видишь, захватила в плен архиепископа и его собор. Никогда нельзя недооценивать пешку: если она оказывается на противоположном конце доски, то может превращаться даже в королеву.

Бурк понял, что имел в виду Флинн.

— Хорошо, — начал он, — допустим, что майор Мартин как раз из той породы людей, о которых ты говорил. В таком случае объясни, зачем ты рассказал мне об этом? Надеешься, что я выведу его на чистую воду?

— Ну что ты! Меня бы это только скомпрометировало. С него нельзя спускать глаз. Теперь, когда я уже достаточно послужил его целям, он желает только моей смерти. Он хочет также, чтобы погибли заложники, а собор был разрушен. Этим он продемонстрирует всему миру дикость и варварство ирландцев. Твоему начальству следует поосторожнее относиться к его советам. Понимаешь, что я имею в виду?

— Я понимаю, что ты оказался в безвыходном положении. Тебя заманили в ловушку, ты думал, что как-то выкрутишься, а теперь не уверен в этом.

— Я не пойду на компромисс в достижении своих целей. Пусть лучше английское правительство отпустит моих людей. Если не отпустит, ответственность целиком ляжет на него.

— Ради Бога, откажись от своей затеи, — резко бросил Бурк, в его голосе чувствовались нарастающие нетерпение и злость. — Ну, схлопочешь несколько лет тюрьмы за нападение при отягчающих обстоятельствах, за незаконное задержание людей. Что еще может навесить тебе окружной прокурор?

Флинн резко приблизился к Бурку и схватился за медные прутья.

— Кончай болтать, как глупый дешевый коп! Я солдат, Бурк, солдат, а не уголовник, у которого руки по локоть в крови и по которому тюрьма плачет.

Бурк сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться, и произнес еле слышно:

— Я не могу спасти тебя.

— А я и не просил об этом. Но тот факт, что ты сам предложил помощь, характеризует Патрика Бурка больше как ирландца, нежели полицейского. Хоть ты сам и не признаешься в этом.

— Какой-то собачий бред…

Флинн убрал руки с медных прутьев.

— Так что берегись майора Мартина, и ты спасешь заложников и собор. Ну а фениев спасу я. А теперь бери ноги в руки и принеси нам тушенки на ужин, будь добрым малым. Потом мы еще поболтаем немного.

Но Бурк продолжал деловым тоном:

— Они хотят убрать лошадь с парапета.

— Разумеется, я не против. Объявим своеобразное перемирие для захоронения трупов. — Флинн явно старался успокоиться и улыбался через силу. — Но убрать ее можно будет только после того, как привезут ужин. Пусть только один человек привяжет веревку к открытому грузовику. И без всяких фокусов!

— Фокусов не будет.

— Надеюсь. Для одного дня фокусов было предостаточно. — Флинн повернулся и пошел вверх по ступенькам, но вдруг остановился, обернулся и сказал: — Я докажу тебе, Бурк, что я порядочный человек… Каждая собака знает, что Джек Фергюсон — полицейский стукач. Скажи ему, чтобы он убирался из города, если жизнь ему дорога.

Флинн снова повернулся, взбежал вверх по ступенькам и скрылся за углом.

Бурк с минуту смотрел ему вслед. «Я солдат, а не уголовник, у которого руки по локоть в крови», — припомнились ему слова Флинна. Произнес он их спокойно, без всякой боли в голосе, но все равно мука наполняла его душу.

Брайен Флинн стоял перед кардиналом, сидевшим на престоле.

— Ваше Высокопреосвященство, хочу задать вам один очень важный вопрос.

Кардинал склонил голову.

— Есть какие-либо скрытые пути или потайные ходы в этом соборе?

Кардинал ответил сразу же:

— Даже если бы и были, я бы об этом не сказал.

Флинн шагнул назад и указал на потолок башни склепа, который украшали красные головные уборы умерших архиепископов Нью-Йорка.

— Вы бы хотели, чтобы и ваш головной убор тоже висел там?

Кардинал, отрешенно глядя на него, заметил:

— Я — христианин, который верит в жизнь после смерти, поэтому меня не запугать.

— Ах, кардинал, вы неверно поняли мои слова. Я имел в виду, что прикажу своим людям взять топоры и крушить этот прекрасный шпиль, пока он не падет на церковные скамьи прямо к вашим ногам.

Кардинал еле слышно вздохнул и мягко ответил:

— Мне неизвестны тайные ходы. Но это не значит, что их нет.

— Да, так оно и есть. Думаю, что они все же существуют. Припомните, как вам впервые показывал собор главный викарий. В нем наверняка должен быть предусмотрен запасной ход для побега на случай восстания. Проход для священников, какие делаются в Ирландии или Англии.

— Не думаю, что архитектор предусмотрел такой проход. Здесь все же Америка.

— Но ведь с каждым годом разница между этими странами в определенном смысле все более сглаживается. Послушайте, Ваше Высокопреосвященство, если сумеете вспомнить про ходы, вы спасете многие человеческие жизни.

Кардинал откинулся в кресле и оглядел огромное пространство собора. Да, здесь есть двойные стены с лестницами, ведущими куда-то, проходы, которые никогда не использовались, но он, честно говоря, не помнил их или не знал, куда они ведут — наружу или куда-нибудь еще туда, где выход никем не контролируется. Кардинал перевел взгляд на мраморный пол под ногами. Под ним был склеп, вокруг которого располагалась полая выпуклость. Но об этом они уже знали. Он видел, как Хики и Меган Фитцджеральд спускались туда, откинув бронзовую плиту позади алтаря.

Две трети выпуклости были чуть выше, чем все это низкое темное пространство, где под мраморным полом могли шнырять только мерзкие крысы. Каждый год по этому темному полу проходило шесть миллионов людей, чтобы поклониться Богу, обратиться к нему с молитвой или просто взглянуть на его образ. А холодный мрак под их ногами оставался неизменным. Таков он и сейчас — он просачивается из пустоты в собор, в сознание и души людей, находящихся здесь. Темнота отодвигает назад святые лучи света.

Взгляд кардинала задержался на фигурах святых, напряженно застывших в трифории и на церковных хорах, подобно часовым на темных, скалистых утесах или у крепостных стен. Вечный страж, испуганный, одиноко стоящий, шепчущий: «Страж. Ну, как ночка?»

— Думается мне, что сюда входа нет и, по всему видно, для вас нет и выхода, — сказал кардинал, повернувшись к Флинну.

— Я выйду только через главные парадные двери, — резко бросил тот.

Он спросил кардинала о странном возвышении, о подземных ходах, ведущих из храма, и о понижении внизу. Но кардинал только покачал головой.

— Это абсурд. Типичный абсурд — думать так о церкви. Это дом Господа, а не пирамида. Здесь нет никаких других тайн, кроме таинства веры.

Флинн лишь улыбнулся:

— И нет даже припрятанного сокровища, кардинал?

— Да здесь все золото. Тело и кровь Христа, что помещены в дарохранительнице, радость и милосердие, мир и любовь, пребывающие здесь с нами, — вот наша золотая сокровищница. Милости прошу, берите все, что вам нужно.

— А также несколько диковинных драгоценных чаш и золото алтаря?

— Можете прихватить и их.

Флинн мотнул головой:

— Нет, я ничего не возьму отсюда, только своих фениев. Оставьте при себе свое золото и свою любовь. — Он пробежался глазами по всему величавому великолепию интерьера собора. — Надеюсь, все это сохранится. — Взгляд его остановился на кардинале. — Ладно. Может быть, небольшая прогулка освежит вашу память. Прошу вас, пройдемте со мной.

Кардинал поднялся, и они вдвоем медленно спустились по ступенькам алтаря и пошли в вестибюль собора.

Отец Мёрфи заметил, что кардинал уходит куда-то вместе с Флинном. Когда они скрылись из виду, он осмотрелся, чтобы определить, что происходит вокруг. Меган нигде не было, Бакстер сидел, задумавшись, на другом краю скамьи, а Джон Хики стоял, облокотившись на алтарный орган, и разговаривал по полевому телефону. Отец Мёрфи повернулся к Морин:

— Вас раздирает желание что-то сделать, не так ли?

Она вскинула на него глаза. Неудавшийся побег, едва не закончившийся смертью, сделал ее странно расслабленной, почти безмятежной, словно она получила какое-то необычное очищение. Но стремление действовать еще не исчезло до конца из ее души. Поэтому Морин молча кивнула головой.

После долгого молчания отец Мёрфи опять спросил ее:

— Вы знаете какой-нибудь код — ну, вроде азбуки Морзе?

— Да. Азбуку Морзе я знаю. А зачем?

— Вы — в смертельной опасности, и я думаю, вам надо исповедаться, вдруг что-нибудь случится… внезапно…

Морин посмотрела на священника, но ничего не ответила.

— Доверьтесь мне.

— Я согласна.

Отец Мёрфи подождал, пока Хики закончит разговаривать по полевому телефону, и подозвал его:

— Мистер Хики, могу я поговорить с вами?

Хики выглянул из-за алтарной ограды.

— Выбирайте любую из комнат для невест. Только сначала протрите скамейку.

— Мисс Мелон хочет исповедаться.

— Да ну, — рассмеялся Хики. — Ее исповедь займет, по меньшей мере, целую неделю.

— Это не повод для шуток. Она чувствует, что ее жизнь в опасности, и…

— Так оно и есть. Ну ладно. Идите, вас никто не остановит.

Отец Мёрфи встал, Морин последовала за ним. Хики смотрел, как они направляются к противоположной стороне ограды, к исповедальне.

— А вы не можете исповедаться здесь?

Лицо отца Мёрфи выразило удивление:

— У всех на виду?! Это же исповедь!

Во взгляде Хики сквозило уже неприкрытое раздражение.

— Постарайтесь побыстрей.

Отец Мёрфи и Морин спустились по ступенькам и прошли через галерею к боковой кабинке для исповеди. Хики рукой дал сигнал стрелкам на карнизах, привлекая их внимание, а затем крикнул заложникам, остановившимся у кабинки:

— И без шуточек. Вы под перекрестным прицелом, так что не делайте глупостей.

Отец Мёрфи показал Морин на занавес кабинки, а сам вошел в сводчатый проход рядом. Пройдя в исповедальню через вход священников, он присел там на маленькое отгороженное место и дернул за шнур, раздвигающий черную ширму.

Морин преклонила колени и посмотрела через тонкую завесу на нечеткие очертания профиля священника.

— Я давно не исповедовалась. Я даже не знаю, с чего начать.

Она смущенно замолчала, и в ответ послышался отчетливый шепот отца Мёрфи, каким обычно принято говорить во время исповеди:

— Для начала найдите кнопку на створке двери.

— Не поняла.

— Там есть кнопка. Если вы нажмете ее, в верхнем холле дома настоятеля раздастся звонок. Таким способом осуществляется вызов священника, если кому-нибудь понадобится срочное отпущение грехов.

Он тихонько хихикнул, и Морин подумала, что по этому поводу в среде священнослужителей должна быть в ходу какая-нибудь шутка.

— Полагаете, мы сможем связаться… — От волнения она с трудом произносила слова.

— Мы не получим обратного сигнала, да нам он и не нужен. Я даже не знаю, услышит ли нас кто-нибудь. А сейчас действуйте побыстрей, нужно послать сообщение, что-нибудь полезное для тех, кто находится за стенами собора.

Морин быстро пробежала пальцами по дубовой панели и нашла кнопку. Сначала нажала на нее несколько раз, чтобы привлечь чье-нибудь внимание, а затем начала отстукивать послание, закодированное точками и тире.

Что нужно сказать? Она постаралась припомнить, чему обучалась на курсах радистов… Так что же сообщать?.. Кто, что, где, когда, сколько…

Морин на минуту остановилась, припоминая, что ей удалось подслушать из разговоров террористов, затем начала отбивать в более быстром темпе:

Она снова остановилась, лихорадочно прокручивая в голове: кто, что, где?.. Через несколько секунд продолжила:

— Стоп! — послышался из-за ширмы голос отца Мёрфи.

Морин отдернула руку от звонка. Голос отца Мёрфи зазвучал громко и уверенно:

— Сожалеешь ли ты, дочь моя, о всех содеянных тобою грехах?

— Да, сожалею.

— Прочти молитву, перебирая четки, еще раз.

В спокойную атмосферу исповедальни ворвался резкий голос Хики:

— Еще раз? О Господи, да пусть бы она стояла на коленях до самой Пасхи, если бы у нас было время. Выходите.

Морин вышла из кабинки для исповеди, а отец Мёрфи появился из-под свода прохода, кивнув по пути Хики, глядевшему на него:

— Благодарю. Позднее я попрошу кардинала выслушать мою исповедь.

Лицо Хики сморщилось в издевательской усмешке:

— Ну а потом чем вы займетесь, святой отец?

Священник вплотную приблизился к Хики.

— Я выслушаю исповеди ваших людей еще до того, как кончится вечер.

Хики презрительно хмыкнул:

— В соборах нет атеистов, так ведь, отец? — Он отошел на несколько шагов назад и кивнул священнику. — Кто-то сказал однажды: «К ночи и атеист немного верит в Бога». Так что, может быть, вы и правы. На рассвете они все потянутся к вам, когда увидят лицо смерти с жутким оскалом, показавшееся в окнах при первых лучах солнца. Но я не буду исповедоваться другому обреченному на смерть, и никто не будет — ни Флинн, ни эта стерва, с которой он спит.

Лицо отца Мёрфи стало пунцовым, но он продолжал:

— Я думаю, что Гарольд Бакстер захочет обрести покой в своей душе.

— Этот нехристь? Да еще в католическом храме? Я не поставлю и гроша ломаного… — Хики повернулся и посмотрел на одинокую фигуру, сидящую на скамье у алтаря. — А это действительно стоящая картина — протестантский подонок на коленях перед католическим священником. Очень забавно… Ну ладно, вам пора уматывать в свой загон.

Сзади него послышался голос Морин:

— Надеюсь, что доживу до того, чтобы посмотреть на вас перед лицом смерти. — Она отвернулась и вслед за священником направилась к алтарной ограде. Отойдя от Хики на некоторое расстояние, Морин коснулась руки отца Мёрфи и тихо произнесла: — Этот человек… В нем что-то зловещее… страшное…

Священник молча кивнул. Когда они подошли к ограде, Морин еле слышно спросила:

— Как вы думаете, у нас что-нибудь получилось?

— Не знаю.

— А азбуку Морзе вы сами знаете?

Священник преодолел последнюю ступеньку и открыл ворота в алтарной ограде.

— Нет. Но вы напишете эти точки и тире для меня, перед тем как я пойду исповедоваться. — Он пропустил ее вперед, и Морин, проходя мимо, слегка пожала его руку. В ответ на это отец Мёрфи взволнованно воскликнул:

— Подождите!

— Что случилось? — обернулась к нему Морин. Отец Мёрфи бросил взгляд в сторону Хики, который стоял около исповедальни и смотрел на них. Священник вытащил из-под рясы четки и протянул их Морин.

— Останьтесь здесь и станьте на колени у ограды.

Морин взяла четки и тоже бросила взгляд на Хики.

— Какая же я глупая…

— Нет, это моя вина. Теперь молитесь, чтобы он ничего не заподозрил, — тихо сказал отец Мёрфи и вошел в алтарь.

Морин встала на колени и начала задумчиво перебирать пальцами четки. Повернувшись, она оглядела собор и остановила взгляд на самом сокровенном для нее месте. С мрачноватых балконов на нее смотрели, словно зловещие вороны, темные фигуры святых. Она, будто тень, проскользнула к передней дверце; неземная тишина повисла в холодной серой дымке каменной кладки башенных стен. Она пристально следила за Джоном Хики. И он глазел во все глаза на исповедальню, улыбаясь во весь рот.

Глава 27

Брайен Флинн помог кардиналу подняться в звонницу. Тот с осуждением посмотрел на разбитые слуховые окна. Флинн подошел к Дональду Маллинсу и спросил насмешливо:

— Ты давал когда-нибудь официальную аудиенцию архиепископу Нью-Йорка?

Маллинс не обратил внимания на иронию в голосе Флинна, встал на колени и поцеловал кольцо на руке кардинала.

— Отдохни, Дональд, — распорядился Флинн. — Внизу, в книжной лавке, есть горячий кофе.

Маллинс быстро сбежал вниз по лестнице. Флинн подошел к одному из разбитых слуховых окон и выглянул на улицу. В холодной сырой комнате надолго воцарилась тишина.

— Вам не кажется это странным… вооруженный революционер встал на колени на пыльный пол, чтобы поцеловать вам руку?

Кардинал ничего не ответил на очередную колкость Флинна, а лишь бросил на него нетерпеливый взгляд.

— Зачем мы поднялись сюда? Здесь нет потайных ходов.

— Вы много общались с Гордоном Стиллвеем?

— Мы обсуждали план проведения реставрационных работ, — ответил кардинал.

— И он никогда не говорил о странностях в архитектуре собора? Не секрет, что…

— Не в моих привычках повторять одно и то же дважды…

Флинн шутовски поклонился:

— Ах, извините. Я только попытался освежить вашу память, Ваше Высокопреосвященство.

— Чего конкретно вы хотите от меня, мистер Флинн?

— Мне нужно, чтобы вы приняли участие в переговорах и выступили перед широкой публикой. Я собираюсь провести нечто вроде пресс-конференции в помещении под ризницей — мне кажется, что там будет достаточно удобно. Ваше выступление будет демонстрироваться по телевидению и радио…

— Я не буду в этом участвовать.

— Черт возьми, вы же давали множество интервью на радио и телевидении, лишь бы дискредитировать нас. Вы довольно долго использовали свою кафедру для выступлений, направленных против ИРА. Теперь у вас есть возможность реабилитировать нас.

— Я выступал против убийств и беспорядков. Если такие выступления считаются дискредитированием ИРА, то…

— Вы были когда-нибудь в английских лагерях для интернированных? — сердито спросил Флинн. — Вам известно, как там обращаются с несчастными заключенными?

— Я видел и слышал многое и осуждаю британские методы в Ольстере, равно как и методы, применяемые ИРА.

— Да никто и не помнит о таких выступлениях. — Брайен приблизил свое лицо к лицу кардинала. — Вы сделаете сообщение всему миру, что, как американо-ирландец, как католический прелат, поедете в Северную Ирландию и посетите эти лагеря.

— Но если вы освободите оттуда всех своих сподвижников, зачем тогда будет нужен такой визит, мистер Флинн?

— В этих лагерях сотни заключенных.

— Но у тех, кто будет освобожден по вашему списку, останутся еще родственники в лагерях. Да кроме того, большое число известных и популярных лидеров вашей партии. Они-то ведь останутся, так что у вас будут моральные оправдания своим кровавым методам. Я не такой простодушный, как вы думаете, мистер Флинн, и не допущу, чтобы вы использовали меня в своей игре.

Флинн глубоко вздохнул:

— В таком случае я не могу давать никаких гарантий сохранности этой церкви. Мне предстоит увидеть, как все это разрушится, несмотря на исход переговоров.

Теперь кардинал придвинулся ближе к Флинну:

— Мистер Флинн, каждый человек должен заплатить за каждый свой грех определенную цену. Наш мир несовершенен, и грешники, населяющие его, нередко избегают наказания и мирно умирают в своих постелях. Но есть и высший, небесный суд…

— Не старайтесь запугать меня. И не воображайте, что суд проклянет меня, а вам приделает ангельские крылышки. Мое представление о рае, или о рае справедливости, несколько более атеистическое, нежели ваше. В моем рае воинов почитают так, как их не почитали на земле. Ваше же представление о рае для меня слишком призрачно.

Кардинал ничего не ответил, а только печально покачал головой.

Флинн молча отвернулся от него и отрешенно посмотрел на голубые огни города. Спустя какое-то время он сказал:

— Ваше Высокопреосвященство, я избранный свыше и знаю это. Избранный возглавить борьбу народа Северной Ирландии за освобождение от британского гнета. — Он повернулся к кардиналу и поднес к его лицу правую ладонь. — Видите это кольцо? Это кольцо Финна Мак-Камейла. Оно было подарено мне одним священником, который никогда и не был священником… Человеком, которого никогда не существовало, в месте, которого никогда не было, хотя все казалось очень реальным. В священном месте древних друидов, живших давно, тысячелетия назад или даже раньше, задолго до того, как в Ирландии впервые было произнесено имя Иисуса Христа. О, не смотрите на меня столь скептически — вы же должны верить в чудеса, черт побери.

Кардинал печально заметил:

— Вы закрыли свое сердце для любви Господа, а вместо нее впустили туда силы тьмы, которых никогда не должно быть в душе христианина. — Он протянул руку к Флинну. — Дайте мне это кольцо.

Флинн непроизвольно сделал шаг назад.

— Нет.

— Дайте его мне, и вы увидите, что христианский Бог — ваш истинный Бог, не воинственный, а кроткий и добродетельный.

Флинн покачал головой и отдернул ладонь, сжав ее в кулак.

Кардинал опустил протянутую руку и сказал уверенно:

— Теперь я ясно вижу свое предназначение. Может быть, я и не смогу сохранить этот собор и жизни людей, находящихся в нем. Но до того, как эта ночь пройдет, я попытаюсь спасти вашу душу, Брайен Флинн, и души ваших людей.

Флинн бросил взгляд на бронзовое кольцо, затем на кардинала и на большой крест, висевший на его груди.

— Иногда мне хотелось забыть образ Бога, в которого вы верите. Но я не сумел сделать этого. К утру один из нас будет знать, кто победил в этой битве.

Глава 28

Епископ Доунс стоял у окна своего кабинета, выкуривая одну сигарету без фильтра за другой, и неотрывно смотрел на залитый светом прожектора собор, который казался призрачным через голубую завесу табачного дыма. В своем воображении он видел не только дым, но и огонь, золотые языки пламени, охватившие серые каменные стены храма, вырывающиеся из огромных витражных окон и достигающие высоких шпилей. Доунс прикрыл глаза, чтобы видение исчезло, и повернулся к людям, собравшимся в кабинете.

За столом сидел капитан Шрёдер, по всему видно было, что он не собирался уходить отсюда, пока все не закончится. Около него расположились лейтенант Бурк, майор Мартин и инспектор Лэнгли. Капитан Беллини стоял чуть в стороне. На диване сидели представитель ФБР Хоган и Крюгер из ЦРУ. Все шестеро мужчин перечитывали полученное расшифрованное сообщение.

Бурк посмотрел на копию сообщения.

Бурк оторвал взгляд от сообщения и стал размышлять вслух:

— Что значит «под алтарем»? Может, совершено убийство? Там расположена лестница?

Лэнгли пожал плечами:

— Надеюсь, тот, кто послал это сообщение, свяжется с нами снова. Я посадил двоих парней в верхнем холле: они запишут, если что-нибудь появится вновь. — Он опять взглянул на сообщение. — Не нравится мне, что оно оборвалось так внезапно.

— А мне не нравится перечень оружия, — добавил Беллини.

— Сообщение могли передать только Мелон или Бакстер, — заметил Бурк. — Только они могут владеть морзянкой и знать, что нам надо выяснить, кто у них руководители. Ведь так? Монсеньер сказал, что о звонке в исповедальне могли знать только кардинал или отец Мёрфи. Тогда из нашего списка можно исключить Бакстера, он, насколько известно, протестант.

В обсуждение включился майор Мартин:

— Все же можно допустить, что это он.

— Я все прикидывал… — послышалось нерешительное замечание епископа, — возможно, мистер Бакстер будет исповедоваться… так они смогут снова что-то передать. Отец Мёрфи может принять исповедь у кардинала и наоборот… так что можно ожидать еще, по меньшей мере, три сообщения…

— Тогда у нас не будет грешников. А могут ли они еще раз повторить такую передачу? — спросил майор Мартин.

Епископ смерил его холодным взглядом и ничего не сказал.

— А хорошо ли это, монсеньер? Я имел в виду, можно ли использовать исповедальню в подобных целях? — вмешался Беллини.

Епископ еле заметно улыбнулся:

— Можно, не волнуйтесь.

Мартин откашлялся и сказал:

— Послушайте, мы не учитывали, что это сообщение может оказаться фальшивкой, посланной самим Флинном с целью убедить нас, что он неплохо вооружен… Такая коварная хитрость для ирландца… вполне возможна.

— Если бы у нас был полный текст сообщения, мы точнее определили бы его достоверность, — проговорил Лэнгли.

Шрёдер обратился к Лэнгли:

— Мне нужна информация о людях, упомянутых в сообщении. Меган Фитцджеральд, она третья по старшинству.

— Я, конечно, проверю досье, — кивнул Лэнгли, — но я никогда ничего не слышал о ней.

В комнате наступила тишина, слышны были лишь голоса людей, приезжающих, отъезжающих и разговаривающих в холле по телефонам. В нижних этажах дома полицейские начальники отдавали распоряжения, как и где устанавливать заграждения и сдерживать напор толпы. В резиденции кардинала, около буфетной стойки, установленной в столовой, губернатор Доул и мэр обсуждали узловые спорные вопросы с представителями правительства. С Вашингтоном, Лондоном, Дублином и Олбани наладили прямую телефонную связь.

Зазвонил один из шести только что установленных телефонов. Шрёдер взял трубку, а затем передал ее представителю ЦРУ. Крюгер говорил не больше минуты. Повесив трубку, он сказал:

— На Брайена Флинна и Меган Фитцджеральд ничего нет. Ничего. И на фениев. Есть лишь старое досье на Джона Хики. Абсолютно бесполезное.

Одновременно зазвонили еще два телефона. Шрёдер ответил на оба звонка и передал одну трубку Хогану, другую — Мартину. Хоган разговаривал лишь несколько секунд и, повесив трубку, сообщил:

— У нас нет ничего на Флинна, Фитцджеральд и фениев, но кое-что есть на Хики. На его похоронах случайно присутствовал наш агент, чтобы следить за теми, кто пришел попрощаться. Таковы последние данные. Думаю, пришлют еще текст соболезнования.

В это время майор Мартин разговаривал по телефону, внимательно слушая и что-то записывая на листке. Повесив трубку, он удовлетворенно произнес:

— Есть кое-что стоящее. Наши сведения о Флинне будут вскоре пересланы факсом в консульство. Есть также данные об армии фениев, которые могут пригодиться. Ваше досье на Хики более полное, чем наше, так что, если возможно, пришлите нам в Лондон копию. — Он прикурил сигарету с довольным видом. — Также уже послана информация о Меган Фитцджеральд. Здесь я записал некоторые подробности относительно нее. Родилась в Белфасте. Возраст — двадцать один год. Отец бросил семью. Брат Томас сидит в тюрьме Лонг-Кеш за нападение на тюремный фургон. Второй брат, Пэд, — член ИРА. Мать в больнице — сильное нервное потрясение. — Мартин затянулся сигаретой и язвительно добавил: — Типичная белфастская семья из пяти человек. — Майор повернулся к Бурку и продолжил, глядя на него: — Ее описание: волосы рыжие, глаза голубые, веснушки, рост пять футов семь дюймов, стройная — вполне симпатичная внешность, как сказал парень, с которым я говорил по телефону. Вроде похожа на ту юную леди, что в вас стреляла, не так ли?

Бурк кивнул, а Мартин продолжал:

— Она — нынешняя подружка Флинна. — Он презрительно усмехнулся. — Интересно, как она там ладит с мисс Мелон. Я уже начинаю сочувствовать старине Флинну.

Двери приоткрылись, и в проеме показалась голова полицейского офицера.

— Привезли обед от Джона Барлейкорна.

Шрёдер потянулся к телефону.

— Хорошо. Скажу Флинну, что Бурк готов притащить эту чертову тушенку. — Он вызвал оператора и приказал: — Соедините с органом в алтаре. — Дождавшись ответа, произнес: — Алло, говорит капитан Шрёдер. Это Финн Мак-Камейл?

Нажав нужную кнопку, он включил динамики в соседней комнате, и там все затихли.

— У телефона Дермот. Мак-Камейл молится вместе с кардиналом.

Шрёдер несколько секунд колебался, стоит ли говорить:

— Э-э, мистер… Дермот…

— Можете звать меня Хики. Джон Хики. Мне никогда не нравилось это дурацкое прозвище — вроде я какая-то фиговина. Все сразу смущаются. Ты прознал, что я здесь? Успел получить досье на меня, и теперь оно лежит перед тобой, Шнидер?

— Шрёдер.

Он посмотрел на толстое полицейское досье, лежащее перед ним на столе. Каждый человек играет по установленным правилам. У каждого свои собственные требования. Шрёдер не часто признавался людям, с которыми вел переговоры, что у него есть на них досье. Но сейчас было важно, чтобы противник не смог уличить его во лжи. Частенько бывает выгодно сыграть на человеческом самолюбии.

— Шрёдер? Ты не заснул?

Капитан поудобнее уселся на стуле.

— Нет, сэр. Да, мы знали, что вы находитесь в соборе. И у меня действительно есть досье на вас, мистер Хики.

Хики довольно рассмеялся:

— Ты прочел ту часть, где говорится, как меня поймали за попытку взорвать парламент в тысяча девятьсот двадцать первом году?

Шрёдер нашел материалы.

— Да, сэр. Очень… — он посмотрел на майора Мартина, невозмутимо сидевшего на своем месте, — …очень дерзко. А также дерзкий побег…

— В таких случаях ставка только своя задница, сынок, больше терять нечего. А теперь посмотри на сорок первый год. Я работал тогда с немцами, мы взрывали британские суда в нью-йоркской гавани. Особо этим не горжусь, как понимаешь, но во Вторую мировую многие из наших занимались подобным. Чтобы дать выход своей ненависти к англичашкам и свергнуть их иго, приходилось сотрудничать и с кровавым нацизмом.

— Понятно. Послушайте…

— Дублинское и британское правительства приговорили меня к смерти заочно по пяти разным статьям. И как сказал Брендан Бехан, они могли и повесить меня пять раз заочно. — В трубке послышался ехидный смех Хики. Казалось, кто-то смеется в соседней комнате, но там все сидели молча.

Шрёдер прикурил сигару и начал:

— Мистер Хики…

— А что у вас там есть на двенадцатое февраля семьдесят девятого? Прочти мне, Шеффер.

Шрёдер перевернул листы и прочел последнюю страницу:

— Умер естественной смертью у себя дома в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Похоронен… Похоронен на городском кладбище в Джерси…

Хики снова рассмеялся высоким, пронзительным смехом. Несколько секунд оба собеседника молчали. Затем Шрёдер, собравшись с мыслями, спросил:

— Мистер Хики, первое, чем я хотел бы поинтересоваться: все ли в порядке с заложниками?

— Глупый вопрос. Если бы что и случилось, так бы я тебе и сказал.

— Но все же с ними все в порядке?

— Вот заладил одно и то же, — нетерпеливо ответил Хики. — С ними все прекрасно. Зачем ты позвонил?

— Лейтенант Бурк готов принести вам еду, которую вы заказывали. Куда…

— Через ризницу.

— Он будет один, без оружия…

Голос Хики резко изменился, он почти кричал на Шрёдера:

— Не надо талдычить одно и то же. Мне бы хотелось, чтобы ты выкинул какую-нибудь штуку, поскольку не успеешь ты взбежать по лестнице с кусачками перекусывать цепочку на двери, как мозги кардинала разлетятся по всему алтарю и тут же так бабахнет, что в Ватикане откликнется. А огонь будет полыхать так, что медные яйца Атласа, который торчит напротив собора, расплавятся словно восковые. Тебе понятно, Шрёдер?

— Да уж куда понятнее, сэр.

— И прекрати называть меня сэром, ты, вонючий коп. Когда я был еще парнишкой, если посмотришь косо на констебля, он тебе все мозги выколотит. А вы сейчас все ходите вокруг да около и называете убийц сэрами. Поэтому неудивительно, что весь Нью-Йорк обворован. Проклятые копы скорее отдубасят ребят из трущоб, которые им не приглянулись, чем станут разбираться по-настоящему с заправилами. И еще скажу, пока я на проводе. Мне не нравится твой голос, Шрёдер. Слишком сладко ты поешь. Какого черта ты взялся за такую работу? Твой голос неприятен, он полон лжи.

— Сэр… мистер Хики… Как вы хотите, чтобы я называл вас?

— Зови меня «сукин сын», Шрёдер, потому что я таковой и есть. Давай начинай, тебе же от этого легче станет.

Шрёдер откашлялся и произнес:

— Хорошо… вы теперь будете сукиным сыном.

— Неужели? Ну ладно, лучше уж буду сукиным сыном, чем бестолковым ослом вроде тебя. — Хики опять рассмеялся и повесил трубку.

Шрёдер тоже положил трубку, перевел дыхание и выключил динамики.

— Так-так… Дайте подумать… — Его взгляд упал на досье Хики. — Очень неуравновешенный человек. Может, у него уже старческий маразм. — Он посмотрел на Бурка. — Вам не следует идти, если вы…

— Нет, следует. Я должен идти, черт побери! Где эта проклятая жратва? — Бурк нетерпеливо вскочил со своего места.

— Мне не понравились его разглагольствования по поводу грандиозного взрыва, — заметил Лэнгли.

— Буду весьма удивлен, если они еще не заложили взрывчатку. Это в их вкусе, — уверенно заявил майор Мартин.

Бурк направился к дверям, выругавшись на ходу:

— Ирландцам по вкусу всякое дерьмо! — Он обернулся и посмотрел на Мартина. — Конечно, майор, дерьмо их изысканностью не блещет. Самое обыкновенное вонючее дерьмо. И если у них столько взрывчатки и бомб, сколько в них дерьма, то они могут запросто взорвать всю нашу Солнечную систему. — Бурк уже открыл дверь, но обернулся вновь. — Сорок пять порций. Ни фига себе! Не хотел бы я слопать те порции, которые останутся у них после того, как все нажрутся.

Беллини выкрикнул вслед удалявшемуся Бурку:

— Ты, видимо, прав! Молю Бога, чтобы так и оказалось! — И, повернувшись к присутствующим в комнате, добавил: — Не надо рубить с плеча и ставить ему палки в колеса.

Шрёдер мельком взглянул на смертельно бледного епископа Доунса, затем повернулся к Беллини и раздраженно заметил:

— Кончай спорить без толку, Джо, черт тебя побери! Никто не собирается ставить ему палки в колеса.

Майор Мартин внимательно разглядывал безделушки на каминной полке и, казалось, не обращал внимания на происходящее вокруг. Тихо, будто разговаривая сам с собой, хотя его услышали все, он произнес:

— Мм-да. Интересно все же.

Глава 29

Флинн стоял с Морин на лестничной площадке перед входом в склеп. В связке ключей он нашел нужный и открыл зеленую стеклянную дверь. Внутри были ступеньки, ведущие в гробницы, выложенные белоснежным мрамором. Брайен повернулся к Пэду Фитцджеральду:

— Где-то здесь может быть потайной ход. Я быстренько проверю.

Фитцджеральд, покачивая автомат в руке, двинулся вниз по ступенькам, а Флинн закрыл дверь и посмотрел на бронзовые плиты. На самой верхней и большой были выбиты слова: «Да упокойтесь в мире». Под ней располагались плиты поменьше с именами бывших архиепископов Нью-Йорка, которые были захоронены в этом склепе. Он повернулся к Морин:

— А помнишь, как мы испугались, когда спускались в склеп Уайтхорнского аббатства?

Морин кивнула и ответила:

— В нашей жизни, Брайен, было слишком много могил, а сколько нам пришлось побегать… Господи, посмотри на себя! Ты выглядишь на десяток лет старше, чем есть на самом деле.

— Я? Выгляжу… Но это не столько от бегства, скорее наоборот — от того, что бегал недостаточно быстро. — Он на мгновение замолчал, а потом добавил: — Меня поймали.

Морин повернулась к нему:

— О… А я и не знала.

— Все произошло втихаря. Майор Мартин. Помнишь это имя?

— Конечно, мы однажды встречались. Сразу после того, как я сбежала в Дублин. Он хотел знать, где ты. Еще он сказал, что Шейлу легко было схватить… а ордер на мой арест они аннулируют… С виду довольно милый малый, но знай, что он вырвал бы тебе ногти, если бы поймал тебя в Белфасте.

Флинн лишь улыбнулся:

— И что ты порассказала этому милому малому?

— Я могла бы послать его к черту, но подумала, что он и в самом деле туда пойдет и найдет там тебя. Поэтому посоветовала ему идти подальше со своими расспросами.

Флинн снова улыбнулся, но его глаза внимательно и оценивающе изучали ее.

Морин словно читала по его лицу, о чем он думает.

— Я хочу, чтобы ты знал: я никогда не была доносчиком. Изменницей — может быть, если тебе так нравится, но стукачкой — никогда.

Брайен кивнул, соглашаясь:

— Я верю тебе. Если бы не верил, то давно убил бы.

— В самом деле?

— Ты причинишь вред другим, если снова попытаешься сбежать отсюда, — сменил тему Флинн.

Морин ничего не ответила на его слова. Брайен Флинн вынул из кармана ключ и протянул его Морин.

— Вот ключ от висячего замка на этой цепи. Я открою его сейчас, и ты можешь уйти.

— Без других не пойду.

— Но бежать ты пыталась без них.

— Это другое дело.

Брайен снова рассмеялся, держа ключ перед ее лицом.

— Как была ты, Морин, уличной драчуньей, так ею и осталась. Ты знаешь, что за все надо платить, а за глоток свободы даже авансом. Большинство людей в этом мире могут уходить от нас через нормальный выход, у них даже не возникает мысли о побеге под пулями, свистящими у виска. Ты же, заметь, поступаешь иначе — у тебя свои ценности и требования, которые разнятся с ценностями и требованиями обычных людей. За те годы, пока ты была с нами, мы навсегда переделали тебя.

Морин вспомнила то время, когда Брайен был для нее всем, когда он мог приказывать, что ей следует делать, истолковывал все ее поступки и действия. Она вспомнила их первую ночь любви и то счастье, которое испытала, когда стала его любовницей. Она взглянула на него:

— Заткнись!

Флинн поколебался, затем положил ключ в карман и снова переменил тему:

— Я говорил с кардиналом. Ты знаешь, он верит в кольцо. Ты не веришь, потому что ты не истинная христианка. Но Его Высокопреосвященство — самый преданный и достойный христианин из всех, кого мы знаем, и именно потому он верит.

Морин посмотрела на дверь склепа.

— Я никогда не говорила, что не верю в подобные вещи. Тогда вечером в Уайтхорнском аббатстве я сказала, что отвергаю это, потому что не понимаю, как какая-нибудь сила — добрая или злая — может толкнуть тебя на смертный грех.

— Какие ужасные слова ты говоришь! — рассмеялся Флинн. — Ты всегда мастерски наносила удары ниже пояса, Морин. И всегда была стервой, хоть у тебя и доброе сердце. — Он придвинулся к ней. — А как ты объяснишь исчезновение отца Доннелли? Я искал его — если он существовал на самом деле — все прошедшие годы, но никто о нем даже не слышал.

Морин посмотрела сквозь стеклянную дверь на белый, словно светящийся, склеп и покачала головой. Флинн глядел на нее некоторое время, затем взял ее руку в свои, крепко сжал и проговорил совсем другим тоном:

— Да, вот еще что. Пока я не забыл, позволь мне дать тебе добрый совет: не дразни Меган.

Морин резко повернулась к нему:

— Да сам факт, что я еще дышу, бесит ее. Позволь и мне дать тебе добрый совет: если хочешь выбраться отсюда живым, держись от нее как можно дальше. Она несет с собой гибель, словно шаровая молния, Брайен.

Флинн ничего не ответил и отпустил ее руку. Морин продолжала:

— И Хики… этот человек… — Она покачала головой. — Но это не имеет значения. Я вижу, что тебе выпал плохой жребий. Теперь мы уже едва ли понимаем друг друга с полуслова, Брайен. Как же в таком случае мы можем давать друг другу советы?

Он протянул руку и дотронулся до ее щеки. На несколько минут кругом воцарилась тишина. Затем из коридора, ведущего к ризнице, донесся звук шагов и скрип колес по мраморному полу. Морин неожиданно спросила:

— Если майор Мартин поймал тебя, почему же ты остался жив?

Флинн спустился вниз по ступенькам и остановился у выхода.

— Ты заключил с ним сделку? — не отставала Морин. Он снова ничего не ответил.

— И после этого называешь себя патриотом?

Флинн бросил на нее быстрый взгляд:

— Таким же, как и майор Мартин. Таким же, как и ты.

— Я бы никогда…

— И ты пошла на сделку. Попы, премьер-министры и президенты — все совершают подобные сделки. Это называется дипломатией или стратегией. Вся наша жизнь, Морин, — иллюзия и пустословие. Сегодня я не заключаю сделок и не иду на компромиссы. Неважно, как называют меня за это люди, ведущие со мной переговоры, чтобы подсластить пилюлю. Но пока не идешь на какие-то сделки, испытываешь от этого удовольствие.

Морин молчала.

— Если ты признаешь, что сделка, совершенная мною с майором Мартином, не так уж ужасна, — продолжал Флинн, — я внесу Шейлу в список людей на освобождение.

Морин вскинула на него глаза:

— И ты думаешь, это не…

— Изменит порядок вещей, не так ли? Подумай, ну разве ты не радовалась бы воссоединению с маленькой Шейлой? До сих пор ты ничего не смогла сделать для этого. Такое возможно, разумеется, если ты не считаешь, что я заигрываю с врагом.

— Почему для тебя так важно, что я думаю обо всем этом?

— Это я, Бурк. Можно войти? — раздался голос снизу.

— Мы поговорим об этом позже, — сказал Флинн Морин и крикнул в сторону ризницы: — Входи! — Брайен расстегнул куртку и, поправив пистолет за поясом, снова обратился к Морин: — Я уважаю твои бойцовские качества — они сделали бы честь даже мужчине. Но ничего не предпринимай, не делай никаких резких движений, не становись за моей спиной и помалкивай, когда говорят с тобой.

— Если это комплимент, то меня им не возьмешь. Я давно не падка на лесть.

— Как перевоспитавшаяся шлюха, ушедшая с панели, но душой, готов спорить, все еще находящаяся там.

Морин взглянула на него:

— Да. Сейчас я как раз мысленно там.

Брайен рассмеялся.

Из темноты коридора в ризницу вошел Бурк, толкая перед собой сервировочный столик. Подкатив его по мраморному полу к нижней ступеньке, он остановился.

— Ты знаком с мисс Мелон? — спросил Флинн.

— Встречались как-то, — кивнул Бурк.

— Ах да, — улыбнулся Флинн. — Последний вечер в «Уолдорфе». Мне докладывали. Кажется, что много времени утекло с тех пор, не так ли? Я привел ее сюда, чтобы продемонстрировать, что мы не перерезали всех заложников. — Флинн повернулся к Морин: — Скажи ему, как с вами хорошо обращаются, Морин.

— Пока никто не погиб, — произнесла она.

— Пожалуйста, передайте остальным, — попросил Бурк, — что мы делаем все возможное для вашего освобождения. — Он старался говорить как можно спокойнее. — Скажите отцу Мёрфи, что он еще выслушает мою исповедь, когда все это закончится.

Морин кивнула, бросив на него понимающий взгляд. На некоторое время воцарилось молчание, затем Флинн спросил:

— А что, этот священник — твой друг?

— Они все мои друзья, — ответил Бурк.

— Правда? — Флинн подошел поближе ко входу. — У тебя есть с собой подслушка, Бурк? Или мне надо тебя проверить?

— Я чист. И эта тележка тоже. Что-то не хочется, чтобы ты еще раз проверял меня. — Он ощущал физическое превосходство Флинна, стоявшего на восемь дюймов выше. — И в пищу ничего не подмешано.

Брайен кивнул и заметил:

— Еще бы, ведь здесь заложники. Сразу встают проблемы, не так ли?

Вдруг Морин ухватилась за прутья у входа и быстро, задыхаясь от волнения, заговорила:

— Его настоящее имя — Брайен Флинн. У него только около двенадцати вооруженных людей…

Флинн выхватил из-за пояса пистолет и больно вдавил дуло ей в шею.

— Не строй из себя героя, Морин. Это вовсе не обязательно. Не так ли, лейтенант?

Бурк, вытянул руки вперед в успокаивающем жесте.

— Не надо нервничать. Полегче и поспокойнее. Мисс Мелон, не говорите больше ничего. Так будет лучше.

Флинн повернулся к Морин и прошипел сквозь стиснутые зубы:

— Девочка, тебе дали хороший совет. Ты ведь не хочешь подвергать опасности других, например лейтенанта Бурка, который уже и так услышал слишком много. — Он перевел взгляд на Бурка. — Она очень импульсивна и не знает разницы между храбростью и безрассудством. Боюсь, здесь я дал промашку. — Флинн грубо схватил ее за плечо свободной рукой и оттащил от входа. — Уходи отсюда.

Морин посмотрела в глаза Бурку и сказала:

— Я исповедовалась отцу Мёрфи и теперь не боюсь умирать. Вскоре мы все будем исповедоваться. Не уступайте этим сволочам.

Бурк внимательно вгляделся в ее лицо и кивнул головой:

— Я понял.

Морин улыбнулась, повернулась к ним спиной и поднялась по ступенькам к алтарю. Флинн опустил пистолет и теперь, думая о своем, смотрел, как она уходит.

— Ну ладно, — наконец сказал он, — сколько я вам должен?

Бурк не спеша передал ему счет. Брайен взглянул на него.

— Так-так. Пятьсот шестьдесят один доллар и двенадцать центов. В Нью-Йорке недешево прокормить армию, не так ли, лейтенант? — Он заткнул пистолет обратно за пояс и достал деньги. — Вот. Подойди поближе.

Бурк подошел ближе ко входу и взял счет и деньги.

— Я вычел оттуда торговую наценку из принципа, — рассмеялся Флинн. — Уверен, что ты сообщишь об этом прессе, лейтенант. Они любят подобную чепуху.

Бурк кивнул. «Брайен Флинн, — подумал он, — совсем не сумасшедший». В этот момент Бурк понял, что Флинн умнее Шрёдера, да к тому же и великолепный актер.

Флинн посмотрел на столик, заставленный снизу доверху металлической посудой.

— Разве может быть день святого Пэдди без говяжьей тушенки, Бурк? А ты ее уже сегодня отведал?

— Нет. Занят был.

— Вот как? Ну тогда входи и присоединяйся к нам. Мы все рады принять тебя в свою компанию.

— Я не могу.

— Не можешь? — Флинн притворился, будто припоминает что-то. — Ах да, заложники еще не выпущены и не обменены. При таких условиях полицейский не может занять их место! Но я обещаю не держать тебя в качестве пленника.

— Похоже, тебе много известно о порядках.

Флинн просунул лицо между прутьев, поближе к Бурку.

— Я знаю достаточно, чтобы не делать глупостей. Надеюсь, ты тоже много чего знаешь.

— Уверен, у нас побольше опыта в ситуациях с заложниками, чем у вас. Следи же за собой и не делай ошибок.

Флинн прикурил сигарету и произнес резко:

— Так, значит, я должен официально представиться, ведь недостаточно того, что мисс Мелон с умыслом назвала мое имя. Я, как сказала эта леди, да ты, наверное, знаешь и из других источников, — Брайен Флинн. Напоминает тебе что-нибудь это имя?

— Слегка. Конец семидесятых годов. Оттуда идет звон.

— Да, оттуда. И сюда. В отличие от Джона Хики я официально не умирал, а лишь неофициально пропал. Что ж, давай поговорим на нашу любимую тему. Скажи, пожалуйста, майор Мартин присутствует на вашем военном совете?

— Да.

— Гоните его в шею оттуда!

— В данный момент он представляет генеральное консульство Великобритании.

Флинн деланно рассмеялся:

— Сэр Гарри будет беситься, услышав это. Позвольте заметить, что Мартин надует и свое министерство иностранных дел. Он помешался на ирландцах. Пошлите его к черту со всеми его советами и отстраните от участия в обсуждении дела.

— Возможно, мне нужно пристальнее приглядываться к нему при встречах.

— Никогда не раскусишь человека, как к нему ни приглядывайся, — покачал головой Флинн. — Лучше гоните его прочь из дома настоятеля и держите подальше от своих начальников.

Бурк спросил спокойно:

— Чтобы твои люди в городе смогли убить его?

На губах Флинна появилась еле уловимая улыбка:

— А ты, лейтенант, оказывается, хитрая бестия. Но ты, пожалуй, прав.

— Пожалуйста, не предпринимайте ничего такого, не посоветовавшись со мной.

— Хорошо, мне надо быть с тобой откровенным, — кивнул Флинн. — Мы, видимо, сможем сработаться.

— Возможно.

— Послушай-ка, Бурк, повсюду процветают лицемерие и двурушничество. И только нью-йоркская полиция, как я могу судить, не руководствуется скрытыми мотивами. Я рассчитываю на тебя, лейтенант, и надеюсь, что ты будешь работать как надо. Ты должен играть роль честного посредника и предотвратить кровавую бойню. Завтра на рассвете — обещаю тебе — собор будет сожжен. Это неизбежно, как сам рассвет.

— Ты имеешь в виду, что не контролируешь происходящее и то, что может произойти?

Флинн кивнул:

— Быстро же ты соображаешь. Да, я контролирую своих людей, но до определенного момента. На рассвете, если наши требования не удовлетворят, все мои люди будут действовать самостоятельно, согласно уже отданному приказу. Без моих напоминаний заложники будут застрелены или сброшены с колокольни, собор подожгут, а взрывные устройства автоматически сработают.

— Ты сделал величайшую глупость, черт побери, отдав такой приказ и отказавшись от контроля. Глупый и опасный приказ, — сказал Бурк.

Флинн прижал лицо к дверным прутьям.

— Но ты можешь поступить еще хуже, не пойдя на сделку со мной. Если со мной что-нибудь случится, тогда тебе придется иметь дело с Хики или с женщиной, которую мы называем Грания, так что ни тебе, ни Шрёдеру, ни кому бы то ни было не стоит копать под меня. Работай со мной в одной упряжке, и никто не будет убит.

— Лучше уж иметь дело со знакомым дьяволом, чем с чертями, о которых ничего не знаешь.

— Совершенно верно, лейтенант. Совершенно верно. Теперь можешь уходить.

Бурк повернулся и направился вниз по ступенькам. Он еще раз обернулся и увидел, что Флинн продолжает стоять и смотреть на него. В этот момент Бурк вспомнил рекомендации, как вести переговоры с террористами, захватившими заложников: «Обращайтесь с ними, как с членами королевского семейства». Шрёдер любил выступать по телевидению. «Никогда не поворачивайтесь к ним спиной. Никогда не ругайтесь. Никогда не произносите таких слов, как „смерть“, „убийство“, „умереть“, „мертвый“. Всегда обращайтесь к ним вежливо…» Шрёдер пришел бы в ужас, услышав их разговор.

Бурк сделал шаг назад. У Шрёдера были свои методы, но Бурк уже стал убеждаться, что в данной ситуации необходимо приспосабливаться, быть неожиданным и даже уступать. И сейчас он надеялся, что Шрёдер и все остальные поймут это, пока еще не поздно.

Он повернулся спиной к Флинну, прошел мимо нагруженного столика и направился к проходу в коридор, все время ощущая на своей спине жгучий взгляд темных глаз Флинна.

Глава 30

Патрик Бурк неторопливо шел по длинному подземному коридору, протянувшемуся из ризницы, мимо безмолвно стоящих полицейских. Он заметил, что полицейских из оперативно-патрульной службы сменили ребята из батальона специального назначения. Они были одеты в черную форму и держали в руках ручные пулеметы, снайперские винтовки, за плечами висели автоматы, а за поясами заткнуты пистолеты. «Они совсем не соответствуют общепринятому представлению о копах», — подумал Бурк. Глядели они рассеянно, тела чрезмерно расслаблены, а сигареты вяло свисали из плотно сжатых губ.

Бурк вошел на первый этаж дома настоятеля и поднялся по ступенькам к кабинету епископа, с трудом пробираясь сквозь толпу. Войдя в кабинет, он плотно закрыл за собой дверь. Все двенадцать человек мгновенно обернулись к нему. Бурк сразу же подумал о чертовой дюжине. Войдя в комнату, он не сел на свое место, а остался стоять посреди помещения.

— Что так долго? — первым нарушил затянувшееся молчание Шрёдер.

Бурк пододвинул стул и сел.

— Вы же советовали мне получше оценить этого человека.

— Вы не должны вести переговоры, Бурк. Это моя работа. Вы не знаете установленного порядка…

— Как только я сделал то, что мне было поручено, я сразу ушел.

В разговор вмешался заместитель комиссара Рурк:

— Да ладно вам препираться. Ночь обещает быть долгой. — Он повернулся к Шрёдеру: — Вы хотите, чтобы Бурк ушел, после того как расскажет, что там произошло?

Шрёдер недовольно покачал головой:

— Флинн выбрал его в мальчики на побегушках, и мы не должны огорчать мистера Флинна.

— Ну что там Флинн говорил, Пат? — вмешался Лэнгли.

Бурк прикурил сигарету и долго ждал, пока в комнате наступит тишина, дольше, чем полагалось по этикету вежливости.

— Он сказал, что собор так или иначе будет разрушен при восходе солнца.

Никто не знал, как реагировать на эти слова. Наконец заговорил Беллини:

— Если мне надо будет брать этот дворец с боем, то лучше оставить побольше времени для саперов, чтобы они успели прочесать каждый дюйм. А у моих остолопов на уме только бабы да выпивка. — Он покачал головой. — Что за бардак… черт побери!

— Неважно, какого типа взрывное устройство они подложили, в любой момент они могут остановить часовой механизм. Я добьюсь отсрочки, — решительно заявил Шрёдер.

Бурк посмотрел на него:

— Не думаю, что до вас дошли мои слова.

— Что еще он сказал, Пат? — опять вмешался Лэнгли.

Бурк откинулся на спинку стула, опять дав всем время замолчать, и посмотрел на майора Мартина, стоящего у камина в намеренно изящной позе. У Бурка создалось впечатление, что Мартин обдумывает, что ему следует говорить.

Затем Бурк перевел взгляд на Арнольда Шеридана — желчного и раздражительного представителя федерального правительства. Он отличался сдержанной улыбкой, хорошими манерами, великолепно поставленным голосом и никогда ничего умного не предлагал. Его прикомандировали к отделу безопасности, но, вероятно, ему было противопоказано стать даже квазиполицейским. Бурк давно понял, что этот человек, будучи на виду, мог оказывать влияние на администрацию. Шеридан мог влиять на начальство различными путями: нажимая на них, оставаясь равнодушным, либо другими, часто неправедными путями. Вашингтон мог надавить на Лондон и заставить его пойти на компромисс, а затем, как цепная реакция, будут подключены Дублин, Олбани и Нью-Йорк. Но, глядя на этого человека сейчас, Бурк знать не знал, что скрывается за его хорошими манерами и пустыми глазами.

Потом его вниманием опять завладел Шрёдер. Этот человек одновременно и искусный слушатель, и прекрасный оратор. Он слышал каждое слово, помнил каждое слово, даже вникал в нюансы, затем все анализировал и делал заключение, но благодаря каким-то невероятным процессам в его мозгу никогда реально не понимал тех вещей, о которых шла речь.

Бурк стряхнул пепел с сигареты в кофейную чашку.

— Мне кажется, Флинн не относится к педантам. Он не собирается что-либо изменять в своих требованиях и не согласится на отсрочку, Шрёдер.

— Они все соглашаются на отсрочку, Бурк. Они все любят играть в трагедию, думая, что им наконец уступят в следующую минуту, следующий час, на следующий день. Такова уж человеческая натура.

Бурк отрицательно покачал головой:

— Не следует надеяться, что у нас будет больше времени.

— Если мне позволят, то скажу, что выводы лейтенанта Бурка не совсем верны, — вмешался в перепалку майор Мартин. — Я занимаюсь ирландцами уже десяток лет и понял, что все они — паршивые лжецы, мошенники и обманщики. Флинн даст вам отсрочку, если вы подадите ему надежду…

— Дерьмо! — Бурк вскочил со стула. Ирландский генеральный консул тоже поднялся со своего места и нерешительно произнес:

— Послушайте, майор… я думаю, ваша характеристика ирландцев несправедлива.

Мартин заговорил преувеличенно любезно:

— О, простите, Томас! Я имел в виду только ИРА, конечно же. — Он обвел взглядом комнату. — Я не хотел оскорбить американцев ирландского происхождения. Комиссар Рурк, мистер Хоган, лейтенант Бурк… — Он посмотрел на Шрёдера и улыбнулся. — И ваша лучшая половина.

— Каждый немного возбужден, — сказал комиссар Рурк и кивнул, принимая извинения. — Так что давайте сдерживаться. Хорошо? — Он посмотрел на Бурка. — Лейтенант, у майора большой опыт в таких делах. Он обеспечивает нас ценной информацией, не основываясь на интуиции. Я знаю, что ирландские дела — ваша специальность, но не ирландско-американские. А это большая разница.

Бурк оглядел всех присутствующих.

— Я думаю, тогда можно уделить несколько минут американским делам. Мне хотелось бы обсудить кое-какие проблемы наедине с комиссаром, капитаном Шрёдером, инспектором Лэнгли, мистером Крюгером и мистером Хоганом.

Комиссар Рурк растерянно обвел взглядом комнату, не зная, что сказать.

— Мне нужно связаться с консульством, — бросил майор Мартин, направляясь к двери.

Томас Донахью извинился и последовал за ним. Епископ Доунс откланялся и торопливо исчез за дверью. Арнольд Шеридан поднялся и взглянул на часы:

— Мне нужно связаться с руководством федерального правительства.

— Ты не хочешь, чтобы я остался здесь, Бурк? — спросил Беллини.

— Этот вопрос тебя никак не касается, Джо.

— Ну так оно и лучше, — буркнул Беллини и направился к двери.

Помощник губернатора тревожно осмотрелся.

— Я… Мне нужно идти… — Он вскочил со своего места и торопливыми шагами пересек комнату.

Роберта Шпигель прикурила очередную сигарету и откинулась на кресле-качалке.

— Даже если вы пойдете в мужской туалет, это отнюдь не значит, что я не последую вслед за вами туда же, так что лучше говорите здесь, при мне.

Бурк решил, что ничего не имеет против ее присутствия. Затем он взял Лэнгли под руку, отвел в дальний угол комнаты и тихо спросил:

— У нас есть еще какие-нибудь сведения о Джеке Фергюсоне?

— Мы связались с его женой. Она больна и прикована к постели. Ничего нового о нем она не знает.

Бурк с досадой покачал головой. Обычно в первую очередь он думал об осведомителе, если тот в опасности, но сейчас у него не было времени разыскивать Джека Фергюсона. Тот понимал это и знал, как представлялось Бурку, что находится в опасности. Бурк отбросил эти мысли, уверенно прошел в центр кабинета и обратился к оставшимся:

— За свою жизнь мне довелось немало потасовать карты, но никогда еще не приходилось видеть такой подтасовки игры. Поскольку я пока единственный, кто действительно подвергался сегодня опасности, думаю, вам понятно, почему я так обозлен. — Он взглянул на Крюгера и Хогана. — Вы оба должны кое-что объяснить. — Бурк затянулся сигаретой и продолжал: — Обсудим это — налицо хорошо спланированная, и щедро поддержанная деньгами операция — об этом говорят все факты. Из того, что мы знаем об ИРА, нам нужно вычленить, что в ее действиях носит внутренний характер, а что — международный. Здесь, на нашем совещании, присутствуют специалисты по борьбе с контрреволюцией, а вот специалистов по борьбе с революцией что-то не видать. — Он опять посмотрел на Крюгера и Хогана.

Все хранили молчание.

— Брайен Флинн говорил мне, что майор Бартоломео Мартин предложил ему идею операции в Америке и обеспечил необходимыми для этого средствами. И если это правда, то не думаю, что Мартин мог бы справиться без помощи некоторых ваших людей или, по крайней мере, не воспользовался вашим хорошо известным талантом находить другие пути, когда вам это удобнее.

— Поосторожней! — Лэнгли вскочил со своего места. Бурк повернулся к нему:

— Не крутись, Лэнгли! У тебя же тоже есть свои подозрения. — Бурк опять повернулся к людям, сидящим перед ним. — Все это выглядит, как специально срежиссированное представление, но, по-моему, оно вышло из-под контроля, потому что Брайен Флинн играет свою роль не по сценарию. Возможно, вначале он должен был взорвать арсенал либо какой-то банк. Но у него возникла идея получше, и сейчас в результате мы все выглядим тупоумными ослами.

— Никогда не слышал подобного бреда параноика… — Крюгер даже вскочил со своего места.

Хоган положил руку на ладонь Крюгера, затем подался немного вперед.

— Послушайте, Бурк, то, что вы сказали, все же неверно. — Он сделал паузу, затем продолжал: — ФБР настроилось победить в этом инциденте. Уверен, что когда все кончится, они расстреляют несколько человек на самом верху. И впоследствии аналитики докажут, что мы палец о палец не ударили, чтобы предотвратить это, и даже якобы погрели на этом руки и обрели какие-то дополнительные полномочия и деньги. — Он подался вперед и произнес плаксивым голосом: — Но даже малейший намек на то, что мы…

Бурк махнул рукой, чтобы прервать его оправдания:

— У меня нет реальных фактов, но они и не нужны. Я только хочу, чтобы вы знали то, что знаю я. У меня голова разрывается от этих чертовых мыслей. А если Флинн начнет делать публичные заявления, люди могут поверить ему, и у ваших учреждений будут новые неприятности.

Хоган покачал головой:

— Поверьте, он не станет делать никаких публичных заявлений, чтобы попросить помощь извне, потому что отнюдь не собирается признаваться своему народу, что сотрудничает с британской разведкой…

Крюгер бросил на него испепеляющий взгляд:

— Заткнись, Хоган!

— Ради Бога, Крюгер, — отмахнулся от него Хоган, — не строй из себя обиженную невинность! — Он внимательно осмотрел четырех полицейских в комнате. — Кое-какая информация у нас, конечно, имеется, но, как вы правильно заметили, мы к ней не допущены. Все же могу обещать, что, несмотря ни на что, мы будем прикрывать вас… все время, пока и вы нас прикрываете. Все, что было, — быльем поросло. Сейчас нам нужно работать над тем, чтобы выйти из создавшегося положения не только достойно, но и не слишком потрепанными. — Он вытянул вперед обе руки и примирительно добавил: — Нам дается уникальная возможность произвести важные перемены в разведывательной работе в нашей стране. Это шанс, чтобы улучшить наш имидж.

— Вы просто… чокнутые! — резко вскочил Рурк. Лэнгли спокойно обернулся к нему:

— Сэр, думаю, у нас просто нет выбора, кроме как сохранять контроль над ситуацией. Мы не можем изменить ход событий, которые привели нас сюда, но можем попытаться сделать так, чтобы исход операции не оказался пагубным… хотя бы на время нашей совместной работы.

Комиссар взглянул сначала на представителя ФБР, затем на представителя ЦРУ, после — на двух офицеров полиции из отдела оперативного розыска. Для него было ясно одно: их логика сильно отличается от его логики, и их мир — это не его мир. Он понял также, что те, кто согласен с точкой зрения Крюгера и Хогана и собирается поступать подобным же образом, — безрассудные и опасные люди. Он посмотрел на Роберту Шпигель. Она ободряюще кивнула ему, и он с облегчением сел на стул.

Бурк обвел взглядом комнату и сказал:

— Важно, что вы все поняли: майор Мартин представляет собой опасность, угрожающую какому бы то ни было успеху в переговорах. Он хочет видеть разрушенный собор и обильно пролитую кровь. — Бурк посмотрел на Шрёдера и Рурка. — Он вам не друг. — Теперь его взгляд переместился на Хогана и Крюгера. — Скорее всего, Мартин надеялся на захват оружия или на ограбление банка, но Флинн предоставил ему уникальный случай взбудоражить общественное мнение в Америке, аналогично тому, как это случилось на Британских островах, когда боевики ИРА убили лорда Маунтбеттена. Как бы то ни было, если Флинн выйдет из собора, не пролив кровь, а пленники из ИРА будут освобождены, то он станет героем в глазах огромной части ирландского народа; и никто тогда не поверит, что он собирался причинить кому-нибудь вред или разрушить собор. Но майор Мартин не позволит такому случиться. — Бурк опять повернулся к Крюгеру и Хогану. — Предлагаю нейтрализовать его — нет, это вовсе не одно из ваших любимых словечек, означающих убийство. Не глядите с такой тревогой! Нейтрализовать — значит отстранить от руководства и сделать пешкой. Я хотел бы видеть здесь штатного чиновника министерства иностранных дел в качестве представителя правительства Великобритании в Нью-Йорке вместо Мартина. Предлагаю вам уникальную возможность — сохранить ваши собственные ослиные головы.

Крюгер пристально посмотрел на Бурка, в его взгляде сквозила неприкрытая враждебность. Хоган просто кивнул головой и произнес:

— Сделаю все, что смогу.

Затем раздался голос Роберты Шпигель:

— Обсуждение закончено. — Она вызывающе посмотрела на Шрёдера. — Капитан, приступайте.

Шрёдер кивнул и включил динамики в офисах дома настоятеля и резиденции кардинала. Затем набрал номер коммутатора и, ожидая ответа, внимательно наблюдал за присутствующими. «Новая игра в мяч для них», — подумал он. Но его игра существенно не менялась. Единственное, что его касалось, — это личность Брайена Флинна. Целый мир, в котором он до этого существовал, теперь сократился до телефонной связи между ним самим и Брайеном. Вашингтон, Лондон и Дублин могли бы облегчить ему задачу достичь капитуляции, но еще больше осложнить ситуацию они уже не в состоянии.

Внезапно раздавшийся голос в трубке заставил Шрёдера привстать со стула.

— Алло! Мистер Флинн? Капитан Шрёдер на проводе.

Глава 31

Брайен Флинн стоял у алтарного органа и, зажав телефонную трубку плечом, курил.

— Шрёдер, тушенка была жилистой. Ты случайно не ту лошадь пустил на мясо, а?

В ответ на эту шутку Шрёдер натянуто засмеялся и сказал:

— Нет, сэр. Если вам еще что-нибудь понадобится, дайте знать.

— Так и сделаю. Во-первых, я рад, что вы знаете мое имя. Теперь вам известно, что имеете дело с одним из величайших из ныне живущих патриотов Ирландии. Правильно?

— Да, сэр…

— Настанет день, и мне воздвигнут памятник в Дублине и в свободном Белфасте. О тебе же никто и не вспомнит.

— Да, сэр.

Неожиданно Флинн рассмеялся:

— Нутром чую, что ты что-то записываешь, Шрёдер. Что ты там пишешь, скажи? Что у меня мания величия?

— Нет-нет, сэр. Просто делаю некоторые заметки, чтобы не забыть.

— Ну ладно. Теперь только слушай, не перебивая, и делай свои записки. Во-первых… — Флинн рассеянно полистал лежащую перед ним книгу Шрёдера. — Пусть прожектора продолжают освещать собор. Это потрясающе — купаться в голубом свете. Кроме того, при свете твоим спецназовцам будет труднее карабкаться по стенам. Мои люди засели с биноклями в небоскребах. Если они увидят какое-либо шевеление, то подадут сигнал тем, кто находится здесь, в башнях, или позвонят прямо мне. Отсюда следует второе условие: не чините препятствий моей внешней телефонной связи. В третьих, если будете передавать что-то посредством световых сигналов, я открою огонь по прожекторам. В-четвертых, не надо нас запугивать всякими фокусами психологической войны и в этих целях ездить вокруг собора на бронетранспортерах. Моим людям это может скоро надоесть, а у них при себе есть гранатометы М-72. Мы за свою жизнь насмотрелись столько бронетранспортеров, сколько вам не довелось видеть такси; так что, Шрёдер, ими нас на испуг не возьмешь. В-пятых, уберите вертолеты. Если мои люди в башнях увидят хоть один, они собьют его. В-шестых, передайте своим людям из спецназа, что мы загодя планировали нашу операцию, поэтому нападение обойдется им слишком дорого. Не теряйте людей зазря. Вам они еще понадобятся в следующий раз. — Флинн вытер ладонью струйку пота, сбегающую по лбу. — Седьмое условие: еще раз повторяю — никаких проволочек. Все должно быть закончено до рассвета. Теперь восьмое: мне нужен отличный цветной телевизор с экраном в двадцать один дюйм. Я скажу, когда Бурку можно будет доставить его. Девятое условие: чтобы новости, освещающие события вокруг собора, продолжались до рассвета. И последнее: я требую собрать пресс-конференцию в зале для прессы под ризницей. Начало в лучшее эфирное время — в десять часов вечера. Ну как? Принимаете все эти требования?

Прошло немало времени, наконец в трубке послышался довольно взволнованный голос Шрёдера:

— Да, сэр. Мы постараемся пойти вам навстречу по всем этим условиям.

— Вы сделаете все, как я сказал. А что слышно из Дублина, Лондона и Вашингтона?

— У них имеется связь со своими представителями, которые находятся здесь, в резиденции кардинала. Дело, как видно, движется.

— Приятно иметь союзников, так слаженно работающих вместе. Надеюсь, они сохраняют такое же самообладание, как и мы здесь, капитан. А какие новости от Амнистий и Красного Креста?

— Они согласны сотрудничать любыми возможными путями.

— Неплохо с их стороны! Хорошие люди! Всегда готовы протянуть руку помощи. А как насчет иммунитета от любых преследований моих людей, находящихся здесь?

Шрёдер откашлялся:

— Генеральный прокурор США и генеральный прокурор штата сейчас обсуждают этот вопрос. Пока все, что могут обещать вам, это…

— Справедливый суд, — прервал Флинн. — Восхитительная страна! Но я не желаю никакого суда, Шрёдер.

— На данный момент я не могу давать подобных обещаний.

— Позволь уж внести некоторую ясность. Ты говорил мне ранее, что заключенные будут освобождены, но у тебя должны быть и гарантии нашей неприкосновенности, иначе сделка не состоится. И тогда я расстреляю заложников и разнесу этот собор к чертовой матери.

Флинн услышал в трубке тяжелое дыхание Шрёдера.

— Все, о чем вы просили, — мягко произнес Шрёдер, — сейчас скрупулезно рассматривается, но на все это нужно время. Сейчас меня больше всего беспокоит безопасность…

— Шрёдер, перестань говорить со мной, как с криминальным психом. Побереги подобные словечки для следующего раза, если, конечно, он будет. Я солдат и хочу, чтобы со мной разговаривали как с солдатом. С пленниками здесь обращаются корректно. А твой тон слишком надменный.

— Извините, я не хотел оскорбить вас. Я только стараюсь уверить вас в наших добрых намерениях. Моя работа заключается в том, чтобы прийти к обоюдному соглашению и…

— Как ты можешь называть наш разговор переговорами, — перебил его Флинн, — если вы даже не собираетесь ничего выполнять?

Шрёдер промолчал.

— Ты, Шрёдер, делал когда-нибудь за всю свою службу специалиста по переговорам хоть какие-нибудь реальные уступки? Да никогда! Ради Христа, ты даже не слушаешь меня. Ладно, черт побери, хотя лучше тебе было бы слушать, потому что когда этот собор рухнет и повсюду будут валяться трупы, ты станешь молить Господа, чтобы Он оказал тебе побольше внимания и милосердия, и за это сможешь по-настоящему поверить в Бога.

— Я слушаю, я делаю все…

— Ты станешь известен, капитан Берт Шрёдер, как человек, не сумевший сохранить собор святого Патрика, и как человек, руки которого обагрены кровью невинных людей. Ты никогда не сможешь вновь высоко держать голову и, думаю, станешь отказываться от многих предложений интервью с ведущими на телевидении.

Голос Шрёдера впервые за все время приобрел разгневанные интонации:

— Я не врал вам, не так ли?! Мы не пытались применять силу, вы это заметили? Вы просили принести вам еду, мы сделали это. Вы просили…

— Я заплатил деньги за паршивую жратву! А теперь слушай внимательно. Я знаю, что ты не самый отпетый мошенник из целой кучи проходимцев, но… — Флинн посмотрел на фото Шрёдера на обложке его книги.

Снят был эпизод из его жизни — во время рядового ограбления банка, обернувшегося захватом заложников. Шрёдер не был похож на своего предшественника — тот обычно надевал бейсбольную кепку и штормовку. Шрёдер же всегда носил элегантный костюм-тройку в узкую полоску. К его лицу и массивному телу тоже больше подошла бы бейсбольная кепка, но он придерживался собственного стиля. Флинн внимательно изучал лицо на обложке. Хороший профиль, твердый подбородок, прямая осанка. Но выражение глаз откровенно испуганное. Плохая фотография!

— Но я верю тебе, Шрёдер, и надеюсь, что ты используешь все свое влияние, чтобы выполнить наши условия. Прошу, капитан, поддерживать со мной непрерывную связь всю ночь. И расскажи о нашем разговоре всем присутствующим.

Тон голоса Шрёдера резко изменился — в нем проскользнуло откровенное удивление:

— Да, сэр. Я сделаю все. Вы можете говорить со мной хоть всю ночь, — сказал он и замолк, но спустя минуту-другую заговорил вновь: — Я хотел бы попросить вас о паре пустячных одолжений.

Флинн улыбнулся, механически листая книгу капитана Шрёдера.

— Валяй! Говори!

— Прекрасно! Во-первых, ваш радиоглушитель расстроил командную систему связи, в создавшихся условиях нам все же хотелось бы избежать неприятных инцидентов из-за отсутствия связи. Кроме того, глушитель вызвал помехи в передачах коммерческих радиостанций и в звуковом сопровождении телепередач.

Флинн отбросил книгу в сторону.

— Быть того не может, но я подумаю об этом. Что еще?

— Мне хотелось бы сказать пару слов каждому из заложников, разумеется, если возможно.

— Может быть, попозже, после пресс-конференции.

— Хорошо. Просто превосходно! И осталось еще одно.

— Всегда что-то остается.

— Так вот, раз уж мы налаживаем взаимоотношения, стараемся доверять друг другу и только я веду с вами переговоры, то мне хотелось бы знать, так ли и вы относитесь ко мне. До вас я разговаривал с мистером Хики и…

Флинн рассмеялся и огляделся вокруг: Хики нигде не было видно.

— Видать, Джон заставил тебя немножко поволноваться, не так ли, капитан? Ему нравится отпускать дерзкие шуточки. Но что из этого? Поиграй с ним немного. Джон любит поболтать — ирландец, что с него возьмешь.

— Да, но может возникнуть недоразумение. Главный вы, и я хочу поддерживать связь только с вами и…

Флинн швырнул трубку на рычаг и стал просматривать сборник нот. Он хотел найти что-нибудь мирское, что помогло бы унестись в мыслях прочь от собора. Из всех богоспасаемых и богодостойных мест, где ему довелось побывать, этот собор на такую роль в данный момент, по его разумению, подходил менее всего. Хотя другие и ощущали здесь присутствие Святого Духа. Поэтому он решил, что испытываемая им пустота, видимо, находится внутри него самого. Наконец он нашел песенку «Роза Трейли», повернул ключ в органе и под собственный аккомпанемент стал тихонько напевать знакомые слова:

Берт Шрёдер долго, задумавшись, смотрел на телефон, положив руки на стол. Флинн говорил о неприкосновенности, которая, как он дал понять, понадобится ему в будущем, — отсюда и его намерение удержать совершение преступления в известных рамках и не допустить, чтобы оно носило характер тяжкого. Видимо, Брайен Флинн не станет убивать кого-нибудь, тем более себя. И что особенно важно, Флинн начинает рассчитывать на него, Шрёдера. Так бывает всегда. Это неизбежно, потому что он все же начал понимать, что голос Шрёдера — единственное, что может иметь значение.

Шрёдер поднял глаза на присутствующих.

— Видимо, нахожу подход к этому странному парню.

Бурк зло усмехнулся:

— А со стороны кажется, будто он уже нашел подход к вам.

Глаза Шрёдера сузились от раздражения, но все-таки он неохотно согласился:

— Да. Он, похоже, знает кое-что о моих методах. Боюсь, что средства массовой информации слишком много растрепали о работе моего отдела. Хотя я никогда и не видел публикаций в прессе, — добавил он.

— А вы что, думаете, ваша автобиография запрещена в продаже? Боже, лучше было бы вам подождать, по крайней мере, до отставки и только тогда издавать ее. — Бурк улыбнулся. — Сейчас в ней не хватает большой главы. Постарайтесь включить ее в переиздание. Скажите об этом своему литературному агенту. — И тут же добавил примирительным тоном: — Послушайте, Берт, у меня нет ответов на все вопросы, но…

Шрёдер вскочил с места.

— Нет, хватит! И мне надоела ваша миссия защитника!

Все молчали. Бурк встал и неторопливо направился к двери.

— Далеко не уходите, — крикнул Шрёдер. — Попозже Флинн может захотеть кофе.

Бурк обернулся и сказал:

— До сих пор у нас все было перемешано: обман, некомпетентность и просто обычная глупость. И все же, несмотря на все это, нам чертовски везет. Но если мы не объединим наши усилия до рассвета, то произойдет бойня и осквернение храма, а нам потом придется давать ох как много объяснений, почему же все так произошло.

Шрёдер посмотрел прямо перед собой и спокойно произнес:

— Это мои проблемы. Оставьте их мне и не лезьте не в свое дело.

Глава 32

Отец Мёрфи прошел по алтарю и остановился перед престолом кардинала.

— Ваше Высокопреосвященство, мне хотелось бы исповедаться перед вами.

Кардинал кивнул головой:

— Возьмите мои руки в свои, сын мой.

В ладони отца Мёрфи был зажат листок бумаги.

— Нет… Я хотел бы пройти в исповедальню.

Кардинал поднялся со своего престола.

— Пойдемте тогда в архиепископскую ризницу.

— Нет… — Отец Мёрфи почувствовал, как от напряжения сбежала по лбу струйка пота. — Они нам не разрешат. Мы можем удалиться в помещение, где я исповедовал мисс Мелон.

Кардинал с любопытством посмотрел на него, будто желая понять, в чем дело, а затем кивнул:

— Ну как хотите.

Он спустился по ступенькам и направился в конец алтаря, затем преодолел боковые ступени и прошел в галерею. Отец Мёрфи оглянулся на Морин и Бакстера — те ободряюще кивнули, и он последовал за кардиналом.

Лири перегнулся через перила церковных хоров, нацелил свою винтовку в лицо кардинала и продолжал держать его на прицеле в то время, пока тот шел. Находившиеся в трифории начали кричать, предупреждая двух прелатов об опасности. Они взывали и к Лири, который, как они видели, уже нацелил свою винтовку, а также к Флинну и Хики.

Кардинал, казалось, не слышал криков. Он остановился у прохода под аркой, ведущей к входу для священников в исповедальню, и стал поджидать отца Мёрфи, нерешительно идущего по галерее.

Лири нацелил винтовку на золотой крест, висящий над самым сердцем кардинала, и нажал слегка на курок.

Неожиданно перед двумя священнослужителями возник Флинн и, оглянувшись на балконы, поднял руки вверх, призывая всех угомониться. Крики стихли. Лири выпрямился, держа винтовку на изгибе локтя. Даже с такого расстояния Флинн смог увидеть, что у Лири был вид охотника, только что отказавшегося от своей законной добычи. Тот не шевелился, прислушивался и вглядывался. Затем Флинн увидел Меган, появившуюся на Церковных хорах. Она подошла к Лири и принялась что-то говорить ему, видимо, утешая.

Флинн повернулся к обоим священникам, сердито спросив:

— Какого черта вы задумали?

Кардинал посмотрел ему в глаза и спокойно ответил:

— Я собрался выслушать исповедь.

Флинн прошипел сквозь крепко стиснутые зубы:

— Вы что, рехнулись? Вам нельзя уходить со своего места без разрешения!

— Мне не нужно вашего разрешения, чтобы пойти куда хочу в моей церкви, — также спокойно ответил кардинал. — Пожалуйста, отойдите в сторонку.

— Позвольте мне сказать кое-что вам обоим. — Флинн с трудом подавлял ярость. — Моим людям наверху отдан приказ стрелять в любого… Ну хорошо, четверо из них вряд ли стали бы стрелять в священника, но пятый наверняка убил бы вас. Он мог бы пристрелить и родную мать, если бы на то был приказ. Он исполняет приказы так же свято, как и вы свой обет.

Лицо кардинала покраснело, он начал было что-то говорить, но Флинн оборвал его и продолжал:

— Этот человек четырнадцать лет служил снайпером чуть ли не в дюжине различных армий. И сейчас он видит мир лишь через прицел винтовки. Вся его жизнь сжалась в одно-единственное действие. А ему нравится звук выстрела, ощущение отдачи приклада в плечо, вид вспышки на конце дула, запах пороха в ноздрях. Для него все это сродни сексу — можете вы оба понять это?

Ни кардинал, ни отец Мёрфи ничего не ответили. Кардинал повернул голову и посмотрел на тени, двигающиеся на церковных хорах, затем вновь обратился к Флинну:

— Трудно поверить, что может жить такой человек. Вам надо быть осторожным, чтобы он ненароком не пристрелил вас.

Кардинал обошел Флинна, вошел в деревянный проход под аркой и открыл дверь в исповедальню.

Отец Мёрфи молча глянул на Флинна, затем отодвинул в сторону портьеру и тоже вошел в исповедальню с другой стороны.

Джон Хики стоял вблизи часовни Богоматери и молча наблюдал за происходящим.

Войдя в темное помещение исповедальни, Мёрфи встал на колени и начал быстро бормотать:

— Благословите меня, отец… — Он взглянул через щелочку в портьере и увидел, что Флинн уходит. Тогда он торопливым шепотом стал исповедоваться кардиналу, но вдруг неожиданно остановился и сказал:

— Ваше Высокопреосвященство, с помощью звонка вызова я сейчас начну передавать зашифрованную информацию.

Темные линии профиля кардинала за ширмой оставались неподвижными, будто он не слышал последней фразы отца Мёрфи, затем его голова медленно наклонилась вперед в знак согласия.

Священник осторожно отодвинул завесу, прикрывающую дверной косяк, и, нажимая на кнопку, выдал несколько быстрых сигналов, чтобы привлечь внимание. Затем пристально посмотрел на бумагу в руке, наклонился над ней и начал:

Внезапно чья-то рука просунулась сквозь портьеру и схватила священника за запястье. Раздался голос Хики:

— Так-так, падре, стало быть, вы используете исповедь и исповедальню в вероломных целях. — Он отбросил завесу в сторону, и резкий яркий свет на мгновение ослепил отца Мёрфи. Хики выхватил бумагу из рук священника. — Выходите, кончайте со своей проклятой исповедью, а с сообщением закончу я.

Мёрфи тяжело притиснулся к ширме и тихо сказал, обращаясь к кардиналу:

— Я сожалею…

Стоя у исповедальни, Хики огляделся. Флинн уже ушел. Никто не обращал на него внимания, кроме Морин и Бакстера, сидящих на помосте алтаря и со злобой смотрящих на него. Хики улыбнулся им, затем вошел в исповедальню, прочел закодированное сообщение, положил палец на кнопку и начал передавать. Сначала он повторил обращение:

Он выстукивал сигналы с задержками и запинками, будто впервые передает азбукой Морзе. Текст написанного сообщения он изменил.

Хики остановился и заглянул в текст настоящего сообщения. Для большей достоверности добавил пару фраз оттуда.

Потом опять начал импровизировать:

Остановившись на секунду-другую и подумав, продолжал далее:

Хики убрал палец с кнопки и улыбнулся. Люди по ту сторону стен собора теперь в большом замешательстве… и очень напуганы. Испуг ведет к безрассудству. Безрассудство вызывает опрометчивость. Хики поставил себя на их место: они думают, что переговоры ни к чему не приведут, заложников надо как-то спасать, у тех, кто захватил собор, людей и оружия мало. Полиция предложит план взятия собора, и его примут. А политики найдут оправдание для применения силы. Полиция прорвется через двери и будет встречена взрывами и неожиданным плотным убийственным огнем.

Оглядываясь вокруг, Хики ярко представил себе всю картину: расколотый мрамор, раскрошившиеся статуи, темно-пурпурная кровь, стекающая со ступенек алтаря на белый мраморный пол, мертвые тела в неестественных позах на церковных скамьях. Верхние этажи объяты пламенем, а свод нефа рушится, разбивая драгоценные витражи, и они мелкими стеклышками рассыпаются на улице у стен собора. Тела смертельно раненных людей корчатся среди каменных обломков и разрушенных колонн, объятых пламенем. И когда враги решат, что все закончено, что последний выстрел уже прозвучал, и через пыль от разрушений начнут пробиваться первые лучи восходящего солнца, а спасатели и медики станут пробираться среди развалин, — вот тогда и придет время для последнего представления: сработает часовой механизм взрывного устройства, и две главные колонны храма сотрясет грандиозный взрыв, дрогнут и рухнут с оглушительным грохотом гранит и мрамор, штукатурка и бронза, дерево и бетон. Собор начнет погибать: кирпич за кирпичом, камень за камнем, колонна за колонной, стена за стеной… И многие годы спустя, когда люди будут приходить и смотреть на эти самые величественные руины в Америке, они будут вспоминать и о последней миссии Джона Хики на грешной земле.

Морин Мелон спокойно сидела на скамье и смотрела, как Джон Хики передавал информацию. Но вдруг она резко повернулась к Гарольду Бакстеру и выкрикнула:

— Скотина!

Бакстер оторвал взгляд от Хики и невозмутимо заметил:

— Да, может, и так, но сила на его стороне, не правда ли? И притом это вряд ли принесет вред, особенно если первое сообщение все-таки было получено.

— Думаю, вы не понимаете, — ответила Морин. — Люди за собором до сих пор считают, что сигнальная кнопка под нашим контролем. Хики не послал им грубую фальшивку или чего-нибудь в этом роде. Он прочел наше сообщение и отбивал дезинформацию от нашего имени.

Бакстер взглянул на Хики, и предположение Морин дошло до него.

— И только один Бог знает, что он передал. Он сумасшедший, вам же известно, — не унималась Морин. — Флинн по сравнению с ним — образчик здравого рассудка.

— Хики вовсе не сумасшедший, — возразил Бакстер. — Он гораздо опаснее, чем просто псих.

Морин опустила глаза.

— Во всяком случае, я не считаю нужным оправдываться и извиняться за попытку.

— А я вас и не прошу. Но, думаю, в следующий раз мы будем действовать по моему плану.

— Да? — Она говорила как-то вяло, бесстрастно. — Не думаю, что у нас есть время дожидаться разработки вашего плана и слушать ваши рассуждения по поводу подходящего момента.

Он ответил без всякого раздражения:

— Предоставьте мне еще несколько минут. Думаю, я нашел способ, как выйти отсюда.

Бурк пошел в кабинет епископа, за ним потянулся инспектор Лэнгли. Одетый в форму офицер дал каждому копию расшифрованного сообщения. Бурк, присев на краешек стола Шрёдера, прочел его. Он обвел глазами присутствующих: Шрёдер, комиссар Рурк, Роберта Шпигель и Беллини — вот самые упрямые в их группе из тринадцати человек, на которых взвалили немыслимую задачу, а он и Лэнгли присоединятся к ним или, наоборот, отколются в зависимости от ситуации.

Капитан Беллини оторвал взгляд от своего экземпляра сообщения и обратился к Рурку:

— Если это правда, я могу захватить собор без особого риска для моих людей. Если заложники находятся в склепе, у них есть неплохие шансы выжить… хотя полной гарантии я дать не могу. — Он опять взглянул на бумагу. — Но если фении будут держать их при себе, шансы у них небольшие. — Он встал. — Мне требуется несколько часов, чтобы обдумать план.

Бурк вспомнил слова Морин у входа в ризницу — двенадцать человек. А Мёрфи теперь говорит, что восемь. Он посмотрел через комнату на Беллини и спросил:

— А что, если здесь неточные сведения?

— Ну, насколько же они отличаются? — ответил Беллини. — Головы-то у них на плечах есть. Так ведь? И считать они умеют. Вот смотрите: меня, по правде говоря, не очень тревожит сама операция, но сейчас, после получения сообщения, я чувствую себя намного увереннее, чем прежде.

— Мы не может исключить возможность, что одно из сообщений, а может, и оба, спровоцированы фениями, — спокойно произнес Лэнгли и, посмотрев на свой экземпляр, сравнил его с первым сообщением, держа его в другой руке. — Я несколько озадачен. Похоже, здесь что-то не так. — Он поднял глаза на присутствующих. — Беллини, я, как офицер службы розыска, советую не верить ни одному из них.

Беллини растерянно спросил:

— Ладно, но тогда, черт побери, какое же из этих сообщений верное?

— Верить или не верить любому из них, — заговорила Роберта Шпигель, — не в этом дело. Важно, что каждый в резиденции кардинала и в соседних комнатах прочитал последнее сообщение, и каждый теперь припрется сюда со своими выводами. — Она посмотрела на Рурка. — Их выводы станут для нас оправданием нанесения упреждающего удара, комиссар. А они о нем только сейчас и думают. — Она снова повернулась к Беллини: — Капитан, подготовьтесь броситься на штурм по первой же команде.

Беллини встревоженно кивнул.

Дверь открылась, в кабинет вошел епископ Доунс.

— Кто-то хотел меня видеть?

Все пятеро мужчин вопросительно посмотрели друг на друга, затем раздался голос Роберты:

— Да, это я просила вас прийти.

Доунс остался стоять посреди кабинета. Помощница мэра задумалась на несколько секунд, а потом уверенно произнесла:

— Монсеньер, ни мэр, ни я, ни кто бы то ни было не хотят делать ничего такого, что нанесло бы ущерб собору или подвергло угрозе жизнь заложников. Тем не менее…

Епископ заметно напрягся.

— …Тем не менее, если мои коллеги, полиция и люди в Вашингтоне решат, что переговоры больше нет смысла продолжать, что все ясно и угроза жизни заложников только возрастает… тогда вы и ваша епархия согласитесь с нашим решением направить в собор подразделения сил специального назначения?

Епископ застыл, словно каменное изваяние, и молчал.

— Дайте монсеньеру копию последнего сообщения, — обратилась Шпигель к Беллини.

Доунс взял протянутую бумагу, прочел ее и взглянул на Роберту Шпигель:

— Я должен буду посоветоваться с главным викарием. На себя такую ответственность брать не могу, — сказал он, повернулся и покинул комнату.

Снова заговорила Шпигель:

— Каждый раз, когда мы раскрываем новый пласт этой проблемы, я убеждаюсь, как сильно мы недооцениваем Флинна. Наша позиция слаба со всех сторон, время бежит, и становится очевидно, что самый легкий способ действия — сдаться, но не Флинну, а нам.

— Тут даже сдаться не так-то просто, — заметил Лэнгли. — Мы, конечно, можем сдаться, но это вовсе не значит, что сдадутся и Вашингтон, и Лондон, и Дублин.

— Капитан, — обратился к Беллини комиссар Рурк, — единственное, на что мы можем решиться сами, без чьего-либо разрешения, кроме мэра, — это штурм.

— Легко сказать, сэр, но осуществить штурм не так-то просто и очень опасно, — ответил Беллини.

— Судя по всему, вы решили отказаться от переговоров, — проговорил Шрёдер.

Все посмотрели на него, а Бурк сказал:

— Капитан, вы пока все еще наша главная надежда. Если есть нечто среднее между капитуляцией и штурмом, я уверен, вы найдете, что это такое. Вместе с тем Брайен Флинн сказал, что третьего не дано, и, по-моему, он сказал правду. Рассвет или смерть.

Морин, не отрываясь, глядела на Хики, который разговаривал с кардиналом и отцом Мёрфи в исповедальне. Она обратилась к Бакстеру:

— Он спрашивает их о кнопке и о содержании первой информации.

Бакстер кивнул и поднялся со скамьи.

— Давайте походим немного, разомнем ноги. Заодно поговорим.

Они молча пошли по алтарному помосту к престолу, пройдя расстояние около сорока футов, затем повернулась и направились назад. Когда они проходили у ограды, Бакстер наклонил голову и тихо сказал:

— Посмотрите туда, на медную плиту.

Морин бросила взгляд на алтарь справа. За лестницей в ризницу виднелась огромная медная плита, через которую Хики и Меган Фитцджеральд спускались вниз с кейсами.

Бакстер осмотрел все обширное пространство собора.

— Я стараюсь изучить это здание. Когда Хики и Фитцджеральд вылезли из-под этой плиты, руки и колени у них были испачканы землей. Значит, там должно быть очень низкое пространство, в котором можно передвигаться только на четвереньках. Это должно быть темное, неосвещенное или слабо освещенное помещение. Огромное пространство, почти с городскую площадь, где можно бесследно испариться. Если нам удастся быстро поднять эту плиту и нырнуть в подземелье, они никогда не смогут отыскать нас там даже с фонарем.

Проходя опять по правой стороне алтаря, они вновь внимательно оглядели плиту.

— Даже если мы сможем поднять плиту, — сказала Морин, — и нырнуть под нее, прежде чем нас застрелят, мы не окажемся на свободе, и никто вне собора не узнает, что мы там, внизу.

— Зато мы будем знать, что мы уже не наверху.

Морин согласно кивнула:

— Да, это уже довод, не так ли?

Несколько минут они продолжали молча прохаживаться, затем Морин спросила:

— Как вы собираетесь все это проделать?

Бакстер изложил свой план.

Кардинал и отец Мёрфи не спеша шли по алтарю, и Морин и Бакстер заметили смертельную бледность, покрывшую лица обоих священнослужителей. Отец Мёрфи печально посмотрел на Морин и Гарольда.

— Хики все пронюхал.

Затем заговорил кардинал:

— Я не возражал бы против передачи сигналов в дом настоятеля. — Он недовольно посмотрел сначала на отца Мёрфи, а затем на остальных. — Но было бы лучше, если бы вы заблаговременно предупреждали меня о своих планах.

Бакстер кивнул:

— Мы как раз и собираемся это сделать, Ваше Высокопреосвященство. Мы обдумываем план побега. И хотим, чтобы вы оба пошли с нами.

Кардинал отрицательно покачал головой и произнес твердо:

— Мое место здесь. — На какое-то мгновение показалось, что его мысли витают далеко, но он встрепенулся и продолжал: — Но я готов дать вам свое благословение. — Кардинал повернулся к отцу Мёрфи: — Вы можете уходить вместе с ними, если того пожелаете.

Мёрфи покачал головой и обратился к Морин и Бакстеру:

— Я не могу оставить Его Высокопреосвященство. Но помогу вам, если сумею.

Морин внимательно посмотрела на каждого из трех стоящих перед ней мужчин.

— Хорошо. Давайте обсудим детали и выберем время. — Она взглянула на свои часы. — В девять часов мы уходим.

Глава 33

Как только епископ Доунс вошел в кабинет настоятеля, капитан Беллини спросил у него:

— Вы еще не нашли план собора?

Епископ мотнул головой:

— Сотрудники ищут его здесь и в здании епархии. Мне даже не верится, что что-то найдется.

Комиссар Рурк обратился к Лэнгли:

— Что вы делаете, чтобы разыскать архитектора Гордона Стиллвея?

Лэнгли закурил и некоторое время молчал. Наконец произнес:

— К его офису на Восточной Пятьдесят третьей улице ездили детективы. Но, конечно, там все оказалось закрыто…

— А вы получили ордер на обыск? — не дал ему договорить Рурк.

Лэнгли заметил про себя, что комиссар стал более напористым. К полуночи он, вероятно, постарается получить ордер. Чуть помолчав, Лэнгли ответил:

— По сути дела, кто-то уже входил без ордера. Чертежей собора нет. Сейчас детективы ищут список служащих. Очевидно, он тоже пропал.

Епископ откашлялся и проговорил:

— Я не одобряю идею штурма… но, полагаю, его нужно готовить… — Он взглянул на книжный шкаф и продолжал: — Среди этих книг вы найдете штук пять, где есть иллюстрации помещений собора. В них есть несколько планов. Схемы очень приблизительные — для туристов, проходящих по первому этажу. Но интерьеры изображены довольно точно, думаю, вам это окажется полезным.

Беллини подошел к книжному шкафу и принялся просматривать полки.

Бурк привстал и сказал:

— Может быть, в квартире Стиллвея лежит комплект кальки? Но там никто не берет трубку, и детектив, которого мы туда направили, говорит, что на стук в дверь никто не отвечает. Я сейчас сам собираюсь туда.

Шрёдер тоже встал.

— Вы не можете уйти отсюда. Флинн сказал…

Бурк повернулся к нему:

— Черт с ним, с этим Флинном!

— Вперед, лейтенант, — подбодрила его Роберта Шпигель.

Лэнгли вырвал страничку из своей записной книжки и черкнул несколько слов:

— Вот адрес. Но не входи туда незаконным путем.

Епископ Доунс добавил:

— Если найдете Гордона Стиллвея, помните, что он очень старый человек. Постарайтесь не волновать его.

— Ничего незаконного я не делаю и не собираюсь волновать людей.

Бурк повернулся и вышел в соседний кабинет. Тяжелая дымовая завеса висела на уровне лиц людей, толпящихся в приемной. Он прошел в холл и спустился по ступенькам. Кабинеты в доме настоятеля на нижнем этаже были заполнены разными чинами в полицейской форме, отдававшими оперативные распоряжения. Бурк подошел к сидящему за столом капитану и показал свой жетон.

— Мне необходима полицейская машина с радио и лихой водитель.

Капитан оторвался от плана центральной части города.

— Вам? Но зона по другую сторону оцепления плотно забита транспортом и людьми. Куда вы так спешите, лейтенант?

— В Грэмерси-парк. И побыстрее, как только можно.

— Хорошо, пробивайтесь тогда к радиотелевизионной станции на Лексингтон-авеню.

— Черт возьми! — Бурк схватил трубку телефона и соединился через коммутатор с кабинетом епископа. — Лэнгли, вертолет пока еще во дворе Рокфеллеровского центра? Хорошо. Позвони и прикажи ему прогреть мотор.

Он вышел из дома настоятеля на Пятьдесят первую улицу, вдохнул холодного бодрящего воздуха и почувствовал себя намного лучше. Дождь со снегом прошел, но ветер все еще дул довольно сильно. Он подошел к безлюдному перекрестку Пятьдесят первой улицы и Мэдисон-авеню.

Мрачная тишина повисла над освещенными улицами, прилегающими к собору. Вдали виднелся кордон из полицейских машин, автобусов и карет «скорой помощи», по заснеженным улицам и тротуарам тянулись коммуникационные кабели. Силуэты часовых четко вырисовывались на фоне полутемных зданий. В джипах разъезжали солдаты Национальной гвардии с винтовками наготове. В холодном воздухе гулко раздавалось рявканье мегафонов, вооруженные полисмены патрулировали по оцепленному району. Бурк слышал, как скрипит снег под их и его собственными ногами. Пока он шел, думал о Белфасте, и хотя там никогда не был, почему-то чувствовал, что знает этот город. Он поднял воротник и зашагал быстрее.

Через Мэдисон-авеню кто-то на холодном северном ветру ехал не спеша верхом на лошади. Бурк пристально вгляделся в седока. Ба! Да это же Бетти Фостер проехала под фонарем. Похоже, она не заметила его, и он продолжал шагать дальше.

Ветер стих, и до него донеслись издалека, из-за оцепления, звуки музыки и пения. Нью-Йорк не отказался от праздника.

Бурк обошел заднюю стену часовни Богоматери, приблизился к резиденции кардинала и через кружевные занавески комнаты на первом этаже увидел сотрудников службы спецназначения, стоящих в комнате. Их инструктировал какой-то лейтенант, видна была классная доска с каким-то написанным на ней изречением. В другом окне, в углу, Бурк заметил хорошо одетых мужчин и женщин, среди них губернатора и мэра города, столпившихся вокруг буфета. Непохоже было, чтобы они развлекались, но вместе с тем не выглядели столь сурово и мрачно, как спецназовцы у классной доски.

На перекрестке Бурк повернул и оглянулся на собор, освещенный фонарями из сада. Мягкий люминесцентный свет ложился на цветные витражи и бросал красочные тени на белую от снега улицу. Безмятежная картинка, прямо привлекательная открытка: покрытые инеем ветви голых деревьев и искрящееся пространство нетронутого, чистого снега. Кто знает, может, более безмятежной картины в нашем веке больше и не наблюдалось — нигде вокруг не видно ни машин, ни людей, свет в домах погашен…

Что-то отвлекло его внимание, и он взглянул на две башни, через разбитые слуховые окна которых пробивался свет. В северной башне-колокольне мелькнула какая-то тень, так и есть — одинокая фигура осторожно перемещается от окна к окну. Человек, видимо, замерз, все время настороже и внимательно наблюдает. В южной башне также виднелась фигура, но она стояла неподвижно. Два человека — по одному на каждой башне — вот, пожалуй, и все, кто наблюдал из осажденного кафедрального собора. «Теперь многое зависит от них», — подумал Бурк. Он надеялся, что у них хватит выдержки.

Полицейский штабной вертолет летел на юг вдоль Лексингтон-авеню. Сверху Бурк видел, что внизу началось движение транспорта и наметился совсем небольшой проход для его движения по Манхэттену. Проблески красного света на каждом перекрестке говорили, что там стоят по нескольку полицейских машин. Высотные здания средней части города сменились в старой части Грэмерси-парк более низкими, и вертолет пошел на посадку.

Бурк разглядел фонари небольшого частного сквера, окруженного изящными городскими зданиями. Он указал на них, и пилот, развернув машину в воздухе, направил ее на открытую площадку, включив посадочные фары. Вертолет приземлился на маленькой лужайке. Бурк спрыгнул и поспешил к высокой чугунной ограде. Он с грохотом затряс прутья высоких тяжелых ворот но оказалось, что они закрыты. По ту сторону ворот, на тротуаре, собралась небольшая толпа людей, и все смотрели на него с нескрываемым любопытством. Бурк крикнул:

— Нет ли среди вас привратника?

Никто не откликнулся.

Обхватив ладонями холодные прутья, Бурк заглянул между ними. Ему вспомнились ворота зоопарка и клетки с обезьянами, которые он видел утром, а также церковные ворота и тюремные решетки, которых немало перевидал на своем веку. Припомнились ему Лонг-Кеш и Крамлин-роуд, Лубянка и Дахау. Он подумал, что на свете еще очень много решеток и слишком много людей смотрят на белый свет через них. Внезапно его охватила злость, и он закричал:

— Идите сюда, черт возьми! У кого ключи?

Тут же хорошо одетая пожилая женщина подошла к нему и вынула красивый массивный ключ. Она молча открыла ворота, Бурк быстро проскользнул между створками и, грубо расталкивая толпу, поспешил к дому.

Он подошел к величественному старому зданию и громко постучал в дверь. Открыл охранник, и Бурк, показав жетон, прошмыгнул мимо него в вестибюль. Там на единственном стуле сидел человек в гражданской одежде, и Бурк небрежно представился ему.

— Детектив Льюис, — зевая, ответил сидящий и нехотя привстал.

— Что можешь сказать о Стиллвее? — спросил Бурк.

Детектив только отрицательно помотал головой.

— А вы уже получили ордер на обыск?

— Нет.

— У меня его тоже нет.

Бурк стал подниматься по ступенькам. Как-то раз, когда он был еще новичком, старый коп сказал ему: «Каждый живет на верхнем этаже. Каждого грабят на верхнем этаже. Каждый совершает грехи на верхнем этаже. И каждый умирает там же, на верхнем этаже». Бурк поднялся на верхний, четвертый этаж. На лестничную площадку выходили двери двух квартир. В одной, по-видимому, проживала обслуга. Он нашел дверь Стиллвея и позвонил. Детектив следовал за ним.

— Никого нет дома.

— Нету, Шерлок. Вот сволочи. — Бурк увидел, что на двери три замочные скважины врезаны вертикально, причем наверху самая старая, пониже — поновее, а третья совсем новая. Такое расположение явно свидетельствовало о нарастающей боязни хозяина стать жертвой ограбления. Бурк повернулся к детективу и спросил:

— Не хочешь ли приложить к двери свое плечико?

— Нет такого желания.

— У меня тоже. — Он направился к узкой лестнице за небольшой дверью. — Останься здесь!

Затем Бурк поднялся по лестнице и выбрался на крышу, а оттуда спустился вниз по пожарной лестнице к окну апартаментов Стиллвея.

В квартире было темно, лишь желтым светом мерцал циферблат радиочасов. На окнах решеток не было, Бурк вытащил револьвер и проткнул им старое, хрупкое стекло над оконным запором. Затем открыл защелку и толкнул оконную раму. Потом осторожно спустился в комнату и направился от окна на цыпочках, держа перед собой пистолет обеими руками. Он затаил дыхание и прислушался. Глаза у него стали привыкать к темноте и различать тени и очертания предметов. Ничто в комнате не двигалось, ничто не дышало, ничем не пахло; не было ничего такого, что хотело бы убить его, и Бурк понял, что тут никого не убивали. Он выпрямился во весь рост, нащупал выключатель люстры и включил свет.

Он находился в большой квартире-мастерской, современный интерьер которой мало походил на обычное жилье. Стены цвета слоновой кости, скрытое мягкое освещение, хромированная мебель. Это был интимный современный мир старого архитектора, который занимался реставрацией готики. «Стыд и срам, Гордон Стиллвей», — подумал Бурк.

Бурк направился к двери холла, держа наготове револьвер, и, медленно продвигаясь, заглядывал в темные углы. Все выглядело как обычно, ничего не было сдвинуто с места, нет темно-красного пятна на белом ковре, нет следа запекшейся крови на сияющем хроме. Бурк вложил револьвер в кобуру и, открыв дверь, направился к детективу.

— Окно, выходящее во двор, разбито. Основание для подозрения в совершении преступления есть. Надо подготовить протокол.

Детектив подмигнул и пошел к лестнице.

Бурк прикрыл за собой дверь и огляделся. Он находился в комнате, посредине которой стоял письменный стол с ящиками, где хранился архив. Он подошел к столу, выдвинул средний ящик, на котором были обозначены буквы G-S, и не очень удивился тому, что между карточками на собор святого Марка в Боувере и собор святого апостола Павла ничего не оказалось, а пустое место между ними было больше, чем следовало бы.

На обеденном столе Бурк заметил телефон и попытался связаться с домом настоятеля, однако на другом конце провода он услышал короткие гудки «занято». Тогда он позвонил оператору на коммутаторе, попросил его соединиться с нужным абонентом, сообщил свой номер и положил трубку. Изучая комнату, в одном из стеллажей он наткнулся на бар Гордона Стиллвея и выбрал себе виски бурбон.

Зазвонил телефон, и Бурк откликнулся. В трубке послышался голос Лэнгли:

— Догадываюсь, что трудно было дозвониться. Что там за история? Нашел труп в библиотеке?

— Никакого трупа нет. Стиллвея тоже нет. Досье на святого Патрика также отсутствует.

— Интересно… — протянул Лэнгли. Он сделал паузу, а затем добавил: — Удача отвернулась от нас и в других наших розысках.

Бурк услышал, что в комнате кто-то громко разговаривает.

— Это кто там шумит, Беллини? — спросил он.

— Да, он собирается играть свою роль, — спокойно ответил Лэнгли. — Не обращай внимания.

Бурк закурил и заметил:

— Инспектор, я еще ни разу нормально не встретил день святого Патрика.

— Восемнадцатое марта и в самом деле не выглядит многообещающим. — Лэнгли глубоко вздохнул. — Где-то в этом городе есть чертежи, есть другие архитекторы, может быть, инженеры, которые знают это место. Мы могли бы их всех собрать завтра утром, но у нас нет времени. Флинн многое предусмотрел. Добрался даже до Стиллвея и чертежей и упрятал их подальше.

— Интересно, — промолвил Бурк.

— Что интересно? — недоуменно спросил Лэнгли.

— Не могло ли так случиться, что Флинн захватил и Стиллвея, а теперь Стиллвей тоже сидит в соборе, где он им очень даже пригодится.

— Он вполне может быть там.

Бурк задумался на минутку.

— Не знаю. Если бы архитектор был у Флинна, он похвастался бы. Наверняка рассказал бы нам, что знает, как лучше взорвать собор, заминировав потайные ходы, если они есть… Он умный человек и знает, как извлечь максимальную выгоду из всего, что делает. Подумай об этом.

Бурк еще раз окинул взглядом опрятно убранную комнату. Экземпляр «Нью-Йорк пост» лежал на диване, и он пошел к нему, потянув за собой телефонный шнур. На первой полосе газеты, на фотографии было зафиксировано столпотворение перед собором. Заголовок гласил: «ДЕМОНСТРАЦИЯ ВОЕННОЙ МОЩИ», подзаголовок: «А ЭТО ИРЛАНДСКИЙ МАРШ». Для специального вечернего выпуска могли бы послать репортеров и похлеще.

Из трубки слышался голос Лэнгли:

— Бурк, ты еще там?

— Да, — откликнулся Бурк. — Послушай-ка, Стиллвей был здесь. Он принес с собой вечерний выпуск газеты и…

— И что?

Бурк обошел комнату, держа в руках телефон. Он открыл туалет, находящийся перед входом, и сказал в трубку:

— Мокрое пальто, мокрая шляпа. Плаща нет. Зонта нет. Портфеля нет. Он приходил домой, переоделся и снова ушел, захватив портфель, в котором, я догадываюсь, лежат бумаги, касающиеся собора святого Патрика. Возможно, он ушел не один, а с кем-то, кто имел достаточно весомые рекомендации и наплел правдоподобную легенду. Этот кто-то свободно проходил в его квартиру…

— Один из фениев, — прервал его Лэнгли, — пришедший слишком поздно, а потому не сумевший привести его в собор.

— Может быть. Но может быть, это кто-то еще, кто не хочет, чтобы к нам попали чертежи или сам Стиллвей.

— Темное дело!

— Инспектор, поразмысли над этим. Пожалуйста направь сюда ребят из уголовного розыска, а потом скажи оператору, чтобы он дал мне «зеленую улицу» для телефона, и я попытаюсь связаться с Фергюсоном.

— Ладно. Но поспеши. Шрёдер начинает нервничать.

Бурк повесил трубку и, взяв стакан бурбона, пошел осматривать всю квартиру. Никаких улик или зацепок он не нашел, но какое-то предчувствие продолжало его мучить. «Нет, архитектор не из тех людей, — подумал он, — который мог выйти под холодный дождь со снегом без серьезной надобности».

Зазвонил телефон. Бурк поднял трубку, сообщил оператору телефонный номер Фергюсона и попросил:

— Позвоните мне опять через десять минут. Мне нужно выдать еще один звонок.

После шести звонков телефон ответил. К аппарату подошел сам Джек Фергюсон, его голос звучал нерешительно:

— Алло.

— Это Бурк. А я думал, что звоню следователю.

— Что ж, дозванивайся. Где ты, черт побери, был все это время?

— Был занят. Ну ладно. Ты как будто собираешься получить в этом году награду за поимку шпиона.

— Да хватит тебе. Почему не вышел на связь? Я так ждал твоего звонка.

— А из моего кабинета тебе разве не звонили?

— Да. Очень мило с их стороны. Сказали, что я человек известный. А кто это был, не знаю.

— Один из них Флинн. Он, вероятно, из нью-йоркской ИРА и временного крыла их армии. Думаю, ты докажешь свою «полезность» майору Мартину. Ему очень нравится вести игру с революционерами из ИРА, так ведь?

Фергюсон на несколько секунд замолчал, затем ответил:

— Он сказал, что сможет покончить с фениями, но только с моей помощью.

— Вот как? Единственно, с кем он хотел бы покончить, это с нью-йоркской полицией.

Фергюсон снова замолчал на несколько секунд, затем сказал:

— Вот сволочи! Все они проклятые кровавые мерзавцы! Ну почему они способны на такое бесчеловечное насилие?

— А они создают себе широкую известность. Как твое самочувствие, Джек?

— Мое самочувствие? Я в панике, упаковываю чемоданы и уже готов рвать отсюда когти. Сестра моей жены вот-вот приедет и заберет ее к себе. Господи, я не могу больше ждать, Бурк! Я должен был мотать отсюда еще час назад.

— Чего же ты тогда ждал? Хотел сообщить мне что-то?

— Тебе говорит что-нибудь имя Терри О'Нил?

— Мужчина или женщина?

— Женщина.

Бурк на мгновение задумался.

— Нет.

— Ее похитили.

— Сегодня было полно всяких похищений.

— Мне кажется, она имеет какое-то отношение к тому, что происходит.

— С чего ты взял?

— Не клади трубку, — сказал Фергюсон. — Кто-то пришел и шумит в холле. Подожди.

Бурк быстро ответил:

— Жду, только скажи мне, Джек…

Вот черт! Бурк продолжал держать телефонную трубку. Он слышал, как Фергюсон удаляется от аппарата, и ждал грохота выстрела, крика, но ничего не произошло, Фергюсон снова появился на линии, тяжело дыша в трубку:

— Проклятые братья Риверо! Притащили каких-то девочек в альков и тискают их. Господи, во что же превратили этот добрый ирландский дом! Парни шастают в подвал и напиваются там вдребезги. И ведут себя так, будто никогда не видали пары сисек, а им уже под тридцать. Так о чем я там говорил?

— О Терри О'Нил.

— Ах да… Я узнал это от одного зачинщика беспорядков из Бостона. Он и еще кое-кто считают, что прошлой ночью эту бабенку, Терри О'Нил, похитили, если только какой-то мужчина по имени Морган не увел ее на дискотеку. Хотя я допускаю, что Морган и похитил ее — сегодня это так же просто, как сбегать за пачкой сигарет. Ну ты сам знаешь. Во всяком случае, сейчас эти приятели из Бостона думают, что ее похищение — часть того, что произошло сегодня, и им не нравится, что вытворяют фении.

— И нам тоже не нравится.

— Конечно, — добавил Фергюсон, — тут могло быть и простое совпадение.

— Да, конечно. — Бурк задумался. Терри О'Нил — имя было очень знакомо, но он никак не мог припомнить — откуда. Он был абсолютно уверен, она не числилась в досье, потому что женщины редко попадали туда, а если уж оказывались зарегистрированными, то их всех нетрудно запомнить. Итак — Терри О'Нил.

— Вот и все, что сказали те джентльмены. А теперь забирай меня отсюда, черт бы тебя побрал!

— Ну ладно, ладно. Потерпи немного. И не открывай двери незнакомым.

— Сколько времени еще ждать машину?

— Не знаю. Никуда не отлучайся. Тебя прикрывают.

— То же самое Лэнгли говорил Тимми О'Дею прошлым летом, а где он теперь?

— Ну там произошла накладка. Послушай-ка, мы еще пропустим по стаканчику-другому на следующей неделе… Во время ленча.

— Да пошел ты со своим ленчем.

Повесив трубку, Бурк несколько минут тупо взирал на безмолвный телефон. Во рту он ощутил неприятный привкус, поэтому вынул потухшую сигарету и отхлебнул немного виски.

Внезапно зазвонил телефон, и он поднял трубку.

— Оператор, соедините меня с полицией Северного участка Центрального Манхэттена.

После недолгого ожидания в трубке раздался щелчок, и низкий голос произнес:

— Сержант Гонсалес, Северный участок Центрального Манхэттена.

— Лейтенант Бурк, угрозыск. — Он назвал номер своего полицейского жетона. — У вас есть свободная машина с действующей телефонной связью?

— Да, глушилки не нарушили работу наших систем, — ответил дежурный сержант.

Бурк услышал, как работает записывающий аппарат, а с интервалами в четыре секунды пищит биппер.

— Когда положите трубку, отключите меня. Договорились?

— Хорошо.

— Машину подошлите к дому номер пятьсот шестьдесят на Пятьдесят пятой Западной улице. Квартира пять. Увезите оттуда человека по имени Джек Фергюсон и держите его под строгой охраной.

— Зачем?

— Его жизнь в опасности.

— Как и жизнь каждого человека в этом городе. В зависимости от района. Ну ладно. Так, стало быть. Пятьдесят пятая западная? Весьма удивлен, что он жив до сих пор.

— Он мой информатор. Очень ценный.

— У меня вообще-то нет в наличии лишних машин. Все смешалось…

— Да. Слышал об этом… он захочет поехать на морской вокзал, но вы лучше привезите его к себе, в полицейский участок.

— Что-то уж слишком строго.

— Он связан с событиями в соборе. Так уж, пожалуйста, постарайтесь, ладно? — сказал Бурк и добавил по-ирландски: — Живи, Ирландия.

— До встречи, — ответил Гонсалес по-испански.

Бурк повесил трубку и покинул квартиру. Выйдя на улицу, он пешком пошел к парку, где за оградой толпилась масса народу. Мысли его вернулись к Фергюсону. Он понимал, что лучше всего было бы прихватить его с собой в вертолет. Но приоритеты снова сместились. Сейчас важнее был Гордон Стиллвей. А еще Брайен Флинн. А также майор Мартин. Джек Фергюсон оказался на втором плане. Если не… Терри О'Нил… С чем же связано это имя? Почему оно кажется таким знакомым?

Глава 34

Джон Хики одиноко сидел у алтарного органа. Направив бинокль на юго-восточный трифорий, он наблюдал, как Фрэнк Галлахер читает Библию, сидя на краю парапета и каждую минуту рискуя сломать себе шею. Прислонившись к колонне, положив снайперскую винтовку на колени, он имел такой безмятежный вид, что Хики внутренне позавидовал способности этого человека следовать одновременно двум прямо противоположным философиям.

— Хорошо смотришься! — крикнул он Галлахеру.

Затем он перевел бинокль на длинный юго-западный трифорий, где находился Джордж Салливан. Тот тоже сидел на парапете и играл на маленькой губной гармошке, нежно, еле слышно — для Абби Боланд. Она же перегнулась через парапет и внимала Салливану, подобно деве из какой-нибудь дешевой мелодрамы, торчащей часами на балконе под луной.

Внимание Хики привлекло происходящее на хорах. Меган опять разговаривала с Лири, который слушал ее на удивление внимательно. Эта парочка ни с того ни с сего обнаружила в себе некую нечеловеческую общность. Хики представил себе двух вампиров на стене замка, залитой лунным светом, безжизненных и бескровных, неспособных удовлетворить своего влечения нормальным путем и соединившихся в совместной охоте.

Хики поднял бинокль и направил его на Флинна, который до этого сидел на клиросе, а теперь подошел к медным трубам органа. Он стоял на фоне высокого готического окна. Четкий силуэт Флинна заслонил луну. Ее отсвет окутал его матовым коконом, мерцая зеленоватым ободком вокруг головы. Эффект был потрясающим, а нарочитость ситуации лишь усиливала ее драматичность. Хики подумал, что эта картина — одна из тех, что видится мельком, но не забывается никогда. Казалось, Флинна не интересовали ни Меган с Лири, ни чертежи, которые лежали у него на коленях в развернутом виде. Он лишь отрешенно смотрел в пространство перед собой и рассеянно поигрывал кольцом.

Хики опустил бинокль. Ему показалось, что всех вокруг охватило состояние безысходной скуки и бездействия, близкое к клаустрофобии — боязни замкнутого пространства, если такое возможно в огромном зале. Как бы там ни было, какая разница — маленькая кабинка или громадный собор, если уже улавливается похоронный звон его колоколов, хотя до рассвета еще далеко. «Почему, — подумал Хики, — у старых людей, которым осталось так мало жить, больше терпения? Хотя, — улыбнулся он, — дело не в возрасте, возраст здесь ни при чем. У всех один и тот же жизненный срок, отличающийся лишь количеством ударов сердца».

Взгляд Хики переместился на заложников, стоявших на алтарном помосте. Все четверо были заняты каким-то серьезным разговором. Там не скучали. Он взял полевой телефон, стоявший рядом, и набрал номер.

— Чердак? Как там у вас?

В ответ раздался голос Джин Корней. Дыхание ее было прерывистым:

— Очень холодно, черт побери!

Хики улыбнулся:

— Вы там с Артуром могли бы делать то, что вытворяли мы, когда были молоды, чтобы спастись от холода. — Он подождал ответа Джин, но та не произнесла ни слова, тогда он продолжал: — Мы рубили дрова. — Он весело рассмеялся и набрал другой номер. — Южная башня, у вас есть что-нибудь интересное?

В трубке раздался голос Рори Дивайна:

— На крыше каждого дома снайперы в бронежилетах. Все пространство к югу, вплоть до Сорок восьмой улицы, абсолютно безлюдно. У всех окон толпятся люди. Мне уже начинает казаться, что я золотая рыбка в золотой сети.

Хики закурил трубку, и она дергалась у него во рту в такт словам:

— Выше голову, парень! Они разглядывают твою рожу в бинокли. — Про себя он подумал: «Или через снайперские прицелы». — А ты в ответ таращишься на них. Ты — причина всего этого переполоха и поэтому должен держаться гордо.

— Вот я и держусь.

Следующим Хики набрал номер колокольни.

— Доложите ситуацию.

— Ситуация не меняется, — ответил Дональд Маллинс, — за исключением того, что подвозят еще солдат.

Хики вынул трубку изо рта.

— Ты получил свою тушенку, парень? Хочешь еще чаю?

— Да, чайку сейчас было бы совсем неплохо. Замерз до костей. Здесь жутко холодно.

— Холодно было в пасхальный понедельник шестнадцатого года на крыше главного почтамта, — прохрипел Хики. — Холодно было, когда британские солдаты гнали нас в Килмейнхемскую тюрьму. Холодно было на Соунбрейкерском дворе, где расстреляли моего отца Пэда Пирса, и еще пятнадцать наших ребят… И холодно будет в могиле. — Хики бросил трубку внутреннего телефона связи в соборе и вызвал оператора коммутатора в доме настоятеля. — Дайте мне Шрёдера! — Он подождал, пока закончится серия щелчков, а затем поинтересовался: — Вы все еще не нашли Гордона Стиллвея?

— Что-что? — всполошился Шрёдер.

— Мы почистили его офис после всего этого шухера, раньше не поспели, да вы уж разнюхали. Даже такие тупицы, как Лэнгли и Бурк, и то, должно быть, сообразили. А что поделаешь — не могли же мы волочить Стиллвея через такую толпу. А потом началась заварушка.

— Зачем вы нам все это говорите?.. — Шрёдер запинался.

— Может, нам следовало его угрохать, да пожалели. Поэтому он сейчас либо в больнице, либо валяется где-нибудь под забором пьяный, а может, ваш добрый друг Мартин уже укокошил его. Я, конечно, понимаю, что Стиллвей — это ключ к успешному штурму. Только одних чертежей недостаточно. Вы нашли копии в доме настоятеля? Хорошо, тогда можете не отвечать. Ты еще слушаешь, Шрёдер?

— Да.

— Мне подумалось, что ты просто кивнул. — Тут Хики увидел Флинна, который направлялся к клавиатуре органа на церковных хорах. — Послушай-ка, Шрёдер, мы тут собираемся попозже проиграть несколько гимнов на колоколах. Я приму восемь заявок от нью-йоркского управления полиции, когда позвоню в следующий раз. Ну как, по рукам?

— Да, хорошо.

— И смотри, никаких подвохов. Только хорошие серьезные христианские гимны, которые красиво звучат в исполнении колоколов. Еще можно ирландские народные песни. Подарим городу хорошее настроение. Согласен?

Хики повесил трубку. Затем он открыл крышку клавиатуры органа, повернул ключ, положил пальцы на клавиши и взял произвольно несколько нот. Потом с нарочитой любезностью кивнул заложникам, с интересом наблюдавшим за ним, и под собственный аккомпанемент запел:

Его голос, глубокий и богатый обертонами, мало походил на тот гнусавый, которым он говорил, и прекрасно сочетался с мощным звучанием медных труб органа.

Брайен Флинн сел за орган на хорах и повернул ключ, приготовившись играть. Он положил руки на длинную изогнутую клавиатуру и взял первый аккорд. На органе под определенным углом стояло большое выпуклое зеркало, которое позволяло Флинну видеть почти весь нижний этаж собора. Они помнил, что зеркалом пользовался органист во время торжественных церемоний, в основном когда собор посещали высокопоставленные лица, или во время брачных церемоний, когда торопливо входила невеста или, наоборот, задерживалась. Брайен улыбнулся, когда звучание его органа слилось с меньшим органом внизу, и взглянул на Меган, которая только что спустилась из южной башни.

— Доставь нам удовольствие послушать твой нежный голосок, Меган. Подойди поближе и включи микрофон.

Меган посмотрела на него, но не двинулась с места. Взгляд Лири настороженно метался между ней и Флинном. Флинн настаивал:

— Ну, Меган, ты не понимаешь, как важны песни для дела революции!

Он включил микрофон. Хики снова затянул свою песню, и Флинн подхватил ее мягким тенором:

Джон Хики улыбался, его глаза затуманились — музыка навеяла прекрасные воспоминания и унесла его назад, сквозь время и расстояние, в прелестную тихую деревушку, которую он не видел уже более сорока лет.

Хики снова увидел лицо своего отца, освещенное лунным светом, перед тем как его увели на расстрел британские солдаты. Он вспомнил, как его самого вытащили из камеры, и тогда он подумал, что настал и его через умирать, но его только избили и выбросили на дорогу, за ворота Килмейнхемской тюрьмы. Он ясно вспомнил зеленый дерн, покрывший свежую могилу отца на следующий день, и у надгробия лицо матери, навек потерявшей способность улыбаться…

Тогда он хотел умереть и с тех пор старался умереть смертью солдата каждый день, но, видно, не судьба. И вот когда наконец-то он почувствовал, что смерть уже стучится в дверь его жалкой крошечной комнатенки там, за рекой, он решил, что его призвали встряхнуться и выполнить последнюю миссию. Вскоре все завершится, и он снова вернется домой, на родину.

Глава 35

Берт Шрёдер внимательно изучал докладную записку, подготовленную психологом отдела по переговорам об освобождении заложников, доктором Корманом, который прослушивал все беседы с Флинном из соседней комнаты. Корман писал: «Флинн подвержен мании величия, возможно, имеет и параноидально-шизофренические отклонения. Паранойя наблюдается и у Хики, у него нарушена психика в связи с неосуществленным желанием умереть». Шрёдер усмехнулся про себя: как же можно, черт побери, желать умереть, если ты до сих пор жив?

«Как, — задумался Шрёдер, — может нью-йоркский психолог поставить диагноз человеку, подобному Брайену Флинну, образ жизни и уровень культуры которого столь отличны от его собственных? Или Хики, пришедшему из другой эпохи? Как он может определить диагноз кого бы то ни было, основываясь только на телефонных разговорах?» И все же он делал только для Шрёдера по меньшей мере по пятьдесят подобных заключений за год. Иногда его диагнозы были достаточно точны, в других случаях неверны. И Шрёдеру всегда хотелось знать, какой диагноз поставил бы Корман ему самому.

Шрёдер поднял глаза от записки и увидел, что Лэнгли снимает пиджак — в комнате стало чересчур душно. Всеобщему обозрению представился его револьвер, заткнутый за пояс. И Шрёдер подумал, что у штатского человека это смотрится довольно эффектно, но и слишком угрожающе.

— И вы верите этим заключениям? — спросил его Шрёдер.

Лэнгли оторвал глаза от своего экземпляра докладной.

— Они мне напоминают гороскоп — язык такой, что описание подойдет любому человеку… Никто полностью в них не раскрыт. А вы как считаете?

Шрёдер кивнул, соглашаясь, перевернул следующую страницу докладной и внимательно разглядывал ее, не читая. Он еще не давал Корману психологических портретов обоих мужчин и может никогда не дать. Слишком много разных мнений, он не сможет оправдаться, если дела пойдут наперекосяк.

Шрёдер опять обратился к Лэнгли:

— Рассматривая теорию Кормана о неосуществленном желании Хики умереть, как же мы получим судебный ордер об эксгумации?

— Судья в Джерси уже в курсе дела, — ответил Лэнгли. — Можно разрыть могилу Хики в полночь.

Шрёдер кивнул головой. «Полночь — могилы разрываются». Он унял дрожь в теле от этой мысли и снова принялся читать докладную. Она занимала три стандартных страницы. Читая их, он подумал, что в данном случае Корман не смог разобраться в ситуации. Шрёдер верил, что по-настоящему только Бог знает, что представляют собой эти двое мужчин, но ни Корман, ни кто-либо в этой комнате, а возможно, и они сами точно ничего не знают.

Он посмотрел на троих оставшихся в кабинете: Лэнгли, Шпигель и Беллини. Все они — он понял это по выражению их лиц — ждали, когда он что-нибудь скажет. Тогда он откашлялся и начал:

— Из всего этого следует… что я имею дело с сумасшедшими… Хотя, по сути дела, все люди, с которыми я вообще имею дело, в большей или меньшей степени психи. Разве не смешно, когда близость смерти кажется им игрой, но это временное явление. Все изменится, когда они увидят, что им противостоят намного превосходящие силы.

— Только двое в башнях зримо видят это превосходство. Остальные же забрались в своеобразную скорлупу и ни черта не замечают, — возразил Лэнгли. — Вам об этом известно?

Шрёдер бросил на Лэнгли раздраженный взгляд.

— Да черт с ней, с этой психологической ахинеей, — вклинился в разговор Беллини. — Скажите лучше, где Стиллвей? — Он испытующе посмотрел на Лэнгли.

Тот неуверенно пожал плечами. Беллини не унимался:

— Если Флинн держит его при себе, то перед нами серьезная проблема.

Лэнгли затянулся сигаретой и, выпустив кольцо дыма, коротко отрезал:

— Мы сейчас разбираемся с этим.

— Хики лжет, — снова включился в разговор Шрёдер. — Он отлично знает, где Стиллвей.

— Не думаю, что знает, — с сомнением покачала головой Шпигель.

— Хики был очень несдержан, когда упоминал по телефону майора Мартина. Ну а Флинн не желает, чтобы личность майора обсуждалась в прессе. В данной ситуации он не хочет неприятностей между Вашингтоном и Лондоном, — добавил Лэнгли.

Шрёдер рассеянно кивнул головой. Он полагал, что правительства редко когда действовали согласованно, а если все же такое и случится, то уж наверняка они не договорятся об освобождении заключенных в Северной Ирландии. Поэтому-то у Шрёдера не было ничего за душой, чтобы предложить фениям, кроме обещания сохранить им жизнь и провести честный судебный процесс, но фениев такое обещание совсем не устраивало.

Капитан Беллини быстро подошел к камину и заявил:

— Я не поведу своих людей в бой, пока не узнаю досконально про каждую колонну, каждую скамью, каждый балкон и алтарь в этом соборе.

Лэнгли обернулся и посмотрел на шесть толстенных иллюстрированных книг, грудой лежащих на кофейном столике.

— Эти книги должны содержать планировку собора. В них есть несколько неплохих иллюстраций интерьера. Сносный план первого этажа. Прикажите своим людям начать их изучать. Прямо сейчас!

Беллини посмотрел на него с раздражением.

— И это самые лучшие разведданные, которые вы им можете предложить? — Он взял книги и направился к двери. — Черт побери, если в этом дурацком доме все-таки есть потайной ход, я должен узнать о нем! — Он нервно заходил по кругу. — Они же пользовались им до сего дня… но я их все равно достану. — Он настороженно посмотрел на притихших людей. — Только продолжайте вести с ними переговоры, Шрёдер. Когда мне подадут команду к бою, я буду готов. Я достану этих чертовых ирлашек, пожирателей картошки… и принесу вам на блюдечке яйца Флинна… — Он вышел из кабинета и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Роберта Шпигель удивленно посмотрела на Шрёдера:

— Он что, совсем спятил?

Шрёдер пожал плечами:

— Он каждый раз ломает такую комедию, когда ситуация ухудшается. Он сам заводится, заставляя себя психовать. И выходит из себя, когда операция затягивается.

Роберта Шпигель медленно встала, засунула руку в карман рубашки Лэнгли и вытащила сигарету.

Лэнгли молча смотрел, как она щелкнула зажигалкой и прикурила. В ее движениях проглядывалось что-то мужское и одновременно что-то чувственное — женское. Эта женщина обладала реальной властью над мэром, хотя что это за власть — никто с уверенностью сказать не мог. И еще, подумал Лэнгли, она была более резкой, нежели ее шеф. Рано или поздно все приходят к окончательному решению, от которого зависит жизнь множества людей, а она одна могла бы решить этот вопрос. Вот кто такая эта Роберта Шпигель, чье имя никому не известно за пределами Нью-Йорка. Роберта Шпигель, которую не волнует суматоха выборной кампании или карьера. Роберта Шпигель, загадку которой никто не может раскусить.

Роберта присела на краешек стола Шрёдера и нагнулась к нему, а затем опять посмотрела на Лэнгли:

— Позвольте мне быть откровенной, пока мы здесь остались только втроем… — На мгновение задумавшись, она коснулась указательным пальцем верхней губы, затем продолжила: — Англичане не собираются уступать, как вы знаете. А у Беллини маловато шансов спасти заложников и сохранить собор. Вашингтон играет в свои собственные игры. Губернатор — этот осел — мечется между ними. Мэр — как бы это получше выразиться — не готов к решению вопроса. А тут еще с духовенством того и гляди возникнет проблема, если мы будем тянуть со временем. — Она совсем близко наклонилась к Шрёдеру. — Таким образом… все в ваших руках, капитан. Теперь ситуация зависит целиком и полностью от вас в большей мере, чем когда-либо за все время вашей блистательной карьеры. Если вы проигнорируете мои слова, капитан, то, судя по всему, не сможете выполнять свои обязанности с прежним, присущим вам апломбом.

Лицо Шрёдера побагровело. Некоторое время он молча смотрел на Шпигель, затем откашлялся и произнес:

— Если вы… если мэр захотел бы отстранить меня…

Роберта встала со стола и сказала:

— Настает час, когда каждый человек начинает понимать, что ему достался достойный оппонент. Думается, что мы все в этом соборе столкнулись с неслабым противником. Мы вроде еще ни одного мяча не забили. Почему же так, я спрашиваю?

Шрёдер снова откашлялся и принялся оправдываться:

— Сначала всегда все так и происходит. Они — нападающая сторона, как вам известно, и готовились к этому захвату несколько месяцев. Но со временем ситуация начнет складываться в нашу пользу…

Шпигель с силой хлопнула ладонью по столу и заявила:

— Они это знают, черт побери! Вот потому-то и не дают нам отсрочки. Блицкриг, Шрёдер, блицкриг! Молниеносная война. Вам известно это слово? Они не будут сидеть сложа руки, пока мы тут совещаемся. Рассвет или смерть. Очень верная фраза, которую кто-то талдычил весь вечер.

Шрёдер пытался не волноваться и говорить уверенно:

— Мисс Шпигель… видите ли, много лет я… Позвольте мне объяснить. С психологической точки зрения мы находимся в невыгодном положении, так как есть заложники… Но представьте себя сейчас в соборе. Подумайте об их слабых местах, которые они должны укреплять. Они вовсе не хотят умирать — хотя и утверждают как раз обратное. Такова глубинная линия их мышления. Заложники же гарантируют им жизнь — следовательно, они не убьют их. А поэтому на рассвете ничего не случится. Ничего. И никогда. Никогда!

Шпигель глубоко вздохнула. Затем повернулась к Лэнгли, но не за другой сигаретой, а за револьвером. Она вынула его из наплечной кобуры и, повернувшись к Шрёдеру, резко произнесла:

— Видите его? Люди применили для своих целей вот этот аргумент. — Она внимательно посмотрела на вороненый металл и добавила: — Почему-то считается, что нам использовать такой аргумент не к лицу, но я все-таки скажу. В мире существует кое-что посильнее и действеннее, нежели переговоры насчет заложников. И еще одно: я бы лучше направила в собор Беллини с его вооруженным отрядом, чем ходить вокруг да около, как ослы, и покорно ждать, что случится на рассвете. — Она опустила револьвер и перегнулась через стол. — Если рассвет так и останется крайним сроком и нам не удастся его продлить, то выступить нужно будет под покровом темноты — до того как они начнут ответное самоуничтожение, разрушая это здание.

Шрёдер неподвижно сидел на своем месте, затем не выдержал и спросил:

— Какое такое ответное самоуничтожение?

— Господи, как жаль, что у меня не такие нервы, как ваши. У вас они просто железные, разве не так?

Она швырнула револьвер обратно Лэнгли. Тот убрал оружие в кобуру и посмотрел на Шпигель. Она брала у него вещи бесцеремонно, но как-то галантно. Но вместе с тем, пришла ему в голову мысль, может, это и к лучшему, что она не церемонится и не действует осторожно, как поступал бы мужчина в данной ситуации.

Посмотрев на обоих офицеров полиции, Роберта Шпигель произнесла:

— Если хотите знать, что на самом деле происходит здесь, не слушайте этих политиков. Лучше слушайте Брайена Флинна и Джона Хики. — Она взглянула на огромное деревянное распятие, висящее над головой Шрёдера, а затем перевела взгляд на собор святого Патрика, видневшийся за окном. — Если Флинн и Хики говорят «рассвет или смерть», значит, они имеют в виду рассвет или смерть. Теперь понимаете, с кем вы имеете дело?

Шрёдер почти незаметно кивнул головой. На какие-то доли секунды перед его глазами возник образ врага, но изображение исчезло так же быстро, как и появилось.

Долгая тишина повисла в комнате. Но вот Роберта снова стала говорить мягким и спокойным голосом:

— Они могут ощущать наш страх… почуять его. Они могут также почувствовать, что мы не собираемся выполнять их требования. — Она посмотрела на Шрёдера. — Жаль, что начальство не дало вам ценных указаний, какие вам следовало бы иметь. Но зато они перепутали ваши обязанности со своими. Они от вас ждут чудес, а вы начинаете верить в свои способности. Но вы не волшебник. Только Джо Беллини способен на чудо, на чудо военной хитрости, — никого не убив, ничего не повредив, не причинив ничему и никому вреда. Беллини кажется людям со стороны более действенным. А в ваших методах они видят долгий и тяжелый путь и теряют надежду. Они предаются фантазиям, что проблему можно решить победоносным оружием. Так что пока вы тут уговариваете фениев и вешаете им лапшу на уши, не забывайте пудрить мозги также и ответственным чинушам в других комнатах.

Глава 36

Флинн и Хики все еще играли на органах, а Джордж Салливан подыгрывал им на волынке. Имон Фаррелл, Фрэнк Галлахер и Абби Боланд пели песню «Моя дикая ирландская роза». На чердаке Джин Корней и Артур Налти лежали, тесно прижавшись друг к другу, прямо на подмостках церковных хоров. На доске, на которой они улеглись, отражались трубы большого органа. Пэд Фитцджеральд сидел, прислонившись спиной к двери склепа. Он устало прикрыл глаза и тихонько что-то мурлыкал про себя.

Флинн почувствовал, что напряженность стала ослабевать и каждый погрузился в мир собственных грез. Он ощутил, как мысли и чувства двенадцати человек унеслись прочь из холодного каменного мешка храма. Брайен посмотрел на Меган и Лири. Даже они казались притихшими и размякшими: спокойно сидели на парапете церковных хоров, повернувшись спиной к залу, попивая чай и выкуривая одну сигарету на двоих. Флинн отвернулся от них и опять заиграл на звучном органе.

Отец Мёрфи неподвижно стоял на коленях перед высоким алтарем. Он взглянул на часы.

Гарольд Бакстер расхаживал по помосту алтаря, пытаясь казаться равнодушным, а сам тем временем так и шарил глазами по всему собору. Он тоже взглянул на часы. Нет причин, подумал он, ждать намеченного времени. У них может больше никогда не быть столь удобного случая, как сейчас. Проходя мимо отца Мёрфи, он сказал:

— Тридцать секунд.

Морин, сжавшись в комочек, лежала на скамье, прикрыв лицо руками. Сквозь щель между пальцами она посмотрела на Бакстера и заметила, как тот кивнул ей. Он же, развернувшись в очередной раз, подошел к престолу. Поравнявшись с кардиналом, прошептал:

— Время…

Кардинал поднялся со своего престола, спустился вниз по ступенькам и пошел к ограде алтаря. Открыв ворота, он быстро шагнул вниз в центральный проход между скамьями.

До отца Мёрфи донесся шепот Бакстера:

— Идите!

Мёрфи перекрестился, быстро встал и направился к боковой алтарной ограде.

Флинн заметил движение на помосте в зеркале органа. Продолжая наигрывать какую-то веселую мелодию, он крикнул Лири:

— Обернись!

Лири и Меган молниеносно спрыгнули с парапета и повернулись. Лири поднял винтовку.

Орган Хики замолчал, вслед за ним оборвал мелодию на долгой протяжной ноте и главный орган Флинна. Песня прервалась, в соборе наступила тишина, и взгляды всех устремились на кардинала. Флинн, продолжая глядеть в зеркало, произнес в микрофон:

— Стойте там, где стоите, кардинал!

Отец Мёрфи открыл коробку автоматического выключателя тока на стене алтаря, опустил рычаг, и все пространство алтаря погрузилось в темноту. Бакстер сделал три длинных шага, миновал ризничную лестницу, сильно оттолкнулся ногой и по мраморному полу скользнул к медной плите. Морин скатилась со скамьи и быстро подползла к задней ограде алтаря. Пальцы Бакстера нащупали медную плиту, и он быстро приподнял ее над полом. Морин резко развернулась, и ее ноги скользнули в отверстие в полу.

Четыре человека в трифориях дико заорали. На церковных хорах раздался выстрел, и крики стали еще громче. Из трифориев почти одновременно вырвались четыре выстрела.

Морин проскользнула в отверстие и нащупала внизу земляной пол.

Бакстер почувствовал, как что-то — не поймешь, то ли пуля на излете, то ли кусочек отколовшегося мрамора — с силой ударило ему в грудь, и он неловко сел прямо на пол.

Кардинал продолжал идти, высоко подняв голову, но на него никто не обращал внимания. Отец Мёрфи подполз к ризничной лестнице и налетел на Пэда Фитцджеральда, взбегающего вверх по ступенькам. Столкнувшись в темноте, они с ужасом отшатнулись друг от друга.

Бакстер задержал дыхание и сделал резкий выпад вперед. Руки и плечи он уже опустил в отверстие, а ноги скользили по гладкому мраморному полу в поисках опоры для толчка.

— Прыгай, прыгай! — громко закричала Морин. Она потянулась вперед и схватила его шарящую руку. Еще пять выстрелов прозвучали один за другим, пули крошили мрамор и с визгом отскакивали от медной плиты. Бакстер почувствовал, как его спину пронзила боль, а тело судорожно дернулось. Еще пять пуль со свистом пронеслись над его головой в темноте. Только теперь он понял, что Морин тянула его вниз за правую руку. Он попытался протолкнуть свое тело в отверстие, но кто-то крепко держал его за ноги. Он услышал чей-то вскрик чуть ли не над ухом, и выстрелы прекратились. Морин даже повисла на его руке, все время крича:

— Прыгай! Ради Бога, прыгай!

— Не могу. Брось меня. Беги, беги! — Голос Бакстера был низким и хриплым.

Кто-то крепко схватил его за лодыжки и потащил из отверстия. И он почувствовал, как руки Морин, крепко державшие его кисть, стали постепенно разжиматься, а затем отпустили совсем. Пара сильных рук перевернула его на спину, и он увидел над собой лицо Пэда Фитцджеральда. Тот стоял перед ним на коленях, нацелив автомат ему в горло. Сквозь полутьму Бакстер разглядел, что по шее Фитцджеральда стекает струйка крови, пачкая белую рубашку.

Фитцджеральд посмотрел сверху вниз на Бакстера и, тяжело дыша, заорал:

— Тупорылый сукин сын! Я убью тебя, проклятого подонка!

Он сильно ударил Бакстера кулаком по лицу, затем перелез через него, подполз к краю отверстия и, нацелив дуло автомата в проем люка и откинувшись назад, выпустил две оглушительные длинные очереди в темноту.

Бакстер смутно ощущал теплую влагу, растекавшуюся под ним по холодному мраморному полу. Он попытался посмотреть на высокий, этажей в десять, сводчатый потолок над собой, но смог различить лишь красные пятна висящих кардинальских шапок. Затем он услышал, как к алтарю бегут люди, как они поднимаются по ступенькам, и увидел промелькнувшие лица — Хики, а несколькими секундами позже Флинна и Меган Фитцджеральд.

Бакстер повернул голову и увидел отца Мёрфи, лежащего около лестницы, руки он плотно прижал к лицу, а сквозь пальцы сочилась кровь. Затем он услышал голос Меган:

— Пэд! Тебя зацепило? Пэд?

Бакстер попытался поднять голову, чтобы посмотреть на кардинала, но увидел только ногу Меган, опускающуюся ему на лицо. В глазах его мелькнула яркая красная вспышка, за ней последовала темнота.

Флинн встал на колени рядом с Пэдом Фитцджеральдом и вытащил дуло его автомата из отверстия. Он мягко дотронулся до кровоточащей раны на шее Пэда и осмотрел ее.

— У тебя только царапина, парень. — Флинн повернулся к Меган: — Отведи его обратно на пост. Да побыстрее!

Потом Флинн лег ничком на край отверстия и крикнул вниз:

— Морин! Ты в порядке? Не ранена?

Морин стояла на коленях в нескольких ярдах от отверстия. Ее тело судорожно дрожало, и она сделала глубокий вдох, чтобы хоть немного успокоиться. Она осторожно ощупала свое тело — нет ли где ранения.

— Морин! Ты не ранена? Ради Бога, ответь мне! — снова позвал ее Флинн, в голосе его чувствовалась озабоченность.

Она глубоко вздохнула и, к своему собственному удивлению, ответила:

— Нет!

Теперь, после ее ответа, голос Флинна звучал более сдержанно:

— Давай назад!

— Пошел к черту!

— Вылезай, Морин, или мы пристрелим Бакстера. Мы пристрелим его и бросим вниз к тебе, чтобы ты могла любоваться на него.

— Так или иначе теперь мы все умрем.

— Нет, не умрете.

— Пусть Бакстер поговорит со мной.

Наверху воцарилось молчание, затем Флинн ответил:

— Он без сознания.

— Проклятые бесчувственные убийцы, подонки! Дайте тогда мне поговорить с отцом Мёрфи.

— Он… ранен. Подожди, я позову кардинала…

— Иди к черту! — Морин не хотелось никого слышать, ей хотелось только бежать. — Сдавайся, Брайен! — крикнула она Флинну. — Сдавайся, пока не поздно и не убиты другие люди. Сдавайся! — Поколебавшись немного, бросила напоследок: — Прощай!

Она стала отползать прочь от отверстия, пока спиной не уперлась в фундамент колонны. Оглянувшись, увидела, что из отверстия опускается лестница. Потом услышала приглушенные голоса и поняла, что кто-то собирается спуститься по лестнице вниз. Вновь раздался голос Флинна:

— Морин, ты не из тех, кто бросает своих друзей. Их жизни зависят от тебя.

Она почувствовала, что все ее тело покрыл холодный пот, и тихо пробормотала про себя: «Брайен, ты так чертовски все усложняешь». Она шагнула к отверстию, но вдруг заколебалась. Новая мысль пришла ей в голову: «А что бы сделал Брайен?» Он бы сбежал. Он всегда так поступает. И это не трусость или малодушие, а просто он и все, кто с ним, еще давным-давно договорились считать побег морально оправданным действием в трудных ситуациях. Но все же… он не оставил ее тогда, когда ее ранили. Она снова заколебалась, не зная, что лучше: прятаться за колонной или идти к отверстию.

В темноте подземелья снова раздался голос Флинна:

— Ты подлая трусиха, Морин! Ну ладно, как хочешь, теперь очередь Бакстера.

Резкий звук выстрела прокатился по алтарному помосту.

Когда стихло эхо, Флинн снова крикнул Морин:

— Мёрфи — следующий.

Морин инстинктивно отпрянула назад к колонне, от волнения закрыв руками лицо.

— Сволочи!

Флинн крикнул еще громче:

— Священник будет следующим!

Она подняла голову и вытерла слезы, непроизвольно текущие из глаз. Вглядевшись в темноту, она заметила вдали слабый свет и через силу заставила себя спокойно оценить обстановку. Справа от нее была наружная стена алтарной лестницы. Если идти вдоль нее, то можно упереться в фундамент основных стен — а за ними свобода. Вот этим-то путем и надо выбираться отсюда.

Морин быстро оглянулась и увидела чьи-то ноги, просунувшиеся в люк: когда показалась уже большая часть тела, стало ясно, что это Хики. Над его головой свесилась другая пара ног. Меган. Оба держали в руках электрические фонарики и пистолеты. Спускаясь, Хики вертел головой, вглядываясь в темноту. Морин припала к колонне.

Хрипловатый голос Хики раскатился по всему черному влажному пространству подземелья. Он как будто разговаривал с малым ребенком:

— Я пришел к тебе, миленькая. Забрать тебя отсюда. Ну, иди к старому Джону. Не дай бяке Меган найти тебя. Иди лучше к доброму мистеру Хики. Иди же, радость моя! — Он рассмеялся, спрыгнул с последней ступеньки лестницы и, включив фонарик, повернулся к ней спиной.

Меган стояла позади него, и в отблесках верхнего освещения зала вся ее фигура казалась огненно-красной и приобрела зловещие черты.

Морин глубоко вздохнула и затаила дыхание.

Глава 37

Берт Шрёдер ожидал, напряженно прижимая телефонную трубку к уху. Посмотрев на Лэнгли — тот был один в комнате, — он выругался:

— Проклятие, не отвечают!

Лэнгли стоял у окна и пристально рассматривал собор. За двойными дверями все так же нескончаемо трезвонили телефоны и взволнованно шумели люди.

Внезапно створки дверей с грохотом распахнулись, и в комнату шумно влетел Беллини, еще более возбужденный, чем в последний раз. Уже с порога он выкрикнул:

— Я получил от этого придурка Клайна приказ идти на штурм, если вы не можете придумать ничего другого.

Шрёдер смерил его холодным взглядом:

— Входите и закройте за собой дверь. — И тут же заорал на диспетчера: — Конечно, хочу, чтобы ты, глупый осел, продолжал вызывать!

Беллини закрыл за собой дверь, подошел к стулу и опустился на него. Пот тонкими струйками стекал по его заметно побледневшему лицу.

— Я… не готов… идти… — проговорил он. Шрёдер нетерпеливо спросил:

— Сколько, черт побери, займет времени укокошить всех четверых заложников, скажите, Беллини? А если они уже мертвы, то Клайн может катиться ко всем чертям и подождать там, пока у вас возникнет, по крайней мере, хоть одна идиотская идея, как нанести удар.

Внезапно в динамике раздался громкий голос Брайена Флинна:

— Шрёдер?

Тот торопливо ответил:

— Я здесь. — Теперь он обрел самообладание. — Да, сэр. Как там, все в порядке?

— В порядке.

Шрёдер откашлялся и начал расспрашивать:

— Но все же что-то такое произошло?

— Плохо задуманная и неудачная попытка побега. — Голос Флинна звучал сдержанно.

— Побега? — недоверчиво переспросил Шрёдер.

— Я вроде ясно сказал.

— Никто не пострадал при этом?

После долгой паузы Флинн ответил:

— Бакстер и Мёрфи ранены. Но не тяжело.

Шрёдер посмотрел на Лэнгли и Беллини. Постаравшись придать своему голосу спокойный тон, он продолжил:

— Давайте я направлю к вам доктора.

— Если он им понадобится, я извещу.

— Нет, все же я пришлю доктора.

— Ладно, присылай, но только скажи ему, что я вышибу из него мозги, если он здесь появится.

— Черт побери, Флинн, вы же говорили, что стрельбы не будет. Вы сказали… — В тоне Шрёдера проскальзывало раздражение, но он контролировал себя — раздражение было почти напускным, преднамеренным, чтобы показать, что стрельбы он не потерпит.

— Тут уж ничего нельзя было поделать.

— Флинн, если, не дай Бог, вы убили кого-нибудь, — теперь тон Шрёдера стал угрожающим, — если ранили кого-нибудь, переговоры практически станут невозможны.

— Я знаю правила. Успокойся, Шрёдер.

— Позвольте мне поговорить с каждым из заложников — сейчас же.

— Подождите минутку. — В динамиках установилась тишина, затем послышался голос кардинала:

— Алло, капитан, узнаете мой голос?

Шрёдер бросил быстрый взгляд на двух мужчин, присутствующих в комнате, — те согласно кивнули. Тогда он ответил:

— Да, Ваше Высокопреосвященство.

Кардинал говорил таким тоном, что все сразу поняли: предварительно его проинструктировали и сейчас внимательно следят за его словами.

— Со мной все в порядке. Мистер Бакстер, как мне сказали, получил легкое ранение в спину и еще одно рикошетом в грудь. Сейчас он отдыхает, и у него, похоже, все в порядке. Отец Мёрфи также ранен рикошетом в лицо — в подбородок. Он слегка оглушен, а вообще чувствует себя нормально… Просто чудо, что никто не убит.

Всем троим офицерам, казалось, стало легче от этих слов кардинала. Из соседних комнат по-прежнему доносились шум и громкие голоса.

— А как мисс Мелон? — спросил Шрёдер. Ответ кардинала прозвучал как-то нерешительно:

— Она жива. Не ранена. Она…

Шрёдер услышал, как трубку на другом конце провода прикрыли рукой, однако пробивались раздраженные приглушенные голоса — там явно говорили на повышенных тонах. Он взволнованно закричал в трубку:

— Алло! Алло!

В трубке опять раздался голос кардинала:

— Это все, что я могу сказать.

— Ваше Высокопреосвященство, — торопливо заговорил Шрёдер, — прошу вас, не провоцируйте этих людей. Вы не должны подвергать опасности вашу жизнь, иначе под угрозой окажутся и жизни других…

Послышался равнодушный, без всяких эмоций голос кардинала:

— Я передам ваши слова всем остальным. — Он добавил: — Мисс Мелон…

Но неожиданно на линии прозвучал голос Флинна:

— Добрый совет отважного капитана. Ладно, теперь убедились, что никто не убит? Все сидят себе тихонько.

— Дайте мне поговорить с мисс Мелон.

— В данный момент она отошла. Попозже. — Флинн говорил отрывисто. — Все ли готово к пресс-конференции?

Голос Шрёдера вновь обрел спокойствие:

— Нужно больше времени на подготовку. Телевидение и радио…

— У меня есть сообщение для Америки и всего мира, и я намерен донести его до всех людей.

— Да, вы это сделаете. Наберитесь терпения.

— Терпение не в характере ирландцев, Шрёдер.

— Да? Не уверен, что так оно и есть. — Шрёдер почувствовал, что настало время для более личного общения. — Я ведь наполовину ирландец и…

— Неужели?

— Да, родные моей матери выходцы из графства Тирон. Послушайте, я понимаю ваше разочарование и раздражение — у меня самого брат деда был в ИРА. В нашей семье его считают героем. Он даже сидел в английской тюрьме.

— За что же? За то, что был такой же зануда, как его внучатый племянник?

Шрёдер сделал вид, что не обратил внимания на подковырку Флинна:

— Я рос с той же ненавистью, и предрассудками в душе, что и у вас…

— Ты же не был там, Шрёдер. Ты там не был. Ты все время здесь.

— Ну и что из этого? — решительно произнес Шрёдер. — Здесь бы вы породили себе больше врагов, чем друзей.

— Здесь людям не надо много друзей. Наши друзья все поумирали или сидят в тюрьмах. Скажи там, чтобы наших людей освободили, капитан.

— Мы и так стараемся изо всех сил. Переговоры между Лондоном и Вашингтоном продвигаются. Я уже вижу свет в конце тоннеля…

— А ты уверен, что этот свет — не огни скорого поезда, который наедет прямо на тебя?

Кто-то в соседней комнате громко рассмеялся. Шрёдер опустился на стул и откусил кончик сигары.

— Послушайте, почему бы вам не показать нам свои добрые намерения и не отпустить одного из раненых заложников?

— Кого же?

Шрёдер быстро вскочил с места.

— Так… Так…

— Ну давай, давай же. Пусть Бог решает. Ты ни с кем там не советуйся, а сам скажи — кого.

— Кто тяжелее ранен?

Рассмеявшись, Флинн ответил:

— Очень хорошо! Есть контрпредложение. Ты не согласился бы на кардинала? Думай сразу. Раненый священник, раненый англичанин или здоровый кардинал?

Шрёдер почувствовал, как в нем закипает раздражение, и с тревогой подумал, что Флинн тоже может обозлиться.

— Кто же все-таки более серьезно ранен?

— Бакстер.

Шрёдер заколебался. Он посмотрел вокруг, но не решился ничего сказать.

— Думай быстрее, — подстегнул его Флинн.

— Бакстера.

Флинн ответил, притворяясь расстроенным:

— Сожалею. Правильнее было бы просить, конечно же, за кардинала. Ты знал это, Берт. Если бы ты назвал кардинала, я освободил бы его.

Шрёдер посмотрел вниз на свою незажженную сигару. Когда он заговорил, голос его дрожал:

— Сомневаюсь в этом.

— Не сомневайся во мне в подобных делах. Я лучше потеряю заложника, но наберу очки.

Шрёдер вынул носовой платок и вытер вспотевшую шею.

— Мы ведь ведем этот спор не для того, чтобы определить, у кого крепче нервы, и у кого крупнее… крупнее…

— Яйца.

— Да. Мы и не пытаемся вести его. Таков старый полицейский завет. — Шрёдер быстро взглянул на Беллини, который выглядел довольно раздраженным, и добавил: — Никто здесь и не собирается рисковать жизнями невинных людей…

— Невинных? В войне больше нет невинных граждан! Все мы солдаты по собственному выбору, по призыву на службу, по принуждению или по призванию. — Флинн глубоко вздохнул и продолжал: — Даже очень хорошо, когда партизанская война длится долго — тогда у каждого есть возможность отомстить по меньшей мере хоть раз в жизни. — Он замолк, а потом добавил: — Давай все же оставим эту тему. Мне хотелось бы получить телевизор сейчас же. Пошли сюда Бурка.

Шрёдер наконец раскурил сигару и ответил:

— Извините, но он временно отсутствует.

— Я, кажется, уже просил, чтобы он постоянно был где-нибудь рядом. Видишь ли, Шрёдер, ты еще не совсем приспособился к общению со мной.

— Но ему нужно было отлучиться. Он скоро позвонит сам. — Шрёдер сделал паузу, а потом продолжал, но уже совсем другим тоном: — Послушайте, я все о том же, о налаживании общения, как вы сказали, — могу ли я снова попросить вас не подпускать мистера Хики к телефону?

Флинн промолчал. Тогда Шрёдер продолжал:

— Не хочется, чтобы начались какие-нибудь неприятности, но он говорит одно, а вы — другое. Я имею в виду, что он настроен очень негативно и очень… пессимистически. Мне всего лишь нужно, чтобы вы осознали, что в случае…

Телефон замолк.

Шрёдер откинулся на спинку стула и достал новую сигару. Он думал о том, как легко договариваться с Флинном и как трудно с Хики. Эта мысль разозлила его, и он раздраженно швырнул сигару в пепельницу. «Хороший парень — плохой парень». Старый жульнический прием в каждой игре. И сейчас Флинн и Хики смеются над ним. «Вот сволочи»! — подумал он.

Лэнгли посмотрел на Шрёдера, а затем бросил взгляд на блокнот для заметок, который держал в руке. После каждого такого диалога его переполняло чувство разочарования и бесполезности переговоров. Переговоры — не его конек, и Лэнгли не понимал, зачем Шрёдер ведет их. Внутренний голос шептал Лэнгли: надо взять трубку у Шрёдера, обложить Флинна и сказать, что он дохлый недоносок. Он закурил и удивился, заметив, что руки у него трясутся.

— Вот подонки! — прошипел он.

В комнату вошла Роберта Шпигель, уселась в свое кресло-качалку и уставилась в потолок.

— Ну как, чья берет? — спросила она.

Беллини оторвал взгляд от окна и заметил:

— Наберутся ли они столько же храбрости, сколько в них набито дерьма!

— Ирландцы — одни из немногих, кто действительно храбр, — ответил Шрёдер.

Беллини снова повернулся к окну. Шпигель беззаботно раскачивалась в кресле, а Лэнгли наблюдал за дымком своей сигареты. Шрёдер молча разглядывал бумаги, разбросанные на столе. В соседней комнате все так же беспрерывно звонили телефоны. В вечерней темноте гулко раздавался голос в мегафоне, а эхо отражалось от окна. Каминные часы звучно тикали, и Шрёдер непроизвольно обратил на них внимание — 9.17 вечера. А днем, в 4.30, он маршировал на параде, был доволен собой и радовался жизни. Сейчас же у него в горле застрял комок, и жизнь вовсе не кажется такой уж прекрасной. Почему всегда найдется кто-то, кто испортит праздник?

Глава 38

Морин скользнула за толстую колонну и оттуда наблюдала за Хики, который стоял, подслеповато озираясь в полутьме. Сзади него по лестнице спускалась Меган, непринужденно размахивая тяжелым пистолетом, — так женщины обычно носят дамскую сумочку, но Морин и сама раньше так же носила оружие.

Морин видела, как они перешептываются друг с другом. Она знала, о чем они говорят, хотя и не слышала слов: куда Морин могла запропаститься? Стоит ли искать в разных направлениях? Стрелять? Или окликнуть? Включать ли ручные фонарики? Она затаилась совсем близко от них, всего футах в пятнадцати, так они никогда не подумают, что она стоит рядом и наблюдает за их действиями. Для них она была сугубо гражданской женщиной, хотя им следовало бы знать ее получше. И Морин даже зло разобрало, что они ее так низко ценят.

Вдруг зажглись фонарики, и в темных, отдаленных от прохода местах заметались лучи света. Морин еще сильнее прижалась к колонне.

Хики громко позвал:

— Последний шанс, Морин. Сдавайся, и тебя не тронут. Но если нам придется стрелять…

Он замолк на полуслове, такая недосказанность порой страшит человека гораздо больше, чем конкретные слова.

Морин вновь посмотрела на них и увидела, что они опять о чем-то шепчутся. Они, видимо, ожидали, что она двинется на восток, к фундаменту алтаря. Флинн мог подслушать, как они вчетвером обсуждали план побега. Она и в самом деле вначале хотела так идти, но теперь уже нельзя.

Морин молилась, чтобы они не разошлись в разные стороны, — тем самым они бы отрезали ей оба направления. Она подумала также, что не хотела бы наткнуться на Меган без Хики, хотя, возможно, если та отколется от него… Морин сбросила туфли, подняла юбку и сняла колготы. Скрутив нейлоновые колготы в жгут, она обмотала его концами запястья и потянула в разные стороны. После этого накинула получившуюся удавку на плечи, встала на колени, взяла горсть земли и втерла ее в лицо, ноги и руки. Посмотрев на твидовые жакет и юбку, решила, что они недостаточно темные, поэтому как можно тише сняла их, вывернула черной подкладкой наизнанку и снова надела. Застегнула жакет на все пуговицы до самого верха, чтобы скрыть белую блузку, и подняла воротник. Все это время, пока маскировалась, не спускала глаз с Меган и Хики.

Вдруг в отверстии показалась еще пара ног — кто-то тоже спускался в подземелье. По пестрой одежде распорядителя шествия Морин опознала Фрэнка Галлахера.

Хики молча указал ему в сторону фронтальной части собора, и Галлахер, вытащив пистолет, медленно зашагал вдоль внешней стены лестницы, ведущей в склеп, к западной стене храма. Хики и Меган направились в восточную часть собора вдоль фундамента алтаря.

Морин видела, что у нее отрезаны все пути, кроме южного направления — к низкому пространству под галереей, но оттуда, насколько отец Мёрфи знал план собора, никаких выходов наружу не было. Однако, увидев медленно приближающийся луч света от фонарика Галлахера, Морин подумала, что может внезапно напасть на него в конце склепа и тогда у нее будет больше шансов. Поэтому она пошла чуть слева от Фрэнка, но параллельно его пути. Преодолев футов пятнадцать, Морин достигла другой колонны и остановилась. Почти прямо напротив себя она заметила свет от фонарика Фрэнка. Отраженный от медной плиты свет уже совсем потускнел, и следующая колонна находилась где-то слева от нее в полнейшей темноте.

Морин снова пошла вбок и неслышно пробежала небольшое расстояние босиком по влажной земле, иногда руками прощупывая перед собой пространство, чтобы не наткнуться на трубу или кабель. Следующая колонна в отличие от первых двух стояла на расстоянии не пятнадцати, а примерно двадцати пяти футов. И когда Морин уже стало казаться, что не найдет ее, она со всего размаху натолкнулась на колонну и ощутила сильный удар в грудь, от которого у нее даже перехватило дыхание.

Луч фонаря Галлахера приблизился к ней, и она застыла за колонной, словно каменное изваяние. Луч передвинулся в сторону, и она кинулась к следующей колонне, считая шаги во время бега. Сделав восемь больших шагов, Морин остановилась и, нащупав очередную каменную колонну, прислонилась к ней.

Вглядевшись в темноту, Морин поняла, что намного опередила Галлахера, но вот луч его фонаря дернулся и замер прямо перед ней. Пол алтарного возвышения кончался в нескольких футах от нее, дальше начиналась внешняя сторона лестницы с оградой, уходящая в понижающееся пространство под главным входом. В свете яркого снопа света она увидела угол склепа, где стена резко поворачивала. До нее было не более пятнадцати футов. Морин наклонилась, пошарила руками по земле и нашла обломок строительного камня. Выпрямившись, она повернулась и бросила его к предыдущей колонне, возле которой только что была.

Свет фонаря Галлахера резко перескочил от нее туда, откуда послышался звук. Морин молниеносно рванулась вперед, стараясь как можно быстрее преодолеть расстояние. Рука ее больно ударилась о кирпичную стену склепа, и она резко свернула налево, к углу. Вновь к ней приблизился луч фонарика Галлахера. И Морин, пригнувшись почти к самой земле, нырнула под лучом, поползла за угол и прижалась спиной к холодной стене склепа. Осторожно, маленькими рывками она продвигалась вдоль стены, не упуская из виду движение луча, который в эти мгновения заскользил слева. Почувствовав, что нейлоновый жгут сжал ей шею, она размотала его и опять накинула на плечи. Ей вспомнилась внешность Фрэнка Галлахера: приятный, но ничем особо не приметен. Рост высокий, даже слишком. Морин плотно обмотала жгутом запястья и сделала петлю.

Луч света становился все ярче и продвигался все ближе к углу склепа. Морин даже стала слышать шаги Фрэнка за углом и его тихое сопение. «Господи, — подумала она, — Господи, я никогда не хотела убивать так жестоко».

Так. Теперь предельная осмотрительность — это самое главное, когда убегаешь или ведешь сражение. «Когда сомневаешься, — говорил Флинн, — беги! Бери пример с волков. Они бегут от опасности без всяких угрызений совести. Даже голод не лишает их рассудка». Но ведь убивать-то можно и по-другому. Морин уняла дрожь в руках, глубоко вздохнула, перебросила жгут через плечо и опять стала продвигаться вдоль стены, прочь от приближающихся шагов Галлахера. «Нет. Не сейчас», — подумала она.

Что-то скользнуло по ее лицу, и Морин с трудом подавила готовый было вырваться крик. Осторожно вытянув руки, она дотронулась до свисающего сверху предмета. Оказалось, что это электропроводка. Морин нащупала лампочку, вывернула ее и мягко откинула в сторону. После этого оголила проводку. «Надеюсь, — подумала она, — он ткнет сюда своим поганым пальцем, его и дернет».

Галлахер дошел до угла и встал на колени, направив свет фонарика на широкую арку под низеньким пространством в нескольких футах от стены.

В свете мелькнувшего луча Морин увидела прямо перед собой заднюю сторону ступенек, спускающихся с алтарного возвышения, под которым она находилась. Далеко в стороне, в низеньком пространстве горели красные глаза крыс. Она опять двинулась вдоль стены склепа, которой, казалось, не было конца. Свет фонарика Галлахера передвинулся наверх и пополз по стене.

Теперь она шла быстрее, то и дело натыкаясь на строительный камень. Пройдя футов двадцать пять, она нащупала еще один угол, где стена вновь поворачивала к ризнице. Луч света коснулся ее плеча, и Морин замерла от страха. Луч пробежался по ее жакету и скользнул в сторону. Она спряталась за угол, когда свет вновь вернулся — Галлахер хотел перепроверить подозрительное место.

Морин повернулась и, касаясь правым плечом стены, направилась к фундаменту ризницы. Она наткнулась на другую такую же лампочку и, вывернув ее, тоже оголила провод. Крысы противно пищали вокруг, и что-то мерзкое пробежало по ее обнаженным ступням.

Стена склепа снова повернула и встретилась с внешней стеной ризничной лестницы, и Морин решила, что оказалась как раз напротив лестницы, от которой метнулась тогда к медной плите.

Пока она удачно ускользала от преследователей, им следует поучиться, как играть в прятки. В памяти ее воскресли аллеи Белфаста и заводской парк. Пришедшие воспоминания помогли Морин вновь ощутить вкус к жизни, почувствовать уверенность, бодрость и чуть ли не радость от этой опасной игры.

Уровень земляного пола постепенно повышался, и Морин пришлось встать на четвереньки, чтобы двигаться вперед ощупью. Крыса скользнула по ее руке, другая — по голым ногам. Пот струйками бежал по лицу и смывал грязь, которая попадала в глаза и рот. Она дышала так тяжело, что даже боялась, как бы не услышал Галлахер.

Позади нее свет фонарика Фрэнка метался во все стороны. Возможно, он даже не уверен, что она здесь… если, конечно, не заметил ее саму или ее следы, или, увидев пустой патрон лампочки, не догадался, что это ее рук дело… «Ткни сюда своим поганым пальцем, тебя и дернет». Она надеялась, что ему так же страшно, как и ей.

Она продолжала ползти, пока не нащупала холодный влажный камень. Пробежав пальцами по неровной поверхности, затем чуть выше, Морин нащупала округлый контур массивной колонны. Рука вновь скользнула вниз, и она почувствовала что-то мягкое и влажное, отчего резко отдернула руку. Осторожно протянув руку, она коснулась какого-то порошкообразного вещества. Взяв двумя пальцами маленькую щепотку, Морин поднесла ее к носу.

— Боже мой, — прошептала она. — Господи, вот подонки! Они и впрямь намерены сделать это.

Морин слегка сдвинулась, и ее колени уперлись во что-то твердое. Протянув руку, она нащупала кейс, который, как она помнила, они несли к этому люку — кейс был достаточно большой, чтобы вместить в себя по крайней мере килограммов двадцать взрывчатки. Где-то еще, вероятно, с другой стороны лестницы, лежал другой такой же заряд.

Она втиснулась в щель между стеной и подножием колонны и взяла в руки нейлоновую удавку. Потом нашла кусок кирпича и зажала его в правой руке.

Галлахер подходил все ближе, лучом фонарика освещая пространство под ногами. В его свете Морин увидела на земле следы, которые она оставила, проползая по этому месту.

Луч стал медленно подниматься вверх: сначала сосредоточился на подножии колонны, затем обследовал пространство, где она пряталась, Фрэнк подполз ближе и направил свет фонаря между колонной и стеной.

Спустя секунду луч осветил ее лицо, и они оба испуганно глядели друг на друга, их разделял всего какой-то ярд. Морин заметила по лицу Галлахера, что он страшно изумлен. Ну что за дурак!

Морин молча подняла правую руку с кирпичом и ударила его между глаз. Фонарик упал на землю, а она выскочила из своего укрытия и накинула нейлоновый жгут ему на шею.

Галлахер барахтался на земле, как раненое животное, а Морин оседлала его, обхватив ногами его торс. Она обмотала удавку, как вожжи, вокруг его шеи, стянув ее со всей силой, какой только могла.

Фрэнк ослабел и, скованный ее ногами, упал на грудь. Морин еще крепче затянула жгут, но нейлон был чересчур упругим. Она понимала, что душила его слишком медленно, отчего он испытывал чудовищные муки. Но вот послышались его жуткие хрипы.

Голова Галлахера резко дернулась и повернулась к Морин. Луч фонарика, лежащего на земле, осветил его лицо, и она увидела выпученные глаза и распухший высунутый язык. От удара кирпичом нос был сломан и сильно кровоточил. На какие-то доли секунды их взгляды встретились.

Тело Фрэнка обмякло, он лежал неподвижно. Морин села ему на спину и попыталась отдышаться. Она все еще ощущала своими ягодицами жизнь в его теле, чувствовала его дыхание, спазматические подергивания мускулов. Тогда опять принялась затягивать жгут, но вдруг сдернула его с шеи Галлахера и прикрыла свое лицо ладонями.

Она услышала голоса, приближающиеся к ней со стороны склепа, а затем увидела два лучика света на расстоянии не далее сорока футов. Морин тут же выключила фонарик Галлахера и отбросила его в сторону. Нащупав упавший на землю пистолет, она почувствовала, как снова бешено забилось у нее в груди сердце.

Луч резко поднялся вверх и заметался по потолку. Раздался голос Меган:

— Здесь тоже вывернута лампочка. Вот хитрющая стерва!

Другой луч осветил землю. Прозвучал голос Хики:

— Здесь их следы.

Морин коснулась тела Галлахера и почувствовала, что он шевельнулся. Она отодвинулась.

— Фрэнк? Ты здесь? — позвал Хики.

Свет одного из фонариков наткнулся на тело Галлахера и замер на нем.

Морин поползла назад, пока не уперлась в основание колонны. Она повернулась и ногтями потащила пластиковую взрывчатку из-под подножия колонны, надеясь нащупать детонатор, — она знала, что он тоже должен быть здесь.

Два луча заметались совсем близко. И опять раздался голос Хики:

— Морин! Ты хорошо все сделала, девочка! И все же, как видишь, опытные ищейки не сбиваются со следа. Если не сдашься, нам придется открыть огонь, провести, так сказать, разведку боем.

Морин продолжала тащить пластик. Она хорошо знала, что стрелять вслепую рядом со взрывчаткой они не будут.

Двое ползущих врагов приближались. Морин обернулась и увидела два пятна света, сходящиеся на теле Галлахера. Хики и Меган подползли к нему, Галлахер попытался встать на четвереньки.

— Я нашла его фонарик, — сказала Меган.

В ответ Хики приказал:

— Поищи его оружие!

Морин наконец-то выдернула пластик и быстро поползла вокруг фундамента колонны, пока не уперлась во внешнюю сторону стены ризницы. Опираясь правым плечом о стену, она медленно продвигалась вдоль нее, ища какую-нибудь дыру. Из стены выходили только трубы, трубочки и провода, больших же отверстий, достаточных, чтобы пролезть, не было.

Позади нее вновь послышался голос Хики:

— Морин, любовь моя, Фрэнк чувствует себя лучше. Все забыто, дорогуша. Мы твои должники, девочка. У тебя доброе сердце. Подойди к нам, сейчас же. Дай нам всем возможность выйти наверх, смыть с себя грязь и выпить по чашке чая.

Морин увидела, как сначала один, потом второй, а за ним третий лучи фонариков стали рыскать, подбираясь к ней.

— Морин, мы нашли пистолет Фрэнка и теперь знаем, что ты без оружия. Игра закончена! Ты все сделала как нельзя лучше, стыдиться тебе нечего, Фрэнк должен быть благодарен тебе за то, что остался жив. Никакого наказания тебе не последует. Только позови, и мы заберем тебя. Даем слово, что не причиним никакого вреда.

Морин притаилась у основания стены. Она чувствовала, что Хики говорит правду, Галлахер обязан ей жизнью. Они ее и пальцем не тронут, пока Галлахер жив, — таково одно из правил. Это старые правила, которым подчинялся Хики и она тоже. Но она тут же засомневалась: Меган вряд ли им подчиняется.

Внутренний голос подсказывал ей, что все уже кончено, что пришла пора сдаваться, пока ей предлагают прощение. Она устала, замерзла, все тело болело. Свет фонарика все ближе. Морин открыла рот и хотела что-то сказать.

Глава 39

Инспектор Лэнгли просматривал книгу записей встреч и приемов епископа Доунса.

— Мне кажется, — сказал он, — добрый настоятель не один раз принимал фениев. Непреднамеренно, разумеется.

Шрёдер бросил взгляд в сторону Лэнгли. Ему никогда бы и в голову не пришло заглядывать в чужие бумаги. Видимо, именно поэтому из него и вышел такой плохой детектив. Лэнгли же, напротив, запросто залез бы в карман мэра из чистого любопытства.

Шрёдер спросил с иронией в голосе:

— Вы хотите сказать, что подозреваете епископа Доунса?

— Я этого не говорил, — улыбнулся Лэнгли.

Беллини отвернулся от окна и взглянул на Шрёдера.

— Вы все еще не нажрались по горло этим дерьмом? Одно и то же, одно и то же, а дело с места не двигается.

Шрёдер начал закипать:

— Боже мой, как вы не поймете — это ведь только прием! Слышали, наверное, что я сотни раз его использовал.

— Ну слышал, слышал, а на этот раз только одни разговоры.

— Да пошли вы к черту!

Казалось, Беллини тоже сдерживался с трудом. Он оперся руками о стол Шрёдера и сдержанно произнес:

— Тогда я тоже выйду из игры. Неужели вы думаете, что я пошлю туда своих людей? Господь Всемогущий, Берт, я ведь тоже пойду с ними. А у меня жена и дети. Но, Боже мой, поймите: каждый лишний час гребаной болтовни с ним им только на руку — они за это время еще больше усилят оборону. Каждый час укорачивает время, оставшееся до рассвета, до той минуты, когда я еще могу начать штурм. Но я не могу его начать на рассвете, чтобы в отчаянной попытке сохранить жизнь заложников и собор. Потому что мятежникам известно, что штурм начнется именно на рассвете, перед крайним сроком выполнения их требований.

Шрёдер не отрываясь смотрел на Беллини, но ничего не ответил. Беллини же распалялся и все повышал голос:

— Чем дольше вы с ними будете нянчиться, тем круче они дадут мне от ворот поворот. Если вы кончите тянуть резину и дадите мне… возможность самому принимать решение… тогда я должен начать штурм. — Наклонившись поближе к Шрёдеру, он почти шепотом добавил: — Не нравится мне что-то потеть в пустом ожидании, Берт… И людям моим тоже не нравится… Должен же я знать, что нас ждет.

— Это временная ступень в переговорах, — заученными словами отвечал Шрёдер, — обычные процедуры. Предпринимается в целях стабилизации ситуации, чтобы вынудить их пойти на переговоры, успокоить и добиться переноса крайнего срока.

Беллини с силой хлопнул рукой по столу, отчего все сидящие в кабинете даже подскочили.

— Если вы все же сумеете добиться продления крайнего срока, до каких пор он будет тянуться? Сколько времени останется нам? Час? Два? Или придется начать штурм при дневном свете, а вы в это время будете стоять здесь у окна и, покуривая, любоваться, как там из нас бифштексы рубят?

Шрёдер вскочил со стула, лицо его побагровело от ярости. Он пытался сдержаться, но слова вырывались сами собой:

— Если вы считаете нужным пойти на штурм, я буду рядом с вами, Беллини.

По лицу Беллини проскользнула кривая улыбка. Он повернулся к Лэнгли и Шпигель, затем вновь перевел взгляд на Шрёдера.

— Заметано, капитан, — быстро произнес он, повернулся и вышел из комнаты.

Лэнгли взглянул на захлопнувшуюся дверь и заметил:

— Берт, глупо же так поступать.

Шрёдер чувствовал, что у него от напряжения дрожат руки и ноги. Он устало опустился на стул, но вскочил и проговорил срывающимся голосом:

— Последите за телефоном. Мне необходимо выйти на минутку — в туалет.

И он поспешно покинул комнату. Шпигель презрительно смотрела ему вслед.

— Я ему тоже выдала парочку ласковых словечек, — сказала она. Лэнгли отвернулся.

— Но скажите мне хоть, что я стерва, — продолжала Шпигель.

Лэнгли подошел к буфету и налил себе бокал шерри. У него не было никакого желания говорить помощнице мэра, что она стерва. Шпигель подошла к нему, потянулась и взяла бокал у него из рук. Отпив глоток, сунула ему бокал обратно.

«Она делает так уже второй раз», — подумал Лэнгли. В ее жестах и движениях была какая-то тревожная близость и назойливая агрессивность по отношению к нему, будто он уже является ее собственностью.

Роберта не торопясь пошла к двери, бросив на ходу:

— Не делай таких же глупостей, как Шрёдер.

Лэнгли смотрел на нее с удивлением.

— Ты женат? — неожиданно спросила она. — Разведен?.. Живешь отдельно… холостяк?

— Да.

Она произнесла сквозь смех:

— Ну-ну. Что ж, теперь сиди здесь и стереги лавку. Увидимся попозже. — И вышла из комнаты.

Заметив след от губной помады на бокале, Лэнгли поставил его и подошел к окну.

— Вот уж точно — стерва!

На подоконнике лежал бинокль Беллини. Лэнгли взял его и навел прямо на человека, стоящего на колокольне. Если Беллини начнет штурм, этот молодой человек погибнет одним из первых. Любопытно, а знает ли он об этом? Да, конечно же, знает.

Человек на колокольне тоже заметил Лэнгли и навел свой полевой бинокль. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Затем молодой человек поднял руку в знак приветствия. Тотчас же в сознании Лэнгли лица всех членов ИРА, которых он когда-либо знавал, слились в чуть наивном лице юноши — и молодые романтики, и старые ветераны вроде Хики, и отжившие функционеры, как Фергюсон. И хладнокровные молодые бунтари, каковых сейчас большинство, и вот эти фении, еще более бесшабашные, чем бунтари, самые худшие из худших… Все они, как знал Лэнгли, начинали жизнь скромненькими мальчиками и девочками, одетыми в чистенькие костюмчики и платьица для воскресной мессы. Но вот где-то что-то в их жизни пошло наперекосяк. А может, в одну из ночей, когда в ирландских кварталах производилась «зачистка», в их умах и возникли безумные мысли. Вот теперь эти мысли дают себя знать. Ему, черт возьми, не хотелось бы возиться с такими ребятами.

Он отложил бинокль и, отвернувшись от окна, посмотрел на часы. Где же черти носят Бурка?

На душе у Лэнгли стало муторно. Он словно перенесся в Ольстер и почувствовал себя среди местных его жителей.

Морин не отрываясь следила за приближающимися пятнами света, и ей после всех переживаний и мук захотелось вновь услышать вкрадчивый голос Хики. И тут же она его услышала:

— Я знаю, тебе страшно, Морин. Вздохни поглубже и отзовись.

Она чуть было не откликнулась, но что-то ее удержало. В памяти пронеслась вереница воспоминаний и лиц: Брайен, Гарольд Бакстер, Уайтхорнское аббатство, белое, как привидение, лицо Фрэнка Галлахера… Ей показалось, будто она плывет на судне в туманном море по воле волн, плывет к призрачному маяку, в призрачную гавань. Она постаралась стряхнуть с себя забытье и заставить себя думать о главной цели — как выбраться отсюда. Освободиться от Брайена Флинна, тех людей и вещей, которые всю жизнь вынуждали ее чувствовать себя виноватой и обязанной кому-то.

«Стал заложником хоть раз, будешь им до конца жизни». Она стала заложницей Брайена задолго до того, как он приставил пистолет к ее голове. Всю свою жизнь она чувствовала себя заложницей своей уязвимости и сложившихся обстоятельств. И вот теперь она впервые ощутила себя хоть и не до конца, но все же не заложницей и не изменницей. Скорее, она чувствовала себя беженкой из безумного мира, где мышление удерживалось за решетками тюрьмы, более ужасной, нежели тюрьма Лонг-Кеш.

«Вступают раз, не выходят никогда». Вот ведь сволочи какие! Морин вновь поползла вдоль фундамента стены.

Из темноты опять донесся голос Хики:

— Морин, мы же видим, как ты движешься. Не вынуждай нас стрелять.

— Я знаю, что у вас нет оружия Галлахера, — отозвалась она, — потому что оно у меня. Так что берегитесь, а не то выстрелю.

До нее донеслись голоса тройки, что-то обсуждавшей между собой, потом погасли фонарики. Морин улыбнулась: как же легко взять на пушку людей, когда они напуганы. Собравшись с силами, она продолжала ползти.

Фундамент снова начал изгибаться, и она поняла, что находится под галереей. Где-то с другой стороны фундамента должен проходить подземный ход до самого дома настоятеля.

Под тонким слоем земли чувствовалась скальная порода Манхэттена. Потолок теперь не достигал и четырех футов, голова то и дело натыкалась на трубы и воздухопроводы. При ударах о воздухопроводы раздавался дребезжащий звук, похожий на барабанную дробь, отчетливо слышимый в затхлом воздухе.

Внезапно вспыхнул свет фонариков и стал приближаться к ней, но замер невдалеке. Из темноты послышался голос Меган:

— Мы нашли пистолет, Морин! Иди на свет или стреляем. Это твой последний шанс.

Морин внимательно следила, как стремительно рыскают из стороны в сторону лучи света. Она сомневалась, нашли они пистолет Галлахера или нет, но знала точно, что у нее его нет. Уткнув лицо в землю, она упорно ползла на животе по-пластунски.

Пятна света начали сужаться вокруг нее. И опять раздался голос Хики:

— Считаю до десяти — потом перемирие закончится!

Он начал считать.

Морин остановилась и на несколько мгновений замерла, вжавшись в стену. По ее лицу струился холодный пот, смешивающийся с кровью, сочащейся из ссадин. В кожу ног и рук впились осколки камней. Морин заставила себя дышать ровнее и вслушалась в звуки, исходящие от фундамента всего в футе от нее. Глазами она искала хоть какое-то пятно от входа в подземный лаз, чувствовала, что он должен быть где-то рядом. Протянув руку, нащупала лишь ровную каменную стену фундамента. Ничего. Она поползла дальше. Из темноты опять донесся голос Хики:

— Морин, этакая бессердечная девчонка, зачем ты заставляешь старика ползать в такой сырости? Я ведь могу умереть. Давай вернемся наверх и выпьем по чашечке чая.

Лучи света иногда проходили по ее телу, и в эти мгновения Морин застывала как вкопанная. Видимо, благодаря маскировке преследователи никак не могли отличить ее в такой кромешной тьме. Каменная стена снова изогнулась и плавно перешла в кирпичную кладку, которая уже не относилась к фундаменту, а отделяла от него что-то другое. Морин осторожно встала на колени, дотянулась руками до верха стены и нащупала небольшую нишу прямо под бетонным потолком. Она заглянула в эту нишу, но не увидела никакого света, не услышала ни единого звука и не почувствовала ни малейшего шевеления воздуха. Но все же она не теряла уверенности, что вход в подземный лаз где-то совсем рядом. Опять послышался голос, на этот раз Галлахера:

— Морин, ну, пожалуйста, не вынуждай нас стрелять в тебя. Я знаю, ты сохранила мне жизнь. Выходи, будь умницей, и мы тогда все вернемся назад.

Но Морин отлично понимала, что стрелять они не будут, и если даже не из-за взрывчатки, то потому, что опасаются, как бы пуля не отрикошетила от камня. Внезапно ее разозлила их маленькая ложь. За какую идиотку они ее принимают! Хики, ладно — он старый солдат, но Морин на своем опыте знала о войне куда больше, чем Меган или Галлахер читали про нее. И сейчас ей хотелось кричать и ругать их за такой их снисходительный тон.

Морин опять поползла вдоль стены и заметила, что та резко изгибается куда-то вовнутрь. Она походила на подкову, а по форме напоминала галерею наверху. Морин решила, что в данный момент она находится под комнатой для невест или под исповедальней. Вдруг ее рука нащупала сухую доску. У нее даже в груди екнуло от радости. Она повернулась лицом к стене и встала на колени. Руки ее аккуратно ощупали доску, вделанную в кирпичную кладку, и вскоре нашли ржавую щеколду. Морин потянула ее, и заржавевшие петли резко скрипнули в тишине. Лучи света мгновенно метнулись к ней.

Хики позвал снова:

— Мы за тобой никак не угонимся, моя юная леди. Надеюсь, ты больше не доставишь неприятностей твоим поклонникам.

Морин в ответ зло прошипела сквозь зубы:

— Иди к черту, старый мешок костей!

Медленно потянув на себя дверцу, она увидела, как из-за нее выбивается свет. Дверца была достаточно высокая и широкая — площадью примерно три квадратных фута. Быстро захлопнув ее, Морин нашла обломок кирпича и бросила его подальше вдоль стены, чтобы отвлечь внимание преследователей.

Лучи света моментально метнулись на звук. Теперь Морин быстро приоткрыла дверцу на несколько дюймов и просунула в щель голову. На пару секунд резкий свет ослепил ее, но, привыкнув, она разглядела коридор.

Пол коридора проходил футах в четырех ниже. «Прекрасный пол, — подумала Морин, — из белого блестящего винила». Стены были оштукатурены, а потолок, возвышающийся в нескольких футах над ее головой, облицован белой акустической черепицей. Вот уж действительно великолепный коридор. По лицу Морин потекли слезы радости.

Распахнув дверцу пошире, она вытерла глаза и откинула с лица мешавшие волосы. Что-то тут не так, но что? Морин вытянула руку, и ее пальцы свободно прошли сквозь проволочную сетку с крупными ячейками. На проходе висела решетка против крыс.

Глава 40

Бурк вошел во внутренний кабинет епископа и увидел там одного Лэнгли, в задумчивости стоявшего у окна.

— Что? Все уже разбежались? — спросил Бурк. Лэнгли обернулся.

— Где Шрёдер? — вновь спросил Бурк.

— Успокаивает себя… или рвет на себе волосы, или еще что-нибудь. Слышал, что случилось?..

— Да, меня уже известили. Эти проклятые идиоты в соборе собрались взорвать его. А с людьми все в порядке?

— Кардинал сказал, в порядке. Кстати, ты пропустил две ожесточенные схватки: Шрёдер против Шпигель и Шрёдер против Беллини. Бедный Берт! Всегда такой пай-мальчик. — Лэнгли сделал небольшую паузу. — По-моему, он проигрывает.

Бурк кивнул:

— И ты думаешь, это ему понравится или нам… Или тем более Флинну?

Лэнгли недоуменно пожал плечами:

— Все знать невозможно…

Бурк подошел к буфету и обратил внимание на то, что жидкости в графинах оставалось чуть-чуть на донышке.

— И зачем только Бог позволил ирландцам изобрести виски, не знаешь, Лэнгли? — проговорил он.

Лэнгли знал, как ответить:

— А чтобы уберечь мир от их правления.

Бурк рассмеялся.

— Верно! Бьюсь об заклад, — рассудительно произнес он, — что фении за последние сорок восемь часов не дерябнули ни грамма… Слушай, а ты не знаешь женщину по имени Терри О'Нил?

Лэнгли задумался, пытаясь вспомнить.

— Нет, такую я еще не трахал, — сказал он, тотчас же пожалев, что выразился на грубом полицейском жаргоне, и исправился: — Нет, не могу вспомнить это имя. Позвони в офис.

— Звонил еще с нижнего этажа. Никто ничего не знает. Но они сейчас перепроверяют. А как насчет Дэна Моргана?

— Тоже не слыхал. Он что, ирландец?

— Вероятнее всего, из Северной Ирландии. Луиза позвонит, когда что-нибудь прояснится.

— А кто они такие?

— Именно это я и хотел бы узнать. — Бурк налил себе остатки бренди и на мгновение задумался. — Терри О'Нил… Кажется, я видел ее лицо, слышал ее голос, но только никак не могу вспомнить…

Лэнгли перебил его:

— Флинн спрашивает о телевизоре. По договоренности передать его должен ты. — Лэнгли украдкой бросил на Бурка насмешливый взгляд. — Вы вдвоем, видать, и впрямь неплохо столковались.

Несколько секунд Бурк думал, почему Лэнгли сказал так. Хотя их встреча с Флинном произошла при слишком неблагоприятных обстоятельствах, тем не менее он признавал в душе, что Флинн был из того типа людей, которые ему нравились. И как знать, если бы Флинн был полицейским или он сам, Бурк, был в ИРА, то…

— Позвони сейчас же Флинну! — предложил Лэнгли.

Бурк направился к телефону, проговорив:

— Флинн может и подождать.

Убедившись, что в соседних комнатах параллельные с телефоном динамики выключены, он подвинул телефон так, чтобы и Лэнгли мог слышать разговор, и набрал номер полиции Северного округа Центрального Манхэттена.

— Гонсалес? Это лейтенант Бурк. Мой человек уже у вас?

В трубке долго не было ни звука, и Бурк непроизвольно задержал дыхание.

— Он здесь, — наконец ответил Гонсалес. — Всю дорогу орал о дебильных полицейских, их произволе и поливал всех грязью. А еще грозит, что потянет нас в суд за арест без ордера. Кажется, вы говорили, что его нужно охранять?

— Он что, до сих пор у вас?

— Да. И жаждет прогуляться до морского вокзала. Не могу я его больше держать ни минуты. Если меня будут судить за арест без ордера, я потащу и вас с собой.

— Позови-ка его!

— С превеликим удовольствием. Подождите.

В ожидании Бурк решил переброситься словом с Лэнгли:

— Это Фергюсон. Он кое-что знает о Терри О'Нил и Дэне Моргане. Но сейчас нацелился смыться.

Лэнгли приблизился к Бурку и сказал:

— Ну что ж, предложи ему деньги, чтобы остался.

— Ты еще не платил ему за сегодняшнюю информацию. Но это неважно, все равно нет таких денег, которые удержали бы его.

Бурк проговорил в телефон:

— Джек…

Комнату наполнил голос Фергюсона, пронзительный и взволнованный:

— Что ты, черт бы тебя побрал, делаешь со мной, Пат? Разве так обращаются с друзьями? Бога ради, будь человеком!..

— Заткнись. Послушай, скажи-ка лучше, кому ты еще говорил что-нибудь об О'Нил и Моргане?

— Никому. Мои источники надежны, а с друзьями подобные вещи я не обсуждаю. Разведывательные органы в нашей стране…

— Прибереги свои излияния для первомайской речи. Послушай, Мартин обманывал всех нас. Это он был подстрекателем фениев. Все было специально подстроено, чтобы направить американское общественное мнение против борьбы ирландцев.

Фергюсон некоторое время молчал, потом все же произнес:

— Я это давно понял.

— Послушай, — не отставал Бурк, — не знаю я, какой информацией кормил тебя Мартин и какие сведения о полиции и фениях поставлял ему ты, но сейчас он уже дошел до той стадии, когда пора заметать следы, а на это он большой мастак. Доходит?

— Я понимаю только, что нахожусь под тройным обстрелом: фениев, временной ИРА и Мартина. Вот почему я удираю из города.

— Ты должен задержаться. Кто такая Терри О'Нил? Почему ее похитил человек по имени Морган? Кто свидетель этого? Где ее держат?

— Это твои проблемы.

— Мы работаем сейчас над этим, Джек, но ты ближе всех к разгадке. И у нас очень мало времени. Если ты назовешь свои источники…

— Нет, — бросил Фергюсон. Но Бурк продолжал:

— К тому же пока ты еще здесь, мог бы проследить, где Гордон Стиллвей, архитектор-смотритель собора святого Патрика. Он тоже пропал.

— Да мало ли кто теперь пропадает. Я вот тоже. Пока.

— Нет! Подожди!

— Зачем? Почему я и дальше должен рисковать своей жизнью?

— По тем же причинам, по которым ты рисковал все это время, — во имя мира.

Фергюсон вздохнул, но ничего не ответил.

— Предложи ему тысячу долларов, — прошептал Лэнгли, — нет, дай ему полторы. Нас только похвалят.

Бурк продолжал разговор с Фергюсоном:

— Мы хотели бы освободить всех ирландцев, которые не имели никакого отношения к происходящему, и даже активистов и боевиков временной ИРА. Когда закончится этот бардак, мы будем по-прежнему работать с тобой, и ты сам убедишься, что ни власти, ни пресса не коснутся тебя. — Бурк помолчал и продолжил: — И ты, и я, мы оба ирландцы. — Ему вспомнилась попытка Флинна сыграть на кровном родстве. — И ты, и я не хотим терять своих голов. — Бурк оглянулся на Лэнгли и тот одобрительно кивнул.

— Подожди! — сказал Фергюсон, замолчал на минуту-другую, затем спросил: — Как мне встретиться с тобой попозже?

Бурк облегченно вздохнул:

— Попытайся дозвониться в дом настоятеля. Телефоны скоро заработают. Пароль: «гном»… За тобой будут охотиться.

— Вся эта заваруха больше похожа на эпидемию проказы. Давай, Бурк, сделаем паролем слово «проказа». Ну да ладно, это я так. Если не дозвонюсь до тебя, то к дому настоятеля не пойду — повсюду понатыканы патрули и кордоны, они проверяют всех подряд. Так что если не дождешься от меня звонка, давай установим место встречи. Например, в зоопарке, в час ночи.

— Давай где-нибудь поближе к собору, — предложил Бурк.

— Хорошо. Но не бар и не другие людные места. — Фергюсон задумался. — Отлично! Давай в маленьком парке на Пятьдесят первой улице — это недалеко от тебя.

— Но он закрывается с наступлением темноты.

— Перелезь через ворота!

Бурк улыбнулся:

— Когда-нибудь у меня будут ключи от ворот всех парков в городе.

Фергюсон усмехнулся:

— Поступай для этого на работу в департамент парков. Они дадут тебе ключи, а метлу свою принесешь.

— Договорились. Удачи тебе! — Затем Бурк обратился к Гонсалесу: — Отпусти его. — Он положил трубку и облегченно вздохнул.

— Так, значит, ты считаешь О'Нил настолько важной фигурой, что стоит рисковать жизнью Фергюсона? — спросил Лэнгли.

Бурк глотнул из бокала бренди и поморщился:

— Как только люди пьют такую дрянь?

— Так как все же, Пат?

Бурк подошел к окну и посмотрел на собор. Лэнгли не отставал:

— Я не касаюсь моральных аспектов. Хочу только знать: это действительно настолько важно, что стоит его жизни?

Бурк ответил, но так, будто вел разговор с самим собой:

— Похищение — это довольно расплывчатый вид преступления, оно сложнее, чем нападение, а во многом и более зловещее — сродни захвату заложников. — Он на минуту задумался, потом продолжал: — Взятие заложников — эта одна из форм похищения. Стало быть, Терри О'Нил тоже заложница.

— Кто все же взял ее в заложницы?

Бурк повернулся к Лэнгли лицом к лицу:

— Понятия не имею…

— Кто это сделал и кому нужно ее освобождать? Ведь никто не предъявлял никаких требований.

— Странно как-то, — согласился Бурк.

— Вот именно, — поддакнул Лэнгли. Бурк бросил взгляд на пустой стул Шрёдера. Присутствие Берта, несмотря ни на что, все же успокаивало. Бурк спросил с легкой иронией в голосе:

— А ты уверен, что он вернется?

Лэнгли пожал плечами:

— Есть замена, его помощник сидит в соседней комнате у телефона, ждет, словно дублер, когда нужно будет вступить в игру… Позвони Флинну.

— Позвоню позже.

Бурк сел на стул Шрёдера и, откинувшись, посмотрел на высокий потолок. Большая трещина проходила от одной стены к другой, ее зашпаклевали, но закрасить не успели. Мысленно он представил себе ужасную картину разрушенного собора, затем вообразил другую: статуя Свободы лежит на берегу гавани, наполовину погруженная в воду. Вспоминались шедевры мировой культуры: римский Колизей, руины Акрополя, затопленные Нилом египетские храмы.

— Знаешь, — сказал он, — собор сам по себе не так важен. Ничего не стоят и наши с тобой жизни. Важно, как мы поступаем, важно, что люди скажут и напишут о нас потом, в будущем.

Лэнгли посмотрел на него оценивающе. Иногда Бурк просто удивлял его.

— Да, ты прав, но лучше сегодня не говори об этом никому больше.

— И завтра, если придется вытаскивать мертвые тела из-под обломков…

— Так, что у нас здесь? — раздался голос Хики совсем близко от Морин. — Что это за свет такой проникает через вон то окно, Морин? — Он рассмеялся, но затем резко произнес: — Отползай оттуда, а то мы пристрелим тебя.

Морин согнула руку и локтем ударила в решетку. Проволока прогнулась, но края от стены не оторвались. Она прижалась лицом к решетке и вгляделась. Слева, футах в десяти от нее, коридор кончался. На противоположной стене в конце прохода виднелись серые раздвижные двери лифта — они открывались около комнаты для невест. Морин снова ударила локтем решетку, на этот раз одна из ее сторон порвалась и отскочила от оштукатуренной стены.

— Ну, давай же, давай, пожалуйста.

Она слышала, как по каменному полу к ней приближаются преследователи, словно голодные крысы, устремившиеся к источнику света. И тут из темноты появился Джон Хики.

— Руки за голову, милочка!

Морин обернулась и посмотрела на него, стараясь сдержать слезы, катящиеся из глаз.

Хики снова заговорил нарочито ласково:

— Ну, посмотри на себя! Хорошенькие коленочки исцарапаны. И что это за грязь на твоем личике, Морин? Камуфляж? Тебя надо хорошенько отмыть. — Он пробежался фонарем по всей ее фигуре. — Ого, твой изящный костюмчик вывернут наизнанку. Умная девочка! Умница. А что это на твоей прелестной шейке? — Хики схватил нейлоновый жгут и с силой дернул его. — Боже мой, ну что ты капризничаешь? — Он сделал другой рывок и держал жгут затянутым, пока Морин не начала задыхаться. — Уже второй раз, Морин, ты указала мне на маленькую трещинку в нашей обороне. И что бы мы без тебя делали? — Хики отпустил жгут и толкнул Морин на землю. Его глаза сузились в злобные щелочки. — Я хотел прострелить тебе башку и выбросить вон туда, в коридор. Это помогло бы полиции принять решение, а то они чересчур долго колеблются. — Несколько мгновений он раздумывал, а затем продолжил: — Но, с другой стороны, хотелось бы, чтобы ты поприсутствовала на финале представления. — Лицо Хики скривилось в недоброй насмешливой улыбке. — Мне хочется, чтобы ты увидела Флинна мертвым или чтобы он увидел мертвой тебя.

Внезапно в голове ее сверкнула догадка — она поняла сущность этого злобного старикашки.

— Убей меня!

Он лишь покачал головой:

— Нет. Ты нравишься мне. Мне нравится, какой ты становишься. Хотя ты могла бы убить Галлахера и наверняка бы встала в ряды проклятых, если бы сделала это. Но сейчас ты только на грани… — хихикнул он.

Морин лежала на влажной земле. Она почувствовала, как чья-то рука схватила ее за длинные волосы и потащила назад в темноту. Через секунду она увидела стоящую на коленях Меган Фитцджеральд, которая нацелила пистолет прямо ей в сердце.

— Твоя чудесная жизнь, сволочь проклятая, подходит к концу.

Резкий голос Хики оборвал ее:

— Не делай этого, Меган!

В ответ Меган сердито прикрикнула на него:

— На этот раз тебе меня не остановить! — Она хладнокровно взвела курок.

— Нет, — снова раздался резкий голос Хики. — Брайен сам решит, убивать ли ее, и если решит так, то самолично ее прикончит.

Морин слушала эти слова, ничем не выдавая своих чувств. Она лишь почувствовала онемение всего тела и опустошение души.

Меган истерично взвизгнула в ответ:

— Пошел к черту! И к черту твоего Флинна! Она сдохнет здесь и сейчас!

Хики вновь заговорил, но на этот раз спокойно и мягко:

— Если выстрелишь, я убью тебя.

Раздался щелчок предохранителя его автоматического пистолета. Галлахер откашлялся и проговорил:

— Оставь ее в покое, Меган.

Никто не шевелился и не издал ни единого звука. Наконец Меган вновь поставила курок на предохранитель. Она включила фонарик и осветила лицо Морин. Кривая ухмылка исказила губы Меган:

— Да ты старуха… И к тому же не такая уж и красивая.

Дулом своего пистолета она грубо ткнула Морин в грудь. Та пристально посмотрела на искаженное злобой лицо Меган, освещенное светом фонарика.

— Ты очень молода и должна быть хорошенькой, но ты безобразна, Меган, и каждый видит это, заглянув в твои глаза.

Меган со злостью плюнула в лицо Морин и исчезла в темноте.

Хики опустился на колени возле Морин и вытер ее лицо носовым платком.

— Ну вот, все нормально. Если хочешь знать мое мнение, то, по-моему, ты даже очень хороша.

— Пошел к черту! — резко отвернулась от него Морин.

Но Хики не отставал.

— Вот видишь, дядюшка Джон снова спас тебе жизнь. — Морин не отвечала, и он продолжал: — Потому что я действительно хочу, чтобы ты увидела все, что случится позже. Да, зрелище будет бесподобным! Не столь часто можно наблюдать, как рушится вокруг тебя величественный собор!..

Галлахер судорожно вздохнул, и Хики повернулся к нему:

— Это только шутка, Фрэнк!

Морин тоже повернулась к Галлахеру:

— Он не шутит, тебе известно, что…

Хики наклонился пониже к ее уху и прошептал:

— Заткнись, или я…

— Что? — Морин сердито фыркнула на него. — Что ты мне можешь сделать? — Она снова повернулась к Галлахеру: — Он хочет видеть всех нас мертвыми. Он хочет увидеть, как ты и все остальные твои молодые друзья последуют за ним в могилу…

Хики рассмеялся пронзительным, визгливым смехом. Крысы прекратили пищать.

— Маленькие твари чувствуют опасность… Они чуют смерть. Они догадываются… — проговорил Хики.

Галлахер ничего не ответил, лишь в тихом холодном воздухе слышалось его тяжелое дыхание. Морин медленно привстала и спросила:

— Как Бакстер? Другие?..

Хики ответил в своей обычной грубой манере:

— Бакстер мертв. Отец Мёрфи ранен в лицо и теперь умирает. С кардиналом же все в порядке. — Он сочувственно добавил шепотом: — Вот видишь, что ты наделала?

Морин ничего не ответила, только слезы неудержимо текли по ее лицу. Хики отвернулся от нее и перевел свет фонаря на открытую дверцу. Галлахер тоже посмотрел на люк и сказал:

— Лучше всего установить здесь сигнализацию.

— Лучшим сигналом тревоги отсюда будет килограмм взрывчатки, — ответил Хики. — Я пришлю сюда Салливана — он заминирует дверцу. — Он взглянул на Морин. — Ну что? Пошли домой?

Все четверо начали медленно ползти назад, к люку под медной плитой.

— Если бы я был помоложе, Морин, то влюбился бы в тебя, — обратился Хики к Морин. — Ты так похожа на женщин, которых я знавал в пору своей юности и которые участвовали в нашем движении. В других революционных движениях были мужеподобные неврастенички и психопатки. Но мы всегда умели привлекать умных и хорошеньких девочек — таких, как ты. А знаешь, почему? — Он перевел дыхание. — Ладно, не отвечай. Ну как, устала? Да и я тоже. Помедленней, Галлахер, ты здоров как бык. Нам еще придется изрядно поползать, прежде чем отдохнем. Мы отдохнем все, Морин. Скоро все вылезем наверх… освободимся от всех забот, от всех обязательств… перед рассветом… прекрасный отдых… это не будет так уж ужасно… не будет, правда… мы все идем домой.

Глава 41

Шрёдер прошел через двойные двери в кабинет настоятеля и с порога воскликнул:

— Посмотрите, кто к нам пришел! Ну как, звонили Флинну?

— Без вас, Берт, не решился. Чувствуете себя получше?

Шрёдер прошелся вокруг стола.

— Пожалуйста, лейтенант, встаньте с моего места!

Бурк, усмехнувшись, пересел, а Шрёдер стоял и смотрел на него.

— Можете отнести им телевизор?

— Зачем он понадобился им в таком спешном порядке?

Шрёдер задумался. Флинн действовал как-то непредсказуемо. Запросить срочно телевизор — это, разумеется, мелочи… Но из таких мелочей складывается…

— Он держит фениев в неведении, — заметил Лэнгли. — Всю информацию из внешнего мира они получают через него. После пресс-конференции он разобьет телевизор или поставит в такое место, где только он да Хики смогут использовать его в качестве источника разведданных.

Шрёдер с пониманием кивнул головой:

— Вот уж никогда не думал, что из того, смотреть или не смотреть телевизор, может возникнуть проблема, влияющая на окончательное решение, но если уж они просят, то наше дело дать им телевизор. — Он позвонил на коммутатор. — Соедините меня с главным органом. — Откинувшись на стуле и положив ноги на стол, Шрёдер передал трубку Бурку: — Связь установлена, говорите, лейтенант.

В подключенных динамиках раздался громкий голос:

— Алло, это Флинн!

— Говорит Бурк.

— Слушай, лейтенант, сделай мне одолжение — никуда не отлучайся и будь все время в этом чертовом епископском доме, хотя бы до рассвета. Когда собор начнет рушиться, тебе, может, захочется видеть это собственными глазами. Приготовьтесь, заклейте все окна полосками и не стойте под люстрами.

Бурк знал, что сейчас больше двухсот человек, находящихся в соборе и около него, слушают его разговор с Флинном, и каждое их слово записывается на магнитофон и передается в Лондон и Вашингтон. Флинн тоже об этом знал и намеренно играл на публику, чтобы произвести желаемый эффект.

— Чем могу быть полезен? — нашелся Бурк.

— А разве ты не обязан в первую очередь спрашивать о состоянии заложников?

— Ты ведь говорил, что с ними все в порядке.

— Ну когда это было?

— И как они сейчас?

— Без изменений. Если не считать, что Мелон спрыгнула в подпол и поползала там на животе. Но теперь она уже вернулась. Выглядит немного усталой. Вот ведь какая умница: нашла ход из подпола в коридор, а в нем лифт, ведущий в комнату для невест. — Флинн на пару секунд остановился, затем продолжил: — Но вы смотрите, этот люк не трогайте — он заминирован, а взрывчатки заложили столько, что бабахнет ой-ей-ей как!

Бурк посмотрел на Шрёдера, который по другому телефону разговаривал с одним из помощников Беллини.

— Понял тебя, Флинн.

— Ну и отлично. И вы также имейте в виду, что всякий другой вход, который обнаружите, тоже заминирован. А кроме того, весь обширный подпол буквально усеян минами. Ты, лейтенант, конечно, можешь подумать, что я вру или блефую, но это не блеф. Так что советую рассказать об этом спецназовцам.

— Я так и сделаю.

— И еще: мне нужен телевизор. Принеси его к нашему обычному месту встреч, скажем, минут через пятнадцать.

Бурк вопросительно посмотрел на Шрёдера и прикрыл трубку ладонью.

— Телевизор на нижнем этаже в приемной, — проговорил Шрёдер. — Но за него нужно добиться чего-нибудь взамен. Попросите разрешения поговорить с заложниками.

Бурк убрал руку с трубки и сказал:

— Но сперва я хотел бы поговорить с отцом Мёрфи.

— А-а, твой друг… тебе трудно свыкнуться с мыслью, что твой друг здесь.

— Он не мой друг, он мой исповедник.

Флинн рассмеялся:

— Извини, но твои слова напомнили мне одну забавную шутку: «Да это вовсе не леди, это же моя жена». Ты ведь слышал ее?

Шрёдер подавил самодовольную усмешку. Бурк начал закипать:

— Позови все же отца Мёрфи!

Теперь в голосе Флинна не чувствовалось насмешки, наоборот, в нем звучала твердость:

— От меня, Бурк, ничего не требуй!

— Я телевизор не принесу, пока не поговорю со священником.

Шрёдер взволнованно покачал головой и тихо шепнул:

— Перестаньте, не давите на него.

— У нас же есть о чем поговорить, не так ли, Флинн? — продолжал Бурк.

Флинн долго молчал, затем ответил:

— Я подведу Мёрфи к выходу. Увидишь его на нейтральной полосе. Через пятнадцать… нет через четырнадцать минут, и не опаздывай ни на минуту.

Он положил трубку. Шрёдер набросился на Бурка:

— О чем, черт побери, вы там внизу с ним договариваетесь?

Бурк не обратил внимания на его слова и снова соединился с главным органом:

— Флинн?

В динамиках вновь зазвучал голос Флинна, он был явно удивлен:

— Ну что еще там?

Бурк чувствовал, как его всего просто трясет от злости.

— Давай договоримся. Ты не вешаешь трубку, пока я не кончил говорить. Понял?

Бурк швырнул телефонную трубку на рычаг.

— Какой бес в вас вселился? Вы что, все еще ничему не научились? — Шрёдер вскочил со своего места.

— Да пошли вы к чертовой матери! — Бурк вытер лоб носовым платком.

— Что, не нравится, когда правду говорят? — не отставал Шрёдер. — Много о себе возомнили. Эти подонки обзывали меня самыми последними словами, а вы разве видели, чтобы я…

— Ладно. Вы правы. Извините.

Но Шрёдер не унимался:

— О чем вы намерены с ним говорить при встрече?

Бурк покачал головой. Он устал и начинал терять самообладание. Но вместе с тем понимал, что если от усталости допустит ошибку, то неизвестно, чем все это может обернуться.

Зазвонил телефон. Шрёдер поднял трубку и передал ее Бурку:

— Это из вашего отдела в полицейском управлении.

Бурк отключил громкоговорители и перенес телефон подальше от стола.

— Это кто, Луиза?

Дежурный сержант сообщила:

— На Терри О'Нил ничего нет. Дэниел Морган: возраст тридцать четыре года. Натурализованный американец. Родился в Лондондерри. Отец — протестант из Уэльса, мать — ирландская католичка. Невеста арестована в Белфасте за активное участие в делах ИРА. Видимо, до сих пор сидит в Арме. Мы пошлем запрос в английское…

— Ничего не запрашивайте в их разведывательных службах и не обращайтесь за помощью к ЦРУ и ФБР, пока не получите указаний от меня или от инспектора Лэнгли.

— Слушаюсь. — Луиза продолжала: — Имя Моргана упоминается в нашем досье: он был однажды арестован за участие в демонстрации перед зданием ООН в семьдесят девятом году, но после уплаты штрафа освобожден. Проживает в общежитии Христианского союза молодежи на Западной Двадцать третьей улице. Вряд ли его там теперь найдешь. Верно ведь? — Она дочитала досье до конца и сказала: — Я передала эти сведения нашим людям и детективам. Копию вам пришлю. Да, вот еще что: о Стиллвее пока ничего не известно.

Бурк повесил трубку и повернулся к Лэнгли:

— Давай отнесу этот чертов телевизор.

— О чем это вы шепчетесь, — спросил Шрёдер.

Лэнгли смерил его пристальным взглядом.

— Лучше постарайтесь добиться успеха в своем деле, тогда и Беллини будет немного полегче.

— Неужели? И это все, что вам удалось разнюхать в результате предварительно расследования?

— Если мы ничего не прояснили, то и у вас не появится возможность удачно вести переговоры о спасении жизни архиепископа Нью-Йорка и о сохранении собора святого Патрика, — оборвал их перепалку Бурк.

— Спасибо за разъяснение, премного вам обязан.

Бурк пристально посмотрел на Шрёдера и понял, что в его шутке есть доля правды.

Морин вышла из туалета в комнате для невест и подошла к туалетному столику. Ее верхняя одежда валялась на стуле, а у зеркала стояла аптечка. Морин опустилась на стул и открыла коробку.

В стороне с пистолетом стояла Джин Корней и следила за Морин. Откашлявшись, Джин неуверенно начала разговор:

— Видишь ли… о тебе все еще говорят в нашем движении.

Морин спокойно мазала йодом свои окровавленные ноги. Она даже не удостоила Джин мимолетного взгляда, но все же произнесла равнодушно:

— Неужели до сих пор?

— Да. До сих пор не утихают рассказы про твои с Брайеном подвиги, когда ты еще не стала изменницей.

Морин посмотрела на стоявшую рядом молодую женщину. Ее слова были бесхитростны, без всякой враждебности или злости, лишь пересказ того, о чем она уже слышала, словно история Иуды. Это своеобразное Евангелие от Ирландской республиканской армии. Морин увидела, что пальцы и губы девушки посинели, и спросила:

— Ты что, озябла?

Та кивнула:

— Ага, собачий холод. Меня послали погреться, а заодно и приглядывать за тобой.

Морин заметила, что к одежде Джин пристали деревянные щепки.

— А что ты делаешь на чердаке? Занимаешься работой плотника?

Корней смешалась и быстро отвела взгляд. Морин торопливо встала и взяла юбку со стула.

— Не делай этого, Джин. Когда пройдет время, ты и… Артур, не так ли?.. Ты и Артур… ну, короче, я думаю, вам не придется делать то, что вас заставляют делать сейчас.

— Не говори об этом. Изменниками вроде тебя мы никогда не станем.

Морин отвернулась и посмотрелась в зеркало, затем перевела взгляд на отражение Джин Корней. Ей хотелось еще кое-что сказать этой молодой женщине, но, честно говоря, не было смысла что-нибудь объяснять тому, кто склонен к кощунственным деяниям и, видимо, задолго до этого совершал убийства. Джин Корней в конце концов либо найдет свой собственный путь, либо так и сгинет молодой.

Послышался стук в дверь, и она со скрипом приоткрылась. В щель просунулась голова Флинна. Он посмотрел на Морин, быстро отвел взгляд и сказал:

— Извини. Я думал, ты уже готова.

Морин быстро натянула юбку, схватила со стула блузку и надела ее. Флинн вошел в комнату и осмотрелся. Его внимание привлекли бинты и йод.

— История имеет обыкновение повторяться, не так ли?

Морин застегнула последнюю пуговицу на блузке.

— Ну что поделаешь, если мы все совершаем одни и те же ошибки. Видимо, здесь какой-то рок, не так ли, Брайен?

Чуть улыбнувшись, Флинн ответил:

— В один прекрасный день мы все же докажем свою правоту.

— Надеюсь, без кровавой концовки?

Брайен обернулся к Джин Корней и подал ей знак; та, не скрывая разочарования, нехотя покинула комнату.

Морин присела у туалетного столика и провела расческой по волосам. Некоторое время Флинн молча наблюдал за ней, а потом сказал:

— Хотелось бы поговорить с тобой.

— Ну что ж, я вся внимание.

— Не здесь, в часовне.

— Можно и здесь, мы же совершенно одни.

— Да… даже слишком одни. Люди станут болтать черт-те что… Я не могу компрометировать себя, да и ты не можешь…

Морин рассмеялась и встала.

— О чем станут болтать люди? В самом деле, Брайен… Здесь, в комнате для невест, внутри собора… Как же вы все стали походить на сексуально озабоченных католиков, которым всюду мерещится секс. — Она направилась к Флинну. — Ну ладно. Я готова. Пошли.

Брайен взял ее за руки и развернул к себе. Морин покачала головой:

— Нет, Брайен. Слишком поздно…

На его лице, как показалось Морин, появилось выражение отчаяния, почти испуга.

— Почему женщины всегда так говорят? — спросил он. — Никогда не бывает слишком поздно, для любви не бывает сезонов или циклов.

— И все же они бывают. Для нас с тобой сейчас зима. А весны больше не будет — во всяком случае, в нашей жизни.

Внезапно Флинн притянул ее к себе и поцеловал и, прежде чем она поняла, что произошло, резко повернулся и вышел из комнаты.

Морин несколько секунд неподвижно стояла посреди комнаты, потом ее рука потянулась вверх, и пальцы коснулись губ. Она взволнованно покачала головой:

— Идиот… Какой же ты чертов дурак, Брайен Флинн.

Отец Мёрфи сидел на скамейке на алтарном помосте, прижимая к подбородку марлевый тампон. Рядом с ним стоял кардинал. На соседней скамье лежал на боку Гарольд Бакстер. Его обнаженный торс был перевязан бинтами, но даже они не могли скрыть длинных красных подтеков, проходящих через всю его спину, и множество пятен засохшей на груди крови. А на лице остались следы ударов Пэда Фитцджеральда. Один глаз совсем заплыл — это постаралась Меган.

Морин прошла через алтарь и опустилась на колени подле раненых мужчин. Они невесело поприветствовали друг друга. Затем Морин обратилась к Бакстеру:

— Хики сказал мне, что вы убиты, а отец Мёрфи умирает.

Бакстер покачал головой:

— Этот человек окончательно рехнулся.

Он огляделся. Флинна, Хики и Меган нигде не было видно, и это вселяло беспокойство, уж лучше бы они находились поблизости. Бакстер чувствовал, что его храбрость мало-помалу иссякает, и знал, что и другие ощущают то же самое. Он заговорил с Морин:

— Если мы не имеем возможности бежать… я имею в виду физический побег… значит, нам нужно решить, каким образом можем здесь выжить. Мы должны как-то выстоять, а самое главное, не позволить им разобщать нас и изолировать друг от друга. Нужно понять мысли людей, которые удерживают нас в плену.

Морин на мгновение задумалась, затем ответила:

— Да, согласна. Но с такими людьми очень трудно и сложно найти общий язык. Я никогда не понимала Брайена Флинна, никогда не понимала, какими соображениями он руководствуется. — Она остановилась, осмотрелась, затем продолжала: — После всех этих лет… я мало слышала о нем, думала, что он умер или сломался и отошел от борьбы, как многие из них, или бежал в Испанию, как бегут туда немало ирландских боевиков, а он, оказывается, по-прежнему продолжает свое дело… Подобно какому-то страшному бессмертному существу, бьется в мучительной агонии, но не может умереть, не может бросить свой меч, ставший неимоверно тяжелым… Господи, я уже начинаю жалеть его.

Морин стало не по себе: ей показалось, что в ее откровении по поводу личности Брайена Флинна есть что-то непорядочное.

Кардинал встал на колени рядом с ними и сказал:

— В башне я понял, что Брайен Флинн — это личность, которой руководят какие-то странные, даже необычные убеждения. Он — романтик, человек, до сих пор живущий в мрачном прошлом. Эта идея с кровавым жертвоприношением, чем может закончиться все происходящее сейчас, сообразна с ирландской мифологией, легендами и историей. И его аура неизбежного поражения охватывает всех присутствующих здесь с ним людей, она не похожа на ауру возбуждения от предстоящей победы, присущую психологии англичан и американцев. — Кардинал, казалось, погрузился в свои мысли, но затем встрепенулся и продолжал: — Он действительно верит в то, что является воплощением духа Финна Мак-Камейла… — Вдруг кардинал посмотрел на Морин. — И он до сих пор очень любит вас.

Морин покраснела и ответила:

— Это вовсе не помешает ему убить меня!

— Он может это сделать лишь в том случае, — заметил кардинал, — если поймет, что вы давно не питаете к нему ответных чувств.

Морин мысленно вернулась к тому, что произошло в комнате для невест.

— Так что же, по-вашему, я должна делать? Подыгрывать ему?

В разговор включился отец Мёрфи:

— Подыгрывать ему должны мы все, если хотим выжить. Покажите ему, что мы все заботимся о нем, как о человеке… Думаю, что кто-то из нас даже это уже делает. Ну а я позабочусь о его душе.

Бакстер, помедлив, кивнул:

— Кстати, вы знаете, что вежливость ничего не стоит… Это даже проявление некоторого самоуважения. — Он улыбнулся и продолжал: — Ну а когда все успокоятся, мы еще раз попытаемся бежать.

Морин быстро кивнула:

— Да, я уже настроилась.

Кардинал же спросил скептически:

— Разве вам обоим еще недостаточно приключений?

Морин решительно произнесла:

— Нет.

— Если бы все зависело только от одного Флинна, — подхватил Бакстер, — я бы схватился с ним. Но когда я вижу глаза Меган Фитцджеральд или Джона Хики… Мы с Морин уже говорили об этом раньше, и я не хочу, чтобы завтрашние газеты писали о моей казни и мучениях, уж пусть лучше будет написано: «Убит при попытке к бегству».

Кардинал саркастически усмехнулся:

— А может, там будет добавлено «при глупейшей попытке к бегству… Когда освобождение было так близко».

Бакстер посмотрел на него и заметил:

— Я уже перестал верить в благополучный исход переговоров. Поэтому у нас есть только один способ освободиться.

— Я почти уверена, что Хики задумал убить нас всех и разрушить собор, — добавила Морин. Бакстер с трудом приподнялся и присел.

— Побег — вот единственный способ выбраться отсюда… И мы можем сбежать все… И мы должны бежать все, потому что другого шанса не будет.

По выражению лица отца Мёрфи было видно, что он колеблется. Наконец он выдавил:

— Я с вами. — И посмотрел на кардинала. Кардинал покачал головой:

— Это чудо, что в прошлый раз нас всех не перестреляли. Я намерен настаивать на том, чтобы…

Морин сунула руку в карман жакета, вытащила маленькие крупинки какого-то белого вещества и сказала:

— А кто из вас знает, что это такое? Разумеется, никто. Это пластиковая взрывчатка. Помните, мы гадали, что Хики и Меган несли вниз в тех кейсах? Они несли взрывчатку и рассыпали ее вокруг одной из колонн под полом. Не знаю, как насчет других колонн, но точно знаю, что двух кейсов взрывчатки, должным образом заложенной и рассыпанной, вполне достаточно, чтобы обрушить эту крышу. — Морин пристально посмотрела на заметно побледневшего кардинала и продолжала: — Я не видела там дистанционного детонатора или провода около колонны. Поэтому предполагаю, что должен быть таймер. Но вот на какое время он установлен? — Она окинула взглядом всех троих мужчин. — Поэтому хотя бы один из нас должен выбраться отсюда и предупредить людей снаружи.

Брайен Флинн быстро подошел к ограждению алтаря и с сарказмом в голосе спросил:

— Снова затеваете заговор? Ваше Высокопреосвященство, сидите, пожалуйста, на своем возвышенном престоле. Раненые джентльмены не нуждаются в вашем утешении. Они достаточно удовлетворены тем, что до сих пор живы. Мисс Мелон, могу я побеседовать с вами в часовне Богоматери? Благодарю вас.

Морин поднялась и ощутила, как у нее задеревенело все тело. Она медленно подошла к боковым ступенькам, спустилась в галерею и направилась к часовне Богоматери. Флинн, следуя за ней, указал на скамью в последнем ряду. Морин присела.

Брайен остался стоять в проходе, сбоку от нее, разглядывая тихую часовню. Она сильно отличалась от интерьера собора утонченным архитектурным стилем. Мраморные стены имели мягкий, приглушенный колорит, а узкие окна с синими витражами создавали приятный полумрак.

Флинн посмотрел на окно, расположенное справа от входа. Оттуда на него глядело лицо, очень напоминавшее Карла Маркса. В одной руке он держал красный флаг, а в другой — молот, обрушивающийся на крест на макушке церковного шпиля.

— Что же тебе сказать, — как-то безразлично произнес Флинн, — ты ведь знаешь, что если церковь запечатлит твой лик на оконном витраже, то ты становишься уже не дьяволом, а вроде как бы дьяволенком. Твой лик запечатлен на открытке, посланной божественной небесной почтой. Разыскивается за ересь. — Он показал пальцем на окно. — Смотри — Карл Маркс. Очень странно.

Она посмотрела на изображение и не смогла не съязвить:

— А тебе хотелось бы, чтобы это был Брайен Флинн, так ведь?

Флинн рассмеялся:

— Ты читаешь мои мысли, Морин. — Он повернулся и посмотрел на алтарь в углублении часовни. — Боже, сколько же деньжищ вбухали сюда!

— Лучше их тратить на вооружение — ты ведь это хочешь сказать?

Флинн посмотрел на нее:

— Не надо меня подковыривать, Морин!

— Извини, больше не буду.

— Правда, не будешь?

Она заколебалась, но потом подтвердила:

— Да, не буду.

Брайен улыбнулся. Он внимательно смотрел на статую девы Марии на алтаре и на полукруглое окно над ней.

— Первый луч света проникнет через это окно. Надеюсь, нас уже к тому времени на этом свете не будет.

Морин резко повернулась к нему:

— Ты не сожжешь эту церковь и не убьешь безоружных заложников. И перестань корчить из себя супермена, способного на все.

Брайен положил руку ей на плечо, но Морин сбросила ее. Тогда он сел рядом и сказал:

— Что-то не так, если создается впечатление, что я блефую.

— Я хорошо знаю тебя. Ты обдуришь любого.

— Но я не дурю и не блефую.

— И ты застрелишь меня? — вдруг спросила она.

— Да… И, конечно, сам застрелюсь после.

— Очень романтично, Брайен.

— Звучит чудовищно, правда?

— Если бы ты только послушал себя со стороны…

— Ладно, обойдемся без этого. Я хотел бы еще разок поговорить с тобой, но кругом такое творится… Сейчас у нас есть немного времени… Ты должна обещать мне, что не будешь пытаться снова бежать.

— Хорошо.

Он посмотрел на нее:

— Ты не понимаешь. В следующий раз тебя непременно убьют.

— Ну и что. Это лучше, чем быть застреленной в затылок тобой.

— Не впадай в меланхолию, Морин. Не думаю, что до этого дойдет.

— Но ты ведь не уверен полностью.

— Многое не зависит от меня.

— В таком случае ты не имеешь права рисковать моей жизнью и жизнями остальных, не так ли? И почему ты решил, что люди там, за стенами собора, будут благоразумными и что они беспокоятся за наши жизни больше тебя?

— У них нет выбора.

— Да, выбора у них нет, но есть ли благоразумие и сострадание? Ты веришь в гуманизм, как я погляжу. Если бы все люди поступали так же, мы бы с тобой здесь сейчас не сидели.

— Твои слова только подтверждают, что мы не поставили крест на своих отношениях четыре года назад. — Он посмотрел на окна невидящим взглядом, а затем опять обратился к ней: — Ты могла бы пойти со мной, если нам удастся выбраться отсюда?

Она внимательно посмотрела ему в глаза:

— Если тебе удастся уйти отсюда, то только в тюрьму или на кладбище. Нет, спасибо за приглашение.

— Черт бы тебя побрал! Я выберусь отсюда целым и свободным, как и вошел сюда. Так что подумай и ответь на мой вопрос.

— А что же станет с бедняжкой Меган? Ты же разобьешь ее любящее сердечко, Брайен?

— Прекрати! — Он больно сжал ее руку. — Я тоскую по тебе, Морин.

Она промолчала. Брайен продолжал:

— Я готов уйти из движения. — Он пристально посмотрел на нее. — Нет, правда. Как только все это закончится. Я многое понял.

— И что же ты понял?

— Понял, что для меня важнее всего. Послушай, ты ушла из движения, когда созрела, теперь я созрел и тоже уйду. Извини, что не был готов уйти раньше, вместе с тобой.

— Я не верю ни одному твоему слову, да и ты сам себе не веришь. Вспомни девиз: «Вступают раз, не выходят никогда». Войдя однажды в движение, из него невозможно выбраться. И все эти годы и ты, и другие бросали мне эти слова в упрек, а теперь я бросаю их тебе: «Вступают раз…»

— Не надо! — Флинн подошел ближе. — Теперь я тверд. Я выйду из движения. Что тебе мешает верить мне?

Морин положила свою руку на его ладонь и мрачно проговорила:

— Даже если бы ты и вышел из движения, все равно останутся люди, которые предусмотрели такой поворот, а они-то уж вряд ли выделят тебе домик на побережье у Керри. За мной ведь до сих пор охотятся боевики из белфастской группировки ИРА. Когда в последний раз, слыша стук в дверь, у тебя не обрывалось сердце в груди? Неужели ты думаешь, что, заявив о своем уходе, словно какой-то уважаемый государственный деятель, сможешь спокойно осесть в тихом местечке и писать там мемуары? Ты оставил за собой кровавые следы по всей Ирландии, Брайен Флинн, и есть немало людей — ирландцев и англичан — которые захотят достать тебя.

— Есть такие места, куда мы сможем уехать и…

— Но не на этой планете. Мир очень мал, и ИРА станет разыскивать нас повсюду, и в конце концов нас найдут. Подумай только, как мы станем жить вместе. Мы не сможет даже выйти на улицу, чтобы купить пачку чая, не опасаясь, что больше не увидим друг друга. Каждое письмо, полученное по почте, может взорваться в наших руках. А что, если у нас будут… дети? Подумай об этом хоть немного.

Он не ответил, а Морин грустно покачала головой:

— Я не хочу так жить. Достаточно и того, что я все время дрожу за свою жизнь. И лучше сказать тебе честно: меня не хватит, чтобы думать еще о ком-нибудь — о тебе, Шейле… Так почему я должна идти с тобой и жить в постоянной тревоге, каждую секунду ожидая со страхом, что могут прийти какие-то люди и убить тебя?.. А зачем тебе непрестанно волноваться, что они в любой момент могут прийти и схватить меня?

Флинн долгое время молча смотрел в пол через промежутки между досками скамьи, затем бросил взгляд на алтарь:

— Но… тебе хотелось бы… То есть я хочу сказать, если бы было возможно?..

Морин закрыла глаза.

— Когда-то я хотела этого. И, по правде говоря, все еще хочу. Но, видимо, не судьба, Брайен.

Флинн резко встал и пошел к выходу.

— Да, ты должна знать, Морин. — Он внимательно посмотрел ей в глаза. — Я включу Шейлу в список.

— Но не надейся получить что-нибудь взамен.

— Я и не надеюсь. Пойдем.

— Не возражаешь, если я останусь здесь, в часовне?

— Нет, не возражаю. Но… для тебя тут не безопасно, Меган…

— Господи, Брайен, ты говоришь о ней так, будто она злая собака, жаждущая загрызть овцу, отбившуюся от стада.

— Она немного… мстительна и злопамятна.

— Злопамятна? А что я ей такого сделала?

— Она… она считает, что ее брата захватили в плен… отчасти по твоей вине… Знаю, что это глупо, конечно, но она…

— Жаждет крови. Боже мой, Брайен, как тебя угораздило спутаться с этой дикаркой? Она что — воплощение молодого поколения Северной Ирландии?

Флинн обернулся и опять посмотрел на окна часовни.

— Может быть, и так. Война знакома им с детства, и Меган знает ее с младых ногтей. Они привыкли к ней и даже танцы и пикники использовали в военных целях. Молодые люди даже не помнят, каким был прежде Нижний Белфаст. Ты не должна винить их. Понимаешь это?

Морин встала.

— Но ее поведение показывает, что она не просто одержима военным психозом. Ты и я, Брайен… ведь наши души не умерли, правда?

— Да, мы помним другую жизнь, которая была раньше, до всего этого сумасшествия.

Морин подумала о Джин Корней. Затем в ее памяти всплыли лица других.

— Ведь мы затеяли все это, да ты сам знаешь.

— Нет, не мы. Все начали те, кто против нас. Первыми всегда начинают враги.

— Вражда рано или поздно кончится, а наша страна еще долго будет плодить детей, из которых вырастают убийцы, и детей, пугающихся темных углов. Нас уже не переделать, и только через поколение все эти страхи забудутся.

Флинн несогласно мотнул головой:

— Боюсь, что и поколения здесь недостаточно. Ирландцы никогда ничего не забудут. Об этом напишут книги, перечитают их и будут рассказывать по вечерам у камина. По сути дела, все мы: и ты, и я, и Меган — дети событий, произошедших задолго до нынешней напасти. Все завертелось и смешалось. Кажется, резня Кромвеля произошла… неделю назад, вчера разразился голод, а сегодня утром вспыхнули восстание и гражданская война. Спроси Хики, он тебе многое порасскажет.

Морин глубоко вздохнула:

— Черт возьми! Не хотелось бы, чтобы ты оказался прав.

— А мне не хотелось бы, чтобы ты оказалась права насчет нас. Ну ладно, пошли.

И Морин вслед за Флинном вышла из тихой часовни.

Глава 42

Флинн спустился по ступенькам ризницы и увидел у решетки Бурка и Пэда Фитцджеральда, смотрящих друг на друга. Около Бурка на площадке стоял переносной телевизор.

— Через пять минут приведи сюда священника! — приказал Флинн Фитцджеральду.

Тот перекинул через плечо «томпсон» и вышел. Бурк внимательно всмотрелся в лицо Флинна. Он выглядел уставшим, даже каким-то грустным. Брайен вынул из кармана детектор и провел им по телевизору.

— Мы оба относимся ко всему с подозрением вследствие своих характеров и профессии. Боже мой, как это тоскливо, тебе так не кажется?

— С чего бы такая внезапная меланхолия?

Флинн медленно покачал головой:

— Не перестаю думать, что вся эта затея вряд ли закончится добром.

— Могу почти гарантировать это.

— Я жду тебя, как манны небесной, после разговоров с этим ослом Шрёдером, — улыбнулся Флинн. — Ты не мучаешь меня слащавыми увещеваниями или льстивыми призывами сдаться.

— Хоть мне и трудно говорить после такого комплимента, но скажу, что тебе все же лучше сдаться.

— Если бы я даже хотел, все равно не могу. У этой машины, которую я запустил совместно с другими, нет единого управления, единого мозга. Но есть множество смертоносных приспособлений… внутри и вне собора, каждое из которых сдетонирует в определенное время и в определенных условиях, и тут уже ничего не поделаешь. Я не более чем создатель этой машины, которая теперь живет самостоятельной жизнью… Я могу говорить о ней, но не от ее имени. Понимаешь, в чем тут дело?

— Вроде бы понимаю.

Бурк не мог сообразить, блефует Флинн или нет. Тот был прекрасным актером, каждое его движение и слово были хорошо продуманы и нацелены на создание иллюзии, чтобы спровоцировать желаемый ответ и нужную реакцию.

Флинн кивнул и тяжело оперся о прутья дверной решетки. У Бурка создалось впечатление, что внутренняя борьба в душе Флинна отнимает у него массу времени.

Наконец Флинн сказал:

— Как бы там ни было, мне нужно поговорить с тобой об одном деле. Мы с Хики пришли к выводу, что это Мартин похитил архитектора собора святого Патрика. Зачем — спросишь ты? Да для того, чтобы у тебя не было плана церкви и ты не смог бы продуманно подготовить успешный штурм.

Бурк молча обдумывал сказанное Флинном. В доме епископа и резиденции кардинала настрой был бы, наверное, более оптимистичный, если бы архитектор сейчас разглядывал чертежи вместе с Беллини. Бурк попытался мысленно поставить все на свои места. Фении упустили Стиллвея — теперь это очевидно. Морин Мелон вряд ли нашла бы незаминированный потайной ход, если бы Стиллвей находился в соборе; любой человек, как бы храбр он ни был, уже через четверть часа, проведенных у этой банды экстремистов, раскололся бы и выдал все сведения.

К тому же нетрудно поверить и в то, что майор Мартин предвидел, какую роль мог сыграть в этом деле архитектор, и постарался схватить его намного раньше фениев. Но поверить в это — значило бы поверить и в другие более ужасные и кровавые поступки, совершенные Мартином.

Размышления Бурка прервал Флинн, заявив:

— Теперь понимаешь, что к чему? Мартину не нужно, чтобы полиция шевелилась слишком скоро. Он хочет, чтобы она действовала ни шатко, ни валко, и ждет рассвета, когда истекает срок нашего ультиматума. Вероятно, он уже советовал вам добиваться продления срока, верно?

Бурк ничего не ответил. Флинн нагнулся к нему ближе и продолжал:

— И без четкого плана штурма вы готовы поверить ему. Но позволь заметить, что в шесть часов три минуты собора больше не будет. Если вы нападете, ваши люди взлетят на воздух вместе с ним. Единственное, что может предотвратить кровопролитие, — следовать моим условиям. Ты же веришь, что мы уже одолели вас. Так что подави свою проклятую гордыню и упрямство и скажи этим тупым подонкам по ту сторону стен собора, что пора закругляться и расходиться по домам.

— Они даже и слушать меня не станут.

— Так заставь их слушать!

— Люди по ту сторону стен собора считают, что фении для полиции и правительства Нью-Йорка такие же преступники, как и уличные банды грабителей и насильников. Они не могут договориться с тобой, Флинн. По закону они обязаны арестовать тебя и бросить в тюрягу к убийцам и насильникам, потому что, по их понятиям, все террористы — это те же воры и убийцы и даже еще хуже…

— Заткнись!

На несколько секунд воцарилось молчание, затем Бурк опять заговорил, но уже более спокойно:

— Я объясняю тебе, какова их позиция, и говорю то, о чем умалчивает Шрёдер. Да, мы пока проигрываем, но на уступки не пойдем никогда. Вам лучше сдаться… достойно… выторговать самые лучшие условия, сложить оружие.

— Нет. Ни один мой человек не согласится ни с какими предложениями, пока не выполнят наши условия.

Бурк понимающе кивнул:

— Ладно, сообщу вашу позицию… Может, пока еще не поздно что-то придумать, чтобы сохранить твою жизнь, жизнь твоих людей, заложников и собор… Но люди, находящиеся в лагерях для интернированных… — Бурк с сомнением покачал головой: — Лондон никогда…

Флинн тоже покачал головой:

— Все или ничего!

Оба замолчали, каждый оставался в полной уверенности, что сказал больше, чем хотел. А еще понимал, что то маленькое доверие, возникшее было между ними, исчезло.

С лестницы донесся голос Пэда Фитцджеральда:

— Отец Мёрфи пришел.

Флинн повернулся и приказал:

— Пусть идет вниз, к нам.

Священник, пошатываясь, медленно спустился по мраморным ступенькам, держась за медные перила. Его лицо, перевязанное бинтами, озарила улыбка, и, просунув руку между прутьями решетки, он тихо проговорил:

— Патрик, рад видеть тебя.

Бурк пожал руку священника, спросив:

— С вами все в порядке?

Мёрфи кивнул:

— Смерть была совсем рядом, но, видно, мой час еще не настал. Господь пока не хочет видеть меня у себя.

Бурк отпустил руку священника и отдернул свою. Флинн быстро просунул руку сквозь прутья:

— Ну-ка, дай мне это.

Бурк разжал руку, и Флинн схватил клочок бумаги, лежащий на ладони.

Развернув бумагу, он прочел слова, написанные карандашом:

Далее следовало довольно точное описание мер по обороне собора. Флинн, сердито нахмурив брови, еще раз взглянул на начало:

Что бы это могло значить?

Он положил клочок бумажки в карман и взглянул на стоящих мужчин. Когда он начал говорить, в его голосе не чувствовалось раздражения:

— Я горжусь этими людьми, Бурк. Они не теряют присутствия духа. Даже эти двое святых отцов заставляют нас, я бы сказал, все время держать ухо востро.

Бурк повернулся к Мёрфи:

— Вам никому не нужен доктор?

Мёрфи мотнул головой и ответил:

— Нет. Травмы небольшие, доктор тут ни к чему. У нас все в порядке.

— Тогда все, святой отец. Возвращайтесь обратно, — сказал Флинн.

Мёрфи заколебался и осмотрелся. Он бросил взгляд на цепь и висячий замок, затем на Флинна, который стоял рядом, высокий, но далеко не массивный.

Флинн мгновенно почувствовал опасность и отпрянул назад. Его правая рука скользнула вниз, пальцы потянулись к поясу, он в любой момент мог выхватить пистолет.

— Раньше священники изрядно донимали меня, так что теперь моя очередь дать вам сдачи. Лучше уж не предоставляйте мне повода и поскорее уматывайте отсюда.

Мёрфи понимающе кивнул, повернулся и начал подниматься по ступенькам. Остановившись, но не обернувшись, он тихо бросил через плечо:

— Пат, скажи там всем, что мы не боимся.

— Они знают, отец, — ответил Бурк.

Мёрфи несколько секунд постоял у входа в склеп, затем повернулся и скрылся за изгибом лестницы.

Флинн небрежно засунул руки в карманы, затем посмотрел на пол и стал медленно поднимать голову, пока не встретился взглядом с Бурком. Он заговорил спокойно, без всякого металла в голосе, как было, когда он разговаривал с отцом Мёрфи:

— Обещай мне кое-что, лейтенант…

Бурк выжидал.

— Обещай мне, что если они пойдут на штурм, ты будешь с ними.

— Что-что?..

Флинн между тем продолжал:

— Видишь ли, если ты не пойдешь на штурм вместе со всеми, то ты не увидишь того, что должен бы видеть, и не сможешь говорить о том, о чем должен говорить. Подсознательно мысль об этом станет тебя все время терзать, и ты не сможешь жить в мире с самим собой. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду.

Бурк почувствовал, как у него во рту пересохло от волнения. Он подумал о дурацком поведении Шрёдера.

Для рядовых полицейских ночка выдалась та еще. Линия фронта катастрофически приближалась. Он поднял глаза на Флинна и едва заметно кивнул.

Флинн понял его без слов. Отведя взгляд от Бурка, он попросил:

— Не уходи больше из дома настоятеля.

Бурк ничего не ответил.

— Оставайся поблизости. Оставайся там, особенно перед рассветом.

— Я буду рядом.

Флинн перевел взгляд на ризницу и обратил внимание на алтарь для священнослужителей в маленькой часовне, задняя часть которого находилась прямо под алтарем часовни Богоматери. За алтарем виднелись арочной формы высокие готические окна, выходящие на восток и залитые мягким, призрачным светом от искусственного освещения. Он долго всматривался в окна — они создавали эффект занимающейся зари, — а затем тихо произнес:

— Самые лучшие, самые удачные и самые полезные часы моей жизни я провел под покровом темноты, но никогда еще так не боялся увидеть восход солнца.

— Я понимаю твои чувства.

— Ну что же… А те, что снаружи, — они тоже боятся?

— Думаю, что да.

Флинн медленно кивнул и заметил:

— Рад слышать. Не слишком приятно переживать чувство страха в одиночку.

— Согласен.

Флинн продолжал:

— Когда-нибудь — если останемся в живых после этой ночи — я расскажу тебе об Уайтхорнском аббатстве… И вот об этом кольце. — Он постучал кольцом по медному пруту решетки.

Бурк посмотрел на кольцо и подумал, что это, наверное, своего рода талисман. Ему всегда казалось, что, когда имеешь дело с людьми, шагающими бок о бок со смертью, особенно с ирландцами, каждый раз вмешиваются какие-то магические, потусторонние силы.

Флинн опять уставился на мраморный пол и сказал:

— Может, и доведется свидеться попозже.

Бурк кивнул и торопливо сбежал вниз по ступенькам.

Глава 43

Брайен Флинн, стоя у входа в исповедальную кабину, откинул боковую портьеру и осмотрел небольшую белую кнопку, встроенную в панель. «Последнее сообщение из исповедальни передал Хики…» Послышался звук приближающихся шагов. Подошел Хики, остановился и взглянул на часы.

— Пришло время встречи с прессой, Брайен.

Флинн пристально посмотрел на Хики:

— Ну-ка расскажи мне про этот звонок.

Хики бросил взгляд на исповедальную кабину.

— А-а, про этот. Да здесь и говорить не о чем. Я застукал Мёрфи, когда он пытался послать сигналы при помощи этой кнопки во время исповеди. Кто бы мог подумать, Брайен, что подобное совершит священник? Так или иначе, до меня вмиг дошло, что этот звонок связан с домом настоятеля. Ну, я и послал туда несколько отборных словечек, которых никогда еще и не слыхивали в добропорядочной опочивальне святых отцов. — Он зло расхохотался.

Флинн через силу улыбнулся в ответ, но объяснение Хики мало что прояснило, скорее, поставило еще больше вопросов. «Последнее сообщение…» Кто же послал прежнее сообщение или сообщения?

— Тебе следовало сказать мне об этом.

— Ах, Брайен, бремя командования так тяжело, и тебе не стоит беспокоиться о каких-то мелочах.

— И тем не менее…

Флинн взглянул на Хики и осекся: на бледном до белизны лице старика злобно сверкающие свинячьи глазки недвусмысленно выражали угрозу. Ему даже показалось, что Хики вот-вот произнесет: «Не заходи слишком далеко!» Поэтому он промолчал, повернулся и пошел прочь.

Хики улыбнулся и постучал по часам.

— Время идти и задать им перцу, парень.

Но Флинн не пошел к лифту. Он понял, что в его взаимоотношениях с Хики возникла трещина. И внезапно по его спине прошла дрожь, а затем его охватило чувство какого-то страха, не похожего на все страхи, которые он когда-либо ощущал. «Что со мной случилось?» — подумал он.

Хики прошел через арку исповедальни и по коридору двинулся к комнате для невест. Подойдя к дубовым дверям лифта, он остановился, неторопливо выключил сигнализацию и осторожно начал обезвреживать мину, прикрепленную к дверям.

Флинн тоже подошел и встал позади него.

Хики обезвредил мину.

— Ну вот и все… Я поставлю все снова на место, когда ты спустишься вниз.

Он открыл дубовые створки, за которыми виднелись автоматические двери кабины лифта. Флинн подошел поближе.

— Когда возвратишься назад, — продолжал Хики, — стукни по дубовым дверям — три длинных, два коротких. Я пойму, что это ты, и снова выну детонатор. — Он посмотрел на Брайена. — Ну, давай. Удачи тебе.

Флинн подошел еще ближе и увидел автоматические серые двери кабины лифта, на одной из приоткрытых дубовых дверей висела мина. В его голове непрерывно крутилась одна и та же фраза: «Я пойму, что это ты, и снова выну детонатор…» Флинн внимательно посмотрел в глаза Хики и сказал:

— У меня есть идея получше!

Инспектор Лэнгли и Роберта Шпигель стояли в ожидании в коридоре первого этажа, залитого ярким светом. С ними находились несколько полицейских из спецназа и три офицера-розыскника. Лэнгли нервно взглянул на часы — пошел одиннадцатый час. Он подошел к лифту и, нагнувшись, приложил ухо к дверям, но ничего не услышал и выпрямился.

Роберта Шпигель подошла к нему и сказала:

— Этого ублюдка ждут три национальных телекомпании и несколько местных коммерческих радиостанций. Он же применяет «метод Муссолини» — заставляет всех ждать до последнего, пока они не сойдут с ума от столь долгого ожидания.

Лэнгли молча кивнул. Она точно выразила его мысли и чувства, поскольку он сам чуть не сходил с ума, ожидая, когда же Брайен Флинн появится в серых дверях лифта. Но вот гнетущее молчание коридора взорвал шум тронувшегося лифта, он все нарастал по мере приближения к первому этажу. Наконец двери стали раздвигаться.

Лэнгли, трое офицеров и полицейские вытянулись, расправив плечи. Роберта Шпигель нервным жестом поправила прическу. От волнения сердце бешено стучало у нее в груди. Наконец двери открылись, и в них показался не Брайен Флинн, а Джон Хики. Он степенно шагнул в холл, улыбнулся и произнес:

— Финн Мак-Камейл, вождь фениев, просил засвидетельствовать свое почтение и передать искренние сожаления. — Он огляделся вокруг и продолжил: — Мой шеф — человек подозрительный, вот почему он так долго остается живым. Думаю, у него сложилось предубеждение — не показываться прилюдно в угрожающих ситуациях вроде теперешней. — Хики бросил взгляд на Лэнгли. — Он мыслящий человек и не хочет подвергаться искушению появляться перед вами или перед вашими британскими союзниками. Поэтому он послал сюда меня, своего верного заместителя.

Лэнгли подумал, что с большим трудом можно поверить в то, что Флинн испугался западни, да еще с четырьмя томящимися у него заложниками. Но его лицо не отразило никаких эмоций, и он лишь приветливо спросил:

— Вы, конечно же, Джон Хики?

— Возражений нет, вы абсолютно правы. — Хики театрально раскланялся.

— Следовательно, выступать придется вам.

Хики улыбнулся:

— Следовательно, мне. А с кем имею удовольствие говорить я?

— Я инспектор Лэнгли.

— Ах да… А леди? — Он посмотрел на Шпигель.

— Мое имя — Роберта Шпигель. Я из администрации мэра, — ответила та.

Хики снова отвесил поклон и взял Шпигель за руку.

— Вот как? Слышал вас однажды по радио. Вы гораздо более красивы, чем я представлял себе, слыша ваш голос. — Он состроил виноватую мину. — Пожалуйста, не поймите меня неправильно.

Шпигель молча вынула свою руку из его большой ладони. Она растерялась и не знала, как реагировать на его слова. Лэнгли постарался разрядить атмосферу, бодро предложив:

— Ну что ж, пойдемте на пресс-конференцию.

Хики не обратил на приглашение никакого внимания и громко прокричал:

— А кто эти джентльмены? — Он подошел к высокому полицейскому из спецназа и прочитал его имя на жетоне, прикрепленном на металлической пластине к нагрудному карману.

— Так, стало быть, тебя зовут Гилхули? — Он взял руку полицейского и с силой тряхнул ее. — Мне нравятся гэльские имена с мягким мелодичным звучанием. Я знал одних Гилхули в Талламоре.

Полицейский чувствовал себя весьма неуютно. Хики пошел дальше по коридору, останавливаясь около каждого полицейского, называя его по имени и здороваясь за руку.

Лэнгли и Шпигель обменялись взглядами. Лэнгли прошептал:

— Он корчит из себя Муссолини, как какой-то косноязычный недоумок из школьников.

Хики потряс руку последнего спецназовца, крупного парня в бронежилете и с ручным пулеметом в руках.

— Сегодня ночью Господь будет с тобой, парень! Надеюсь, наша следующая встреча состоится при более счастливых обстоятельствах.

Лэнгли нетерпеливо перебил его:

— Теперь можно идти?

— Веди, инспектор!

Он шагнул на ступеньку вместе с Лэнгли и Шпигель. За ними последовали три офицера.

— Ты должен был представить мне также и этих людей, — обратился Хики к Лэнгли. — А ты их проигнорировал, унизил как личности. Как можешь вести таких ребят в бой за собой, если считаешь их чучелами гороховыми?

Лэнгли не знал, что означает в данном случае «чучело гороховое», поэтому дипломатично промолчал.

— В древние времена враждующие воины приветствовали друг друга перед боем, — продолжал рассусоливать Хики. — А человек перед казнью пожимал руку палача или даже благословлял его, выказывая тем самым свое уважение. Сейчас мы снова на пороге войны и смерти и с глубоким пониманием относимся к каждой личности.

Лэнгли остановился у деревянных дверей, выполненных в модерновом стиле.

— Ну вот и пришли. — Затем он взглянул на Хики. — Это конференц-зал.

— Никогда прежде не доводилось захаживать на телевидение. Мне нужно гримироваться? — спросил Хики.

Лэнгли подошел к офицерам-розыскникам, но вдруг повернулся к Хики:

— Прежде чем введу вас в зал, я должен выяснить: вооружены ли вы?

— Я нет. А ты?

Лэнгли кивнул одному из офицеров, и тот, достав металлический детектор, провел им по одежде Хики.

— Ты можешь обнаружить в моем теле британскую пулю, которую я ношу с двадцать первого года.

Детектор не пискнул. Лэнгли подошел к двери и рывком открыл ее. Как только Хики вошел в зал, все разговоры моментально стихли. Конференц-зал, расположенный под ризницей, оказался длинным просторным помещением со светлыми панельными стенами и арочным потолком, выложенным звукоотражающей черепицей. Вокруг длинного центрального стола для предстоящей пресс-конференции стояли несколько карточных столиков. Из потолочных люков свешивались телевизионные камеры и лампы подсветки. Хики не спеша обвел взглядом зал, изучая лица смотрящих на него людей.

Ведущий программы репортер Дэвид Рот встал, представился и указал на стул во главе длинного стола.

Хики сел.

— Вы Брайен Флинн, человек, назвавший себя Финном Мак-Камейлом? — задал Рот первый вопрос.

Хики откинулся на спинку стула и устроился поудобнее.

— Нет. Я — Джон Хики, вернее, человек, называющий себя Джоном Хики. Вы, разумеется, наслышаны обо мне, и, прежде чем я начну выступать, давайте познакомимся поближе. — Он окинул взглядом всех присутствующих за столом. — А теперь представьтесь, пожалуйста, по очереди все присутствующие.

Озадаченный Рот с удивлением воззрился на старика, но затем, словно опомнившись, представился снова. Все мужчины и женщины, находившиеся в зале, включая операторов и техников, как и потребовал Хики, стали по очереди называть свои имена.

Хики вежливо кивал каждому. Когда процедура представления закончилась, он сказал:

— Приношу свои извинения, что так долго заставил вас ждать. Надеюсь, моя задержка не стала поводом для ухода представителей заинтересованных правительств.

— Их здесь не было и не будет, — пояснил Рот.

— О, понимаю… — На лице Хики появилось выражение притворной обиды и разочарования. — Ну да ладно, догадываюсь, они не хотят, чтобы их видели на экранах вместе с таким человеком, как я. — Он ослепительно улыбнулся. — Но правде говоря, и я не хочу связываться ни с кем из них. — Хики хрипло рассмеялся, затем достал трубку и закурил. — Отлично, тогда давайте начнем.

Рот торопливо подошел к одному из техников, и тот включил юпитеры. Другой осветитель направил свет лампы в лицо Хики, к которому в тот момент подошла гримерша. Хики легонько оттолкнул ее, и она быстро отошла.

— В какой конкретной форме должна, по-вашему, идти передача? — спросил Рот.

— Что значит в какой? Я говорю, а вы слушаете. Если вы будете внимательно слушать, а не смотреть в потолок и клевать носами, то потом я отвечу на ваши вопросы.

Кое-кто из репортеров рассмеялся.

Техники закончили настройку оборудования, и один из них обратился к Хики:

— Мистер Хики, скажите, пожалуйста, что-нибудь, чтобы мы смогли настроить звуковую аппаратуру.

— Звуковую аппаратуру? Ладно… Я спою один из вариантов песни «Люди за проволокой» и, пока буду петь, хотел бы, чтобы меня снимали операторы. Сегодня ночью я буду очень занят. — И он запел низким хрипловатым голосом:

— Спасибо, мистер Хики…

Не слушая звукооператора, Хики запел припев:

— Благодарю вас, сэр.

Свет камеры стал ярче. Кто-то крикнул: «Эфир включен!» Рот посмотрел в камеру и начал:

— Добрый вечер. Я Дэвид…

Его голос заглушало пение Хики:

Рот посмотрел в его сторону:

— Благодарю вас…

Рот покосился на Хики, который наконец-то, похоже, закончил песню. Затем повернулся снова к камерам и произнес:

— Добрый вечер. Я Дэвид Рот. Мы ведем прямую трансляцию… Как вы сами можете видеть, из зала для пресс-конференций собора святого Патрика. Недалеко от того места, где мы находимся, неизвестное число вооруженных боевиков из рядов ИРА…

— Фениев! — поправил Хики.

— Да… фениев… Они захватили собор и удерживают четверых заложников: кардинала…

— Все это они уже знают! — выкрикнул Хики. Рот встревоженно оглянулся.

— Да… Сейчас с нами здесь присутствует мистер Джон Хики, один из этих… фениев…

— Переведи камеру на меня, Джерри, — приказал Хики. — Чуть повыше… Вот так!

Широко улыбнувшись в камеру, Хики начал говорить:

— Добрый вечер и с днем святого Патрика! Я — Джон Хики, поэт, ученый, солдат и патриот. — Он поудобнее устроился на стуле. — Я родился примерно в тысяча девятьсот пятом году в небольшом каменном коттедже неподалеку от Клонакилти в графстве Корк. Моими родителями были Томас и Мэри Хики. В шестнадцатом году, еще совсем мальчишкой, я начал служить своей стране в качестве связного в ИРА. В пасхальный понедельник того года я находился в здании главного почтамта Дублина вместе с поэтом Пэдом Пирсом, лейбористским лидером Джеймсом Коннолли и их людьми, а также со своим отцом, Томасом, святым для меня. Нас окружили со всех сторон ирландские стрелки и мушкетеры — верные лакеи британской армии. — Хики прервался на минутку, снова выпустил несколько клубов дыма и продолжал: — Пэд Пирс зачитал прокламацию со ступеней почтамта, и его слова по сей день звучат в моих ушах. — Хики откашлялся и громко и отчетливо начал цитировать:

Хики продолжал свой рассказ, сплетая в нем исторические факты и собственные измышления, документальные доказательства и личные пристрастия, выставляя себя как главного участника многих известных событий, произошедших за десятилетия после ирландского восстания в пасхальный понедельник 16-го года.

Большинство репортеров с открытыми ртами слушали историю Хики; другие были нетерпеливы и озадачены.

Казалось, Хики не обращал никакого внимания ни на них, ни на операторов, ни на осветителей. Время от времени он упоминал про собор, чем возбуждал интерес присутствующих, затем вновь уходил в пространные рассуждения относительно вины британского и американского правительств или правительств разделенной Ирландии, старательно избегая при этом говорить со злобой и ненавистью о народах этих стран.

Еще он рассказывал о своих страданиях, ранениях, своем замученном отце, смерти своих друзей, своей единственной потерянной любви, при этом вспоминая каждого человека по имени. Он сиял лучезарной улыбкой, когда говорил о своих революционных победах, и мрачно хмурился, когда предупреждал о тяжких последствиях раздела Ирландии. В конце концов он сам утомился от своего бесконечного рассказа и попросил стакан воды.

Рот воспользовался паузой и начал задавать вопросы:

— Не могли бы вы подробнее рассказать, как удалось захватить собор? Каковы ваши требования? Будете ли вы убивать заложников и разрушать собор, если…

Хики поднял руку вверх, призывая его замолчать.

— Я еще не закончил свое выступление, парень. Так на чем я остановился? А, да. Тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. В этом году, помнится, ИРА, действуя с юга, развернула кампанию против британских оккупантов, захвативших шесть северных графств. Я командовал взводом в одном местечке недалеко от Дунского леса, нас осадил целый полк парашютистов британских войск, которых поддерживали эти убийцы из Королевской ольстерской полиции. — Хики продолжал в том же духе.

Лэнгли долго наблюдал за ним из угла, затем перевел взгляд на газетчиков и телевизионщиков. Они казались просто жалкими, но Лэнгли подумал, что зрители воспринимают Хики совсем иначе. Он придерживался довольно трудной манеры рассказа, где простота граничит с грубоватостью. Сидя перед камерой, он потел, курил, кривился, чесался — что-либо подобного по телевидению не передавалось уже давно.

Джон Хики, которого видели, сидя у своих телевизоров, больше пятидесяти миллионов американских семей, становился народным героем. И Лэнгли вовсе не удивился бы, если бы узнал, что уличные торговцы на Мэдисон-авеню уже вовсю продают майки с изображением Джона Хики.

Глава 44

Брайен Флинн стоял около алтаря, уставившись на экран поставленного на него телевизора. Морин, отец Мёрфи и Бакстер сидели на скамьях для духовенства и тоже молча смотрели телевизор. Кардинал сидел неподвижно рядом с ними, устремив взгляд на экран и молитвенно сложив вместе ладони.

Долгое время Флинн, не говоря ни слова, наблюдал за происходящим на экране, а затем, не обращаясь ни к кому, проговорил:

— Многословный старик, не так ли?

Морин перевела взгляд на него и тихо спросила:

— Почему ты сам не пошел, Брайен?

Флинн посмотрел на нее, но ничего не ответил. Тогда Морин наклонилась к отцу Мёрфи.

— А он, похоже, говорит как заправский оратор. — Она задумчиво добавила: — Жаль, что они не использовали такой метод общения с народом, вместо того что теперь натворили.

Отец Мёрфи, не отрывая глаз от экрана, заметил:

— Он, по крайней мере, вносит в души многих ирландцев чувство разочарования.

— Никого он не разочаровывает, а освежает их память, — резко обернулся к ним Бакстер. — Мне кажется, он слегка приукрашивает и искажает некоторые события, вы согласны со мной? — Никто не ответил, и Бакстер продолжал: — Например, если он однажды угодил в засаду целого полка британских парашютистов, то вряд ли сидел бы сейчас перед телевизионщиками и рассказывал всякие байки…

— Это не довод, — возразила Морин. Флинн услышал их разговор и посмотрел на Бакстера.

— Гарри, твой национализм так и прет из тебя. Хайль, Британия! Британия правит Ирландией. Ирландия — передовой аванпост империи и обречена им быть до конца света.

— Этот человек просто страшный демагог и шарлатан, — ответил Бакстер. Флинн лишь рассмеялся:

— Нет, просто он настоящий ирландец. Между собой мы иногда допускаем некоторые извращения фактов для поэтической гармонии, и все всё прекрасно понимают. Но послушай старика, Гарри, и кое-что тебе станет ясно.

Бакстер оглядел людей, что сидели рядом с ним. Морин, Мёрфи, Флинн, фении… и даже кардинал. Впервые он подумал о том, как мало понимает в происходящем.

К алтарю подошла Меган Фитцджеральд и устремила пристальный взгляд на экран. Хики, в традиции древних сказителей, прервал свой рассказ песней:

— Проклятый старый идиот, — воскликнула Меган. — Он выставляет нас на посмешище перед всем миром со своим пустословием и дурацкими песнями. — Она повернулась к Флинну: — Какого черта ты послал его туда?

Флинн посмотрел на нее и спокойно ответил:

— Позволь уж старику прожить хотя бы один день в жизни, когда он в глазах всех выглядит героем. Он заслужил это после семидесяти лет непрерывных боев. Он, может быть, самый старый солдат в мире, который воевал всю свою жизнь. — Флинн примиряюще улыбнулся. — У него есть много что порассказать.

Его слова не успокоили Меган.

— Он должен был сказать, что единственное препятствие на пути наших переговоров — это Англия. В тюрьме Лонг-Кеш томится мой брат, и я хочу, чтобы он получил свободу и уже этим утром приехал в Дублин.

Морин посмотрела на нее насмешливо:

— А я думала, что ты сунулась в это чертово пекло только из-за Брайена.

Меган резко повернулась:

— Закрой свой поганый рот, стерва!

Морин вскочила было со скамьи, но отец Мёрфи быстро усадил ее обратно.

Флинн ничего не сказал, и Меган, еще раз бросив негодующий взгляд на Морин, отошла от алтаря.

А с экрана по-прежнему лился хриплый бас Хики. Кардинал все так же неподвижно сидел на своем троне и смотрел в пространство невидящим взором. Бакстер старался не слушать, что говорил Хики, он пытался разработать новый план побега. Отец Мёрфи и Морин внимательно смотрели телевизор. Взгляд Флинна был также устремлен на экран, но его мысли, как и у Бакстера, витали где-то далеко от этого места.

Джон Хики достал из кармана плоскую фляжку, налил в стакан немного темноватой жидкости и взглянул прямо в объектив телекамеры.

— Извините меня — сердце, знаете ли. — Он залпом осушил стакан и тяжело вздохнул. — Так получше. Да, на чем я остановился? А-а, вспомнил, тысяча девятьсот семьдесят третий год. — Он махнул рукой. — Ладно, хватит об этом. Послушайте лучше, что я вам скажу! Мы не хотим причинять никакого вреда никому в соборе. Мы не хотим зла руководителю римской церкви — кардиналу, этому святому человеку, доброму человеку… и священнику отцу Мёрфи, он тоже очень милый человек… — Хики наклонился вперед и соединил ладони. — У нас нет желания повредить хоть какой-то алтарь или статую в этом прекраснейшем доме Господа, который так дорог жителям Нью-Йорка и который столь преданно чтят все американцы. Мы не варвары и не какие-то там нехристи, ну да вы и сами знаете. — Он воздел руки в умоляющем жесте. — Послушайте меня… — Его голос задрожал, а на глазах появились слезы. — Все, что нам нужно, — просто получить шанс на жизнь для молодых людей, пропадающих в английских концлагерях. Мы не просим невозможного… не выдвигаем невыполнимых требований. Нет, мы только просим, молим, во имя Господа и человечности, освободить ирландских сыновей и дочерей из мрачных темниц, где человек поневоле деградирует. — Он глотнул воды и напряженно посмотрел в камеру. — И кто же они — те люди, которые ожесточили свои сердца против нас? — Он ударил кулаком по столу. — Кто же те, кто не дает нашим людям выйти на свободу? — Еще один удар. — Кто те, по чьей непреклонной воле находятся под угрозой жизни людей в этом великом соборе? — Хики двумя кулаками сильно ударил по столу. — Проклятые кровавые англичане — вот кто они!

Бурк, прислонившись к стене в кабинете епископа, смотрел телевизор. Шрёдер сидел за столом, а Шпигель откинулась на спинку кресла-качалки. Беллини шагал из угла в угол перед экраном, мешая всем смотреть, но никто не делал ему никаких замечаний.

Бурк подошел к двустворчатым дверям, открыл их и выглянул в приемную. Там у окна стоял, глубоко задумавшись, представитель федерального правительства Арнольд Шеридан. Изредка его отрешенный взгляд останавливался на представителях Великобритании и Ирландии. У Бурка создалось впечатление, что Шеридан собирался сообщить им какие-то неприятные известия из Вашингтона, но выступление Хики задержало его. Неловкая, чуть ли не гнетущая тишина повисла в кабинете, пока продолжался монолог Хики. Бурку вспомнилось, как однажды он сидел в гостиной какого-то дома, где находились задержанные подростки и взрослые, занимавшиеся просмотром порновидеофильмов с участием детей. Он закрыл дверь и опять уставился на экран.

Голос Хики вышибал слезу.

— Многие из вас могут спросить, правы ли мы, что захватили дом Господа, и это решение, уверяю вас, было самым трудным из всех, принятых нами в нашей жизни. И мы не столько захватили собор, сколько нашли для себя пристанище, вернее сказать, место, имеющее первостепенное древнейшее значение, — мы нашли здесь для себя священное убежище. А разве есть лучшее место, где напрямую можно просить Бога о помощи? — Он замолчал на несколько секунд, будто размышляя, что еще сказать, а затем тихо добавил: — В этот день многие американцы впервые узрели отвратительную рожу религиозного фанатизма ольстерских оранжистов. Прямо здесь, на улицах самого известного в мире великого города, безобразные религиозные преследования и извращения увидели все. Песни этих ханжей, которые вы слышали, заставляют учить малых детишек дома, в школах и церквах… — Хики выпрямился, его лицо выражало отвращение, смягченное лишь следами старческой печали. Он удрученно покачал головой.

Шрёдер отвернулся от экрана и сказал Бурку:

— Что слышно нового насчет этих оранжистов?

Не отводя глаз от экрана, Бурк ответил:

— Они до сих пор утверждают, будто являются твердолобыми протестантами из Ольстера, и, видимо, будут повторять то же самое до самого рассвета. Но наши следователи утверждают, все они говорят с акцентом, как ирландцы из Бостона. Скорее всего, их для этого дела наняли экстремисты из временной ИРА.

Говоря это, Бурк подумал, что выбор времени, выход на телевидение, тактическая подготовка, политические маневры и последние разведданные — все это говорит о том, что Флинн не пойдет на продление срока выполнения своих требований, ибо продление могло бы обернуться не в его пользу.

— Выпустить Хики в эфир — это грубая тактическая ошибка, — сказала Шпигель.

— А что я мог сделать? — попытался защититься Шрёдер.

— Почему бы мне не захватить его? — В их разговор вмешался Беллини. — Тогда мы сможем использовать его в переговорах об освобождении заложников.

— Замечательная идея! — подковырнул его Шрёдер. — Почему бы не пойти туда прямо сейчас и не схватить его тепленьким, пока не началась рекламная пауза?

Бурк посмотрел на часы: 10 часов 25 минут. Ночь ускользала так быстро, что, казалось, рассвет мог наступить раньше, чем все поймут, что уже слишком поздно.

Хики обежал взглядом зал для пресс-конференций и заметил, что Лэнгли исчез. Наклонившись, он обратился к оператору:

— Дай крупным планом, Джерри! — Хики всмотрелся в монитор и снова приказал: — Ближе! Вот так! Отлично, так и оставь! — Пристально глядя в камеру, он понизил голос и сообщил, что у него есть кое-какие соображения относительно конца этой заварухи: — Леди и джентльмены Америки и пока еще не родившиеся поколения, которые однажды узнают мои слова!.. На каждого нашего боевика приходится до двух тысяч солдат и полицейских. Мы окружены со всех сторон врагами, нас предали политики и дипломаты, секретные агенты возводят на нас поклеп и пытаются разложить наше движение изнутри. Мировая пресса замалчивает наши требования… — Он приложил ладонь к груди и продолжал: — Но мы не боимся, потому что знаем — у нас всюду есть друзья, которые желают успеха нашей миссии. Мужчины и женщины, старые и молодые, томящиеся в тюрьмах и лагерях Лонг-Кеш, Армы, на Крамлин-роуд — во всех этих ужасных застенках Англии и Северной Ирландии, все они сегодня ночью, стоя на коленях, молятся за свою свободу. Завтра по Божьей воле ворота Лонг-Кеш распахнутся, и жены заключат в объятия своих мужей, дети будут плакать от счастья вместе с родителями, братья и сестры снова встретятся… — Слезы бежали по морщинистым щекам старика, и он, достав большой носовой платок, вытер лицо и высморкался, а затем заговорил вновь: — Если мы ничего не добьемся сегодня ночью, то весь мир хотя бы узнает о существовании этих узников. Если же мы погибнем и вместе с нами погибнут другие люди, а этот великолепный собор, в котором я сейчас сижу, утром превратится в тлеющие руины, то это произойдет лишь потому, что мужчины и женщины доброй воли не смогли одержать верх над гнетущими силами тьмы и бесчеловечности. — Хики глубоко вздохнул и откашлялся. — До встречи в более счастливом месте… Господь благословляет всех вас. Благословляет Америку и Ирландию, а еще Он благословляет врагов наших, и пусть Он укажет им свет… Живи, Ирландия! — напоследок воскликнул по-ирландски Хики.

Дэвид Рот откашлялся и произнес:

— Мистер Хики, мы просим вас ответить на несколько конкретных вопросов…

Хики резко встал, высморкался в платок и пошел прочь от камеры.

Вернулся инспектор Лэнгли. Он открыл дверь, и Хики быстро вышел в холл и пошел по коридору в сопровождении Лэнгли и трех офицеров полиции. Шагая рядом с Хики, Лэнгли сказал:

— Вижу, что вы знаете, когда надо уходить.

Хики спрятал носовой платок и пояснил:

— Я просто не мог продолжать дальше, парень.

— Вот в чем дело. Но свое сообщение вы передали всему миру, так что теперь обставили всех. Почему бы вам не уйти из собора сейчас же и не дать всем нам передохнуть?

Хики остановился перед лифтом. Его манеры и голос вдруг резко изменились, от плаксивости не осталось и следа.

— Какого черта мы здесь торчим?

Лэнгли отпустил офицеров. Затем вынул из кармана записную книжку и, заглянув в нее, проговорил:

— Ну вот что, мистер Хики, слушайте внимательно. Меня только что уполномочили представители английского и американского правительств передать вам, что если вы сейчас покинете собор, то Англия начнет спокойно и постепенно процедуру освобождения — большинство людей из вашего списка будут отпущены под честное слово…

— «Большинство»? Что значит «постепенно»? Что значит под «честное слово»?

Лэнгли оторвался от записной книжки:

— Сверх того, что я сообщил, мне ничего не известно. Сведения получены по телефону. Я всего лишь полицейский, верно? Только нам двоим разрешили передать эти условия вашим людям. Понятно? Это, конечно, непросто, но вот послушайте и…

— Сводник ты подлый!

Лэнгли быстро взглянул на него:

— Что-что?

— Сводник — вот кто ты. Ты вроде сводника у дипломатов, которые не желают пачкаться и непосредственно предлагать нам, проституткам, деньги.

Лэнгли вспыхнул:

— Послушайте… вы… послушайте…

— Держи себя в руках, парень. Спокойнее!

Лэнгли глубоко вздохнул и сдержанно продолжил:

— Англичане не могут освободить сразу всех. Но не надо выкручивать им руки. Все будет сделано. Правительство США и генеральный прокурор согласны на то, чтобы оставить вас на свободе до суда под небольшой залог. Вам известно, что это значит?

— Нет. Неизвестно.

Лэнгли понемногу выходил из себя:

— Это значит, что вы заплатите этот хренов залог и можете катиться из нашей страны ко всем чертям.

— Ух ты!.. В этом есть что-то бесчестное.

Лэнгли не обратил на его слова внимания и продолжил:

— Никто пока не убит — а это главное. Поэтому у нас много возможностей для сделки с вами…

— Так, значит, есть много возможностей, не так ли? Мы совершили уже не менее дюжины преступлений, ужаснувших полгорода, оставили вас в дураках, подняли мятеж, стоящий вам миллионы долларов, испортили вам праздник, а комиссар полиции даже откинул копыта. Но вы не прочь считать, что было — то прошло, смотрите на все сквозь пальцы и позволяете нам бежать только потому, что никто не убит, как позволил бежать азартным игрокам в кости некий офицер полиции, наткнувшийся на них в темном переулке. Интересный конец. Он многое говорит о нравах в этом обществе.

Лэнгли еще раз вздохнул и добавил:

— Я не буду повторять это предложение — причины здесь очевидны, и никто больше не передаст его по телефону. Это все! — Он захлопнул записную книжку. — Компромисс справедлив. Выбор за вами — соглашаетесь или отвергаете.

Хики нажал кнопку лифта, двери открылись. Затем он обернулся к Лэнгли и произнес:

— Мы ведь будем иметь после этой сделки бледный вид, не так ли? Ну а вы — наоборот. Шрёдер не сойдет с телевизионных экранов целый год. Но нам будет ой как нелегко улететь отсюда самолетом. Все увидят нас и запомнят выходящими из парадных дверей собора святого Патрика с поднятыми руками. Мы с радостью сделали бы это, если бы сперва опустели лагеря для интернированных. Кроме того, в таком случае нам никак не сохранить лавры победителей, если победа будет достигнута дипломатическим путем или с помощью журналистских ухищрений.

— Но вы же останетесь живы благодаря Богу.

— А ты разве уже разрыл мою могилу?

— Не вешайте эту гадость на меня.

Хики рассмеялся. Лэнгли продолжал говорить, добавляя последние детали к тому, что его уполномочили передать:

— Используйте ваш талант убеждения людей там, в соборе, и свое влияние как уважаемого лидера ирландских республиканцев. Постарайтесь не запятнать свою честь бессмысленными смертями и разрушениями, которыми вы настроились завершить свое дело. — В конце он добавил от себя лично: — Сегодня ночью вас видела добрая половина Америки. Кончайте, пока вы еще на коне.

— Был у меня конь еще днем, да ускакал, вырвавшись вперед всех… Но я все же передам твое предложение мистеру Флинну и фениям, и мы сообщим тебе результат. Если ничего не скажем, тогда знай, что мы остались при своем мнении и не отступили от наших требований. — Хики шагнул в кабину лифта. — Увидимся позже, если на то будет воля Божья. — Он нажал кнопку и, когда двери лифта уже стали закрываться, добавил: — Сохраните для меня письма от телезрителей, инспектор.

Глава 45

Брайен Флинн стоял перед дубовыми дверями лифта, направив на них винтовку М-16. Рядом находился Джордж Салливан. Лифт остановился, и Салливан услышал тихий стук: три длинных, два коротких. Он подал ответные сигналы, отсоединил детонатор мины и открыл дверь.

Из лифта неторопливо вышел Хики. Флинн опускал винтовку слишком медленно, но, похоже, никто этого не заметил.

Салливан протянул руку Хики.

— Чертовски здорово, Джон! Ты заставил меня смеяться и плакать одновременно.

Хики улыбнулся и пожал протянутую руку.

— Ах, мой мальчик, моя мечта превратилась в быль. — Он обернулся к Флинну. — А вот ты, парень, выступил бы лучше меня.

Флинн повернулся и направился в галерею. Хики последовал за ним. Брайен спросил на ходу:

— К тебе кто-нибудь обращался с предложениями?

Хики пошел к органу на алтаре.

— Да подходил один парень — инспектор Лэнгли. Дал нам шанс на капитуляцию. Обещал небольшой залог… в общем, все в таком духе…

— А англичане передали какую-нибудь информацию, есть ли признаки, что они пойдут на компромисс?

— Англичане? Компромисс? Да их даже на переговоры не вытянешь.

Он сел за клавиатуру и включил орган.

— А они ничего не передавали через кого-нибудь?

— От них ничего и не дождешься. — Он взглянул на Флинна. — Ты сейчас должен поиграть на колоколах, Брайен, пока мы еще привлекаем к себе всеобщее внимание. Давай начнем… с «Мальчика Денни», а потом сыграем несколько любимых песенок ирландцев и американцев для наших слушателей. Я буду вести мелодию, а ты подстроишься под мой ритм. Иди, начнем.

Флинн мгновение колебался, но затем повернулся и направился к центральному проходу. Хики начал играть «Мальчика Денни» медленно и размеренно, чтобы можно было подстроить к этому ритму бой колоколов.

Все четыре заложника повернули головы к Флинну и Хики, но затем опять перевели взгляды на экран телевизора. Репортеры в зале для пресс-конференций собора обсуждали выступление Хики. Бакстер, не отрывая глаз от экрана, равнодушно заметил:

— Не вижу никаких намеков на то, что нам позволят выйти отсюда.

Отец Мёрфи нерешительно произнес:

— Я удивлен… разве вы не считаете после всего этого, что Англия… Я имею в виду…

Бакстер резко оборвал его:

— Нет, не считаю! — Он взглянул на часы. — Еще тридцать минут, и мы идем.

Морин посмотрела на него, потом перевела взгляд на отца Мёрфи и сказала:

— Мистер Бакстер имеет в виду, что после выступления Хики теперь, возможно, обсуждаются условия компромисса, но при этом мистер Бакстер решил, что он не желает быть поводом для любого компромисса.

Лицо Бакстера побагровело. Морин между тем продолжала:

— Но это в порядке вещей, и вы это знаете. У меня то же самое чувство. Я не хочу, чтобы меня использовали как кусок мяса в обмен на то, что им нужно. — Морин перешла на шепот. — Они и так использовали меня достаточно долго.

Мёрфи посмотрел на них.

— Бежать можете вы двое, но я не могу идти, пока моей жизни не угрожает реальная опасность. Это относится и к Его Высокопреосвященству. — Он кивнул головой кардиналу, который смотрел на них со своего престола, и добавил: — Думаю, нам всем нужно ждать…

Морин взглянула на кардинала и увидела на его лице отражение эмоций, вызванных размышлением над теми же самыми вопросами. Она опять обратилась к отцу Мёрфи:

— Даже если выступление Хики заставит пойти людей из правительства на уступки, это отнюдь не значит, что сам Хики согласится на компромисс, не так ли? — Морин наклонилась вперед. — Он коварный человек. И если вы считаете, что он переполнен злобой и собирается убить нас, убить себя, фениев, разрушить этот собор, то мы просто обязаны как-то выбраться отсюда. — Она не отрывала взгляда от отца Мёрфи. — А вы тоже так считаете?

Мёрфи посмотрел на экран телевизора. Там повторяли фрагмент выступления Хики. Телевизор работал очень тихо, и голос Хики заглушало звучание органа. Но отец Мёрфи видел, как шевелились губы старика, как слезы катились по его морщинистому лицу. Он обратил внимание на его глаза. Без завораживающего хрипловатого голоса старика его глаза казались пустыми.

Отец Мёрфи посмотрел поверх ограды алтаря, где Хики играл на органе. Его голова была обращена к ним: он с улыбкой смотрел на себя на экране, потом повернулся и, заметив обращенное к нему лицо отца Мёрфи, изобразил нарочито любезную улыбку. Священник быстро отвернулся к Морин и кивнул.

Бакстер посмотрел на престол кардинала, кардинал в ответ наклонил голову. Бакстер вновь глянул на часы.

— Мы уходим отсюда через двадцать семь минут.

Флинн поднялся на лифте к комнате для спевок хора и оттуда прошел на чердак. Там он неслышно подкрался сзади к Лири, который перегнулся через парапет, чтобы лучше видеть заложников через оптический прицел своей винтовки.

— Ну что там разглядел? — спросил Флинн. Лири продолжал смотреть через прицел на четверых человек на помосте алтаря. За долгие годы он научился не только предвидеть жесты и движения людей или читать их мысли по выражению лица, но и, находясь на расстоянии, разбирать по губам, о чем они говорят.

— Только несколько слов, да и то нечетко. Губы плохо видны.

Заложники почти не говорили, перекидывались ничего не значащими словами, но язык их движений был ему понятен.

— Ну что, собираются бежать или нет? — спросил Флинн.

— Да, собираются.

— Как? Когда?

— Не знаю. Скоро.

Флинн кивнул и напомнил:

— Первый выстрел предупредительный, потом стреляй по ногам. Понял?

— Да, все понятно.

Флинн поставил на парапет полевой телефон и набрал номер Маллинса на колокольне.

— Дональд, отойди подальше от колоколов.

Маллинс поставил винтовку и надел наушники-глушители. Затем схватил телефон и быстро спустился по лестнице на нижний этаж.

Флинн подошел к небольшой клавиатуре около органа и повернул ключ от девятнадцати клавиш, связанных с языками колоколов. Затем встал перед клавиатурой, развернул ноты для колокольного звона и установил их на подставку, после чего положил руки на клавиши и заиграл мелодию.

Звон большого колокола, именуемого Патриком, напоминал разбушевавшуюся стихию, и его грозовой раскат едва не сбил Маллинса с ног.

Один за другим все девятнадцать колоколов стали включаться в мелодичный перезвон. Казалось, что вся колокольня, от нижней комнаты, где укрылся Маллинс, до самой верхушки храма, находящейся на уровне 21-го этажа, была охвачена гармоничными переливами.

От неожиданного грохота на чердаке слетела с перил кофейная чашка. Артур Налти и Джин Корней побежали по чердаку на другой конец собора, подальше от этих громовых раскатов. В комнату для хора и трифории колокольный звон проникал даже сквозь каменную кладку и вибрировал, отражаясь от мраморного пола. Сидящий в южной башне Рори Дивайн прислушался к размеренному звону, доносившемуся из противоположной башни. Посмотрев вниз, он увидел, что людей на крышах соседних домов заметно поубавилось, а движение на улицах прекратилось. Холодный весенний воздух наполняли лишь размеренные звуки песни «Мальчик Денни», они неслись все дальше и дальше по темным узким улицам Манхэттена.

Вокруг полицейских ограждений собрались толпы народу, подняв руки с бокалами и бутылками, мужчины и женщины подхватили песню. Из домов на близлежащие авеню и улицы высыпали люди.

Телевизионные репортеры сразу же переместились из зала для пресс-конференций собора на крышу Рокфеллеровского центра.

Во всех барах и домах Нью-Йорка, и даже по всей стране на экранах телевизоров замелькал заснятый с крыши Рокфеллеровского центра собор святого Патрика, залитый ярко-голубым светом прожекторов. Камеры показывали крупным планом зеленые флаги с золотыми арфами, вывешенные Маллинсом из разбитых слуховых окон.

Звон колоколов усиливался через динамики телевизоров и передавался вместе с изображением собора по всему континенту, из одного конца в другой, а спутниковые антенны принимали сигналы и распространяли их по всему миру.

Рори Дивайн вставил сигнальную ракету в ракетницу, нацелился в слуховое окно и выстрелил. Ракета взметнулась вверх, вспыхнула ярким зеленым светом и, спускаясь на парашютике, озаряла тонкими, еле заметными бликами находящиеся внизу здания и улицы, а затем рассыпалась на множество блистающих искорок. А Дивайн в это время подошел к слуховым окнам с противоположной стороны и снова выстрелил из ракетницы.

Телевизионные камеры, установленные на улицах, в барах и ресторанах, начали показывать мужчин и женщин, поющих, что-то кричащих и плачущих. Калейдоскоп образов и картинок мелькал на экранах: шумные бары, толпы людей на улицах, освещенное зеленой вспышкой небо, плотные ряды молчаливых полицейских, колокольня и долгие, протяжные удары колоколов собора святого Патрика.

Зеленые ракеты вдруг изменили свои цвета и засверкали в небе красным, белым и голубым, а затем зеленым, оранжевым и белым — общеизвестным ирландским триколором. Толпы возбужденно загудели и еще громче подхватили мелодию «Мальчик Денни», доносившуюся с колокольни и наполнявшую все каналы телевизоров и транзисторов.

Наконец после продолжительного показа происходящего на улицах города все теле— и радиостанции стали передавать репортажи и комментарии сцен, которые совсем не нуждались в этом.

Сидя на помосте алтаря, заложники жадно, как загипнотизированные, в тишине наблюдали, что происходит на телеэкране. Хики с большим чувством продолжал играть на органе, гармонично сливаясь с колокольным звоном Флинна. Оба они время от времени обменивались взглядами на расстоянии в сотню ярдов, разделяющих их.

Хики в третий раз заиграл «Мальчика Денни», не желая прерывать чары горькой песни, охватившие собор и весь город. Он смеялся, а слезы текли и текли по его морщинистым щекам.

В резиденции кардинала и в доме настоятеля все звуки заглушал колокольный звон, перекатывающийся по соборному двору и доносящийся с экранов доброй дюжины телевизоров, находящихся в комнатах, битком набитых людьми.

Бурк стоял в кабинете монсеньера Доунса и смотрел, как здесь вновь собирается «чертова дюжина», к которым присоединились еще несколько человек, прозванных Бурком «дополнительными мучениками».

Шрёдер стоял рядом с Лэнгли и Робертой Шпигель, которая, как заметил Бурк, в последнее время стала неотлучным компаньоном Лэнгли.

Не отрывая взгляда от экрана, Лэнгли негромко произнес:

— Похоже на то, что они захватили вдобавок еще и все телевидение.

Бурк через силу улыбнулся:

— Выбрано хорошее время. Великолепное зрелище!.. Фейерверк!.. Но, Боже мой, ведь они каждый раз устраивают нечто подобное!

— Да еще всегда твердят о вашем психологическом поражении, — добавила Шпигель.

Майор Мартин стоял в дальнем конце комнаты между Крюгером и Хоганом. Он смотрел прямо перед собой и, не поворачивая головы, тихо сказал:

— Мы всегда недооценивали склонность ирландцев устраивать публичные представления. Почему они не могут обходиться без показной шумихи, как все цивилизованные люди?

Агенты секретных служб переглянулись за спиной Мартина, но промолчали. Мартин посмотрел в другой конец комнаты. Он понимал, что над ним сгущаются тучи, и поэтому добавил непринужденным тоном:

— Ну что же, полагаю, я должен развязать сложившуюся ситуацию… иначе они, в своей обычной ирландской манере, сами и уничтожат все созданное ими, если… О, извините, мистер Хоган…

Дуглас Хоган молча отошел от Мартина. Монсеньер Доунс нашел в ворохе бумаг Шрёдера свою книгу встреч и визитов, вытащил ее и открыл на странице «17 марта». Взяв ручку, он сделал следующую запись:

На мгновение епископ задумался, затем продолжил:

Монсеньор Доунс перечитал написанное, отложил ручку и закрыл книгу.

Дональд Маллинс размахнулся винтовкой и пробил прикладом большую дыру в центре матового стекла в окне нижней секции башни. Он пробил уже с дюжину дыр, чтобы лучше было наблюдать, но звук разбивающегося стекла не был слышен из-за наушников и звона колоколов. Маллинс опустил винтовку, глубоко вздохнул, подошел к разбитому окну с восточной стороны башни и вгляделся в холодную темноту ночи.

Он увидел, как Дивайн выстрелил из ракетницы и ясное ночное небо озарилось яркими цветными огнями, такими эффектными на фоне призрачно-голубоватого ореола луны. Тревога и отчаяние, которые не покидали его весь вечер, неожиданно исчезли в прозрачности этой ночи, и он ощутил прилив сил и уверенность, что сможет достойно встретить смерть здесь, на своем боевом посту.

Глава 46

Гарольд Бакстер смотреть на часы не стал. Он знал, что время настало. Честно говоря, он думал, что им следовало бы устроить побег чуть раньше, до того, как начали звонить колокола, и небо над собором взорвалось разноцветным фейерверком, до того, как выступил Хики, а фении превратились из террористов в борцов за свободу.

Бакстер медленно оглядывал собор — в последний раз, затем взглянул и на телеэкран. С крыши самого высокого здания Рокфеллеровского центра открывался восхитительный вид на крестообразный, залитый призрачно-голубым светом собор. В левом верхнем углу креста находился дом настоятеля, в правом — резиденция кардинала. Не позже, чем через пять минут, он, Бакстер, возможно, будет сидеть в одном из этих двух зданий, спокойно попивая чай и рассказывая о своих треволнениях в качестве заложника. Он надеялся, что Морин, отец Мёрфи и кардинал тоже побегут с ним. Но даже если кто-то и будет убит или даже все четверо, все равно это будет победа, потому что означало бы конец фениев.

Бакстер поднялся со скамьи и беспечно потянулся, хотя ноги его дрожали, а сердце бешено колотилось.

Отец Мёрфи тоже встал и неторопливо прошел по алтарю. Он обменялся несколькими словами с кардиналом, затем, как бы невзначай, зашел за алтарь и посмотрел вниз на ступеньки.

Там сидел Пэд Фитцджеральд, прислонившись спиной к двери склепа, и тихо мурлыкал какую-то песенку. Его «томпсон» был опущен к полу и направлен на ступеньки, ведущие к входу в ризницу.

Отец Мёрфи громко крикнул, чтобы его было слышно на фоне музыки органа:

— Мистер Фитцджеральд!

Пэд быстро поднял глаза:

— Что случилось, святой отец?

Мёрфи почувствовал, что у него пересохло в горле. Он посмотрел сквозь ограду алтаря на Бакстера, но не увидел его. Пересилив себя, он продолжил:

— Я… Я сейчас выслушиваю исповеди… Если вы хотите, кто-нибудь мог бы подменить вас…

— Не в чем мне исповедоваться. И, пожалуйста, уходите отсюда.

Бакстер постарался унять дрожь, сковавшую ноги, сделал глубокий вдох и начал действовать. Расстояние до алтаря он преодолел в три шага и в два огромных прыжка ступеньки. Шагов его совсем не было слышно за громким звуком органа. Морин быстро бежала вслед за ним. Увидев их, отец Мёрфи спустился на нижнюю ступеньку и распростер руки над головой Фитцджеральда. Тот почувствовал опасность и резко обернулся. С ужасом он уставился на Бакстера, словно парящего над ним, и схватил свой автомат. Отец Мёрфи услышал звук выстрела, донесшегося с хоров, и бросился вниз по ступенькам. Он оглянулся через плечо, надеясь увидеть кардинала, хотя знал, что тот не тронется с места.

Лири успел сделать всего один выстрел — его цели исчезли раньше, чем он снова прицелился. И только кардинал одиноко сидел на своем престоле, и его ярко-пурпурная праздничная мантия напоминала каплю крови среди зеленых гвоздик и белоснежного мрамора. Лири увидел, что Хики быстро вскочил из-за органа и побежал за алтарь мимо престола кардинала. Вдруг кардинал встал и преградил Хики дорогу, но старик ударом кулака опрокинул его на пол. Лири навел перекрестье прицела на кардинала, лежащего навзничь на полу.

Флинн продолжал играть на колоколах, как ни в чем не бывало, чтобы люди на улицах не догадались, что в соборе что-то не так. Он лишь наблюдал за происходящим на алтаре в зеркало. Повернувшись к Лири, он крикнул:

— Сейчас все кончится, Лири!

Лири положил винтовку рядом.

Бакстер слетел вниз по ступенькам и изо всех сил ударил ногой по лицу Фитцджеральда. Пэд отшатнулся назад, но отец Мёрфи заломил его руку за спину. Бакстер схватил автомат и ожесточенно рванул на себя. Фитцджеральд дернул его назад, к себе.

Звуки алтарного органа смолкли, но колокола продолжали перезвоны, и несколько секунд в соборе были слышны только они, как вдруг раздалась гулкая очередь. Огонь из дула автомата на мгновение ослепил Бакстера. Осколки гипса сводчатого купола падали с потолка на ступеньки алтаря.

Отец Мёрфи еще сильнее заломил руку Фитцджеральда, но тот все равно не отпускал оружия. Тогда Морин забежала вперед Бакстера и ткнула пальцами в глаза Фитцджеральда — тот дико заорал от боли, и Бакстеру наконец удалось завладеть тяжелым автоматом. Повернув его дулом вверх, он хотел прикладом ударить Фитцджеральда в солнечное сплетение, но промахнулся и лишь нанес скользящий удар по груди.

Ругаясь, Бакстер снова поднял автомат и дулом сильно ударил молодого парня по горлу. Мёрфи опустил руки, и Фитцджеральд свалился на пол. Гарольд встал над телом Пэда и поднял автомат, намереваясь ударить прикладом по его лицу.

— Не надо! — громко закричала Морин и схватила Бакстера за руку.

Фитцджеральд взглянул на них, из его глаз струились слезы, смешиваясь с кровью, льющейся из открытого рта.

Брайен Флинн видел, как Хики и Меган быстро пробежали по алтарному помосту. Лири стоял рядом с ним, постукивая пальцами по прикладу винтовки и что-то бормоча про себя. Флинн опять перевел глаза на клавиши, продолжая играть на колоколах.

Четыре человека в трифории вряд ли поняли, что произошло за последние пятнадцать секунд. Они пристально вглядывались вниз в пространство алтаря и увидели, что кардинал лежит распростертый на полу, а Хики и Меган осторожно подходят с двух сторон к ступенькам, ведущим к склепу и ризнице.

Пересилив себя, Морин взяла «томпсон», приготовилась и нажала курок. Оглушительная очередь вырвалась из дула автомата, полоснув по замку и цепи.

Мёрфи и Бакстер пригнулись к полу, поскольку пули рикошетом отскакивали от мраморных ступенек и стен. Бакстер расслышал шаги по помосту алтаря и предупредил:

— Они идут сюда.

Морин выпустила еще одну длинную очередь по двери, затем нацелила автомат вверх на лестницу справа, где появился Хики, и дала короткую очередь.

Тело старика, казалось, дернулось, но в следующее мгновение он отпрянул назад и исчез из виду.

Морин перевела автомат влево и нацелилась на Меган, которая стояла уже на первой ступеньке, зажав в руках пистолет. Всего какое-то мгновение Морин колебалась, а Меган за это время отскочила в сторону и спряталась за углом.

Бакстер и Мёрфи побежали по ступенькам вниз и стали разрывать цепь и сбивать замок. Горячий с острыми краями металл врезался в ладони, но цепь все же начала разваливаться на куски, а замок упал на пол.

Морин сошла вниз по ступенькам, держа перед собой автомат, нацеленный на дверь склепа.

Офицеры полиции, которые находились в боковых коридорах ризницы, услышав выстрелы, стали громко кричать в пустую ризницу.

Бакстер крикнул в ответ:

— Не стреляйте! Мы выходим! Не стреляйте! — Он сорвал последнее звено цепи и ожесточенно принялся бить ногой по двери. — Открывайся! Ну открывайся же!

Отец Мёрфи изо всех сил тоже потянул створки двери на себя.

— Нет! Не так. Они раздвигаются в разные стороны.

Бакстер с силой потянул правую створку в сторону, чтобы она ушла в стену, но та не поддавалась.

Полицейские в бронежилетах стали осторожно продвигаться к ризнице.

Морин опустилась на колени на нижнюю ступеньку, держа под прицелом верхнюю площадку лестницы.

— Что там случилось? — крикнула она.

— Двери не открываются! Никак! — ответил Бакстер.

Вдруг отец Мёрфи отпустил дверь и выпрямился. Он схватился за черный металлический ящик с большой замочной скважиной, висящий там, где сходились створки дверей, и затряс его.

— Он заперт. Ключи… ключи у них.

Морин оглянулась через плечо и увидела, что двери закрыты еще одним замком с другой стороны, в который она не стреляла. Вдруг Бакстер предостерегающе выкрикнул что-то, Морин резко обернулась и увидела Хики, стоящего перед дверью склепа у тела Пэда Фитцджеральда. Морин подняла автомат.

Хики неожиданно спокойно крикнул вниз:

— Ты можешь застрелить меня, если тебе так нравится, но это не поможет вам выбраться отсюда.

— Не двигайся! Руки вверх! — закричала Морин. Хики медленно поднял руки.

— Ты ведь сама знаешь, что отсюда выбраться нельзя.

Морин закричала еще громче:

— Брось мне ключ от этой двери!

Хики недоуменно пожал плечами.

— По-моему, он у Брайена. — А затем добавил: — Постарайся попасть в замок… Или тебе больше хочется потратить последние патроны на меня?

Морин грубо обругала его и, посмотрев на выход, крикнула Бакстеру и отцу Мёрфи:

— Отойдите назад! — В ризнице она заметила полицейских. — Вы тоже отойдите!

Полицейские отбежали в глубь коридора. Морин нацелилась на черную металлическую коробку, скрепляющую створки дверей, и дала короткую точную очередь. Пули впились в коробку, рассыпая кругом искры и кусочки горячего металла.

Бакстер и Мёрфи вскрикнули от боли: несколько кусочков расплавленного металла угодили в них. Один впился в ногу Морин, и она тоже вскрикнула. Затем опять нажала на курок, раздался всего один выстрел, и барабан автомата калибра 11,25 мм свободно завращался на стволе, тем самым показывая, что патронов в нем больше не осталось. Отец Мёрфи и Бакстер схватились за створки двери и опять начали с силой тянуть их в разные стороны, но они не поддавались.

Морин повернулась назад и увидела, что Хики уже стоит на середине лестницы с пистолетом в руке.

— Да, тонкая работа у тебя сегодня не получается. А теперь, будь любезна, подними лапки вверх! — приказал он.

Меган Фитцджеральд опустилась на колени возле своего раненого брата. Она посмотрела вниз на Морин, и на какое-то мгновение их взгляды встретились.

Хики становился нетерпелив:

— Руки за голову! Быстро!

Но отец Мёрфи, Бакстер и Морин не шевельнулись. Хики опять закричал, но на этот раз полицейским:

— Стоять в коридоре, не то я застрелю их всех! — Затем он громко приказал троим заложникам: — Двигайтесь! Быстро!

Но они снова не трогались с места. Хики поднял пистолет и выстрелил. Пуля просвистела на волосок от головы Мёрфи, и священник упал.

Морин взяла «томпсон» обеими руками за горячий ствол и яростно ударила его о мраморный пол. Ложе раскололось, а барабан отлетел на несколько ступенек вверх. Отбросив искалеченное оружие в сторону, Морин выпрямилась и подняла руки вверх.

Бакстер сделал то же самое. Отец Мёрфи встал и положил руки за голову.

Хики признательным взглядом посмотрел на Морин и приказал:

— Ну, пошли. Успокойтесь. Все нормально. Задумано все было лучшим образом.

Он шагнул в сторону и пропустил их вперед.

Морин поднялась на лестничную площадку у склепа и посмотрела на лежащего здесь Пэда Фитцджеральда. Его горло уже начало опухать, и она поняла, что он может умереть, если его срочно не поместить в госпиталь. Она проклинала Бакстера за то, что тот так неумело ударил Пэда и серьезно ранил его, проклинала отца Мёрфи за то, что он не вспомнил про этот замок, и проклинала себя за то, что не убила Хики и Меган. Она посмотрела на Меган, которая стирала кровь с губ брата, но та текла и текла из его покалеченного горла.

Проходя мимо, Морин тихо сказала ей:

— Посади его, а то он захлебнется.

Меган медленно повернулась и смерила взглядом Морин. Ее губы втянулись, она прикусила их зубами, вскочила на ноги и, пронзительно завизжав и злобно зарычав, вцепилась ногтями в шею Морин.

Бакстер и Мёрфи бросились вверх по ступенькам и растащили женщин в разные стороны. Хики спокойно наблюдал за этой сценой и, когда драка и крики стихли, негромко произнес:

— Ну что? Всем стало полегче? Меган, посади парня, ему будет легче. — Затем он махнул пистолетом в сторону заложников. — Пошли дальше!

Они молча поплелись к алтарю. Хики, следуя за ними, умиротворенно бормотал:

— Ну, не все так плохо… Тебе просто сегодня целый день не везет. Морин, ты ужасно плохо стреляешь. Не подходи ко мне ближе, чем на ярд.

Морин резко повернулась к нему и произнесла:

— Я ведь попала в тебя! Попала!

Старик рассмеялся, приложил ладонь к груди и, отняв ее, показал капли бледной водянистой крови:

— Вот твоя работа.

Заложники подошли к скамьям. Кардинал полулежал на своем престоле, закрыв лицо руками, и Морин подумала, что он плачет, но потом заметила, что сквозь его пальцы сочится кровь. Отец Мёрфи резко рванулся к кардиналу, но Хики оттолкнул его в сторону.

Бакстер поднял глаза на трифорий и хоры и увидел, что на них нацелены пять винтовок. До него наконец дошло, что колокола звучат, а на алтарном органе настойчиво звонит телефон.

Хики посмотрел вверх и позвал Галлахера:

— Фрэнк, быстро спускайся вниз и займи пост Пэда! — Он толкнул Бакстера на скамью и произнес таким тоном, будто жаловался лучшему другу: — В какой же рискованной операции приходится мне участвовать, черт побери. Вот, Гарри, один человек выходит из строя, а заменить его некем.

Бакстер посмотрел прямо в глаза старику:

— В школе я узнал, что ИРА расшифровывается как «я убегаю прочь»[3]. Просто чудо, что здесь пока никто не убежал.

— Гарри, Гарри! — рассмеялся Хики. — Когда собор взорвется и станут собирать твои останки, надеюсь, что их перепутают и твой рот приложат к заднице. — Он толкнул на скамью Морин. — А ты, Морин, разбила оружие… поступила как древний кельт, разбивавший свой меч о камень, прежде чем умереть в битве. Потрясающе! Но ты, скорее всего, таким образом вымещала досаду и злость, дорогуша. — Он повернулся к отцу Мёрфи: — А ты убежал от своего босса, бросив его на произвол судьбы. Стыдись!..

— Иди ты к черту! — огрызнулся Мёрфи.

Хики притворился потрясенным и даже присвистнул от удивления:

— Я не ослышался?

Руки отца Мёрфи тряслись от еле сдерживаемого гнева, и он повернулся к Хики спиной.

Бакстер посмотрел на экран телевизора, стоявшего на столе. Репортаж снова велся из комнаты для пресс-конференций. Репортеры взволнованно передавали что-то в свои газеты и телестудии. Судя по всему, перестрелка отодвинула на задний план и речь Хики, и колокольный звон. Гарольд улыбнулся и бросил взгляд на Хики. Он хотел что-то сказать ему, но внезапно почувствовал резкую боль в голове и рухнул подле скамьи.

Хики согнул и разогнул кожаную полицейскую дубинку, повернулся, схватил отца Мёрфи за грудки, подняв дубинку и внимательно вглядываясь в его глаза.

Из двери трифория вышел Галлахер и побежал к алтарю.

— Не сметь! — крикнул он.

Хики оглянулся на него, положил дубинку и скомандовал:

— Надеть на них наручники!

Затем подошел к телевизору и выдернул штепсель из розетки.

Морин опустилась на колени у бесчувственного тела Бакстера и осмотрела рану на его лбу.

— Проклятые ублюдки!

Она бросила взгляд на хоры — там по-прежнему играл на колоколах Флинн. Галлахер взял ее за запястье и защелкнул на нем наручник, другое кольцо он защелкнул на запястье Бакстера. Затем надел наручники на одну руку отца Мёрфи и повел его к кардиналу. Опустившись на колени, Галлахер осторожно продел в другую часть наручников кровоточащее запястье кардинала, сидевшего на своем престоле. Наклонившись ближе к обоим прелатам, он прошептал: «Я буду защищать вас», в почтении склонил голову и удалился.

Отец Мёрфи тяжело плюхнулся на верхнюю ступеньку возвышения для престола кардинала. Тот сошел с престола и сел рядом с ним. Никто из них не проронил ни слова.

Из лестничного проема появилась Меган, неся брата на руках. Она остановилась посреди алтаря, обведя всех невидящим взглядом. От лестничного пролета до того места, где она стояла, тянулся кровавый след и растекался все шире, превращаясь в лужицу у ее ног. Хики взял тело Пэда из ее рук и понес его вниз, к алтарному органу. Там он прислонил тело к органному корпусу и укрыл старенькой шинелью.

Галлахер скинул с плеча винтовку и спустился к склепу. Внизу он заметил полицейских, осторожно проверяющих дверь, и крикнул им:

— Уходите назад! Убирайтесь!

Те быстро исчезли, скрывшись в боковом коридоре ризницы.

Меган продолжала неподвижно стоять в луже крови, тупо глядя на нее. В соборе слышны были лишь звуки колоколов и беспрестанно звонившего телефона.

Брайен Флинн выглянул с хоров, не прерывая игры ни на секунду. Лири с интересом посмотрел на него, но тот снова повернулся к клавиатуре, сосредоточив на ней все внимание. Закончив последний куплет «Мальчика Денни», он начал играть «Смерть повстанца». Пододвинув микрофон, Флинн спокойно произнес:

— Мистер Салливан, где ваша волынка? Леди и джентльмены, давайте споем.

И он запел. Как-то нерешительно к нему присоединились другие голоса, и послышались резкие звуки волынки.

Джон Хики поднял трубку раскалившегося от звонков телефона.

Из нее донесся взволнованный голос Шрёдера, потерявшего всякий контроль над собой:

— Что у вас случилось?! Что случилось?!

— Заткнись, Шрёдер! — злобно прорычал в ответ Хики. — Все заложники живы. Твои люди все видели. Сейчас заложники закованы в наручники, и больше им не удастся бежать. Все, разговор закончен.

— Подождите! Послушайте, они ранены? Может, прислать врача?

— Они все в довольно неплохой форме. Но, если вам интересно, один из моих парней серьезно ранен. Сэр Гарольд Бакстер, рыцарь империи, ударил его в горло автоматом. Так что тут у нас не спортивные состязания…

— Господи… послушайте, я пришлю доктора…

— Если он нам понадобится, мы дадим вам знать. — Хики бросил взгляд на Пэда Фитцджеральда, горло которого сильно распухло. — Нужен лед. Передайте его через дверцы. И дыхательную трубку.

— Пожалуйста… Разрешите мне прислать…

— Нет! — Хики прикрыл глаза и, тяжело наклонившись вперед, оперся на орган. Он очень устал и желал только, чтобы все закончилось быстрее, чем он хотел прежде.

— Мистер Хики…

— Да заткнись ты, Шрёдер! Закрой свою пасть!

— Могу я поговорить с заложниками? Мистер Флинн сказал, что я могу поговорить с ними после пресс…

— Они потеряли право говорить с кем-либо, даже друг с другом.

— Насколько серьезно они пострадали?

Хики бросил взгляд на четверых избитых людей, примостившихся на ступеньках алтаря.

— Им чертовски повезло, что остались в живых.

Но Шрёдер настойчиво продолжал уговаривать:

— Не теряйте достигнутого. Мистер Хики, позвольте мне сказать вам, что сейчас на вашей стороне уже очень много людей. Ваше выступление… было потрясающим, великолепным. То, что вы высказали о своих страданиях, о страданиях всех ирландцев…

Хики лишь грустно усмехнулся:

— Ну да, это традиционный ирландский взгляд на историю, когда факты никогда не скрываются, но иногда искажаются. — Он улыбнулся и зевнул. — Но все поверили мне, не так ли? Телевидение — это чудо!

— Да, сэр, и эти колокола — вы видели по телевизору?

— Что случилось с нашим музыкальным заказом, который мы передали вам?

— Я уже получил кое-какие…

— Ну давай, запускай их.

После краткого молчания Шрёдер продолжал:

— Как бы там ни было, это просто невероятно! Знаете, мне никогда не доводилось видеть ничего подобного в этом городе. Не теряйте завоеванного, не…

— Да я уже потерял. Всего хорошего, Шрёдер!

— Подождите! Не кладите трубку! Еще одна проблема. Мистер Флинн говорил, что это вы создали радиопомехи…

— Не сваливайте своих проблем со связью на нас. Купите оборудование получше.

— Я только боюсь, что без радиосвязи полиция не сможет быстро реагировать на возникающую опасную ситуацию…

— Ну и что из того?

— Да ведь такое уже чуть не случилось. Когда я захотел узнать, собираетесь ли вы прекратить…

— Прекратим, когда собор взлетит на воздух. — Хики злобно рассмеялся.

— Послушайте, мистер Хики… Вы говорите так, будто очень устали… Почему бы вам не поспать часок-другой? Я гарантирую вам это время на передышку и готов прислать продукты, а также…

— А может, он и не взорвется, а сгорит при пожаре. Ведь этому зданию сорок долгих лет, вспыхнет оно как порох, а гореть будет не более двух часов.

— Сэр… я предлагаю вам передышку. — Шрёдер опять глубоко вздохнул и заговорил таинственным тоном: — Инспектор полиции ведь сообщил вам… о том, как складывается ситуация. Я считаю, что…

— Кто сообщил? А, тот высокий малый в дорогом костюме. Присмотритесь к нему — ведь он оголтелый взяточник.

— Вы обдумали все, что он сказал вам?

— Как любят повторять ирландские протестанты, «ни дюйма», или, может, теперь они говорят «ни сантиметра»? Дюйма, только дюйма…

— Вам ведь предлагается справедливое решение…

— Оно неприемлемо, Шрёдер. И не талдычь мне больше про него.

Шрёдер решил сменить тактику.

— Могу я поговорить с мистером Флинном? — спросил он.

Хики посмотрел вверх, на хоры. Там на органе стоял параллельный телефон, но Флинн им не пользовался.

— Он сейчас начинает исполнять трудный пассаж, — ответил Хики. — Разве не слышишь? Подумай хоть немного.

— Мы уже давно не говорили с ним. Все ждали его на пресс-конференции. С ним все в порядке?

Хики достал трубку, раскурил ее и потом сказал:

— Он, как и все молодые люди, имеет право поразмышлять о своей неминуемой смерти, погрустить по утраченной любви, подумать о трагедии потерянной страны и об утрате последнего шанса.

— Но ведь ничего еще не потеряно…

— Шрёдер, ты же знаешь, что такое ирландский фатализм, не так ли? Если ирландцы начинают играть заунывные песни и ронять слезы в кружку с пивом, это значит, что они готовы совершить что-то безрассудное. И выслушивание твоего нытья не улучшит расположения духа Брайена Флинна.

— Но поймите, вы близки к потере, но еще ничего не потеряли…

— Нет, потеряли! Вслушайся в звуки этих колоколов, Шрёдер, и между их ударами услышишь стон банши[4], бродящей среди холмов и предупреждающей нас всех о приближающейся смерти.

Хики повесил трубку. Меган подняла на него вопрошающие глаза. Хики взглянул на Пэда и тихо проговорил:

— Он умирает, Меган.

Она растерянно кивнула, и старик перевел взгляд на нее. Меган была сильно испугана и выглядела совсем ребенком.

— Я могу передать его полицейским, и, может быть, он выживет, но… — начал Хики.

Меган вдруг ясно поняла, что не будет никакой победы, не будет амнистии ни для них, ни для друзей в Северной Ирландии и что скоро все, кто находится в соборе, погибнут. Она внимательно вгляделась в бледно-синюшное лицо брата.

— Я хочу, чтобы он был здесь, со мной.

— Да, правильное решение, Меган, — кивнул Хики. К ним повернулся отец Мёрфи:

— Его нужно срочно везти в госпиталь.

Ни Меган, ни Хики ничего не ответили.

— Тогда позвольте мне совершить таинство… — продолжал отец Мёрфи.

— Ты уже совершал свой проклятый ритуал для всех, не правда ли? — резко оборвал его Хики.

— Чтобы уберечь его душу от вечных мук… — продолжал священник.

— Да это же такие, как ты, обрекают людей на вечные муки еще при жизни. — Хики рассмеялся. — Бьюсь об заклад, что ты все время носишь с собой святое мирро. Никто не знает, когда добрый католик найдет смерть у твоих ног.

— Да, я ношу освященное мирро с собой, вы правы.

— Отлично! — усмехнулся Хики. — Позднее мы поджарим на нем яйца.

Отец Мёрфи отвернулся. Меган подошла к Морин и Бакстеру. Морин видела, что она приближается, и намеренно не отводила глаз.

Меган остановилась рядом с закованными в наручники людьми, опустилась на колени подле Бакстера и выдернула из его брюк ремень. Поднявшись, она размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу.

Отец Мёрфи и кардинал закричали, пытаясь остановить ее.

Меган снова замахнулась ремнем и стегнула им по поднятым рукам Морин. Следующий удар Меган должен был опять достаться Бакстеру, но Морин бросилась на его защиту, и хлещущий удар ремня пришелся ей по шее.

Меган вновь и вновь размахивала ремнем и с ожесточением стегала Морин по спине, ногам, ягодицам.

Кардинал отвернулся, а отец Мёрфи начал кричать во все горло. Хики, сев за алтарный орган, вновь заиграл, вторя колокольному звону, Фрэнк Галлахер сидел на орошенном кровью полу, где пару минут назад лежал Пэд Фитцджеральд, и слушал свист ремня, но вот огромное пространство собора вновь заполнили мелодичные протяжные звуки «Смерти повстанца», заглушая все другие шумы.

С помоста алтаря выглянул Джордж Салливан и подхватил мелодию на своей волынке. Абби Боланд и Имон Фаррелл прекратили было пение, но Флинн по микрофону призвал их включиться снова, и они запели опять. Хики подхватил в органный микрофон хрипловатым старческим голосом:

На чердаке Джин Корней и Артур Налти лежали, обнявшись, на голых досках и страстно целовались. Джин со стоном перекатилась на спину, и Артур накрыл ее тело своим.

Рори Дивайн снова выглянул из окна северной башни и выпустил последнюю ракету. Толпы народа внизу продолжали петь, и он подхватил песню, чтобы не чувствовать своего одиночества.

Дональд Маллинс стоял на этаж ниже колоколов, ни на что не обращая внимания, ему досаждали лишь гулкие удары колоколов да пронизывающий насквозь холодный ветер. Он достал из кармана тетрадь, исписанную стихами, и начал их перечитывать. Ему припомнились слова Пэда Пирса, обращенные к себе самому, Джозефу Планкетту и Томасу Мак-Донахью, когда они начали восстание в 1916 году: «Даже если мы ничего не сделаем, то хотя бы избавим Ирландию от трех плохих поэтов сразу». Маллинс рассмеялся и вытер глаза. Он швырнул тетрадь, и она полетела вниз в ночную темень.

Сидящий на хорах Лири наблюдал за Меган через прицел винтовки. Он припомнил, что никогда, даже в детстве, никого не бил, и сам поразился этой мысли. Следя за лицом Меган, за ее движениями, он внезапно ощутил, что безумно желает эту женщину.

Брайен Флинн наблюдал за всем, что происходило на алтаре, в большое вогнутое зеркало. До него доносились крики Морин и звуки резких ударов ремня по ее телу, но он пропускал эти звуки мимо ушей, внимательно вслушиваясь в мелодичный перезвон колоколов, визгливый вой волынки, пение и прекрасные густые звуки органа.

Он отвел взгляд от зеркала и прикрыл глаза, прислушиваясь только к далекому колокольному звону. Он вспомнил, что жертвы обычно приносятся на алтарях, и эта мысль не давала ему покоя; видимо, о том же думали и другие в соборе, Морин уж наверняка. Он задумался о двойном смысле жертвоприношения. С одной стороны, подразумеваются посвящение, предложение Богу, благодарение, очищение… Но с другой — выступают таинственность и ужас — боль, утрата, смерть. В любом случае жертвоприношение понимают и как заслуженное наказание жертвы. Время, место и форму для этого особо не выбирают.

Тяжелая печаль охватила Флинна, в памяти поплыли старые воспоминания: Ирландия, Морин, Уайтхорнское аббатство, детство… Он вдруг остро почувствовал, что смертен, ощутил это осязаемо — через покалывание в животе, боль в горле, онемение груди и рук…

Смутный образ смерти заполнил его сознание, он увидел себя обнаженным, лежащим на белом мраморном полу на руках у женщины с длинными, цвета меда, волосами, скрывающими ее лицо, с его губ стекала кровь, пурпурно-красная на мертвенно-белом теле, такая красная и густая, что люди, столпившиеся вокруг, даже удивлялись. Какой-то молодой человек взял его за руку и, опустившись на колени, поцеловал кольцо, но кольцо вдруг соскользнуло с его руки и исчезло, а молодой человек поднялся и пошел прочь недовольный. Женщина, поддерживающая его, мягко сказала: «Все мы прощаем тебя, Брайен». Но от этих слов ему стало еще больнее. Они не дали покоя, потому что он вдруг понял, что недостоин прощения, что не сделал ничего, чтобы изменить ход событий, определенный давным-давно.

Глава 47

Брайен Флинн посмотрел на часы, висевшие на дальней стене церковных хоров. Он взял последний аккорд «Ирландской колыбельной песни» — тихий печальный звук замер в холодном ночном воздухе. Затем нажал клавишу большого колокола, называемого Патриком. Сильные низкие мерные удары заглушили все окрест. Пробило двенадцать раз — наступила полночь. День святого Патрика прошел.

«Самый короткий день года, — подумал Флинн, — хотя это и не день зимнего солнцестояния, но это день, когда я должен умереть. Осталось лишь шесть часов и три долгих минуты нового дня — восемнадцатого марта…»

Тяжелая тишина повисла внутри огромного каменного собора, с улицы в храм просачивался холод, и люди в нем начинали потихоньку замерзать. Четверо заложников, скованные наручниками попарно, урывками дремали на холодном мраморе алтаря.

Джон Хики протер глаза, зевнул и, посмотрев на экран телевизора, направился к органу. Звук телевизора был приглушен, диктор едва слышимым голосом комментировал начало нового дня и строил предположения о том, что может принести восход солнца. Хики было интересно знать, сколько же людей до сих пор смотрят передачу. И он нарисовал в своем воображении картину всенощного бдения тысяч людей у экранов телевизоров (хотя кое-кто, наверное, отправился спать, решив, что лучше посмотреть утром повтор). Хики перевел взгляд на Пэда Фитцджеральда. Его шея была обложена льдом, изо рта торчала трубка, из которой доносились свистящие звуки. Как-то даже неприятно, решил Хики.

Флинн снова начал играть на колоколах, на сей раз это была песня американских ирландцев «Что случилось в Глосса-Морра?»

Хики опять посмотрел на экран телевизора. Толпы людей на улицах одобрили выбор мелодии. Взявшись за руки и подняв их вверх, они раскачивались в такт песни, и по их раскрасневшимся лицам текли пьяные слезы. Но Хики знал, что в конце концов магия этих мелодичных звуков пройдет и страх за жизнь заложников и собор снова вступит в свои права. В эту ночь много раз раздавались переливы колоколов и величественное звучание органа, и даже сам Хики был очарован восхитительной игрой. Он посмотрел на пустующий трифорий, где раньше находился Фрэнк Галлахер, затем повернулся и крикнул в сторону алтарной лестницы:

— Фрэнк!

С лестничного пролета послышался голос Галлахера:

— У меня все спокойно!

Хики перевел взгляд наверх, где сидели Салливан и Абби Боланд, — они помахали ему руками в ответ. Из трифория над головой Хики отозвался Имон Фаррелл:

— Все спокойно!

Хики поднял трубку полевого телефона. Артур Налти быстро перекатился по полу и схватил трубку.

— Слушаю.

— Обрисуй обстановку.

Налти откашлялся:

— Может, хватит трезвонить в эти чертовы колокола? Я ничего не слышу, у меня в ушах все время лишь гул да звон.

— Крепись, парень, — усмехнулся Хики и набрал следующий номер. — Колокольня?

Маллинс задумчиво смотрел через разбитое окно на улицу. Телефон прозвонил несколько раз, прежде чем он расслышал и быстро схватил трубку.

— Колокольная звонница слушает.

В трубке послышался ехидный голос Хики:

— Дрыхнешь, поди, на посту?

Маллинс подсунул трубку телефона под один из наушников и раздраженно ответил:

— Дрыхну? Да кто же, черт побери, может спать под такой грохот? — Он замолк, подумал, а потом добавил: — Ну разве псих какой?

— Как там дела на улицах? — спросил Хики. Маллинс распутал телефонный провод и обошел по периметру башни.

— Кто-то уходит, кто-то приходит. Но народу все прибывает. В прилегающих парках расположились солдаты. Проклятые репортеры облепили крыши и пьют всю ночь напролет. Только душу мне растравливают.

— Ну, для этого ты потом выкроишь время. А завтра в этот час где ты думаешь быть?

— В Мехико… Улечу-ка я в Мехико… — Маллинс попытался рассмеяться. — Правда, далековато от Типперери.

— Зато там тепло… Будь начеку. — Хики нажал на рычаг и набрал следующий номер. — Южная башня?

Ответил Рори Дивайн:

— Все без изменений.

— Следи за прожекторами.

— Да знаю я.

— Снайперы до сих пор играют на твоих нервах, парень?

— Уже нет, — рассмеялся Дивайн. — Они составляют мне компанию. Мне без них даже скучно станет.

— Куда ты собираешься направиться завтра?

— На юг Франции. Мне говорили, что там уже весна.

— Ну что ж, поезжай. Но помни, через год в этот день встречаемся в пивной Каванахса в прекрасном Дублине.

— Я буду обязательно.

Хики улыбнулся, смутно припоминая каванахскую пивную, фронтальная стена которой упиралась в ограждение Гласневинского кладбища. В стене была лазейка, и могильщики через нее нередко опохмелялись свежим холодным пивком — и от этого, надо заметить, многих покойников захоронили не в те могилы. Хики вспомнил об этом, рассмеялся и сказал:

— Да, Рори, ты там успокоишься.

Он повесил трубку и, все так же улыбаясь, набрал еще один номер.

На церковных хорах трубку поднял Лири.

— Скажи Брайену, пусть он даст колоколам немного передохнуть, — проговорил Хики.

Лири медленно повернулся к Флинну и что-то сказал ему. Хики видел их. Затем Лири вернулся назад к телефону.

— Он сказал, что ему нравится играть.

— Ну и черт с ним! — себе под нос выругался Хики и опять уткнулся в телевизор.

Виды Нью-Йорка сменялись кадрами с изображением в разных ракурсах Белого дома, где из окон Овального кабинета лился неестественно желтый свет. Репортеры сообщали всему свету, что президент совещается там со своими ближайшими помощниками. После этого репортаж переместился к резиденции премьер-министра Великобритании на Даунинг-стрит, 10. В Лондоне было 5 часов утра. Журналистка со слезящимися глазами уверяла с экрана американцев, что премьер-министр так и не ложился спать. Кадр сменился — на экране предстал величественный дворец в Ватикане. Хики придвинулся поближе и внимательно прислушивался к сообщению репортера, который выдвигал собственные предположения о том, что сейчас обсуждают за закрытыми дверями католические иерархи.

Хики откинулся назад и тихо пробормотал:

— Ну а теперь покажут собор святого Петра. — Он снова набрал номер Лири на хорах. — Скажи там мистеру Флинну, что теперь нужно ожидать штурма в любой момент, так что пусть он прекратит игру, а то под ее звуки мы не услышим начало атаки.

Он положил трубку и вслушался в перезвон колоколов — они все еще играли. Брайен Флинн здорово изменился, подумал он, и не похож теперь на прежнего Флинна, который всего каких-то шесть часов назад так самоуверенно расхаживал по собору. За это время он многое понял, но прозрение пришло слишком поздно, и за оставшиеся шесть часов он так и не поймет, какие последствия наступят в дальнейшем.

Капитана Берта Шрёдера вывел из полудремы резкий звонок телефона. Он моментально схватил трубку. В тишину кабинета ворвался голос Хики и зарокотал во всех динамиках, установленных в соседних комнатах и кабинетах, разбудив заодно и других дремавших.

— Шрёдер! Шрёдер! — неслось из репродукторов. В груди у него тяжко застучало сердце, он уселся поудобнее и ответил:

— Да, слушаю! Что стряслось?

Хики, захлебываясь, торопливо проговорил:

— Кто-то успел захватить собор! — Он замолк на секунду-другую, а затем добавил: — Или мне это во сне приснилось? — И ехидно захохотал.

Шрёдер подождал немного, пока не пришел в себя и голос не обрел спокойствие. Он огляделся вокруг: в кабинете находился один Бурк, да и тот громко храпел на диване. Спокойно и ровно Шрёдер спросил:

— Чем могу помочь?

— Доложи обстановку, Шрёдер, — нагло потребовал Хики.

— Обстановку? Какую обстановку?.. — Шрёдер даже поперхнулся от неожиданности.

— Доложи, что там делается в Глосса-Морра, Лондоне, Вашингтоне, Ватикане, Дублине? Кто-нибудь все еще пыхтит там над нашими требованиями?

— Да, разумеется. Как же иначе? Да вы сами можете все видеть по телевизору.

— Ну я-то не общественность, Шрёдер. Мне репортерских домыслов не надо. Лучше расскажи мне, что там действительно происходит.

— Что ж, расскажу… — Шрёдер заглянул в свои записи. — Представители Красного Креста и Амнистии уже приехали во все лагеря… ожидают…

— Это все показывали по ящику.

— Разве? А я не видел. Так, что там дальше?.. Дублин… так вот, Дублин пока не согласен с требованием выпустить интернированных…

— Скажи им от моего имени, что они сопливые трусы. Передай, что Хики обещает захватить Дублин в течение года и всех их перестрелять.

— Во всяком случае, — нервно сказал Шрёдер, — мы еще не пришли к согласию насчет ваших условий. Вопрос о сохранении святыни — дело второстепенное…

— Мне надо переговорить со всеми правительствами напрямую, установите селекторную связь, — перебил его Хики.

Шрёдер жестко ответил:

— Но вам же известно, что они не желают разговаривать с вами напрямую.

— А через шесть часов эти напыщенные ублюдки приползут на коленях умолять лично переговорить с нами.

Шрёдер решил сменить тему и бодрым голосом проговорил:

— Ваше выступление вызвало очень благоприятный отклик. Ватикан говорит…

— Отклики на мое выступление, потрясная реакция зрителей и все такое прочее — это все ерунда, гораздо важнее теперь подумать над технической проблемой. Как по-твоему, когда стеклянный фасад Олимпийской башни грохнется на улицу?

— Мистер Флинн там? — перебил его Шрёдер.

— У тебя есть очень плохая привычка перебивать, Шрёдер!

— Мистер Флинн там?

— Конечно, здесь, тупой осел. Где же еще он может быть?

— Могу я поговорить с ним? Пожалуйста.

— Бога ради, не дергай его, он же играет на колоколах!

— А вы не можете попросить его взять трубку параллельного телефона около органа?

— Но я же уже втемяшивал в твою башку: не стоит мешать человеку, когда он играет на колоколах. До тебя так ничего и не дошло за ночь? Держу пари, парень, что раньше ты был шкурным копом, беспардонно вламывался в номера гостиниц, беспокоя постояльцев. Такое в твоем духе.

Лицо Шрёдера побагровело от злости. Он слышал, как голос Хики гремит в динамиках по всему дому, до него донесся чей-то смешок. Он схватил карандаш и сжал его в кулаке.

— Мы хотели бы переговорить с мистером Флинном лично — у входа в ризницу. — Шрёдер взглянул на спящего на диване Бурка. — Лейтенант Бурк придет на переговоры…

— Ты же сам однажды сказал, парень, что лучше вести переговоры с одним и тем же человеком — будет меньше недоразумений. Если я не могу поговорить с королевой, значит, и ты не можешь вести разговор с Финном Мак-Камейлом. Что-то не так? Да, вот что еще я хотел спросить. На великий пост что ты пожертвовал? Свои куриные мозги или яйца? Я давно отказался тратить попусту время на болтовню с дурьем по телефону, но ради тебя пошел на исключение.

Шрёдер внезапно ощутил, как внутри у него что-то оборвалось. Он с трудом удержался, чтобы не вспылить, и продолжил ровным тоном:

— Мистер Хики… Брайен Флинн проникся ко мне доверием — усилия, прилагаемые мною, проявленная честность…

В кабинете раздался скрипучий старческий смех:

— Ах, ну да, он же разговаривает с тобой, как хороший воспитанный мальчик, не так ли? Но только он приготовил для тебя про запас неплохой сюрприз, Шрёдер, и он вряд ли тебе придется по душе.

— Но нам не нужно никаких сюрпризов… — запротестовал Шрёдер.

— Хватит! Перестань постоянно повторять свое великодержавное «мы». В данном случае я говорю о тебе, понял? Сюрприз приготовлен специально для тебя.

Шрёдер быстро вскочил со стула, в его глазах промелькнула настороженность.

— Что вы имеете в виду? Что все это значит? Послушайте, лучше откройте все сразу, мы договорились вести переговоры доброжелательно и честно…

— А что, Беллини также действует доброжелательно и честно?

Шрёдер колебался. Такая осведомленность экстремистов выбивала его из колеи. А персональное упоминание о нем не предусматривалось в его планах ведения переговоров.

— А где сейчас этот Беллини? — продолжал Хики. — Опять упражняется у классной доски со своими гестаповцами? Или выискивает пути, чтобы незаметно подкрасться и поубивать нас всех? А я плевал на Беллини, а заодно и на тебя.

Шрёдер сокрушенно покачал головой, а затем спросил:

— Как там с заложниками?

Хики игнорировал его вопрос.

— Вы что, все еще не нашли Стиллвея?

— Нужен ли вам врач?

— А вы уже разрыли мою могилу?

— Может, прислать вам пищу, лекарства?

— Где сейчас майор Мартин?

Бурк лежал на диване с закрытыми глазами и слушал этот диалог, вылившийся в два независимых друг от друга монолога. От диалога толку не было, а вот монологи много о чем говорили. Теперь он без всякого сомнения понимал: переговоры ничего не дадут.

Шрёдер снова прервал его мысли:

— Какой сюрприз приготовил для меня Флинн?

Хики вновь рассмеялся:

— Если я скажу тебе, это уже не будет сюрпризом. Держу пари, что в детстве ты был несносным, Шрёдер. Неверное, всегда старался разнюхать, что тебе припасли на Рождество, лазил по всем шкафчикам и углам.

Шрёдер ничего не ответил, и снова из соседней комнаты послышался смешок. Хики между тем продолжал:

— Не звони нам без надобности. Если только чтобы сказать, что мы победим. Я сам буду связываться с тобой каждый час до шести часов утра. В шесть ноль три все закончится.

Шрёдер услышал короткие гудки. Хики положил трубку. Потом Шрёдер взглянул на лежащего неподвижно на диване Бурка, выключил динамики в соседних комнатах, набрал снова номер собора:

— Хики!

— Что еще?

Вздохнув полной грудью, Шрёдер процедил сквозь зубы:

— Ты дохлый ублюдок! — Со стуком бросив трубку на рычаг, он откинулся на спинку стула. Ощутив во рту привкус крови, понял, с какой силой прикусил нижнюю губу.

Бурк, повернув голову, посмотрел на Шрёдера. На мгновение их взгляды встретились, и Шрёдер быстро отвел глаза.

— Ничего, ничего. Все нормально, — произнес Бурк.

Шрёдер ничего не ответил, но Бурк заметил, что его плечи сотрясаются.

Глава 48

Полковник Дэннис Лоуган сидел на заднем сиденье штабной машины, едущей по Пятой авеню по направлению к собору. Повернувшись к своему заместителю майору Коулу, он задумчиво произнес:

— Вот уж не думал, что придется сегодня еще раз проходить этот путь.

— Да, сэр. Но теперь уже восемнадцатое марта.

Полковник Лоуган, не обратив внимания на поправку в дате, прислушивался к колоколам, вызванивающим песню «Пошли ко мне домой, Кэтлин».

— Ты веришь в чудеса? — неожиданно спросил он.

— Никак нет, сэр.

— Видишь вот эту зеленую линию?

— Так точно, сэр. Эта длинная линия проходит по середине той улицы, по которой мы едем. — Майор еле-еле справился с зевком.

— Правильно. Так вот, однажды, несколько лет назад, мэр города Бим решил промаршировать на параде в составе Шестьдесят девятого полка национальной гвардии. С ним были комиссар полиции Кодд и комиссар по связям с общественностью Нейл Уэлш. Это было еще до того, как ты начал служить.

В голове у Коула мелькнула мысль, что лучше бы и этот нынешний парад тоже проходил без него, но он послушно поддакнул:

— Да, сэр.

— Тем утром шел дождь и смыл всю зеленую краску с авеню. Ну а после дождя Уэлш купил свежей краски, и его люди провели новые линии только перед собором.

— Понимаю, сэр.

— А когда мы проходили мимо собора вместе с мэром и его свитой, Уэлш повернулся к Кодду и воскликнул: «Посмотрите! Комиссар, вот чудо так чудо! Линии перед собором целы!» — Полковник Лоуган рассмеялся, вспоминая подробности этого забавного случая, и продолжал: — Кодд ответил: «Ты прав, Уэлш!» и подмигнул Нейлу, а затем перевел взгляд на Бима. «О мой Бог! — воскликнул маленький мэр. — Я всегда хотел узреть настоящее чудо. Никогда прежде его не видел». — Лоуган заливисто расхохотался, с трудом удерживаясь от того, чтобы не хлопнуть Коула по колену. Шофер тоже рассмеялся.

Майор Коул улыбнулся и заметил:

— Сэр, по моим подсчетам, мы собрали большую часть офицеров и, по крайней мере, половину солдат.

Лоуган, раскурив сигару, ответил:

— Хорошо… Как они тебе показались? Не пьяны?

— Трудно сказать, сэр.

Лоуган кивнул и опять спросил:

— По-моему, мы здесь не особо нужны, не так ли?

— Это сложно определить, полковник.

— Сдается мне, что губернатор добивается похвалы за руководство и личную храбрость.

— Ну, наш-то полк хорошо подготовлен к действиям в случае волнений и бунта, — заметил майор Коул.

— Там же собрались двадцать пять тысяч нью-йоркских полицейских.

— Так точно, сэр.

— Надеюсь, Бог не допустит, чтобы нас бросили на штурм собора.

Майор ответил ничего не значащим согласием:

— Да, сэр.

Полковник Лоуган взглянул в окно в то время, когда машина проехала сквозь полицейские ограждения и медленно двинулась вдоль поющей толпы.

— Невероятно!

Коул послушно кивнул:

— Да, сэр.

Штабная машина подкатила к дому настоятеля собора и остановилась.

Капитан Джо Беллини объяснял журналистам, что конференц-зал будет погребен под обломками, если собор взорвется, и посоветовал им переместиться вместе со всей аппаратурой в какое-нибудь более безопасное место за пределами соборного двора, когда он поведет спецназ на штурм.

Он стоял посреди комнаты около грифельной доски. За столами и вдоль стен расположилось человек шестьдесят из батальона спецназа, все вооруженные ручными пулеметами, винтовками М-16 и пистолетами с глушителями. Сзади сидели полковник Лоуган, майор Коул и десяток офицеров Шестьдесят девятого полка. Клубы сизого табачного дыма затмили яркий свет электрических ламп. Беллини обратил внимание присутствующих на изображенный на доске схематичный план собора и начал объяснять:

— Так. Пятый взвод ворвется в собор через ворота ризницы. Вам выдадут ножовки по металлу и электродрели со специальными фрезами для распиловки засовов и цепочек.

Полковник Лоуган поднялся с места.

— Позвольте мне внести предложение… Ранее вы говорили, что ваши люди должны контролировать, как ведет огонь противник… Так что за операцию в ответе вы, а наше дело второстепенное. Но главные принципы любых боевых действий… в любом случае, когда вы натолкнетесь на скрытые позиции противника, откуда он будет легко поражать ваших людей, например с трифориев или с церковных хоров, вам лучше будет подавить его более эффективным огнем, нежели залечь и отстреливаться. — Лоуган заметил, что кое-кто согласен с его мнением. — Другими словами, нужно перевести на винтовках М-16 рычаг ведения огня с одиночных выстрелов на автоматические очереди, тогда откроется такой шквал огня, что противник поневоле пригнет голову, а вы сможете спокойно вывести заложников из собора по ризничной лестнице.

Никто ничего не ответил, но несколько человек одобрительно закивали.

Голос у Лоугана стал более самоуверенным, и он принялся с воодушевлением поднимать у присутствующих боевое настроение, выдавая ценные указания:

— Ведите интенсивный огонь по трифориям, церковным хорам, успевайте только побыстрее менять рожки в винтовках, ведите беспрерывный огонь, подавляйте их снайперские огневые точки наверху, поднимите жуткую стрельбу, устройте им новый армагеддон и апокалипсис одновременно, чтобы никто — слышите, никто из снайперов наверху — не мог бы поднять голову и укрыться от пуль и осколков камней. — Лоуган окинул взглядом притихшую комнату и услышал биение собственного сердца.

Спецназовцы и офицеры полка разразились бурными аплодисментами. Беллини подождал, пока хлопки утихнут, а затем сказал:

— Хорошо, полковник, ваше предложение действительно здравое, но есть строжайший приказ — не допускать взрывов в соборе — и вы об этом знаете. В нем столько художественных ценностей… Он же… да что там… вы и сами знаете.

— Да, я понимаю, — согласился Лоуган. Он достал носовой платок и вытер лицо. — Я не настаиваю на нанесении воздушных ударов авиацией. Я предлагаю лишь усилить огонь из стрелкового оружия и…

— Но даже подобным оружием можно нанести сильный ущерб собору, полковник. — Беллини вспомнил слова губернатора: «Непоправимый ущерб собору… свод… кладка… статуи…»

Один из взводных спецназа встал и сказал:

— Послушайте, капитан, неужели художественные ценности важнее, чем жизнь людей? Моя мать меня тоже считает художественной ценностью…

Кое-кто нервно рассмеялся. Беллини почувствовал, как пот ручьями стекает ему за воротник. Он взглянул на Лоугана.

— Полковник, ваша задача… — Беллини не договорил, увидев, что Лоуган встрепенулся и принял чопорный вид.

— Моя задача, — начал полковник, — обеспечить плотное оцепление вокруг собора во время штурма. Я знаю, что должен делать.

— Нет, теперь все изменилось. — По лицу Беллини пробежала самодовольная улыбка. — Губернатор настаивает, чтобы вы приняли более активное участие в штурме. — Беллини с удовольствием смаковал каждое свое слово. — Полиция предоставит в ваше распоряжение бронетранспортеры. Это армейские бронетранспортеры, так что они вам знакомы. — Беллини заметил, как побледнел майор Коул. Поближе подойдя к Лоугану, Беллини добавил: — На каждую машину нужно посадить по пятнадцать солдат, и они подъедут к ступеням парадного входа…

Лоуган перебил его, с трудом сдерживаясь:

— Но это же безумие! В такой тесноте бронетехнику применять нельзя. У них же там могут оказаться бронебойные реактивные снаряды. Господи, да мы просто будем лишены свободы маневра, а укрыть машины там негде… Эти фении — старые опытные партизаны, капитан. Они отлично знают, как нужно бороться с бронетехникой. Они за свою жизнь насмотрелись английских броневиков больше, чем вы узрели…

— Таксомоторов, — перебил его Бурк, входя в конференц-зал. — Так Флинн говорил Шрёдеру. Ничего, если мы с инспектором Лэнгли присоединимся к вам?

У Беллини был очень усталый и раздраженный вид. Он повернулся к Лоугану:

— Согласуйте все это с губернатором. — Потом посмотрел на настенные часы и объявил: — Перерыв на десять минут. Проветрить помещение! — Опустившись на стул, Беллини закурил. Люди быстро освободили зал и собрались в группки по всему коридору.

Лэнгли и Бурк сели напротив Беллини. Тот тихо сказал:

— Этот хренов военный герой только пугает моих людей.

Бурк подумал: «Да их и нужно напугать. А то они настроились на легкую прогулку», а вслух заметил:

— Он дело говорит.

Беллини затянулся сигаретой.

— Зачем только сюда притащили этих парадных шаркунов?

Лэнгли огляделся вокруг и спокойно ответил:

— Губернатор ищет популярности.

Беллини глотнул из чашки немного холодного кофе.

— Знаете… я обсудил множество разных вариантов штурма с мэром и губернатором. Никогда не доводилось видеть, как люди, ни бельмеса не смыслящие в военном искусстве, вдруг становятся стратегами? — Он закурил другую сигарету и продолжил, еще больше возбуждаясь: — Клайн вдруг взял и пожал мне руку. Господи, как же мне хотелось сломать его гребаные пальцы! Но он еще не преминул сказать: «Джо, вы в курсе, чего мы ждем от вас». Боже Всемогущий! К тому времени я даже не понимал, имею ли право применить здесь оружие. В тот момент я действительно был на взводе и ответил ему: «Ваша честь, мы должны начать штурм сейчас же, пока звонят колокола!» А он мне и говорит — можете проверить, это точно — так вот, он говорит: «Капитан, мы взяли обязательства, — моральные или что-то в этом роде, я так и не понял, — использовать все возможные средства для переговоров…» И дальше в том же духе… Ну я и сказал, то есть не сказал, а хотел было сказать: «Клайн, тупица ты этакая, ты хочешь вызволить заложников и сохранить собор или же намерен потянуть еще время вместе с Белым домом и Ватиканом?» — Беллини остановился и тяжело вздохнул, а затем добавил: — Но, возможно, мои слова прозвучали бы как-то по-дурацки, потому что я, по правде говоря, не очень-то пекусь о груде камней или о четверых заложниках, которых даже не знаю. Я отвечаю за другое — за сотни своих людей, за их семьи, которые я хорошо знаю, само собой — за себя самого, за свою жену и детей. Разве я не дело говорю?

Какое-то время все молчали, потом зазвонил телефон. Беллини схватил трубку, послушал и передал ее Бурку:

— Какой-то парень, он назвался Прокаженным. Ты видать, общаешься с крутыми ребятами.

Бурк взял трубку и услышал голос Фергюсона:

— Бурк, это Прокаженный.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Бурк.

— Холодно, напуган до смерти, ужасно голоден, безумно устал и разбит. А в остальном все хорошо. Этот телефон надежен? Не прослушивается?

— Боюсь, ненадежен.

— Ну что ж, тогда нужно встретиться.

Бурк на мгновение задумался.

— А сюда ко мне не хочешь прийти?

Фергюсон, подумав, ответил:

— Нет… Вокруг контрольно-пропускных пунктов болтается много народу, которому не хотел бы показываться на глаза. Я нахожусь очень близко от места нашей обычной встречи. Увидимся там.

Бурк положил трубку и обратился к Лэнгли:

— Фергюсон что-то откопал.

Беллини быстро взглянул на него:

— Что-то такое, что может помочь мне?

Бурку хотелось сказать что-нибудь вроде: «Честно говоря, тебе уже ничто не сможет помочь». Но вместо этого произнес:

— Думаю, что может.

Беллини, похоже, почувствовал фальшь и вжался в кресло.

— Господи, мы никогда не воевали с обученными партизанами!.. — Он посмотрел на Бурка. — Я похож на труса? У меня испуганный вид?

— Ты выглядишь как человек, который понимает всю сложность проблемы, — ответил Бурк.

Беллини с облегчением рассмеялся и заметил:

— А я-то думал, что ад в эту проблему не входит.

Внезапно обозлился Лэнгли:

— Послушай, пошарь-ка в своей памяти, может, и найдешь день, подобный этому. Ты же готовился к таким передрягам…

— Готовился? — Беллини повернулся к Лэнгли. — Готовился к долбаным делам? В армии учился, как прятаться при ядерном взрыве. А наш инструктор — у него у одного были толковые мозги — говорил нам, что в этом случае надо покрепче прижимать каску, просунуть голову между ног и целовать собственную задницу. — Он грустно улыбнулся. — Долбаная подготовка! — Затянувшись сигаретой, шумно выдохнул дым. — Ну ладно, может, Шрёдер все же развяжет узел. — И опять чуть улыбнулся. — У него теперь на это есть более веская причина. — Беллини показал на пуленепробиваемый жилет и черный вязаный свитер, лежащие на другом конце стола. — Это его вещи.

— Ну что ты прицепился к нему? — спросил Лэнгли. Беллини ничего не ответил, мотнул головой и обратился к Бурку:

— А как ты? Что намерен делать позже?

— Буду с тобой, — ответил Бурк.

Беллини широко раскрыл глаза. Лэнгли быстро стрельнул взглядом на Бурка.

— Черт побери! Ведь здесь начнется сущий ад.

Бурк ничего не ответил.

— Пусть уж человек делает то, что ему хочется, — заметил Беллини.

Лэнгли сменил тему и сказал, обращаясь к Беллини:

— У меня есть для тебя кой-какие советы психолога.

Беллини прикурил очередную сигарету.

— Намажь их погуще маслом и запихни себе в задницу.

Лэнгли оцепенел. Беллини нахраписто наседал, получая удовольствие от того, что никто не смеет придраться к нему:

— Где архитектор, Лэнгли? Где чертежи?

— Над этим работают, — защищался Лэнгли.

— Потрясающе! Все над чем-то работают — ты, Шрёдер, мэр, президент. Все работают. А знаешь ли ты, что до того, как вся эта передряга началась, никто и не вспоминал о Джо Беллини. А теперь мэр звонит мне каждые четверть часа и спрашивает, как идут дела. Запросто зовет меня по имени. Ну, прямо такой милый малый.

В комнату опять начали заглядывать люди. Беллини подался вперед и продолжал:

— Они меня просто загнали в угол. Когда тебя начинают называть фамильярно по имени, это значит, что они ухватили тебя за яйца и не отстанут до тех пор, пока я не захвачу эти проклятые ступени на портале и не упаду на них дохлым, держа в одной руке собственный член, а в другой — крест. — Он встал. — Поверь мне Бурк, все это не что иное, как гребаный спектакль. Каждому предписано играть свою роль. Тебе, мне, политикам, церкви, этим подонкам в соборе. Мы знаем, что по самую макушку набиты дерьмом, но только поэтому и можем исполнять свои предписанные роли.

Бурк встал и, посмотрев сперва на спецназовцев, а потом на Беллини, сказал:

— Ну, так знай же, что ты сам — хороший парень.

Беллини потер ладонями виски и кивнул головой:

— В таком случае к чему это мы затянули похоронную песню?

Глава 49

Патрик Бурк вышел из дома настоятеля на холодный, влажный воздух. Он взглянул на часы. Было около часа 18 марта. Отныне этот день, видимо, станут называть бойней на день святого Патрика или еще как-то в том же роде. Бурк поднял воротник пальто и пошел на восток по Пятьдесят первой улице.

На Парк-авеню путь преграждал городской автобус, установленный в качестве заграждения. Бурк обошел его, пробрался сквозь жиденькую толпу и пересек авеню. На ступенях и террасах епископальной церкви святого Бартоломео собралась небольшая группа людей, они передавали друг другу бутылки и пели песни под мелодии колоколов собора святого Патрика. Люди находились и внутри церкви, и Бурк вспомнил, что многие храмы и синагоги объявили сегодня всенощное молитвенное бдение. Рядом стоял вагончик какой-то телекомпании с камерами и прожекторами.

Бурк прислушался к звону колоколов. У Флинна — если это играет действительно он — неплохая манера исполнения. Он вспомнил, что говорил Лэнгли по поводу футболок с надписями «Джон Хики», и представил себе майку с другим изображением: собор святого Патрика, зеленые звезды и надпись: «Брайен Флинн играет на колоколах».

Обойдя церковь, Бурк направился дальше по Пятьдесят первой улице. Между двумя зданиями, за оградой с воротами, пролегал небольшой парк. Заглянув через ограду, он увидел под платанами на террасах столики с поставленными на них перевернутыми стульями. Никакого движения в неосвещенном парке. Бурк схватился за холодные железные прутья ограды, подтянулся вверх и спрыгнул вниз в парк. Ударившись об обледенелый камень на дорожке, почувствовал резкую боль в пальцах ноги и тихо выругался. Потом вынул пистолет и пригнулся к земле. Ветер раскачивал деревья, и оледеневшие ветки трещали и падали на землю со звуком разбивающегося стекла.

Бурк медленно выпрямился и пошел, обходя разбросанные там и сям столики и держа наготове пистолет. Под ботинками потрескивал тонкий ледок, и он знал, что если Фергюсон здесь, то должен слышать его шаги.

Его внимание привлек перевернутый столик, и он направился к нему. Стул лежал на спинке на некотором отдалении. Лед вокруг был разбит и раскидан, и Бурк встал на колени, чтобы поближе взглянуть на большое темное пятно, похожее на итальянское клубничное мороженое, но при внимательном рассмотрении оказавшееся совсем другим.

Он поднялся и почувствовал, как у него вдруг ослабли ноги. Поднявшись по низеньким ступенькам к следующему уровню террасы, он снова увидел перевернутую мебель. В задней части парка находилась довольно высокая каменная стена, с которой обычно стекал небольшой водопадик. У основания стены был устроен длинный узкий желоб. Бурк подошел к желобу и увидел внизу Джека Фергюсона, лежащего в ледяной воде, его лицо приобрело бело-голубой оттенок и, как подумал Бурк, стало похоже на цвет фасада собора святого Патрика. Глаза были открыты, рот широко разинут, словно Фергюсон хотел схватить хоть глоток воздуха, вынырнув из холодной воды.

Бурк опустился на колени на низкий каменный торец желоба, протянул руки и схватился за старую шинель Фергюсона. Он подтянул тело поближе, полы пальто распахнулись в разные стороны, и он увидел раздробленные пулями колени, выглядывающие из порванных брюк, — кости, хрящи и связки были белыми-белыми на фоне темно-голубоватого цвета тела.

Бурк сунул пистолет в карман и легко вытащил труп маленького человека на каменные плиты торца. В самом центре лба Фергюсона виднелось небольшое пулевое отверстие, будто кто-то прижал к этому месту зажженную сигарету. В его карманах уже пошарили, но Бурк все же на всякий случай обыскал его и нашел только чистый, аккуратно сложенный носовой платок, напомнивший ему о том, что теперь он должен позвонить жене Фергюсона.

Закрыв Фергюсону глаза, Бурк встал, вытер руки о свое пальто, подул на них и отошел. Снял с металлического стола покрытый ледяной коркой стул и сел. Сделал глубокий вздох, стараясь унять дрожь, сотрясавшую тело. Вытащив пачку сигарет, достал из другого кармана флягу, открыл и поставил на стол, не отпив ни глотка. Вдруг он услышал шум у ограды и вгляделся в темноту парка. Нащупав пистолет, крепко сжал его в руке.

— Бурк! Это я — Мартин.

Бурк не ответил.

— Можно мне подойти к тебе?

Бурк взвел курок.

— Подходи!

Мартин подошел к Бурку, остановился и посмотрел на каменный желоб за его спиной, обрамляющий водопадик.

— Кто это там?

Бурк не ответил. Мартин подошел к телу и всмотрелся в застывшее лицо.

— Я знаю этого человека… Джек Фергюсон.

— Вот как?

— Да, он. Собственно говоря, я разговаривал с ним только вчера. Он из официальной ИРА. Марксист. Весьма симпатичный парень тем не менее.

Бурк ответил с полным равнодушием:

— Хороший красный — мертвый красный. Убей коммуниста во имя Христа. Пройди туда, чтобы я мог тебя разглядеть.

— Как? — Мартин прошел мимо Бурка. — Что ты сказал?.. Что разглядеть?

— Пройди вперед, чтобы я мог видеть тебя, — повторил Бурк.

Мартин обошел вокруг стола.

— Почему ты оказался здесь? — спросил Бурк. Мартин прикурил сигарету.

— Шел за тобой из дома епископа.

Бурк был абсолютно уверен, что за ним никто не шел.

— Зачем?

— Хотел посмотреть, куда ты направляешься. Ты был совершенно беззащитен. Да, кстати, меня уволили из консульства. Твоя работа? Обо мне стали говорить просто что-то невообразимое. Но, как бы то ни было, сейчас я свободен. Не знаешь ли, чем мне теперь заняться? Думаю, может, лучше… чтобы ты замолвил за меня словечко… очистить от грязи мое имя в суде… У тебя пистолет? Можешь спрятать его.

Бурк не стал убирать оружие.

— Майор, кто, по-твоему, убил его?

— По крайней мере, не ты… — Мартин пожал плечами. — Может, его же люди. Или временные из ИРА, или фении. Ты видел его колени? Господи, что за мерзкое дело!

— С какой стати ИРА вдруг решила убрать его?

Мартин ответил быстро и отчетливо:

— Он слишком много болтал.

Бурк поставил пистолет на предохранитель и положил в карман.

— Где Гордон Стиллвей?

— Гордон?.. А, архитектор! — Мартин вынул сигарету. — Хотел бы я быть хоть наполовину таким нечестным, каким ты меня считаешь.

Бурк сделал глоток из фляги и проговорил:

— Послушай, собор подвергнется штурму через несколько часов.

— Жаль, но все идет к этому.

— И тем не менее сейчас я думаю, каким образом можно уберечь как можно больше жизней.

— Я тоже. Наш генеральный консул уже здесь.

— Но, как я понял, майор, до сих пор ваши с ним взгляды сильно расходились. Ты проводник ирландского терроризма в Америке, Мартин. Мы говорили тебе это прямо в лицо. Нам не нужны сгоревший собор и горы трупов.

— Я не во всем согласен с тобой.

— Если бы у Беллини были чертежи и архитектор, это здорово помогло бы ему.

— Несомненно. Я тоже работаю над этим.

Бурк пристально посмотрел на Мартина.

— Пойми, тебе пора уже остановиться. Не стоит идти дальше.

— Извини, но я что-то опять не пойму тебя.

Бурк внимательно разглядывал Мартина, а тот положил ноги на стул и спокойно дымил сигаретой. Порыв холодного ветра прорвался сквозь ограду парка. На Мартина и Бурка падали сосульки с деревьев, но оба вроде бы и не замечали этого. Мартин вдруг встрепенулся, словно нашел какое-то решение, и обратился к Бурку:

— Видишь ли, дело не только во Флинне. Моя операция задумана не только ради того, чтобы убить Флинна. — Рукой в перчатке он потер подбородок. — Понимаешь, мне нужно больше, чем смерть Флинна, я смотрю дальше. Мне требуется заключительный аккорд ирландского терроризма. Боюсь, мне просто необходимо, чтобы собор и впрямь рухнул.

Бурк помолчал, затем заговорил снова. Голос был низким, чувствовалось, что он тщательно обдумывает каждое свое слово:

— Но это может стать скорее символом нежелания Великой Британии вести переговоры.

— Здесь надо рисковать! Видишь ли, Лондон, к моему удивлению, предлагает компромисс, а фении — вот уже поистине одержимые — на это просто никак не реагируют. А выступление этого престарелого дурака, колокола и все такое прочее… Нет, во всем лидируют фении, а вовсе не я. Поэтому, Бурк, единственный способ, при помощи которого я могу влиять на общественное мнение здесь и за границей, это… ну ладно, скажу прямо — это разыграть трагедию. Как ни прискорбно.

— Но ведь последствия окажутся самыми неожиданными.

— Когда пыль осядет, все упреки падут только на ирландцев. Правительство Ее Величества выразит глубокую скорбь по погибшим и сожаление из-за разрушенного произведения искусства. Кстати, обломки собора святого Патрика могут цениться у туристов дороже, чем сам собор… В Америке не так уж много исторических руин…

Пальцы Бурка царапали холодный вороненый металл пистолета, лежащего у него в кармане. Мартин все говорил, глаза его сузились в тонкие щелочки, изо рта и ноздрей выбивался белый пар:

— И конечно, немаловажны похороны. Ты видел погребение лорда Маунтбеттена? Тысячи людей рыдали. Мы организуем что-нибудь пышное в таком же роде для Бакстера. Католическая церковь устроит столь же незабываемые похороны кардинала и священника. А Мелон… ну кто ее знает?

— По-моему, ты напрочь свихнулся, ты отдаешь себе отчет в своих словах? — резко спросил Бурк.

Мартин прикурил другую сигарету, и Бурк увидел в темноте ее дрожащий огонек. Майор продолжил говорить, но уже более сдержанно:

— Ты вроде бы меня не понимаешь. Нужно как можно шире распространять страдания, сделать их всеобщими — вот тогда только и проникнешься ненавистью к насилию. — Мартин задумчиво смотрел на горящую сигарету. — Всегда нужны потрясающие крупные катастрофы, такие, как Дюнкерк, Перл-Харбор, Ковентри и вот теперь собор святого Патрика… — Он щелчком сбил пепел с сигареты на столик и наблюдал, как тает оранжевый огонек на тонком слое льда. — …А на этих руинах вырастет новая святыня. — Он поднял глаза вверх. — Ты, наверное, заметил птицу феникс на бронзовых парадных дверях собора. Ее образ и подсказал мне название операции — «феникс».

— Флинн может пойти на компромисс, — возразил Бурк. — Он намекал на это. Еще он может сделать заявление, что британское вероломство толкает людей на убийство.

— И все же он никогда не признает, что величайшая операция ИРА со времен убийства Маунтбеттена организована англичанином.

— Нет, он не захочет умирать так по-дурацки, как этого хочешь ты. Он сможет признать, что готов все забыть, и все равно выйдет из ситуации героем. — У Бурка в голове созрела другая мысль. — Но вот с другой стороны… неустраненной остается возможность, что на рассвете он разрушит собор. Поэтому мэр и губернатор хотят нанести упреждающий удар. И очень скоро. Им нужно подстраховаться. Они не хотят начинать, пока Беллини не скажет, что все готово. А Беллини этого не скажет, пока не заполучит чертежей и архитектора.

— Очень хорошо, — улыбнулся Мартин. — Я думаю, что это наследственность — я имею в виду умение насочинять кучу всяких небылиц, когда нужно делать решительный шаг.

— Без архитектора мы не сможем начать штурм. В шесть ноль три Флинн позвонит, чтобы сообщить, что время вышло, но подождет, пока город заполнится людьми и начнутся утренние телепрограммы, затем великодушно пожалеет собор и заложников. И никаких похорон, никаких взрывов и выстрелов, ни даже разбитых окон с витражами.

— В шесть ноль три случится кое-что куда более серьезное.

— Надо не бояться рисковать!..

Мартин покачал головой и с сомнением заметил:

— Не уверен… Ты озадачиваешь меня, лейтенант. Эти подонки, конечно, могут обмануть меня… — Он улыбнулся. — На слово обманщика нельзя положиться… Люди эти слишком переменчивы… никогда не знаешь, чего от них ожидать, не так ли? Я хочу сказать, что история показывает: они всегда предпочитают что-нибудь самое безрассудное…

— О, да ты неплохо понимаешь этих ирлашек, не правда ли, майор? — сказал Бурк.

— Ну что ж, сказать по правде… без всяких расистских обобщений… тем не менее… — Он, похоже, пытался взвесить все возможности. — Видимо, вопрос стоит так: мне предстоит выбирать между взрывом в шесть ноль три или же дать согласие на проведение нешуточного побоища, прежде чем…

Бурк придвинулся к Мартину и предложил:

— Давай рассмотрим такой вариант… — Он дышал прямо в лицо собеседника. — Если собор взорвут… — Бурк взялся за рукоять пистолета, взвел курок и приставил оружие к виску Мартина, — Тогда ты будешь, как мы говорим, дохлым сукиным сыном…

Мартин посмотрел в лицо Бурка.

— Если со мной что-нибудь случится, тебя угрохают.

— Правила игры мне известны, — ответил Бурк. Дулом пистолета он провел по лбу Мартина, как бы примеряясь, а потом вложил оружие в кобуру.

Мартин вынул изо рта сигарету и проговорил деловым тоном:

— В обмен на Стиллвея я хочу получить твое честное слово, что ты предпримешь все возможное, чтобы начать штурм до того, как Флинн решится на компромисс. Он тебе доверяет, мне об этом известно, так что используй все аргументы при переговорах с ним или со своим начальством. Тогда, что бы ни случилось, ты создашь ситуацию, при которой Флинна живьем не захватят. Понимаешь, к чему я клоню?

Бурк кивнул.

— Ты получишь Стиллвея и чертежи, — продолжал Мартин, — у тебя будет достаточно времени, чтобы посмотреть представление, которое я организую лично для тебя. Как я уже говорил вчера утром, ты сможешь высоко подняться в глазах своего начальства. Бог видит, лейтенант, тебя нужно продвигать по службе.

Мартин отодвинулся от Бурка и перевел взгляд на окоченевшее тело Фергюсона. Он прикурил новую сигарету и небрежно бросил обгоревшую спичку в лицо мертвеца, потом снова посмотрел на Бурка и произнес:

— Ты, конечно, думаешь, что, подобно нашему покойному общему другу, лежащему здесь, многое знаешь. Ну что ж, утешай себя этим. Ты один из профессионалов, как и я, как мистер Фергюсон, и не из опасных мятежников вроде мистера Флинна. Так действуй как профессионал, лейтенант, и к тебе будут относиться как к таковому.

— Благодарю за честный разговор. Я сделаю все в лучшем виде, — отчеканил Бурк. Мартин рассмеялся:

— Но если захочешь, то можешь и напакостить, лейтенант. Я не рассчитываю, что ты будешь смотреть на все моими глазами. И внутри, и снаружи собора спрятано еще немало сюрпризов, о которых ты даже не подозреваешь. И с первым лучом солнца все тайное станет явным. Счастливо оставаться, — кивнул он на прощание, затем встал, повернулся и пошел, спокойно и неторопливо.

Бурк снова взглянул на Фергюсона. Наклонившись, смахнул спичку с его мертвого лица.

— Прости, Джек!

Глава 50

Часы на дальней стене хоров пробили три часа. Брайен Флинн отбил колоколами время, затем встал и посмотрел на Лири, сидевшего на парапете, свесив ноги.

Хоры находились на высоте трех этажей, если считать от пола главного зала.

— Если ты случайно задремлешь или качнешься, запросто упадешь, — сказал Флинн.

— Все может быть, — не оборачиваясь, ответил Лири.

Флинн огляделся, ища Меган, но не увидел ее. Тогда он обошел орган, подобрал приставленную к стене винтовку и подошел к Лири.

Тот резко обернулся, перекинул ноги внутрь хоров и проговорил:

— Есть старый трюк…

Флинн почувствовал, как его тело напряглось. Лири же добавил как ни в чем не бывало:

— Научился этому я в армии. Нужно усесться повыше и притвориться спящим — тогда противник не будет стрелять в тебя, а станет дожидаться, когда ты проснешься.

— Интересно!

Флинн прошел мимо Лири и вошел в колокольню, откуда спустился на лифте в вестибюль. Через вестибюль он поднялся в центральный неф, его шаги отдавались звонким эхом по безмолвному залу собора. Салливан, Боланд и Фаррелл перегнулись через перила трифория и глядели вниз. Хики дремал близ органа на алтаре. Флинн прошел через открытый вход алтарной ограды и поднялся по ступенькам. Четверо заложников спали, скованные парами, в противоположной части алтаря. Брайен увидел лежащих рядом Морин и Бакстера, заметил, как спокойно и размеренно вздымается и опускается ее грудь. Затем он перевел взгляд на кардинала и отца Мёрфи, мирно дремавших прикованными к престолу кардинала.

Подойдя к Морин, Брайен Флинн опустился на колени и стал разглядывать ее разбитое лицо. Вдруг он ощутил, что на него кто-то внимательно и пристально смотрит откуда-то сверху: это Меган наблюдала за ним из темноты, и прицел винтовки Лири был направлен на его губы. Флинн перегнулся так, чтобы оказаться спиной к Лири и закрыть от него Морин. Потом нежно провел рукой по ее щеке. Морин открыла глаза и взглянула на него.

— Который час?

— Поздно.

— По твоей вине стало поздно, — сказала она.

Флинн тихо проговорил:

— Извини… Я не мог помочь тебе…

Морин отвернулась. Оба помолчали, затем она произнесла:

— Эти игры с переменным успехом с полицией похожи на какое-то безумие, когда автомобили несутся навстречу друг другу, и каждый водитель сидит, словно загипнотизированный стремительным приближением другого, а до рассвета остается всего минута… Неужели никто не повернет в сторону?

— Перестань нести ерунду! Идет война. Проклятая женская глупость! Или ты считаешь, что мужчины играют в эти игры только для того, чтобы потешить свое самолюбие?..

— И ты еще толкуешь о войне? — Морин схватилась за его рубашку и заговорила громче: — Нет уж, разреши мне рассказать тебе о войне. Война — это не захват церкви с заложниками. Поскольку ты завел речь о войне, то скажу, что я очень долго была солдатом и понимаю, что им не обязательно ждать рассвета, они могут прорыть сюда ход прямо сейчас, и ты не успеешь глазом моргнуть, как все тут будет охвачено огнем, а тебя изрешетят пулями. — Она отпустила его рубашку. — Вот что такое война. Ты знаешь о настоящей войне не больше, чем о настоящей любви.

Флинн встал и взглянул на Бакстера.

— Тебе нравится этот мужчина?

Она кивнула:

— Он неплохой человек.

Флинн долго глядел в пространство.

— Неплохой человек, — повторил он. — Если кто-нибудь меня встретит впервые, он может сказать и обо мне то же самое — пока не узнает истории моей жизни. — Он внимательно смотрел на нее. — Сейчас ты больше не любишь меня, но это не имеет значения. Надеюсь, что ты уцелеешь, надеюсь, что и Бакстер не погибнет. Надеюсь, что вам будет вместе очень хорошо.

Морин перевернулась на спину и подняла на него глаза.

— И снова ни ты, ни я не верим ни единому твоему слову.

Флинн отступил на шаг назад и произнес:

— Мне нужно идти… — Он посмотрел на Хики, маячившего за оградой алтаря, и внезапно попросил: — Расскажи мне о нем. О чем болтает этот старикашка? Что там насчет кнопки в исповедальне?

Морин откашлялась и кратко и четко пересказала Брайену все, что узнала про Джона Хики. Напоследок добавила:

— Даже если ты победишь, он каким-то образом устроит так, чтобы все, абсолютно все погибли. Мы четверо именно так и считаем, иначе не стали бы и пытаться с таким риском бежать отсюда, да еще не раз.

Флинн снова посмотрел на Хики, потом на заложников и на алтарь: всюду валялись букеты увядших зеленых гвоздик, на белоснежном мраморном полу виднелись пятна крови. У Брайена возникло ощущение, что он когда-то уже видел все это или нечто подобное во сне или в бреду, и вспомнил где — в Уайтхорнском аббатстве. Флинн с трудом отогнал от себя эти мысли и опять посмотрел на Морин.

Резко встав на колени, он снял с нее наручник и позвал:

— Пойдем со мной! — Он помог ей встать и направился к лестнице с алтаря, поддерживая ее.

Флинн чувствовал, что Хики следит за ними, сидя у алтарного органа, а Меган и Лири — с верхних хоров. Он знал: они думают, что он решил отпустить Морин. Брайен отлично понимал, как понимали и все следящие за ним, что это его решающая проверка как лидера. Попытаются ли трое боевиков встать на его пути? Еще несколько часов назад они на такое не отважились бы.

Флинн подошел к алтарным ступенькам и остановился, но не в нерешительности, а наоборот — вызывающе, демонстративно, и посмотрел на церковные хоры, а затем на алтарный орган. Никто не издал ни звука, не сделал движения, но он нарочито подождал еще несколько секунд, пристально глядя в зал, затем спустился по ступенькам алтаря. Около сидящего у двери склепа Галлахера приостановился и сказал:

— Передохни, Фрэнк.

Галлахер посмотрел на него и на Морин, и Флинн увидел в его взгляде понимание и одобрение. Глаза Галлахера встретились с глазами Морин, он начал что-то говорить, но потом повернулся и поспешил вверх по ступенькам.

Флинн посмотрел вниз, на дверную решетку, закрытую на замок и цепь, и повернулся к Морин. Она поняла, что Брайен хочет вновь показать себя лидером и навязывать свою волю другим. Но она поняла также, что он хочет идти дальше и собирается освободить ее, но не осознавала для чего: ради нее, ради себя, а может быть, просто, чтобы продемонстрировать свою власть, показать, что может сделать все, что хочет, напомнить, что он — Финн Мак-Камейл, вождь фениев. Морин спустилась вниз по ступенькам и остановилась у дверей. Флинн последовал за ней и махнул рукой в сторону ризницы.

— Два мира встретились здесь: мир духовный и мир светский, жизнь и смерть. Вот уж никогда не думал, что такие противоречивые понятия разделены столь тоненькой преградой.

Морин настороженно всмотрелась в безмолвие ризницы и увидела лишь свечи, мерцающие на алтаре в часовне для священнослужителей, потом различила покровы на столах, стоящих у стены, на которых лежали аккуратно сложенные белые и пурпурные одеяния, используемые во время великого поста. «Пасха, — подумала она. — Весна. Воскресение и жизнь». Морин подняла глаза на Флинна.

Заговорил он первым:

— Выберешь ли ты жизнь? Уйдешь ли одна без других?

— Да, уйду, — кивнула Морин.

Поразмыслив немного, он вытащил из кармана ключи. Дрожащими пальцами отпер замок на решетке, а также замок, висящий на цепи, и начал разматывать цепь. Отодвинув левую створку, Брайен заглянул в коридор — полицейских там не было.

— Поторопись.

Морин взяла его за руку.

— Я уйду, но только с тобой.

Флинн долгим взглядом посмотрел на нее и спросил:

— Ты оставила других, чтобы уйти со мной?

— Да.

— И ты сможешь сделать это и жить потом, не испытывая мук совести?

— Да.

Он молча смотрел на открытые двери, а затем проговорил:

— Мне придется долго сидеть в тюрьме. Ты будешь меня ждать?

— Да, буду.

— Ты любишь меня?

— Да.

Флинн хотел вытолкнуть ее наружу, но она оказалась проворнее: быстро взбежала по лестнице и остановилась на полдороге к склепу.

— Ты не выпроводишь меня одну, если мы уйдем, то только вместе.

Флинн стоял, глядя на ее силуэт в лучах света, проникающих из-за двери склепа.

— Я не могу уйти.

— Даже ради меня? Ведь я уйду с тобой ради тебя. Разве ты не хочешь сделать то же самое?

— Не могу… ради Бога, Морин… Не могу. Пожалуйста, если ты любишь меня, уходи. Уходи!

— Только вместе. Любым путем, но вместе.

Флинн опустил глаза и покачал головой, а спустя минуту-другую, показавшуюся ему часами, услышал шаги — она поднималась вверх по лестнице…

Он закрыл на замок двери и пошел за ней и, когда поднялся на алтарь, увидел, что она опять лежит около Бакстера, с наручником на запястье и закрытыми глазами.

Флинн спустился с алтарного помоста, подошел к одной из скамеек в центре зала собора и сел, уставившись на высокий алтарь. Его поразило, с какой легкостью он заполучил, как дар богов, то, чего многие добиваются всю жизнь, — лидерство, отвагу, способность распоряжаться собственной судьбой. Но любовь — истинная основа всех чувств обыкновенных людей, возможность жить с любимой женщиной, детьми, друзьями — всегда ускользала от него. Лишь однажды к нему пришло это чувство, и оно навсегда осталось в нем кровоточащей раной, боль от которой не проходила, как он ни силился перебороть ее. Каждый раз она приходила вновь и вновь.

«Любовь побеждает все», — вспомнил он слова отца Майкла на проповеди. Брайен покачал головой: «Нет, это я победил любовь». И в тот момент он ощутил, что внутри у него пустота. Но в то же время он почувствовал, что снова обрел право управлять собой и повелевать своим миром, и от этого ему, к собственному ужасу и недовольству, стало легче.

Задумавшись, он еще долго сидел на церковной скамье.

Флинн посмотрел вниз на Пэда Фитцджеральда, который лежал, скрючившись около органной консоли, укрывшись одеялом до подбородка, залитого кровью. Флинн приблизился к Джону Хики, лежащему с другой стороны органа, у клавиатуры, и пристально всмотрелся в бледное, почти восковое лицо старика. Зазвонил телефон, и Хики пошевелился. Телефон снова зазвонил, и Флинн быстро схватил трубку.

Послышался голос Маллинса:

— Я вернулся в колокольню, колокола пока будут молчать?

— Да… Как дела снаружи?

— Внизу все очень тихо. А дальше… на улицах до сих пор толпы народа.

Флинн услышал в голосе молодого человека изумление и пояснил:

— Они все еще празднуют, разве не так? Мы подарили им незабываемый день святого Патрика.

— Они даже не объявляли комендантский час, — с удивлением добавил Маллинс.

Флинн улыбнулся. Америка представилась ему «Титаником»: в борту пробоина длиной в триста футов, корабль кренится на бок, а пассажиры все еще пьют и веселятся в салоне.

— Не похоже на Белфаст, правда?

— Да.

— А не заметно там, внизу, признаков беспокойства?.. Какие-нибудь передвижения?

Маллинс выглянул наружу и доложил:

— Нет, они все еще вроде как расслабленные. Замерзли, конечно, подустали, но веселятся по-прежнему. Не слышно никаких команд, не видно никаких признаков подготовки к штурму.

— А ты-то как терпишь холод?

— Я уже привык.

— Ну ладно. Ты и Рори первыми увидите лучи рассвета.

Еще несколько часов назад Маллинс решил потихоньку бежать из собора, но виду не подавал.

— О-о, увидеть рассвет в Нью-Йорке с колокольной башни собора святого Патрика — да про это же поэму надо писать.

— Прочтешь ее мне позже, — ответил Флинн, повесил трубку и набрал новый номер: — Соедините с капитаном Шрёдером, пожалуйста.

Он смотрел на Хики, пока оператор соединял его с кабинетом епископа. Лицо старого экстремиста было обычно выразительно и живо, но когда он спал, напоминало скорее неподвижную маску мертвеца.

В трубке послышался невнятный голос Шрёдера:

— Да…

— Это Флинн. Не разбудил тебя?

— Нет, сэр. Мы ждали очередного звонка мистера Хики. Он сказал… но я рад, что позвонили вы. Хотелось поговорить с вами.

— Предполагал, что я сдох, не так ли?

— Нет-нет, что вы… Вы ведь играли на колоколах, верно?

— Ну и как тебе понравилось?

Шрёдер откашлялся:

— Вы же обещали устроить представление.

Флинн рассмеялся:

— Ты вроде как начинаешь понимать юмор, капитан?

Шрёдер самодовольно засмеялся.

— Или ты так развлекаешься, поскольку беседуешь со мной, а не с Хики, от которого у тебя башка кругом идет?

Шрёдер ничего не ответил, а Флинн между тем продолжал:

— Как идут дела в интересующих нас столицах?

— Они удивляются, почему вы ничего не ответили на предложение, переданное через инспектора Лэнгли, — ответил Шрёдер.

— Боюсь, мы не совсем поняли это предложение.

— Я не могу растолковывать подробности по телефону.

— Понятно… Тогда почему бы тебе сейчас не подойти к дверям ризницы, и мы бы поговорили.

Последовало долгое молчание. Наконец Шрёдер сказал:

— Я не имею права сделать это… Это против правил.

— Тогда пусть горит собор, что обязательно случится, если мы не поговорим, капитан.

— Нет, вы не так поняли, мистер Флинн. Эти правила были тщательно разработаны… Да вы и сами, наверное, знаете… И человек, ведущий переговоры, не имеет права лично встречаться с теми, кто…

— Да не собираюсь я убивать тебя.

— Да-да… Я знаю, что вы не убьете… но… послушайте, у вас с лейтенантом Бурком… Может, вам лучше поговорить у дверей с ним?

— Нет, я должен поговорить там с тобой.

— Я…

— Тебе даже не любопытно взглянуть на меня?

— Любопытство не играет здесь никакой роли…

— Неужели? А мне кажется, капитан, что ты единственный из всех людей, который признает ценность личного контакта.

— Какой-либо особой ценности не существует в…

— Как много войн можно было бы избежать, если бы главы государств сумели посмотреть друг другу в лица, дотронуться друг до друга, унюхать запах страха у противника.

— Подождите, не кладите трубку, — прервал его Шрёдер.

Флинн услышал в телефоне щелчок, минутой позже снова послышался голос Шрёдера:

— Хорошо, договорились.

— Встречаемся через пять минут. — Флинн повесил трубку и грубо толкнул Хики. — Ты слышал? — Он крепко сжал ладонь старика и сказал: — Когда-нибудь, старый козел, ты расскажешь мне об исповедальне и о том, что ты наговорил Шрёдеру и что натрепал моим людям и заложникам. А еще расскажешь о компромиссе, который нам предложили.

Хики сморщился от боли и выпрямился.

— Давай! Жми! Старые кости сломать не трудно.

— Сломать бы тебе шею!..

Хики взглянул на Флинна, в глазах у него не было и следа боли.

— Осторожно! Поосторожнее со мной обращайся!

Флинн отпустил его ладонь и оттолкнул от себя.

— Тебе меня не испугать.

Хики ничего не ответил, но пристально уставился на Флинна, и в глазах его мелькнула непритворная злоба. Флинн спокойно встретил его взгляд. Затем посмотрел вниз на Пэда Фитцджеральда.

— Ты хоть присматриваешь за ним?

Хики промолчал. Флинн внимательно всмотрелся в лицо Фитцджеральда и увидел, что оно стало неестественно бело-восковым, точь-в-точь как у Хики.

— Он мертв, — сказал Флинн и повернулся к старику.

Хики проговорил безо всяких эмоции:

— Он умер около часа назад.

— Меган…

— Когда Меган спросила, я сказал ей, что с ним все в порядке, и она поверила, потому что хотела верить. Но в конце концов…

Флинн взглянул на Меган, находящуюся на церковных хорах.

— Боже мой, да она же… — Он опять повернулся к Хики. — Мы должны были пригласить врача…

— Если бы ты не ушел с головой в свои чертовы колокола, то вполне мог бы этим заняться, — заметил Хики.

Флинн пристально посмотрел на него:

— Ты мог бы…

— Я?! Какое мое дело, черт побери, жив он или нет?

Флинн резко отступил назад, мысли у него путались.

— Что с тобой, Брайен? — насмешливо спросил Хики. — Что-то тебя испугало? — Он рассмеялся и раскурил свою трубку.

Флинн пошел в галерею, чтобы не видеть Хики и привести в порядок мысли. Он снова и снова мысленно перебирал своих людей, которых привел сюда, в собор. Кто на что способен… Кто может предать… А кто никогда не изменит, но слаб душой. Наконец он сосредоточился на Лири и начал сам себе задавать вопросы, которые должен был задать еще много месяцев назад: почему Лири здесь? Зачем профессиональному убийце загонять себя на самую верхотуру и быть простым снайпером? Лири, должно быть, держал в своей колоде такие карты, о которых никто даже не подозревал. Флинн вытер пот с лица и поднялся на алтарный помост.

Хики окликнул его:

— Ты собираешься говорить Шрёдеру о его драгоценной дочурке? Передай ему от меня — только не переври мои слова, — что она дохлая сучка.

Флинн спустился по ступенькам позади алтаря. Там на площадке у склепа стоял Галлахер, на груди у него висела винтовка М-16. Флинн подошел к нему и сказал:

— В книжной лавке в вестибюле есть кофе.

Галлахер быстро поднялся по лестнице, а Брайен преодолел последние ступеньки, ведущие к дверям. На них висели починенная цепь и новый замок. Флинн проверил покореженный замок: еще пара пуль — и он раскололся бы. Но в магазине «томпсона» всего пятьдесят патронов, пятьдесят, а не пятьдесят один… А гранатомет М-72 с первого выстрела поразил «сарацин»… А красный автобус, направляющийся в Кледи по Шенкилл-роуд, проезжал как раз мимо Уайтхорнского аббатства… И это все, надо полагать, произошло случайно и не имело никакого особого смысла…

Флинн напряженно смотрел в ризницу. Он услышал мужские голоса в боковом коридоре и приближающиеся шаги из центрального прохода в левой стене. Шрёдер вошел в ризницу, огляделся, повернулся к Флинну и осторожно поднялся по ступенькам. Остановившись чуть ниже входа, он пристально посмотрел на Флинна. Прошло некоторое время, прежде чем Флинн заговорил:

— Ну как, я такой, каким ты представлял меня?

— Я видел вашу фотографию, — холодно ответил Шрёдер.

— И я твою. Так все же, я такой, каким ты меня представлял?

Шрёдер покачал головой. Снова воцарилось молчание, прервал его опять Флинн:

— Я намерен кое-что проверить. — Он вынул из кармана детектор микрофонов и провел им по одежде Шрёдера. — Наша беседа будет сугубо личной.

— Но я все же доложу, о чем будем говорить.

— Даю голову на отсечение, что не доложишь.

Шрёдер в недоумении пожал плечами — он был явно обеспокоен.

— Наши требования рассмотрены достаточно внимательно? — спросил Флинн.

Шрёдер не любил подобные переговоры лицом к лицу. Он знал, ему часто говорили об этом, что по его физиономии можно многое прочесть. Он откашлялся и произнес:

— Вы просите невозможного, соглашайтесь на компромисс.

Флинн отметил довольно решительные нотки в голосе Шрёдера, а также то обстоятельство, что обычные для него слова «сэр», «мистер» отсутствуют, а сам Шрёдер проявляет какое-то беспокойство.

— Какой еще компромисс?

Брови Шрёдера взметнулись вверх:

— Разве Хики…

— Лучше повторите мне все сначала.

Шрёдер пересказал предложения и добавил:

— Соглашайтесь, пока англичане не передумали насчет условного освобождения. А вас освобождают под низкий залог да еще дают гарантии неприкосновенности. Бог свидетель, никто еще в жизни не предлагал большего в подобной ситуации с заложниками.

Флинн кивнул:

— Да… да… Предложение неплохое, соблазнительное…

— Так примите его! Примите, пока никого не убили…

— Боюсь, об этом уже поздно говорить.

— Что вы имеете в виду?

— Сэр Гарольд убил одного моего парня по имени Пэд. По счастью, никто пока не знает, что он умер, кроме Хики и меня… думаю, еще Пэд знает, что он умер. Когда мои люди обнаружат, что он мертв, они потребуют смерти Бакстера. Сестра Пэда, Меган, не успокоится, пока не прикончит его. Так что дела закрутились круто.

Шрёдер непроизвольно провел рукой по лицу и проговорил:

— Господи… Послушайте, я уверен, что все произошло непреднамеренно.

— Гарри пробил ему горло дулом автомата. Можно, конечно, рассматривать это, как несчастный случай. Хотя парня все равно не вернуть.

Мысли Шрёдера путались. Мысленно он проклинал Бакстера на чем свет стоит, но вслух сказал:

— Послушайте!.. Этот случай — попытка военнопленного спастись бегством… Бакстер был обязан попытаться… Вы же сами солдат…

Флинн ничего не ответил.

— Это дает вам шанс доказать, что вы профессионалы, а не шайка преступников… — Шрёдер тут же поправился: — Продемонстрировать свое милосердие…

Флинн перебил его:

— Шрёдер, в тебе все же больше ирландской крови, чем ты думаешь. Я редко встречал людей, которые несли бы подобную дерьмовую чепуху по всякому случаю…

— Я серьезно…

— Ладно, Шрёдер, судьба Бакстера зависит главным образом от того, что ты теперь сделаешь.

— Нет, она зависит от того, что сделаете вы. Следующий ход за вами.

— И я как раз собираюсь сделать его. — Флинн прикурил сигарету и спросил: — Как далеко вы зашли в планах со штурмом?

— Мы этот вопрос не обсуждали, — ответил Шрёдер.

Флинн внимательно посмотрел на него и заметил:

— Тебя легко уличить во лжи: твой левый глаз дергается, а нос становится длиннее. — Он рассмеялся. — Господи, Шрёдер, пришел бы ты сюда несколько часов назад. Бурк был слишком уж неприветлив.

— Послушайте, вы просили меня о личной встрече, следовательно, хотели что-то сказать…

— Я хочу, чтобы ты помог нам добиться того, что нам нужно.

Шрёдер с раздражением посмотрел на него:

— А я как раз и занимался этим.

— Нет, я имею в виду все, что мы требуем. Ты же к этому не расположен. Если переговоры потерпят провал, ты не потеряешь почти ничего по сравнению с каждым из нас. Даже по сравнению с Беллини, потому что он при штурме потеряет человек пятьдесят, если не сто.

Шрёдер подумал о своем опрометчивом предложении Беллини и заметил:

— Штурма не будет.

— А ты знаешь, Бурк сказал мне, что он пойдет на штурм рядом с Беллини. А ему есть что терять, если переговоры сорвутся. А сам ты пойдешь на штурм рядом с Беллини?

— Бурк не мог сказать ничего подобного, потому что Беллини никуда не собирается двигаться. — У Шрёдера возникло неприятное чувство, что он влип, а совершать ошибки, когда до срока ультиматума оставалось мало времени, ему не хотелось. — Я попытаюсь сделать что-нибудь для вас, если вы дадите нам еще пару часов после рассвета.

Флинн продолжал говорить о своем:

— Думаю, что мне лучше играть на сугубо личных мотивах, чтобы ты работал на нас и побуждал свое начальство к капитуляции.

Шрёдер настороженно взглянул на Флинна.

— Знаешь ли, капитан, в твоей довольно обстоятельной книге никак не затрагивается одна щекотливая ситуация. — Флинн ближе придвинулся к входу. — Твоей дочери очень хотелось бы, чтобы ты прилагал больше усилий.

— Что?!

— Терри Шрёдер О'Нил. Она хочет, чтобы ты трудился с большей отдачей.

Несколько секунд Шрёдер стоял молча, ничего не видя перед собой, а затем громко спросил:

— Какого черта вы говорите об этом?

— Потише, не кричи так громко, а то взбудоражишь полицию.

Шрёдер прошипел сквозь стиснутые зубы:

— Что, мать твою, ты сказал?

— Пожалуйста, успокойся. Ты ведь находишься в храме, — проговорил Флинн и просунул сквозь решетку свернутую бумажку.

Шрёдер взял ее, расправил и увидел несколько строк, написанных рукой его дочери:

Шрёдер снова и снова перечитывал записку. Вдруг он почувствовал, что его колени подкосились, и, чтобы сохранить равновесие, ему пришлось схватиться за створки дверей. Он поднял глаза на Флинна и попытался что-то сказать, но из его рта не вырвалось ни звука.

Флинн снова заговорил, его голос звучал по-прежнему безразлично:

— Добро пожаловать в армию фениев, капитан Шрёдер!

Шрёдер сделал несколько судорожных глотков, стараясь убрать подступивший к горлу комок. Не отрывая глаз, он смотрел на записку.

— Извини, пожалуйста, — снова начал Флинн. — Теперь говорю я. Ты не должен говорить — только слушать. — Он прикурил новую сигарету и быстро продолжил: — Главное, что ты должен сделать, — твердо защищать наши требования. Во-первых, расскажешь, что я показал тебе сорок хорошо вооруженных мужчин и женщин. Ну, там всякие пулеметы, гранатометы, огнеметы. Передай им, что мы готовы отразить вторжение отряда спецназначения из шестисот человек, разрушить собор и перебить заложников. Другими словами, напугай этот кусок дерьма Джо Беллини и его героев. Понял? — Он остановился, затем продолжил: — Им и в голову не придет, что информация капитана Шрёдера о большой численности хорошо вооруженных боевиков — ложна. Примени свое воображение, Шрёдер. Представь себе сорок, пятьдесят мужчин и женщин, проходящих мимо дверей склепа, вообрази только автоматы, гранатометы и огнеметы… Подойди поближе и присмотрись…

Шрёдер посмотрел на пустую лестничную площадку, и Флинн увидел в его глазах именно то выражение, которое хотел увидеть.

Минуту спустя Шрёдер опустил голову. Лицо у него побледнело, а руки нервно теребили галстук.

— Ну-ну, успокойся, пожалуйста, — снова заговорил Флинн. — Ты сможешь спасти жизнь своей дочери, только если станешь сотрудничать с нами. Вот так-то. И еще вот что… если это не поможет, если они все же решатся на штурм, пригрози им обратиться к общественности по радио, телевидению, в газетах. Скажи Клайну, Доулу и всем остальным, что во всеуслышание объявишь, что за долгие годы своих переговоров по освобождению заложников ты, как последняя инстанция в судьбе захваченных людей, твердо уверился в том, что никакие штурмы, никакие дальнейшие переговоры не смогут изменить ситуацию. И еще публично заявишь, что по этой причине впервые за все время своей карьеры вынужден идти на капитуляцию — из человеколюбия и по тактическим соображениям.

Флинн пристально всматривался в лицо Шрёдера и не замечал на нем никаких других эмоций, кроме душевной боли.

— Ты можешь оказать немалое влияние — в моральном и профессиональном плане — на средства массовой информации, полицию, политических деятелей. Используй все свое влияние. Ты должен оказать такое давление и создать такую атмосферу, которые заставят английские и американские правительственные круги пойти на капитуляцию.

Шрёдер ответил едва слышным голосом:

— Время… Мне нужно время… Почему вы не даете мне побольше времени?

— Если бы я сказал обо всем этом раньше, ты бы и за ночь не управился или же растрепал обо всем кому-нибудь. Отпускаю тебе время на все про все — часы и минуты до рассвета. Его, конечно же, не хватит, чтобы предотвратить штурм, но вполне достаточно, чтобы уговорить их открыть ворота тюрем. Поэтому давай приступай сию же минуту!

Шрёдер уткнулся лицом в решетку дверей.

— Флинн… пожалуйста… выслушайте меня.

Но Флинн продолжал говорить:

— Так вот, я знаю точно, что, если тебе удастся добиться всего и мы свободно выйдем отсюда, они подсчитают нас и наше вооружение и очень удивятся, куда же подевались все остальные огнеметы… Ну уж тут ничего не поделаешь. Тебе, разумеется, трудно будет все это объяснить, но это делается ради любви и войны — на войне, как на войне, так говорят французы. Ну да ладно — все это ерунда. Не заходи в своих мыслях слишком далеко и не будь эгоистом.

Шрёдер удрученно качал головой, из его рта вылетали какие-то бессвязные слова. Единственное, что Флинн смог разобрать, было слово «тюрьма».

— Твоя дочь сможет навещать тебя там по уик-эндам, — утешил он и добавил: — Даже я приду к тебе на свидание.

Шрёдер тупо смотрел на него, из горла его вырывались лишь хрип и бульканье. Между тем Флинн продолжал увещевать:

— Извини, пожалуйста, что я поступил так бесчестно. — Он подождал немного, а затем продолжил: — Если мое слово тебе небезразлично, то скажу, что мне было больно прибегать к такому действию. Но все пошло не так уж гладко, и я вижу, что ты хотел бы помочь нам, помочь Терри, если понимаешь те опасности, которые обрушились на ее голову. — Тон Флинна стал жестким и непреклонным. — Ей, разумеется, следовало бы поразборчивее выбирать себе друзей и подружек по работе в банке. Детям так легко запутаться в соблазнах, особенно в соблазнах, имеющих коллективную значимость, таких, как секс, наркотики, грязные политические махинации…

Неожиданно Шрёдер замотал головой:

— Нет, ее нет у вас… Вы блефуете…

— В данный момент она находится в безопасности, — не слушая его, продолжал Флинн. — С ней сейчас Дэн. Так зовут ее дружка, он хороший парень, достаточно заботливый. Он, видимо, ее очередной любовник. Такова уж солдатская участь — кому-то подвертывается легкая и приятная работенка, а кому-то приходится сражаться и умирать. Тут уж ничего не поделаешь — кому какая судьба выпадет. Но, честно говоря, мне не хотелось бы очутиться на месте Дэна, если он получит приказ пустить пулю в затылок Терри. По коленкам или там еще куда стрелять он не будет. Она невинная жертва и умрет легко, даже сообразить ничего не успеет, когда пуля влетит ей в голову. Ну так как? Теперь-то тебе ясно, как нужно поступить?

— Я не стану этого делать, — мрачно ответил Шрёдер.

— Как знаешь. — Флинн повернулся и начал подниматься по ступенькам, на полпути обернулся и добавил: — Когда первый луч солнца коснется звонницы колокольни, мои люди, находящиеся в городе, подадут по телефону сигнал Дэну, и… и тогда боюсь, это будет последняя минута в жизни Терри Шрёдер. — Он продолжил подниматься по ступенькам.

— Подождите! — крикнул Шрёдер. — Послушайте, может, мы как-нибудь договоримся? Подождите! Не уходите!

Флинн медленно повернулся и произнес:

— Боюсь, капитан, что этот вопрос не подлежит обсуждению. Неловко как-то, когда на переговоры выносятся личные дела, не так ли? Тебе когда-нибудь приходило в голову, что на переговорах о заложниках затрагиваются вопросы не о людях вообще, а о конкретных мужчинах или женщинах? Ну ладно, хватит об этом. Я не собираюсь подвергать ревизии твои прошлые успехи. Ты всегда вел переговоры с уголовниками, а они, как видно, заслуживали того презрительного обращения от тебя, с каким ты относился к ним. Но ты и я заслуживаем лучшего обращения. Теперь наши судьбы тесно сплелись, наши цели едины — что, разве не так? Так или не так? Говори же, капитан! Быстро!

Шрёдер согласно кивнул головой.

Флинн снова спустился по лестнице.

— Ну что ж — здравое решение.

Он подошел вплотную к дверям и протянул Шрёдеру руку. Тот взглянул на нее и мотнул головой:

— Никогда!

Флинн убрал руку:

— Ладно… в таком случае…

— Я могу идти? — спросил Шрёдер.

— Да. Хотя нет. Есть еще одно дельце. Вполне можно допустить, что тебе не поверят, когда ты начнешь рассусоливать насчет огнеметов, угрожать выступить с заявлениями перед общественностью, ну и все такое прочее… Так что давай-ка лучше прикинем план на случай такого провала.

Шрёдер всем своим видом показывал, что он с пониманием относится к возможности такого поворота событий. Флинн же говорил твердо, сугубо деловым тоном:

— Если Беллини все же решится на штурм, несмотря на все твои предостережения и уговоры, тогда я предоставлю тебе еще одну возможность спасти жизнь Терри.

— Не надо.

— Нет, надо. Боюсь, что тебе придется еще раз спуститься сюда и сказать: когда, где, сколько их и так далее…

— Нет и нет. Никогда я не допущу, чтобы при моем содействии убивали сотрудников полиции…

— Дурак, их же убьют в любом случае. А кроме того, погибнут фении, заложники и Терри. Так что если ты хочешь спасти хотя бы жизнь своей дочери, то сообщи мне их оперативные планы.

— Они ведь все равно ничего мне не скажут…

— Твое дело — все выяснить. Легче всего решить проблему — запугать Беллини и вынудить его отказаться от штурма. Для этого у тебя есть множество способов. Как жаль, что у меня их не так уж много.

Шрёдер смахнул капельки пота с бровей. Дышал он нервно, а голос его дрожал от волнения.

— Флинн, — лепетал он, — пожалуйста… я буду землю носом рыть, но заставлю их сдаться… Клянусь Господом Богом, что сделаю это… а если они все же не послушаются… — Он даже вытянулся в струнку от напряжения. — Но я не предам их. Никогда. Даже если это означает, что Терри…

Флинн просунул руку сквозь прутья решетки и схватил Шрёдера за запястье.

— Пошевели мозгами, ты же мужчина, а не слюнтяй какой-то. Если им щелкнуть по носу хотя бы разок, в другой раз они не полезут. Это же не морская пехота и не десантники-коммандос. Если дать им отпор, тогда Вашингтон, Ватикан и другие столицы заинтересованных стран надавят на Лондон. Могу гарантировать почти на все сто процентов, что погибнет лишь малое число полицейских, если я сумею остановить их бронетранспортеры… остановить до того, как бой примет ожесточенный характер… Ты же должен сказать мне, есть ли у них архитектор и план собора… сказать, собираются ли они применить газ, выключить свет… Да ты и сам знаешь, что мне нужно. А я посажу заложников в склеп ради их же безопасности. А также подам условный сигнал, и Терри освободят в течение пяти минут. Большего от тебя мне не надо.

Шрёдер удрученно кивал головой.

Флинн просунул через решетку другую руку и положил ее Шрёдеру на плечо. Потом заговорил вкрадчиво, почти кротко:

— Спустя много-много лет после нашей смерти, после того, что здесь произойдет, останутся лишь смутные воспоминания о нашем беспечном мире. Терри будет еще жива, может, выйдет замуж — пойдут дети, внуки. Отбрось свои нынешние чувства, капитан, и загляни в будущее. Подумай о дочери и о своей жене Мэри, она ведь живет ради нее, Берт. Она…

Шрёдер вдруг сбросил его руки с плеч и выкрикнул:

— Заткнись, ради Бога, замолкни!..

Он тяжело прислонился к дверям и опустил голову на прутья решетки. Флинн похлопал его по плечу:

— Ты, капитан, порядочный человек. Честный. И к тому же хороший отец… Надеюсь, останешься отцом и на рассвете. Ну как… останешься?

Шрёдер молча кивнул.

— Вот и хорошо. Тогда иди и шлепни по маленькой. Соберись с духом. Все будет хорошо. Нет, не надо и думать о пистолете. Убьешь ли меня или себя — этим не решишь ничью проблему, кроме собственной. Подумай о Терри и Мэри. Ты им нужен, и они любят тебя. Прощай, капитан. Увидимся позже, если Бог даст.

Глава 51

Губернатор Доул стоял с телефоном в руке в одной из дальних комнат резиденции кардинала и слушал доклады руководителей департаментов и управлений штата: полицейского по связям с общественностью, спикеров палат, генерального прокурора, командующего национальной гвардией. Они звонили ему из Олбани, из офисов в Рокфеллеровском центре, из домов и квартир, из номеров гостиниц в южных штатах, где проводили отпуска. Все эти люди, которые толком не могли решить, что им взять на банкете: цыпленка или ростбиф, на этот раз были твердо уверены, что пришло время штурма собора. Заместитель губернатора откровенно, хотя и не очень тактично, объяснил ему, что его избирательный рейтинг настолько упал, что он ничего не потеряет, а возможно, даже приобретет, дав разрешение на штурм собора, независимо от того, кончится он успехом или провалом. Выслушав все сообщения, Доул опустил трубку на рычаг и окинул отсутствующим взглядом находящихся в комнате.

Клайн, как он заметил, крутился возле Шпигель, которая обдумывала возможное решение. Епископ Доунс сидел около Арнольда Шеридана, представляющего госдепартамент. А на диване расположились генеральный консул Ирландии Донахью и представитель английского министерства иностранных дел Эрик Пальмер. Комиссар полиции Рурк стоял у двери, пока Клайн не предложил ему стул.

Доул перевел взгляд на Бартоломео Мартина, который больше не имел официального статуса, но просил разрешить ему присутствовать на совещании. Мартин, что бы ни говорили о нем, мог быть дополнительным источником достоверной информации.

Губернатор откашлялся и обратился к присутствующим:

— Джентльмены, мисс… миссис… Шпигель, я просил вас всех собраться здесь, потому что считаю, что мы сообща должны как можно скорее оказать воздействие на создавшуюся ситуацию. — Он окинул взглядом присутствующих. — И прежде, чем мы покинем эту комнату, мы должны наконец разрубить этот гордиев узел. — Доул резко рубанул рукой воздух. — Разрешить в отдельности каждую тактическую и стратегическую проблему, политические сложности и моральную дилемму, которые парализуют нашу волю и нашу способность к действию. — Он замолчал на мгновение и повернулся к епископу Доунсу. — Отец, не могли бы вы повторить для всех присутствующих последние новости, полученные из Рима?

— Да, Его Святейшество собирается лично обратиться к фениям, как к христианам, с просьбой пощадить собор и жизни заложников, — сообщил монсеньер Доунс. — Также он хотел обратиться к заинтересованным правительствам, чтобы попытаться переломить их настрой и объявить, что от имени Ватикана готов предоставить место для дальнейших переговоров с фениями.

Наступившую тишину в комнате прервал голос майора Мартина:

— Главы правительств трех заинтересованных государств считают, что им не стоит идти на прямые переговоры с террористами…

Епископ махнул рукой, как бы отмахиваясь от неприятного известия.

— Его Святейшество не собирается говорить с ними как глава Ватикана, а лишь как почитаемый и достойный духовный отец всего мира.

В разговор включился британский представитель Пальмер:

— Но это предложение ставит президента Америки и премьер-министров Великобритании и Ирландии в трудное положение…

На лице монсеньера Доунса появилось выражение, явно свидетельствующее, что его начинает сильно волновать исход этого совещания.

— Его Святейшество полагает, что церковь должна сделать все возможное для этих изгнанников, потому что именно в этом заключается наша миссия на протяжении вот уже двух тысячелетий, — эти люди, как никто другой, нуждаются в нашей помощи и духовной поддержке. — Епископ протянул губернатору лист бумаги. — Это текст обращения Его Святейшества.

Губернатор Доул прочитал краткое обращение и передал лист мэру Клайну.

— Мы хотели бы время от времени передавать обращение по телевидению и радио, — продолжал епископ, — чтобы люди, находящиеся внутри собора, смогли услышать его до рассвета.

После того как все присутствующие в комнате просмотрели текст обращения Папы, Эрик Пальмер произнес:

— Несколько лет назад у нас была секретная встреча с ИРА, но теперь они объявили о ней публично, что поколебало мнение правительства. И я не думаю, что теперь мы снова будем разговаривать с ними. И уж никак не в Ватикане.

В обсуждение включился Донахью, с печалью в голосе заявив:

— Монсеньер, дублинское правительство объявило ИРА вне закона в двадцатом году, и я не думаю, что Дублин поддержит предложение Ватикана…

— Как вам известно, мы действительно пошли на компромисс с ними, но они не ответили, — проговорил Мартин. — Если Папа воздержится от своего обращения, то всем нам, да и ему тоже, будет легче выпутываться из неловкого положения.

— Фении смогут отправиться в Ватикан лишь в том случае, если я дам разрешение, — заявил мэр Клайн. — А я не могу этого позволить, потому что должен поступать по закону.

Арнольд Шеридан заговорил в первый раз, поддерживая политическую позицию мэра:

— У правительства Соединенных Штатов есть все основания полагать, что федеральные законы, касающиеся огнестрельного оружия и паспортного режима, были нарушены, но это целиком дело местных властей. Мы не собираемся обсуждать где бы то ни было проблемы освобождения ирландских заключенных в Соединенном Королевстве или предоставление судебной неприкосновенности людям, захватившим собор.

Шпигель посмотрела на Доунса и сказала:

— Единственное место, где могут вестись переговоры, это здесь — по телефону или у ворот ризницы. В обязанности полиции нашего города входит и обязанность не дать разрастись ситуации, связанной с захватом заложников. По закону можно арестовать преступников при первом удобном случае. Другими словами, нужно вырыть вокруг собора траншею, и тогда никто не выйдет из него иначе, как под белым флагом.

Епископ поджал губы, кивнул и добавил:

— Я понимаю вашу позицию, но католическая церковь, которую многие из вас считают такой консервативной, не прочь попробовать разные методы. Думаю, вам известно, что вскоре ко всем заинтересованным сторонам последуют обращения от архиепископа Кентерберийского, примаса Ирландского и от нескольких сотен руководителей других конфессий и толков. Почти все церкви и синагоги в нашем городе и в других городах устроят ночное бдение, и в пять-ноль-ноль, если ничего не случится, колокола всех церквей города, а возможно и всей страны, начнут звонить — звонить во имя благоразумия, милосердия и во имя нас всех.

Роберта Шпигель встала и, прикурив сигарету, сказала:

— Настроение людей, беспрерывный звон колоколов и пение на улицах… нужно оценивать все более жестко. Если же мы станем проводить более мягкую политику, то в шесть-ноль-три собор взорвется на наших глазах, обрушится нам на головы, все мы избавимся от дури, и нам не придется совершать бдение всю ночь напролет. — Она сделала паузу, затем продолжила: — Так давайте раскидаем все это дерьмо или, говоря иначе, разрубим гордиев узел и решим, как и когда начнем штурм, а всякие доводы и разногласия оставим на потом.

Все задымили сигаретами, а майор Мартин подошел к журнальному столику и налил себе бокал шерри из погребка кардинала.

Губернатор ободряюще кивнул и заметил:

— Я ценю вашу честность и проницательность, миссис Шпигель и…

Роберта, посмотрев на него, заявила:

— Вот поэтому-то вы и позвали нас всех сюда, так что давайте продвигаться вперед, губернатор.

Лицо губернатора Доула залилось краской, но он сумел перебороть себя и проговорил:

— Отличная идея! — Он неторопливо обвел взглядом присутствующих. — Значит, мы все согласны с тем, что компромисс не является для нас подходящим вариантом, что фении не уступят и на рассвете приведут свои угрозы в исполнение?

Кое-кто неуверенно кивнул.

Губернатор посмотрел на Арнольда Шеридана и спросил:

— А мне взять это под свою личную ответственность?

Шеридан кивнул.

— Правительство хотело бы видеть более жесткий подход. Но об этом говорить не следует, — продолжил Доул.

— В своем послании, — проговорил Шеридан, — правительство сообщает, что такого рода проблемы должны решаться с помощью силы, но силы местного характера. — Шеридан направился к двери. — Благодарю вас, губернатор, за предоставленную возможность принять участие в обсуждении. Уверен, вы примете правильное решение. — Он вышел из комнаты.

Мэр Клайн подождал, пока закроется дверь, и сказал:

— Будем плыть по течению. — Он повернулся к Донахью и Пальмеру: — Видите, федеральная система работает изумительно — собирает налоги и проводит законы, а мэр Клайн борется с террористами. — Он встал и начал расхаживать по комнате. Остановившись напротив Донахью и Пальмера, он продолжал: — Вы понимаете, что это в моей власти, долг избранного мэра этого города — отдать приказ на штурм собора?

Никто не произнес ни слова, тогда Клайн заговорил громче:

— Да, это мой долг. И я не обязан отчитываться за выполнение долга ни перед кем.

Эрик Пальмер встал и тоже направился к двери, заметив при этом:

— Мы предложили все возможные компромиссы… И если эта проблема носит, как вы говорите, местный характер, то правительству Ее Величества нет причин к ней подключаться. — Он взглянул на Мартина, который не сделал попытки следовать за ним, затем кивнул всем остальным и вышел, бросив на прощание: — Желаю всем доброго утра.

Поднялся Томас Донахью:

— У меня плохое предчувствие в связи со всей этой заварушкой… Я живу здесь около пяти лет… Собор святого Патрика — моя приходская церковь… Я знаю кардинала и отца Мёрфи… — Он бросил взгляд на епископа Доунса. — Но сделать ничего не могу. — Подойдя к двери, он обернулся. — Если понадоблюсь — я в консульстве. Благослови вас Господь… — И быстро исчез за дверью.

— Красивый уход, — заметила Шпигель. Губернатор Доул сунул большие пальцы рук в карманы жилетки.

— Ну что же… — Он повернулся к Мартину: — Майор, вы не могли бы высказать свои соображения? Как человек, хорошо знакомый с ИРА… Как бы вы поступили на нашем месте?

Мартин начал с места в карьер:

— Прежде всего надо хорошенько обсудить операцию по освобождению заложников.

Губернатор не спеша кивнул в знак согласия, подумав, что слова «операция по освобождению» в противовес словам «штурм» или «атака» имеют и другой, скрытый смысл. Эта фраза, призывающая к наступательным действиям, более благозвучна. Он резко повернулся к епископу Доунсу:

— Вы даете благословение на операцию по освобождению заложников?

Епископ быстро поднял глаза:

— Я? Ну что ж…

Губернатор придвинулся ближе к Доунсу и стал ему объяснять:

— Монсеньер, в критические времена люди вроде нас, руководители среднего уровня, часто обязаны принимать решение сами. И мы должны действовать. Бездействие сейчас более безнравственно, чем силовое воздействие… Мы обязаны насильственно освобождать…

— Но… Обращение Папы… — замялся монсеньер Доунс.

Раздался голос мэра Клайна с противоположного конца комнаты:

— У меня нет никакого желания смотреть, как Папа и другие религиозные лидеры выставляют себя в дурацком виде. Ничего не изменится, даже если сам Господь Бог обратится к этим фениям.

Епископ нервно обхватил руками лицо:

— Но почему я? Какая разница, выступлю я или кто-то другой?

Клайн откашлялся и ответил:

— Буду с вами абсолютно честен, монсеньер. Я не хочу ввязываться в это проклятое дело по освобождению людей и спасению собора, пока не получу благословения от высокопоставленного католического прелата. Желательно, чтобы благословение дали вы, ибо вы к тому же являетесь ирландцем. Я не дурак, впрочем, как и вы тоже.

Епископ Доунс тяжело плюхнулся на стул.

— О Господи!..

Резко встал со своего стула Рурк и подошел к Доунсу. Опустившись на колени возле епископа, он заговорил. В его голосе слышалось страдание:

— Мои ребята по большей части католики, святой отец. Если им суждено будет идти… они вначале хотели бы увидеть вас… чтобы исповедаться… чтобы знать, что представитель Святой церкви благословляет их миссию. Иначе они… я не знаю…

Епископ закрыл лицо руками. Спустя минуту он поднял голову и кивнул:

— Господь поможет мне, если вы думаете, что это единственный способ спасти их…

Он вскочил со своего места и почти бегом выскочил из комнаты.

Несколько секунд никто не произносил ни слова, наконец Шпигель прервала молчание:

— Давайте начнем дружно, а то все пойдет в разлад.

Мэр Клайн задумчиво потер подбородок, затем обвел взглядом оставшихся:

— Шрёдер должен будет согласиться, что потерпел полный провал.

— С ним проблем не будет, — ответил губернатор Доул. — Он сделает это! Это даже поможет нам выпускать пресс-релиз, когда начнется операция по вызволению заложников, в том случае, если фении выдвинут новые требования в добавление к старым, которые мы уже обсудили… — Внезапно он остановился и, вспомнив, добавил: — Черт побери! Да у нас же есть магнитофонные записи всех телефонных разговоров!.. Может, Бурк сумеет…

Клайн резко перебил его:

— Забудь о Бурке. Как раз сейчас Шрёдер лично разговаривает с Флинном. Эти переговоры дадут ему возможность сказать, что Флинн выдвинул целый набор новых требований.

Губернатор кивнул, соглашаясь:

— Да, очень хорошо.

Клайн продолжил:

— Я заполучу от Беллини рапорт в письменной форме, в котором он доложит, что имеются неплохие шансы провести операцию по освобождению заложников с минимальными человеческими потерями и минимальным материальным ущербом.

— Но Беллини подобен флюгеру, — возразил Доул. — Он слишком быстро меняет свое мнение… — Резко повернувшись к Рурку, он спросил: — А такой рапорт он подпишет?

— Он выполнит любой приказ, — сердито проговорил Рурк. — Пойдет на штурм, если надо… Но вот подпишет ли рапорт или любую другую бумагу… Он довольно сложный человек. Я хорошо изучил его позицию: ему необходимы надежные разведданные, прежде чем одобрить что-то…

В разговор вмешался майор Мартин:

— Лейтенант Бурк говорил мне, что у него вот-вот появятся свежие разведсведения.

Все разом обернули свои взоры к Мартину, а он продолжил:

— У него будут рабочие чертежи собора, а возможно, он заполучит и самого архитектора в течение следующего часа. Я могу почти гарантировать это. — Последнюю фразу Мартин сказал таким тоном, что всем стало ясно: дальше на эту тему он разговаривать не желает.

Клайн перешел к другому вопросу:

— Нам нужны от инспектора Лэнгли психологические характеристики террористов, засевших в соборе, которые показывали бы, что по меньшей мере половина из них имеют психические отклонения.

— А полицейские офицеры с кем будут координировать свои действия? — спросил губернатор.

— Я возьму на себя Лэнгли, — ответила Шпигель. — Шрёдер же соображает довольно здраво, к тому же политически подкован. С ним проблем не будет. Что касается Беллини, то ему мы пообещаем повышение и перевод в любое место, куда он захочет. — Она подошла к телефону. — Сейчас я постараюсь связаться со средствами массовой информации и передать, что переговоры зашли в тупик и надо, чтобы они приостановили печатать эти церковные обращения.

Доул самодовольно заметил:

— По крайней мере, я уверен, что мой человек, полковник Лоуган, будет делать именно то, что ему скажут. — Он повернулся к Клайну: — Да, Мюррей, не забудь, мне тоже хотелось бы урвать кое-что от этой операции. Хотя бы один взвод должен быть из Шестьдесят девятого полка.

Мэр отрешенно посмотрел в окно и сказал с сомнением:

— Правильно ли мы все делаем? Или, может, все мы посходили с ума?

— Сумасшествием было бы ждать до рассвета… — возразил Мартин и добавил: — Странно, почему другие не хотят присоединяться к нам, как вы думаете?

Роберта Шпигель, набирая телефонный номер, заметила:

— Одни крысы решили, что корабль идет ко дну, и попрыгали в воду. Другие подумали, что фургон катит на ярмарку, и запрыгнули в него. Еще до того, как взойдет солнце, мы узнаем, какие же крысы не прогадали.

Берт Шрёдер сидел за своим рабочим столом в кабинете епископа. Лэнгли, Беллини и полковник Лоуган стояли рядом и слушали указания мэра Клайна и губернатора Доула. Взгляд Шрёдера был направлен то на Клайна, то на Доула, но мысли его витали очень далеко…

Роберта Шпигель сидела в своем кресле-качалке у потухшего камина и машинально покручивала в руках бокал с бренди. В кабинете было довольно холодно, поэтому она взяла пиджак Лэнгли и накинула на плечи.

Майор Мартин находился у камина, облокотившись одной рукой на мраморную каминную плиту.

Комиссар полиции Рурк, стоя около мэра, все время кивал головой, соглашаясь со всем, что говорили Клайн и Доул, напрасно надеясь, что трое его подчиненных также будут согласно кивать.

Губернатор прервал речь и посмотрел на Шрёдера. Что-то в этом человеке напоминало бездействующий вулкан. Доул попытался привлечь его внимание:

— Берт!

Взгляд Шрёдера остановился на губернаторе.

— Берт, ты как-то витаешь в облаках. А знаешь ли ты, что когда наступит рассвет, а компромисса не получится и крайний срок продлить не удастся — чего просто нельзя позволить, — тогда заложников казнят, а собор разрушат… И ты, Берт, будешь козлом отпущения, на которого падет гнев общественности. Ты это понимаешь?

Шрёдер ничего не ответил. Мэр Клайн повернулся к Лэнгли и заметил:

— Это относится и к вам, инспектор, вы тоже получите здоровенного пинка по служебной линии.

— Если заслужу…

Беллини перебил его, возбужденно заговорив:

— Мы бы легко справились с обыкновенными уголовниками, Ваша честь, но ведь здесь засели опытные боевики с армейским оружием. У них есть приборы ночного видения, автоматы, ракеты, гранаты, мины… и Бог знает что еще. А что, если у них и огнеметы? Что тогда? Да они превратят в решето национальную святыню. Господи, я до сих пор не понимаю, почему армия не может…

Мэр положил руку на плечо Беллини и посмотрел на него взглядом, полным разочарования.

— Джо… Джо, на тебя это не похоже.

— Наверняка они устроят ад, — проговорил Беллини. Губернатор Доул глядел на Лоугана, которому, похоже, было не по себе.

— Полковник, а что скажете вы?

Лоуган постарался сосредоточиться.

— О… Убежден, что нам надо вступить в бой без всякой задержки на завершающей стадии штурма и освободить заложников.

Губернатор просиял.

— Хотя, — продолжал Лоуган, — тактический план еще не разработан. То, что вы просите нас сделать, похоже на стрельбу по крысам, бегающим среди китайского фарфора, причем приказано фарфор всячески беречь…

Губернатор пристально взглянул на Лоугана, его густые брови изогнулись дугой, став похожими на хвостики белок.

— Солдаты часто делают невозможное, они поднаторели в этом хорошо. Обязанность национальной гвардии заключается не только в участии в парадах и в веселом времяпрепровождении.

— Никак нет, сэр… Так точно, сэр…

— Так как все же? Боевые ирландцы проявят себя на заключительном этапе операции?

— Конечно. Еще как!

Губернатор звучно хлопнул Лоугана по плечу:

— Хороший ты парень, полковник!

Мэр повернулся к Лэнгли:

— Инспектор, вам нужно будет завести досье на фениев.

Лэнгли колебался. Роберта Шпигель сурово посмотрела на него и проговорила приказным тоном:

— И не позже, чем к полудню, инспектор!

Лэнгли в ответ посмотрел на нее таким же взглядом.

— Конечно, заведу. Почему, собственно, не завести? С помощью благовоспитанного полицейского психолога доктора Кормана я составлю портреты экстремистов, да такие, что даже у самого Джона Хики случится медвежья болезнь от страха.

— Если не ошибаюсь, — вмешался майор Мартин, — вы также, инспектор, усматриваете связь между смертью того информатора… Фергюсона — так, кажется, его звали — и фениями? Разработка такой версии прояснила бы дело.

Лэнгли посмотрел на Мартина и понял, что тот имел в виду. Он молча кивнул.

Клайн взглянул на Беллини:

— Хватит об этом. А ты, Джо, как? С нами?

Беллини озабоченно осмотрелся:

— Я… но…

— Джо, скажи честно, ты абсолютно уверен, что террористы не расстреляют кардинала и остальных на рассвете и не взорвут собор святого Патрика?

— Нет… но…

— Ты уверен, что твои спецназовцы не смогут успешно провести операцию по освобождению заложников?

— Я никогда ничего подобного не говорил, Ваша честь. Я просто никогда не подписываю… А с каких это пор стало необходимо подписывать подобное?

Мэр мягко потрепал Беллини по плечу и предложил:

— Может, мне нужно назначить кого-то другого, чтобы возглавить твоих ребят в этой операции против террористов, как ты считаешь, Джо? Или всю операцию возложить на полковника Лоугана?

Беллини лихорадочно соображал, но ни одна мысль не казалась ему приемлемой.

— Так да или нет, капитан? — резко спросила его Шпигель. — Времени мало. Этот чертов восход обязательно начнется в шесть ноль три.

Беллини взглянул на нее и выпрямился:

— Штурм возглавлю я лично. Но решу, подписывать бумагу или нет, только когда получу план собора.

Мэр облегченно вздохнул.

— Ну, что же. — Он взглянул на Лэнгли. — Теперь насчет вас. Вы, конечно, передумали подавать в отставку?

— По правде говоря, я подумываю о должности старшего инспектора, — огрызнулся Лэнгли.

Клайн тут же кивнул:

— Само собой разумеется, все участники операции получат повышение.

Прикуривая, Лэнгли заметил, что руки его дрожат. Он был уверен, что Клайн и Доул приняли правильное решение — штурмовать собор. Но если с политической точки зрения это решение, по его мнению, было верным, он нутром чуял, что задуманный ими штурм предпринимается вовсе не по громогласно объявленным причинам и не так, как следовало бы, а каким-то, черт его знает, не таким, как нужно, образом. Ну и что? В любом случае это в конце концов половинчатое решение.

Теперь мэр Клайн улыбнулся. Он повернулся к Шрёдеру:

— Берт, все, что от тебя нужно, — это выторговать побольше времени. Продолжай вести с ними треп. Ты проделываешь дьявольски трудную работу, Берт, и мы ценим ее… Ну как, капитан? — Он еще раз приветливо улыбнулся Шрёдеру. Он всегда улыбался, когда кто-нибудь не обращал на него внимания. — Берт!

Шрёдер взглянул на Клайна, но ничего не сказал. Мэр смотрел на него с некоторой опаской.

— А сейчас… сейчас, Берт, нужно, чтобы ты подписал докладную, где рекомендовал бы, как профессионал, имеющий многолетний опыт по освобождению заложников, приостановить всякие переговоры с экстремистами. Согласен?

Шрёдер испуганно оглядел комнату и издал какой-то нечленораздельный звук. Мэр, казалось, еще больше встревожился, но тем не менее продолжал:

— Ты объяснишь это тем, что во время встречи с Флинном он выдвинул еще целый ряд требований… совершенно сумасбродных требований. Договорились? И напиши это побыстрей, насколько возможно. — Клайн повернулся к остальным: — Вы все…

— Я не сделаю этого.

Все, как один, посмотрели на Шрёдера. Клайн недоверчиво переспросил:

— Что… что ты сказал?

Шпигель быстро вскочила с кресла, толкнув его к Доулу. Тот отшвырнул кресло в сторону и обратился к Шрёдеру:

— Сказано, конечно, откровенно. Но последнее слово будет, черт побери, не за тобой!

Шрёдер поднялся со стула и, облокотившись о стол, заявил:

— Я послушал вас всех, вы все тут с ума посходили.

— Тащи сюда дублера для ведения переговоров, — сказала Шпигель, обращаясь к Лэнгли.

— Нет! — вскричал Шрёдер. — Нет, никто, кроме меня, не сможет разговаривать с Флинном… Он больше ни с кем не хочет говорить… Вы сами увидите… Я позвоню ему сейчас же… — Он бросился к телефону, но Лэнгли отодвинул аппарат в сторону. Шрёдер сел на свое место.

Клайн был ошарашен. Он пытался что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни слова.

Шпигель обошла вокруг стола и встала над сидящим Шрёдером. Мягким и спокойным голосом она принялась увещевать его:

— Послушайте, капитан, выберите минутку до того, как Беллини кинется на штурм, и напишите докладную в обоснование своего решения. Если же этого не сделаете, то я специально прослежу, чтобы вопрос о вашем служебном соответствии обсудили в управлении полиции, отстранили вас от должности и уволили без права на пенсию. Тогда вам до скончания века придется служить охранником в банке где-нибудь в Дубьюке или в подобном захолустье, да и то если вам по счастью разрешат носить оружие. Ну а теперь давайте подойдем к этому делу по-умному.

Шрёдер встал и глубоко вздохнул. Говорить он начал хорошо поставленным голосом, как опытный специалист по ведению переговоров:

— Да, согласен: давайте действовать по-умному. Извините меня, я что-то перенервничал… Давайте обсудим, что действительно сказал мне Брайен Флинн, а не то, что вам хотелось бы услышать от него. — Он посмотрел на Беллини и Лоугана: — Похоже, что те сорок пять порций говяжьей тушенки вовсе не военная хитрость — там и впрямь сосредоточено столько боевиков, что им и этот ужин маловат. Я их видел. Ну и огнеметы… позвольте пояснить, что такое огнеметы… — Дрожащей рукой он зажег спичку и продолжал спокойным, размеренным тоном, хотя все присутствующие почувствовали в его голосе неприкрытую тревогу: — Флинн собрал под свое начало самую большую, прекрасно вооруженную группировку хорошо обученных инсургентов, которая была в нашей стране со времен Гражданской войны. Поздно теперь предпринимать что-либо, разве только обратиться к Вашингтону и сказать, что мы идем на уступки и готовы уступить во всем, что в нашей власти…

Глава 52

Лэнгли разыскал Бурка, лежавшего на кровати в комнате для священнослужителей.

— Они все же решить брать собор штурмом.

Бурк вскочил. Лэнгли говорил с возрастающим возбуждением:

— И очень скоро. Не дожидаясь воззвания Папы, раньше, чем забухают церковные колокола, а монсеньер Доунс очухается…

— Говори медленно и внятно.

— Шрёдер говорил с Флинном у входа в ризницу. Сказал, что видел примерно сорок — пятьдесят вооруженных фениев.

— Пятьдесят?

— Но он их не видел, точно знаю, что не видел.

— Погоди, давай подробнее.

Лэнгли ходил большими кругами по маленькой комнате.

— Вашингтон почуял, что корабль тонет. Клайн и Доул хотят вскочить в фургон, едущий на ярмарку. Понимаешь? И завтра они оба либо станут героями, либо сбегут в Мехико, напялив темные очки и нацепив бутафорские носы…

Бурк нашел на ночном столике упаковку аспирина и проглотил сразу три таблетки. Лэнгли присел на стул.

— Шпигель хочет тебя видеть. — Он кратко ввел Бурка в курс дела и добавил: — Пока они не решат, что делать со Шрёдером, переговоры будешь вести ты.

Бурк удивленно посмотрел на него.

— Переговоры! — Он рассмеялся. — Бедный Берт. Он собирался провести свою лучшую игру… Он и впрямь настроился на нее. — Бурк прикурил сигарету. — Так значит… — Он выпустил струю табачного дыма и проследил, как кольца поднимаются вверх и растворяются в воздухе. — Мы начинаем штурм…

— Нет! Мы освобождаем заложников! Теперь ты должен называть эту аферу операцией по освобождению заложников и очень осторожно подбирать слова, потому что вокруг слишком многое неясно и никто не говорит того, что думает на самом деле. А сами они никогда ничего не делали, зато врут почище, чем мы с тобой. Вставай, пошли, а то тебя заждались.

Но Бурк не тронулся с места.

— А Мартин натрепал им, что я могу предоставить Стиллвея?

— Да, в комплекте с чертежами. Для меня это оказалось новостью, а как для тебя?

— А он не упоминал имени Терри О'Нил?

— Нет, а что, должен был? — Лэнгли посмотрел на часы. — Разве это имеет какое-то значение?

Бурк посмотрел в окно, из которого открывался вид на Мэдисон-авеню.

— Мартин убил Джека Фергюсона, ты знаешь…

— Нет, его убили фении. — Лэнгли остановился сзади него.

Бурк обернулся:

— Сегодня ночью свершится немало всяких махинаций.

Лэнгли, кивнув, заметил:

— Ты прав, черт возьми. Клайн раздавал обещания повышений по службе, как значки во время избирательной кампании. Бери любой, но плати за это. — Он опять принялся расхаживать взад-вперед по комнате. — Ты должен подписать одну бумажку, где говорится, что все, что делают Клайн и Доул, ужасно. Согласен? Заставь их дать тебе должность капитана. А мне — старшего инспектора. И пусть переводят нас из оперативно-розыскного отдела в подразделение по борьбе с подделками произведений искусства куда-нибудь в Париж, Лондон или Рим. Обещай мне, что не забудешь навестить Шрёдера в захолустье…

— Попридержи язык!

Лэнгли отмахнулся и продолжал:

— Помни, Мартин в игре, Шрёдер выбыл из нее. Лоуган заодно с Клайном и Доулом, но без Беллини, а ты — ты будешь со мной. Остерегайся Шпигель. Она в исключительно прекрасной форме — вот уж стерва так стерва! Потрясающая дамочка. Фении — безумны, мы же в здравом уме… Епископ Доунс благословит нас всех… Что еще. — Он обвел все вокруг диким взглядом. — Есть здесь где-нибудь душ? Все так опротивело. Ты еще здесь? Пошел вон! — Лэнгли рухнул на кровать. — Уматывай!

Бурк ни разу в жизни не видел, чтобы Лэнгли так расклеился, — ему даже сделалось не по себе. Он начал было что-то быстро говорить, но тут же понял, что все это ни к чему, повернулся и вышел.

Бурк вместе с Робертой Шпигель поднимался по лестнице, прислушиваясь к ее оживленной болтовне. Вслед за ними молча шел Мартин.

Пройдя лестницу, Бурк открыл люк и вылез на крышу дома настоятеля. Дул северный ветер, и заледеневшие лужицы воды отражали огни высотных зданий, окружающих территорию собора святого Патрика. Шпигель отпустила охрану — снайперов из спецназа — и, подняв воротник пальто, направилась к западному скату крыши. Положив руки на низкую металлическую ограду, идущую вдоль всего периметра крыши, она принялась внимательно разглядывать величественный кафедральный собор, возвышающийся за узеньким двориком.

Улицы у самого собора опустели, но в отдалении, за ограждениями, гудели сирены, люди кричали и пели, играли на волынках и других музыкальных инструментах. Взглянув на часы — было 4.00, — Бурк подумал, что бары уже закрылись. Празднование выплеснулось на улицу, добрая сотня тысяч людей, а может, и больше, высыпала на улицы и упорно продолжала веселиться — эта ночь возбуждающе действовала на них.

Шпигель что-то говорила, и Бурк пытался внимательно слушать, но он замерз без пальто и плохо разбирал, что она говорила. К тому же сильный ветер уносил ее слова. В конце она сказала:

— Мы объединили свои усилия, лейтенант, но до того, как разойтись, должны что-то предпринять. Нам не нужны больше новые сюрпризы. Понимаете?

— Отряд по борьбе с подделками произведений искусства, — занятый своими мыслями, невпопад ответил Бурк.

Шпигель посмотрела на него в недоумении:

— О-о… но тут все в порядке. Будете либо в этом отряде, либо уборщиком в душевой гимнастического зала школы-интерната.

— Куда же девался Шрёдер? — спросил Бурк.

— Он понимает, что нам не хочется терять его из виду, а то он наболтает черт-те что прессе, и не желает находиться под стражей, что унизило бы его достоинство. Поэтому он предпочел остаться в команде Беллини.

Бурк почувствовал, как его пронизало какое-то странное ощущение неловкости и беспокойства.

— А теперь мне предстоит вести переговоры с террористами?

— По правде говоря, да, — ответила Шпигель. — Но для непосвященных Шрёдер пока числится на прежнем месте. У него есть политические связи. Он будет продолжать исполнять свои обязанности, с некоторыми коррективами, конечно, а позднее… отправится в тюрьму.

В разговор вступил молчавший до сих пор Мартин:

— Капитан Шрёдер сейчас должен снова сходить в ризницу и поговорить с Флинном. В такой критический момент нам нужно сделать вид, что все остается без изменений. Ни Флинн, ни пресса не должны заподозрить, что у нас возникли проблемы.

Взглянув на Мартина, Бурк в сложенных ладонях прикурил сигарету. Тактика майора стала ему ясна. Он думал о том, почему Шрёдер прилип к Беллини и почему Берт должен снова идти к дверям в ризницу на встречу с Флинном. Подумал он также и о том, что у Флинна никак не может быть пятидесяти хорошо вооруженных боевиков, а значит, Шрёдер либо ошибся, либо дал себя провести и легко попался на удочку. Похоже, так решили все. И он знал также, что Шрёдер не из тех, про которых еще Шерлок Холмс говорил: «Нельзя допускать невозможного, какие бы невероятные вещи ни случились, в любом случае нужно докапываться до правды». Шрёдер лгал, и Бурк начинал понимать почему. В его сознании всплыло лицо молодой женщины, он будто снова услышал ее голос и вспомнил, что видел ее пять-шесть лет назад на вечеринке, когда отмечал свое повышение по службе. Уже почти не колеблясь, он сделал окончательный вывод, к которому должен был прийти еще пару часов назад. Бурк повернулся к Шпигель и спросил:

— А что, Беллини разрабатывает новый план штурма?

Шпигель взглянула на его фигуру, расплывающуюся в ярком свете фонарей, и ответила:

— Сейчас Беллини и Лоуган разрабатывают план "Б", который должен расширить и усилить их действия в связи с тем, что боевики, засевшие в соборе, обладают гораздо большей мощью, чем предполагалось ранее. Иначе им внутрь не ворваться. Но мы рассчитываем, что вы добудете разведданные, необходимые для разработки плана "Б", — проникнуть в собор через потайные ходы, в существование которых, кажется, многие верят, и неожиданно начать штурм. Это в самом деле поможет нам сохранить многие жизни и спасти сам храм. — Шпигель перевела взгляд на неясно вырисовывающееся величественное здание. Оно выглядело импозантно со своими башенками, множеством винтовых лестниц, поддерживающими колоннами и замысловатой кладкой. Затем она снова повернулась к Бурку: — Ну как, лейтенант, понимаете, что кладете голову на плаху?

— По-моему, нет причин, которые помешали бы моей голове лежать рядом с вашей.

— Это правда, — согласилась она. — Но ваша голова будет выставлена на всеобщее обозрение все же не с таким позором, как моя, поскольку, как мне известно, вы собираетесь идти на штурм рядом с Беллини.

— Да, вы правы. А вы что намерены делать?

Шпигель нехорошо ухмыльнулась, потом сказала:

— Вам не следует идти туда… Но было бы очень неплохо, если бы вы все же разыскали Стиллвея.

Бурк посмотрел на Мартина, а тот, небрежно кивнув, заметил:

— Я доставлю его сюда в течение… получаса. — После недолгого молчания Мартин продолжал: — Позвольте высказать еще одну мысль… думаю, что не стоит слишком много распространяться про планировку и архитектуру собора в присутствии капитана Шрёдера. Он слишком возбужден и при следующей встрече с Флинном может непреднамеренно ляпнуть что-нибудь лишнее.

В воздухе вновь повисло молчание, доносился лишь стук каблуков по замерзшему тротуару да завывание холодного ветра. Бурк взглянул на Шпигель и догадался, что, по ее мнению, это Шрёдер создал для них дополнительные проблемы и сам стал для них проблемой.

Шпигель сунула руки в карманы длинного пальто и отошла от Мартина и Бурка. Несколько секунд она размышляла над тем, зачем она все это делает, и поняла, что, пока долгих семь лет преподавала в школе историю, ей захотелось самой стать творцом истории, и теперь она будет ее творить.

Капитан Джо Беллини протер глаза и посмотрел на настенные часы в конференц-зале. На них было 4.26. Гребаное солнце взойдет в 6.03. В полудреме он представил, как на него надвигается стена солнечного света, который был для него спасением, когда он воевал в Корее. «Господи, — подумал он, — как я ненавижу лязганье затворов винтовок и звуки выстрелов в ночи».

Беллини огляделся. Вокруг спали на раскладушках или прямо на полу его люди, положив под головы потертые камуфляжные куртки. Другие бодрствовали, курили и разговаривали вполголоса. Изредка раздавался чей-нибудь смех. «Над чем смеются? — подумал Беллини. — Теперь совсем не до смеха». Страх имел специфический запах, и, смешиваясь с запахом пота, табака, оружейного масла и с человеческим дыханием, он пропитал воздух.

На грифельной доске белым мелом был изображен план собора святого Патрика, а на нем цветным мелом нанесены пометки. На длинном столе для заседаний лежали листы с пересмотренными схемами нанесения ударов при штурме. В конце стола сидел Берт Шрёдер и машинально перебирал лежащие перед ним листы.

Раздался телефонный звонок, Беллини быстро схватил трубку:

— Командир подразделения спецназа Беллини.

В трубке послышался громкий гнусавый голос мэра:

— Как дела, Джо? Не падаешь духом? Ждешь не дождешься, когда начинать?

— Ждать уже нет сил.

— Хорошо… Послушай, только что я видел твой новый план штурма… Он несколько… так сказать… несколько чрезмерен, тебе не кажется?

— Большей частью это идеи полковника Лоугана, сэр, — пояснил Беллини.

— Ясно. По голосу чувствуется, что ты успокоился.

Беллини непроизвольно сдавил большой бумажный стакан с кока-колой, который держал в руке, и коричневая жидкость потекла между пальцев.

— Так план утвердили или нет?

В трубке воцарилось долгое молчание. Беллини понял, что мэр с кем-то совещается, и посмотрел на часы. Опять раздался голос Клайна:

— Губернатор и я в принципе… согласны.

— Спасибо… в принципе.

Но Клайн уже перешел к другой теме:

— Он все еще у тебя?

Беллини бросил взгляд на Шрёдера.

— Прилип, как собачье дерьмо к подошве кроссовок.

Клайн деланно рассмеялся:

— О'кей, в случае чего — я в офисе штата в Рокфеллеровском центре вместе с губернатором и другими из нашей команды…

— Да, оттуда хорошо все видно.

— Боже, зачем столько сарказма? Послушай, только что я разговаривал с президентом Соединенных Штагов… — Беллини уловил в тоне Клайна нотки самодовольства. — Президент говорит, что у него наметился определенный прогресс в разговоре с британским премьер-министром. Еще он обещал задействовать гвардию и выслать сюда опытных полицейских… — Клайн понизил голос до шепота: — Только между нами, Джо, думается, он напускает побольше дыма, чтобы потом спрятаться в кусты.

Беллини прикурил сигарету.

— А почему, собственно, нет?

Голос мэра стал настойчивее:

— Он — под давлением. Колокола всех церквей Вашингтона уже затрезвонили, и тысячи людей со свечами в руках маршируют перед Белым домом. Посольство Великобритании окружили пикетчики…

Беллини заметил, что Шрёдер встал со своего места и направился к двери. Сказав в трубку: «Минуту!», он обернулся к нему:

— Куда направились, шеф?

— В ризницу, — обернулся Шрёдер. И пошел дальше к двери.

Беллини проследил, как он ушел, и сказал в трубку:

— Шрёдер только что отправился в последний раз потрепаться с Флинном. Это правильно?

Клайн глубоко вздохнул:

— Все в порядке… Это не повредит. Сразу, как только он вернется, будь готов к выступлению… Если, конечно, он не притащит со встречи что-то серьезное и убедительное, что надо будет учитывать.

Беллини вспомнил, что у Шрёдера в работе не было проколов, и сказал:

— Никогда не знаешь, чего ждать.

В трубке снова воцарилось молчание, затем мэр заговорил вновь:

— Ты веришь в чудеса?

— Никогда не видел их собственными глазами. — А про себя подумал: «Кроме прошлых выборов, когда тебя переизбрали». — Надеюсь, что и не увижу.

— Я тоже не видел. — В трубке раздался щелчок и монотонные короткие гудки.

Беллини окинул взглядом притихшую комнату и выкрикнул:

— Подъем! Хватит дрыхнуть! Боевая готовность! На выход!

Берт Шрёдер и Брайен Флинн стояли напротив друг друга у дверей в ризницу. От волнения голос Шрёдера стал низким и прерывистым, то и дело он нервно оборачивался в сторону ризницы.

— План довольно прост… это классический штурм… Задумал его полковник Лоуган… Он сам ударит по парадным дверям бронетранспортером, а в это время спецназовцы будут вышибать другие двери таранами… С помощью переносных лестниц они доберутся до окон и полезут через них… И все это будет проводиться под прикрытием дымовой завесы и темноты. Все они будут снабжены противогазами и приборами ночного видения. В момент первого удара по дверям электричество отключат…

Флинн почувствовал, как от услышанного кровь застыла в его жилах.

— Газ… — выдавил он.

Шрёдер кивнул и пояснил:

— Тот же самый, что применили вы на гостевых трибунах во время демонстрации. Он будет закачиваться в вентиляцию. — Он сообщил в подробностях, где должны будут летать вертолеты, размещаться снайперы на крышах соседних зданий, группироваться пожарные и саперы для разминирования, и добавил: — Да, насчет лестницы ризницы. — Он посмотрел вниз, будто испугался, что стоит как раз на этом опасном месте. — Сначала саперными ножницами перережут цепи и откроют ворота. С этой группой пойдет Беллини и я… наша задача — освободить заложников… если они будут на алтарном помосте… — Шрёдер покачал головой в знак того, что уже все сказал.

— Заложники, — проговорил Флинн, — будут мертвы. — Он подумал немного, затем спросил: — Где будет Бурк?

Шрёдер покачал головой, желая добавить что-то еще, но его голос постоянно срывался. Поколебавшись, он украдкой вытащил из кармана сложенные листы бумаги и просунул их через решетку.

Флинн мгновенно спрятал их под рубашку, внимательно вглядываясь в темноту коридоров, простиравшихся за спиной Шрёдера.

— Значит, знаменитый капитан Шрёдер не сделал ничего, чтобы не допустить этого?

Шрёдер потупил глаза и жалко залепетал:

— Ничего похожего никогда не было… Почему же вы не предусмотрели, что?..

Голос Флинна звучал явно враждебно:

— Потому что я слушал тебя всю ночь и уже наполовину уверовал в твое вранье!

Шрёдер пытался сохранить хотя бы остатки своего достоинства и бросился в атаку:

— Не вешайте на меня всех собак. Вы знали, что я лгал. Вы знали это!

Флинн пристально посмотрел на него и небрежно кивнул:

— Да, я знал это. — Он на мгновение задумался, потом продолжил: — И я знал, что в конце концов ты скажешь правду. Это, должно быть, потребовало от тебя немалых усилий. Ну, что же, я смогу остановить их у дверей… если, как ты утверждаешь, они не нашли каких-то потайных ходов и у них нет архитектора… — Флинн настороженно посмотрел на Шрёдера. — У них нет его, не так ли?

Шрёдер кивнул. Потом взял себя в руки и заговорил:

— Лучше сдавайтесь. Я дам вам полицейский эскорт до аэропорта. Уверен, что могу это устроить. Все, чего все они по-настоящему хотят, — чтобы вы убрались отсюда!

Флинн, похоже, на минуту задумался, но потом отрицательно покачал головой. Шрёдер не отставал:

— Флинн, послушайте, они собираются нанести сильнейший удар. Вы можете это понять? Перестаньте обманывать себя. Вы погибнете! От вас нужно только, чтобы вы сказали, что требуете меньше…

— Если бы я хотел меньшего, то и требовал бы меньшего. Не говори мне больше ничего о заложниках, пожалуйста. Господи, тебя не переделаешь. А еще болтаешь о каком-то заблуждении.

Шрёдер придвинулся ближе к дверям.

— Ладно. Я сделал все, что мог. Теперь вы освободите…

Но Флинн оборвал его:

— Если сведения, которые ты мне передал, окажутся верными, я пошлю сигнал, и твою дочь освободят.

Шрёдер вцепился в прутья решетки.

— Какой сигнал? Когда? Всю телефонную связь отключат. Башни окажутся под огнем снайперов… А если вы… погибнете? Черт побери, а я еще выдал вам план…

— Но если ты на сей раз наврал хоть немного, — продолжал, не слушая его, Флинн, — или если план будет изменен, а ты не доложишь мне об этом…

— Нет, нет и нет! — Шрёдер судорожно затряс головой. — Такое неприемлемо. Вы умрете гораздо раньше, чем думаете!

Флинн повернулся и начал подниматься по ступенькам.

Шрёдер выхватил пистолет, прижал его к груди и направил дуло в спину Флинна, но его руки так дрожали, что оружие чуть не выпало из рук. В это время Флинн завернул за угол и исчез.

Прошла долгая минута. Шрёдер вложил пистолет в кобуру, огляделся по сторонам и направился к боковому коридору. Он прошел мимо суровых спецназовцев, прижавшихся к стенкам с автоматами наготове, нашел туалет, вошел, и его тут же вырвало.

Глава 53

Патрик Бурк одиноко стоял посреди небольшой комнаты, расположенной рядом с конференц-залом. Он разгладил руками бронекуртку, надетую поверх свитера, вдел в кармашек зеленую гвоздику и направился к выходу.

Дверь внезапно распахнулась — прямо перед Бурком стоял майор Мартин.

— Привет, Бурк! Это что же, в Нью-Йорке теперь все носят такие цветочки? — насмешливо спросил он. Резко обернувшись, Мартин обратился к кому-то, и к ним подошли двое полицейских, а между ними неизвестный человек в гражданской одежде. Мартин улыбнулся. — Позвольте представить вам Гордона Стиллвея, члена Американского института архитекторов. Мистер Стиллвей, это Патрик Бурк, всемирно известный детектив.

Высокий, подтянутый пожилой человек вошел в комнату и в замешательстве огляделся вокруг, правда, сохраняя при этом чувство собственного достоинства. В левой руке он держал портфель, из которого торчали четыре чертежа, свернутых в трубки, и другие бумаги.

Бурк отпустил полицейских и повернулся к Мартину.

— Поздно его привели, — заметил он с огорчением.

— Разве? — Мартин посмотрел на часы. — В твоем распоряжении еще целых пятнадцать минут, чтобы развлекать Беллини. Время, как ты знаешь, — понятие относительное. Если ты поглощаешь устрицы в ресторанчике «Залив Голуэй», то пятнадцать минут мчатся стремительно, ну а если ты висишь, подвешенный за левое яйцо, то время тянется бесконечно долго. — Мартин весело рассмеялся собственной шутке. — Беллини как раз так и висит. Ты обрежешь веревку, и он плюхнется вниз, но потом, после разговора с мистером Стиллвеем, подвесь его снова. — Мартин прошел в глубь маленькой комнаты и вплотную приблизился к Бурку. — Мистер Стиллвей был похищен из своей квартиры неизвестными, которые держали его на заброшенном чердаке недалеко отсюда. Получив анонимку, я послал туда двух детективов из седьмого участка, и вот вам, пожалуйста, мистер Стиллвей собственной персоной. Мистер Стиллвей, не присядете ли?

Стиллвей остался стоять, беспокойно переводя взгляд с Бурка на Мартина и обратно. Наконец он с трудом выдавил:

— Какая ужасная трагедия… Но я не очень понимаю… чего, собственно, ждут от меня…

Мартин не дал ему договорить:

— Вы, сэр, просветите полицию, как лучше проникнуть внутрь собора и захватить злодеев врасплох.

Стиллвей непонимающе посмотрел на него:

— О чем вы говорите? Вы имеете в виду, что они собираются штурмовать собор? Я не желаю участвовать в этом деле.

Мартин положил руку ему на плечо и пояснил:

— Боюсь, вы прибыли несколько поздновато, сэр. Возможностей вести дальнейшие переговоры больше нет. Так что либо вы поможете полиции, либо полицейские прорвутся через двери и окна, что повлечет за собой множество бессмысленных смертей и разрушение храма, а в конце концов террористы подожгут и взорвут собор, а может, наоборот — сначала взорвут, а потом подожгут.

В глазах Стиллвея промелькнул ужас. Мартин подвел его к стулу и подозвал Бурка.

— Тебе лучше поспешить, — сказал он. Бурк подошел к Мартину и спросил:

— Почему ты тянул до последнего?

Мартин отступил назад и ответил:

— Извини, но я ждал, когда капитан Шрёдер передаст Флинну планы штурма, что он и делает как раз в данную минуту.

Бурк кивнул и подумал, что план штурма, разработанный Беллини, должен быть аннулирован во что бы то ни стало. Новый план, разработанный на основе информации Стиллвея, если только у него таковая имеется, нужно осуществить как можно ближе к сроку 6.03, что, видимо, помешает боевикам произвести взрыв. Мартин доставил Стиллвея, а потому должен заслужить благосклонность от Вашингтона. Бурк взглянул на Мартина и произнес:

— Майор, мне хотелось бы первым поблагодарить за помощь в этом деле.

Мартин, улыбнувшись, ответил:

— Вижу, ты обретаешь боевое настроение. А всю ночь был таким угрюмым. Но, Бурк, если будешь и дальше работать в одной упряжке со мной, то из этого кошмара выйдешь достойно — обещаю тебе твердо.

Бурк обратился к Стиллвею:

— Скажите, существуют ли в соборе потайные ходы, которые могли бы дать полиции явное тактическое преимущество?

Стиллвей сидел на стуле не шевелясь и прокручивал в памяти события этих суток, которые так хорошо начались с праздника в солнечный день, продолжились его собственным похищением и освобождением и заканчиваются пребыванием в какой-то секретной комнате в компании с двумя явно психически ненормальными людьми.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о явном тактическом преимуществе, — раздраженно ответил он. — Я ведь всего-навсего архитектор.

Мартин снова посмотрел на часы.

— Ладно, свое дело я сделал… — Он открыл дверь. — Поторопитесь. А ты, Бурк, обещал Беллини, что будешь рядом с ним, а обещание — это святое. Ах да, попозже — если только уцелеешь — ты узнаешь по крайней мере одну большую тайну, которых множество в этом соборе. — С этими словами Мартин вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Стиллвей с опаской поглядел на Бурка:

— Кто он такой? И кто вы?

— А вы кто? Гордон Стиллвей или очередная шуточка майора Мартина?

Стиллвей ничего не ответил.

Бурк вытащил из портфеля свернутые чертежи, развернул их и начал пристально рассматривать. Через пару секунд он бросил листы на стол и взглянул на часы.

— Пойдемте со мной, мистер Стиллвей, и мы увидим, стоит ли из-за вас задерживаться со штурмом.

Шрёдер быстрыми шагами вошел в конференц-зал и направился к телефону.

— Это Шрёдер! — сказал он оператору. — Соедините меня с Клайном!

В трубке послышался спокойный голос мэра:

— Слушаю, капитан, ну как, удачно?

Шрёдер обвел взглядом опустевшую комнату. Ручные пулеметы и бронекуртки исчезли, в углу валялись пустые коробки из-под патронов и гранат. На грифельной доске была выведена странная надпись:

— Ну как, все нормально? — нетерпеливо спросил Клайн.

Шрёдер перегнулся через стол, чтобы справиться с новым приступом тошноты, и, опустив голову, ответил:

— Нет… никаких продлений… никаких компромиссов. Послушайте…

Теперь Клайн заговорил с раздражением:

— Вот как раз об этом тебе и долдонили всю ночь.

Шрёдер глубоко вздохнул и прижал руку к животу. Клайн что-то продолжал говорить, но Шрёдер уже ничего не слышал. Мало-помалу он стал разбирать лица и фигуры людей, находившихся в зале. У стола стоял, скрестив на груди руки, Беллини, в другой стороне — Бурк, а рядом с пожилым человеком в гражданской одежде, сидящим за столом, стояли два офицера из спецназа в темных лыжных масках.

— Капитан, но ты все равно герой, — продолжал мэр. — Не более, чем через час, тебя назначат на должность руководителя службы связи с общественностью управления полиции.

Шрёдер внимательно разглядывал потемневшее лицо Беллини, и ему показалось, что тот смотрит на него с нескрываемой ненавистью. На мгновение ему даже пришла мысль, что тот обо всем знает, но потом он все же решил, что, вероятнее всего, Беллини просто взволнован.

Клайн все продолжал говорить:

— Но ты выступишь перед журналистами, пока не прозвучит последний выстрел. Да, кстати, я слышал, будто ты собираешься идти в бой рядом с Беллини?

— Я… должен идти… Это все, что я могу сделать… — ответил Шрёдер.

— Ты что, совсем голову потерял? Тебе не по себе, плохо себя чувствуешь? Ты говоришь, словно пьяный.

Шрёдер нашел в себе силы взглянуть на пожилого мужчину, который, как он заметил, пристально всматривался в большой развернутый лист бумаги. Затем его взгляд скользнул вверх и остановился на Бурке, который казался почему-то печальным. Все выглядели так, будто кто-то только сейчас умер. Нет, что-то не так…

— Ты что, успел пропустить стаканчик?

— Нет…

— Соберись с духом, Шрёдер. Скоро появишься на экранах телевидения.

— Что?

— Телевидения! Вспомни: красный огонек, большая видеокамера… Ты должен четко и ясно рассказать, что делается в соборе, и что его захватят в ближайшее время.

Шрёдер услышал короткие гудки — Клайн положил трубку — настороженно посмотрел на нее и бросил на стол. Указав пальцем на Гордона Стиллвея, он громко спросил:

— Кто это?

В комнате повисла тишина, затем раздался голос Бурка:

— Вы прекрасно знаете, кто он, Берт. Мы пересматриваем план штурма.

Шрёдер бросил быстрый взгляд на Беллини и резко выпалил:

— Нет! Нет! Вы…

Беллини посмотрел на Бурка и кивнул головой, потом повернулся к Шрёдеру.

— Я не могу поверить, что ты такое натворил. — Он подошел к нему поближе. — Что с тобой, лучший из лучших? Поторопился настучать своему дружку, подонок?

Шрёдер судорожно замотал головой. Беллини подошел еще ближе и заорал на него:

— Не слышу ответа, дерьмо вонючее! Твой льстивый голосок напоминает мне бульканье воды в унитазе.

Бурк прервал его:

— Джо, не надо так жестоко, просто забери у него оружие.

Бурк подошел к двум полицейским, держащим автоматы наготове. Они не понимали, что происходит, но готовы были стрелять, если Шрёдер потянется к своему пистолету. Гордон Стиллвей испуганно выглядывал из-за чертежей.

Наконец Шрёдер обрел голос и залепетал:

— Не надо… послушайте… пожалуйста… мне нужно поговорить с Флинном… потому что… ну вы понимаете… я должен еще раз попытаться…

— Отдай свое оружие, — протянул руку Беллини, — левой рукой… поставь курок на предохранитель… красиво и легко, и смотри, не пальни в кого-нибудь…

Шрёдер поколебался секунду-другую, затем медленно откинул полу пиджака и указательным пальцем осторожно вынул пистолет.

— Беллини… послушайте… что тут происходит? Зачем…

Беллини взял его пистолет левой рукой, а правой размахнулся и нанес Шрёдеру сильный удар в челюсть. Тот отлетел к двери и сполз на пол.

— Не стоило этого делать, — упрекнул Бурк.

Беллини потряс рукой и повернулся к Бурку.

— Ты прав, лучше бы оторвать ему яйца и запихать ему в нос. — Он оглянулся на Шрёдера. — Попробуй только убить меня, ты, мерзавец.

Бурк, видя, что Беллини не успокоился и вот-вот опять набросится на Шрёдера, предостерегающе поднял руку и сказал:

— Это ничего не изменит, Джо. Остынь маленько. — Подойдя поближе, положил руку на его плечо. — Пойдем. У нас ведь дела поважнее.

Беллини подозвал своих спецназовцев и приказал:

— Закуйте этого гада в наручники и затолкайте его в какой-нибудь сортир поближе. — Он повернулся к Бурку: — Ты что, думаешь, я в самом деле дурак? Думаешь, я не понял, что вы все намерены прикрывать этого подонка, а как только идиотский штурм на рассвете закончится, он снова будет выглядеть перед мэром золотым пай-мальчиком. — Он посмотрел, как полицейские выводят Шрёдера, и крикнул им напоследок: — Найдите какое-нибудь место, да чтобы с крысами и тараканами… — Затем Беллини опустился на ближайший стул и, стараясь успокоиться, прикурил сигарету.

Бурк продолжал стоять рядом, увещевая его:

— Жизнь несправедлива, так ведь? Но кто-то все же оставил нам на этот раз благоприятный шанс. Флинн думает, что ты будешь действовать по одному плану, а ты в это время придумываешь другой. Так что все оборачивается не так плохо, верно?

Беллини мрачно кивнул и взглянул на Стиллвея.

— Может, и так… — Он потер костяшки пальцев руки, потом сжал и разжал кулак несколько раз. — Да, поступил я жестоко… но в то же время так хорошо на душе. — Он вдруг рассмеялся. — Бурк, подойди сюда. Хочешь знать мой секрет? Все последние пять лет я искал предлог, чтобы как следует врезать ему. — Он воздел глаза к потолку. — Благодарю тебя, Боже, ты снизошел до меня. — И снова рассмеялся.

В зал начали постепенно входить командиры подразделений спецназовцев, поспешно вызванные из квартир в городе, и Беллини внимательно смотрел, как они заполняют комнату. «Самое худшее, что может быть в жизни, — подумал он, — это когда уже настроился вступить в бой и слышишь команду: отставить». Вот и у командиров взводов, заметил он, плохое настроение. Посмотрев на Бурка, он предложил:

— Тебе лучше позвонить мэру и объяснить, что здесь произошло. Если хочешь, можешь прикрыть задницу Шрёдера, но даже если этого не сделаешь, Клайн все равно спустит дело на тормозах, потому что они до сих пор поддерживают его и хотят сделать из него национального героя.

Бурк взял со стола свои куртку и свитер и собрался идти, объяснив:

— Мне необходимо встретиться с Флинном и придумать какую-нибудь правдоподобную историю, почему Шрёдер не может прийти.

Беллини подошел к председательскому месту во главе длинного стола для пресс-конференций и глубоко вздохнул. Оценивающим взглядом он обвел всех двенадцать командиров и начал говорить:

— Друзья, у меня есть для вас хорошие новости и несколько плохих. Вот только не знаю, какие из них плохие, а какие — хорошие. — Никто даже не улыбнулся, и Беллини продолжил: — Прежде чем объяснять, почему штурм отложен, хочу кое-что сказать… Боевики в соборе — это отчаянные мужчины и женщины… экстремисты… Будет бой… война… наша задача состоит в том, чтобы эти люди не узнали о наших намерениях и точном часе штурма. Мы не можем рисковать вашими жизнями…

Раздался голос одного из офицеров:

— Вы имеете в виду, что стрелять надо первыми, а потом задавать вопросы, верно?

Беллини, вспомнив один военный эвфемизм по этому поводу, ответил:

— Круши все — потом разберемся.

Глава 54

Отец Мёрфи стоял на площадке перед склепом с пурпурного цвета епитрахилью на шее. Рядом с ним на коленях Фрэнк Галлахер торопливо исповедовался глухим дрожащим голосом. Флинн терпеливо ждал их за дверью, затем не вытерпел и позвал:

— Заканчивай, Фрэнк!

Галлахер кивнул священнику, встал и вошел в склеп. Флинн протянул ему листок бумаги и сказал:

— Это часть плана штурма собора, относящаяся к твоему посту, у входа в ризницу. — Он четко проинформировал Галлахера, что ему надлежит делать, и добавил: — Можешь укрываться и здесь, в склепе, но двери держи под огнем.

Пока Флинн говорил, Галлахер глядел на кровь, которая раньше била фонтаном из горла Пэда Фитцджеральда, а теперь лужицей запеклась на полу. Отец Мёрфи стоял в самом центре этого темно-красного пятна и, казалось, совсем не замечал его, и Фрэнку хотелось сказать священнику, чтобы он перешел на другое место, но в это время Флинн крепко пожал ему руку и проговорил:

— Удачи тебе, Фрэнк! Помни: следующее семнадцатое марта мы будем отмечать в Дублине.

Изо рта Галлахера вырвался какой-то непонятный звук, но он кивнул с отчаянной решимостью.

Флинн вышел из склепа и взял отца Мёрфи за руку. Он повел его вверх по лестнице, провел через алтарный помост, а потом вниз по ступенькам в галерею. Священник высвободил свою руку и повернулся к алтарному органу. Джон Хики сидел, облокотившись о клавиатуру, и разговаривал по полевому телефону, у его ног лежало прикрытое шинелью тело Фитцджеральда. Отец Мёрфи встал на колени и откинул шинель с головы Пэда. Перекрестив его лоб, он встал и взглянул на Хики, который в этот момент повесил трубку.

— Все делаешь тайком? — обратился Хики к священнику. — Ну и где же теперь бродит душа Пэда Фитцджеральда?

Отец Мёрфи молча смотрел на Хики, а тот продолжал:

— Сейчас, как порядочный священник, ты спросишь, не хочу ли я исповедаться, заранее зная, что я откажусь. А что, если я стану исповедоваться? И что, если вся моя жизнь, каждый мой грех, кощунство и богохульство, какие только можно вообразить, будут тогда прощены? Смогу ли я войти тогда в царство небесное?

— Вы знаете, в чем должны покаяться, — ответил отец Мёрфи. Хики с силой хлопнул ладонью по крышке органа.

— Я знал, что тут какая-то хитрость!

Флинн опять взял прелата за руку и потянул прочь. Они прошли мимо исповедальни, и взгляд Флинна задержался на маленькой белой кнопке.

— Умно было задумано, падре. Должен прямо сказать. — Он посмотрел через галерею на Хики. — Я не знаю, что сообщили вы, Морин или Хики, но я должен быть уверен, что никто из вас не сделал ничего, что внесло бы еще большую сумятицу по ту сторону стен собора.

— Я до сих пор ощущаю удовлетворение от того, что сделал это, — ответил отец Мёрфи.

Флинн рассмеялся и пошел дальше. Отец Мёрфи последовал за ним, и, пока они шли, Брайен продолжал говорить:

— Так вы чувствуете удовлетворение, так вы сказали? Но, на мой взгляд, таким образом прославляется эгоизм, святой отец. — Флинн остановился в проходе трансепта, расположенного между двумя южными трифориями, и, посмотрев вверх на трифорий, по которому они только что проходили, позвал Имона Фаррелла: — Ты верующий, Имон, я знаю, но отец Мёрфи не умеет летать, и я боюсь, как бы ты не остался без исповеди.

Фаррелл смотрел с таким видом, будто именно эту исповедь он не хотел бы пропустить. Отец Мёрфи спросил:

— Вы раскаиваетесь во всех своих грехах, сын мой?

— Да, святой отец, — кивнул Фаррелл.

— Так и совершайте действия во имя раскаяния — будьте милосердны, мистер Фаррелл. Не делайте ничего, что пошло бы во вред вашему духовному спасению.

Флинн раздраженно одернул священника:

— Если вы будете продолжать в том же духе, больше не услышите ни одной исповеди.

Отец Мёрфи отвернулся и пошел прочь, а Флинн очертил Фарреллу в общих чертах план штурма, добавив под конец:

— Если мы остановим их, на рассвете твой сын будет свободен. Удачи тебе!

Флинн подошел к широким дверям трансепта. Около них стоял священник и не сводил глаз с двух прикрепленных к ним мин цвета хаки и четырех поменьше, разложенных на полу рядом с дверью. В разных направлениях от них вились тонкие проволочки.

— Видите ли, — как бы между прочим заметил Флинн, — когда двери станут вышибать, две верхние мины взорвутся сразу, а остальные одна за другой с интервалом в пятнадцать секунд, выплескивая в течение минуты целый град шрапнели. Все двери будут забиты корчащимися в муках телами. Стоны… подождите, вы услышите стоны… не верится, что человеческое существо может издавать столь душераздирающие крики. Боже, от этого кровь стынет в жилах, а кишки превращаются в лед, святой отец.

Священник продолжал неотрывно смотреть на мины.

Флинн пошел наверх.

— Посмотрите на эти господствующие высотные точки. Как, черт бы их побрал, они могут рассчитывать на удачу? — Он подвел священника к небольшой двери в углу трансепта и пропустил вперед. Молча они поднялись по винтовой лестнице и вошли в длинный трифорий, расположенный на высоте пяти этажей над центральным залом.

У двери стояла Абби Боланд, держа в руках автоматическую винтовку М-16. В кладовке она нашла пару халатов и надела их поверх униформы. Флинн по-дружески обнял ее и, отведя подальше от священника, объяснил план штурма и ее действия. Бросив взгляд через неф, Брайен заметил, что за ними наблюдает Джордж Салливан. Сняв руку с плеча Абби, он сказал:

— Если мы не остановим их… И если ты сама решишь, что сколько их ни убивай, все равно пользы не будет, тогда лезь в башню колокольни. Не пытайся бежать на хоры к Джорджу… И держись подальше от Лири и Меган. Поняла?

Абби метнула взгляд в сторону хоров и понимающе кивнула.

— Чердак будем удерживать сколько возможно, — продолжал Флинн, — но бомбы не нанесут особого вреда башням — только они уцелеют. С Джорджем ничего не случится в южной башне.

— Мы с Джорджем понимаем, что после всего этого больше не увидимся, — сказала она и посмотрела на Салливана, который все так же продолжал следить за ними сверху.

— Удачи тебе! — Флинн пошел по направлению к башне, оставив ее наедине с отцом Мёрфи.

Несколько минут спустя отец Мёрфи подошел к Флинну, и тот посмотрел на часы.

— У нас остается совсем мало времени, так что проворачивайте свои дела побыстрее.

— Откуда вы знаете, сколько времени у вас осталось? Позвольте мне предположить, что вам известен план предстоящего штурма до мельчайших подробностей. — Отец Мёрфи выразительно посмотрел на рулон бумаги в руках Флинна.

Тот похлопал священника по плечу рулоном и проговорил:

— Как вы знаете, каждый человек имеет свою цену, и она частенько кажется ничтожно малой, но разве кто-нибудь когда-нибудь подумал о том, что Иуде Искариоту, возможно, очень нужно было серебро? — Он рассмеялся и указал на винтовую лестницу.

Они поднялись на три этажа вверх и оказались на чердаке. Флинн открыл большую деревянную дверь, и они вошли внутрь. Отец Мёрфи вгляделся в слабо освещенное пространство и заметил приготовленные дрова и молельные свечи. Обернувшись, он в упор посмотрел на Флинна, который невозмутимо встретил его взгляд, и отец Мёрфи понял, что говорить тут нечего.

Из темноты появились Джин Корней и Артур Налти. Обняв друг друга за талии, они шли по узеньким мосткам. По выражениям их лиц стало ясно, что они заметили, с какой ненавистью Флинн и священник смотрят друг на друга. Остановившись в отдалении, они тревожно глядели на них. Длинные струйки пара вырывались из их ртов. Присутствие отца Мёрфи напомнило этим двум заблудшим душам, что не следует переступать порог, пока не пригласят.

— Добрый святой отец хочет отпустить вам грехи, — сказал Флинн.

Лицо Джин Корней вспыхнуло. Налти был явно смущен и испуган. От удивления брови у Флинна поползли вверх, и он, издав короткий вздох, объяснил прелату:

— В подобных ситуациях очень трудно не потерять самоконтроля.

Лицо отца Мёрфи оставалось невозмутимым, но он все же сделал долгий, понимающий вдох, которому, как подумал Флинн, его, наверное, обучали еще в семинарии. Брайен велел священнику оставаться на месте, а сам направился по мосткам к молодым людям. Передав Джин три листа бумаги, он быстро объяснил план действий и напоследок предупредил:

— Они начнут с вертолетов где-то после пяти пятнадцати. — Чуть помолчав, добавил: — Не робейте!

— Мы боимся только, как бы нас не разлучили, — ответила Джин. Налти кивнул.

Флинн обнял обоих за плечи и пошел к священнику:

— Осчастливьте отца Мёрфи — дайте ему спасти ваши души от геенны огненной, — с усмешкой проговорил он, а подойдя к двери, сказал священнику: — Не подрывайте моральный дух моего войска и не тяните с покаянием.

Флинн опять вошел в башню и остановился в темном большом помещении с мутными окнами.

Он посмотрел на часы: в соответствии с данными Шрёдера, до начала штурма оставалось по меньшей мере минут двадцать.

Он опустился на холодный влажный пол и внезапно ощутил чувство гордости за сделанное. Одна из самых грандиозных в американской истории заварух, вызвавшая крупнейшее нарушение общественного порядка, должна закончиться самой крупной полицейской операцией, когда-либо проводившейся в этой стране, а величайшая достопримечательность Нью-Йорка отныне будет вычеркнута из всех путеводителей по городу. Имя Брайена Флинна войдет в историю. Но тем не менее он чувствовал, что все это ерунда по сравнению с тем, что все его люди — эти мужчины и женщины — охотно согласились умереть вместе с ним.

Быстро осмотревшись, Флинн вытащил пистолет и, разбив им толстое оконное стекло, выглянул на улицу. Холодный ветер гнал темно-серые облака по чистому, освещенному ярко-желтой луной небу. На авеню ветер развевал заледеневшие от холода и сырости флаги, вывешенные на древках из окон домов. Тротуары были покрыты ледяной коркой и битым стеклом, поблескивающим в свете фонарей. «Весна, — подумал Флинн. — Господи, мне не доведется увидеть нынешнюю весну».

У входа раздалось покашливание, и Флинн, обернувшись, увидел отца Мёрфи. Их глаза встретились. Флинн поспешно выпрямился и проговорил:

— На этот раз вы быстро управились.

Флинн начал карабкаться по винтовой лестнице, дальше вместо нее из стены торчали вбитые скобы пожарной лестницы. Священник осторожно следовал за ним. Он никогда не поднимался так высоко ни в одну из башен и решил воспользоваться подвернувшимся случаем и увидеть колокола.

Они зашли в самую первую от низа звонницу, где на каменной кладке у одного из разбитых слуховых окон скрючился Дональд Маллинс. На нем была бронекуртка, а лицо и руки покрыты копотью от жженой пробки, запах которой до сих пор не выветрился из холодного помещения.

Отец Мёрфи с явным неудовольствием посмотрел на разбитые окна, а затем перевел взгляд на колокола, висящие на поперечных балках. Флинн ничего не сказал, а лишь выглянул в окно на улицу. Там все было без изменений, но все же смутно ощущалось, что что-то затевается. Он повернулся к Маллинсу и спросил:

— Заметил что-нибудь?

Маллинс кивнул в ответ и поинтересовался:

— Когда начинаем?

— Скоро. — Флинн протянул ему два листа бумаги. — Первым делом они хотят ослепить нас, чтобы мы… проворонили начало штурма. Все детали здесь, в плане.

Маллинс зажег фонарик и пробежал глазами аккуратно пронумерованные листы, не поинтересовавшись, каким образом Флинн ухитрился их достать.

— О, меня в этом плане нарекли «часовым в северной башне». Звучит прямо как звание сволочного английского лорда или что-то в этом роде. — Он засмеялся, а потом прочитал:

Маллинс поднял глаза на Флинна.

— Нейтрализован… Господи, надо же так искалечить язык!

Флинн заметил, что улыбка Маллинса выглядела несколько натянутой.

— Постарайся докладывать нам обстановку по полевому телефону, — сказал он. — Не клади трубку на рычаг, чтобы мы слышали, что происходит…

Маллинс представил себе картину: он в предсмертных судорогах катается по полу, из его рта вырываются стоны.

Флинн между тем продолжал:

— Если тебе удастся уцелеть под снайперским огнем, значит, уцелеешь и от взрывов, и при пожаре.

— Это мало что изменит — я уже до полусмерти замерз.

Флинн подошел к окну, выходящему на запад, посмотрел на висящий там зелено-золотой флаг с изображением арфы, поблескивающий льдинками, и провел рукой по поверхности материи. Потом бросил взгляд на здание Рокфеллеровского центра: сотни окон все еще светились, и в них мелькали человеческие фигуры. Подняв с пола бинокль, он стал наблюдать. Вот какой-то мужчина жует сандвич. Молодая женщина, смеясь, разговаривает по телефону. Двое полицейских в форме пьют кофе. Кто-то, также смотревший в бинокль, махнул ему рукой. Флинн опустил бинокль и проговорил:

— У меня никогда не было ненависти к ним…

Маллинс кивнул:

— В этом нет ничего необычного… хотя всегда забываешь об этом… — Он повернулся к отцу Мёрфи. — Значит, время пришло, не так ли?

— Очевидно так.

Маллинс подошел прямо к нему и сказал:

— Попы, врачи и владельцы похоронных контор всегда заставляют меня дрожать сильнее, чем студеный северный ветер.

Отец Мёрфи ничего не ответил, а взгляд Маллинса стал отрешенным. Когда он заговорил, голос его был едва слышен:

— Вы ведь с севера, поэтому слышали похоронные плачи селян. Они подражают воплям привидений-плакальщиц. Попы знают об этом, но, похоже, не возражают. — Он внимательно посмотрел на отца Мёрфи. — Ирландские священники довольно терпимы к таким вещам. Но я действительно всю ночь слышал вопли привидений, святой отец, они доносились из окна… даже когда ветер стихал…

— Вы не могли слышать ничего подобного.

Маллинс рассмеялся:

— Но я слышал. Слышал! И видел катафалк — огромный, весь черный, так и блестит лаком, он ехал вон по тем крышам. А на нем стоял красный гроб… а безголовый Даллахан безумно хлестал упряжку безголовых лошадей… карета пронеслась мимо этого окна, святой отец, и возница выплеснул мне в лицо целую чашу ледяной крови…

Отец Мёрфи сокрушенно покачал головой, а Маллинс улыбнулся:

— Ладно. У меня, видите ли, разыгралось поэтическое воображение, и я слегка злоупотребил им…

Отец Мёрфи теперь посмотрел на него с интересом:

— Так вы поэт?..

— Да… — Тусклая улыбка тронула посиневшие от холода губы Маллинса, но его голос звучал печально. — Несколько лет назад я влюбился в Линхон Ши, эту гэльскую музу, которая дарует нам вдохновение. Она живет в потустороннем мире, как вы, возможно, знаете, и призывает своих любимцев к себе. Вот почему гэльские поэты умирают молодыми, отец. Вы верите в эту красивую легенду?

— Они умирают молодыми потому, что недоедают, пьют слишком много спиртного и зимой плохо одеты, — ответил отец Мёрфи. — Они умирают молодыми, потому что не в пример большинству цивилизованных поэтов не уклоняются от битв в войнах, ведущихся с дурными намерениями. Так вы будете исповедоваться?

Маллинс опустился на колени и взял священника за руки.

Флинн спустился в комнату этажом ниже. Сильный порыв ветра ворвался в разбитые окна и поднял целые облака пыли, которую не сметали, кажется, целую вечность.

Закончив отпущение грехов, отец Мёрфи спустился к нему и показал на разбитые окна.

— Вот единственное, что не дает ему покоя, — сказал он. — Наверное, мне не следовало говорить вам об этом…

Флинн чуть не рассмеялся:

— Да будет вам, что для одного человека является шутливой проделкой, для другого может обернуться тяжким грехом, и наоборот.

Флинн быстро вспрыгнул на винтовую лестницу и стал спускаться по ней, отец Мёрфи последовал за ним. Выйдя из колокольной башни, они оказались в помещении, где горел мягкий свет, и было заметно теплее.

Проходя вдоль перил, отец Мёрфи отчетливо почувствовал, что кто-то следит за ним. Он бросил взгляд на скамьи на церковных хорах, видневшиеся из-за клавиатуры органа, и у него на мгновение перехватило дыхание.

Над скамьями возвышалась стоящая в тени неподвижная фигура, закутанная с головы до ног в монашескую рясу. Отвратительную нечеловеческую личину прикрывал капюшон, и лишь спустя несколько секунд отец Мёрфи распознал в ней ужасную морду леопарда. Из-под жуткой маски послышался голос Лири:

— Что, испугался, попик?

Отец Мёрфи сразу же вновь обрел самообладание.

— Мог бы намазать побольше грима, мистер Лири, — заметил Флинн.

Лири визгливо рассмеялся, что прозвучало как-то необычно для него, так как говорил он низким, грудным голосом.

Между скамей появилась Меган в черной сутане, ее лицо украшали жуткие пятна, похожие на трупные, нанесенные для маскировки, как признал Флинн, довольно умелой рукой.

Меган направилась в центральный проход, и Флинн заметил, что она шла босиком. Он внимательно всмотрелся в Меган и нашел, что маскировочные пятна не смогли стереть с ее лица те же самые следы, что он заметил и на лице Джин Корней.

— Когда смерть так близка, я вряд ли могу упрекать тебя, Меган, — сказал он.

Она гордо вздернула подбородок в вызывающем жесте и резко произнесла:

— Да брось ты, даже если из этого ничего хорошего не выйдет, ты, по крайней мере, нашел себе подходящего напарника.

Отец Мёрфи слышал каждое слово, но ничего не понимал; у него перехватило дыхание, когда Меган спросила Флинна:

— Мой брат умер?

Флинн кивнул. Ее лицо осталось на удивление безразличным. Она подошла к Лири, в то же время пристально глядя на Флинна своими зелеными глазами.

— Мы не позволим тебе сдаться. Никакого компромисса не будет, — с угрозой произнесла она. Флинн огрызнулся:

— Мне не нужны твои напоминания о моих обязанностях и твоя забота о моей судьбе.

— Когда они заявятся сюда? Каким образом собираются проникнуть? — поинтересовался Лири.

Флинн разъяснил ситуацию и добавил специально для Лири:

— А тебя ждет богатейший в твоей жизни урожай.

— Да, даже после того как ты сдохнешь, я еще долго буду стрелять, — заметил Лири.

Флинн пристально посмотрел в его темные глаза, которые глядели на него из-под маски, и спросил:

— А что будешь делать потом?

Лири ничего не ответил.

— Мне трудно верить, мистер Лири, в готовность умереть вместе с нами.

— Он так же предан нашему делу, как и ты. Если нам суждено умирать, так умрем вместе, — вмешалась Меган.

Флинн так не думал. У него возникло желание предупредить Меган, но он не знал, что сказать, поэтому желание быстро прошло, и он просто произнес:

— До свидания, Меган. Желаю удачи!

Она вернулась обратно к скамьям и села рядом с Лири.

Отец Мёрфи внимательно посмотрел на две фигуры в рясах, и они тоже оглянулись. Он подумал, что они не колеблясь могли бы прикончить его оттуда и даже не задумались бы, что человек — не насекомое. Но все же…

— Я должен спросить их… — сказал он Флинну.

— Пойдемте, не выставляйте себя опять дураком, — остановил его Флинн. Отец Мёрфи повернулся к нему:

— Дурак — вы, потому что привели их сюда.

Меган и Лири, казалось, почувствовали, о чем они говорят. Меган обернулась и позвала наигранно приторным голосом:

— Идите сюда, отец! Отпустите нам наши грехи. — Лири рассмеялся, а она продолжала: — Только приходите ночью, святой отец, а то, боюсь, все увидят ваше лицо, покрасневшее, как кардинальская шапочка, потому что вам навряд ли доводилось слыхивать о таких грехах, как наши.

Она рассмеялась, и Флинн подумал, что никогда раньше не слышал, как она смеется. Он снова взял священника за руку и повел его, без всякого сопротивления с его стороны, в южную башню. Поднявшись по лестнице, они вошли в длинный юго-западный трифорий. Там стоял у парапета Джордж Салливан и не спускал глаз с двери северного трансепта. Его одеяние — юбка шотландских горцев и гимнастерка — как-то не очень гармонировало с черной автоматической винтовкой и патронташем. Флинн тихо позвал:

— Джордж, можешь поведать обо всех своих грехах священнику.

Салливан покачал головой и, не поднимая на них глаз, закурил. Казалось, что его мысли витают где-то далеко. Флинн слегка подтолкнул его локтем и показал на пустой трифорий, виднеющийся сразу за трансептом.

— Ты должен будешь подстраховывать Галлахера.

Салливан поднял глаза.

— А почему Меган не пойти туда?

Флинн не ответил, а Салливан не настаивал. Флинн внимательно посмотрел на Абби Боланд. Личные отношения всегда только усиливали фениев, но, случалось, и становились помехой…

Салливан тоже взглянул через неф и смущенно сказал:

— Я видел, как она исповедовалась священнику… Эти наши проклятые бабы вечно считают себя в чем-то виноватыми, и их мучит совесть… Чувствую какую-то измену…

— Ну вот и расскажешь ему, что видел, — мягко сказал Флинн.

Салливан начал сбивчиво излагать, но остановился и задумался. Флинн протянул к нему руку, и Джордж крепко пожал ее.

Затем отец Мёрфи и Флинн вернулись в южную башню, поднялись там на десятый этаж и оказались в башенке, где в темноте у окна стоял Рори Дивайн. Лицо его потемнело, на худых плечах свободно висела большая, не по размеру, куртка. Он приветливо поздоровался с пришедшими, но вид священника с пурпурной накидкой на плечах, пожалуй, не поднял его настроения.

— Примерно в пять пятнадцать эту башенку со всех сторон начнут обстреливать бронебойными пулями снайперы, — пояснил Флинн.

— Их будет целая толпа, не так ли?

Флинн продолжал:

— И тем не менее ты должен остаться здесь и стрелять по вертолетам. По бронетранспортерам стреляй из противотанкового гранатомета.

Дивайн подошел к разбитому окну и посмотрел вниз. Флинн добавил еще пару фраз к своим указаниям, а потом сказал:

— Вот отец Мёрфи интересуется твоей душой.

Дивайн посмотрел назад, на священника:

— Я уже исповедовался минувшим утром в этом же самом соборе у отца Бертеро. После этого никаких особых грехов не было.

— Если вы покаетесь, — сказал отец Мёрфи, — обретете спасение. — Он повернулся и направился к входу на лестницу.

На прощание Флинн пожал Дивайну руку:

— Удачи тебе! Увидимся в Дублине.

— Пока, Брайен… Жду тебя в пивной Каванахса или на нашем старом месте… в пивнушке у черной стены.

Флинн повернулся и бросился вниз по лестнице, догнав отца Мёрфи на ближайшем пролете. Они вышли из южной башни и, пройдя церковные хоры, подошли к колокольне. Флинн, показав рукой на винтовую лестницу, сказал:

— Я должен снова поговорить с Маллинсом.

Отец Мёрфи хотел напомнить, что существует полевой телефон, но что-то в поведении Флинна остановило его. По винтовой лестнице они добрались до площадки, откуда вверх приходилось подниматься по скобам пожарной лестницы. Добравшись до нижней звонницы и войдя в нее, Флинн огляделся. В большом четырехугольном помещении тускло блестели стекла маленьких окошек, вделанных в толстые стены. Маллинс предусмотрительно разбил почти все окна на случай, если придется менять позицию. Подняв с пола толстый осколок стекла, Флинн посмотрел на него, а потом на священника и проговорил:

— Великое множество людей смотрят сейчас на собор по телевидению и в болезненном нетерпении ожидают того момента, когда покажут, как он выглядит после всего случившегося.

Отец Мёрфи не дал ему продолжить:

— Я не хочу больше выслушивать от вас никаких откровений. Я — священник, и меня вряд ли чем-нибудь удивишь, но я все еще сохранил веру в человечность.

— Вот уж воистину чудо. Я испытываю благоговейный трепет перед…

На этот раз отец Мёрфи понял, что Флинн не шутит, а говорит искренне. Поэтому он сказал:

— Я видел, как ваши люди заботятся друг о друге и о вас тоже… Я выслушал их исповеди… Все это вселяет добрые надежды.

Флинн кивнул:

— А как Хики? Меган? Лири? Я, наконец?

— Да будет Бог милостив ко всем душам.

Флинн ничего не ответил, а отец Мёрфи продолжал:

— Если вы собираетесь убить меня, то делайте это побыстрее.

На лице Флинна отразилось сперва крайнее недоумение, а затем обида.

— Но… Почему вы так подумали?

Отец Мёрфи машинально стал бормотать извинения, но почувствовал, что в данных обстоятельствах это совсем лишнее. Флинн приблизился и, взяв его за руку, произнес:

— Послушайте, я сдержал свое обещание и позволил вам обойти всех и выполнить свой долг. Но теперь я хочу просить вас исполнить мою просьбу.

Отец Мёрфи настороженно посмотрел на него. Флинн продолжал:

— Обещайте мне, что после того как все закончится, вы проследите, чтобы всех моих людей похоронили в Гласневине вместе с ирландскими патриотами. Можете хоронить по католическому обряду, если сочтете нужным… Я знаю, устроить все будет нелегко… Могут пройти годы на уговоры этих чертовых свиней в Дублине… Они никогда не знали своих героев и признают их лишь через полвека после их смерти…

Священник с недоумением посмотрел на Флинна, затем ответил:

— Меня не будет в живых, так что…

Флинн взял священника за руку, будто собираясь пожать ее, но вместо этого надел на запястье Мёрфи одну половинку наручников, а вторую прикрепил к железным перилам винтовой лестницы.

Отец Мёрфи пристально посмотрел на свое прикованное запястье и перевел взгляд на Флинна.

— Освободите меня.

По лицу Флинна проскользнуло жалкое подобие улыбки.

— Вы даже не предполагали, что окажетесь здесь. Постарайтесь сохранить рассудок, когда здесь начнут летать пули. Эта башня при взрыве уцелеет.

Лицо священника побагровело, и он закричал:

— Вы не имеете права! Освободите меня!

Флинн будто не слышал его слов. Он достал из-за пояса пистолет и прыжком вскочил на ступеньку лестницы.

— Может случиться, что Хики, Меган… или кто-нибудь еще заявится к вам… — Он положил оружие на пол. — Убейте их, падре… — Флинн начал спускаться по лестнице. — Удачи вам, святой отец!

Мёрфи нагнулся и схватил пистолет свободной рукой. Взведя курок, он нацелился в голову Брайена.

— Стоять!

Флинн улыбнулся, продолжая невозмутимо спускаться по лестнице.

— Живи, Ирландия! — выкрикнул он по-ирландски. — Прощай, Тимоти Мёрфи.

Он рассмеялся, и его смех эхом разнесся по всей башне.

Отец Мёрфи закричал ему вслед:

— Остановитесь! Послушайте… вы должны спасти и других!.. Морин!.. Бога ради, вы же мужчина, она любит вас… — Не отрываясь он смотрел в темноту лестничной клетки, пока Флинн не скрылся из виду.

Отец Мёрфи бросил пистолет на пол и попытался сорвать наручники, но ничего не вышло, и он упал на колени рядом с входом на лестницу. Где-то в городе звонил церковный колокол, первые его звуки подхватили в других церквах, и вскоре до его слуха доносилось с добрую дюжину разнообразных перезвонов, на все лады играющих гимн «Не страшись». И Мёрфи подумал, что, должно быть, сейчас звонит каждый колокол в городе, каждый колокол в стране, и надеялся, что остальные также услышат этот стройный колокольный перезвон и почувствуют, что они не одни. Впервые с того момента, как все это началось, отец Мёрфи ощутил, как на его глаза наворачиваются слезы.

Глава 55

Брайен Флинн вышел из колокольной башни и направился по проходу центрального нефа, его шаги по мраморному полу гулко отдавались в тишине собора. Повернув в галерею, он подошел к Джону Хики, который стоял на платформе алтарного органа и смотрел на Флинна. Тот нарочито неторопливо поднялся по ступенькам и остановился прямо перед стариком. После краткого молчания Хики сказал:

— Сейчас четыре пятьдесят девять. Ты позволил Мёрфи потратить драгоценное время, пытаясь спасти уже проклятые души. По крайней мере, все знают теперь, что должны делать?

— Шрёдер не звонил?

— Нет. Значит: либо ничего нового, либо что-то не так. — Хики вытащил из кармана трубку и набил ее. — Всю ночь я беспокоился, что табаку мне не хватит до конца моих дней. Вот что по-настоящему заботило меня… Ни один мужчина не должен экономить на табаке до своей смерти. — Он чиркнул спичкой, и этот звук показался непомерно громким в окружающей тишине. Хики глубоко затянулся и продолжил: — О'кей… А где священник?

Флинн неопределенно кивнул в сторону башен и пояснил:

— На него мы не держим зла… Он не обязан расплачиваться за то, что оказался в неудачное время в неудачном месте.

— Почему, собственно, нет? В таком случае, почему все остальные должны умереть? — Во взгляде Хики появилось какое-то странное жуткое выражение. — А-а, понимаю, подхалимничая перед Богом, ты должен спасать жизнь каждого десятого из массы жертв.

— Кто ты такой? — неожиданно спросил Флинн. Старик весело улыбнулся:

— Что, напугал я тебя, парень? Не бойся! Я всего лишь старый человек, который забавляется, играя на человеческих страхах и суевериях. — Хики перешагнул через тело Пэда Фитцджеральда и придвинулся ближе к Флинну. С причмокиваниями посасывая трубку, он с грустным видом всматривался в его лицо. — Знаешь, парень, мне стало веселее жить с тех пор, как я сам себя похоронил, в отличие от того времени, когда я был заключенным. Ты же очень далек от воскресения — хотя однажды некто создал на этом целую религию. — Он показал пальцем на распятие, висящее над алтарем, и рассмеялся вновь.

Флинн ощутил дыхание старика и немного отпрянул назад. Положив правую руку на корпус органа, он спросил:

— Ты знаешь что-нибудь об этом кольце на моей руке?

Хики даже не взглянул на кольцо.

— Я знаю только, что ты веришь в него.

— А что же оно представляет собой на самом деле?

— Обычное кольцо, сделанное из бронзы.

Флинн снял кольцо с пальца и положил его на свою раскрытую ладонь.

— В таком случае, я ношу его слишком долго. Возьми его!

Хики пожал плечами и потянулся за кольцом, но Флинн резко зажал ладонь и настороженно посмотрел на Хики. Глаза старика сузились в темные щелочки.

— Так ты хочешь знать, кто я такой и зачем я здесь? — Хики с преувеличенным интересом уставился на тлеющие красноватые огоньки в своей трубке. — Могу сказать тебе, что я призрак, мертвец, вставший из могилы, чтобы вернуть кольцо и уничтожить тебя и новых фениев, дабы увековечить эту борьбу в последующих поколениях. Только так следует разъяснять это кельтское поверье, связанное с кольцом, ибо оно укрепляет твой дух и развеивает суеверные страхи. — Хики долго не спускал взгляда с Флинна. — Но могу также сказать тебе и гораздо более страшную правду. Я живой. Твоя собственная темная душа вообразила мертвеца, как вообразила она привидение, или злого духа, или все ночные кошмарные существа, которые хороводом бродят по темным берегам твоего сознания вокруг мерцающих огоньков торфяного болота. Господи, Брайен, это же страх, и ты не можешь найти убежище от монстров, которых носишь в себе.

Флинн не отрываясь смотрел на морщинистое белое лицо Хики. Внезапно глаза старика стали ласковыми и искрящимися, а рот скривился в добродушной улыбке.

— Что-нибудь понял из сказанного? — спросил он.

— Да, понял, — ответил Флинн. — Понял, что ты тварь, которая сосет кровь и силу из других, тех, кто слабее тебя. Я ошибся, взяв тебя сюда, поэтому на мне лежит обязанность не дать тебе совершать дальнейшие злодеяния.

— Все злодеяния уже совершены. Да если бы ты примкнул ко мне, вместо того чтобы хныкать и жаловаться на судьбу, то уже давно смог бы выполнить свои обязанности перед народом, не говоря уже о своем предназначении.

Флинн насмешливо посмотрел на Хики:

— Дело тут не в том, что могло случиться, а в том, что я не допущу, чтобы ты вышел отсюда живым. — Резко повернувшись на каблуках, он направился к алтарному помосту. Остановившись перед престолом кардинала, он обратился к нему: — Ваше Преосвященство, полиция начнет штурм где-нибудь около пяти пятнадцати. Отец Мёрфи находится в относительной безопасности, мы же — нет, весьма вероятного, что мы можем погибнуть. — Флинн внимательно посмотрел в лицо кардинала, пытаясь понять, как тот отреагирует на его слова, но никакой реакции не последовало. Тогда он продолжил: — Я хочу, чтобы вы знали, что все люди, находящиеся за пределами собора, тоже несут ответственность за случившееся. Как и я, они суетны, самовлюбленны и порочны. Весьма печальный жребий преподносила нам за тысячелетия христианская заповедь любви к ближнему и милосердия. Вы не согласны?

Кардинал наклонился к нему с трона.

— Этот вопрос всегда встает перед человеком, когда он ищет путь, по которому идти всю жизнь. Ваша жизнь окончена, и очень скоро вы получите ответы на все вопросы. Так используйте последние минуты, чтобы поговорить с ней, — сказал он и кивнул в сторону Морин.

Флинн отшатнулся. Такого ответа он, по-видимому, не ожидал от священнослужителя. Отойдя от трона, он повернулся и пошел на другую сторону алтаря.

Морин и Бакстер так и сидели там молча, прикованные к первой скамье. Не говоря ни слова, Флинн расковал наручники, а затем сдержанно проговорил:

— Мне хотелось бы, чтобы вы оба находились в менее открытом месте, но кое-кто не разделяет моего мнения. Как бы то ни было, когда начнется стрельба, вас не казнят, потому что мы сможем отразить штурм, и вы снова нам понадобитесь. — Он посмотрел на часы и продолжил все так же бесстрастно: — Вскоре после пяти пятнадцати вы увидите, как взорвутся все двери собора вместе с полицейскими, которые станут крушить их. Знаю, что вы оба можете сохранять хладнокровие. Постарайтесь спрятаться под скамейки, которые позади вас. А ближе к шести часам трем минутам, если, конечно, останетесь живы, убирайтесь отсюда, что бы ни происходило вокруг вас… Большего для вас я сделать не могу.

Морин встала и пристально посмотрела на Флинна.

— Никто не просил тебя что-то делать для нас. Если что-нибудь хочешь сделать для всех, иди вниз и открой ворота ризницы. Затем поднимись на кафедру и скажи своим людям, что все кончено. Никто не остановит тебя, Брайен. Думаю, они ждут от тебя этих слов.

— Когда откроют ворота Лонг-Кеш, я открою все двери здесь.

— Ключи от тюрем Ольстера находятся не в Америке, не в Лондоне или Дублине. Они в Ольстере, — не унималась Морин. — Дай мне срок — год, и я освобожу в Белфасте и Лондондерри больше людей, чем когда-либо освободил ты, прибегая к захвату заложников, налетам и покушениям…

Флинн рассмеялся:

— Год? Да тут многих лет не хватит. Если католики позволят, протестанты не согласятся.

Морин глубоко вздохнула, чтобы говорить спокойно, и продолжала:

— Хорошо… Теперь к этому лучше не возвращаться. Но ты не имеешь права вести этих людей на верную смерть. И ты лишь одним словом можешь устранить угрозу смерти, нависшую над этим проклятым местом. Иди же! Сделай это! Сейчас же!

Она размахнулась и ударила его по лицу. Бакстер отшатнулся в сторону и отвернулся. Флинн притянул Морин к себе за руки и сказал:

— Этой ночью каждый считает нужным давать мне советы. Странно, что люди не обращают на тебя особого внимания, пока не подложишь им адскую машину, не правда ли? — Он выпустил ее руки. — А ты, кстати, ушла от меня четыре года назад, так и не дав ни единого совета на будущее. Все, что ты наговорила мне сегодня ночью, могла бы сказать еще тогда.

Морин бросила взгляд на Бакстера — ей было неловко от того, что он все слышал. Она тихо-тихо проговорила:

— Да и тогда я тоже высказала все, что должна была, но только ты не прислушался.

— Видимо, ты говорила слишком тихо. — Флинн повернулся к Бакстеру: — Насчет вас, Гарри. — Он придвинулся ближе. — Майору Бартоломео Мартину очень нужно, чтобы здесь нашел бы свою смерть какой-нибудь англичанин. Вы прекрасно подходите для этой роли.

Бакстер на мгновение задумался и ответил:

— Да… он больной человек… одержимый… Мне кажется, я всегда подозревал его…

Флинн посмотрел на часы.

— Извините, мне нужно поговорить со своими людьми.

Он отвернулся и направился к кафедре. Морин побежала за ним и, положив руку ему на плечо, развернула к себе.

— Черт побери, ты что, даже не собираешься попрощаться?

Лицо Флинна вспыхнуло, похоже, он потерял самообладание, но, откашлявшись, произнес:

— Извини… Я даже не подумал, что ты… Ну что ж… Прощай… Больше нам не представится случай поговорить. Удачи!..

Поколебавшись, он наклонился к ней, но внезапно выпрямился. Морин начала что-то говорить, но ее прервал Галлахер, выкрикнувший из ризницы:

— Брайен! Здесь Бурк, он хочет тебя видеть!

Флинн с некоторым удивлением посмотрел на часы. Из-за органа донесся голос Хики:

— Это ловушка!

Флинн неуверенно посмотрел на Морин. Она чуть заметно кивнула. Он на пару секунд удержал ее взгляд и прошептал:

— До сих пор я доверяю тебе. — Улыбнувшись, он быстро обогнул алтарь и спустился по ступенькам.

У решетки стоял Бурк, без пиджака, в рубашке с короткими рукавами и с пустой наплечной кобурой, держа руки в карманах брюк. Флинн без опаски приблизился к решетке и остановился перед ней.

— Ну, что скажешь?

Бурк ничего не ответил, тогда тон Флинна стал еще грубее:

— Разве ты не собираешься требовать, чтобы я сдался или…

— Нет.

Флинн обернулся и крикнул Галлахеру:

— Отдохни немного. — Потом опять повернулся к Бурку. — Ты пришел, чтобы убить меня?

Бурк вынул руки из карманов и положил их на прутья решетки.

— Почему ты так считаешь? Потому что я пришел без белого флага?

— Ты должен. Ты обязан убить командира противника при любом удобном случае. Если бы на твоем месте был Беллини, я не задумываясь убил бы его.

— На этот счет, к сожалению, установлены правила.

— Да, и в отношении тебя я придерживаюсь одного такого правила.

Пара секунд прошла в тишине, потом снова заговорил Флинн:

— Что тебе надо на сей раз?

— Я только хотел сказать, что не испытываю к тебе личной враждебности.

— Я это знал, — улыбнулся Флинн. — Я чувствовал это. И к тебе, Бурк, у меня нет неприязни. Да черт с нею, с этой неприязнью. У меня также нет личной ненависти к твоим людям, впрочем, и у большинства из них тоже, видимо, нет личной ненависти ко мне.

— Тогда почему же мы находимся здесь?

— Потому, что в тысяча сто пятьдесят четвертом году Адриан Четвертый позволил английскому королю Генриху Второму ввести свою армию в Ирландию. Мы здесь потому, что четыре года назад красный автобус до Кледи прошел мимо Уайтхорнского аббатства. Поэтому я здесь. А вот почему ты пришел сюда?

— До пяти часов я был на дежурстве.

Флинн улыбнулся и заметил:

— Черт побери, это на удивление недостаточная причина, чтобы умереть. Я освобождаю тебя от обещания участвовать в штурме. Может, за это ты убьешь Мартина? Это он подставил бедного Гарри, и тот оказался здесь. Ты уже догадался зачем?

Лицо Бурка не отразило никаких эмоций. Флинн посмотрел на часы: 5.04. Что-то не так, видимо, какая-то накладка.

— Может, тебе лучше уйти отсюда?

— Как хочешь? Я останусь на связи с тобой до шести ноль три.

Флинн внимательно посмотрел на Бурка.

— Я хочу поговорить со Шрёдером. Пришли его сюда.

— Не могу.

— Я хочу поговорить с ним! Сейчас же!

— Твои угрозы больше никого не запугают. А меньше всего Берта Шрёдера. — Бурк глубоко вздохнул. — Капитан Шрёдер засунул дуло пистолета себе в рот…

Флинн схватил Бурка за руку и вскричал:

— Ты лжешь! Я хочу видеть его труп!

Бурк снял его руку со своей и, уже спускаясь вниз в ризницу, обернулся к Флинну:

— Не знаю, что толкнуло его на такой шаг, но уверен, что в этом есть доля и твоей вины.

У развилки коридора Бурк замедлил шаг. В каком-то метре от него стояли, прижавшись к стене, спецназовцы в масках и с автоматическими винтовками «браунинг» наготове. Бурк оглянулся на Флинна. Подумав немного, он произнес:

— Ну что ж. До скорого свидания.

Флинн покачал головой:

— Я рад, что мы снова встретились.

Глава 56

Беллини стоял у стола в конференц-зале, внимательно изучая четыре больших листа чертежей, прижатых к столешнице кофейными чашками, пепельницами и гранатами с зажигательной смесью. Вокруг него толпились командиры взводов, участвующих в штурме. На первых трех чертежах были показаны фундамент, первый этаж и верхние этажи. Четвертый изображал проекцию собора сбоку. И сейчас все склонились именно над ним, хотя Беллини не видел в нем ничего особенного.

Гордон Стиллвей, сидя перед чертежами, торопливо пояснял отдельные детали. Беллини недовольно хмурился. Он поднял голову и обвел взглядом комнату, чтобы разобраться, понимают ли его люди подробные, но несколько путаные объяснения архитектора. Но все, что он мог прочесть на темных, покрытых испариной лицах, это нетерпение и раздражение оттого, что штурм временно отложен.

Распахнулась дверь, в комнату вошел Бурк. Беллини бросил на него взгляд, который вряд ли можно было назвать благодарным и оптимистичным. Бурк заметил в дальнем углу комнаты Лэнгли и направился к нему. Несколько секунд они постояли молча, глядя на то, что происходит за столом, затем Бурк, не отводя глаз от спецназовцев, изучающих план собора, спросил:

— Ты как, лучше себя чувствуешь?

— За всю свою жизнь я не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, — холодно ответил Лэнгли.

— Я тоже. — Взгляд Бурка остановился на пятне на полу в том месте, куда упал Шрёдер. — Как Берт?

— Полицейский врач говорит, что он, возможно, переутомился, — ответил Лэнгли. Бурк кивнул.

— А как Флинн, купился на твою ложь по поводу Шрёдера? — спустя пару секунд спросил Лэнгли.

— Следующим его шагом может стать угроза убить заложников, если он сам не увидит тело Шрёдера… с напрочь снесенным затылком.

Лэнгли пощупал карман, где лежал служебный револьвер Шрёдера.

— Важно, что Флинн верит: планы, которые у него оказались, — это планы того самого штурма, к которому готовится Беллини… — Он кивнул в сторону командиров спецназа, сгрудившихся у стола. — Многие жизни зависят от этого…

— Что ты предпринимаешь, чтобы арестовать Мартина? — сменил тему Бурк.

Лэнгли удрученно мотнул головой:

— Во-первых, он снова исчез. В этом деле он мастак. Во-вторых, я говорил с этим шутом из госдепартамента, Шериданом, и оказалось, что у Мартина дипломатическая неприкосновенность, они решают, как его удобнее выслать…

— Не хотелось бы, чтобы его высылали.

Лэнгли взглянул на Бурка:

— Нас и не спросят. Я, кроме того, говорил с нашим приятелем из ФБР, Хоганом, и тот сказал, что Мартин просто счастлив, что его высылают…

— Он уже умотал?

— Нет еще, конечно. По крайней мере, не раньше, чем закончится все это представление. На его имя забронирован билет до Бермудов из аэропорта Кеннеди…

— Когда вылет?

Лэнгли покосился на него.

— В семь тридцать пять. Завтрак в гостинице «Принцесса Саутгемптонская»… Забудь об этом, Бурк.

— Ладно.

Лэнгли с минуту наблюдал за спецназовскими командирами, толпившимися у стола, а затем проговорил:

— Наш коллега из ЦРУ, Крюгер, говорит, что это их дело. Никто не хочет, чтобы ты мельтешил и высовывался. Ясно?

— Да. Мне только лучше. Так куда, ты говорил, меня могут запихнуть? В группу по борьбе с подделками произведений искусства?

Лэнгли кивнул:

— Я знаком с одним парнем оттуда. Это сложная, но чертовки интересная работа.

Бурк делал вид, что внимательно слушает Лэнгли, который рисовал идиллические картины работы в группе по борьбе с подделками, но мысли его были заняты совсем другим.

В это время Гордон Стиллвей закончил пояснения и сказал:

— А теперь прошу повторить, что вы конкретно хотели бы узнать о планировке собора?

Беллини бросил взгляд на настенные часы: 5.09. Глубоко вздохнув, он спросил:

— Я хочу знать, как можно проникнуть в собор святого Патрика, но только не через парадную дверь.

Гордон Стиллвей снова заговорил, отвечая на вопросы, а командиры спецназа вокруг стали понемногу выходить из пессимистичного настроя.

Беллини посмотрел на взвод саперов. Их командир, лейтенант Уэнди Петерсон, единственная женщина, присутствующая в зале, склонилась над чертежами цоколя, откинув с лица длинные светлые волосы. Беллини задержал взгляд на холодных голубых глазах женщины, рассматривающей чертеж. Взвод саперов состоял из семнадцати мужчин, одной женщины и двух собак — Бренди и Салли, — и Беллини знал, что все они, включая собак, становились невменяемыми, когда дело касалось их работы.

Лейтенант Петерсон повернулась к Стиллвею. Говорила она низким, почти неслышным голосом, и это была еще одна отличительная черта этого взвода, подумал Беллини. Она спросила:

— Если бы вам пришлось применять бомбы, но так, чтобы взрывы были бы минимальными, а эффективность максимальной, то где бы их установили?

Стиллвей поставил два креста на чертежах.

— Здесь и здесь. Это две большие колонны сбоку от ступенек ризницы. — На секунду он задумался, а потом добавил: — Однажды, когда мне было всего шесть лет, эти ступеньки в цоколе уже взрывали, поэтому скальная порода, на которой покоятся колонны, ослабла. Эта информация доступна всем, кто хочет познакомиться с ней, в том числе и ИРА.

Уэнди Петерсон с пониманием кивнула. Стиллвей посмотрел на нее с любопытством.

— Вы специалист по обезвреживанию мин и бомб? Разве это работа для женщины?

— Вообще-то я больше люблю вязание, — серьезным тоном ответила она.

Стиллвей задумался на секунду-другую, затем продолжил:

— Колонны эти массивные, но, как вы знаете, имея определенный тип взрывчатки, специалист может произвести такой взрыв, что они рухнут, а вместе с ними обрушится и полсобора… и пусть тогда Господь помогает вам, если вы там окажетесь. — Стиллвей пристально смотрел на лейтенанта Петерсон.

— Меня не интересуют последствия взрыва, — невозмутимо ответила та.

Стиллвей снова задумался над ее непонятным ответом, но, истолковав по-своему его значение, сказал:

— Но зато меня интересует. Здесь немного таких, как я, кому придется восстанавливать этот храм…

Кто-то задал вопрос, который той ночью интересовал большинство людей:

— А его можно будет восстановить?

Стиллвей утвердительно кивнул:

— Да, но, вероятно, тогда он станет выглядеть как Первый сверхъестественный банк.

Кое-кто рассмеялся, но смех быстро угас. Стиллвей снова вернулся к плану цокольных помещений и продолжил пояснения специфических обозначений на чертеже. Беллини слушал, машинально поскребывая уже заметно отросшую щетину на подбородке, и вдруг перебил архитектора:

— Мистер Стиллвей, а что, если мы ворвемся в собор на бронированной машине весом около десяти тонн, ну плюс-минус тонна, въедем по ступеням и влетим через парадные двери?..

Стиллвей так и подскочил на своем месте.

— Что вы сказали? Да этим дверям цены нет…

— Меня интересует, может ли пол выдержать такой вес?

Архитектор постарался успокоиться и, обдумав вопрос, ответил с явной неохотой:

— Если вам так уж необходимо совершить подобное безумие… раздолбать… десять тонн? Да, учитывая материал и конструкцию, пол выдержит такую тяжесть… Но всегда возникают новые вопросы, не так ли?

Беллини кивнул:

— Да… Еще одно… Они говорили — я имею в виду фениев, — что собираются поджечь собор. У нас есть причина верить их словам… Пожар может случиться на чердаке. Это возможно?

— Почему нет?

— Со стороны он выглядит таким массивным…

— Массивное дерево. — Стиллвей покачал головой. — Какие подонки!.. — Он резко встал. — Джентльмены… мисс… — Он вошел в круг столпившихся спецназовцев. — Извините, что я не останусь на обсуждении плана штурма, — я не очень хорошо себя чувствую… Но если понадоблюсь, буду в соседней комнате… — Повернувшись, он вышел из зала.

Собравшиеся офицеры спецназа принялись обсуждать полученную информацию. Саперы отошли в дальний конец комнаты, и Беллини обратил внимание, как они дружно столпились вокруг Петерсон. Их лица, пришло ему на ум, никогда не выражают эмоций, а глаза словно пустые. Он снова посмотрел на часы: 5.15. Прикинув, Беллини посчитал, что на скорую переделку плана понадобится минут 15-20. Времени осталось совсем мало, но продуманный им план уже обрел более или менее четкие очертания и вовсе не походил на явное избиение и разрушение. Отойдя от увлеченных разговорами командиров, он направился к Бурку и Лэнгли, стоящим в стороне. Поколебавшись секунду-другую, он сказал:

— Спасибо за Стиллвея! Хорошая работа.

Лэнгли усмехнулся:

— В любое время, Джо, — извини, инспектор, к твоим услугам. Ты заказываешь — мы поставляем архитекторов, юристов, неуловимых людей, пиццу…

Бурк перебил его, обратившись к Беллини:

— Ну и как, по-твоему, положение изменилось к лучшему?

— Да, по моим прикидкам, потерь теперь будет меньше, — кивнул Беллини. — Теперь у собора есть шансы выжить — пятьдесят на пятьдесят, но как спасти заложников, пока не придумал. — Он перевел дух, затем добавил: — Как по-твоему, есть возможность передвинуть бронетранспортеры Лоугана с Пятой авеню к собору?

Лэнгли сокрушенно покачал головой:

— Губернатор Доул просто прикипел к ним всей душой. Лучше подумай о бронемашинах, которые использовались во время предвыборной кампании.

Беллини отыскал в кармане недокуренную сигарету и, прикурив ее, снова посмотрел на часы.

— Флинн ожидает удара вскоре после пяти пятнадцати, небось, уже вспотел, ожидая. Воображает себе — все идет хорошо. Надеюсь, что сейчас этому ублюдку предстоит столкнуться с самым жутким за всю его проклятую жизнь.

— Даже если он так и не думает, видимо, вскоре поймет и завертится, — согласился Лэнгли.

— Гребаный подонок. — На лице Беллини появилась неприятная ухмылка, а глаза сузились в крошечные свиные щелочки. — Надеюсь, что получит пулю в брюхо и будет в муках подыхать. Надеюсь, он будет блевать кровью и желчью, пока не…

Лэнгли поднял руку в умоляющем жесте:

— Прошу тебя!

Беллини пошарил глазами и остановил взгляд на Бурке.

— Не могу поверить, что Шрёдер все растрепал ему…

— Я никогда не говорил этого, — резко оборвал его Бурк. — Я сказал только, что нашел архитектора и ты должен изменить план штурма. Капитан Шрёдер вышел из игры из-за физического и психического шока. Верно?..

Беллини рассмеялся:

— Разумеется, он в шоке. Я же слегка съездил ему по физиономии. А ты думал, что он станет делать — танцевать? — Выражение лица Беллини стало жестким, а тон голоса презрительным. — Этот ублюдок предал меня, подставил. По его вине могла погибнуть сотня людей.

— Ты забудешь про Шрёдера, а я забуду, что слышал, как ты пытался вдолбить в головы своих командиров взводов идею произвести зачистку в соборе, — сказал Бурк.

Беллини с минуту молчал, затем произнес:

— Штурм пойдет не по тому сценарию, план которого Шрёдер передал Флинну… Что тогда будет с его дочерью?

Лэнгли молча вынул из кармана фото из досье на Дэна Моргана и положил его на карточный столик около моментальной фотографии Терри О'Нил, которую извлек из бумажника Шрёдера. Показав на улыбающееся лицо Терри, сказал:

— Ее убьет этот человек.

Зазвонил телефон, и Беллини, посмотрев на него, проговорил:

— Это мой приятель, Мюррей Клайн. Для вас он — Ваша честь. — Он подошел к столику и поднял трубку. — Штаб гестапо слушает, Джо у телефона.

На другом конце провода послышалось невнятное бормотание, затем прорезался взволнованный голос мэра:

— Джо, когда ты намерен выступать?

Беллини, услышав знакомую военную команду, почувствовал, как забилось его сердце. Никогда после этой ночи не хотелось бы ему снова услышать эти слова.

— Джо! Слышишь меня?

— Да… Все в порядке. Архитектор оказался действительно ценным источником, ради этого стоило ждать…

— Хорошо! Очень даже хорошо! Когда ты рванешь?

— Рванешь? — Сердце Беллини затрепетало вновь, но внутри все будто заледенело. — Примерно в пять тридцать пять. Плюс-минус…

— А может, уже пора?

— Нет, — дерзко отрезал Беллини.

— Я говорил тебе, здесь находятся люди, которые пытаются приостановить эту операцию по освобождению…

— Меня не втянешь в вашу политику.

На линии послышался голос Роберты Шпигель:

— О'кей, забудем про этих чертовых политиков. Мины, Беллини…

— Зовите меня Джо.

— Вы оставляете чертовски мало времени взводу саперов — они не успеют найти и обезвредить мины, капитан.

— Инспектор!

— Послушайте, вы…

— Нет, это вы послушайте, Шпигель. А почему бы вам не поползать с этими дурацкими собаками и не помочь им вынюхивать мины? Тогда у нас будут три славных собачки: Бренди, Салли и Робби.

Он обернулся к Бурку и Лэнгли и улыбнулся, лицо его так и сияло. Лэнгли ободряюще подмигнул.

Прежде чем Роберта успела ответить, Беллини продолжил, зная, что теперь его уже не остановить:

— Во взводе не хватает собак из-за ваших чертовых урезаний бюджетных расходов, поэтому мои саперы не откажутся от помощи. Ведь вы суете свой длинный нос в каждую щелку.

На линии надолго повисла тишина, но неожиданно Шпигель рассмеялась:

— А вы скотина, Беллини. Сейчас можете говорить все, что хотите, но потом…

— Ах, потом. Я отдал бы свою левую руку, чтобы гарантировать, что «потом» будет. Мы двинемся в пять тридцать пять. Это вам не переговоры…

— Инспектор Лэнгли у вас?

— Подождите. — Он прикрыл трубку рукой и повернулся к Лэнгли. — Хочешь поговорить с Леди Драконом?

Лицо Лэнгли стало пунцовым, и он, слегка поколебавшись, взял трубку у Беллини, который вернулся к столу, чтобы принять участие в дальнейшем обсуждении.

— Лэнгли слушает.

— Не знаешь, где Шрёдер? Его дублер никак не может разыскать его.

— Он лопнул, — тихо ответил Лэнгли.

— Как лопнул?

— Ну как, как. Очень просто, как воздушные шарики. Грохнулся и весь воздух выпустил.

— О… постарайся надуть его снова и доставь сюда, в представительство штаба в Рокфеллеровском центре. Позже он должен сыграть роль героя дня.

— Думаю, ему отвели иную роль, например, пугала огородного.

Шпигель усмехнулась:

— Нет, ты немного отстал… Мы уже передумали. Теперь он герой, вне зависимости от того, как пройдет операция. У него огромные связи с прессой.

— У этого-то пугала огородного?

— Понимаешь ли, — продолжала Шпигель, — таких понятий, как победа или поражение, больше не существует, а существует лишь проблема связи с общественностью…

— Но кто же тогда пугало огородное?

— Это ты и есть. И не только ты один, хоть и выйдешь из этой переделки целым и невредимым. Я уж постараюсь проследить за этим.

Лэнгли ничего не ответил. Шпигель продолжала:

— Послушай, Филип, думаю, тебе лучше остаться там во время штурма.

Брови Лэнгли поползли вверх, когда он услышал, как она впервые назвала его по имени. Он заметил, что тон ее голоса был вежлив, почти застенчив.

— Операция по освобождению. Этот штурм называется операцией по освобождению заложников, Роберта, — уточнил он и подмигнул Бурку.

— В любом случае мы… я хочу, чтобы ты был здесь, наверху, — резко проговорила Шпигель.

— Думаю, я буду здесь, но внизу.

— Нет! Через пять минут ты должен явиться сюда, и только попробуй задержаться.

Лэнгли бросил взгляд на Бурка.

— Хорошо, — холодно ответил он и повесил трубку. — Просто какая-то сумасшедшая ночь!

— Потому что полнолуние… — согласился Бурк.

Они долго сидели молча, затем Лэнгли спросил:

— Ты пойдешь с Беллини?

— Думаю, мне нужно… до конца разобраться с фениями. — Бурк закурил. — В этом храме немало всяких тайн, как сказал мне майор Мартин. И до того, как Беллини начнет сносить головы всем без разбора, до того, как собор окутает дым…

— Так делай то, что должен. — Лэнгли через силу улыбнулся. — Уж не хочешь ли ты поменяться со мной и поддерживать под ручку мисс Шпигель?

— Нет, уволь, благодарю.

Лэнгли нервно посмотрел на часы.

— О'кей, передай Беллини, чтобы он надежно запер Шрёдера там, в комнате. А на рассвете мы придем за ним и проведем его мимо телекамер, как олимпийского героя. Шрёдера крупным планом, а Лэнгли — назад, в массовку.

Бурк кивнул и добавил:

— Вот еще что. Полицейская из конного отряда, Бетти Фостер… Господи, кажется, так давно это было! В любом случае позаботься, чтобы ее поощрили… И если у меня больше не будет шанса поблагодарить ее лично… Тогда ты сможешь…

— Не беспокойся… Я позабочусь об этом, — тихо ответил Лэнгли и покачал головой. — Ну и сумасшедшая ночка! — Он уже направился к двери, но вернулся с полпути. — Да, совсем забыл, тут кое-что еще для тебя, займись, когда вернешься. Мы сняли отпечатки пальцев Хики со стакана, из которого он пил здесь. — Лэнгли кивнул в сторону стула, на котором сидел старик. — Они смазаны, но в Олбани и ФБР на девяносто процентов уверены, что это отпечатки Хики. Также организовали его опознание людьми, видевшими его по телевидению…

Бурк понимающе кивнул:

— Значит, подтверждается?

— Не совсем. Судмедэксперт из Джерси, который проводил эксгумацию, проверил его зубы и… — Он взглянул на Бурка. — Какой-то… призрак. Вот уж поистине оборотень.

— Да перестань же, Лэнгли, — бросил Бурк сердито.

Лэнгли рассмеялся:

— Я пошутил. Гроб был полон земли, а сверху лежала записка, написанная почерком Хики. Что в ней, расскажу тебе позже. — Он улыбнулся и открыл дверь. — Так, говоришь, Бетти Фостер, верно? Увидимся позже, Патрик!

Входная дверь медленно захлопнулась. Бурк обежал взглядом комнату. У стола полукругом сгрудились более дюжины офицеров спецназа, одетых в черное. Настенные часы над ними отсчитывали последние минуты. Спустя несколько секунд офицеры выпрямились почти одновременно, как футбольная команда после краткого совещания на поле, и заторопились к выходу. Беллини задержался, уточняя какие-то детали. Его черная массивная фигура в ярко освещенной комнате почему-то напомнила Бурку темную грозовую тучу на солнечном небе.

Подойдя к столу, Бурк неторопливо натянул высокий, по самую шею свитер, а сверху надел пуленепробиваемую куртку. В петлицу он воткнул зеленую гвоздику, взятую у спецназовца, у которого их оказался целый букет. Взглянув на чертежи в последний раз, он прочитал пометки, второпях написанные командирами подразделений, и спросил Беллини:

— А где во время штурма безопаснее всего находиться?

Беллини подумал секунду-другую и ответил:

— В Лос-Анджелесе.

Глава 57

Брайен Флинн стоял за кафедрой, возвышавшейся над полом главного зала на целый этаж. Медленно обведя взглядом пространство огромного храма, расстилавшееся перед ним, он громко скомандовал в микрофон:

— Выключить свет!

Сразу же стал гаснуть свет в секции за секцией: в алтаре, на галерее, в часовне Богоматери — это был пункт Хики, затем погасил свет в четырех трифориях Салливан, потом на церковных хорах, и, наконец, погасли огромные висячие люстры над нефом и светильники на чердаке. Вестибюли, книжная лавка и боковые алтари также скрылись в темноте, когда Хики прошелся по собору, отыскивая оставшиеся выключатели.

Флинн заметил, что несколько тусклых лампочек все еще продолжали гореть. Вероятно, их выключатели находились где-то за стенами собора. Послышались звуки разбиваемого стекла — Хики и остальные били горевшие лампочки, до которых могли дотянуться.

Флинн удовлетворенно кивнул. Сигналом к началу штурма могло быть выключение света главным рубильником в доме настоятеля. Тогда приборы ночного видения дали бы полицейским огромное преимущество над фениями. Но Флинн вовсе не собирался предоставлять им это преимущество, заранее выключая свет; уже горели и потрескивали в окружающем мраке сотни и сотни церковных свечей. «И этот, — подумал Флинн, — вечный древнейший источник света бросает вызов страху кромешной темноты, и полиция не в силах его потушить». Кроме того, по всему собору боевики расставили бенгальские огни и сигнальные ракеты, чтобы устроить такой фейерверк, от которого приборы ночного видения пришлось бы выбрасывать. «Вот уж будет сюрпризик для капитана Беллини», — подумал Флинн.

Положив руки на холодную балюстраду кафедры из каррарского мрамора, он спокойно смотрел на огромный зал собора, стараясь, чтобы глаза привыкли к полумраку. Дрожащие тени играли на стенах и колоннах, но свод оставался полностью затемненным. Легко было вообразить, что крыши над головой нет, а колонны свободно вздымаются вверх и устремляются в чистое ночное небо — такая иллюзия станет реальностью следующей ночью.

Длинные черные трифории и галереи над головой, которые и при ярком свете всегда были затенены, сейчас погрузились в полную темноту и стали совершенно невидимы, и только редкое постукивание и лязганье винтовок о мраморный пол напоминали, что они все же есть.

Церковные хоры были также охвачены тьмой, и мрачный свет над ними походил на тяжелую черную завесу, отделяющую это пространство от яркого внешнего мира, но Флинн ощущал зловещее присутствие двух людей в комнате для спевок хора гораздо сильнее, чем когда он приходил к ним при свете. Сейчас они, скорее всего, наслаждались окутавшей их темнотой и не обращали внимания ни на что.

Флинн глубоко вдохнул носом прохладный воздух. Кругом разлился запах горящего фосфора. Жгучий и резкий, он, казалось, уже стал неотъемлемой частью собора. Странный мускусный запах смешался с запахом старого ладана и стеарина свечей и чем-то еще непонятным. Такая смесь запахов являлась для Флинна одной из главных примет римской католической церкви, этот смешанный запах сохранялся во всех церквах, где ему приходилось бывать, вызывая в сознании смутные воспоминания о детстве.

«Прочь, прочь, — подумал он. — Уходите». Но ему стало бесконечно приятно от этих воспоминаний, словно он одолел в теологическом споре самого епископа.

Он опустил глаза и посмотрел на множество горящих свечей и бенгальских огней. Сейчас свет казался не таким притягательным, огоньки переливались красным и голубым, словно горели серные светильники вокруг алтаря, и искрились, что напоминало о геенне огненной. Святые на алтарях, показалось ему, пришли в движение и закружились в непристойной пляске. Блаженное выражение на их белых лицах внезапно преобразилось в бесстыдные гримасы и открыло, по мнению Флинна, их истинную сущность.

Но самые фантастические метаморфозы произошли с окнами, которые, казалось, зависли в темном пространстве, увеличившись вдвое по сравнению со своими реальными размерами, и поднялись на такую умопомрачительную высоту, что, если на них смотреть снизу, просто кружилась голова. А еще выше церковных хоров, над медными трубами органа, которые словно парили в воздухе, виднелось круглое розовое окно, которое засасывало смотрящего в темно-голубой водоворот, в пучину, в преисподнюю, полную теней и духов, в царство мертвых, откуда нет никакой надежды выбраться.

Флинн пододвинул к себе микрофон и откашлялся, боясь, как бы на его голос не повлияла воцарившаяся вокруг атмосфера смерти, тем более что говорить он должен совсем о другом.

— Леди и джентльмены!.. Братья и сестры!.. — начал он и посмотрел на часы: 5.14. — Минута, которой, как вы знаете, мы все ждем, настала. Будьте начеку!.. Осталось совсем немного… — Флинн перевел дыхание — его вздох гулом разнесся в динамиках. — Для меня великая честь быть вашим руководителем… Хочу заверить вас, что мы обязательно встретимся снова, если не в Дублине, то на другом свете — неважно, как это называется… потому что Бог все видит, распоряжается нашими жизнями и решает нашу участь, учитывая выполнение нами земного долга и наше отношение к другим людям… — Голос Флинна стал срываться от волнения. — Не бойтесь ничего! — выкрикнул он и отвернулся от микрофона.

Взоры всех, кто был в соборе, перекинулись от Флинна к дверям. Ракеты и гранаты были наготове, противогазы висели у каждого на груди, совсем близко к бешено колотившемуся сердцу.

К кафедре подошел Джон Хики и протянул Флинну ракеты, винтовку и противогаз. Пристально глядя в его глаза, старик обратился к нему без малейшего страха в голосе:

— Брайен… Боюсь, парень, ты попрощался с нами. Я слушал с удовольствием, уверен, в лучшем мире мы встретимся снова, а уж в аду-то обязательно. — Он рассмеялся и нырнул обратно в темноту на алтарном возвышении.

Флинн повесил винтовку на грудь, затем распечатал ракету, вставил ее в трубу гранатомета и нацелил прямо в центр зала.

От фосфорного дыма на глаза его навернулись слезы, точно прицелиться он не сумел, прицел запотел от жара горящих свечей. Перед глазами замелькали разноцветные огоньки, словно россыпь искр фейерверка вдалеке или как огни безмолвной кошмарной битвы, привидевшейся во сне. А вокруг не было слышно ни звука, лишь громко тикали часы у самого уха, да стучала молотком кровь в висках и глухо отдавалась глубоко в груди.

Чтобы отвлечься от нечеловеческого напряжения, Флинн попытался вспомнить лица людей из прошлого: родителей, родственников, друзей и врагов, но их образы пронеслись в сознании меньше чем за секунду. Зато в памяти неожиданно возникли и не захотели исчезать сцены из жизни: подземелье Уайтхорнского аббатства, долгий разговор с отцом Доннелли, Морин пьет чай, а он внимательно рассматривает странное кольцо. Они разговаривали, но он не слышал голосов. Движения их были замедленны. Он узнал мысленные образы и понял, что сцены изображали давно прошедшее время, когда он был счастлив и спокоен за свою жизнь.

Перед престолом кардинала остановился Джон Хики и, насмешливо поклонившись, сказал будничным голосом:

— Ваше Высокопреосвященство, у меня есть желание, которое я с трудом сдерживаю… перерезать твое сморщенное старое горло от уха до уха, а потом отступать и наблюдать за тем, как кровь струится по твоему багряному одеянию и заливает эту похабную вещь, что болтается у тебя на шее.

Кардинал вдруг резко протянул руку и звонко шлепнул Хики по щеке.

Хики быстро отшатнулся и издал звук, очень напоминавший визг. Опомнившись, он вспрыгнул на ступеньку, стащил кардинала с престола и поволок его к алтарной лестнице.

Они скатились по ступенькам, и Хики остановился на площадке, где у открытой двери склепа на коленях стоял Галлахер.

— Принимай в компанию, Фрэнк. — Он толкнул кардинала вниз по ступенькам, к дверям в ризницу, так что тот ударился лицом об решетку. Схватив его за правую руку, он приковал запястье к пруту решетки и зловеще произнес: — А вот и новая фирменная эмблема вашей церкви, Ваше Высокопреосвященство. Сойдет, пока не придумают другую. — Он говорил, а сам в это время приковывал к решетке другую руку кардинала. — Христа распяли на кресте, святого Петра распяли вверх ногами, апостол Андрей был распят на Х-образном кресте, а сейчас ты будешь висеть на входе в ризницу собора святого Патрика. Того и заслуживаешь. Миллионы икон распродадут.

Кардинал повернул голову к Хики.

— Собор пережил десяток тысяч таких, как вы, — бесстрастно произнес он, — и вас тоже переживет, и только станет еще крепче оттого, что среди нас живут и люди, подобные вам.

— Неужто правда? — Хики сжал руку в кулак, но вовремя вспомнил, что за его спиной стоит Галлахер. Тогда он повернулся и повел Галлахера обратно к открытой двери склепа. — Оставайся здесь. Не разговаривай с ним и не слушай его.

Тот молча посмотрел вниз на ступеньки. Вытянутые руки кардинала и красные одежды прикрывали полрешетки. От этого вида Галлахер почувствовал спазм в животе; он снова посмотрел на Хики, но не смог выдержать его взгляда. Тогда он молча отвернулся и кивнул.

Хики поднялся по лестнице к алтарю и пошел к Морин и Бакстеру. Они резко поднялись, когда он подошел совсем близко. Он показал на узкую скамью позади них, где лежали два противогаза.

— Наденьте их, как только почувствуете первые признаки газа. Если и есть на свете нечто такое, чего я не могу переносить, — это смотреть, когда женщину рвет. Зрелище напоминает мне мою первую поездку в Дублин — пьяные шлюхи уходили в переулки, и их выворачивало там наизнанку. Не могу этого забыть.

Морин и Бакстер стояли молча, Хики продолжал:

— Может, вам интересно узнать, что план этого штурма был продан нам весьма дешево. В нем не предусмотрено ваше спасение, а также сохранение собора.

— Раз в нем предусмотрена ваша смерть, значит, это прекрасный план, — спокойно сказал Бакстер. Хики повернулся к нему:

— А ты ведь мстительный ублюдок! Готов спорить, что ты убил не одного ирландского юношу зверским ударом в горло, за это ты заслуживаешь быть повешенным — вот тогда узнаешь, каково болтаться в петле.

— Вы самый злой, самый гнусный человек из всех, кого я когда-либо встречал, — четко проговорил Бакстер.

Хики насмешливо подмигнул ему:

— Это ты сейчас так говоришь. А ты, девочка, — он повернулся к Морин, — постарайся не позволить Меган или Лири застрелить тебя. Спрячься между скамьями и лежи тихонько в темноте. Очень тихо. Вот часы, возьми их, любовь моя. Посмотри на них, когда над головой засвистят пули. Сверяй по ним время, глядя на потолок. Где-то между тремя и четырьмя минутами седьмого ты услышишь громовой грохот, и пол прямо под твоим симпатичным задом подпрыгнет, а колонны начнут разваливаться, станет светло, как днем, огромная часть потолка рухнет прямо на твое хорошенькое личико, обваливаясь кусок за куском, как в замедленной съемке. И помни, любовь моя, твоими последними мыслями перед смертью будут мысли о Брайене… или о Гарри… или о каком-то еще мужчине, уверен в этом. — Он рассмеялся, демонстративно повернулся и направился к бронзовой плите на полу. Обогнув ограду алтаря, он поднял плиту.

Морин крикнула ему вслед:

— В моих последних мыслях будет надежда на то, что Бог милостив к нашим душам… А твоя душа, Джон Хики, должна наконец успокоиться и почить в мире.

Хики послал ей воздушный поцелуй, затем сошел вниз по лестнице, и бронзовая плита опустилась за ним.

Морин присела на скамью… Бакстер пару секунд постоял, затем подошел к ней. Морин посмотрела на него и протянула ему руку. Бакстер взял ее и сел так близко, что их тела соприкасались. Он посмотрел на мерцающие вокруг тени и сказал:

— Я пытался представить, как все может закончиться… но это…

— Ничего нельзя предугадать заранее… Я никогда не думала, что ты станешь…

Бакстер крепко сжал ее руку.

— Я просто боялся.

— Да и я тоже. — Она на мгновение задумалась, затем, улыбнувшись, добавила: — Но мы ведь сделали это, ты же знаешь. Мы не уступили им ни дюйма.

Он улыбнулся в ответ:

— Мы не уступили, ведь верно?

Флинн всмотрелся в темноту справа, увидел там пустой престол, затем взглянул сквозь резную деревянную перегородку на алтарный орган на помосте рядом с алтарем. На корпусе органа стояла свеча. Ее пламя подрагивало в темноте, и на какой-то момент Флинну показалось, что за клавиатурой сидит Джон Хики. Он протер глаза, из горла его непроизвольно вырвалось мычание. За органом сидел Пэд Фитцджеральд, его руки покоились на клавишах, а тело держалось прямо и лишь слегка наклонилось вперед. Лицо он обратил к потолку, словно достиг высшей кульминационной точки мелодии. Флинн заметил, что рот его открыт, кожа на шее мертвенно-бледного цвета, а открытые глаза кажутся живыми от того, что в них пляшут яркие отблески пламени свечи.

— Хики, — тихо прошептал Флинн. — Хики, ты сволочь, мерзавец подлый, поганый…

Он посмотрел вверх, на церковные хоры, но Меган там не заметил и опять уставился на парадные двери собора.

Уже минуло 5.20, потом 5.25…

Флинн посмотрел вниз, за колонну, и увидел Морин и Бакстера, тесно прижавшихся друг к другу. Понаблюдав за ними немного, он опять повернулся к дверям.

5.30…

В тихом холодном воздухе собора повисло напряженное ожидание, и оно ощущалось так сильно, что, как боль, сковало чувства и мысли каждого: сердце в груди билось монотонно и зловеще, отдавалось во всех клеточках тела, по лицу струился холодный пот, во рту появился горький привкус, в глазах плясали огоньки свечей, запах горящего фосфора больно обжигал ноздри…

5.35… В сознание людей, засевших в соборе, закралась мысль, что начинать штурм уже слишком поздно, с его помощью теперь ничего не достичь.

Сидящий в длинном юго-западном трифории Джордж Салливан отложил в сторонку винтовку и взял в руки волынку. Под локоть он подпихнул меха, поудобнее пристроил на плече три басовые трубки волынки, а пальцы положил на верхний регистр с восемью клапанами и взял в рот мундштук трубки, подающей воздух в меха. Вопреки всем приказам и всяческому благоразумию он заиграл. Знакомая тягучая мелодия «Потрясающая Грейс» поплыла в освещенной мерцающими свечами тишине.

Мало-помалу, едва заметно, у боевиков стала спадать напряженность, а в подсознании возникла слабая надежда на то, что если ожидаешь чего-то ужасного, то стоит только вообразить мысленно этот ужас в самом страшном его проявлении, и ничего такого не произойдет.