235
      почему Тарковского именно к нему?" - допытывался Некрасов. Но она француженка и была не в курсе этой трагической истории, да и не очень понимала, о ком мы говорим. И мы тоже не очень понимали причины такой спешки, когда хоронят в цинковом гробу в чужую могилу. Почему было не привезти его на родину и не похоронить под Тарусой, как он хотел?..
      Сейчас Тарковского перезахоронили в новую могилу, недалеко от старой, потому что в том углу кладбища оставалась свободная земля.
      Крест на могиле в псевдовизантийском стиле, со странной для кладбища и Андрея надписью: "Человек, который видел ангела..." На могиле по-прежнему цветы и русские монетки - это кладут приезжающие из России.
      Возвращались мы печальные и молчаливые. Долго потом сидели в том же кафе "Монпарнас" на втором этаже. Опять подходили знакомые, иногда подсаживались к нам, пропускали рюмочку, и опять мы говорили о московских и парижских общих знакомых. Кто-то принес русскую эмигрантскую газету с большой статьей-некрологом об Анатолии Васильевиче Эфросе, которого мы недавно хоронили в Москве, с прекрасной рецензией на наш "Вишневый сад" и с коротким, но броским объявлением, что собираются средства на памятник на могилу Тарковского (к сожалению, эту газету у меня потом отобрали русские таможенники). Некрасов скорбно прокомментировал: "Неужели Андрей себе даже на памятник не заработал своими фильмами, чтобы не обирать бедных эмигрантов..." Поговорили об Эфросе, о судьбе "Таганки"... Некрасов был в курсе всех наших московских дел, я ему сказала: "Приезжайте в гости" - он ответил: "Хотелось бы... На какое-то время". Тогда ни я, ни он еще не знали, что он смертельно болен и через несколько месяцев будет лежать на русском кладбище Сен-Жене-вьев-де-Буа... в чужой могиле...
      ТИПАЖ ИЛИ ХАРАКТЕР
      Я сыграла более чем в тридцати фильмах. Работала с самыми разными режиссерами: Тарковским, Шепитько, Авербахом, Райзманом, Швейцером, Аловым и Наумовым, Таланкиным... - но так и не поняла, что и как надо играть в кино. Психическая энергия в кино - на пленке, при технической фиксации не передается, это возможно только в живом контакте, в естественном пространстве сцены и зрительного зала, пронизанном встречными токами.
      Видимо, путь актера в кино - это все-таки "я в предлагаемых обстоятельствах". На этом основывались все "типажные кинотеории" - от Эйзенштейна до итальянского неореализма. Ле Корбюзье, например, посмотрев русский фильм "Старое и новое", был восхищен деревенскими стариками-типажами, говорил: "Могут ли с ними соперничать актеры, когда эти люди работали над своими ролями 50, 60 и 70 лет - всю свою жизнь?" В "Похитителях велосипедов" главную роль безработного сыграл типаж, некто Ламберто Маджорани. Он создал один из великих экранных образов мирового кино. И все же всякий раз кино возвращалось к актеру-профессионалу, но, как правило, он играл себя в предлагаемых обстоятельствах.
      В кино выбирала сначала не я - меня выбирали. И не утверждали. Потом, в конце 60-х, я сыграла в "Дневных звездах", вроде бы появилась возможность
      237
      выбирать. И тут оказалось - выбирать-то не из чего: все, что мне предлагали, было скроено на одно лицо, - это были так называемые "умные", интеллигентные женщины, а на самом деле - просто штамп. И я стала искать... от противного. А вокруг твердили: "Ну, Демидова никогда не сыграет других ролей. Вот она раскрылась в "Дневных звездах" - это и есть ее творческое самовыявление". Тем не менее я пыталась спорить. Поэтому сразу и были перепады: после "Дневных звезд" "Стюардесса", мягкая, лирическая героиня.
      После "Стюардессы" - "Щит и меч". Как-то я опрометчиво сказала, что раскаиваюсь в своем согласии играть в этом фильме. Это неправда. Я совсем не раскаиваюсь. Ничего не пропадает даром - ни удачи, ни поражения, ни победы, ни ошибки. Может быть, это были подступы к "Шестому июля"?
      После "Шестого июля" стала сниматься в "Живом трупе" - первый раз классика. До этого всегда отказывалась: просто не видела русскую классику на экране убедительной. И, честно говоря, пугал опыт "Героя нашего времени" в театре.
      Кажется, было шестнадцать экранизаций "Живого трупа". Но странно: кого ни спрошу, Лизу никто не помнит, хотя ее играли очень хорошие актрисы. Вот Машу, Федю Протасова помнят, Лизу - нет. А по пьесе-то у нее ведь очень яркая роль. В чем же фокус?..
      Я поняла: дело в том, что Лизу всегда оправдывали - играли такой несчастной жертвой с платочком у носа. А Толстой, мне кажется, написал ее по-другому.
      Лиза не жертва.Она скорее корыстная, нежели добродетельная. Например, есть сцена (ее почему-то из фильма убрали), когда следователь всем троим Протасову, Каренину и Лизе - задает один и тот же вопрос: почему Протасову после мнимого самоубийства посылались деньги? И ведь никто не отвечает.
      Толстой оставляет вопрос открытым. Но для себя я
      239
      решила: они знали, что Федор жив, и посылали ему деньги. Поэтому и Лиза у меня - не просто заплаканная жертва: она знала, что самоубийство Протасова мнимое, вышла замуж за друга семьи... У нее все определенно, разумно и рассчитанно.
      После фильма я получила много писем от зрителей, и они спорили с такой трактовкой, но зато эту Лизу на какое-то время запомнили. И спорили, мне кажется, прежде всего потому, что существовал уже штамп - театральный, кинематографический.
      Роль запомнилась бы, наверное, еще больше, если бы режиссер сделал этот эпизод со следователем. Тем более что следователя играл прекрасный актер Олег Борисов. Но без режиссерской поддержки актер в кино практически остается один на один со своими концепциями...
      По этому же принципу - "я в предлагаемых обстоятельствах" - я сыграла свою недавнюю роль в кино - императрицу Елизавету Алексеевну в "Незримом путешественнике" и роль противной англичанки-ханжи в "Маленькой принцессе", хотя они абсолютно разные.
      С директрисой-англичанкой у меня было нечто общее: любовь к неповторимому нашему пикинессу Микки, которого, к сожалению, мало сняли в "Маленькой принцессе" - крупных планов пожалели, а это, как выяснилось, изумительный актер. Кстати, на примере Микки можно понять, что снимающийся в кино является одновременно и типажем, и актером. Что Микки уникальный типаж - никто и не сомневался. Но однажды снимали сцену, в которой Микки лежит на столе, а я в ярости на свою сестру палкой разбиваю стоящую на столе же вазу. На репетиции я ее, естественно, не разбивала, чтобы не переводить добро. Но в первом же дубле я, не рассчитав длину палки,
      240
      ударила со всего размаха Микки, и он кубарем полетел вниз. Я думала, что на второй дубль он не согласится и на стол не ляжет, но он лег, правда внутренне затаившись от страха. Я не промахнулась, ваза разбилась, и Микки, радостно соскочив со стола, побежал в мою гримерную. Но после этого эпизода он соглашался сниматься только в двух дублях, после чего бежал в гримерную, и никакие уговоры на него не действовали. Сниматься ему, кстати, очень понравилось, и теперь, если ко мне домой приезжает телевидение, он радостно вскакивает ко мне на колени, чтобы быть в кадре.
      Я уже не говорю о детях, которые снимались в "Маленькой принцессе". Все они отбирались как типажи, но внутри были прирожденными актерами.
      Что же касается императрицы Елизаветы Алексеевны, то я снималась в этой роли в трудный момент своей жизни, на перепутье, и потому могла найти нечто родственное с нею, больной и несчастливой, перечитывающей свою жизнь...
      Сценарий "Незримого путешественника" написал Игорь Таланкин, а снимал он фильм вместе со своим сыном Дмитрием.
      Снимали очень быстро, в кратчайший срок. Была необыкновеннная рабочая обстановка: площадку нашли в Нескучном саду, в старинном особняке, который специально для фильма отреставрировал Александр Боим, наш художник. Группа подобралась славная - достаточно сказать, что после 19 августа, когда из-за "обвала" кончились деньги, все продолжали работать - не только актеры, но и осветители. От этих съемок у меня сохранились самые приятные воспоминания.
      Интересна ведь и сама история. Царь Александр I приехал в Таганрог перед декабрьскими событиями 1825 года. Уже шли донесения про тайные общества, было известно, что декабрист Муравьев готовит на им
      241
      ператора покушение. И Александр уезжает в самую что ни на есть глухую провинцию - не в Крым, потому что там Воронцов и придворные, а в заштатный Таганрог.
      Туда он вызывает свою жену Елизавету Алексеевну, мою героиню. У нее к тому времени была чахотка, причем в открытой форме, за три недели пути у нее два раза горлом шла кровь. С ее приезда и начинается действие фильма. Царь раскрывает ей свой план ухода в старцы.
      Он решился на неслыханное (это потом выйдут на сцену Феди Протасовы, покойный Матиас Паскаль у Пиранделло и прочие "живые трупы") - разыграл собственную смерть, подложив в гроб вместо себя забитого шпицрутенами солдата, как две капли воды на него похожего. Через всю Россию в Санкт-Петербург двигался траурный кортеж с дублером-двойником, ему оказывались высшие почести.
      Как известно, Лев Толстой увлекался этой историей, начал писать повесть "Посмертные записки старца Федора Кузьмича", но не закончил, усомнившись в идентичности царя и отшельника. Однако считал, что так или иначе "легенда остается во всей своей красоте и истинности".
      Кстати, сейчас практически доказана именно истинность. Эту версию поддерживают и семья Романовых, и, кажется, церковь. Во всяком случае, Патриарх Всея Руси Его Святейшество Алексий II дал нашему фильму благословение.
      Говорят даже, что старца Кузьмича все же положили в царскую гробницу. Только проверить это нельзя. Разгулявшаяся чернь после революции 17-го года разорила царские могилы в Петропавловской крепости в надежде найти драгоценности и не ведая по темноте своей, что царей в России хоронили без украшений, как монахов.
      242
      А что касается моей героини... Когда-то тринадцатилетнюю бедную немецкую принцессу привезли к одному из самых роскошных дворов Европы. Наследнику было четырнадцать, и они влюбились друг в друга. Но при властной Екатерине, бабушке Александра, они боялись в этом признаться. Два человека прожили всю жизнь, как чужие, параллельно. Однако она, смертельно больная, пустилась в путь через всю Россию, как только он ее позвал. В роли есть хорошие слова: "Я ничего не могу. Господь видит, что я ничего не знаю. Я ничего не могу, я только люблю, я бесконечно люблю Вас..." Поняла это на склоне дней - ей около пятидесяти. Вообще получается довольно-таки современная история подобных супружеских пар-долгожителей: у того и другой романы, дети от других. Александр, победитель Наполеона, въехав на белом коне в Париж, прославился на всю Европу своими амурными похождениями. А теперь они переживают почти медовый месяц, хотя по фильму проходит всего-то два дня. И вот пример мужского эгоизма: весь фильм говорится об его уходе. Он "уходит", разыгрывает смерть. Но умирает-то она! А Александр старцем доживет до 1864 года.
      Любая роль оказывает на актера какое-то влияние. Я это по себе замечала. Помню, когда я играла Спиридонову в "Шестом июля", знакомые жаловались на мою категоричность, безапелляционность, неуживчивость. А потом вдруг я переменилась, стала тихой, молчаливой, как говорится, себе на уме. Это я уже принималась за Лизу Протасову в "Живом трупе". Но все эти следы роли относятся только к периоду работы над ней.
      Иногда влияние роли нельзя избежать довольно долго. И тогда последующие роли будут неизменно ок
      243
      рашены этой, довлеющей, хотя потом это влияние растворяется в эпигонстве, убывает, как шагреневая кожа.
      После работы с Эфросом, после премьеры "Вишневого сада", я не могла года два избавиться от моей Раневской. Что бы я в этот период ни играла, на всех ролях был отпечаток рисунка этого образа. И в фильме Зархи "Повесть о неизвестном актере", и в телеспектакле "Любовь Яровая" в роли Пановой проглядывала моя Раневская. Я об этом знала, шла на это сознательно, иначе отойти от Раневской было бы труднее, и мне пришлось бы и в жизни ее еще долго играть. А на этих, для меня не столь определяющих ролях я как бы "сбрасывала старую кожу".
      Вот почему между большими ролями нужен перерыв для того, чтобы освободиться от старого. Обычно о "проходных ролях" говорят как о неудачах актера, но эти "неудачи" неизбежны.
      Чтобы подняться на другую вершину, нужно спуститься с той, на которой стоишь. А этот спуск актерам не прощают. Единственное, что можно сделать, это постараться, чтобы "спуск" не затягивался.
      Почему же все-таки, когда роль сыграна убедительно, зрителям дается повод смешивать человеческую сущность актера и результат роли? Дело в том, что, как я уже говорила, в кино актер идет прежде всего от себя, ищет в себе самом черты своего героя.
      В детстве, когда характер не определен, можно с полной верой в предлагаемые обстоятельства играть в различные игры, очень быстро и легко переключаясь от сентиментальной игры в "дочки-матери" на свирепых "казаков-разбойников". С возрастом эта грань стирается. Подводится одна главная черта характера.
      Мы рождаемся с индивидуальным "импульсом", от него зависят наши внешние оценки и впечатления. Это, в свою очередь, превращается в привычку, привычка диктует наши поступки, поступки определяют
      244
      характер, а характер - это уже "коридор" судьбы. Чтобы изменить судьбу, надо изменить характер, что практически нереально. Поэтому, я думаю, люди с годами мало меняются. Меняются только средства выражения. Для роли главное очень точно понять и очертить характер, а уж он будет диктовать окраску поступков, манеру общения и т.д.
      В своей профессии актер вынужден сохранять свойства ребенка. Он должен, как в детстве, быть готовым к переходу от одной игры к другой. Иными словами, оставить только темперамент ("импульс") и забыть о своем характере.
      Хороший актер прежде всего отличается гибкостью психического аппарата. Актер должен заключать в себе целый мир самых противоположных характеров. Только тогда можно изобразить поступки людей, когда все психологические предпосылки, вытекающие из того или иного характера, известны тебе из собственнных наблюдений и переживаний. Понять человека - значит быть им, носить его в себе. Надо уподобиться тому духовному миру, который хочешь постигнуть. Кстати, ведь и в жизни так - поступки людей оцениваются только со своей колокольни. Поэтому обманщик будет оценивать поступки человека только с позиции обмана и т.д.
      Актер не может иметь стабильный характер, иначе он будет играть только себя. Понять человека - значит быть этим человеком и вместе с тем быть самим собой. Для кого-то это прописные истины, но научиться претворять это на сцене - очень трудно. Талантливый актер объемлет в своем понимании гораздо большее количество людей, чем обычный, даже очень мудрый человек. В этом отличие психики актера. Слабое отражение духовного мира персонажа, лишенное яркости, плоти, реальности, не позволит актеру играть великие роли великих классиков.
      245
      А что касается кино, я бы не советовала начинающим актерам повторять мой путь - играть в кино разные характеры. Лучше всего, по примеру голливудских звезд, проявить свой собственный, а уж потом на него, как шашлык на шампур, нанизывать различные образы - но собственный характер будет стержнем, удерживающим от ошибок. Тогда от фильма к фильму маска актера будет совершенствоваться и надолго останется в сердцах зрителей.
      ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ. "ДНЕВНЫЕ ЗВЕЗДЫ"
      Из письма к N:
      "...Не люблю эту картину, уже в материале не любила, а когда ее изрезали, разлюбила совсем. Видите ли, судьба фильма - вопрос упрямства. Вот у Тарковского лежит на полке "Андрей Рублев", а у Таланкина - "Дневные звезды". Тарковскому говорят: вырежьте эту сцену, и картина поедет в Канн. Он не режет. То же говорят Таланкину. Он режет и пьет. Так продолжается несколько лет. И "Андрей Рублев" потом едет в Канн, а Таланкин выпускает изуродованное кино".
      Не знаю, не знаю... Живу и не знаю, Когда же успею, когда запою
      В средине лазурную, черную с краю Заветную, лучшую песню мою...
      О чем она будет? Не знаю, не знаю... А знает об этом приморский
      прибой, Да чаек бездомных заветная стая, Да сердце, которое
      только с тобой...
      Я не знала, что это стихотворение Ольги Федоровны Берггольц. Кто его принес к нам домой и почему оно сразу запомнилось и стало нашей домашней игрой - трудно объяснить. Но если кто-нибудь у нас дома произносил слово "не знаю", другой подхватывал его, и, перебрасываясь строчками, как мячом, мы почти всегда доводили это стихотворение до конца.
      247
      Эти строчки были нашими, и мы, не стесняясь, распевали их на разные голоса и мотивы.
      Когда на "Таганке" стали репетировать "Павшие и живые", мне казалось, что Ольга Берггольц - это моя роль, мне тогда нравились ее стихи, мне хотелось их читать. Но в ранней "Таганке" все роли отдавали Славиной, новеллу про Берггольц получила она, а мы с Высоцким были заняты в новелле про Гершензона. Но при приеме спектакля нашу новеллу выбросили, и мы остались на маленьких эпизодах. Тем не менее, видимо, мое желание, моя энергия притянули мне роль Берггольц в кино. И я ее сыграла. Но и Высоцкий, кстати, после ухода из театра Губенко получил его роли в "Павших и живых". Играл за него и Гитлера, и Чаплина, превосходно читал стихи Гудзенко.
      Когда на "Таганке" шли репетиции, мне хотелось знать все: и как Ольга Федоровна живет, и кто ей помогает по хозяйству, в чем она одета, как выглядит, как читает свои стихи... Мне рассказывали о небольшой квартирке Берггольц в Ленинграде на Черной речке, о тесном от книг кабинете, о новых стихах, которые читала Ольга Федоровна, и о простой женщине, которая, стоя у притолоки в характерной позе, скрестив руки на груди, невозмутимо подсказывала строчки стихов, если Берггольц их забывала. Но вот как читает свои стихи Ольга Федоровна, мне рассказать не могли...
      Когда меня пригласили пробоваться в кинокартине "Дневные звезды", я не удивилась и прошла весь длинный путь испытаний с полной уверенностью, что это мое дело и, если меня не утвердят, ошибку сделаю не я.
      Повесть "Дневные звезды" я до этого не читала. К счастью, Игорь Васильевич Таланкин - режиссер фильма, дал мне сначала прочитать повесть, а потом уже сценарий. Повесть мне понравилась, очень. После
      248
      нее сценарий показался грубым, ординарным, прямолинейным. Я, не стесняясь, все это выложила Таланкину. Он со мной согласился и сказал: "Ну что ж, будем эти барьеры преодолевать вместе".
      При первом знакомстве с киногруппой я читала стихи Блока. На кинопробах я читала даже монолог Гамлета, но стихи Берггольц с самого начала читать отказалась - не знала как. На мне пробовали пленку, свет, костюмы, я терпеливо дожидалась в коридоре, пока на эту же роль попробуется другая актриса - пробовали почти всех актрис моего поколения. Я выиграла - не потому, что была лучше или хуже их, а потому, что ни на минуту не забывала, что это -мое дело.
      Во время съемок я почему-то боялась встречаться с Ольгой Федоровной Берггольц, а ей, конечно, хотелось взглянуть на актрису, которая ее играет. Я под любым предлогом уходила с площадки, когда приезжала Берггольц. Правда, приезжала она редко - мы снимали то в Угличе, то в Суздали, то в Костроме. Потом, после фильма, познакомившись с Ольгой Федоровной, я поняла, что интуиция меня не подвела... Передо мной сидела маленькая, миниатюрная женщина, с приятной картавостью. С неожиданным взлетом рук к волосам, с чуть приподнятым подбородком, с какой-то особенной зябкостью - не физической, а душевной, будто бы нелюдимостью, но на самом деле - с иной, более сложной общностью с людьми.
      В начале работы, когда роль не сделана, когда перед тобой "белый лист", ты сам - "белый лист" и не знаешь, за что ухватиться. Вначале я, естественно, схватилась бы и за картавость, и за взлет рук, и за угловатую манеру сидеть бочком на диване, и за многое другое, что характерно и естественно в Ольге Федоровне и противопоказано мне.
      Я свою героиню искала в ее стихах и заметках, в схожести биографий. Ведь при всей разности поколе
      249
      ний можно найти что-то общее, одинаково волнующее, тревожащее. Я искала свою героиню в себе, в своем настоящем, в своих раздумьях о жизни, в воспоминаниях. У нее - голодное детство с сестрой Муськой в Угличе, у меня с моей двоюродной сестрой - эвакуация во Владимире.
      Мы очень голодали во время войны: я помню, как мы сидим с моей бабушкой, сестрой и несколькими беженцами за столом под Новый год; на столе картошка, сухари и гнилая свекла. Мы с сестрой не знали вкуса пирожных, но слышали про них. И вдруг мы почувствовали, что едим что-то очень вкусное, похожее на пряники или орехи. Я не знаю, что тогда произошло, может быть, среди беженцев сидел гипнотизер, и он пожалел нас, может быть, мы так поверили в свою игру, но я до сих пор помню ощущение счастья от несбыточного в тот вечер. Я это чувство часто вспоминала в работе на "Дневных звездах", в сценах, где вот так же чудесно и необъяснимо, словно из небытия, из сказки, - рождаются стихи.
      Рождение поэтических образов... Как это играть? Мы впервые с этим столкнулись. Я все донимала Таланкина: вот в сцене, когда в моей зимней блокадной квартире появляется Муська из детства и протягивает мне красное яблоко, как я это воспринимаю - как галлюцинацию или как реальность?
      - Как реальность, - отвечает Таланкин. - Оно пахнет яблоком? Конечно. - Но откуда вдруг у меня возникает это ощущение реальности?.. - Не знаю. Как появляются стихи... Да, действительно, я очень реально вижу Муську... Лестницу, по которой мы с ней спускаемся... но каждая ступенька как шаг в пропасть - не знаю, есть там опора или нет... Есть! Дальше... Дух захватывает. Открываются зимние двери подъезда, а за ними - счастье: зеленый луг детского Углича и на нем - я и Муська, а вокруг носится наша любимая собака...
      250
      Помните у Блока:
      Случайно на ноже карманном Найди пылинку дальних стран, И мир
      опять предстанет странным, Закутанным в цветной туман.
      Снимается сцена на пароходе. Сегодняшняя, взрослая Ольга, уже известный поэт, едет в Углич. Шлюз. Ольга стоит, опершись о корму, и смотрит, как постепенно мокрая серая стена шлюза становится все выше, выше - и переходит в такую же мокрую стену камеры, где лежит Ольга и разговаривает с доктором Солнцевым. В тюрьме ее, беременную, били, у нее случился выкидыш, после чего она никогда не могла иметь детей... А потом - опять резкий возврат в действительность: на палубе молодежь твистует под модную песню того времени, орущую из громкоговорителя: "Будет солнце, будет вьюга, будет...", а старая Ольга сидит за столиком в ресторане, небрежным жестом выпивает рюмочку водки и так же полунасмешливо-полунебрежно пишет автограф на только что вышедшем сборнике стихов. Она уже известный поэт, ее узнают... Но как же сложен, трагичен был путь к этой известности, к этой ее чуть рассеянной небрежности! Что это? Наплыв воспоминаний? Нет. Стихи...
      Задача была трудная. Нужно было сыграть не просто роль. Нужно было заставить зрителя проникнуть в душевный мир поэта в минуты творческого озарения. Связать настоящее с прошлым, личное с общим. Словом, через жизнь поэта показать вехи времени, когда трагедия личной судьбы сопрягается с трагедией исторической. Проследить этот путь поэта от детских стихов до "колокола на башне вечевой".
      В драматургии фильма причудливо сочетались воспоминания, видения и сегодняшняя жизнь героини. Такая структура требовала полифоничного киновоплощения.
      251
      К счастью, на картине собрались талантливые люди. В незнаемое мы шли вместе.
      По техническим условиям тогдашней пленки нельзя было, например, смешивать черно-белое изображение с цветным, а Маргарита Михайловна Пилихина, оператор фильма, хотела снимать блокадный Ленинград графично - в черно-белой гамме. Поэтому эти сцены снимались на цветную пленку, а от цвета избавлялись другими средствами: черно-белые костюмы, специальный грим (серый тон - от которого шарахались даже ко всему привычные люди на студии). Многие сцены, даже павильонные, снимались на натуре, например: госпиталь, блокадная квартира. Зима в ту пору была, как говорили, такая же холодная и жестокая, как в блокадном Ленинграде. На одной из съемок Маргарита Михайловна так отморозила нос, что лопнула кожа. Была тысячная массовка, и она продолжала снимать. А чтобы легче вести панораму, она, сидя на морозе, разувалась и снимала перчатки. Это детали, но они характерны для нашей группы - все работали самоотверженно. ...Ольга провожает мужа в ополчение и вместе с ним в колонне идет по набережной. Кто-то запевает: "Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой..."
      И вот уже подхватывает вся колонна, и Николай, и Ольга. Сосредоточенный ритм песни. Колонна за колонной. Тут и боль разлуки, и приподнятость братской объединенности. И вдруг сквозь музыку этого марша Ольга слышит другое. Вполне реально! Она поворачивает голову: по другой стороне набережной навстречу идет другая колонна; и песня и лозунги гремят другие: "Долой лорда Керзона!", "Лорду - в морду". И среди этих людей радостно кричащая вместе со всеми четырнадцатилетняя Оля с отцом и Муськой.
      Что это? Только режиссерско-операторский эксперимент? Нет, рождение стихов...
      252
      Яков Евгеньевич Харон - звукооператор фильма, прошедший ГУЛАГ, образованнейший музыкант, тонко чувствоваший поэзию, - выстроил звуковое решение фильма так, что и оно рождало поэтические образы.
      ...Пустынный, разбитый бомбами и снарядами зоопарк. Воронки, искореженные клетки. Обгорелые деревья, белый снег. Ольга идет из госпиталя, где умер ее муж. Медленно бредет, спотыкаясь. Через зоопарк на радио читать стихи. Тихо. Только скрип шагов. Какой-то особенный хруст снега. Как хриплый стон. Полуобморочное состояние... И, цепляясь за решетки, Ольга падает. Звон решетки, прутьев, хруст снега, и вдруг после полнейшей тишины, долгой, бесконечной, - карусель и на карусели, как из страшного сна, перебинтованные фигуры...
      Что это? Изыск?
      Нет. Так тоже рождаются стихи.
      Рассказывать о работе над этим фильмом я могу бесконечно. Но для меня и встреча с этими людьми, и Ленинград, в который я попала тогда впервые, и вечное ощущение праздника в душе - для меня все это слилось со стихами Берггольц:
      Я никогда такой счастливой, Такой красивой не была...
      Эти строчки Ольга Берггольц написала в самые суровые блокадные дни...
      Ольга Федоровна смотрела готовую картину на "Мосфильме". Меня в зале не было - у нас был спектакль "10 дней, которые потрясли мир". Я волновалась. Зная это, ассистентка режиссера позвонила мне в театр после просмотра и сказала, что все прошло хорошо. Ольга Федоровна во время просмотра плакала и время от времени целовала в плечо сидевшего рядом Таланкина. Я немного успокоилась. Играю спектакль.
      253
      Вдруг мне говорят, что в кабинете у Любимова сидит Берггольц и хочет меня видеть. Я, как была в гриме и костюме шансонетки, побежала наверх. Моя первая встреча с Берггольц! Но от несоответствия моего внешнего вида и значимости этой встречи я, много хотевшая сказать, молчала. Ольга Федоровна подарила мне деревянный подсвечник со словами: "Когда свеча горит, человек думает..."
      На улице был холодный московский ноябрь, с ледяными лужами, ветром и мокрым снегом, а на ногах у Берггольц были босоножки и шерстяные носки. От этого несоответствия у меня сжалось сердце. Хотелось плакать, говорить ей какие-то теплые слова, утешать. На следующее утро я побежала покупать ей теплые сапоги, но в гостиницу отнести их постеснялась - все еще не проходила неловкость от моего костюма шансонетки и резкого театрального грима. Да и сапоги - это все-таки не цветы...
      На 60-летие Берггольц я подарила ей бедуинский кофейник, который купила в Дамаске на восточном базаре, подарила со словами: "Когда кофе на столе человек работает..." Мне хотелось, чтобы Ольга Федоровна написала вторую часть "Дневных звезд" и мы бы продолжали работу, тем более что разговоры об этом велись...
      Там же, на юбилее, после торжественной части, я сидела на банкете напротив Ольги Федоровны, и она, устав от напряжения, торжественных юбилейных речей, обилия людей - народу было очень много, - наклонилась ко мне и шепнула со своей милой картавостью: "Вот как заезу под стоу да как начну уаять..." Я сразу же вспомнила мое ощущение в сцене на пароходе, когда Ольга, выпив рюмочку, так тепло-насмешливо смотрит на твистующую молодежь и оставляет небрежный росчерк на подсунутом официанткой сборнике: "От автора..."
      После фильма у меня очень долго сохранялось чув
      254
      ство присвоения биографии Ольги Федоровны. И с Марией Федоровной - сестрой Берггольц - я встречалась как со своей Муськой, которую просто не видела много лет. А когда мне попадалось на глаза стихотворение Берггольц, которое я не знала, первым было резкое ощущение: "Господи, я же этого не писала..."
      Потом, к сожалению, это чувство ушло. И когда мне приходилось читать стихи Ольги Федоровны на телевидении или со сцены, я их уже читала не как автор...
      Я иногда думаю - смогла бы выжить в блокадном Ленинграде? Если бы было дело, поглощающее всю, без остатка, без свободного времени на размышления, может быть - да...
      Больная, с температурой 39 "выживаешь" целый тяжкий спектакль и не замечаешь болезни, какой-то внутренний механизм переключает все силы на новую задачу. Однажды я проиграла весь спектакль с сильнейшим радикулитом. Пришла домой - потом целую неделю не могла подняться с постели. "Фронтовые условия". Говорят, на фронте никто не болел гриппом, а в голодном Ленинграде у всех язвенников прошла язва.
      Когда теперь я вспоминаю "Дневные звезды", мне иногда хочется еще раз пережить самую прекрасную пору, какая бывает у человека, - самую мучительную, самую радостную, пору открытий, разочарований, надежд... - пору становления.
      Помните у Берггольц:
      Вот видишь - проходит пора звездопада, И кажется, время навек
      разлучаться... ...А я лишь теперь понимаю, как надо Любить, и жалеть,