Воображение толпы перемалывало любые слухи. Так, накануне восстания в XVI в. в Англии по стране прошел недобрый, тревожный слух, что якобы королевские инспектора монастырей продажны и богатеют, обирая монастыри. Кроме того, население верило, что эти грабежи разрушают "святую религию". В Корнуэлле перед восстанием 1547–1549 гг. также отмечалась обеспокоенность по поводу того, что крещение будет разрешено только по воскресеньям. По сути же речь шла лишь о том, чтобы крещения проходили в присутствии прихожан, посещавших воскресную службу. Но люди верили слухам и беспокоились, что слабые здоровьем новорожденные могут умереть, не дождавшись крещения, и попадут в ад.
      В докапиталистической Европе слухи и бунты были неразделимы, где бы они ни происходили и каким бы ни был их размах. В настоящее время панику можно погасить, не дав ей перерасти в волнения. Так было в 1969 г. во Франции, в Орлеане. Раньше это было сделать трудно на любом социальном уровне, включая правящий класс. Власти не располагали средствами информации (радио, газеты, телевидение), чтобы обезвредить слух хирургическим способом и успокоить людей. Не было также полицейского аппарата, способного препятствовать скоплению и возбуждению народных масс. Некоторые слухи, которые в свое время сеяли панику, теперь кажутся нелепыми. Тем не менее, в 1953 г. новость, переданная по американскому радио о прилете марсиан на летающих тарелках, вызвала коллективную панику. И главное, на что следует обратить внимание, общественное мнение посчитало это явление в принципе возможным. В Лионе в 1768 г. причиной бунта тоже были нелепые слухи о продаже детей: будто бы монахи ордена Оратории отрубают похищенным детям руку, чтобы попробовать пришить ее однорукому принцу. Жертвами бунта стали 25 человек. Психологически этот взрыв гнева объясняется следующим образом. Большинство людей не верили в возможность такой хирургической операции. Но после изгнания иезуитов тяжесть подозрений во всевозможных злодеяниях легла на их последователей. На этом фоне время от времени возникали слухи о пропаже детей в Лионе и других местах. Обвиняли то цыган и бродяг, то монахов и полицию. В этом отношении лионский бунт сравним с бунтом в Париже 1750 г., когда тоже погибли люди. По слухам, детей в Париже похищали полицейские, потому что якобы люди видели кричащего ребенка, которого полицейские силой сажали в фиакр. Слух породил ярость толпы. Адвокат Э.Барбье свидетельствует:
      "… По слухам, похищения детей нужны были якобы для лечения прокаженного принца. Чтобы избавиться от недуга, ему нужны были кровавые бани, а поскольку самая чистая кровь — это кровь ребенка, то детей похищали и пускали им кровь. Этот слух вызвал народные возмущения. Не знаю, откуда он взялся: такое средство лечения было известно во времена императора Константина, но он не захотел им воспользоваться. Более вероятно, что детей похищали, чтобы отправлять их в Миссисипи. Но это не значит, что был какой-то указ о том, чтобы отнимать детей от их отцов и матерей. Возможно, были некоторые случаи, когда брали сирот без родителей или брошенных ими, иногда в качестве возмещения предлагали денежную компенсацию и кое-кто злоупотреблял этим. Но в похищении детей вовсе не было нужды: их предостаточно в пригороде Сент-Антуан и других местах".
      Месяцем позже тот же слух возник в Тулузе: "Ужас распространился по провинциям. В Тулузе убивают продавцов игрушек, полагая, что этим они прельщают детей и что похищения детей в Париже дело их рук". Как видно, в народном сознании того времени было распространено убеждение, что воры крадут детей. Отсюда и запугивание ребенка, что в случае непослушания придет злой дядя и возьмет его. Слухи о похищении детей циркулировали не только в XVIII в. В 1823 г. в руководстве для полицейских в статье «Тревога» записано: "Запрещено запугивать и распространять среди населения тревожные и ложные слухи, такие, как наступление голодного времени, похищение детей, и т. п."
      Другой причиной коллективного страха, находившего выход в бунтах, были слухи о повышении налогов. Высшей отметки эти слухи достигли в XVII в. и начале XVIII в. в период галопирующей инфляции, когда люди были уверены, что от государства ничего хорошего ждать не приходится. Кроме того, они были подспудно связаны с неприятием нового бюрократического порядка письменных документов, за которые приходилось платить. Любой неправильно понятый или плохо прочитанный указ мог послужить предлогом для народного возмущения. Примером может служить налог на рождение ребенка, вызвавший бунты в 1627 г. в Вильфрант-де-Руэрге, в городах Гиены в 1635 г., в Монпелье в 1645 г., в Каркасоне в 1665 г., По в 1657 г., Обена в 1670 г., Байоне в 1706 и 1709 гг., Керси в 1707 году.
      Очень частыми во Франции XVI–XVII вв. были соляные бунты. Особенно это относится к тем провинциям, которые были освобождены от налога на соль. Любые изменения в системе налогов вызывали слухи о введении соляной пошлины и народные возмущения. Правда, случалось, что слухи были обоснованными. Так, Ришелье хотел упразднить привилегию провинций Нижней Нормандии варить и продавать соль, отчисляя в королевскую казну лишь четверть доходов от этого промысла. Но бунт «босоногих» в 1639 г. разразился до того, как был издан официальный указ. То есть еще не было больно, а народ уже поднял крик, и правильно сделал, потому что, боясь распространения бунта, правительство отказалось от своего намерения.
      Слухи порождают предварительное беспокойство, а сами питаются различными страхами и угрозами. Так, 24 мая 1524 г. в огне погиб почти весь город Труа. Такие пожары случались часто, поскольку дома в основном были деревянными. Но население было убеждено, что это поджог, что злоумышленники заслали в город детей 12–14 лет, которые совершили этот поджог, причем самих врагов выявить невозможно, так как они постоянно меняют облик: то они в крестьянском платье, то в дорожном или купеческом. Страх перед поджигателями достиг Парижа. Туда были доставлены из Труа отец и сыновья, которые якобы участвовали в поджоге. Они были казнены. Страх пожаров был настолько сильным, что парламент Парижа постановил зажигать перед домами лампы с девяти вечера и держать наготове емкости с водой. В тот год были отменены обрядовые костры в праздники Ивана-Купалы и Петра и Павла…
      В истоке коллективного безумия лежал страх перед бродягами и солдатами, причем большой разницы между ними не видели. И достаточно было стечения обстоятельств, чтобы этот страх вновь возродился. В качестве выражения и объяснения обобщенного страха появляется на свет слух, как первая стадия освобождения от страха. Слух идентифицировал угрозу и свидетельствовал о невыносимости создавшегося положения. Поскольку население, поверив слуху, выносит свое осуждение: враг выявлен, и уже только одно это приносит некоторое облегчение. Даже в самом оптимистическом варианте слух предполагает обязательно одного или нескольких виновных. Так было во время Фронды: король хотел отменить налоги, но этому помешал Мазарини. Были созданы типы виновных — сборщики налогов, спекулянты, разбойники, еретики, но за этими типажами стояли конкретные лица. Население же всегда считало себя жертвой — что соответствовало действительности — и заранее оправдывало себя за все проявления справедливого возмездия. Впрочем, перекладывая на виновного (или виновных) тяжесть преступлений, пороков и черных замыслов, население как бы очищалось от своих смутных намерений и видело в другом то, чего не хотело видеть в самом себе.
      Выходя за рамки критического контроля, слух имеет тенденцию преувеличивать силу разоблаченного врага, помещая его в центр дьявольского заговора. Чем сильнее коллективный страх, тем шире круг заговорщиков. Нельзя отрицать факта пятой колонны. Но во все времена страх перед ней переходил границы реальности. Очень часто слух направлен на разоблачение заговора, то есть предательство. Варфоломеевская ночь 1572 г. и последующие дни в Париже и многих городах Франции психологически объясняются коллективной уверенностью в протестантском заговоре. Вследствие неудачного покушения на Колиньи Екатерина Медичи повелела казнить какое-то число гугенотов, но у правительства не было намерения уничтожить всех реформаторов. Парижский бунт, несмотря на призывы властей к спокойствию, выплеснулся на улицы города и в течение пяти дней затопил их кровью; обнаженные жертвы, которых тащили по мостовым и сбрасывали в Сену, женщины на сносях со вспоротыми животами, связки детей, утопленных в реке и т. д. Отчего такая народная ярость, которая привела в ужас даже владельцев Луврского дворца? Возможно, она была вызвана эдиктами 1562 и 1570 гг., которые породили жестокость в городах с католическим большинством населения. Оно посчитало, что теперь их религиозным противникам все позволено и они попытаются утвердиться в королевстве…
      Призрак заговора бродил по Франции в первые годы Революции. "Великий страх" стал пропастью. Одним из мифов того времени был слух о сообществе аристократов и разбойников. А перед голодным 1776 г., предшествовавшим событиям 1789 г., прошел слух, что министры и местные власти заключили "голодный пакт" против народа. Народная победа 14 июля положила начало эмиграции, что было воспринято как еще одно доказательство "заговора аристократов". Говорили как о доподлинно известном факте, что эмигранты увозят с собой золото с тем, чтобы сообща с западными монархами собрать армию наемников. Со всех сторон Франция оказалась под угрозой вторжения…
      Вызванные страхом убийства и "преступления толпы" происходили во Франции также летом 1792 г., в частности в Париже 2–3 сентября. Массовое убийство парижан было лишь одним, — правда, самым жестоким — из многих кровавых событий, развернувшихся по всей стране. Война, первые разочарования, уверенность, что внешние враги имеют сообщников внутри страны, создали обстановку беспокойства и подозрительности. В Марселе 20 июля распространился слух, что некий торговец сукном организовал заговор против «патриотов». При аресте у него обнаружили патроны странного образца. На следующий день подогреваемая слухами толпа ворвалась в тюрьму и прикончила его. Перед смертью суконщик признался, что во главе контрреволюционного заговора стоят два учителя фехтования. Их тоже сажают в тюрьму. Между тем по городу пополз слух, что на берегу моря найдено огромное количество пуговиц с изображением королевской лилии — доказательство, что заговорщики не сидят сложа руки. Толпа врывается в тюрьму и убивает этих учителей фехтования. Это и многие другие события, происходившие повсюду во Франции 2–3 сентября, доказывают, что не было преднамеренности и каких-то организаций, все они — результат эпидемии страха.
      Следует еще раз повторить, что страх был обоснованным. Самые бредовые слухи, ходившие в то время по стране, долгое время созревали в умах людей и общественном сознании на фоне создавшегося опасного положения.
      Среди жертв массовых убийств того времени было много людей, далеких от политики: из 13 950 убитых заключенных 10 003 были уголовниками, то есть 71,9 % (по максимальной оценке). Их нельзя считать «издержками» процесса или жертвами "опьянения жестокостью".