"Братья и дружина! - воскликнул князь. - Тайны божьей никто не ведает! И что створит нам бог - на добро ли, на зло наше, -то и будет, то и увидим мы!"
      И, решившись, Игорь отбросил сомнения - приказал переправляться через Донец, от которого войско зашагало в глубь степей - к Осколу. Здесь дружина простояла 2 дня, поджидая подходившее другим путем войско Игорева брата знаменитого буй-тура Всеволода.
      Соединившись, братья двинулись дальше - к реке Сальнице. Здесь, в сердце половецких владений, войско шло осторожно, во все стороны высылали военачальники конные дозоры. Не потому, что боялись внезапного нападения, сами хотели напасть внезапно! Важно было не выдать себя до срока. Но для половцев горький урок прошлогоднего поражения не прошел даром. Русские дружины были обнаружены дозорами степняков, и половцы, быстро собрав войско, приготовились к отпору. Главный козырь князя - внезапность -- уже был утрачен, а он даже не подозревал об этом.
      В один из майских дней русские разъезды вместо беспечно кочующих племен обнаружили в степи готовые к столкновению половецкие полки.
      Снова сомнения и разные толки пошли в Игоревом стане. "Не наше есть время!" - говорили осторожные, вспоминали небесное знамение и советовали вернуться, пока не поздно. А горячие головы предлагали ринуться вперед со всей возможной скоростью, ошарашить врага неожиданным нападением. Игорь думал об ускользнувшей славе, которая теперь могла обернуться позором трусливого бегства. Представил себе, какие толки пойдут по Руси после такого возвращения... От одной мысли о них краска ударяла в лицо. "Если не бившиеся возвратимся, срам нам будет пуще смерти! - сказал князь сподвижникам. - Как бог даст!" - решил он во второй уже раз за время похода.
      И приказал выступать. На ночлег в этот раз не останавливались, а, проскакав ночь и утро, к середине дня встретили половецкое войско на берегу маленькой степной речки Сюурлия.
      Половцы "от мала до велика", сообщает летопись, выстроились в степи, изготовились к бою, прикрыв боевыми порядками многочисленные вежи-жилища на телегах. Видимо, они рассчитывали в случае неудачи применить испытанный веками прием. Когда сражение не удавалось, кочевники устраивали из веж подвижные укрепления: ставили телеги в круг, покрывали их бычьими шкурами и отбивали приступы. Взять такую степную крепость было необычайно трудно, стоило противнику больших потерь.
      Игорь выстроил войско в шесть полков. В центре поставил свой, справа полк буй-тура Всеволода, слева стал племянник Святослав. Передовым полком, куда вошли и черниговские ковуи, командовал сын - Владимир. Перед боевым строем рассеялись, выйдя вперед, лучшие Игоревы лучники.
      И степняки своих стрелков выдвинули вперед. Скоро обрушился на княжескую дружину первый залп половецких стрел. Но русские стрелки ответили им таким плотным и смертельным дождем, что половецкие передовые отряды, не выдержав, побежали. Паника перекинулась на основные полки, и те, сломав боевой порядок, тоже стали отходить.
      Владимир Игоревич бросился на дрогнувшего врага и быстро обратил его в безоглядное бегство. Половцы промчались через свои вежи и кинулись в степь, видимо не сумев организовать задуманной обороны. Дружинники Игоря хватали добычу, вязали пленных, а часть войска ринулась за отступавшим противником и только к ночи вернулась.
      Несмотря на небесные знаки, удача не оставила Игоря! Воины хвастались у костров дневными подвигами, делили захваченное добро. В темной ночи кричали и плакали пленные... Всей Руси доказал новгород-северский князь свою силу, военную мудрость, самостоятельность и смелость! Многим князьям теперь придется вдвойне считаться с ним при решении споров, организации походов, разделе земель. Сила его умножилась без больших потерь, а слава удесятерилась и уже летела по степи к русским пределам. Игорь ушел в поход рядовым князем, а вернется - прославленным!
      С такими мыслями, справив недолгий победный пир, усталый князь лег в походном шатре. Медленно затихало разгоряченное битвой воинство. Наконец устроилось на ночлег, заснуло.
      А проснулась Игорева дружина в кольце половецких копий! Беспощадный их лес за ночь обступил русский стан. Вся степь поднялась против Игоря, вся половецкая земля! Спать ложились с победой, а на заре встали в смертельном кругу.
      Все, что оставалось Игорю - он старался действовать быстро и разумно, сбить свое воинство в крепкий кулак и, держа круговую оборону, пробиваться через степь в сторону Донца, к русским границам. Князь приказал конникам спешиться, чтобы не возникло у всадников желания разбежаться - рассеяться по степи, бросив раненых и пеших. В этом случае и конных по одному настигнут, и пеших перебьют.
      Сбившись в плотный клубок, отражая непрерывные атаки, дружина пробивалась в сторону Руси. Трое суток день и ночь продолжались большие и малые сшибки. В одной из них ранили Игоря в правую руку. Днем войско изнемогало от набиравшей силу степной жары, мучилось жаждой. С горечью и страхом теперь вспоминали воины небесный знак - черное солнце, так смутившее многих в начале похода. Ночами стоны раненых не давали уснуть уцелевшим. Усталость одолевала всех больных и здоровых, опытных и молодых.
      На рассвете третьего дня, когда едва возобновились половецкие атаки и только первая волна конницы накатилась на русский стан, не выдержали и кинулись в безоглядное бегство черниговские ковуи. Сразу поняв, чем это грозит, Игорь покинул боевой порядок своего полка и бросился им наперерез. На скаку сорвал с себя боевой шелом, чтобы отступавшие узнали его, кричал и останавливал бегущих...
      Тщетно! Ужас, обуявший ковуев, рассеивал полк по степи, и он уже становился добычей окружавших его степняков. Свистели арканы, сабли рассекали воздух, и победно пели жуткую песнь половецкие стрелы...
      Осознав бесплодность своей попытки, Игорь бросился назад, к дружине и почти доскакал до нее - один полет стрелы отделял его от родного войска, когда был настигнут врагами, сбит наземь и пленен. Схваченный половцами, он видел, как совсем рядом - в полуверсте, а то и меньше - бьется-изнемогает войско Всеволода. Только одно желание осталось у русского князя в этот час. И добыча, и полон, и слава - все отошло, уменьшилось до размеров песчинки и теперь не интересовало его. Одно было желание: не видеть смерти брата, вовлеченного им в губительный поход, а умереть раньше.
      Связанный по рукам и ногам князь о многом успел вспомнить и задуматься за то короткое время, пока видел битву. Словно покрывало спадало с глаз: позднее прозрение вдруг заставило увидеть свои прошлые поступки в новом беспощадном свете.
      Не от княжеских ли распрей, сопровождавшихся непрерывными стычками, не от неутолимого ли желания каждого из них быть первым, урвать побольше, ограбить слабого соседа, унести что можно, а что нельзя - сжечь, не от этой ли безумной братоубийственной злобы проистекало, как из отравленного источника, все, что происходило теперь в далекой южной степи?!
      Битва скоро кончилась полной победой половцев. Теперь, совсем как русские несколько дней назад, ликующие недруги хватали добычу - лошадей, оружие, одежду, походную утварь. Ханы делили меж собой плененных русских князей. Игоря взял себе Кончак. Начинался долгий, иссушающий душу плен...
      А дружина Игорева вся погибла. Кто в реке потонул, кто под саблей лег, кого стрела настигла. В живых осталось полтора десятка русских, а пытавшихся разбежаться и того меньше.
      Половецкий плен был для русского князя почетным позором. Никто, конечно, не заставлял его гнуть спину на господина, загонять зверя на охоте, ухаживать за лошадьми и прислуживать на пирах. Напротив, Игорю выказывались все знаки почета и внимания. К нему приставили 20 сторожей, одновременно бывших и его слугами. Они не мешали князю ездить по степи куда заблагорассудится, но только по половецкой степи! Они выполняли все его приказания, но, понятно, это не должны были быть приказы о приготовлениях к бегству.
      Игорь проводил дни на ястребиных охотах, коротал время в утомительных разъездах, чтоб крепче засыпать ночью и не видеть снов, в которых часто являлась родная земля, княжеский город, близкие... Желая хоть как-то приблизиться ко всему этому, он попросил, чтобы послали кого-нибудь на Русь за священником. Просьба была исполнена. Присутствуя теперь на службах, которые устраивал немолодой уже поп, князь стал еще ярче и острее вспоминать Русь богатые праздничные службы в многокупольных храмах, колокольный звон, весело скачущий по утренним улицам или торжественно плывущий в вечернем воздухе, поездки по монастырям, рассказы и книжные чтения монахов... Много вспоминалось такого, от чего душа начинала изнывать.
      В конце концов князь решил бежать из плена. Долго размышлял Игорь, стоит ли идти князю "неславным", как тогда считалось, путем тайного бегства. Но, прослышав, что возвращающиеся из неудачного похода половцы намерены в отместку перебить всех русских пленных, Игорь решился.
      В один из вечеров он послал своего конюшего к половцу Овлуру, который за время плена привязался к князю, полюбил его за открытый и прямой характер и уже не раз предлагал Игорю бежать на родину. Взяв трех коней, слуги перебрались на другой берег маленькой степной реки и затаились, поджидая князя. Сторожа, проводив Игоря на отдых в шатер-вежу, пили терпкий кумыс и веселились у костра. Выждав некоторое время, князь взял крест и походную икону-складень, поднял край половецкой вежи и выбрался в ночь. Быстро достиг реки, переправился и вскочил на приготовленного коня.
      Долог оказался путь из плена. Первые двое суток, нахлестывая коней, убегали стремительно - в два дня доскакали до знаменитого Русского брода через Северский Донец. Но, безудержно спеша к русской границе, не рассчитали сил загнали борзых коней. Горевать времени не было - до Донца, выдвинутой в степь русской крепости, было еще далеко. Без малого две недели, стороной обходя встречающиеся кочевья, убегая от погонь, хоронясь в балках от половецких разъездов, добирались пленники до русских пределов. Лишь на одиннадцатый день пути добрались до города Донца.
      Едва отдохнув, Игорь вновь тронулся в путь - в родной Новгород-Северский. А оттуда вскоре пустился в объезд по русским землям, посетил многие города, многих русских князей. Везде, зная о несчастьях Игоревой рати, его встречали приветливо и радостно. Князья устраивали пиры в честь Игоря.
      Трудно заканчивался для Руси сложный XII век. Его открыли половецкие вторжения, мощное киевское восстание и кровавые клятвопреступления князей. На какое-то время дальновидная политика Владимира Мономаха приостановила раздоры, что сразу помогло в борьбе со Степью. Но эти проблески исчезли в феодальных шквалах-усобицах и волнах внешних вторжений. Столетие заканчивалось новыми противоречиями, трагическим походом Игоря.
      Но самое печальное было в том, что ослабление русских земель происходило на фоне усиления внешних врагов. На северо-западе злобно зарились на русские владения крестоносные ордена. На западе набравшие силу Литва, Польша и Венгрия то и дело объединялись для совместных вторжений в пределы Руси. На юге бесчинствовали половцы. А в далеких восточных степях вызревала чудовищная сила, с которой Руси придется сражаться целые века...
      ЧАСТЬ 4. ВЫСОКОЕ СТРЕМЛЕНИЕ
      ДРЕВНЕЕ БЫЛИННОЕ ВРЕМЯ РУСИ...
      Оно было не только эпохой суровой борьбы за существование, упорного земледельческого и ремесленного труда, тяжелой борьбы, размирья и ежечасных потерь. Именно в эти века с потрясающей быстротой развивается древнерусская культура, стремительно, на одном дыхании достигшая византийских высот и свободно воспарившая дальше - к невиданным миром вершинам гениальных откровений.
      В основе этого взлета лежало упорство и трудолюбие народа. Там и здесь, продвигаясь по большим и малым рекам, отвоевывая пашни у леса, поднимая нетронутую целину степей, русский народ создавал основы, без которых вообще не могло быть величественной архитектуры и искусного ремесла, былин, летописей и даже простой грамоты. В улицах больших и малых городов дымили кузницы несмолкаемый стук молотов разносился во все стороны. Монотонно скрипели круги в гончарных мастерских, а в художественных подмастерья старательно растирали краски. Напряженно работали золотых дел мастера, ткачи, вышивальщицы... Целые улицы получали названия по ремесленным специальностям: Гончарный конец. Плотницкий конец. Кузнецкие ворота...
      Русское ремесло, начав со скромного ученичества, быстро обрело самостоятельную силу, все чаще заставляло удивляться многое видавших иноземных купцов и путешественников. Хорезмиец аль-Бируни оставил восхищTнное свидетельство о мечах русской работы, украшенных "удивительными и редкостными узорами". Итальянец Плано Карпини поразился трону русской работы, который увидел во дворце ордынского правителя Гуюк-хана: "Трон был из слоновой кости изумительно вырезанный..." Педантичный немецкий монах Теофил, задавшийся целью определить, какие страны "в тщательности эмали и разнообразии черни преуспели", поставил Русь на второе место - после Византии, но впереди арабов, немцев, итальянцев, французов...
      Особо ценили на Руси оружейников. Золоченые шлемы, удобные, тщательно изукрашенные седла, тугие, не слабевшие с годами луки, кованые, блиставшие на солнце доспехи, надежные копья, легкие и прочные кольчуги, крепкие палицы сложное, постоянно обновлявшееся воинское снаряжение изготовлялось в русских мастерских. Слава о нем скоро пошла по всей Европе, проникла на Восток. По сей день ищут и опознают специалисты эти исторические реликвии, рассеянные от Франции до азиатских степей.
      Быстрая кристаллизация на просторах Восточно-Европейской равнины обширного и могучего Древнерусского государства не могла не вызвать столь же масштабного духовного взлета. Словно по волшебству, где-то в середине Х века возникла, явившись отразить непростую духовную жизнь, древнерусская литература.
      Ныне ей уже 1000 лет, она старше французской, английской, немецкой литератур...
      И если окинуть древнерусскую литературу единым мысленным взором, то, пожалуй, придешь к заключению, что более всего она похожа на мощный хор, в котором голоса творцов слиты в единое песнопение. Авторы многих творений неизвестны нам, сохранились лишь имена некоторых писателей: Илларион, Нестор, Кирилл Туровский, Владимир Мономах, Климент Смолятич, Серапион Владимирский, Даниил Заточник...
      Древнерусская литература возвышается в истории "как единое грандиозное целое, - пишет академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, - как одно колоссальное произведение, поражающее нас подчиненностью одной теме, единым борением идей, контрастами, вступающими в неповторимые сочетания". А ведь далеко не все сохранилось и дошло до наших времен! Бесчисленные вторжения внешних врагов, яростные междоусобицы, буйные средневековые пожары, небрежное хранение и, наконец, даже экономная скупость монастырских переписчиков, смывавших с пергамента старые тексты, чтобы написать другие, - все это во много раз уменьшило содержание древнерусской литературной сокровищницы.
      Но и сохранившееся ясно говорит о высочайшей культуре, о множестве подчас неповторимых, нигде в мире не известных жанров, о разных школах-направлениях.
      Чуть ли не при каждом княжеском дворе и крупном монастыре создавались летописи, а это требовало большого числа грамотных составителей и предполагало достаточно обширный круг читателей. Летописные своды были не только хронологической сводкой событий, но часто включали в себя литературные произведения и документы - исторические повести, рассказы о жизни святых, договоры, послания, воспоминания. Они должны были не только давать читателю информацию о былом, сообщать ему факты, но освещать минувшее определенным идейным светом, формировать настроения и взгляды.
      Главным средоточием культуры были города - центры торговли, ремесла, архитектуры, живописи, письменности. Здесь, на невзрачных подворьях, ковались булатные мечи, шились сафьяновые сапоги, создавались изумлявшие заморских купцов ювелирные изделия, плелись тончайшие кружева, выстраивалось невиданным узором золотое шитье, писались раскрашенные киноварью книги.
      В узких кривых улочках звучали хлесткие скоморошьи песни - от них с дребезжащим звоном захлопывались разноцветные стекольчатые окна богатых каменных теремов. Бесстрашно, не боясь поповской хулы, выходили на древние вечевые площади свободолюбивые русские еретики, противостоявшие церковным идеям. В городах жила книжная мудрость и широкая народная грамотность.
      КАМЕННЫЕ РУКОПИСАНИЯ
      Долгое время (целые века!) считалось, что грамотность на Руси была привилегией знати, а на долю простого человека оставалось якобы "примитивное" и "второсортное" устное народное творчество - былины, сказки да преследовавшиеся церковью и властью скоморошьи песни. Мысль о том, что письменная культура развивалась в полной изоляции от народа, который о ней, собственно, и не подозревал, усердно поддерживалась попами. Средоточием письменности слыли церкви и монастыри, царский двор, княжеские и боярские терема.
      Где хранились летописи, изборники, списки церковных книг, несметное количество разнообразных актов и грамот, духовных завещаний, поучений, челобитных, наставительных, утешительных и прочих посланий, поминальных списков? В церквях, княжеских, а позднее приказных архивах, в темных, скрытых от глаз монастырских хранилищах...
      Кто мог дать доказательства того, что простой народ во времена седой русской старины знал грамоту, любил книгу?
      Таких доказательств не было, и многим казалось, что, чем больше - год за годом - мы удаляемся от этих времен, тем ничтожнее и фантастичнее становится возможность опровержения этого косного, восходящего к феодальным временам взгляда.
      Поэтому то, что сделали в последние десятилетия советские ученые, можно по праву и достоинству назвать переворотом в науке и сознании современников.
      Были, конечно, кое-какие свидетельства народной грамотности. Не зря же, например, ополчались древние церковники на тех, кто "крест посекают и на стенах режут"! Что могли "резать на стенах"? Рисунки? А может, какие-то надписи? Но тогда где они? И широко ли были такие надписи распространены, широка ли была грамотность?
      Первые из надписей на стенах древних храмов были обнаружены еще в XIX веке, но лишь очень узкий круг ученых обратил на них внимание. Должной оценки этим свидетельствам дано не было. Поэтому даже ученые мужи из императорской Археологической комиссии сошлись во мнении, что при ремонте собора Софии Новгородской можно "обнаруженные на стенах надписи, не представляющие особенного интереса, закрыть штукатуркой", а оставить лишь несколько надписей, каковые были признаны комиссией "интересными".
      Но при реставрации собора даже это робкое пожелание ученых было забыто: церковники всячески торопили ремонт Софии, так как на этом настаивал архиепископ, "страшно утомляющийся при богослужениях" в соседней "неудобной" церкви.
      И найденные надписи были закрыты свежей штукатуркой. Многие - навсегда.
      И только в наше время такие надписи-граффити были найдены - в Новгороде, Киеве, Смоленске, Ладоге, Владимире,- тщательно систематизированы, опубликованы, изучены... Главный вывод из многих трудов вытекает один: грамотность в Древней Руси не была княжеской да боярской забавой, уделом ученых монахов, а встречалась повсеместно, была обычным явлением. Это потом, в течение долгих веков крепостного права, дикие русские помещики, онемеченная царская знать, бюрократы-переписчики, наживавшиеся на составлении бумаг, да попы-мракобесы пытались вытравить из народа не только саму грамотность, но даже и память о ней. Из таких темных стремлений, дворянского ханжества и поповского фарисейства рождались злобные легенды и напыщенные "ученые" мнения о безграмотном от века русском мужике. "Иван писал".
      "Стефан писал, когда расписывали святую Софию". "Радко писал в лето 6620". (Это 1112 год.) "Хотец писал в беде тот. О, святая София, избави мя от беды! "
      "Олисей, раб Христов, писал". "Вячеслав писал". "Микула писал". "Ох, тошно Геребену, грешнику!"
      Вот лишь несколько кратких автографов древних новгородцев на стенах храма святой Софии. А ведь их многие сотни! Среди авторов надписей - Федор, Кулотка, Местята, Побратослав, Гереша, Борька, Глеб, Белько, Петр, Мина, Михаил, Лавр, Гюрьга, Павел, Остромир, Далята... Ряд этот можно продолжать долго. Иногда надписи бывали коллективными: "Ярополча дружина писали: Радочен, Андрей, Петр, Радигост".
      Инструмент для письма почти у всех был под рукой. Во время археологических раскопок ученые часто находили костяные, металлические или деревянные стержни с острием на одном конце и маленькой лопаточкой на другом. В них имелось отверстие, видимо, для шнурка, с помощью которого стержни крепились к поясу.
      Назначение этих предметов почти 100 лет было загадкой. Их находили в Киеве и Пскове, Новгороде и Чернигове, Смоленске, Рязани и еще в двух десятках древнерусских городов. Чему они служили? Сначала назвали стержни "булавками". После появилось другое объяснение-"ложечки для церковного причастия". Потом третье - "инструмент для обработки кожи". Кто-то объявил их "обломками браслетов"... Ясно было, что это обыденные, повседневно нужные древнему человеку вещи, потому и встречаются они повсюду в большом количестве. Но для чего и кому они бывали нужны, оставалось непонятным, пока не произошло одно из крупнейших открытий отечественной археологии - находка берестяных грамот. Оказалось, что стержни - это "писала", с помощью которых чертили буквы по бересте. Привешенные к поясу, они и в церкви были под рукой. Поэтому столь часты надписи-граффити на стенах древних храмов. Обычай этот угасает, как точно подметил советский археолог Валентин Лаврентьевич Янин, только в XVI веке, когда дешевая бумага и чернила вытесняют из употребления бересту, а вместе с ней и ставшие ненужными "писала". Их исчезновение обусловило и исчезновение граффити на стенах соборов - теперь под рукой не было нужного инструмента.
      Иногда авторы надписей не ограничивались краткими автографами, которые должны были запечатлеть их присутствие в святом храме. И тогда буйный веселый нрав новгородского удалого молодца вдруг проглянет из надписи, нацарапанной на стене 1000 лет назад.
      "Якиме стоя усне, - написал один из них про заснувшего на долгой службе друга, -а рта и о камень не ростепе[8]". То-то, наверно, посмеялся написавший, разбудив приятеля в конце службы!
      А какие-то друзья - не разлей вода, - по обычаю, восходящему к языческим верованиям, на лестнице внутри храма устроили настоящий пир-братчину да еще оставили на центральном столбе лестничной башни свидетельство о своем веселье: "Радко, Хотко, Сновид, Витомир испили лаговицу[9] здесь повелением Угрина. Да благослови бог то, что нам дал! А ему [щедрому Угрину] дай спасение! Аминь!" Вот так новгородское веселье, рядясь в благообразную церковную одежду, проникало даже в святой храм.
      Кто не осмеливался на такую дерзость, искал себе развлечений потише и поскромнее, чтобы хоть чем-то заняться во время службы. Разговаривать в храме поп не велит, так кто-то приятелю на стене загадку нацарапал - пусть отгадает! "Голоде железный, камяны перси, медяная голова, липова челюсть, в золоте..." Что такое? "Гадай, гадай, приятель! А выйдем из церкви-отгадку скажу! Это же храм божий! Голос-звон железный у него, грудь каменная, голова - медный купол, золотом крытый, а липовая челюсть - легкое крыльцо!.."
      Скрупулезно, шаг за шагом были обследованы учеными стены многих древних зданий, открыты тысячи надписей, свидетельствующих о широком распространении грамотности на Руси. Большинство авторов надписей в церквях - безвестные простые люди, но найдены и автографы знаменитых людей древности. В киевском храме святой Софии академик Борис Александрович Рыбаков нашел автограф самого Владимира Мономаха!
      Тысячи надписей, многие сотни имен открылись на каменных стенах древних построек, стали неопровержимыми доказательствами широкой грамотности древнерусского люда. И если еще оставались сомневающиеся в этом, то судьба уготовила им незавидную роль людей, окончательно посрамленных в своем упрямстве. Произошло это в последние 30 лет, а началось в обычный день 26 июля 1951 года.
      "Я ЭТОЙ НАХОДКИ ЖДАЛ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ!"
      Есть странная закономерность в том, что большие открытия совершаются в будничной, начисто лишенной не только какого-то величия, но даже и малой торжественности обстановке. Архимед сидел в ванне, когда его осенило понимание закономерностей взаимодействия жидкости и помещенного в нее твердого тела. Ньютон обязан открытием закона всемирного тяготения падению переспелого яблока. Великая периодическая система элементов явилась Д. И. Менделееву во сне, и он записал ее, поднявшись с постели, едва одетый...
      День 26 июля 1951 года был обычным в длинной череде рабочих будней Новгородской археологической экспедиции. Продолжалась тяжелая, не первый год ведущаяся работа. Она приносила много находок, но эти следы материальной культуры древности, при всей неожиданности каждой конкретной находки, все же были... ожидаемы. Они лишь дополнили картину известного новыми штрихами, являлись камешками в огромной мозаике, общие контуры которой были известны ученым.
      Но 26 июля 1951 года сместились многие традиционные представления.
      Все началось, как рассказывает советский археолог Валентин Лаврентьевич Янин, со спора начальников двух участков, на которые делился большой археологический раскоп: кому срывать лопатами земельную бровку-границу, разделявшую участки. Поспорили, и один, ловкий и говорливый, доказал, что это не его дело. Знай он, что покоится под невзрачной узкой грядкой сухой земли, конечно сам бы схватил лопату, а не будь ее - руками раскопал бы и просеял землю. Под этой бровкой 500 лет лежала, ждала своего часа берестяная грамота, навсегда получившая в науке порядковый номер 1. Ее нашла молодая работница Нина Федоровна Акулова. Когда через несколько минут грамоту передали руководителю экспедиции Артемию Владимировичу Арциховскому, он от волнения слова не мог сказать, а совладав с собой, крикнул, как свидетельствуют очевидцы, "не своим голосом"; "Премия-сто рублей! Я этой находки ждал двадцать лет!"
      Так совершилось одно из самых значительных открытий отечественной археологии. Не золотые маски, не усыпанные драгоценными камнями саркофаги, не курганы, набитые сокровищами... Невзрачные рваные куски свернутой бересты... Но нет цены этим свидетельствам древней жизни нашего народа.
      В первой грамоте, точнее, в сохранившихся фрагментах был прочитан перечень повинностей, которые шли с нескольких сел в пользу какого-то Фомы. Потом появилась вторая, третья, десятая, сотая...
      Через берестяные грамоты ученым открылся внутренний мир древнего Новгорода. Перечни повинностей, памятные записки о долгах, распоряжения по хозяйству, предложения о вступлении в брак, угрозы, жалобы, обращения в суд, завещания, просьбы, молитвы, приказы, договоры, детские упражнения в письме и счете, распоряжения Совета новгородских господ, письма-донесения о борьбе с иноземцами... Жизнь во всех проявлениях, полная разнозвучащих голосов.
      В новом свете предстают теперь и давно известные былинные запевы. Учеба грамоте была широко распространена, потому и в сказаниях о ней упоминается как о деле обычном:
      Будет Васинька семи годов, Отдавала матушка родимая, Матера вдова Амелфа Тимофеевна Учить его грамоте. А грамота ему в наук пошла. Присадили пером его писать - Письмо Василью в наук пошло...
      Так учился грамоте былинный удалец новгородец Василий Буслаев. И учение даром не пропало - пригодилось, когда Василий задумал собирать дружину. Он начал дело с составления многочисленных "ярлыков скоропищатых", которые разослал во все улицы и переулочки Новгорода. Прочитав их, пришли на широкий двор Буслаева его сподвижники - и крепкоголовый Костя Новоторженин, и братья-боярченки Лука да Мосей, и семь "братов Сбродовичей" - всего тридцать человек без единого...
      Число найденных берестяных грамот (а именно такими были скорее всего и "ярлыки" Василия Буслаева) увеличивается непрерывно, сейчас их уже более шести сотен - таков итог 30 лет непрерывных работ Новгородской экспедиции. Растет число упомянутых в них людей - их уже тысячи, - деревень, рек, событий, дел. "И можно искренне позавидовать будущим историкам, - считает В. Л. Янин. - Они, сосредоточив в своих руках тысячи берестяных писем, будут знакомы с доброй половиной средневековых новгородцев и услышат от них ответ на любой вопрос, встающий в процессе исследования. Для них стена столетий рухнет и взору предстанет живая картина средневекового города, сверкающего сотнями красок и наполненного шумом тысячи голосов". Все разнообразнее становится этот слышимый внимательному исследователю гомон древнего новгородского люда, навсегда запечатленный грамотами. Многое в истории Новгорода и всей Древней Руси благодаря им проясняется, видится четче и рельефнее. Но вместе с тем грамоты ставят новые вопросы. Ведь каждая из них - уникальный человеческий документ и почти каждая - загадка, требующая для истолкования широких знаний, настойчивости, остроумия. О решении таких задач, связанных с расшифровкой, толкованием и объяснением грамот, ярко рассказал в своей замечательной книге "Я послал тебе бересту" руководитель Новгородской археологической экспедиции Валентин Лаврентьевич Янин, давший объяснения сотням грамот. Но загадок осталось немало - хватит многим пытливым умам. Когда листаешь 7-томное академическое издание "Новгородские грамоты на бересте" и внимательно вчитываешься в древние, чаще всего отрывочные (только четверть найденных грамот сохранилась целиком, остальное-фрагменты) тексты, вопросы возникают один за другим. На какие-то ответ уже дан, а другие загадки еще только ждут его...
      Вот, например, грамота No311, найденная в 1957 году возле мостовой Великой улицы.
      По начертанию букв и месту залегания она уверенно датируется рубежом XIV и XV веков. Перевод ее не представил большого труда: "Господину своему Михаилу Юрьевичу крестьяне твои Череншане челом бьют, те что ты отдал деревеньку Климецу Опарину. А мы его не хотим. Не суседний человек. Своевольно поступает".
      Кто такой Михаил Юрьевич, определилось сразу: так звали сына знаменитого новгородского посадника Юрия Онцифоровича. Было знакомо и название местности Череншани: оно уже встречалось в другой грамоте, адресованной, кстати, тому же Михаилу Юрьевичу.