Мы выпивали, поглядывая одним глазом на экран телевизора. Передавали первенство мира по фигурному катанию. Выступление Габи Заиферт привлекло наше внимание.
      – Вполне возможно, что она моя дочь, – сказал Виктор и хлопнул очередную рюмку водки.
      Мы почти не отреагировали на его хвастовство. Если верить рассказам Виктора, во время службы в оккупационных войсках он оплодотворил чуть ли не половину немецких женщин.
      Вскоре ко мне приехал институтский друг. Я вспомнил фразу Виктора, и у меня возникла идея.
      Леонид в совершенстве владел немецким языком. Я подключил телефон к магнитофону, позвонил Виктору и тут же передал трубку Леониду.
      – Здравствуйте, – сказал он, – вас беспокоит доцент университета имени Гумбольта. Я приехал в Киев в институт нейрохирургии. К вам у меня деликатное поручение. Дело в том, что в Берлине у меня есть очень талантливый студент. Он выяснил, что вы – его отец (смущенное покашливание на том конце провода). Нет, нет, у него никаких претензий. Он вполне современный человек. Просто он увлекается генетикой, и ему интересно знать, какой запас генетической информации он получил от своего отца. Не могли бы мы с вами встретиться?
      На следующий день я пришел к Виктору на работу с магнитофонной записью, которая объяснила сотрудникам, почему он выглядел изрядно выпившим, хотя был трезв, как стеклышко.
 

 
      К весне 1933 года, когда голод стал уже невыносимым, мама решила расстаться с последней ценностью, оставшейся после смерти отца. За обручальное кольцо она принесла из Торгсина муку, масло и сахар.
      Можно было одуреть от запаха готовившихся в духовке сдобных булочек.
      Вечером мама ушла в больницу на ночное дежурство.
      Неполных восьми лет, но единоличный хозяин в доме, я пригласил своих многочисленных друзей, бойцов нашей уличной дружины, таких же изголодавшихся, как я. Не знаю, где, в какую эпоху был пир, подобный этому.
      Утром, когда мама вернулась домой после бессонного дежурства, в доме не было ни единой булочки. Мама била меня смертным боем. Я кричал от боли и плакал от обиды. Гены добра и справедливости предопределили мое поведение. Поэтому я не мог понять, за что мне доставались эти тяжкие побои.
      Но сегодня, много-много лет спустя, верховный суд моей совести маму тоже признал невиновной.
 

АВТОР МЕТОДА

 
      Мне было тогда лет девять. Мама перед уходом в больницу на суточное дежурство велела мне пойти к доктору Осинковскому. Она договорилась, что он удалит у меня гланды. Эту операцию делали амбулаторно. А после операции полагалось есть мороженое. Мама оставила мне деньги. По пути к доктору Осинковскому я подумал: какое удовольствие от мороженого после операции?
      День был жарким. Очередь за мороженым немалая. Я стал и вскоре получил свой стакан – двести граммов. И тут же занял очередь, наслаждаясь чудесным пломбиром. Так я повторял до тех пор, пока еще были деньги. Мама ведь мне ничего не сказала по поводу сдачи. Съел я кило семьсот граммов. Удовольствие – до небес! Не омрачать же его операцией. Я пошел домой.
      На следующий день, возвратясь из больницы, мама застала меня в полубессознательном состоянии с высокой температурой. Она решила, что это результат тонзилэктомии, и не стала меня ни о чем расспрашивать. А мне не пришлось ничего объяснять.
      Через несколько дней, встретив доктора Осинковского, мама сердечно поблагодарила его за операцию. Старый отоларинголог очень удивился, сказал, что не делал никакой операции и вообще видел меня в последний раз недели три тому назад, когда я воровал в его саду не созревшие сливы.
      Мама примчалась домой, схватила меня за руку и поволокла к доктору Осинковскому. Он осмотрел мое горло и с удивлением заявил, что никаких гланд у меня нет и, следовательно, операция мне не показана.
      Метод вымораживания гланд сейчас применяют в оториноларингологии. Но почему-то никто не ссылается на меня. Вероятно, потому, что только сейчас я догадался опубликовать свое открытие.
 

 
      – Вот. Даже вы считаете меня сексотом.
      Я помолчал, подбирая наиболее деликатные выражения.
      – Не считаю. Но согласитесь, что для подозрения есть основания. Уже давно вы не показываете хороших результатов, а вас, еврея, постоянно включают в сборную команду Союза.
      Он грустно улыбнулся.
      – Да. И меня будут включать в сборную, пока нынешний главный тренер не уйдет в отставку. Так он мне пообещал. Помните, во время Олимпийских игр в Риме была у нас выдающаяся бегунья. На предварительных она показала блестящий результат.
      Вечером, накануне соревнования, старший тренер зашел к ней в комнату и спросил, обещает ли она ему завтра получить золотую медаль. Она ответила, что медаль будет в том случае, если сейчас ее кто-нибудь трахнет.
      Старший тренер зашел к нам и попросил кого-нибудь из ребят трахнуть ее. Тут начался такой смех – вы же помните ее? Она была уродлива, как смертный грех.
      Старший тренер просил, говорил, что никогда в жизни не забудет этой услуги. Ну, я и пошел.
      На следующий день она завоевала золотую медаль, да еще установила мировой рекорд. В благодарность за это старший тренер включает меня в сборную Союза.
      А вы говорите – сексот.
 

 
      Удивительно, как прилипают прозвища. Двухметроворостого баскетболиста еще в школе прозвали Лилипутиком. И пристало. Но это к слову.
      Накануне мы были на даче у нашего друга. Уже не первой молодости, он имел неосторожность жениться на двадцатилетней поэтессе. Было очень смешно, когда она выспренно рассуждала о Монтене, а еще смешнее, когда прочла свои стихи.
      Сейчас мы выпивали в своей компании. Поэтесса читала стихи. Напротив нее сидел Александр, человек исключительной порядочности и деликатности. Видно было, как он страдает от этих стихов. Наконец он не выдержал и спросил:
      – Чьи это стихи?
      Она назвала автора.
      – Говно, – сказал Александр.
      Поэтесса приподняла полные округлые плечи и начала читать свои стихи.
      В душе я улыбнулся, предвкушая реакцию Александра. Он действительно отреагировал:
      – И это тот же автор?
      Поэтесса взвилась всей своей солидной массой:
      – Вы грубый человек!
      С тех пор это его прозвище.
 

ОТКРЫТИЕ

 
      Из Петропавловской крепости с сыном мы направились в Исаакиевский собор. По дороге к нам пристроился симпатичный юноша из Дагестана. Горский еврей.
      Звонкая тишина собора нарушалась шарканьем ног многочисленных групп туристов и приглушенными голосами гидов.
      Сын и я подошли к группе, слушавшей объяснение по поводу маятника Фуко. Юноша с открытым ртом замер перед картиной, под которой на медной пластинке было написано "Обрезание Христа".
      И вдруг туристы вместе с собором вздрогнули от изумленного крика юноши:
      – Пасматрите! Пасматрите! Ваш Христос абрэзанный!
 

 
      Перевалило за полночь. Дежурный редактор, так называемый выпускающий, перед тем, как сдать газету в типографию, пошел за подписью к цензору, к своему старому фронтовому другу.
      Цензор просканировал газету зорким взглядом и, ткнув пальцем в фотографию на второй странице, сказал:
      – Убери.
      – Почему? – Недоуменно спросил выпускающий.
      – Вокзал.
      Днем участок кросса прошел по бульвару Шевченко. Фотограф запечатлел бегунов. Только обладая фантастическим воображением можно было предположить, что несколько бледно-серых точек клише на заднем плане – это и есть вокзал.
      – Ты что, охерел? – Возмутился дежурный редактор.
      – Проще убрать, чем спорить со мной.
      – У меня нечем заменить.
      – Это твоя забота.
      – Да здесь же ни хрена не видно! А даже если было бы видно?
      – Убери.
      – Да ты… да если ты сейчас выйдешь за угол и поссышь, завтра в Пентагоне твой хер, снятый cпутником, будут демонстрировать крупным планом.
      – Я знаю. А фотографию ты уберешь.
      И убрал.
 

В СУМЕРКИ

 
      Улица нехотя расставалась с августовским днем. Утих сумасшедший дом расположенного рядом Привоза. С моря еще не пришла прохлада.
      На тротуаре, у подворотни типичного одесского двора, на низенькой скамейке уселась многопудовая дама. Между широко разведенными неправдоподобно мощными бедрами приютилось ведро с грушами. К массивной нижней губе (у дамы все было массивным) лениво прилепился окурок.
      На улице появился высокий согбенный юноша. Указательным пальцем он поправлял сползавшие очки. Казалось, можно было услышать, как при каждом шаге стучат его кости, не прикрытые мышцами.
      Дама окинула юношу оценивающим взглядом. Она почти не раскрыла рта, но улица огласилась рыком из трубы теплохода:
      – Борэц, купыте хрушу.
 

 
      После Шестидневной войны в Советском Союзе циркулировал анекдот:
      – Рабинович, почему вы не гладите брюки?
      – Понимаете, включаешь телевизор – Израиль, включаешь радио – Израиль, так я уже боюсь включать утюг.
      Пришел ко мне на прием пациент. На амбулаторной истории болезни значилось: Израиль Давидович Юровский. До него на приеме у меня была пациентка. Сейчас, что-то вспомнив, она вернулась в кабинет. Взгляд ее упал на амбулаторную карточку.
      – Боже мой, и тут Израиль.
      Она безнадежно махнула рукой и вышла, так и не спросив ни о чем.
 

ПРОЗРЕНИЕ

 
      Двенадцатилетнего Эмилио в 1938 году привезли на пароходе в Одессу из Валенсии. Его воспитали идейным пионером и еще более идейным комсомольцем. Даже самый близкий друг Рауль не мог убедить его в том, что их родители погибли напрасно, что нечего им было лезть в драку за создание в Испании такого же дерьма, как здесь, в Советском Союзе.
      В отличие от сослуживцев, Эмилио не надо было гнать встречать Фиделя Кастро. Люди держали в руках советские и кубинские флажки, топтались на тротуаре и были довольны хотя бы тем, что это происходит в рабочее время. Один Эмилио горел нетерпением и энтузиазмом в этой безидейной толпе.
      Наконец, экскортируемый нарядными мотоциклистами, появился открытый автомобиль. Фидель Кастро стоял в нем, гордо выставив вперед свою революционную бороду. Эмилио по-испански восторженно прокричал приветствие.
      Кастро с удивлением оглянулся и прокричал в ответ:
      – А, кастильская проститутка?
      С этого момента, забыв о пионерско-комсомольском воспитании, Эмилио стал мечтать о возвращении во франкистскую Испанию.
 

 
      Он заставил себя расположиться на стуле в кабинете прокурора так, словно это его родное кресло в кабинете главного инженера, а фактически – хозяина крупнейшего пищевого объединения.
      – Так что будем делать, Лев Григорьевич? Еще одна анонимка. Вы обменяли квартиру, доплатив двадцать тысяч рублей. Сумма, скажем прямо, солидная даже для вас.
      Лев Григорьевич улыбнулся:
      – Вы полагаете, что за лишних восемь квадратных метров следует заплатить двадцать тысяч?
      – А сколько?
      – Когда у вас возникнут проблемы с обменом квартиры, обратитесь ко мне. Я вам дам исчерпывающую консультацию.
      Лев Григорьевич, чьи стратегические способности сделали бы честь гениальному полководцу, при первой встрече недооценил прокурора, ошибочно решив, что все ограничится опровержением анонимки, в которой точно значился размер полученной взятки. Аргументы Льва Григорьевича убедили прокурора не столько в клевете, содержавшейся в анонимке, сколько в том, что у него в данном случае нет ни малейших шансов ухватить за жабры этого ускользавшего главного инженера. Но сейчас, после второго вызова к прокурору, Лев Григорьевич постарался досконально изучить своего противника, чтобы во всеоружии подготовиться к следующему вероятному свиданию. И оно действительно состоялось.
      – Лев Григорьевич, как видите снова анонимка.
      Он не стал выяснять ее содержания и тут же ринулся в атаку:
      – Не знаю, о чем анонимка, но если она так же верна, как две предыдущие, то мне просто жалко, что вы тратите на меня время, которое с большей пользой могли бы потратить на удобрение своего сада в Святошино.
      На лице прокурора появилась гримаса боли. Еще бы! Чахнет его любимый сад. Но где возьмешь удобрения? Он даже не удержался и вслух высказал свою боль.
      Лев Григорьевич улыбнулся:
      – Придется предпринять усилие, чтобы ваш сад получил причитающееся ему к пятидесятилетию советской власти.
      В тот же вечер Лев Григорьевич пришел домой к третьему секретарю обкома партии с бутылкой марочного армянского коньяка.
      – Мне нужна машина навоза.
      – Больше ничего тебе не нужно? Ты что с луны свалился? Ты не знаешь, как лимитированы удобрения?
      К тому времени, когда опустела бутылка коньяка, Лев Григорьевич уже получил согласие хозяина. А два дня спустя в сад прокурора грузовик доставил навоз. В накладной значилась ничтожная официальная стоимость груза.
      Больше главного инженера не беспокоили вызовами в прокуратуру.
      Лев Григорьевич, склонный к философским обобщениям, подытожил:
      – Машина говна гарантировала мне личную неприкосновенность.
 

 
      Лев Григорьевич лежал в нашей больнице после небольшой операции. Он попросил меня прооперировать его именно в этот день, когда я один дежурил в отделении. Я положил его в пустовавшую послеоперационную палату. Вообще-то операцию можно было сделать амбулаторно, но Лев Григорьевич попросил меня госпитализировать его до утра.
      Однажды, еще будучи студентом, я случайно вылечил его, школьного друга моего родственника. С тех пор он обращался ко мне по любому поводу.
      – Если ты подцепишь триппер, – спросил я как-то, – ты тоже обратишься ко мне?
      – Непременно.
      После ужина, освободившись от дел, я зашел к нему в палату. Общаться со Львом Григорьевичем было в высшей степени интересно. В дверь заглянула санитарка, дежурившая у входа в больницу. Она смутилась, увидев меня. Я догадался, что санитарка получила свой рубль или трояк и решила честно отработать взятку. Ко Льву Григорьевичу пришел посетитель.
      – В такое время?
      – Говорит, что очень надо.
      – Пропусти его, – попросил Лев Григорьевич, – я ему действительно нужен.
      – Завтра придет к тебе на работу.
      Лев Григорьевич улыбнулся.
      – Его на пушечный выстрел не допустят ко мне.
      – В таком случае, он посетит тебя на дому.
      – Как тебе известно, дома я встречаюсь только с людьми близкими мне по духу и по интеллекту. Пропусти его. Посещение больного – богоугодное дело. Дай ему совершить его, отмолив таким образом несколько грехов.
      Посетитель пробыл в палате не больше минуты. Он извергал каскады пожеланий быстрого выздоровления и преподнес Льву Григорьевичу коробку конфет.
      Когда посетитель ушел, я не без ехидства заметил:
      – Какая деликатность! Не водка, даже не коньяк – конфеты.
      – Совершенно верно. Но ты даже не представляешь себе, как велика эта деликатность. Кстати, какая у тебя зарплата со всеми твоими степенями и званиями?
      – Сто девяносто рублей.
      – Грандиозно! Ну, а теперь посмотрим, сколько стоит эта бонбоньерка.
      Лев Григорьевич неторопливо развязал ленту и открыл коробку.
      Я остолбенел. Лев Григорьевич медленно пересчитывал купюры.
      – Четыре тысячи. Как ты считаешь, достаточно, чтобы скрасить часы больного человека?
      – Надеюсь, ты вернешь ему эти деньги?
      – Глупый ты человек. Вот почему тебе платят сто девяносто рублей в месяц. Как же я могу ему вернуть? Это значит обвинить человека в даче взятки. А он всего лишь принес мне коробку конфет, чему ты был свидетелем. Нет, дружище, я его не обвиню. Я его очень уважаю. Ты знаешь за что? Успех всякого дела зависит от правильного выбора времени, места и образа действия. Разве он выбрал эти элементы не идеально?
 

 
      – Понадобился мне позарез солидол "Т", – начал свой рассказ Лев Григорьевич. Получить этот дефицитный продукт можно было только по резолюции заместителя председателя совета министров СССР. Поехал в Москву в точно выбранный день. Тебе известна одна из причин моих успехов: досконально изучить противника.
      Секретарша, ключик к ее боссу, получила свой киевский торт.
      Я подал ему заявку и, улыбнувшись, сказал, что понимаю, как малы мои шансы на успех.
      – Зачем же вы приехали?" – спросил зампред.
      – Я не мог сегодня не быть в Москве – сказал я, – сегодня киевское "Динамо" с вашим "Спартаком" играет.
      Зампред оживился.
      – Ну, и какой будет результат?
      – Наши разгромят "Спартак – ответил я.
      Тут начался яростный спор о футболе, к которому дома мне пришлось основательно подготовиться. Ты же знаешь, что для меня нет разницы между футболом и учением Конфуция.
      Ни одну бабу в своей жизни я не старался так очаровать, как этого типа.
      – А у вас есть билет на матч? – спросил зампред.
      – Думаю, что достать его легче, чем солидол,- ответил я.
      Зампред пригласил меня на футбол. Еще до матча я организовал кабину в одном из лучших ресторанов. Ты будешь смеяться, но на стадионе я был стопроцентным болельщиком.. Пришлось только притворяться, что я болею за киевское "Динамо". Слава Богу, выиграл "Спартак".
      Зампред сиял. Я симулировал чуть ли не инфаркт миокарда.
      Мы поехали в ресторан. Все – от метрдотеля до шеф-повара были мной подогреты. И тут произошла осечка. Зампред не дал мне расплатиться за ужин. Такого в моей практике еще не бывало.
      Надеюсь, ты понимаешь, что о солидоле я даже не заикался. На следующий день я пришел к зампреду. Секретарша меня к нему не допустила, но вручила мне мою заявку с положительной резолюцией босса. Я и сейчас ощущаю горький привкус этой истории. Терпеть не могу неразгаданных загадок.
      Он действительно не брал взяток, или это был исключительный случай?
 

 
      Я стараюсь не участвовать в дискуссиях о качестве врачей из бывшей Совдепии. Возможно, потому, что я имел счастье работать с врачами, каждый из которых был образцом служения больному человеку, кладезем знаний и талмудической способности логического мышления.
      Но я знаю и других врачей.
      Однажды ко мне обратился пациент. В руках его было направление, которое я цитирую дословно:
      "Направление. Направляеться больной… Диагноз: Не держание мочи (сцит все время). Врач… Дата."
      Лично я не был знаком с этим врачом, но…
      Были в моей коллекции и другие интересные записи, прелесть которых, увы, доступна только врачам.
 

НА ГАСТРОЛЯХ

 
      Митю, солиста ансамбля танца, уже мутило от консервов и сухой колбасы, предусмотрительно заготовленных еще дома. Этот блядский Госконцерт каждый вечер зарабатывает на них десятки тысяч фунтов стерлингов, а они получают гроши, которых едва хватает на горячую пищу. Но горячей пищи он тоже не может себе позволить. Ведь блядский обед дороже шерстяного свитера.
      А если здесь не прибарахлишься, то на хрена вообще эти гастроли? Ну, а уж о выпивке и думать забудь. Разок, правда, он хорошо приложился. Лейбористы устроили им прием в своей конторе. Это виски, то ли с голодухи, то ли с недопою, то ли действительно хороший продукт, пошло лучше, чем дома горилка с перцем.
      Митя долго крепился. Но можно ли больше десяти дней болтаться по этой блядской Англии и ни разу не заглянуть в паб? Это же тебе не какой-нибудь Британский музей или Национальная Галерея. На эту херню не стоит тратить и пени.
      Но не посетить паб?
      Митя не был таким простаком, чтобы ткнуться даже в забегаловку в центре Лондона. Он пошел в район пакгаузов почти на берегу Темзы. Паб тоже был старым пакгаузом, переоборудованным в этакий романтический кандибобер.
      За столиками англичане потягивали пиво из высоких стаканов. У стойки пили виски. Некоторые говнюки переводили продукт, добавляя лед и даже содовую воду.
      Митя внимательно изучал процедуру заказа.
      – Виски! – Произносило большинство не разбавлявших.
      Бармен выставлял им, – смех! трудно поверить! – граммов двадцать напитка. Граммов сорок получали очень немногие, заказывавшие "Дабл виски!"
      И публика с интересом поворачивалась, чтобы поглядеть, кто это выпивает такое количество.
      Наконец, Митя подошел к стойке и, набрав в себя воздух и загибая пальцы, выдал весь запас английских слов:
      – Сэр! Плиз! Дабл-дабл-дабл-дабл- дабл виски!
      Бармен подал ему полный стакан. В зале раздались аплодисменты, к которым Митя привык по другому поводу.
      Он деликатно отставил мизинец, перелил в себя напиток и понюхал мануфактуру. Несколько человек бросились к стойке, желая оплатить виски. Но бармен величественно отстранил доброхотов, заявив, что выпивка за счет дома.
      Митя покинул паб, сопровождаемый аплодисментами. Что ни говори, но в Лондоне, кроме шмуток, есть и другие хорошие вещи. Он был уверен, что наконец-то решена проблема выпивона. Можно будет заглядывать в другие пабы. Но всю музыку ему испортили лондонские газеты, опубликовавшие на следующий день репортажи о русском танцоре, заглатывающем в один присест озеро виски.
      Мудаки.
 

 
      В самолете "Боинг" -747 летели представители земной фауны.
      Медведь задремал, прижавшись к борту. Вдруг легкая дрожь прошла по фюзеляжу. Медведь раскрыл глаза.
      – Ну-ка, Косой, сбегай в пилотскую кабину и выясни, что происходит.
      Заяц вошел в кабину пилота и увидел, как Воробей прыгает по пульту управления.
      – Ты что делаешь? – спросил Заяц.
      – Вые… выпендриваюсь, – ответил Воробей и густо покраснел.
      – Дай-ка и я попробую, – сказал Заяц и стал отплясывать чечетку на пульте управления.
      Самолет задрожал.
      – Ну-ка, Рыжая, – сказал Медведь, глянь, что там происходит.
      Лиса, увидев танец Воробья и Зайца, спросила:
      – Ребята, что вы делаете?
      – Выпендриваемся, – ответили ребята.
      Лиса тоже стала танцевать на пульте, изящно виляя хвостом.
      Дрожание корпуса самолета встревожило пассажиров.
      – Ну-ка, Серый, выясни, что там делается у них.
      Волк увидел веселье на пульте управления.
      – Братцы, что вы делаете?
      – Выпендриваемся.
      – Я тоже хочу, – сказал Волк и присоединился к пляшущим.
      Самолет стал выделывать странные эволюции. В салоне началась паника. Медведь лично направился уточнить обстановку.
      – Вы что делаете? – спросил он пляшущих на пульте зверей.
      – Выпендриваемся.
      – Ну-ка, позвольте и мне, – сказал Медведь, ступив на пульт управления.
      Самолет вошел в штопор.
      – Ребята, – спросил Воробей, – а летать вы умеете?
      – Нет, – ответили ребята, хватаясь друг за друга
      – Так чего же вы вые.. выпендриваетесь?
 

 
      Четырехлетний сын лениво прощупывает вилкой еду.
      – Эта горчица похожа на э-э…
      Мама гневно посмотрела на Юру.
      – Нет, не по вкусу, а по цвету.
      – Юра, за обедом нельзя говорить о таких вещах!
      – А за завтраком?
 

Е Щ Е О Л О Г И К Е

 
      В творчестве сына между годом и десятью месяцами и пятью годами я не нашел ни одного выражения, противоречащего логике.
      С разрешения автора приведу несколько цитат:
      – Мамочка, ты сама снимаешь пальто? Ты уже научилась?
      – Конечно. Я уже давно научилась.
      – А почему папа тебе снимает пальто?
 

- – -

 
      – Ничего не понимаю: Днепр – это мальчик, а река – это девочка…
 

- – -

 
      – "Пойдет направо – песнь заводит…"
      – Папочка, как это "заводит"? Песня ведь не машина?
 

- – -

 
      – Я уже самостоятельный?
      – Нет, сынуля.
      – Значит, я еще с мамой стоятельный?
 

- – -

 
      – Ух! Какая у вас муфта воротничная!
 

- – -

 
      – Бабушка и мама – главные вещи при еде.
 

- – -

 
      Четырехлетний Юра заметил, что к Сережиной маме приходит мужчина.
      – Он у Сережи двоюродный папа.
 

- – -

 
      – Как пишется отрицательный знак?
 

- – -

 
      К вопросу о температуре воды:
      – Дай мне воду не комнатную, а уличную.
 

- – -

 
      Посмотрел на деревянную птицу:
      – У галки накрашены губы. И ничего особенного. Она ведь женщина.
 

- – -

 

 

АНАЛОГИЯ ИЗ КЛАССИКИ

 
      Пожилой хирург был уже изрядно вымочален после пяти часов беспрерывного приема больных. Кабинет заполнила пышная блондинка лет тридцати пяти с лицом, щедро отштукатуренным всеми средствами косметики. Хирург пригласил ее сесть и спросил, на что она жалуется.
      – Доктор, у меня левая грудь больше правой.
      Хирург указал на ширму:
      – Разденьтесь, пожалуйста.
      Грудей было очень много, и правой и левой, но при самом тщательном обследовании врач не обнаружил никаких патологических признаков.
      – Оденьтесь, пожалуйста.
      – Доктор, но ведь эта грудь больше другой?
      Хирург снова внимательно прощупал груди и подмышечные ямки.
      – У вас все в порядке. Уверяю вас.
      – Доктор, но ведь левая грудь у меня больше!
      – У Венеры Милосской левая грудь тоже чуть больше.
      – Да? Она тоже была у вас на приеме?
 

ДРЕССИРОВЩИК

 
      На заводе "Арсенал им. Ленина" вступил в строй новый объект: роскошное здание проходной из стекла и бетона в конструктивистском стиле. Здание начинили штатом вохровцев во главе с бдительным и проницательным начальником. Он умудрялся находить у пролетариев надфили в туфлях, прецизионные подшипники во рту и микрометры в ширинке.
      А Егору именно в эти дни понадобился резиновый клей и в изрядных количествах.
      Вместе с товарищами по классу он вошел из заводского двора в проходную, делая вид, что пытается скрыть от зорких глаз охраны сверток, упакованный в газету.
      – Ну-ка, подь сюда, – подозвал его начальник, – это что у тебя?
      – Что, что? Говно.
      – Положь.
      Егор неохотно положил сверток на стол.
      Рабочий класс с одной стороны и вохровцы из-за спины начальника внимательно наблюдали за тем, как развертывается газета. Целофановый кулек действительно был наполнен калом.
      Новое здание проходной выдержало испытание на прочность: оно не рухнуло от взрыва хохота.
      Начальник стоял красный, как лозунг "Вперед, к победе коммунизма!"
      Егор упаковал кулек и, сопровождаемый аплодисментами работяг, вышел на улицу.
      Сцена повторилась на следующий день. Правда, начальник слегка колебался, проверить ли сверток. Но проверил. В кульке был кал. И на третий день в кульке был кал.
      Но начальник уже не задержал Егора. И напрасно. В левой штанине к бедру был прикреплен кулек с резиновым клеем.
      А на четвертый день Егор пронес клей не только в штанине, но и в свертке, завернутом в газету.
      Егор любил цирк. Он знал, что при правильных методах дрессировки можно приучить даже начальника вохровцев.
 

 
      – Старый врач все реже бывал в хорошем настроении. У жены нет зимнего пальто. Полученная недавно трехкомнатная квартира стала теснее после рождения внука. А что будет, когда и вторая дочь выйдет замуж? В отделении появились два новых врача, кандидаты наук. Их еще на свете не было, когда он окончил университет. И вот пожалуйста, больные тянутся к ним, а не к нему, опытнейшему врачу. Его тоже всегда считали талантливым и перспективным. И диссертацию он мог защитить. Но так уж сложилось. Быт. Война. И снова быт.
      А тут еще этот нудный больной со своими жалобами.
      – Что вы принимали?
      Больной подробно перечислил все лекарства.
      – Какой идиот это все назначил?
      – Вы, доктор.
 

КУРОРТНИКИ

 
      Путевку в Затоку они достали с таким трудом, что только за это им уже полагался летний отдых. Семью из трех человек втиснули в крохотную каюту старой лахудры, гниющей на приколе. В конце коридора – до предела загаженная уборная. Одна на двадцать кают. А у всех профузный понос.
      Воздух в основном состоял из мух. Все поверхности, включая пищу, тоже были покрыты мухами.
      Глава семьи время от времени сматывался в Одессу за продуктами. В какой-то мере их выручал чайник, который, слава Богу, они догадались захватить из дома вместе с электрическим кипятильником.
      В конце концов им удалось сбежать до срока, чудом достав железнодорожные билеты. Поезд стоял на станции две минуты. Вагон взяли штурмом, хотя на билетах были обозначены места.
      Четвертой в купе оказалась девица лет четырнадцати. Ее отец циркулировал из своего купе в другом конце вагона, размещая вещи. Девица наблюдала за этим процессом, словно наследная принцесса, увы, вынужденная терпеть присутствие черни в своем дворце.
      Но, когда отец принес большой эмалированный чайник, мера ее терпения исчерпалась:
      – Папа, ну зачем этот чайник?
      – Дура, не будь чайника, мы бы подохли на этом курорте.