Час назад здесь была дверь в бабкину комнату. Лиза остановилась.
      — Что же это такое?! Кирпичи. А где обои? — заорала она, — Все за тобой проверять надо, а ну марш!
      Коля поплелся варить клей.
      На веревке подобранные в цвет пеленки.
      Новый пронзительный будоражащий крик.
      — Сейчас, сейчас.
      Дочка больно схватила сиську, острым пальцем угодила матери в глаз.
      — Складненькая, стройненькая, смотри!
      На обоях от плинтуса к потолку тянулось неизвестное деревцо и два плода на нем, под одним надпись «Лиза»…
      — Сейчас и второй подпишем, пусть Катя, Екатерина, Катеринушка, Котеночек…
      Дочка отвалилась от груди. Через минуту заорала опять. Лиза распеленала, погладила крючковатый живот, на пупке затвердело коростой, кашица между ног.
      — Вот здорово! Какай, какай, живи!
      Дочка по-старушечьи кряхтела, заливаясь синевой. Лиза вымыла каждую морщинку, намазала кремом, пощекотала неприбранными волосами. Дочка вновь зашлась от крика.
      — Что… что…? — Лиза побледнела, понюхала свои волосы. Сально. Вкусно. Сгрызла заусениц, — неужто, поцарапала? Судорожно осмотрела дочку.
      — Все, все чисто.
      Дочка мутно разглядывала мать, улыбалась. Улыбнулась и Лиза. Дочка нахмурилась, и глубокая борозда просеклась на Лизином лбу. Дочка высунула острый язычок — Лиза встревожилась, — обметан желтым.
      Даванула сосок: молочно-густо.
      — Что, не вкусно?
      Дочка немного еще подурила и уснула.
 
      Дождь.
 
       Москва, 1999–2000