В толпе сенаторов послышался недовольный шепот. С Максимилианом могли в чем-то не соглашаться, с ним могли спорить, но его уважали. Он действительно был предан поискам истины. И нет ничего странного в том, что он интересовался новым учением, которое в последнее время обрело в Риме такую большую популярность.
      Наконец, ни для кого из сенаторов не было секретом, что Рим подожгли по личному приказу Нерона. Император искал художественного вдохновения - это было истинной причиной пожара. С политической точки зрения обвинить в этом христиан было неплохой идеей. Ведь христиане неблагонадежны. Но все же, все же...
      Нерон недовольно посмотрел на сенаторов:
      - Каждого, кто был замечен в связи с христианами, постигнет жестокая кара! Смерть поджигателям Рима!
      - Смерть поджигателям Рима! - подхватили преторианцы - личная охрана Нерона.
      Сенаторы мгновенно притихли. Ужас скользнул по их лицам. Каждый подумал в этот момент о себе. У кого-то жена ходила и слушала проповеди христианских пророков, у кого-то дети втайне приняли крещение.
      Если бы не грохот полыхающего города, то Нерон услышал бы, как от страха у них застучали зубы. Впрочем, на это он и рассчитывал. Фокус удался.
      Тем временем Петроний уже спустился с акведука и огласил народу волю императора.
      - Смерть христианам! Смерть поджигателям Рима! Слава императору! донеслось снизу многоголосое эхо обезумевшей толпы.
      *******
      Максимилиана заключили в тюрьму для личных врагов императора. Личные враги Нерона - люди достойные. А потому и место их заключения не было столь ужасным, как тюрьмы для черни. Даже в таких делах Рим был болезненно щепетилен - сословие и положение гражданина чтилось до самого момента его казни.
      Сенатор искренне считал, что у Нерона нет чувства юмора. Император был слишком глуп и поверхностен для этого. Но эта шутка ему удалась! Максимилиан не только не был христианином, напротив, он относился к новому учению весьма скептически. Он видел смысл своей жизни в поисках истины, но учение последователей Христа не было для него безукоризненным с философской точки зрения.
      Впрочем, обвинение Максимилиана в христианстве, а самих христиан в поджоге Рима было для Нерона только предлогом. Он давно искал случая расправиться с последователями нового учения, чтившими не "божественного императора", а какого-то там бедного еврея. Искал и нашел. А если уж предлог найден, то почему бы не применить его и к опальным сенаторам?..
      - Не просите у Господа ничего, кроме прощения грехов ваших, - говорил Петр. - Скажите Господу в сердце своем: "Отними у меня все, Господи, но только укрепи веру мою!" Ибо терпящие бедствия и страдания, гонения и нищету наследуют Царствие Небесное!
      Вкратце же тезисы нового учения были очень просты: земная жизнь человека - есть лишь приготовление к жизни загробной; нужно избегать греха, насколько это возможно; но главное - любить Господа, который уже искупил все прегрешения человеческие своей мученической смертью.
      В чем-то Максимилиан даже завидовал христианам. Его умиляла эта их наивная вера, будто бы чья-то кровь, пусть даже и божественная, может искупить ошибки другого человека. В этом Максимилиан видел нарушение главного закона Вселенной - закона личной ответственности.
      Ему казалась парадоксальной мысль, что любовь дает человеку право возложить ответственность за свои поступки на возлюбленного. Это звучало примерно так: "Я тебя люблю, Господи, поэтому ты должен..." Нет, если бы христиане действительно любили своего Христа, они бы никогда так не думали.
      По настоящему любящий мечтает о том, чтобы заботиться о своем возлюбленном. Он думает о том, что он сам может сделать для любимого существа, а не о том, как это любимое существо может ему поспособствовать. Искать же в нем спасения или заступничества перед высшими силами - это, по меньшей мере, малодушие.
      Однажды, прогуливаясь по ночному Риму, Максимилиан заметил юношу. С год назад сенатор тайно присутствовал на обряде его крещения и удивился, увидев, как тот развлекается с проституткой.
      - Луций, - обратился к нему Максимилиан, - что ты делаешь? Разве этому тебя учит Христос?
      Луций слегка смутился, подошел к сенатору и прошептал ему на ухо:
      Достопочтенный сенатор, как ты прав! Как ты прав! Но что мне делать? Я же молод, а Бог зачем-то наделил меня страстью к этим милашкам. Но ведь Христос - Бог прощения. Я покаюсь, и Он простит мне прегрешения этой ночи.
      Воистину, твой Бог - Бог милосердия! - ответил ему Максимилиан. - Ни один из олимпийских богов не простил бы смертному нарушения своих заветов.
      "Мы нищие, мы бедные, мы несчастные и обездоленные, мы грешники, и за это Господь любит нас!" - говорили христиане.
      "За это?" - спрашивал себя Максимилиан.
      Где-то тут скрывалась ошибка, которую Максимилиан, несмотря на все усилия, так и не мог понять.
      *******
      Кровопролитные игрища были для жителей Рима любимым развлечением. И ужас пожара, который продолжался целую неделю, сменился теперь предвкушением восторга. Тысячи христиан должны были, по приказу императора Нерона, погибнуть на аренах амфитеатров, доставив тем самым невиданное удовольствие римлянам.
      Подготовка к представлениям шла полным ходом, и народ ждал их с нетерпением. От желающих помочь стражам в розыске христиан отбоя не было. Впрочем, это и не составляло никакого труда. Христиане до сих пор не скрывали своего вероисповедания, жили среди других римлян, ходили по тем же улицам, отдыхали на тех же биваках.
      Когда христиан арестовывали, они почти не оказывали сопротивления. Многие падали на колени и пели странные гимны своему Богу. Злость народа от этого не становилась меньше. Напротив, это только ожесточало толпу. Гонителями овладевало бешенство. Тысячи людей бегали по всему городу в поисках будущих жертв.
      Несчастных находили среди руин, в печных трубах, в подвалах. Облавы устраивались там, где христиане встречались для своих молитв и обрядов - в карьерах за городом, на Аппиевой дороге, в пригородных виноградниках патрициев-христиан. Случалось, что толпа отбивала христиан у преторианцев и разрывала их на части голыми руками.
      Римские амфитеатры, построенные в основном из дерева, сгорели во время пожара. Поэтому Нерон приказал строить новые. Эти лобные места росли по всему Риму, как грибы после дождя. По Тибру доставлялись могучие древесные стволы, тысячи работников днем и ночью трудились на стройках, работы велись без передышки.
      Знаменитые зодчие Север и Целер употребили все свои знания, чтобы построить главный амфитеатр, превзошедший своими размерами и великолепием прежние. Народ рассказывал чудеса о поручнях, выложенных бронзой, янтарем, слоновой костью, перламутром и панцирями заморских черепах.
      (Книга из электронной библиотеки неПУТЬёвого сайта http://ki-moscow.narod.ru)
      Говорили, что специальные системы орошения воздуха, устроенные в этом амфитеатре, избавят зрителей от жары. Курильницы с аравийскими благовониями, шафраном и вербеной устранят запах гниющих тел и паленого человеческого мяса. А колоссальный пурпурный веларий защитит зрителей от солнечных лучей.
      Христиан планировалось умерщвлять самыми разными способами - в поединках с гладиаторами, на крестах, огнем, а также - бросая их на съедение диким животным. С этой целью в Рим со всех концов империи везли тигров и львов, диких буйволов и туров, нильских крокодилов, пиренейских волков и медведей, молосских псов.
      Рим ликовал: "Хлеба и зрелищ!"
      *******
      Сенатор Секст подкупил охрану и, в нарушение строгого запрета на посещение Максимилиана, встретился со своим другом, Максимилиан, - вскричал Секст, едва двери темницы за ним закрылись, - черная тень легла над Римом! Боги отвернулись от нас! Это какое-то проклятье! Все сошли с ума!
      - Секст, дружище! - Максимилиан обнял его с нежностью. - Ну что ты такое говоришь? Успокойся. Чтобы сойти с ума, нужно, чтобы он был. Ни император, ни народ этой безделушкой пока не обзавелись. Так что ты все преувеличиваешь.
      - Максимилиан, ты еще способен шутить!
      - Секст в отчаянии сел на каменный выступ возле окна. - Рим сгорел, казна опустошена безмерными тратами, сенат находится в панике, ожидая репрессий, народ и вовсе обезумел. Скоро христианами будут считать даже тех, кто когда-либо встречался с ними глазами! А ты все шутишь!
      -"Терпящие бедствия и страдания, гонения и нищету наследуют Царствие Небесное!"
      -Максимилиан процитировал слова апостола Петра и улыбнулся.
      - Ну, право! - Секст поднял глаза на Максимилиана и не смог сдержать улыбки.
      Максимилиан излучал такое внутреннее спокойствие, что Сексту стало даже как-то неловко за свое паническое настроение. Секст любил Максимилиана и считал его своим учителем. Поэтому, с тех пор как Нерон приговорил Максимилиана к смерти, Секст не находил себе места.
      Уже на протяжении двух недель Секст разрабатывал планы спасения Максимилиана. Ждать милости от Нерона не приходилось. Впрочем, Максимилиан бы ее и не принял. Поэтому оставался только побег. Но Секст смог выторговать у охранников только эту встречу. Умирать богатым никому не хотелось.
      - Максимилиан, я не могу думать о твоей смерти. Это изводит меня. Я не сплю и не ем. Я думаю только о том, что в скором времени тебя не станет. Я ломаю голову, надеясь найти выход. Но все тщетно! Максимилиан, что я могу для тебя сделать?!
      - Секст, - Максимилиан заговорил вдруг очень серьезно, - я, как ты знаешь, не христианин, я - стоик. Конечно, ныне это духовное звание опорочено болтливым Сенекой, воспитавшим нашего никчемного императора. Но что поделать...
      - И все же, я - стоик. И я верю, что мудрец, чьи суждения истинны, является единственным хозяином своей судьбы. То, что я почитаю добродетель, справедливость, мою личную ответственность перед небом, - не может быть у меня отнято, и это моя судьба.
      Никакие внешние силы не могут лишить меня моей добродетели, моего справедливого рассуждения, моей личной ответственности за мои поступки. Я царь и господин своего внутреннего мира, и он неприкосновенен ни для императора, ни для черни.
      - Меня можно убить, обесчестить, лишить всего, что я нажил за сорок пять лет жизни. Но в главном: я - город, который нельзя взять штурмом, нельзя сжечь или разорить. Рим - можно, а меня - нет. И поэтому я ничего не боюсь.
      - Максимилиан... - нерешительно вставил Секст.
      Несчастный, он все еще надеялся уговорить своего друга просить императора о помиловании. Но надежды таяли у него на глазах.
      -Подожди, друг, не перебивай меня, - Максимилиан нежно коснулся руки Секста. - И вот я думаю. В Риме нет человека, который бы не боялся нищеты, болезней и смерти. На против, каждый римлянин мечтает о богатстве, здоровье и вечной жизни. Каждый мечтает о том, что в один прекрасный день он проснется в своей постели и будет свеж, здоров, бессмертен и свободен от мыслей о хлебе насущном. Но вот я стою сейчас на пороге смерти. И что мне теперь бедность или болезни? Что мне смерть, наконец, если я знаю, что уже фактически умер?
      - К чему ты клонишь, Максимилиан? - Секст чувствовал, что его сердце не выдержит. Мысль о предстоящей смерти Максимилиана внушала ему ужас.
      Тысячи христиан погибнут на потребу толпе. Нерон, сам того не понимая, заставит всех в мире говорить о христианах. Так что в скором времени это учение приобретет массу последователей. Возможно, когда-нибудь весь мир будет поклоняться Христу. Благо это учение звучит просто и не требует от человека многого.
      Но дело не в этом. Христос учит, что бедность и болезни - ерунда и даже благо, что страдать из-за этого глупо. Более того, христиане радуются смерти, поскольку она приближает их к Богу. Теперь представь, что у римлян отнимут их страх перед бедностью, болезнями и смертью... Ты думаешь, они станут счастливыми?
      Боюсь предположить... - Секст оказался в замешательстве. - Мне кажется, нет.
      - Я так думаю! - воскликнул Максимилиан.
      - И... - протянул Секст.
      - Здесь ошибка! Я - римлянин, лишенный страха перед бедностью, болезнями и смертью. Единственное мое отличие от христианина в том, что я не верю в Христа. В том смысле, что мне безразлично, искупал он мои грехи или нет. Я старался жить правильно, и если допустил какие-то ошибки, то готов за них расплатиться.
      Поэтому мне не кажется, что вера в Христа что-либо изменила бы в моем ощущении жизни. Итак, все в этой задачке сделано правильно, но я страдаю, Секст! Я невыносимо страдаю! И знаешь почему?!
      - Почему?! - Секст выглядел растерянным и подавленным.
      - Потому что я не знаю, в чем смысл страдания!
      - В чем смысл страдания?.. - эхом повторил Секст.
      Да! И христиане, и римляне, поклоняющиеся богам Олимпа, все они пытаются уверить меня в том, что смысл страдания - в избавлении от страдания. Но это бессмыслица! Абсурдная, глупая, лишенная какой-либо логики бессмыслица!
      Секст понял, наконец, что мучает его друга. Нет, Максимилиан столкнулся не со смертью, которой он не придавал никакого значения. Он стоял перед непреодолимой стеной истины. Истины, которую ему уже не суждено было узнать.
      Чаша песочных часов, которая отсчитывает его срок, стремительно пустеет, а истина так до сих пор и не открылась ему. Всю свою жизнь Максимилиан искал эту истину, и теперь, когда он мог коснуться ее, она оказалась вещью в себе.
      Внезапно дверь камеры открылась: - Сенатор Секст, вы должны немедленно покинуть тюрьму! - прошептал вбежавший в камеру охранник, лица на нем не было. - У ворот император!
      *******
      Максимилиан, дорогой! император воздел руки вверх, словно испытал безмерное счастье от своей встречи с сенатором.
      Нерон обожал подобные представления. Он находил особенный восторг в проявлении всяческого расположения к тому, кто должен был в скором времени умереть по его приказу.
      Максимилиан положил свои цепи на пол тюремной залы для церемоний и устало посмотрел на юродствующего Нерона:
      - Чем обязан?
      - Ну, зачем так официально?.. - протянул нараспев император. - Я соскучился, за хотел повидаться, оказать какую-нибудь милость...Ты ведь не откажешься от какой-нибудь моей милости? А, Максимилиан?
      Нерон получал особенное наслаждение, когда отказывал в помиловании осужденным. Он взял себе за правило всегда в таких случаях отпускать какую-нибудь остроту. Сейчас он надеялся провернуть такую штуку с Максимилианом.
      Сенатор лишил его этого удовольствия:
      - Я вполне счастлив, чтобы обременять тебя, о лучезарный.
      Ты можешь выбрать себе какую-нибудь особенную смерть?.. Как ты хочешь умереть, Максимилиан? - Нерон все еще надеялся поиграть с сенатором в кошки-мышки.
      Разве это имеет значение? - Максимилиан поднял на Нерона полные неподдельного удивления глаза.
      Сенатор лишил Нерона его последнего развлечения.
      Он невыносим! - простонал император, обратив взор к своей свите.
      Прими мои соболезнования, божественный! - улыбнулся Максимилиан, и в этой улыбке было подлинное соболезнование глупости и поверхностности императора.
      Я сам выберу ему смерть! Очень хорошо! - голос Нерона задребезжал от гнева. - Ты еще пожалеешь о своем недостойном поведении, Максимилиан!
      Сопровождавшая императора свита затряслась от панического страха. Ничего хорошего от Нерона, находящегося в таком расположении духа, ожидать не приходилось. Теперь император будет искать жертву, чтобы сорвать свою злость. И не успокоится, пока на ком-то не отыграется.
      -Кстати... - Нерон обвел взглядом свиту, повернулся к Максимилиану и прищурил свои маленькие глазки. - А ведь у нас еще есть милая, юная воспитанница - Анития! Да!
      Как же это я сразу не подумал об этом?! Знаешь, Максимилиан, я почему-то уверен, что она тоже христианка...
      Сенатор побледнел от ужаса.
      Максимилиан потерял сознание.
      Очнувшись, он обнаружил, что потолок его камеры изменил цвет.
      Он стал белым... - Максим, ты меня слышишь?
      Если слышишь, моргни,
      человек в белом халате водил рукой перед его лицом. - Нужно
      предупредить Анитию
      Она должна бежать. Немедленно.
      - Что? - не понял доктор.
      - Анитию, - прошептал Максим и снова потерял сознание.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      Данила выглядел напряженным, ходил по квартире взад-вперед.
      -Что с тобой, Данила? - я уже и сам стал нервничать.
      -Не знаю, Анхель. Не знаю. Неспокойно мне.
      Очень неспокойно.
      -Может быть, что-нибудь... - я задумался, хотел что-то для
      него сделать, но что?
      - Не знаю. Не знаю, - Данила повторял это "не знаю", как
      заведенный.
      -Данила... - протянул я. Он остановился посреди комнаты и
      посмотрел на меня отсутствующим взглядом. - Неужели
      возвращается? - спросил он через секунду, будто бы
      разговаривая сам с собой.
      - Что возвращается? - не понял я.
      - Ну, вечерний нервяк. Чеченский синдром...
      - Данила, давай, может, прогуляемся? - других идей у меня все
      равно не было.
      - Хорошо! - почти прокричал Данила и, схватив куртку, выскочил
      на улицу.
      *******
      Дома, улицы, перекрестки. Вечерние огни.
      Шелест автомобильных шин по асфальту. Пустынно, темно и холодно. Я иду и думаю о том, что Даниле пришлось пережить в Чечне. От этих мыслей мне становится больно и еще холоднее.
      Данила идет чуть впереди меня - сосредоточенный, напряженный, убрав руки за спину.
      Он выглядит так, словно не может найти себе места, словно это его место украли. Он как шахматная фигура без доски, или на доске, но только для игры в нарды.
      Что происходит в следующее мгновение, я не успеваю понять. Данила вдруг прыгает на проезжую часть и буквально вытаскивает из-под несущегося с бешенной скоростью автомобиля молодую, тоненькую, как тростинка, девушку.
      - Ты что творишь?! - кричит он на нее. - С ума сошла?! Жить расхотелось?!
      Все происходит так быстро, что я даже не успеваю понять суть произошедшего. Данила грозно смотрит на нарушительницу правил дорожного движения, оправляет сбившуюся куртку и продолжает двигаться дальше.
      - Данила, - я догоняю его. - Что случилось?
      - Да какая-то сумасшедшая чуть под машину не попала. Задумалась, наверное, - отвечает Данила, все такой же зашореный, погруженный в свои воспоминания.
      Мы идем дальше. Теперь я думаю, что отпускать Данилу от себя небезопасно. Натворит еще делов... У меня ощущение, что он себя не контролирует. Что-то с ним действительно не так. Все эта война...
      Мы кружим и кружим по городским улицам. Вот вышли на набережную, идем вдоль чугунной ограды. Часы я забыл дома, но думаю, что сейчас уже хорошо за полночь. Совсем пустынно и даже дико от этого.
      Вдруг где-то вдалеке замаячил силуэт. Человек всем корпусом перевешивается за чугунный поручень и, кажется, собирается сигануть в ледяную воду. Или, может быть, просто что-то выглядывает в темноте реки?..
      - Ну что это такое?! - не своим голосом кричит Данила и бросается вперед.
      Человек - кто именно, трудно понять, то ли женщина, то ли подросток замечает его стремительное приближение, прекращает свои гимнастические упражнения, ставит ноги на землю и бежит прочь, скрывшись от нас в ближайшем переулке.
      - Сегодня что, в клубе самоубийц день открытых дверей?! - Данила смотрит на меня в упор, словно бы я все это организовал. По том демонстративно разводит руки в стороны, резко роняет их вниз и продолжает движение.
      Господи, что же с ним такое?! Еще никогда ничего подобного не было. Сам не свой... Если бы я не знал другого Данилу, то решил бы, что провожу время с каким-то отчаянным психопатом.
      Мы ходим кругами еще с полчаса или больше. Я - человек, мягко говоря, не привыкший к русским морозам, - продрог самым чудовищным образом и вдобавок ко всему просто физически вымотался. Да и на душе у меня неспокойно.
      Вдруг Данила останавливается и поворачивается ко мне. Почти с испугом я смотрю ему в глаза, но вижу, что его остеклянелый до этого взгляд, наконец, переменился. Он смотрит на меня с теплотой и заботой:
      - Ты совсем замерз, - говорит он с растерянностью и какой-то даже опустошенностью внутри. - Прости. Прости меня, Анхель. Что-то я...
      Я вижу, как он собирается с силами.
      - Что? - не выдерживаю я.
      - Боюсь, я сам не справлюсь.
      - В смысле?..
      - Надо мне таблетки купить...
      У меня в голове проскальзывает страшная мысль - "Наркоман?!" Но я гоню ее от себя и, как ни в чем не бывало, переспрашиваю:
      - Данила, какие таблетки?
      Он в нескольких фразах рассказывает мне о своем единственном визите к психиатру - сразу по приезде из Чечни. Судя по всему, осадок от этой встречи у Данилы остался неприятный, но таблетки, которые ему тогда назначил врач, действительно помогли.
      - Хорошо, пойдем, купим эти таблетки, - отвечаю я.
      Сейчас бы уж - хоть что, только бы он почувствовал себя лучше и успокоился.
      Мы берем курс на круглосуточную аптеку и оказываемся там уже через несколько минут. В ней пусто, только одна какая-то припозднившаяся покупательница. Она отходит от прилавка с большим кульком лекарств, поднимает голову, встречается глазами с Данилой и роняет покупку.
      *******
      - Кто вы?! Почему вы к меня преследуете?! - лицо молодой красивой женщины искажено судорогой страха.
      - Это не мы вас преследуем, это вы нас преследуете! - вскипает Данила. - Вы что, специально решили именно на наших глазах с собой покончить? Что у вас за лекарства?! Теперь отравиться решили, да?!
      До меня начинает медленно доходить... Эту девушку Данила вытащил сегодня из-под машины и спугнул потом, когда она собиралась сигануть в ледяную воду. И теперь уже тут, в аптеке - третья к ряду "случайная" встреча!
      - А вы что такое делаете?! Какие вы ей лекарства продали?! - Данила перевел разгневанный взгляд на полноватую, добродушную, слегка сонную женщину-фармацевта. - Вы хоть понимаете, зачем она такую авоську таблеток накупила?!
      - Но... я... ведь... - аптечная работница рассеянно смотрит то на девушку, то на Данилу и пытается подобрать нужные слова. - Она сказала, что бабушке... Бабушке плохо...
      - Когда бабушке посреди ночи плохо - "скорую помощь" вызывают! отчитывает ее Данила, а та вытягивается перед ним по струнке, словно держит отчет перед начальником контрольно-ревизионной комиссии.
      - Сумасшедший дом! - резюмирует Данила.
      Девушка заливается слезами и, оставив разлетевшиеся по полу лекарства, выбегает из аптеки. Я смотрю на Данилу, Данила смотрит на меня. И у меня нет никаких сомнений - я читаю его мысли, а он читает мои - "Избранная. Третья скрижаль".
      Следом за девушкой мы пулей вылетаем из аптеки.
      *******
      Третий час ночи. Полупустое кафе. Она сидит напротив нас и плачет навзрыд, перемежая свои рыдания обрывками фраз. Мы до сих пор не знаем ее имени и не понимаем причину, которая заставила эту красавицу трижды за вечер покушаться на свою жизнь.
      - Зовут-то тебя как? - в который раз спрашивает Данила.
      - Аня, - отвечает она наконец.
      Из ее путаных, разрозненных фраз у меня в голове постепенно складывается картинка. Аня уже три года как влюблена в какого-то человека. Он старше ее и, видимо, какой-то достаточно известный или, по крайней мере, очень талантливый танцовщик. Аня была его ученицей, а потом у них начался роман.
      Полгода назад у этого танцовщика, которого зовут Максим, начался рассеянный склероз. Лечение не дает ожидаемых результатов. Заболевание снова обострилось и, судя по всему, танцевать Максим уже больше не будет. Аня попросила врачей не говорить ему об этом. Иначе, как ей кажется, он просто не выкарабкается.
      При этом сама Аня находится в отчаянном положении. Она любит Максима, как никогда и никого в своей жизни не любила. Но Максим в категорической форме требует от нее прекратить всякие отношения с ним. Сама Аня никогда на это не пойдет. Но он настаивает, и ей теперь кажется, что он просто ее не любит.
      В реанимацию к нему Аню не пускают. Максим наотрез отказывается от ее визитов. С каждым днем его состояние только ухудшается, уже начались галлюцинации. Врачи полагают, что болезнь приняла злокачественное течение и уже затронула жизненно важные мозговые центры.
      Максим утверждает, что его зовут Максимилиан, что он сенатор в Риме и что император Нерон приговорил его к смертной казни. Ему кажется, что если он умрет, то это спасет жизнь какой-то женщине. Поэтому он просит, чтобы врачи помогли ему поскорее умереть. В разговорах с Аней психиатр разводит руками и сыпет маловразумительными научными терминами.
      Услышав про психиатра, Данила поморщился. А я вышел, наконец, из своей прострации и понял, что теперь моему другу никакие таблетки не нужны. Все, что с ним происходило сегодня, - просто новый вид его прежних видений. Нечто подобное он уже переживал, когда мы искали первые две Скрижали Завета.
      *******
      - Аня плакала и плакала - казалось, этому не будет конца. Данила посмотрел на меня, потом подсел к Ане и обнял ее. Она уткнулась ему в плечо, продолжая что-то бормотать:
      - Зачем... Зачем я вас встретила?.. Зачем вы не дали мне умереть?.. Я так хочу умереть... Я так хочу умереть...
      - Зачем? - тихо и нежно спросил ее Данила.
      - Просто так! - чуть не крикнула Аня, отняла заплаканное лицо от его плеча и утерла слезы. - Просто не могу больше! Не могу, и все.
      - Человек ничего не делает просто так, он все делает зачем-то... Данила убрал с ее лица растрепавшиеся волосы. - Просто он не всегда понимает смысл того, что он делает. И это плохо, потому что, когда ты чего-то не понимаешь, ты можешь наделать глупостей.
      Аня уставилась на Данилу. Было видно, что эти его слова заставили ее задуматься.
      - Наделать глупостей, - протянула она. - Да, я делаю глупости. Ведь я не знаю... Не знаю, что мне делать.
      - Ты не знаешь, зачем ты что-то дела ешь, поправил ее Данила. - Тебе кажется, что ты видишь цель. Но ведь это не цель, это просто мираж, фантазия. Сейчас ты фантазируешь, что смерть избавит тебя от страдания. И, как ни странно, где-то глубоко внутри ты уверена, что это принесет тебе счастье. Странное, но счастье. А это неправильно, смерть принесет с собой только смерть. Да и избавление от страдания - это вовсе не счастье. Счастье лежит совсем в другой плоскости.
      Аня смотрела на Данилу заворожено, как на человека, который знает о ней всю правду. Всю, до конца, без остатка.
      - А мои мечты? - спросила она вдруг. - Я рисую себе разные картинки. Я вижу, как я счастлива с Максимом. Мы живем вместе, у нас красивый дом, много друзей. Он танцует, а я нянчусь с его ребенком. То есть с нашим ребенком...
      Аня залилась румянцем и опустила глаза.
      - Тебе кажется, ты думаешь о чем-то конкретном, но на самом деле ты думаешь об абстрактных вещах, - продолжил Данила. - Ведь важно не то, что будет происходить. Мы не можем контролировать жизнь, и неизвестно, как она сложится. Важно то, что у тебя внутри. И хотя ты думаешь о счастье, внутри тебя страдание. И пока оно у тебя внутри, ты не будешь счастлива.
      - Так значит, все-таки я должна как-то избавиться от страдания? спросила Аня.
      - Тут подвох... - Данила оперся на руку, и я заметил, как какая-то странная тень скользнула по его лицу.
      - Подвох? - мы с Аней произнесли это почти хором.
      - Подвох. Нельзя хотеть, чтобы у тебя чего-то не было. Это как "пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что". С таким планом ничего не найдешь. Нельзя хотеть избавиться от страдания. Если ты ищешь избавления от страдания - ты бежишь от страдания, а оно тебя догоняет. Вы с ним словно в салки играете.
      Повисла долгая пауза. Все мы втроем решали сейчас одну задачу. Мы думали о страдании и о том, как оно связано со счастьем. И связано ли? Данила сформулировал очень важные отправные точки, казалось, решение где-то совсем рядом. Но где? Не хватало какого-то одного элемента. Какого?
      - Я думаю, что страдание, - сказал Данила через какое-то время, - это препятствие на пути к самому себе. Оно словно бы говорит: "Не смотри на себя, смотри на меня. Борись со мной, ведь я - твое несчастье". И это правда, страдание - это наше несчастье. Но счастье - это не отсутствие страдания, это что-то совсем другое...
      - Второе препятствие, - прошептала Аня.
      - В каком смысле? - не понял Данила.
      - Первое - зависть. Второе - страдание, - "пояснила" Аня.
      - Зависть - это тоже страдание, - по думал я вслух.
      Аня и Данила уставились на меня.
      - А вообще, что тогда не страдание, кроме счастья? - Данила, казалось, удивился этой своей мысли.
      - Вот и ответ, - сказала вдруг Аня, и на глазах ее лицо озарилолось удивительным, завораживающим внутренним светом. - Это просто две разные дороги. Совсем разные! Все правильно! Остается только выбрать, по какой идти...
      Наступили неслыханно знойные дни и такие душные ночи, каких в
      Риме еще никогда не было.
      Чудилось, что сам его воздух насыщен безумием, кровью и
      насилием. Многие тысячи христиан были арестованы.
      Тюрьмы переполнились, и в них свирепствовала лихорадка. Игры,
      учрежденные императором, еще не начались, а общие могилы, в
      которых обычно хоронили рабов, уже стали переполняться.
      Народ, переживший ужас пожара, жаждал отмщения и благодарил
      императора за готовящееся справедливое возмездие. "Смерть
      христианам - поджигателям Рима!" - гулким эхом катилось по
      городу.
      Предстоящие игры должны были затмить своим великолепием и
      числом жертв все прежние.
      Секст был в отчаянии
      его ближайший друг, его учитель, человек, которого он любил всем своим сердцем и боготворил, приговорен к смерти. Это сделано предательски, зло, низко - как и все, к чему прикасается император. Максимилиан умрет.
      Спасения нет. Все способы проверены, и ни один из них не дал результата - ни дворцовые интриги с заступничеством за Максимилиана любимцев императора, ни подкупы охраны, ни готовившийся Секстом, но так и не осуществленный штурм здания тюрьмы. Все бесполезно. Бессилие.