Тайна печатей - Убить шамана

      Да, я сам заварил эту кашу. Мне недоставало той жизни, которая у меня была. Мне хотелось большего. Я хотел знания, хотел соприкоснуться с истиной, я хотел изменить этот мир, потому что в нем мне плохо. Я не чувствую себя счастливым в мире, где все неправильно, где люди разобщены, где всем и каждому наплевать на себя, на других, на истину. Что делать, коли это так? Это правда. Мир Богу не удался.
      Конечно, можно, как мои друзья, верить в то, что все когда-нибудь изменится: люди осознают, что живут неправильно, потянутся к знанию, объединятся, захотят измениться… Можно в это верить. Но только время не ждет. Часы тикают все быстрее и быстрее. Цивилизация превращается в стойло, люди — в жвачных животных, которые только и умеют, что потреблять. Света не становится больше. Его становится меньше.
      Это мой последний бой, моя последняя схватка. Не на жизнь, а на смерть. Я потратил массу сил, чтобы изменить этот мир. Я старался. Но все напрасно, ведь это были мои внутренние усилия, и они ни к чему не привели — и не могли привести. Даже перед лицом катастрофы люди не готовы к объединению. Они гордятся своей индивидуальностью, не понимая, что настало время, когда их индивидуальность — яд, а не лекарство.
      Гордая, непокорная индивидуальность оказалась фикцией! «По-вашему», «по-нашему», «по-твоему», «по-моему»… Что такое это наше «субъективное мнение»? Искусно присвоенное чужое мнение. Никто не живет своим умом, все повторяют одни и те же заученные фразы, но в разных вариациях и под разным соусом, искренне считая, что это «их» мнение. Забавно. Было бы забавно, если бы не было так грустно и так фатально.
      — Долго еще? — спросил я у старухи, когда мы присели, чтобы передохнуть.
      — Самую малость… — соврала она.
      — Понятно, — протянул я, осматривая свои раны, открывшиеся от влажности и страшного физического напряжения. — Дойду ли?..
      — Дойдешь, никуда не денешься, — фыркнула старуха. — Не ной!
      Я посмотрел на нее и улыбнулся:
      — А я, знаешь, когда увидел тебя в первый раз, подумал, что ты моя смерть. А ты, оказывается…
      — Смерть и есть, — оборвала меня старуха. Она сказала это безразличным тоном, без своего обычного ехидства или подтрунивания.
      — Что?.. — комок застрял у меня в горле.
      — Смерть и есть, — повторила она. — А у нас что, вечер откровений?
      — Ты смеешься… — понял я, и на мгновение мне стало легче. — Смеешься ведь?
      — Да, я смеюсь, — ответила старуха. — Я смеюсь. И я твоя смерть. Что-то еще?
      — Нет…
      — Не «нет», а «да». А ты что, не знал, что твоя смерть всегда рядом? — старуха была искренне удивлена. — Она всегда рядом. С каждым. Это же так просто… Неужели ты не знал этого?
      — Ты моя смерть? — прошептал я, чувствуя, как мурашки бегут по моей спине.
      — Что ты так испугался? — пожала плечами старуха. — Ты же с самого начала это знал. Разве не так? Просто врал себе, и все. Но знал же…
      — Знал, — кивнул я.
      — Вот я и говорю тебе, ты не своим умом думаешь, не своим! И что выходит?.. То и выходит…
      — И когда ты меня заберешь?
      — Тебе решать, — бросила старуха, встала и пошла. — Не отставай… Нет времени. Совсем нет.
 
       Солнце подобралось к линии горизонта и окрасило небо в яркий, резкий, ранящий красно-оранжевый свет. Мы были в пути более суток. Я не чувствовал ни своего тела, ни себя самого. Я плелся на последнем издыхании, понимая, что встреча с колдуном Вуду — мой последний шанс. Сегодня все решится: или — он, или — я.
      Я иду убить — или быть убитым. Впрочем, моя жизнь и так уже принадлежит этому человеку, этой Тени. У меня никогда и не было моей, своейжизни. Я всегда жил чьей-то, «не своим умом». И даже сейчас… То же самое. Мой отец нашел силу, я несу ему украденные мною Скрижали. У меня нет ничего своего. Да, я не живу. Я только повторяю…
      Но что значит — выполнять миссию? Это значит — выполнять нечто, что не было твоим изначально, делать что-то, что было «спущено» тебе «сверху». Но что тогда такое — твояжизнь, если даже твоя высшая миссия — и то лишь некое задание, которое не является подлинно твоим, внутренним, личным. Что такое — твояжизнь?!
      Можно ли умереть, если ты не жил вовсе? И может быть, страх смерти, страх, против которого мы столько боролись, и заключается в этом — страшно умирать, если ты и не жил, если тебя и не было?
      Все потеряло смысл. Все стало каким-то ущербным, пустым и никчемным. Я просто заведенная машина. И даже если я верю в то, что я делаю, это ничего не меняет. Я лишь выполняю чью-то волю…
      Так есть ли у меня цель? Да, есть. Я хочу покончить со всем этим. Я или умру, или изменю этот мир. Или то, или другое. Но разве это мояцель? Умертвить себя — разве это может быть моей целью? А желание изменить мир? Разве у моего отца была другая цель? А еще у сотен тысяч других людей?..
      Так, может быть, мне стоит остановиться? Но если я остановлюсь, разве это будет моейостановкой? И когда я движусь, и когда я стою на месте, я или движим, или остановлен. А меня самого нет!
      Так кто же — я?.. Кто?!
      Слезы полились у меня из глаз. Я — никто. Я никогда не жил своим умом. Я никогда не жил. Я — пустое место. Кто-то когда-то кому-то отдал мою жизнь. Но страшно не это, страшно, что это в принципе возможно.
      А если возможно, то разве у нас есть наша жизнь?
      Это какой-то абсолютный тупик — нас произвели на свет, и нас уберут с этого света, когда посчитают нужным. Полное отсутствие какой-либо свободы! Полное!
 
       Огромные двухметровые деревянные фигуры, вкопанные в землю. Целый лес из покосившихся идолов. Круглая площадка вокруг кострища, абсолютно вытоптанная во время ритуальных танцев земля. Страшное, запущенное, голое место далеко в горах — только темно-красная почва, и ни одного растения, деревца или цветка.
      — Все, пришли, — сухо сказала старуха, показывая мне на хижину, находящуюся на почтительном от нас расстоянии. — Он там. Дальше ты иди один.
      — Почему один? Ты меня оставишь?
      Я еле держался на ногах. В глазах двоилось. Я смотрел на это кладбище идолов и понимал — это конец. Мой конец. Начала не было, но конец — вот он, здесь.
      — Мне туда нельзя, — сказала старуха и села на землю. — Один иди.
      — Что ж это за место такое, что даже Смерти туда путь заказан? — я смотрел на хижину, чувствуя, что ноги мне отказывают, что сердце мое уже не бьется, а лишь имитирует свой ход — бум-бум-бум.
      Я вдруг почувствовал, что во мне столько отчаяния, что раздели я его сейчас со всеми людьми — и в этом мире уже никогда не будет улыбок, не прозвучит радостного смеха, никогда и никто не произнесет слово «счастье».
      — Вот — на, возьми, — старуха развязала свой узелок и достала оттуда странный предмет.
      Нож.
      — Что это?..
      — Это ритуальный нож Вуду, — ответила старуха.
      — Ритуальный нож? — не понял я.
      — А ты забыл, зачем шел? — прошипела она. — Или ты собрался голыми руками его убить?
      — Убить… — прошептал я.
      Только сейчас я наконец понял, что все происходящее со мной не сон и не забытье. Все по-настоящему. Я иду к шаману Вуду, чтобы убить его. Убить.
      Дрожащими руками я взял нож из рук старухи, присмотрелся к нему — металлическое лезвие, деревянная рукоять со множеством странных, непонятных рисунков.
      — Все. Иди, — деловито сказала старуха. — Папаше привет передавай.
      Я шел к хижине шамана, едва переставляя ноги. Мне казалось, что они утопают в земле, вязнут. И только когда я смотрел на них, удавалось сделать следующий шаг. Но стоило мне отвести от них взгляд, посмотреть вперед, прямо перед собой, тут же возникало чувство, что я по колено в земле и падаю.
      Замерев на пороге, я не хотел идти дальше. Я не мог вступить в эту темноту, в этот ад.
      Я повернулся. Позади, в просвете между идолами, едва различимая на таком расстоянии, виднелась моя Смерть. Старуха стояла и смотрела мне в спину.
      Убей или умри.
      — Я умру, — прошептал я, зная, что, хотя старуха и не услышит мой голос, она узнает о моем решении.
 
       Яотдернул тряпичное полотнище, скрывавшее вход в хижину, и ступил в темноту.
      В центральной части, прямо на полу, были расставлены какие-то странные предметы — ритуальные жезлы, черепа, подсвечники, столики с баночками и мензурками, тут и там лежали тушки убитых животных.
      У меня возникло странное чувство. Казалось, хозяин только что был здесь, но вот что-то случилось, и он, не успев привести свое жилище в порядок, бежал прочь. И вместе с тем я ощущал здесь присутствие другого человека.
      Он был здесь. Мой враг.
      — Зачем ты прячешься?.. — прошептал я. — Я не буду тебя убивать. Я пришел за своей смертью, а не за твоей.
      — Ты уверен, что хочешь этого? — из глубины хижины раздался странный гортанный голос.
      Я рассмеялся. Слезы катились у меня из глаз, но я смеялся. Глупо и странно. Нет, даже не странно, а просто глупо.
      — Зачем ты меня спрашиваешь? — прохрипел я сквозь свой беззвучный смех. — Делай!
      — А зачем ты меня торопишь? Боишься передумать?
      Меня объял ужас.
      «Боишься передумать?.. Боишься передумать?.. Боишься передумать?..»
      — Не спрашивай меня ни о чем, — попросил я. — Не спрашивай. Я раздавлен. Меня нет. Так что не спрашивай. Я просто хочу сделать хоть что-то свое. Хоть что-то… Я прошу о смерти.
      — И ты не выручишь своего отца? — удивился голос.
      Я вздрогнул.
      — Это бред! — выкрикнул я. — Прошлое! Он давно умер. Все кончено!
      Я с силой дернул браслет. Металлические скобы жалобно взвизгнули, и драгоценные камни покатились по полу.
      — И тебе больше не нужна сила? — с еще большим наигранным удивлением спросил голос. — Ты больше не хочешь изменить этот мир?..
      — Нет! — закричал я.
      — Откажешься от чуда? — в голосе моего собеседника вдруг прозвучало сомнение и даже испуг.
      — Не хочу! Делай!
      Злость, поднимавшаяся у меня изнутри, пошла вверх — от живота к самому горлу, и ударила в виски, пытаясь вырваться наружу. Я сделал шаг, другой. Вперед, по направлению к голосу. Рукоять ножа впилась мне в ладонь.
      — И ты вот так отпустишь Скрижали?.. — не веря в происходящее, забормотал голос. — Отступишься от всего, что ты делал? Предашь Истину? Скрижали… — Он начал меня уговаривать, словно молил о пощаде: — Подумай! Источник Света! Ты не можешь…
      — Я могу. Могу… — прошипел я, переполняясь отчаянием и гневом. — Я могу! Я готов! Все кончено! Сделай это!
      Я шел на голос и вот уже видел перед собой силуэт. Громоздкое создание в черном просторном балахоне или плаще маячило передо мной. Он — этот страшный шаман — был передо мной. Убийца моего отца. Мой убийца.
      Я прошел весь путь до конца. Я дошел. И вот он — тот, кому от самого моего рождения принадлежит моя жизнь. Тот, кто посчитал себя вправе потребовать себе мою жизнь. Вот он, передо мной, в этом черном одеянии.
      — Сделай это!!! — заорал я и схватил его за полы плаща. — Сделай!
      Что было сил я дернул одеяние шамана. Покрывало слетело…
      — Нет, сделай сам… — удовлетворенно, спокойно ответил голос.
      Я стоял перед огромным, во весь рост зеркалом и смотрел на свое собственное отражение.
      Высокая фигура ссутулившегося человека с занесенным для удара ножом.
      — Сделай… — повторил он. — Позволь своей цели уничтожить тебя.
 
       Ястоял перед своим отражением.
      «Убить кого-нибудь задумал?.. Сдохнешь ты скоро…» — сказала моя Смерть.
      Слезы покатились из глаз.
      Сейчас все закончится.
      Убить шамана…
      Человек в зеркале вздрогнул. Нож в его напряженной руке медленно пошел вниз. Острие блеснуло у самой груди.
      « Тебя — двое», — повторил Источника Света из моего сна.
      Колющая боль жадным пламенем лизнула область сердца.
      Передо мной — тот самый шаман. Тот, кому от рождения принадлежит моя жизнь. Его жизнь.
      « Что значит: мысль там, куда ты идешь?» — прошептал во мне Источник Света.
      Мне одному принадлежит моя жизнь. Да! Я понял это! Мне одному… Я понял это не логикой, не умом, не мыслью. Я понял это внутри…
      Смерть не имеет никакого отношения к жизни. Это другая реальность. Да! И мне принадлежит моя жизнь, а не смерть. Мне одному! И этого довольно! Довольно!
      Моя жизнь!
      « Я всегда здесь…» — повторил Источник Света.
      Я улыбнулся.
      Ноги подкосились, словно кто-то резким движением дернул меня за щиколотки.
      Человек в зеркале упал на пол.
 
      —  Сюда! — услышал я сквозь опускающуюся на меня пелену смерти.
      — Данила, ты?.. — прошептал я, не веря своему счастью.
      — Нашел?! — послышался тревожный голос Андрея. — Господи, нашли! Нашли! Слава богу!
      — Андрей?.. — я чуть повернул голову. Данила, а вслед за ним и Андрей, переступив порог моей хижины, ворвались внутрь.
      — Успели! — чуть не плача прошептал Данила, прижимая к груди мою голову. — Анхель! Анхель, господи! Успели! Успели…
 

Эпилог

 
      Ты нужен — таков смысл шестой Скрижали. Но нужен не зачем-то, а сам по себе. Необходимо понять этот странный, загадочный, необъяснимый факт — необходимости себя. Даже не понять, а принять — просто, безапелляционно, естественно.
      Именно в этом и заключалась тайна шестой Печати — не искать абстрактный смысл жизни, не самоуничтожаться на пути к достижению «великой» цели, а просто жить. Хранить сокровище своей жизни и преумножать его своей радостью.
      Боль и отчаяние — вот чувства, которые испытываешь, отправляясь на поиски иллюзорной мечты. На этом пути ты живешь не своим умом, а своей целью. Но что такое твоя цель, если ты самнесчастен? Что она — если ты и не живешь вовсе?
      Когда ты болен целью, болен этой страстью, ты — болени жаждешь излечения. Но что есть излечение, если не уничтожение боли? А всякое уничтожение — это не достижение, не обретение, не счастье. Это отрицание. Потеря.
      Свобода — это не отсутствие ограничений. Свобода — это мужество быть и радость от бытия. И именно в этом состоит смысл шестой Скрижали, открывшийся нам лишь теперь, когда шестая Печать снята и более не тяготеет над нами.
      Об этом говорили мои друзья — Данила и Андрей. Те, кто, обнаружив мою пропажу, бросили все и, не думая ни о риске, ни об опасностях, последовали за оказавшимся в беде другом. Ни обиды, ни сожаления, ни тени осуждения. Помощь. Забота.
      Они говорили — весело, оживленно, радостно. А я смотрел в окно самолета, готовящегося взять курс на Россию. Больше двух недель с того дня мы провели сначала на Гаити, потом в Мексике. Мне сделали операцию. Залатали раны. Я снова живу.
      Точнее — не снова. Впервые.
      Мои друзья говорят, шутят, а я смотрю в окно. Там, на взлетном поле, суетятся люди — обслуживающий персонал, техники, перевозчики грузов, летчики. И никто из них не замечает старой седой женщины в прохудившемся пончо.
      Она уселась прямо на взлетно-посадочной полосе, развязала свой узелок и как ни в чем не бывало перебирает драгоценные камни, некогда украшавшие один фамильный браслет. Я смотрю на нее, и мне спокойно. Я возвращаюсь в Россию.
      Осталось последнее испытание.