Пьеротен доехал до конца деревни Муасель, где находится трактир, в котором обычно делают привал проезжающие До трактира все сидели, точно набрав в рот воды.
      -- К кому же едет этот шалопай? -- спросил граф, отозвав Пьеротена во двор харчевни.
      -- Да к вашему управляющему. Это сын одной бедной особы, некоей госпожи Юссон; она живет на улице Серизе, я частенько вожу ей фрукты, дичь, птицу.
      -- Кто этот господин? -- спросил дядюшка Леже, подойдя к Пьеротену, когда граф удалился.
      -- А бог его знает, -- отозвался Пьеротен. -- Я везу его в первый раз, но похоже, что это герцог, владелец замка Мафлие; он велел мне ссадить его по пути, он не едет в Лиль-Адан.
      -- Пьеротен полагает, что это хозяин Мафлие,-- сказал Жоржу дядюшка Леже, влезая обратно в дилижанс.
      Все три молодых человека, растерявшись, словно воры, пойманные с поличным, не решались даже взглянуть друг на друга, и, казалось, были весьма озабочены возможными последствиями своего вранья.
      -- Вот уж, как говорится, пустая мыльница без ветру мылит, -- заметил Мистигри.
      -- Теперь вы убедились, что я знаком с графом? -- сказал Оскар.
      -- Возможно; но послом вам не бывать, -- отозвался Жорж. -- Если хочешь молоть языком в дилижансах, старайся, как я, ничего не сказать.
      -- Своя рубашка ближе к делу, -- изрек Мистигри в виде заключения.
      Тут граф снова занял свое место в "кукушке", и Пьеротен тронул; все хранили глубокое молчание.
      -- Ну что ж, друзья мои, -- обратился граф к своим спутникам, когда они доехали до леса Каро, -- вот мы и примолкли, точно нас везут на плаху.
      -- Нужно знать, когда доить, когда говорить, -- наставительно произнес Мистигри.
      -- Хорошая погода, -- пробормотал Жорж.
      -- Что это за поместье? -- спросил Оскар, указывая на замок Франконвиль, величественно выступавший на фоне огромного сенмартенского леса.
      -- Как? -- воскликнул граф. -- Вы же уверяли нас, что часто бываете в Прэле, а между тем не знаете Франконвиля?
      -- Наш спутник знает людей, а не зeмки,-- пояснил Мистигри.
      -- Будущему дипломату дозволена некоторая рассеянность, -- воскликнул Жорж.
      -- Запомните же, как меня зовут, -- в бешенстве вскричал Оскар. -- Мое имя Оскар Юссон, и через десять лет я буду знаменит!
      Выпалив это с большим задором, Оскар забился в свой угол.
      -- Юссон де... а дальше как? -- промолвил Мистигри.
      -- Юссон де Ла-Серизе -- знатный род [Сказано в шутку: Юссоны живут на улице Серизе, а название этой улицы по случайному совпадению созвучно со знатной фамилией де Серизи.], -- ответил граф, -- наш спутник родился под сенью императорского трона.
      Тут Оскар вспыхнул до корней волос, и его охватила ужасная тревога. Карета уже начинала спускаться по крутому склону Кава, в тесную долину, где за сенмартенским лесом высится великолепный замок Прэль.
      -- Господа, -- сказал граф, -- каждого из вас ждет блестящая карьера, желаю вам успеха. Помиритесь с королем Франции, господин полковник: Кара-Георгиевичам не пристало дуться на Бурбонов. Вам мне нечего предсказывать, дорогой господин Шиннер, вы уже обрели всю полноту славы, и вы поистине заслужили ее своими восхитительными работами; однако вы столь опасны для женщин, что я, как человек женатый, не решился бы просить вас украсить живописью мой замок. Господин Юссон в покровительстве не нуждается, в его руках -- тайны государственных мужей, он может приводить их в трепет. Что же касается господина Леже, то он намерен ощипать графа де Серизи, и я могу только просить его, чтобы он действовал как можно решительнее. Высадите меня здесь, Пьеротен, а завтра заезжайте за мною, -- добавил граф и вылез из "кукушки", оставив своих спутников в полном смущении.
      -- Волосок завяз, всей птичке пропасть, -- изрек Мистигри, наблюдая за тем, как граф удаляется по ухабистой дороге.
      -- Э, да это тот самый граф, который снял Франконвиль, он идет туда, --решил дядюшка Леже.
      -- Если я еще хоть раз вздумаю болтать в дороге, -- я вызову самого себя на дуэль!--сказал мнимый Шиннер. -- И ты тоже хорош, Мистигри, --добавил он, хлопнув своего ученика по картузу.
      -- Да я ведь только последовал за вами в Венецию, -- ответил Мистигри. -- Но люди всегда так -- лишь бы свалить с тупой головы на дорогу.
      -- А что, если окажется, что это был граф де Серизи? -- сказал Жорж Оскару, сидевшему с ним рядом.-- Не хотел бы я тогда быть в вашей шкуре, хотя у вас и нет накожных болезней.
      Оскар же, вспомнив наставления матери, побледнел, и хмель сразу соскочил с него.
      -- Вот и приехали, господа, -- заявил Пьеротен, останавливая лошадей у красивой ограды.
      -- Приехали? -- спросили в один голос художник, Жорж и Оскар.
      -- Что за чудеса! -- удивился Пьеротен. -- Как же, господа? Ведь вы же все бывали здесь? Это же и есть Прэльский зeмок.
      -- Ну ладно, ладно, друг мой, -- сказал Жорж, к которому вернулась обычная самоуверенность. -- Мне нужно на ферму Мулино, -- добавил он, не желая открывать своим спутникам, что его цель -- зeмок.
      -- Вон что! Вы, стало быть, ко мне пожаловали? -- спросил дядюшка Леже.
      -- Как так?
      -- А я и есть арендатор Мулино. Чем могу служить, полковник?
      -- Хочу попробовать ваше масло, -- ответил Жорж, поспешно схватив свой портфель.
      -- Пьеротен, -- сказал Оскар, -- доставьте мои вещи к управляющему, я пойду прямо в зeмок.
      И Оскар решительно зашагал по тропинке, хоть и не знал, куда она ведет.
      -- Эй! Господин посол! -- крикнул ему вслед дядюшка Леже. -- Вы так в лес забредете! А в зeмок -- надо сюда, вот в эту калитку.
      Оскару пришлось последовать его указаниям, и он с чувством полной растерянности вступил на широкий двор замка, посреди которого раскинулась огромная клумба, опоясанная цепями на столбиках. В то время как дядюшка Леже разглядывал Оскара, Жорж, сраженный тем, что хозяином Мулино оказался этот пузатый фермер, скрылся с такой прытью, что, когда удивленный толстяк обернулся, ища своего полковника, того уже и след простыл. По требованию Пьеротена ворота распахнулись, и он с горделивым видом понес в сторожку бесчисленные свертки с кистями, красками и прочими принадлежностями великого Шиннера. Увидев, что Мистигри и художник, свидетели его бахвальства, располагаются в замке, Оскар окончательно пал духом. Пьеротен быстро выгрузил поклажу художника, вещи Оскара и еще чей-то изящный кожаный чемодан, который он с таинственным видом вручил жене привратника; затем, щелкая кнутом, вернулся и покатил дальше по лесной дороге в Лиль-Адан, причем на лице его блуждало то хитрое выражение, какое бывает у крестьянина, подсчитывающего барыши. Теперь он был вполне счастлив -- завтра он, наконец, получит вожделенную тысячу франков.
      Оскар, все еще растерянный, бродил вокруг клумбы, ожидая, что будет дальше с его двумя спутниками, как вдруг увидел г-на Моро, который вышел из так называемой кордегардии и стал спускаться с высокого крыльца. На нем был длинный до пят синий сюртук, желтоватые лосины и ботфорты, а в руках он держал хлыст.
      -- Вот и ты, мой мальчик? Как здоровье твоей милой маменьки? -- спросил он, беря Оскара за руку. -- Здравствуйте, господа, вы, вероятно, живописцы, относительно которых нас предуведомил господин Грендо, архитектор? --обратился он к художнику и к Мистигри.
      Поднеся ко рту ручку хлыста, он дважды свистнул. Показался привратник.
      -- Отведите этим господам комнаты четырнадцатую и пятнадцатую, госпожа Моро даст вам ключи; покажите им дорогу, они не знают; вечером затопите камины, если там холодно, и отнесите туда их вещи! Я получил приказ от его сиятельства предложить вам столоваться у меня, господа, -- продолжал он, снова обращаясь к художникам. -- Мы обедаем в пять, как в Париже. Если вы любите охоту, то вам здесь не будет скучно, у меня есть разрешение от Лесного ведомства: здесь можно охотиться на двух тысячах арпанах леса, не считая наших собственных земель.
      Оскар, художник и Мистигри, все трое равно пристыженные, переглянулись, но, верный взятой на себя роли, Мистигри воскликнул:
      -- Наплевать! Семь бед -- один обед!
      Молодой Юссон последовал за управляющим, который торопливо увлек его в парк.
      -- Жак, -- обратился он к одному из своих сыновей, -- поди скажи матери, что приехал Оскар Юссон, а мне придется сходить ненадолго на ферму Мулино.
      Управляющий, мужчина лет пятидесяти, был брюнет, среднего роста и казался очень суровым. Глядя на его желчное лицо, отличавшееся благодаря деревенскому образу жизни яркими красками, можно было сделать ложный вывод о его характере. Все способствовало такому неправильному заключению. В волосах у него уже мелькала седина. Синие глаза и большой крючковатый нос придавали ему мрачный вид, тем более что глаза были посажены слишком близко к переносице; но для человека наблюдательного его толстые губы, овал его лица, мягкость в обращении свидетельствовали о доброте. Оскар чувствовал к нему большое уважение, вызванное его решительным характером, резкой речью и проницательностью, объясняющейся любовью, которую он питал к сыну г-жи Клапар. В присутствии управляющего Оскар всегда чувствовал себя мальчишкой, так как мать приучила его высоко ценить г-на Моро, но по приезде в Прэль его охватило какое-то беспокойство, словно он ждал неприятностей от этого отечески расположенного друга, единственного своего покровителя.
      -- Что это, Оскар, ты словно недоволен, что приехал сюда? -- сказал управляющий. -- А время ты здесь проведешь недурно: научишься ездить верхом, стрелять, охотиться.
      -- Я не умею, -- промямлил Оскар.
      -- Так ведь я тебя для того и пригласил, чтоб научить всем этим премудростям.
      -- Маменька наказывала мне не оставаться здесь больше двух недель, а то госпожа Моро...
      -- Ну, там видно будет, -- ответил Моро, слегка задетый тем, что Оскар усомнился в его супружеской власти.
      Тут к ним подбежал младший сын Моро, пятнадцатилетний подросток, складный и резвый.
      -- Вот тебе товарищ, -- сказал ему отец, -- отведи его к матери.
      И управляющий быстрым шагом направился к сторожке, находившейся на границе между парком и лесом.
      Флигель, отведенный графом управляющему, был построен за несколько лет до революции крупным подрядчиком, купившим знаменитые владения Кассан, где известный откупщик государственных налогов Бержере, несметно богатый и прославившийся своей роскошью не меньше, чем Бодары, Парисы и Буре , разбил сады, провел речки, построил загородные дома, китайские беседки и потратил уйму денег на прочие разорительные затеи.
      Этот флигель, стоявший в большом саду, огороженном стеной, примыкавшей с одной стороны ко двору, где находились службы Прэльского замка, некогда выходил на главную деревенскую улицу. Купив имение, отец г-на де Серизи разобрал ограду со стороны сада и заделал калитку, которая вела в деревню, присоединив таким образом флигель к прочим службам. Он снес другую стену и тем самым расширил парк, прибавив к нему все сады, приобретенные в свое время откупщиком, желавшим округлить свои владения. В доме управляющего, выстроенном из тесаного камня, в стиле Людовика XV (а это значит, что все его украшения сводились к оконным наличникам и к прямым, строгим канелюрам, как на колоннадах площади Людовика XV), в первом этаже была прекрасная гостиная, смежная со спальней, и столовая, смежная с биллиардной. Эти симметрично расположенные апартаменты разделялись лестницей, перед которой была небольшая площадка с колоннадой, служившая передней; богато украшенные двери в гостиную и столовую были расположены друг против друга. Кухня помещалась под столовой; на крыльцо вела каменная лестница в десять ступеней.
      Перенеся жилые комнаты во второй этаж, г-жа Моро устроила в бывшей спальне свой будуар. Гостиная и будуар, обставленные прекрасными вещами, отобранными из прежней обстановки замка, не посрамили бы особняка любой светской львицы. Стены гостиной, так же как и старинная позолоченная мебель, были обтянуты бело-голубым штофом, в прежние времена украшавшим огромную парадную постель с балдахином; тяжелые драпировки и портьеры были подбиты белой тафтой. Картины, вынутые из старых, уже не существующих панно, жардиньерки, отдельные изящные предметы современной обстановки, дорогие лампы и хрустальная граненая люстра производили величественное впечатление. На полу лежал старинный персидский ковер. Будуар, обставленный по современной моде соответственно вкусам г-жи Моро, был обтянут светло-серым шелком с синими шнурами и походил на шатер. Там стоял традиционный турецкий диван с подушками и валиками. Жардиньерки, за которыми ухаживал старший садовник, радовали глаз пирамидами цветов. Столовая и биллиардная были красного дерева. Вокруг дома жена управляющего разбила цветник, который содержался в большом порядке и доходил до самого парка. Купы экзотических деревьев скрывали службы. Заботясь об удобстве своих гостей, жена управляющего устроила на месте прежней, заделанной калитки новую.
      Итак, супруги Моро искусно замаскировали зависимое положение, в котором по своей должности они находились; им тем легче было сойти за людей состоятельных, ради собственного удовольствия занявшихся имением друга, что ни граф, ни графиня не стремились их "осадить". Кроме того, разрешение пользоваться всеми благами, полученное от г-на де Серизи, давало им возможность жить в довольстве, а это единственная роскошь, доступная в деревне. Управляющий с женой жили по-королевски, получали в изобилии все молочные припасы, яйца, птицу, дичь, фрукты, корм для домашних животных, цветы, дрова, овощи и покупали только мясо, вино и колониальные товары. Птичница пекла им хлеб. Кроме того, последние годы Моро расплачивался с мясником свиньями со своего скотного двора, разумеется не в ущерб собственному столу. Как-то графиня, не забывшая своей прежней камеристки, подарила ей, вероятно на память о себе, небольшую, вышедшую из моды коляску, которую Моро покрасил заново, и его жена стала в ней разъезжать на паре лошадей, которых брали также и для работ в парке. Кроме этой пары, управляющий держал еще и верховую лошадь. В парке был вспахан и засеян участок, урожая с которого хватало на корм для лошадей. Моро собирал с него девять тысяч пудов превосходного сена, а в приход вносил только три тысячи, пользуясь довольно неопределенным разрешением графа. Полагающуюся ему долю натуральных повинностей он не расходовал, а продавал. Он держал домашнюю птицу, голубей, коров за счет парка; зато навоз с его скотного двора шел на удобрение графского сада. Для каждого жульничества у него было оправдание. Супруге его прислуживала дочь одного из садовников, работавшая и за горничную и за кухарку. Скотница, ведавшая молочной фермой, тоже помогала по хозяйству. Для ухода за лошадьми и для тяжелой работы Моро нанял отставного солдата по имени Брошон.
      И в Нервиле, и в Шоври, и в Бомоне, и в Мафлие, и в Прероле, и в Нуэнтеле красивая жена управляющего была принята во многих буржуазных домах, где не знали или делали вид, что не знают, кем она была до замужества. К тому же Моро всем охотно оказывал услуги. Он обращался к своему хозяину за одолжениями, которые кажутся пустяками в Париже, а в деревенской глуши --немаловажны. Одному он исходатайствовал должность мирового судьи в Бомоне, другому -- в Лиль-Адане, в тот же год добился отмены увольнения главного лесничего и выхлопотал орден Почетного легиона бомонскому квартирмейстеру. Поэтому ни одна вечеринка не обходилась без супругов Моро. Прэльский кюре и прэльский мэр каждый вечер играли у них в карты. Трудно не прослыть порядочным человеком, когда так ублажаешь соседей.
      Жена управляющего, красивая женщина, но жеманница, как и все камеристки, которые, выйдя замуж, стараются подражать своим бывшим хозяйкам, была местной законодательницей мод; она носила очень дорогую обувь и выходила пешком только в хорошую погоду. Муж определил ей на наряды всего пятьсот франков, но в деревне это сумма немалая, особенно если тратить ее с толком; и управительница, свежая, яркая блондинка лет тридцати шести, все еще стройная, хрупкая и миленькая, несмотря на то, что родила трех детей, старалась сойти за молоденькую и разыгрывала из себя принцессу. Г-жа Моро ужасно сердилась, если кто-либо из приезжих, увидя ее в коляске по пути в Бомон, спрашивал: "Кто это?", а местный житель отвечал: "Жена графского управляющего". Ей льстило, когда ее принимали за владелицу замка. Ей нравилось покровительствовать крестьянам, подражая знатным барыням. Не раз подтвержденное фактами влияние ее мужа на графа охраняло г-жу Моро от насмешек местных обывателей, а в глазах крестьян она была важной дамой. Эстель (ее звали Эстель) вмешивалась в управление имением не больше, чем жена маклера вмешивается в биржевые дела. Все заботы по хозяйству и по накоплению капитала она тоже доверила мужу. Не сомневаясь в его способностях, она была далека от мысли, что их благоденствию, которое длилось уже семнадцать лет, может прийти конец; однако, узнав о решении графа заново отделать великолепный замок Прэль, она почувствовала в этом угрозу своему приятному житью и убедила мужа сговориться с Леже, чтобы получить возможность переехать в Лиль-Адан. Ей было бы слишком тяжело снова очутиться в зависимом положении, почти что на правах прислуги у своей бывшей хозяйки, которая еще, пожалуй, стала бы смеяться над тем, как она по-барски устроилась во флигеле, стараясь все собезьянничать с настоящих господ.
      Причина глубокой неприязни между семьями Реберов и Моро коренилась в обиде, нанесенной г-жой де Ребер г-же Моро в отместку за то, что, вскоре по приезде Реберов, жена управляющего позволила себе колкость по отношению к г-же Ребер, урожденной де Корруа, опасаясь, как бы та не вздумала притязать на первую роль. Г-жа де Ребер напомнила, а может быть и впервые открыла соседям тайну прежней должности г-жи Моро. Слово "горничная" переходило из уст в уста. Завистники, -- а они у супругов Моро были, конечно, и в Бомоне, и в Лиль-Адане, и в Мафлие, и в Шампани, и в Нервиле, и в Шоври, и в Байе, и в Муаселе, -- столько судачили по этому поводу, что заронили искорку пожара и в семью Моро. В течение четырех лет Реберы, изгнанные очаровательной женой управляющего из ее кружка, столько натерпелись от почитателей супругов Моро, что жизнь стала бы им невыносимой, если бы их не поддерживала мысль о мести.
      Архитектор Грендо, бывший в приятельских отношениях с супругами Моро, известил их о скором приезде художника, которому поручили закончить декоративную роспись в замке, после того как основные полотна были написаны Шиннером. Знаменитый художник рекомендовал для обрамления, арабесок и прочих украшений того самого пассажира, которого сопровождал Мистигри, И г-жа Моро все глаза проглядела, вот уже два дня готовясь к бою. Художнику предстояло в течение нескольких недель быть ее гостем, а значит, ей надо было быть во всеоружии. Когда в Прэле жил Шиннер, ему и его жене было отведено помещение в замке и, по распоряжению графа, стол их ничем не отличался от стола его сиятельства. Грендо, столовавшийся в семье Моро, относился с такой почтительностью к великому художнику, что ни управляющий, ни его жена не решились познакомиться с ним поближе. К тому же самые знатные и богатые окрестные помещики наперебой приглашали к себе Шиннера и его жену и задавали в их честь балы. И теперь г-жа Моро была очень довольна, что может отыграться, хвастаясь своим художником, и собиралась разблаговестить повсюду о его таланте, ничуть не уступающем таланту Шиннера.
      Обворожительная г-жа Моро отлично учла свои возможности и, хотя в четверг и пятницу уже щеголяла в изящных туалетах, все же приберегла самое нарядное платье к субботе, ибо не сомневалась, что приезжий художник в субботу уж непременно появится за ее столом. Итак, на ней были бронзового цвета ботинки и фильдекосовые чулки. Розовое платье в мелкую полоску, розовый пояс с золотой пряжкой тонкой работы, золотой крестик на шее и браслетки из бархаток на обнаженных руках (у г-жи де Серизи были очень красивые руки и она отнюдь не прятала их) -- в таком наряде г-жа Моро вполне могла сойти за настоящую парижанку. На ней была прелестная шляпка из итальянской соломки, украшенная букетиком роз от Натье , из-под полей шляпки на плечи ниспадали блестящие белокурые локоны. Она заказала изысканный обед, еще раз осмотрела комнаты и теперь, изображая из себя помещицу, прогуливалась возле дома с тем расчетом, чтобы оказаться на фоне клумбы перед парадным подъездом к моменту появления почтовых карет. Над головой она раскрыла очаровательный розовый на белом шелку зонтик с бахромой. Тут она увидела Пьеротена, который отдавал привратнице странный багаж Мистигри, но пассажиров не было, и разочарованная Эстель пошла обратно, досадуя, что она опять нарядилась зря. Как и большинство людей, разодевшихся в пух и прах для приема гостей, она почувствовала, что не может ничем заняться, разве только побездельничать у себя в гостиной в ожидании бомонского дилижанса, который хоть и отправляется из Парижа в час дня, но проезжает мимо замка вскоре после Пьеротена; и она вернулась домой, а наши художники тем временем занялись своим туалетом. И молодой художник и его ученик уже успели порасспросить садовника и, наслышавшись от него похвал очаровательной г-же Моро, почувствовали необходимость прифрантиться и нарядились во все лучшее для своего появления в доме управляющего; их туда отвел Жак, старший из сыновей Моро, бойкий мальчик, одетый, по английской моде, в курточку с отложным воротником. Каникулы он проводил в деревне, где мать его жила владетельной герцогиней и где он чувствовал себя как рыба в воде.
      -- Маменька, -- сказал он, -- вот художники, которых прислал господин Шиннер.
      Приятно пораженная, г-жа Моро встала, велела сыну подать стулья и рассыпалась в любезностях.
      -- Маменька, Оскар Юссон приехал, он с папенькой,-- шепнул Жак на ухо матери, -- я его сейчас приведу...
      -- Не спеши, займись с ним чем-нибудь,-- остановила его мать.
      Уже по тому, как было сказано это "не спеши", художники поняли, что их дорожный знакомый невелика птица; но в этих словах чувствовалась также и неприязнь мачехи к пасынку. И в самом деле, г-жа Моро, которая за семнадцать лет супружеской жизни несомненно слышала о привязанности своего мужа к г-же Клапар и Оскару, не скрывала своей ненависти к матери и сыну; поэтому вполне понятно, что управляющий долго не мог решиться пригласить Оскара в Прэль.
      -- Нам с мужем поручено, -- сказала она художникам,-- принять вас и показать вам замок. Мы очень ценим искусство, и особенно служителей искусства, -- прибавила она жеманясь, -- и я прошу вас: будьте как дома. В деревне стесняться нечего; здесь надо пользоваться полной свободой; иначе не выдержишь. Господин Шиннер уже был у нас....
      Мистигри лукаво взглянул на своего товарища.
      -- Вы его, вероятно, знаете? -- спросила Эстель, помолчав.
      -- Кто же его не знает, сударыня! -- ответил художник.
      -- Знают, как белую корову, -- прибавил Мистигри.
      -- Господин Грендо, -- сказала г-жа Моро, -- называл мне вашу фамилию, но я...
      -- Жозеф Бридо,-- ответил художник, которого чрезвычайно занимал вопрос, с какого рода женщиной он разговаривает.
      Мистигри в душе уже возмущался покровительственным тоном прекрасной супруги управляющего, но он, как и Бридо, выжидал, не вырвется ли у нее какого-нибудь словечка, которое сразу бы ему все разъяснило, или одного из тех жестов, на которые у художников особенно наметан глаз; ведь они от природы беспощадные наблюдатели и быстро подмечают все смешное, ценя в нем пищу для своего карандаша. Обоим художникам сразу бросились в глаза большие руки и ноги красавицы Эстель, бывшей крестьянки из окрестностей Сен-Ло; затем два-три словечка из лексикона горничной, обороты речи, не соответствующие изяществу ее туалета, помогли художнику и его ученику быстро разобраться, с кем они имеют дело. Они перемигнулись и тут же решили с самым серьезным видом позабавиться на ее счет и приятно провести время.
      -- Вы любите искусство, сударыня? Может быть, вы и сами в нем преуспеваете? -- осведомился Жозеф Бридо.
      -- Нет. Правда, я получила недурное образование, но чисто коммерческое. Однако я так глубоко и тонко чувствую искусство, что господин Шиннер каждый раз, закончив картину, приглашал меня посмотреть и высказать свое мнение.
      -- Совсем так же, как Мольер советовался с Лафоре , --вставил Мистигри.
      Госпожа Моро не знала, что Лафоре была служанкой, и весь ее вид свидетельствовал, что, по неведению, она приняла его слова за комплимент.
      -- Неужели он не попросил вас служить ему натурой? -- удивился Бридо.--Художники лакомы до хорошеньких женщин.
      -- Что вы хотите этим сказать? -- воскликнула г-жа Моро, на лице которой отразился гнев оскорбленной королевы.
      -- На языке художников "натура" означает модель. Художники любят рисовать с натуры красивые лица, -- пояснил Мистигри вкрадчивым голосом.
      -- Ах, вот что! Я не так поняла это выражение,-- ответила она, бросая на Мистигри нежный взгляд.
      -- Мой ученик, господин Леон де Лора, -- сказал Бридо, -- проявляет большую склонность к портретной живописи. Он был бы наверху блаженства, если бы вы, чародейка, разрешили ему запечатлеть на память о нашем пребывании здесь вашу прелестную головку.
      Жозеф Бридо подмигнул Мистигри, словно говоря: "Да ну же, не плошай! Она недурна!" Поймав его взгляд, Леон де Лора подсел на диван поближе к Эстель и взял ее за руку, чему она не воспротивилась.
      -- О сударыня, если бы ради того, чтобы сделать сюрприз вашему супругу, вы согласились несколько раз, тайно от него, позировать мне, я бы самого себя превзошел. Вы так прекрасны, так свежи, так очаровательны!.. Человек бездарный, и тот станет гением, если вы будете служить ему натурой... В ваших глазах столько...
      -- А потом мы изобразим на арабесках ваших милых деток, -- сказал Жозеф, перебивая Мистигри.
      -- Я бы предпочла иметь их портрет у себя в гостиной; но, может быть, с моей стороны это нескромное желание,-- подхватила она, строя глазки Жозефу.
      -- Сударыня, художники боготворят красоту, для них она -- владычица.
      "Прелестные молодые люди", -- подумала г-жа Моро.
      -- Любите ли вы вечерние прогулки, после обеда, в экипаже, в лесу?..
      -- О! о! о! о! о! -- вздыхал Мистигри от восторга при каждом слове. --Прэль будет для нас земным раем.
      -- И в этом раю будет Ева, молодая и очаровательная блондинка, --прибавил Бридо.
      Госпожу Моро распирало от гордости. Она парила на седьмом небе, но тут ей пришлось спуститься на землю, как бумажному змею, когда его дернут за веревочку.
      -- Барыня! -- крикнула горничная, пулей влетая в комнату.
      -- Что это значит, Розали? Кто разрешил вам входить без зова?
      Розали не обратила ни малейшего внимания на замечание и шепнула хозяйке:
      -- Его сиятельство приехали.
      -- Граф меня спрашивал? -- осведомилась г-жа Моро.
      -- Нет... Но... граф спрашивают чемодан и ключи от своих апартаментов.
      -- Ну так дайте, -- сказала Эстель раздраженно, стараясь скрыть свое смущение.
      -- Маменька, вот Оскар Юссон! -- воскликнул ее младший сын, таща за собой красного, как пион, Оскара, который при виде расфранченных художников остановился, не решаясь двинуться с места.
      -- Ах, вот и ты, милый Оскар, -- сказала Эстель, поджав губы. -- Я полагаю, что ты переоденешься, -- прибавила она, осмотрев его с ног до головы самым бесцеремонным образом.-- Надеюсь, мать не приучила тебя обедать в гостях в таком затрапезном виде.
      -- Будущий дипломат должен знать, что как оденешься, так и оценишься...
      -- Будущий дипломат? -- воскликнула г-жа Моро.
      Бедный Оскар переводил взгляд с Жозефа на Мистигри, и на глаза ему навертывались слезы.
      -- Дорожные шутки, -- сказал Жозеф, из жалости стараясь выручить Оскара.
      -- Мальчик хотел поострить, вроде нас, и прихвастнул, -- не унимался беспощадный Мистигри. -- Вот теперь и сидит как дурак на мели!
      -- Барыня, -- сказала вновь появившаяся Розали. -- Его сиятельство заказали обед на восемь персон; кушать они будут в шесть часов. Что прикажете готовить?
      Пока Эстель совещалась со старшей горничной, художники и Оскар обменялись взглядами, в которых отразились их ужасные предчувствия.
      -- Его сиятельство! Кто это? -- спросил Жозеф Бридо.
      -- Да это граф де Серизи, -- ответил младший Моро.
      -- Уж не он ли ехал с нами в "кукушке", -- заметил Леон де Лора.
      -- Что вы, граф де Серизи путешествует только в карете цугом,-- сказал Оскар.
      -- Как приехал сюда граф де Серизи? -- спросил художник г-жу Моро, когда она в полном расстройстве чувств вернулась в гостиную.
      -- Ничего не знаю, -- ответила она, -- сама не могу понять, каким образом и зачем приехал граф. И мужа как нарочно нет дома!
      -- Его сиятельство просят господина Шиннера в замок, -- сказал вошедший садовник, обращаясь к Жозефу, -- отобедать вместе с его сиятельством, а также и господина Мистигри.
      -- Влопались! -- весело воскликнул "мазилка".-- Оказывается, тот пассажир в пьеротеновой карете был не мещанин какой-то, а граф. Правильно говорят -- попался, который смеялся.
      Оскар чуть не обратился в соляной столб; при этом известии в горле у него запершило, как если бы он хлебнул морской воды.
      -- А вы-то ему рассказывали о поклонниках его жены и о его тайной болезни! -- напомнил Мистигри Оскару.-- Вот и выходит по поговорке: не зная броду, не лезь на подводу.
      -- Что вы имеете в виду? -- воскликнула жена управляющего, глядя на художников, которые ушли, потешаясь над физиономией Оскара.
      Остолбеневший и растерянный Оскар молчал, ничего не слыша и не понимая, хотя г-жа Моро сильно трясла его за руку и не отпускала, требуя ответа. Но ей пришлось оставить Оскара в покое, так ничего и не добившись, потому что Розали опять позвала ее, прося выдать столовое белье и серебро и присмотреть самой, как выполняются многочисленные распоряжения графа. Прислуга, садовники, привратник с женой -- все суетились в смятении, вполне понятном. Хозяин свалился как снег на голову. От Кава он пошел по знакомой ему тропинке к сторожке и поспел туда задолго до Моро. Сторож был поражен, увидя настоящего хозяина.