После 18 брюмера первый консул стал заигрывать с г-ном де Серизи, также, как и со всеми представителями судейских семей; он назначил его в государственный совет и поручил ему восстановить одно из самых расшатанных ведомств. Итак, отпрыск известного в истории рода стал одним из крупных деятелей сложной и великолепной системы, которой мы обязаны Наполеону. Вскоре государственный советник покинул свой пост для службы в одном из министерств. Император пожаловал его графским титулом, сделал сенатором и два раза подряд назначал проконсулом различных королевств. В 1806 году, сорока лет от роду, сенатор женился на сестре бывшего маркиза де Ронкероля, двадцатилетней вдове и наследнице прославленного республиканского генерала Гобера. Благодаря этому браку, где обе стороны принадлежали к знати, приумножилось уже и без того значительное состояние графа де Серизи, породнившегося теперь с бывшим маркизом де Рувром, которого император возвел в графское достоинство и сделал камергером. В 1814 году, утомившись от непрерывных трудов, г-н Серизи, пошатнувшееся здоровье которого требовало отдыха, отказался от всех своих должностей, покинул провинцию, во главе которой его поставил император, и вернулся в Париж; Наполеону, убедившемуся в дурном состоянии здоровья графа, пришлось уступить. Этот неутомимый властелин, не веривший в утомление окружающих, принял сначала жалобы графа на тяжелые недуги за малодушие. Хотя сенатор де Серизи и не был в опале, говорили, что он не может похвалиться милостями Наполеона. Поэтому после возвращения Бурбонов Людовик XVIII, которого сенатор де Серизи, ставший уже пэром Франции, признал за своего законного государя, оказал ему большое доверие, назначив членом тайного совета и государственным министром . 20 марта г-н де Серизи не последовал в Гент , но уведомил Наполеона, что остается верным дому Бурбонов, отказался от пэрства в период Ста дней и удалился на время этого короткого царствования в свое поместье Серизи. После второго падения Наполеона граф, как и следовало ожидать, вернулся в тайный совет, был назначен вице-председателем государственного совета и уполномоченным Франции по урегулированию претензий иностранных государств. В личной жизни он был очень скромен и совсем не честолюбив, однако имел большое влияние на государственные дела. Ни в одном важном политическом мероприятии не обходились без его совета; но при дворе он не бывал и даже в собственном доме редко выходил к гостям. Его благородная жизнь, давно уже посвященная труду, в конце концов превратилась в непрестанный труд. Граф круглый год вставал в четыре часа, занимался до полудня, затем исполнял свои обязанности пэра Франции и вице-председателя государственного совета и ложился в девять часов вечера. В воздаяние таких трудов король пожаловал его многими орденами. Г-н де Серизи уже давно был кавалером большого креста ордена Почетного легиона, у него был орден Золотого Руна, святого Андрея Первозванного, Прусского Орла, словом, ордена почти всех европейских дворов. Он был самым незаметным и в то же время самым необходимым деятелем в политическом мире. Понятно, что такому человеку были безразличны почести, милости, шумный успех в свете. Но, за исключением духовных лиц, никто не ведет такую жизнь без особых на то оснований. Существовала разгадка непонятного поведения графа, и разгадка жестокая.
      Он был влюблен в свою будущую жену, еще когда она состояла в первом браке, и сохранил эту страсть, несмотря на то, что супружеская жизнь со вдовой, которая никогда не теряла самообладания как до, так и после своего второго замужества, принесла ему много горьких минут; жена г-на де Серизи была избалована его отеческой снисходительностью и злоупотребляла данной ей свободой. Непрестанною работой он, как щитом, прикрывал свои сердечные огорчения, пряча их от посторонних с той тщательностью, с какой это умеют делать государственные деятели. Он понимал, как смешна была бы его ревность в глазах света, который не допускал, чтобы престарелый министр мог страстно любить свою жену. Как удалось его жене околдовать его с первых же дней супружеской жизни? Как случилось, что вначале он не помышлял о мести, несмотря на то, что страдал? Как случилось, что затем он уже не решался мстить? Как случилось, что он ждал и напрасно надеялся? Какими чарами удалось молодой, красивой и умной женщине поработить его? Выяснение всех этих вопросов затянуло бы нашу повесть, а догадаться, в чем тут было дело, если не читатели, так читательницы могут и без того. Заметим только, что тяжелые труды и огорчения, к несчастью, лишили графа привлекательности, необходимой для мужчины, желающего выдержать опасное сравнение. Итак, самое большое тайное горе графа состояло в том, что болезнь, вызванная исключительно непосильной работой, лишила его расположения жены. Он был очень, даже чрезмерно добр к графине и предоставлял ей полную свободу; у нее бывал весь Париж, она уезжала в имение, возвращалась оттуда, когда ей вздумается, как будто все еще была вдовой; он взял на себя заботы о ее состоянии и доставлял ей все удобства, словно был ее управляющим Графиня питала к мужу глубокое уважение, ей даже нравился склад его ума, и она умела осчастливить его своей похвалой; потому-то она и могла вить из него, бедняги, веревки, стоило ей только побеседовать с ним часок-другой По примеру вельмож былых времен граф так дорожил добрым именем своей супруги, что отозваться о ней недостаточно почтительно, значило бы нанести ему кровную обиду. В свете все восхищались благородством его характера, а г-жа де Серизи была безмерно обязана мужу всякая другая женщина, даже из столь знатной фамилии, как Ронкероли, не будь она женою графа, давно бы уже загубила свою репутацию. Графиня была очень неблагодарной женщиной, неблагодарной, но очаровательной Время от времени она лила бальзам на раны графа.
      Объясним теперь причину неожиданного путешествия и инкогнито графа де Серизи.
      Богатый фермер из Бомона-на-Уазе по имени Леже арендовал ферму, участки которой вклинивались в земли графа и таким образом нарушали единство великолепного имения Прэль. Ферма эта принадлежала бомонскому жителю по фамилии Маргерон. Срок аренды, заключенной с Леже в 1799 году, когда нельзя было еще предвидеть будущий расцвет земледелия, приходил к концу, и владелец ответил отказом на предложение Леже возобновить договор. Г-н де Серизи, уже давно мечтавший отделаться от неприятностей и споров, которые часто вызываются чересполосицей, лелеял надежду купить эту ферму, ибо он узнал, что честолюбивые мечты г-на Маргерона сводились к одному: чтобы его единственный сын, в то время простой сборщик налогов, был назначен главным сборщиком податей в Санли. Моро предупредил своего хозяина, что в лице дядюшки Леже он найдет опасного соперника. Фермер, отлично понимавший, как много он выручит, если продаст по частям ферму графу, мог предложить такую сумму, которая вознаградила бы Маргерона-сына за потерю преимуществ, связанных с должностью главного сборщика податей. Два дня назад граф, спешивший покончить с покупкой, вызвал своего нотариуса, Александра Кроттe, и Дервиля, своего поверенного, чтобы обстоятельно обсудить это дело. Дервиль и Кроттe усомнились в рвении графского управляющего, тревожное письмо которого было причиной их совещания, однако граф взял Моро под свою защиту, так как, по словам графа, управляющий уже семнадцать лет служил ему верой и правдой.
      -- В таком случае,-- ответил Дервиль, -- советую вам, ваше сиятельство, самим поехать в Прэль и пригласить к обеду Маргерона. Кроттe пришлет вам своего старшего клерка с заготовленной купчей, в которой оставит чистые страницы или строчки для обозначения земель и документов. Кроме того, ваше сиятельство, возьмите на всякий случай чек на часть нужной суммы и не позабудьте о назначении Маргерона-сына на должность в санлиское податное управление. Если вы не покончите с этим делом сразу, фермы вам не видать! Вы, ваше сиятельство, и не подозреваете, что за хитрый народ крестьяне. Сведите крестьянина и дипломата, так крестьянин даст дипломату несколько очков вперед.
      Кроттe поддержал мнение Дервиля, с которым, если судить по признаниям лакея Пьеротену, согласился и граф. Накануне граф отправил с бомонским дилижансом записку управляющему, прося его пригласить к обеду Маргерона, чтобы покончить с вопросом о ферме Мулино. За год до этого граф приказал отделать прэльский дом, и туда ежедневно наезжал модный в то время архитектор г-н Грендо. Итак, г-н де Серизи хотел покончить с приобретением фермы, а заодно посмотреть, как ведутся работы и какое впечатление производит новая обстановка. Он хотел сделать сюрприз жене, привезя ее в Прэль, и считал для себя вопросом самолюбия восстановить замок во всем его великолепии. Что же произошло? Почему граф, накануне собиравшийся в Прэль совершенно открыто, вдруг пожелал отправиться туда инкогнито, в почтовой карете Пьеротена?
      Здесь необходимо будет сказать несколько слов о жизни управляющего.
      Моро, управляющий прэльским имением, был сыном провинциального стряпчего, ставшего во время революции мэром версальского района. Благодаря занимаемой должности ему удалось спасти почти все имущество и жизнь графов де Серизи, отца и сына. Гражданин Моро принадлежал к партии Дантона; при Робеспьере, непреклонном в своей ненависти, он подвергся преследованиям, в конце концов был разыскан и погиб в Версале. Моро-сын, унаследовавший убеждения и дружеские связи отца, принял участие в заговоре против первого консула, когда тот пришел к власти. Г-н де Серизи, стремившийся отплатить признательностью за оказанную ему помощь, вовремя помог скрыться приговоренному к смерти Моро; затем, в 1804 году, ходатайствовал о его помиловании; добившись этого, он предоставил Моро место в своей канцелярии, а затем взял к себе в секретари, поручив ему свои личные дела. Спустя некоторое время после женитьбы своего покровителя Моро влюбился в одну из камеристок графини и женился на ней. Чтобы не испытывать неприятностей ложного положения, вызванного таким браком,-- а подобные примеры были далеко не единичны при дворе императора,-- он попросил назначить его управляющим в Прэль, в захолустье, где его жена могла бы разыгрывать даму и где ни он, ни она не страдали бы от ущемленного самолюбия. Графу нужен был в Прэле верный человек, ибо его жена предпочитала жить в имении Серизи, расположенном всего в пяти лье от Парижа Уже три-четыре года Моро вел все его дела; он был человеком весьма сведущим, так как до революции познакомился с разными кляузными казусами в конторе своего отца. Г-н де Серизи сказал ему:
      -- Карьеры вы все равно не сделаете, ваша песенка спета, но вы будете счастливы, за это я отвечаю.
      И действительно, граф положил Моро жалованье в тысячу экю, отвел ему хорошенький флигелек за службами, кроме того, определил ему на отопление столько-то саженей дров из своего леса, столько-то овса, соломы и сена на прокорм пары лошадей, предоставил ему право пользоваться такой-то частью натуральных повинностей, -- словом, назначил ему содержание, какое не полагается и супрефекту. Первые восемь лет управляющий добросовестно выполнял свои обязанности; он живо интересовался ими. Граф, изредка наезжавший в Прэль, чтобы осмотреть свои владения, сделать кое-какие приобретения или дать согласие на те или иные работы, был поражен честностью Моро и не раз выражал свое удовлетворение щедрыми подарками. Но к тому времени, когда у Моро родился третий ребенок, девочка, он так обжился в Прэле, что позабыл о благодеяниях, которыми был обязан г-ну де Серизи И вот около 1816 года прэльский управляющий, до тех пор довольствовавшийся сытой жизнью, охотно принял от некоего лесопромышленника сумму в двадцать пять тысяч франков за то, что поспособствовал ему заключить на двенадцать лет договор, правда, по высокой цене, на сводку леса, входящего в прэльские угодья. Моро оправдывался сам перед собой тем, что он не обеспечен на старость пенсией, что у него семья, что он вполне заработал эти деньги за почти десятилетнюю службу; если же присоединить эту сумму к уже скопленным им честным путем шестидесяти тысячам франков, он купит в Шампани за сто двадцать тысяч ферму, расположенную на правом берегу Уазы, несколько выше Лиль-Адана. За политическими событиями ни сам граф, ни местные жители не обратили внимания на это приобретение, сделанное на имя г-жи Моро, которая будто бы получила наследство от старой тетки, умершей у себя на родине, в Сен-Ло. С тех пор как управитель вкусил от сладкого плода стяжательства, он уже не упускал случая увеличить свой тайный капитал; однако с виду поведение его всегда оставалось безупречным. Интересы его троих детей заглушали в нем голос совести, все же надо отдать ему справедливость, хоть он и брал взятки, хоть и не забывал о собственной выгоде, хоть и злоупотреблял своими правами, тем не менее законов он не нарушал и улик против себя не оставлял Следуя кодексу наименее вороватых парижских кухарок, он по-братски делился с графом барышами от удачных сделок, на которые был большой мастер Такой способ округлять свое состояние -- вопрос совести, вот и все Моро был рачителен, соблюдал интересы графа и старался не упустить выгодной покупки, тем более что сам получал при этом щедрое вознаграждение. Прэль давал семьдесят две тысячи франков валового дохода И на десять лье в окружности все были того мнения, что г-н де Серизи обрел в Моро сущий клад. Как человек предусмотрительный, Моро с 1817 года ежегодно вкладывал и жалованье и доходы в государственную ренту, втихомолку округляя свой капиталец. Он отказывался от некоторых сделок, ссылаясь на отсутствие денег, он так искусно прикидывался неимущим, что граф выхлопотал для двух его детей обучение на казенный счет в коллеже Генриха IV. В то время, о котором идет речь, у Моро был капитал в сто двадцать тысяч франков, помещенный в трехпроцентный консолидированный заем, который был конвертирован в пятипроцентный и в это время котировался в восемьдесят франков. Эти никому не известные сто двадцать тысяч франков и ферма в Шампани, округленная благодаря новым приобретениям, составляли капитал, равный приблизительно двумстам восьмидесяти тысячам франков, дающим шестнадцать тысяч ренты
      Таково было положение управляющего к тому времени, когда граф ради собственного спокойствия задумал купить ферму Мулино. Эта ферма состояла из девяносто шести земельных участков, которые граничили с имением графа, непосредственно примыкали к прэльским владениям, вклинивались в них, а часто даже чередовались с ними, как поля на шахматной доске; а уж о пограничных изгородях или межевых канавах и говорить не приходится; на этой почве возникали досадные пререкания по поводу каждого срубленного дерева, право на которое оспаривалось владельцем фермы. Не будь граф де Серизи министром, он бы не вылезал из тяжб в связи с фермой Мулино. Дядюшка Леже собирался купить ферму только для того, чтобы перепродать ее графу. Желая обеспечить себе вожделенную сумму в тридцать -- сорок тысяч франков, фермер уже давно пытался сговориться с Моро. Так как дело не терпело отлагательств, дядюшка Леже за три дня до решительной субботы, встретив управляющего в поле, убедил его постараться уговорить графа де Серизи, чтобы тот поместил деньги из двух с половиной процентов в подходящие земли. Таким образом, Моро, как обычно соблюдая с виду интересы хозяина, положит себе в карман сорок тысяч франков, которые он, Леже, ему и предлагает.
      -- Ей-богу, -- сказал жене управляющий, ложась спать, -- если я заработаю на Мулино пятьдесят тысяч франков, -- десять-то тысяч граф мне наверняка даст, -- мы переедем в Лиль-Адан, в особняк Ножанов.
      Этот очаровательный особняк был в свое время построен для некоей дамы принцем де Конти, не пожалевшим на него средств.
      -- От такого дома я бы не отказалась, -- ответила жена. -- Голландец, который там поселился, его прекрасно отделал, а нам он его уступит за тридцать тысяч, раз ему все равно опять надо ехать в Индию.
      -- Мы будем в двух шагах от Шампани, -- продолжал Моро. -- Я надеюсь за сто тысяч франков приобрести мурскую ферму и мельницу. Тогда у нас будет десять тысяч ливров дохода с земель, один из самых очаровательных домов в долине Уазы, в двух шагах от наших имений, да еще мы будем получать около шести тысяч ливров дохода от государственной ренты.
      -- А почему бы тебе не похлопотать о месте мирового судьи в Лиль-Адане? Мы бы тогда и уважением пользовались и еще на полторы тысячи франков больше получали бы.
      -- Я уж об этом думал.
      При таких обстоятельствах, узнав, что его хозяин собирается в Прэль и распорядился пригласить в субботу к обеду Маргерона, Моро поспешил послать в Париж нарочного, вручившего старшему камердинеру графа письмо, которое из-за позднего часа не было подано его сиятельству; Огюстен, по заведенному уже порядку, положил его на письменный стол. В этом письме Моро просил графа не утруждать себя понапрасну и во всем положиться на его усердие. По его словам, Маргерон не хочет продавать всю ферму целиком, а собирается разбить владение на девяносто шесть участков; надо добиться, писал управляющий, чтобы он отказался от этого намерения и, может быть, прибегнуть к подставному лицу.
      У каждого есть враги. Управляющий и его жена обидели в Прэле одного отставного военного, некоего г-на де Ребера и его жену. Началось с враждебных слов, перешло к враждебным выпадам, а затем и к враждебным действиям. Г-н де Ребер пылал жаждой мести, он хотел добиться, чтобы граф прогнал Моро, а его самого взял в управляющие. Эти два желания были тесно связаны между собой. И потому для Реберов, уже два года внимательно следивших за Моро, ничто не осталось в тайне. Одновременно с нарочным, отправленным Моро к графу де Серизи, Ребер послал в Париж жену. Г-жа де Ребер весьма настойчиво добивалась свидания с графом и, хотя и не была принята в девять часов вечера, когда он уже ложился спать, все же была допущена к нему на другой день в семь часов утра.
      -- Ваше сиятельство,-- сказала она министру, -- мы с мужем не умеем строчить анонимные письма. Моя фамилия де Ребер, я урожденная де Корруа. Мы живем в Прэле на шестьсот франков мужниной пенсии, мы люди порядочные, а ваш управляющий всячески нас донимает. Господин де Ребер не интриган, какое там! В 1816 году он вышел в отставку в чине капитана, прослужив двадцать лег в артиллерии, но все двадцать лет вдали от императора. А вы сами знаете, ваше сиятельство, как туго продвигались военные, если они не были на виду у императора; да, кроме того, честность и прямота господина де Ребера кололи глаза начальству. Мой муж уже три года неусыпно следит за вашим управляющим, так как задался целью добиться его увольнения. Как видите, мы совершенно откровенны. Моро вооружил нас против себя, мы стали наблюдать за ним. Я и приехала сообщить вам, что с фермой Мулино дело не чисто. Нотариус, Леже и Моро хотят обставить вас на сто тысяч франков, а затем разделить их между собой. Вы распорядились пригласить Маргерона, вы собираетесь завтра в Прэль, но Маргерон скажется больным, а Леже так твердо рассчитывает приобрести ферму, что приехал в Париж для реализации ценных бумаг. Ежели мои слова подтвердятся, ежели вы хотите, чтобы у вас был честный управляющий, возьмите моего мужа; хоть он и дворянин, он будет служить вам так же, как служил государству У вашего управляющего капитал в двести пятьдесят тысяч франков, он с голоду не умрет.
      Граф холодно поблагодарил г-жу де Ребер и собирался уже отпустить ее ни с чем, так как презирал доносчиков, но в душе он был встревожен, ибо вспомнил подозрения, высказанные Дервилем; тут он как раз заметил письмо управляющего, прочитал его, и из того, как управляющий рассыпался в уверениях в преданности, как он почтительно укорял графа в недоверии, которое явствовало из желания его сиятельства лично заняться покупкой фермы, граф угадал правду. "Обычное явление -- где богатство, там и взятки!" --подумал он Тогда граф предложил г-же де Ребер несколько вопросов, не столько из желания узнать какие-либо подробности, сколько для того, чтобы за это время лучше присмотреться к ней самой; затем он послал записку своему нотариусу с просьбой не отправлять старшего клерка в Прэль, а приехать туда лично к обеду.
      -- Если вы, ваше сиятельство, составили себе плохое мнение обо мне из-за того шага, который я позволила себе предпринять без ведома мужа, --сказала в заключение г-жа де Ребер,--то теперь вы должны были убедиться, что сведения о вашем управляющем мы собрали без всяких подвохов; самый щепетильный человек и тот не нашел бы в чем нас упрекнуть.
      Госпожа де Ребер, урожденная де Корруа, держалась прямо, как палка. При беглом, но внимательном осмотре граф отметил, что у нее изрытое оспой лицо, плоская и сухая фигура, горящие светлые глаза, прилизанные белокурые кудерьки, озабоченное выражение; что на ней шляпка из выцветшей зеленой тафты, подбитая розовым шелком и завязанная под подбородком, белое в лиловый горошек платье, кожаные ботинки. Граф признал в ней бедную капитанскую жену, немного пуританку, подписчицу "Французского вестника" , женщину, преисполненную всяческих добродетелей, но вместе с тем не равнодушную к доходному месту и зарящуюся на него.
      -- Вы сказали, шестьсот франков пенсии? -- молвил граф, отвечая себе самому вместо ответа на то, что ему рассказала г-жа де Ребер
      -- Да, ваше сиятельство.
      -- Вы урожденная де Корруа?
      -- Да, сударь, я дворянка, родом из Мессена, и муж оттуда же
      -- В каком полку служил господин де Ребер?
      -- В седьмом артиллерийском.
      -- Хорошо! -- сказал граф, записав номер полка.
      Он подумал что, пожалуй, можно доверить управление поместьем отставному офицеру, предварительно справившись о нем в военном министерстве
      -- Сударыня, -- сказал он, позвонив лакею, -- возвращайтесь в Прэль с моим нотариусом, который постарается быть там к обеду и которому я пишу о вас; вот его адрес. Я сам тайно прибуду в Прэль и пошлю за де Ребером...
      Как мы видим, Пьеротен не напрасно встревожился, узнав, что г-н де Серизи поедет с ним в почтово-пассажирcкой карете и что он не велел называть себя. Кучер предчувствовал грозу, готовую разразиться над одним из его лучших клиентов.
      Выйдя из трактира "Шахматная доска", Пьеротен увидел у ворот "Серебряного Льва" женщину и молодого человека, в которых опытным взглядом признал пассажиров, ибо дама, вытянув шею, с озабоченным видом явно искала его Дама эта, в перекрашенном черном шелковом платье, светло-коричневой шляпе, в поношенной кашемировой французской шали, дешевых шелковых чулках и козловых полусапожках, держала в руках корзиночку и синий зонтик На вид ей было лет сорок, она не утратила еще следов былой красоты; но ее померкшие голубые глаза и печальный взор свидетельствовали о том, что она уже давно отказалась от радостей жизни И одежда ее и манера держаться -- все указывало, что она всецело отдалась своим обязанностям жены и матери. Завязки на ее шляпе выцвели, а шляпки такого фасона были в моде три года тому назад Шаль была заколота сломанной иголкой, превращенной в булавку при помощи сургучной головки. Незнакомка с нетерпением ждала Пьеротена, чтобы препоручить ему сына, который, по всей видимости, впервые пускался в путь один и которого она провожала до кареты по свойственной ей заботливости и из чувства материнской любви. Сын и мать в известном смысле дополняли друг Друга. Не видя матери, нельзя было составить себе полного понятия о сыне Мать была вынуждена носить штопанные перчатки, а сын был одет в оливковый сюртучок, рукава которого были ему коротковаты -- верный признак того, что он еще растет, как и все юноши восемнадцати -- девятнадцати лет. Сзади, "а синих панталонах, зачиненных матерью, сияла заплата, бросавшаяся в глаза каждый раз, как предательски расходились фалды его сюртучка.
      -- Оставь в покое перчатки, ты их мнешь, -- говорила она сыну в ту минуту, как показался Пьеротен. -- Вы кучер? Ах, да это вы, Пьеротен! --воскликнула она, покидая на время сына и отходя с возницей в сторонку.
      -- Как поживаете, госпожа Клапар? -- отозвался возница, на лице которого отразились сразу и почтительность и некоторая фамильярность.
      -- Спасибо, Пьеротен. Поручаю вам моего Оскара, он в первый раз едет один.
      -- Уж не к господину ли Моро он один едет? -- воскликнул кучер, желая узнать, действительно ли молодой человек направляется туда.
      -- Да,--ответила мать.
      -- Так, значит, госпожа Моро не против? -- спросил Пьеротен с лукавой миной.
      -- Что делать! -- сказала мать. -- Бедного мальчика там ждут не одни только розы, но эта поездка необходима для его будущности.
      Ее ответ поразил Пьеротена; однако, он не решился поделиться с г-жой Клапар своими опасениями на счет управляющего, а она в свою очередь боялась просьбами присмотреть за Оскаром повредить сыну, превратив кучера в ментора. Предоставим теперь им обоим, скрывая свои размышления, обмениваться незначительными фразами о погоде, о дороге, об остановках в пути, а сами тем временем объясним, какие отношения существовали между Пьеротеном и г-жой Клапар и что давало им право так запросто беседовать. Часто, не реже трех-четырех раз в месяц, Пьеротена, отправлявшегося в Париж, поджидал в деревне Кав прэльский управляющий, который, завидев экипаж, звал садовника, и тот помогал Пьеротену водрузить на империал две-три корзины, полные, глядя по сезону, фруктами или овощами, цыплятами, яйцами, маслом, дичью. Управляющий всегда вознаграждал Пьеротена за услуги и давал ему деньги, чтоб уплатить у заставы за право провоза, если в посылке были припасы, облагаемые городской пошлиной. И никогда на этих корзинках, плетенках или свертках не было указано, кому они предназначены. При первом поручении управляющий раз навсегда сказал умеющему молчать Пьеротену адрес г-жи Клапар и попросил вручить его драгоценные посылки только лично. Пьеротен вообразил, что управляющий завел интрижку с какой-нибудь очаровательной девицей, квартирующей в доме номер семь по улице Серизе в Арсенальном квартале, но, придя туда, вместо ожидаемой им молоденькой красотки, увидел г-жу Клапар, портрет которой я только что набросал. По самой своей профессии возницам приходится бывать во многих семьях и узнавать многие тайны; но социальной случайности, которую можно назвать помощницей провидения, было угодно, чтобы возницы оставались людьми необразованными и не одаренными наблюдательностью, а значит, и неопасными. Как бы там ни было, Пьеротен и через несколько месяцев не разобрался в отношениях г-жи Клапар и г-на Моро на основании того, что ему удалось увидать у нее в доме. Хотя в то время цены на квартиры в Арсенальном квартале были невысоки, г-жа Клапар жила во дворе, на четвертом этаже особняка, некогда принадлежавшего какому-то вельможе, так как в старину знать селилась на том месте, где прежде стояли дворец де Турнель и дворец Сен-Поль. К концу XVI века знатные семьи поделили между собой обширные пространства, некогда отведенные под королевские дворцовые сады, на что указывают самые названия улиц: Серизе, Ботрейи, Лион и т. п. Квартира, отделанная старинной деревянной панелью, представляла собой анфиладу из трех комнат -- столовой, гостиной и спальни. Выше помещались кухня и спальня Оскара. Напротив входной двери, на лестничной площадке, была дверь в отдельную комнату; такая комната имелась на каждом этаже, в каменном выступе наподобие четырехугольной башни, где помещалась также и деревянная лестница. В этой комнате останавливался Моро, когда ему случалось заночевать в Париже. Складывая корзины в первой комнате, Пьеротен заметил, что ее обстановка состоит из шести стульев орехового дерева с соломенными сиденьями, стола и буфета; на окнах были простенькие суровые занавески. Потом, когда Пьеротен был допущен в гостиную, он увидал там мебель времен Империи, но уже обветшавшую. Впрочем, тут были только те вещи, которые требовались для успокоения домохозяина насчет квартирной платы. По тому, что он видел в гостиной и столовой, Пьеротен составил себе понятие и о спальне. Деревянная панель, покрытая густым слоем клеевой белой краски, замазавшей резные карнизы, рисунки и фигурки, не радовала, а скорее оскорбляла взор. Паркет, который никогда не натирался, был сероватого цвета, как в пансионах. Когда возница заставал супругов за столом, он по тарелкам, стаканам, по всем мелочам сервировки видел, что семья едва сводит концы с концами; правда, столовые приборы были серебряные, но посуда была жалкая, совсем как у бедняков -- блюда, суповые миски с отбитыми краями, с приклеенными ручками. Г-н Клапар ходил в затрапезном сюртуке, в стоптанных ночных туфлях, никогда не снимал зеленых очков, а когда он кланялся, приподнимая затасканную фуражку пятилетней давности, обнажалась его конусообразная голова с жидкими сальными прядями на макушке, которые даже человек с поэтическим воображением не решился бы назвать волосами. Это был бледный субъект, кроткий с виду, а на самом деле, вероятно, деспотичный Г-жа Клапар держала себя дома королевой. По своей невеселой, выходящей на север квартире, из окон которой был виден только дикий виноград, ползущий по стене напротив, да угол двора с колодцем, она расхаживала с таким высокомерным видом, точно никогда не ходила пешком, а всю жизнь разъезжала в роскошных экипажах. Часто, благодаря Пьеротена за услугу, она бросала на него взгляды, которые растрогали бы человека наблюдательного; время от времени она совала ему в руку монетку в двенадцать су. Голос у нее был чарующий. Оскара Пьеротен не знал по той простой причине, что мальчик только недавно кончил коллеж и дома у Клапаров он его не встречал.
      А вот вам печальная история, до которой Пьеротен никогда бы не додумался, несмотря на то, что с некоторых пор стал расспрашивать привратницу. Та сама ничего не знала, разве только, что Клапары платят двести пятьдесят франков за квартиру, что прислуга приходит к ним по утрам всего на несколько часов, что постирушку г-жа Клапар иногда делает сама, а письма оплачивает каждый раз , словно она не в состоянии расплатиться за них сразу.
      Закоренелых злодеев не бывает, вернее, они бывают, но редко Тем более трудно встретить во всех отношениях своекорыстного человека. Можно обсчитывать хозяина, можно соблюдать во всем свою выгоду, но вряд ли найдется человек, который, сколачивая себе более или менее дозволенными путями капиталец, иногда не проявляет человеколюбия. Пусть это будет из любопытства, пусть из эгоизма, ради разнообразия или случайно, но в жизни у всякого человека есть добрые дела. Пусть он считает их ошибкой, пусть не повторяет; но разок-другой он приносит жертву богине Добра, так же как самый угрюмый человек приносит жертву богине Красоты.