Человеческая комедия - Пьеретта

— Да простит вам бог все ваши грехи, — сказала ему старуха, — за то, что я, хотя бы на краю могилы, могу теперь благодаря вам обеспечить благосостояние своей внучки. Правда, доброго имени моего мужа мне уж никогда не вернуть…

Господин Коллине привез своей кредиторше капитал вместе с коммерческими процентами — всего около сорока двух тысяч франков. Все прочие его кредиторы — деятельные, богатые, ловкие коммерсанты — устояли на ногах, и только Лоррены — старик Коллине это видел — были вконец разорены; и он обещал вдове вернуть доброе имя ее покойному мужу, если для этого даже понадобится отдать еще сорок тысяч франков. Когда великодушный поступок человека, стремившегося искупить свою вину, стал известен на нантской бирже, там решили восстановить Коллине в правах, не дожидаясь постановления королевского суда в Ренне; но негоциант отказался от этой чести, пожелав подвергнуть себя всем строгостям торгового устава. Г-жа Лоррен получила сорок две тысячи франков накануне того дня, когда прибыли по почте письма, посланные Жаком Бриго. Давая расписку в получении денег, она сказала: «Теперь я могу жить вместе с моею Пьереттой и выдать ее замуж за беднягу Бриго: мои деньги помогут ему добыть для нее богатство». Ей не сиделось на месте, она волновалась, хотела немедленно ехать в Провен. Прочитав роковые письма, она, как безумная, бросилась в город, чтобы узнать, как поскорее добраться до Провена. Она поехала мальпостом, когда ей объяснили, с какой быстротой эта карета доставляет пассажиров. В Париже она пересела в карету, идущую в Труа, и в половине двенадцатого была уже у Фраппье. При виде мрачного отчаяния старой бретонки Бриго сообщил ей в нескольких словах о состоянии здоровья Пьеретты и обещал тотчас же привести к ней внучку. Но то, что она услышала от него, так напугало бабушку, что, не совладав со своим нетерпением, она побежала на площадь. Когда Пьеретта закричала, крик ее пронзил не только сердце Бриго, но и сердце старухи. Если бы перепуганный Рогрон не открыл им дверь, они вдвоем подняли бы на ноги весь город. Вопль смертельного ужаса, вырвавшийся у молодой девушки, придал бабушке такие силы, что она на руках донесла свою дорогую Пьеретту до жилища Фраппье, жена которого тем временем поспешила кое-как приготовить для приезжей комнату Бриго. В этой бедной комнате больную уложили в наскоро постланную кровать, и она лишилась чувств, все еще крепко сжимая в кулак свою истерзанную, окровавленную руку. Бриго, Фраппье, жена его и старуха бретонка, потрясенные, молча глядели на Пьеретту.

— Почему у нее рука в крови? — прервала молчание бабушка.

Чувствуя себя в безопасности, Пьеретта погрузилась в сон, обычно наступающий вслед за резким напряжением сил. Из ее разжатых пальцев, как бы в ответ, выпало письмо Бриго.

— У нее хотели отнять мое письмо! — воскликнул он и, упав на колени, поднял записку, в которой писал своей подруге, чтобы ока тайком ушла из дома Рогронов. Он благоговейно поцеловал руку маленькой мученицы.

И тогда столяр с женой содрогнулись, взглянув на старуху Лоррен, стоявшую у изголовья своей внучки: величавая, неподвижная, она была похожа на призрак.

Ужас и жажда мести молниями вспыхивали в ее изборожденном морщинами лице цвета пожелтелой слоновой кости. Лоб под растрепавшимися седыми волосами пылал священным гневом. С прозорливостью, присущей старцам на краю могилы, она постигла всю жизнь Пьеретты, ибо неотступно думала о ней всю дорогу. Она догадалась, что ее любимая внучка поражена болезнью, которая грозит ей гибелью.

Две крупные слезы медленно проступили в уголках ее выцветших серых глаз с выпавшими от горя ресницами и, придав этим глазам необычайную яркость, двумя скорбными жемчужинами скатились по иссохшим щекам, не увлажняя их.

— Они убили ее, — сказала она, ломая руки. Она упала на колени, глухо стукнув ими об пол, и вознесла мольбу к самой могущественной из бретонских святых — Анне Орейской.

— Врача из Парижа! — крикнула она Бриго. — Скорее, Бриго, скорее!

Властным жестом она схватила юношу за плечо и толкнула его к двери.

— Я и так собиралась приехать, Бриго, я богата, смотри! — воскликнула она, задержав его на пороге. Она развязала шнурок, стягивавший на груди ее телогрейку, и вытащила бумагу, в которую завернуты были сорок два кредитных билета по тысяче франков. — Возьми сколько нужно и привези лучшего парижского врача!

— Спрячьте деньги, — сказал Фраппье. — Где он сейчас разменяет тысячефранковый билет? У меня есть деньги; дилижанс должен скоро прибыть, и место найдется. Но не спросить ли совета у господина Мартене? Пусть он укажет нам врача в Париже. Дилижанс будет здесь только через час, времени у нас довольно.

Бриго отправился будить г-на Мартене. Он привел его, и врач был немало удивлен, застав Пьеретту Лоррен у Фраппье. Бриго рассказал ему о сцене, разыгравшейся в доме Рогронов. Взволнованный рассказ охваченного отчаянием влюбленного пролил некоторый свет на жестокую семейную драму, хотя врач и не представлял себе еще всей ее серьезности. Мартене дал Бриго адрес знаменитого Ораса Бьянщона, и юноша ушел со своим хозяином, заслышав стук дилижанса. Сев подле больной, г-н Мартене осмотрел прежде всего кровоподтеки и раны на ее руке, свисавшей с кровати.

— Она не могла бы сама так поранить себе руку! — заявил он.

— Нет, нет, мою внучку изувечила та ужасная женщина, которой я на свое горе ее доверила, — сказала бабушка. — Моя бедняжечка Пьеретта так кричала: «Помогите! Я умираю!», — что и у палача бы, кажется, дрогнуло сердце.

— Но в чем же дело? — спросил врач, нащупывая пульс Пьеретты. — Она тяжело больна, — продолжал он, осветив постель. — Не знаю, удастся ли нам ее спасти, — прибавил он, всматриваясь в лицо девочки. — Она, видимо, жестоко страдала, и мне непонятно, как это ее не лечили.

— Я подам жалобу в суд, — сказала бабушка Пьеретты. — Ведь эти люди прислали мне письмо, чтобы я отпустила к ним мою внучку, и уверяли, что у них двенадцать тысяч ливров ренты, — какое же они имели право превратить ее в служанку и взвалить на нег непосильную работу?

— Как это они могли не заметить явную для каждого болезнь, которая часто бывает у молодых девушек и требует серьезнейшего лечения! — воскликнул г-н Мартене.

Пьеретта проснулась, разбуженная светом лампы, которую поднесла к ее лицу г-жа Фраппье, и невыносимыми болями в голове — последствием недавней борьбы.

— Ах, господин Мартене, мне очень худо, — сказала она своим нежным голосом.

— Где у вас болит, дружочек? — спросил врач.

— Вот тут, — сказала она, указав место над левым ухом.

— Но тут нагноение! — воскликнул врач, тщательно ощупав голову Пьеретты и расспросив ее о характере болей. — Расскажите нам все без утайки, дитя мое, чтобы мы могли вас вылечить. Что у вас с рукой? Вы не могли ее сами так поранить.

Пьеретта простодушно поведала о своей борьбе с Сильвией.

— Заставьте ее говорить, — сказал бабушке врач, — и узнайте у нее обо всем подробно. Я подожду приезда парижского врача, и мы пригласим на консилиум главного хирурга больницы: все это мне кажется крайне серьезным. Я пришлю успокоительную микстуру, вы дадите ее мадемуазель Пьеретте, чтобы она уснула: ей необходим сон.

Оставшись наедине с внучкой, старая бретонка обещала ей, что Бриго будет жить вместе с ними, сообщила, что теперь у нее хватит средств на троих, и, пользуясь своим влиянием на Пьеретту, обо всем у нее расспросила. Бедная девочка чистосердечно описала свои муки, не подозревая даже, что дает тем самым основание для серьезного судебного дела. В чудовищном бессердечии этих людей, лишенных каких бы то ни было семейных привязанностей, перед старухой открылся мир, в такой же мере ей чуждый, как чужды были нравы дикарей европейцам, проникшим первыми в американские саванны. Приезд бабушки, уверенность в том, что теперь она с ней больше не расстанется и будет богата, так же успокоили душу Пьеретты, как микстура успокоила ее тело. Старуха бретонка всю ночь бодрствовала над внучкой, целуя ее лоб, волосы и руки, как лобзали, должно быть, Иисуса святые жены, опуская его в гробницу.

В девять часов утра г-н Мартене поспешил к председателю суда, чтобы сообщить ему о сцене, разыгравшейся ночью между Сильвией и Пьереттой, о моральных и физических истязаниях, обо всех жестокостях, которым подвергали свою питомицу Рогроны, и о двух ее смертельных болезнях — результате дурного обращения. Председатель суда послал за нотариусом Офре, родственником Пьеретты с материнской стороны.

Борьба между партиями Винэ и Тифенов достигла в этот момент наивысшего напряжения. Рогроны и их сторонники распространяли в Провене слухи об известной всем связи г-жи Роген с банкиром дю Тийе, об обстоятельствах, сопровождавших банкротство отца г-жи Тифен — мошенника, удравшего из Парижа, как они его величали, — и слухи эти тем болезненней задевали партию Тифенов, что были лишь злословием, но не клеветой. Удары попадали прямо в сердце, они затрагивали самые кровные интересы. Те же уста, что передавали сторонникам Тифенов эти сплетни, повторяли Рогронам шутки г-жи Тифен и ее приятельниц, давая пищу злобе, к которой примешивалась теперь и политическая вражда. Волнения, вызванные в те времена во Франции борьбой партий, принимали яростный характер, повсюду, как и в Провене, переплетаясь с ущемленными личными интересами и задетым, раздраженным честолюбием. Каждая из политических групп жадно хваталась за все, что могло послужить во вред группе противника. Вражда партий и самолюбие примешивались к незначительнейшим, казалось бы, делам и заводили нередко очень далеко. В такую борьбу втягивался иной раз весь город, раздувая ее до размеров настоящей политической схватки. Так и председатель суда усмотрел в деле Пьеретты способ свалить Рогронов, уронить их в общественном мнении, опорочить хозяев салона, где замышлялись враждебные монархии планы, где родилась оппозиционная газета. Был вызван прокурор Лесур, нотариус Офре — второй опекун Пьеретты, и председатель суда совместно с г-ном Мартене приступили в строжайшей тайне к обсуждению дальнейшего плана действий. Г-н Мартене взялся убедить бабушку Пьеретты, чтобы она подала жалобу второму опекуну. Второй опекун должен был созвать семейный совет и, ссылаясь на письменное заключение врачей, потребовать прежде всего, чтобы первый опекун был лишен своих полномочий. При таком обороте дело попало бы в суд, а г-н Лесур, дав приказ о производстве следствия, позаботился бы о том, чтобы делу был придан уголовный характер. Уже к полудню весь Провен пришел в волнение: необычайная весть о том, что произошло ночью в доме Рогронов, облетела город. Ночью на площади смутно слышали крик Пьеретты, но так как он вскоре смолк, то никто не поднялся с постели, и утром все только спрашивали Друг друга:

«Слыхали ли вы около часу ночи какой-то шум и крики? Что случилось?» Толки и пересуды придали этой жестокой драме такие размеры, что перед мастерской Фраппье собралась целая толпа, и каждому хотелось расспросить его; честный столяр описывал, как принесли к нему Пьеретту с окровавленным кулачком и искалеченными пальцами. Около часа пополудни у дома Фраппье остановилась почтовая карета, в которой сидел доктор Бьяншон, а рядом с ним Бриго, и жена столяра побежала в больницу известить об этом г-на Мартене и главного хирурга. Городские слухи, таким образом, получили подтверждение. Рогронов обвиняли в том, что они намеренно обращались дурно со своей кузиной и довели ее до состояния, опасного для жизни. Эта новость застала Винэ в суде; бросив все, он поспешил к Рогронам. Рогрон с сестрой кончали завтракать. Сильвия не решилась рассказать брату, какую оплошность она совершила этой ночью, и на все его расспросы отвечала только: «Не твое дело!» Чтобы уклониться от объяснений, она беспрестанно сновала из столовой на кухню и обратно. Когда явился Винэ, она была одна.

— Вы, стало быть, ничего не знаете о том, что происходит? — спросил у нее стряпчий — Нет, — сказала Сильвия — Дело с Пьереттой принимает такой оборот, что вам грозит уголовный процесс.

— Уголовный процесс! — воскликнул вошедший в эго время Рогрон. — Как? Почему?

— Прежде всего, — глядя на Сильвию, сказал стряпчий, — объясните мне, что произошло этой ночью, но безо всяких уверток, как перед богом. Ведь поговаривают о том, что Пьеретте придется отнять кисть руки. — Мертвенно побледневшую Сильвию забила дрожь. — Значит, действительно что-то было? — спросил Винэ.

Мадемуазель Рогрон описала всю сцену, стараясь оправдать себя. Но, припертая к стене вопросами, вынуждена была сознаться в насилии, учиненном ею во время яростной борьбы.

— Если вы ей только сломали пальцы, то будете иметь дело с судом исправительной полиции; но если придется отнять кисть руки, — тут уже пахнет судом присяжных, а Тифены сделают все от них зависящее, чтобы добиться этого.

Сильвия была ни жива ни мертва; она призналась в своей ревности и — что было еще трудней — в полной неосновательности своих подозрений.

— Какой предстоит процесс! — сказал Винэ. — Он может погубить вас обоих: очень многие отвернутся от вас, даже если вы его выиграете. А уж если вам не удастся одержать верх, то придется совсем покинуть Провен.

— О дорогой господин Винэ! — в ужасе воскликнул Рогрон. — Вы ведь отменный адвокат, посоветуйте же нам, что делать, спасите нас! Напугав до смерти обоих глупцов, ловкий Винэ заверил их, что г-жа де Шаржбеф с дочерью не решатся больше у них бывать. Но если дамы Шаржбеф покинут их — для Рогронов это будет равносильно ужасному приговору. Словом, после часа искуснейших маневров Винэ привел их к следующему выводу: для того, чтобы он, Винэ, отважился заняться спасением Рогронов, ему надо иметь в глазах Провена особо важное основание для такого вмешательства, а посему в тот же вечер объявлено будет о браке Рогрона с мадемуазель де Шаржбеф. Церковное оглашение состоится в ближайший воскресный день. Брачный контракт заключат нынче же у Курнана, куда мадемуазель Рогрон явится с заявлением, что по случаю предстоящего брака она дарственной записью передает брату в собственность все свое имущество, оставив себе лишь право пользования им, Винэ разъяснил брату и сестре, что необходимо пометить брачный контракт задним числом — на несколько дней раньше разыгравшихся событий, чтобы в глазах общества мадам и мадемуазель де Шаржбеф были, таким образом, уже связаны с Рогронами и имели веские причины по-прежнему бывать в их доме.

— Подпишите контракт, и я возьму на себя обязательство помочь вам выпутаться из этой истории, — заявил стряпчий. — Предстоит жестокая борьба, но я не пожалею сил, и вам еще придется поставить за меня богу свечку.

— О да! — сказал Рогрон.

В половине двенадцатого стряпчий уже получил полную доверенность и на заключение брачного контракта и на ведение тяжбы. В полдень Винэ подал председателю суда прошение по иску Рогрона к вдове Лоррен и Бриго за похищение несовершеннолетней Пьеретты Лоррен из дома ее опекуна. Винэ дерзко перешел, таким образом, в наступление, изобразив Рогрона безупречным опекуном. В том же духе говорил он и на суде. Председатель отложил выступления сторон на четыре часа дня. Излишне описывать, как взбудоражен был городок Провен всеми этими событиями. Председателю суда известно было, что консилиум врачей окончится к трем часам: он хотел, чтобы, выступая защитником бабушки, второй опекун мог уже воспользоваться в качестве оружия заключением врачей. Оглашение брака Рогрона с прекрасной Батильдой де Шаржбеф и известие о дарственной записи Сильвии, внесенной в брачный контракт брата, сразу же лишили Рогронов двух приверженцев — мадемуазель Абер и полковника, убедившихся, что все их надежды рухнули. Селеста Абер и полковник продолжали для вида поддерживать дружеские отношения с Рогронами, но лишь затем, чтобы вернее им вредить. Как только г-н Мартене обнаружил у несчастной жертвы двух галантерейщиков гнойник под черепной костью, Селеста и полковник заговорили об ушибе, полученном Пьереттой в тот вечер, когда Сильвия заставила ее уйти из гостиной, и припомнили варварски жестокие слова мадемуазель Рогрон. Они приводили доказательства бессердечного отношения старой девы к своей больной воспитаннице. Прикидываясь, что защищают Сильвию и ее брата, друзья дома возводили на них, таким образом, серьезные обвинения. Винэ предвидел эту грозу; но состояние Рогронов переходило к мадемуазель де Шаржбеф; он твердо надеялся, что через несколько недель она станет обитательницей красивого дома на площади, а тогда он вместе с нею будет властвовать над Провеном, ибо для своих тщеславных целей он мечтал уже объединиться с де Бресте. С полудня и до четырех часов все женщины из партии Тифенов — Гарсланы, Гепены, Жюльяры, Галардоны, Гене, жена супрефекта — посылали справляться о здоровье мадемуазель Лоррен.

Пьеретта и не подозревала даже, какой шум поднялся из-за нее в городе. Среди своих жестоких страданий она испытывала невыразимое счастье оттого, что была вместе с бабушкой и Бриго, двумя дорогими ей существами. Глаза Бриго не просыхали от слез, а бабушка осыпала ласками свою драгоценную внучку Рассказывая о жизни Пьеретты в доме Рогронов, она, конечно, не утаила от трех представителей науки ни одной из подробностей, которые ей удалось выведать у девочки. Орас Бьяншон выразил свое возмущение в самых негодующих словах. В ужасе от подобного варварства он настоял на том, чтобы созвать всех городских врачей, в том числе и г-на Неро, которому, как Другу Рогронов, предоставлено было право оспаривать, если од сможет, ужасное заключение консилиума, принятое, к несчастью для Рогронов, всеми врачами единодушно. Неро, которого уже обвиняли в том, что некогда он погубил умершую от горя бабушку Пьеретты по матери, оказался в неловком положении, чем и воспользовался Мартене, радуясь случаю обвинить Рогронов и посрамить своего соперника. Было бы излишним приводить текст заключения врачей — оно также стало одним из документов процесса. Термины современной медицины выгодно отличаются своей ясностью от варварских терминов медицины мольеровских времен; но из-за этой именно ясности объяснение болезни Пьеретты — естественной и, к сожалению, довольно распространенной — оскорбило бы наш слух. Заключение врачей должно было считаться решающим, ибо подписано было такой знаменитостью, как Орас Бьяншон. По закрытии судебного заседания председатель суда остался сидеть в своем кресле, заметив бабушку Пьеретты в сопровождении г-на Офре, Бриго и целой толпы народа. Винэ оставался в одиночестве. Этот контраст бросился в глаза как членам суда, так и любопытным, наполнявшим зал заседания. Винэ, облачившийся в адвокатскую тогу, обратил свое холодное лицо к председателю, поправив очки, за которыми поблескивали его зеленые глаза, и тонким, настойчивым голосом сообщил, что к господину Рогрон и мадемуазель Рогрон проникли ночью посторонние лица, похитившие несовершеннолетнюю девицу Лоррен, — опекуну законом предоставлено право требовать свою воспитанницу обратно. Тогда поднялся г-н Офре и попросил слова в качестве второго опекуна.

— Если господин председатель, — сказал он, — пожелает ознакомиться с врачебным заключением, исходящим от одного из самых знающих врачей Парижа и сделанным им совместно со всеми хирургами и врачами Провена, он поймет, насколько нелепо требование Рогрона и какие веские причины побудили бабушку несовершеннолетней отобрать ее незамедлительно у ее палачей. Вот каковы обстоятельства дела: медицинское заключение, единодушно вынесенное знаменитым врачом, спешно вызванным из Парижа, и всеми врачами нашего города, приписывает состояние смертельной опасности, в котором находится несовершеннолетняя, дурному обращению с ней названного Рогрона и девицы Рогрон. Согласно закону, в кратчайший срок будет созван семейный совет, который и рассмотрит вопрос об отстранении опекуна от выполнения его обязанностей. Мы ходатайствуем о том, чтобы несовершеннолетняя не возвращалась под кров своего опекуна, а была отдана на попечение тому из членов ее семьи, которого угодно будет назначить для этой цели господину председателю.

Винэ попытался было возражать, заявив, что письменное заключение врачей следовало представить ему для ознакомления, дабы он мог его оспаривать.

— Оно будет представлено не партии Винэ, — строго заявил председатель суда, — а прокурору. Ходатайство удовлетворено. — Внизу, под текстом ходатайства, председатель написал следующее постановление:

«Ввиду того, что из заключения, единодушно вынесенного врачами города совместно с доктором Парижского медицинского факультета врачом Бьяншоном, явствует, что несовершеннолетняя Лоррен, обратного водворения коей по месту жительства требует опекун ее Рогрон, находится в чрезвычайно тяжелом болезненном состоянии, вызванном дурным обращением и насилиями, учиненными над ней сестрой опекуна и в его доме, мы, председатель суда первой инстанции города Провена, удовлетворяя настоящее ходатайство, предписываем, чтобы до решения семейного совета, каковой созывается по требованию второго опекуна, несовершеннолетняя девица Лоррен не возвращалась обратно в жилище своего опекуна, а была переведена в дом второго опекуна.

Дополнительно к сему, ввиду тяжелого состояния, в коем находится несовершеннолетняя, и следов насилия, обнаруженных, по заключению врачей, на ее теле, мы поручаем главному врачу и главному хирургу провенской больницы обследовать ее; в случае же установления следов насилия передаем дело прокурорскому надзору, чем отнюдь не исключается возможность гражданского иска, учиненного вторым опекуном Офре».

Это суровое постановление прочитано было председателем суда Тифеном громко и отчетливо.

— Почему уж сразу не каторга? — сказал Винэ. — И весь этот шум из-за какой-то девчонки, которая завела интрижку с подмастерьем столяра! Если это принимает такой оборот, — нагло воскликнул он, — мы заявим отвод и будем ходатайствовать о передаче дела в другой судебный округ.

Выйдя из суда, Винэ направился к главарям своей партии, чтобы объяснить им, в какое положение попал Рогрон: по словам стряпчего выходило, что Рогрон никогда и пальцем не тронул своей кузины, а судью он интересует не столько в качестве опекуна Пьеретты, сколько в качестве провенского выборщика.

Послушать его, так Тифены подняли шум из-за пустяков. Гора родила мышь. Сильвия, девица высокодобродетельная и благочестивая, открыла, что воспитанница ее брата завязала интрижку с подмастерьем столяра, бретонцем по фамилии Бриго. Этот плут прекрасно знал, что девочка получит наследство от бабушки, и хотел обольстить ее. (Винэ осмеливался еще говорить об обольщении!) Что касается мадемуазель Рогрон, перехватившей письма, из которых видно, до какой степени была испорчена девочка, то Сильвия совсем не так уж виновна, как это изображают Тифены. Но если бы она даже и прибегла к некоторому насилию, чтобы завладеть письмом — что, впрочем, вполне оправдывается раздражением, вызванным в ней бретонским упрямством девочки, — то при чем же тут Рогрон?

Стряпчий изобразил это дело как борьбу партий и придал ему политическую окраску. И с этого вечера в общественном мнении Провена произошел раскол.

— Надо выслушать обе стороны, — говорили мудрые люди. — Слыхали ли вы, что рассказывает Винэ? Он дает всему прекрасное объяснение.

Дом Фраппье был признан неподходящим жилищем для Пьеретты из-за шума в мастерской, который, несомненно, должен был вызывать у нее головные боли. Перенести ее оттуда ко второму опекуну необходимо было как с точки зрения медицинской, так и с точки зрения законности. Переселение совершилось с величайшими, намеренно подчеркнутыми предосторожностями. Пьеретту уложили на носилки, на целую груду матрацев; ее несли двое людей; сбоку шла сестра милосердия с пузырьком эфира в руке, за носилками следовали бабушка, Бриго и г-жа Офре со своей горничной. У окон и дверей теснились любопытные, глазевшие на это шествие, Смертельная бледность Пьеретты, болезненное состояние, в котором она находилась, несомненно, были весьма на пользу враждебной Рогронам партии, Офре старались доказать всему городу, как прав был в своем постановлении председатель суда. Пьеретта с бабушкой водворены были в доме г-на Офре на третьем этаже. Нотариус с женой с нарочитой пышностью оказывали им широчайшее гостеприимство. Сиделкой при Пьеретте осталась бабушка, а вечером больную посетили г-н Мартене с хирургом.

Обе партии с этого дня изощрялись в преувеличениях. Гостиная Рогронов была полна посетителей. Винэ обработал на этот предмет либеральную партию. Дамы де Шаржбеф обедали у Рогронов, ибо вечером там предстояло подписание брачного контракта. Винэ сделал утром оповещение в мэрии. Дело Пьеретты он называл вздором. Если провенский суд отнесся к делу пристрастно, то королевский суд сумеет разобраться в фактах, утверждал он, и Офре следовало бы хорошенько подумать, прежде чем затевать подобный процесс. То, что Рогрон породнился с Шаржбефами, играло огромную роль в глазах очень многих. Для них Рогроны были белее снега, а Пьеретта оказалась испорченной девчонкой: галантерейщики отогрели змею на своей груди. Салон же г-жи Тифен мстил за ядовитое злословие, которым в течение двух лет занималась партия Винэ, — там Рогроны были чудовищами, и опекуну предстояло сесть на скамью подсудимых. На площади, в доме галантерейщиков, утверждали, что Пьеретта превосходно себя чувствует; в верхнем городе — что она при смерти; у Рогронов говорили, что у нее только исцарапана рука; у г-жи Тифен — что у нее сломаны пальцы и один палец придется отнять. В «Провенском вестнике» появилась мастерски составленная и прекрасно написанная статья, настоящее произведение искусства, представлявшее собою смесь клеветы и юридических доводов, уже заранее объявляющая о непричастности Рогрона к делу. «Улей», выходивший двумя днями позже, не мог ответить на статью, не впадая при этом в дифамацию, и там ограничились заявлением, что в подобных вопросах самое лучшее — предоставить все дело правосудию.

В семейный совет вошли: мировой судья провенского кантона — согласно закону, в качестве председателя;

Рогрон и оба Офре — ближайшие родственники, г-н Си-пре, племянник бабушки Пьеретты с материнской стороны; к ним присоединили еще г-на Абера, духовника Пьеретты, и полковника Гуро, всегда выдававшего себя за друга полковника Лоррена. В городе отзывались с большой похвалой о беспристрастии мирового судьи, включившего в семейный совет г-на Абера и полковника Гуро, которых весь Провен считал близкими друзьями Рогронов. Ссылаясь на предъявленные ему тяжелые обвинения, Рогрон ходатайствовал о допущении на семейный совет стряпчего Винэ. Путем этой уловки, явно подсказанной ему самим Винэ, Рогрону удалось оттянуть созыв семейного совета до конца декабря. К этому времени начались заседания палаты депутатов, и председатель суда с женой находились уже в Париже, у г-жи Роген. Правительственная партия оказалась, таким образом, лишенной своего вожака. Винэ обрабатывал исподволь судебного следователя, старика Дефондриля, на случай, если бы дело направлено было в уголовный суд или в суд исправительной полиции, что пытался сделать председатель суда. Выступление Винэ на семейном совете длилось три часа; чтобы оправдать строгость мадемуазель Рогрон, он доказывал в своей речи существование интрижки между Пьереттой и Бриго; заявил, что со стороны Рогрона было совершенно естественным привлечь родную сестру к воспитанию питомицы, настаивал на непричастности своего клиента к тому, как понимала Сильвия воспитание Пьеретты. Несмотря на все усилия Винэ, совет единогласно постановил отстранить Рогрона от выполнения опекунских обязанностей. Опекуном был избран г-н Офре, а вторым опекуном — г-н Сипре. Семейный совет допросил служанку Адель, показавшую против своих бывших хозяев, и мадемуазель Абер, рассказавшую о жестоких словах Сильвии Рогрон в тот вечер, когда Пьеретта так сильно ушибла голову, а также о замечании г-жи де Шаржбеф по поводу нездоровья девочки. Бриго представил полученное от Пьеретты письмо, подтверждавшее невинность их отношений. Было доказано, что тяжелое состояние, в котором находилась несовершеннолетняя, вызвано отсутствием забот о ней ее опекуна, ответственного за все, что касалось его подопечной. Болезнь Пьеретты поразила всех обитателей города, даже и людей, совершенно ей посторонних. Рогрону было предъявлено обвинение в жестоком обращении с подопечной. Предстояла передача дела в суд.

По совету Винэ, Рогрон опротестовал перед судом постановление семейного совета. Но ввиду возрастающей серьезности болезненного состояния Пьеретты Лоррен вмешался прокурорский надзор. Этому любопытному делу немедленно дан был ход, однако разбиралось оно лишь в конце марта 1828 года.

Бракосочетание Рогрона с мадемуазель де Шаржбеф к этому времени уже состоялось. Сильвия поселилась на третьем этаже своего дома, специально надстроенном для нее и для г-жи де Шаржбеф, ибо второй этаж был полностью отдан в распоряжение молодой супруги. Прекрасная г-жа Рогрон стала с тех пор преемницей г-жи Тифен. Этот брак имел огромные последствия. Теперь собирались уже не в салоне мадемуазель Сильвии, а у прекрасной г-жи Рогрон.

При поддержке своей тещи и с помощью банкиров-роялистов дю Тийе и Нусингена председатель суда Тифен получил возможность оказать услуги правительству; он стал одним из виднейших ораторов центра, судьей первой инстанции Сенского департамента и содействовал назначению своего племянника Лесура председателем провенского суда. Назначение это крайне оскорбило судью Дефондриля, занятого по-прежнему археологией и уже совсем застрявшего на должности заместителя. На освободившееся место Лесура министр юстиции послал одного из своих ставленников. Повышение г-на Тифена не повлекло за собой, таким образом, никаких повышений в провенском суде. Винэ чрезвычайно ловко использовал это обстоятельство. Он давно твердил провенцам, что для хитрой г-жи Тифен они служат лишь подножкой, чтобы достичь высокого положения; председатель суда водил своих приверженцев за нос, а г-жа Тифен в глубине души всегда презирала Провен и, конечно, не намерена туда возвращаться. И действительно, когда Тифен-отец умер, сын его, получив в наследство землю в Фэ, продал свой красивый дом в верхнем городе Жюльяру. Эта продажа доказывала, что вернуться в Провен он отнюдь не собирается. Винэ оказался прав, пророчество его сбывалось. Обстоятельства эти сыграли немаловажную роль в деле об опекунстве Рогрона.

Таким образом, когда истязания, которым подвергали Пьеретту два тупоголовых тирана, вызвали необходимость в опасной для жизни трепанации черепа, предписанной г-ном Мартене с одобрения доктора Бьяншона, когда эта ужасная драма вылилась в юридическую форму, — все увязло в гнусной неразберихе, называемой «судебными формальностями».