Поэтому, пока Альбер был занят выборами, герцогиня послала ему только два письма: в одном из них она сообщала, что герцог д'Аргайоло при смерти, а в другом, — что она овдовела. Эти письма, полные благородного и возвышенного чувства, Розали оставила у себя. Проведя за работой несколько ночей, она достигла того, что в совершенстве научилась подражать почерку Альбера. Подлинные письма верного влюбленного она подменила тремя другими, черновики которых, показанные старому священнику, привели его в содрогание: гений зла предстал перед ним во всем своем блеске. Розали, подделываясь под руку Альбера, подготовляла герцогиню к измене француза, будто бы неверного ей, а в ответ на весть о смерти герцога д'Аргайоло мадемуазель де Ватвиль ответила письмом от своего имени, в котором сообщала о своем предстоящем браке с Альбером. Оба письма должны были разминуться, и они разминулись. Дьявольский замысел, с каким было написано последнее письмо, так поразил главного викария, что он еще раз прочел его. На это письмо Франческа, раненная в самое сердце соперницей, стремившейся убить ее любовь, ответила простыми словами: «Вы свободны, прощайте» — Грехи против нравственности, не дающие повода к вмешательству человеческого правосудия, — самые отталкивающие, самые гнусные грехи, — сурово сказал аббат де Грансей. — Господь часто наказывает за них уже здесь, на земле. Вот где причина многих ужасных несчастий, кажущихся нам необъяснимыми. Из всех грехов, схороненных в тайниках личной жизни, один из самых бесчестных — это распечатать чужое письмо или обманным путем прочесть его. Всякий человек, кто бы он ни был, какими бы побуждениями он ни руководствовался, позволяя себе этот поступок, наносит непоправимый ущерб своему доброму имени. Понимаете ли вы, как трогательна, как прекрасна повесть о том ложно обвиненном молодом паже, который везет письмо, содержащее приказ его убить? Он отправляется в путь без всякой задней мысли. Провидение берет его под свою защиту и спасает его, совершая чудо, как мы говорим. Знаете ли вы, в чем сущность этого чуда? Величие добродетели так же могущественно, как и ореол, окружающий невинное детство.

Я говорю вам все это не с целью сделать выговор, — продолжал с глубокой грустью старый священник. — Увы! Я сейчас не исповедник, вы не стоите коленопреклоненной перед распятием; я только ваш Друг, и меня страшит возмездие, которое вас постигнет. Что сталось с бедным Альбером? Не покончил ли он с собой? Под его напускным спокойствием таилась исключительная страстность. Теперь я понял, что старый князь Содерини, отец герцогини д'Аргайоло, явился потребовать обратно портреты и письма дочери. Это было ударом грома, разразившимся над головой Альбера, и он, наверное, уехал с целью добиться оправдания. Но почему он не подает о себе никаких известий вот уже больше года?

— О, если он женится на мне, то будет счастлив! — Счастлив? Но он не любит вас! К тому же вы не принесете ему сколько-нибудь значительного богатства. Мать питает к вам глубочайшее отвращение, вы резко ответили ей; ваш ответ оскорбил ее и разорит вас.

— Какой ответ? — спросила Розали.

— Когда она заметила вам вчера, что послушание — единственное средство загладить вашу вину, и напомнила, упомянув об Амедее, о необходимости выйти замуж, разве вы не бросили ей в лицо: «Коль он так вам нравится, выходите за него сами, маменька!» Было это сказано или нет?

— Да, — ответила Розали.

— Ну так вот, — продолжал де Грансей, — я ее знаю. Через несколько месяцев она станет графиней де Сула. У нее, без сомнения, могут еще быть дети, господин де Сула будет получать от нее тысяч сорок франков в год; сверх того, она окажет ему предпочтение и уменьшит, насколько возможно, вашу долю в наследстве. Вам грозит бедность, пока она жива, а ведь ей только тридцать восемь лет. У вас будет всего-навсего имение Руксей и то немногое, что оставил после себя ваш папенька, да и то при условии, что баронесса откажется от своих прав на Руксей. Таким образом, ваши дела складываются неудачно, что же касается личной жизни, то и она, по-видимому, не удалась. Вместо того, чтобы пойти навстречу матери…

Розали резко дернула головой.

— Да, матери, — продолжал главный викарий, — а также религии, которые в ответ на порыв вашего сердца вразумили бы вас, дали бы вам совет, наставили бы вас на путь истинный, вместо всего этого вы захотели действовать самостоятельно, не зная жизни и слушаясь только голоса страсти!

Эти разумные слова испугали Розали.

— Что же мне делать? — спросила она, помолчав.

— Чтобы загладить свою вину, нужно прежде всего узнать, насколько она велика, — ответил аббат.

— Хорошо! Я напишу единственному человеку, могущему дать сведения об участи Альбера, его другу детства, парижскому нотариусу Леопольду Анкену.

— Пишите теперь только то, что имеет целью восстановить истину, — Ответил главный викарий. — Отдайте мне подлинные письма и черновики поддельных, признайтесь во всем подробно, как духовному отцу, прося меня научить вас, как искупить грехи, и во всем положитесь на меня. Я решу, что делать. Прежде всего докажем, что этот злополучный не виновен перед той, которая была для него земным божеством. Даже утратив счастье, Альбер должен добиться оправдания.

Розали обещала аббату де Грансей слушаться его во всем, надеясь, что его попытки, может быть, в конце концов вернут ей Альбера.

Спустя некоторое время после признания Розали клерк Леопольда Анкена приехал в Безансон с доверенностью от Альбера и явился прежде всего к г-ну Жирарде с просьбой продать дом, принадлежащий г-ну Саварону. Стряпчий взялся за это дело из расположения к адвокату. Клерк продал также и мебель, а вырученные деньги употребил на уплату того, что Альбер оставался должен г-ну Жирарде; последний в день неожиданного отъезда адвоката ссудил ему пять тысяч франков и взял на себя уплату различных долгов уехавшего. Когда Жирарде спросил, что сталось с благородным политиком, которому он весьма сочувствовал, клерк ответил, что это известно только его хозяину; нотариуса, кажется, чрезвычайно расстроило содержание последнего письма, полученного им от г-на Альбера де Саварюса.

Узнав об этом, главный викарий написал Леопольду. Вот ответ достойного нотариуса:

«Господину аббату де Грансей,

Главному викарию Безансонской епархии.

Увы, милостивый государь, уже никто не властен вернуть Альбера к мирской жизни: он отрекся от нее и поступил послушником в картезианский монастырь возле Гренобля. Вы знаете лучше меня (мне только сейчас стало это известно), что за порогом тамошнего монастыря все мирское отмирает. Предвидя мое посещение, Альбер просил настоятеля монастыря препятствовать всем моим попыткам увидеть его. Я хорошо знаю благородство его сердца и уверен, что он стал жертвой какой-то гнусной, неведомой мне интриги; но теперь все кончено. Герцогиня д'Аргайоло, ныне герцогиня де Реторе, зашла в своей жестокости, по-моему, слишком далеко. В Бельджирате, где ее уже не было, когда Альбер примчался туда, его уверили, будто бы ее местопребывание — Лондон.

Из Лондона Альбер отправился на поиски возлюбленной в Неаполь, из Неаполя — в Рим, где она обручалась с герцогом де Реторе. Только во Флоренции, в ту самую минуту, когда совершалось бракосочетание, Альбер встретил, наконец, герцогиню д'Аргайоло. Наш бедный друг лишился чувств в церкви, но так и не мог, даже будучи на волосок от смерти, добиться объяснения с этой женщиной, сердце которой, должно быть, глубоко задето. Альбер странствовал свыше полугода, стараясь отыскать жестокую женщину, которая играла с ним, ускользая от него: он не знал, где и как встретиться с ней. Будучи проездом в Париже, наш бедный друг навестил меня, и если бы вы видели его, то заметили бы, подобно мне, что ему нельзя было сказать ни одного слова о герцогине, не рискуя вызвать нервное потрясение, угрожавшее его рассудку. Если бы он знал, в чем его вина, то сумел бы оправдаться: но, обвиненный без его ведома в женитьбе на другой, что он мог поделать? Альбер умер для мира, умер навсегда. Он хотел покоя; будем надеяться, что глубокая тишина и молитвы, в которые он теперь погрузился, сделают его по-своему счастливым. Если вы его знали, милостивый государь, то должны глубоко сожалеть как о нем, так и о его друзьях. Примите и проч.».

Тотчас же по получении этого письма добрый главный викарий написал приору картезианского монастыря, и вот что ответил Альбер Саварюс:

«Брат Альбер — г-ну аббату де Грансей,

Главному викарию Безансонской епархии.

Гранд-Шартрез.

В письме, только что переданном мне преподобным отцом, настоятелем нашего монастыря, я увидел, дорогой и горячо любимый главный викарий, вашу нежную душу и еще молодое сердце. Вы угадали единственное желание, сохранившееся в тайниках моей души, чуждой отныне всему мирскому: заставить ту, которая так дурно поступила со мной, воздать должное моим чувствам. Но, предоставляя мне полную свободу воспользоваться вашим предложением, настоятель захотел узнать, насколько твердо мое намерение постричься; видя мое упорное молчание, он поделился со мной своими мыслями на этот счет. Если бы я уступил искушению восстановить свою честь, то мне пришлось бы уйти из монастыря. Благодать божья не могла не подействовать на меня; но короткая душевная борьба была все же тяжелой и жестокой. Теперь вам понятно, что я никогда уже не вернусь к мирской жизни? Поэтому я охотно, без всякого гнева даю испрашиваемое вами прощение для виновницы стольких несчастий. Я буду молиться богу, чтобы он простил этой девушке, как прощаю ей я, и буду также молить его даровать счастье г-же де Реторе. Является ли причиной нашего горя смерть, или случайный удар судьбы, или упрямая рука молодой девушки, во что бы то ни стало решившей добиться своего, не следует ли всегда повиноваться воле божьей? Иногда несчастье опустошает душу, она становится обширной пустыней, где раздается глас божий. Я слишком поздно понял связь между этой жизнью и жизнью, ожидающей нас: все во мне умерло. Я уже не могу служить в рядах воинствующей церкви и проведу остаток своих дней у подножия алтаря. Это — мое последнее письмо. Лишь вы, привязанный ко мне и столь любимый мной, могли принудить меня нарушить обет забвения, данный мною, когда я поступал в монастырь св. Бруно. Вас всегда будет поминать в молитвах

Брат Альбер.

Ноябрь 1836 г .».

«Быть может, все это к лучшему!» — подумал аббат де Грансей.

Дав прочесть это письмо Розали, с благоговением поцеловавшей те строки, где ее прощали, он сказал ей:

— Итак, теперь, когда он потерян для вас, не помиритесь ли вы с матушкой, выйдя замуж за графа де Сула?

— Нужно, чтобы Альбер приказал мне это сделать, — сказала она.

— Вы же видите, что переписываться с ним невозможно. Настоятель этого не позволит.

— А если я поеду повидаться с ним?

— Картезианских монахов посещать нельзя. К тому же ни одна женщина, кроме французской королевы, не может войти в их монастырь, — возразил аббат. — Таким образом, ничто вам больше не мешает выйти замуж за господина де Сула.

— Я не хочу, чтобы маменька стала из-за меня несчастной, — ответила Розали.

— О, черт! — воскликнул главный викарий.

В конце той же зимы добрейший аббат де Грансей умер. Баронесса и ее дочь лишились друга, мешавшего столкновению их железных характеров. Как предвидел главный викарий, так и случилось: в августе 1837 года г-жа де Ватвиль сочеталась браком с г-ном де Сула в Париже, куда она переехала по совету Розали, ставшей неожиданно доброй и нежной с матерью. Та поверила в привязанность дочери, но Розали хотела жить в Париже только для того, чтобы доставить себе удовольствие жестоко отомстить за Саварюса, причинив мучения своей сопернице.

Подошло совершеннолетие девицы де Ватвиль, которой исполнился двадцать один год. Мать, чтобы покончить все денежные счеты с дочерью, отказалась в ее пользу от своих прав на Руксей, а дочь дала матери расписку в получении своей доли наследства, оставшегося после отца. Розали сама побудила мать выйти замуж за графа де Сула и щедро его обеспечить.

— Предоставим друг другу полную свободу, — сказала она.

Г-жа де Сула, вначале обеспокоенная намерениями дочери, была приятно удивлена столь благородным поведением и для очистки совести подарила Розали облигации казначейства на сумму, дававшую шесть тысяч франков ренты. Так как графиня де Сула получала сорок восемь тысяч франков дохода со своих земель, не имея права их отчуждать и уменьшать долю Розали, то мадемуазель де Ватвиль все же обладала приданым в миллион восемьсот тысяч франков. Имение Руксей могло приносить (при условии некоторых улучшений) двадцать тысяч, помимо возможности там жить и не считая доходов с аренды. Поэтому Розали и ее мать, усвоив вскоре парижские привычки и моды, были охотно приняты в великосветском обществе. Золотой ключик: слова «миллион восемьсот тысяч», как будто вышитые на корсаже Розали, оказали графине де Сула больше услуг, чем ее притязания на древность рода де Рюптов, неуместная кичливость и даже бог весть откуда взявшаяся родня.

В феврале 1838 года Розали, за которой усердно ухаживало множество молодых людей, выполнила, наконец, намерение, приведшее ее в Париж. Ей хотелось встретить герцогиню де Реторе, увидеть эту необыкновенную женщину и заставить ее вечно мучиться угрызениями совести. Поэтому Розали одевалась с поразительной изысканностью и кокетничала напропалую, чтобы быть на равной ноге с герцогиней. Их первая встреча произошла на балу, который ежегодно, начиная с 1830 года, давался в пользу пенсионеров цивильного листа. Один молодой человек по наущению Розали сказал герцогине, показывая на нее:

— Вот замечательная, чрезвычайно умная девушка. Из-за нее ушел в картезианский монастырь выдающийся человек, некто Альбер де Саварюс: она разбила его жизнь. Это известная в Безансоне мадемуазель де Ватвиль; ей предстоит получить крупное наследство.

Герцогиня побледнела. Они быстро обменялись одним из тех взглядов, которые у женщин смертоноснее выстрелов на дуэли. Франческа Содерини, и без того догадывавшаяся, что Альбер перед ней не виновен, тотчас же покинула бал, внезапно оставив собеседника; последний так и не узнал, какую ужасную рану он нанес прекрасной герцогине де Реторе.

«Если хотите узнать кое-что об Альбере, то будьте во вторник на балу в Опере, с незабудкой в руке».

Эта анонимная записка, посланная герцогине, побудила несчастную итальянку приехать на бал, где Розали вручила ей все письма Альбера, письмо главного викария к Леопольду Анкену, ответ нотариуса и даже то письмо, где Розали признавалась во всем аббату де Грансей.

— Я не хочу страдать одна, потому что мы обе были одинаково жестоки! — заметила она сопернице.

Насладившись ужасом, отразившимся на прекрасном лице герцогини, Розали скрылась и не появлялась больше в обществе; она вернулась с матерью в Безансон.

Мадемуазель де Ватвиль стала жить одна в своем поместье Руксей, ездить верхом, охотиться. Два — три раза в год она отказывала женихам, три — четыре раза в течение зимы приезжала в Безансон. Занятая заботами о процветании своего имения, она прослыла за весьма оригинальную особу и стала одной из знаменитостей восточных департаментов.

У г-жи де Сула двое детей, мальчик и девочка; она помолодела, зато де Сула значительно постарел.

— Богатство дорого мне обошлось, — говаривал он молодому Шавонкуру. — Чтобы как следует узнать святошу, нужно, на беду свою, жениться на ней!

Мадемуазель де Ватвиль, действительно, вела необычайный для девушки образ жизни. Про нее говорили: «Она с причудами». Ежегодно Розали бывала у стен картезианского монастыря. Быть может, она хотела, подражая своему предку, проникнуть за ограду монастыря, чтобы найти себе мужа, подобно тому, как Ватвиль перескочил стену обители, желая вернуть себе свободу.

В 1841 году Розали покинула Безансон, намереваясь, как говорили, выйти замуж; но истинная причина ее поездки осталась неизвестной. Вернулась же мадемуазель де Ватвиль в таком состоянии, что больше никогда не могла показываться в обществе. Благодаря одной из тех случайностей, на какие намекал старый аббат де Грансей, она плыла по Луаре на пароходе, котел которого взорвался. Розали была жестоко изувечена, лишилась правой руки и левой ноги; ее лицо покрылось ужасными шрамами, навсегда лишившими его былой привлекательности. Здоровье ее совершенно расстроено, редкий день она не испытывает страданий и больше не покидает свой дом в Руксей, где ведет жизнь, целиком посвященную религии.

Париж, 1842 г .

Примечания