Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте

Переменчив успех в ратном деле, и тот, кто нынче побежден, может завтра стать победителем. Не собираюсь я также говорить, что отныне вам следует уважать итальянскую доблесть: после всего, что произошло, такие слова уже излишни. Но скажу, что теперь вы, должно быть, научитесь уважать доблесть и отвагу, где бы эти качества вам ни встретились. Не забывайте, что Господь наделил ими людей во всем мире, а не даровал как особую привилегию одному вашему народу, и что истинного храбреца украшает скромность и порочит бахвальство.

С этими словами он отпустил их, и все вместе покинули залу. Так закончился этот славный день.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Каждый, кто рассказывает или пишет какую-нибудь историю, питает, не будем скрывать этого, некоторую надежду на то, что найдется человек, который дослушает или дочитает ее до конца, и она доставит ему удовольствие. Мы тоже лелеяли в глубине души эту надежду, которая, как пламя свечи на ветру, порою разгоралась (пусть читатель смеется, это его право!), порою меркла и почти угасала. Но наше самолюбие не дало ей угаснуть совсем.

Если нас не обмануло самообольщение и действительно нашелся читатель настолько терпеливый, что он следовал за нами до сих пор, то мы льстим себя надеждой, что ему будет приятно услышать еще что-нибудь о судьбе Фьерамоски. Мы очень охотно расскажем все, что нам удалось узнать.

Когда Гонсало отпустил победителей и пленников, последние собрались в доме Колонна, где были хорошо приняты и нашли ночлег. На следующий день, когда из французского лагеря были доставлены деньги для выкупа, пленников освободили, и множество народу сопровождало их до городских ворот с тем почетом, какого они заслужили своей доблестью.

Но Фьерамоске, когда он вышел от Великого Капитана, было не до пленников. Наконец-то он имел право подумать о себе и о Джиневре! И он потихоньку оставил своих товарищей, которые шли, окруженные толпой друзей; опьяненные радостью победы, они не могли в эту минуту думать о чем-нибудь другом и не обращали на Фьерамоску никакого внимания. Он заметил на одном из балконов, выходивших во двор крепости, Витторию Колонну, которая, побывав на приеме, устроенном Гонсало в честь тринадцати рыцарей, возвращалась к себе. Фьерамоска бегом бросился к ней, называя ее по имени; она обернулась остановилась. Слухи о превратностях судьбы, которые претерпел Фьерамоска, дошли и до ее ушей, и теперь она догадывалась, о чем он ее спросит.

«О Боже! Что сказать ему?» — подумала она.

Но у нее не было времени поразмыслить: Этторе уже стоял перед ней. Доспехи его были в пыли, на них виднелись следы ударов, на шлеме торчало одно сломанное перо, — от прочих остались лишь стебли; поднятое забрало открывало его прекрасное лицо, похудевшее от усталости, потное, выражавшее и радость по поводу добытой славы и тревогу о той, кого он искал и кого теперь, после смерти Граяно, мог наконец назвать своей.

И так как сердце человеческое надеется или тревожится в зависимости от обстоятельств, то уныние, или, вернее, отчаяние, которое он испытывал, думая о судьбе Джиневры в ночь накануне сражения, теперь, после физического и душевного потрясения, которое он испытал от долгого боя и неизъяснимой радости победы, превратилось в упоительную надежду, что он найдет ее здоровой и невредимой.

— Мадонна! — сказал он, прерывисто дыша, ибо у него колотилось сердце. — Господь да наградит и благословит вас! Я все знаю… Знаю, что вы приютили ее, что вы сделали ей столько добра… Бедняжка… она так нуждалась в этом!.. Проведите меня к ней, пойдемте, ради Бога!

Каждое слово юноши, как ножом, ранило сердце Виттории. У нее не хватало мужества, чтобы сообщить ему печальную весть; с усилием изобразив на своем лице нечто вроде улыбки, она сказала:

— Джиневра опять в монастыре святой Урсулы. (Увы, это так и было — за час до возвращения итальянцев с поля битвы ее увезли туда в сопровождении фра Мариано, чтобы вечером похоронить.)

— В монастыре святой Урсулы? Как? Так быстро? Значит, она не была больна? Значит, ей хорошо?

— Да, ей хорошо.

Фьерамоска ощутил такую радость, что готов был заключить Витторию в свои объятия, но вместо этого он преклонил колено, взял руку девушки и запечатлел на ней поцелуй благодарности, стоивший больше всяких слов.

Потом он поднялся и, вне себя от радости, не говоря ни слова, вышел, чтобы немедленно скакать в монастырь, но вдруг остановился, посмотрел на свою грудь и вернулся к Виттории.

— Посмотрите, синьора, — сказал он, улыбаясь с некоторым трепетом, — вы видите эту голубую перевязь… Ее дала мне она… Сегодня удар меча пришелся по кольчуге, которую она прикрывала, и перерезал ее надвое.

Говоря это, он развязывал узел, которым скрепил концы перевязи, чтобы она не упала.

— Я знаю, что слишком смело с моей стороны досаждать вам, но, сделайте милость, сшейте ее; пусть Джиневра не заметит, что перевязь разрезана! Она, бедняжка, приняла бы это за плохое предзнаменование… и сказала бы: «Разве ты не мог прикрыть ее щитом?..»

Виттория, довольная, что может на минуту покинуть юношу и скрыть волнение, которое испытывала при виде его обманчивых упований, охотно удалилась в свою комнату, чтобы взять там все необходимое. Возвратилась она более спокойная и принялась чинить перевязь; Фьерамоска стоял с опущенной головой и не замечал ничего.

— Вряд ли, — говорил он улыбаясь, пока Виттория работала, — вряд ли можно догадаться, какого она была цвета… она многое пережила… она была моим другом в несчастье, теперь будет им и в счастье. Знаете, сколько лет я ее не снимаю? В скольких битвах я ее сохранил!.. А сегодня… когда все мои беды превращаются в радость… вражеский меч разрубил ее! Что сказал бы тот, кто верит в предзнаменования?

Виттория молча продолжала шить. Понимая, что необходимо открыть юноше всю правду, но не будучи в силах причинить ему такую боль, она решила, как только Этторе уйдет, послать за Бранкалеоне и попросить его поддержать друга в этом тяжком испытании.

— Тысячу раз благодарю вас, — сказал Этторе, когда работа была закончена. Он помчался вниз по лестнице и в одно мгновение оказался во дворе. Там не было никого, кроме Мазуччо, который держал под уздцы его взмыленного коня. Бедное животное опустило голову, глаза его померкли, бока вздрагивали от тяжкого дыхания.

— В конюшню, в конюшню! — закричал Этторе слуге, пробегая мимо него. — Кто тебя этому научил? Конь весь в мыле, а ты держишь его на ветру! И он побежал в гавань, чтобы немедленно переправиться на островок: морской путь был короче.

Но когда он пришел на лодочную стоянку, там не оказалось ни одной лодки. Корабли с войсками прибывшие из Испании, бросили якорь в порту, и по приказанию Гонсало, желавшего, чтобы войска высадились еще до наступления вечера, все лодки были отданы для перевозки солдат.

Этторе топнул ногой от нетерпения и сказал:

— Поеду верхом. Это немного дольше — ну да уж ладно!

Он вошел в конюшню в ту самую минуту, когда Мазуччо снимал с Айроне поводья.

— Оставь! — сказал Фьерамоска.

Взяв поводья в руки, он опять накинул их коню на шею, одним прыжком вскочил в седло и через несколько минут, миновав городские ворота, скакал по приморской дороге, которая вела к монастырю.

— Бедный Айроне! — приговаривал он, трепля по шее и в то же время подбадривая каблуком своего скакуна, которому так жестоко отказал в отдыхе после всех его трудов, — Ты прав; но потерпи еще немного, и я вознагражу тебя за все.

Тем временем ночь приближалась: прошло уже более получаса, как солнце село. За спиной у Фьерамоски, державшего путь на восток, было чистое и ясное небо, но перед глазами у него тянулись длинные черные тучи, снизу, параллельно линии горизонта, окаймленные темной полосой. Под этой полосой можно было различить струи дождя, лившего над морем. Верхушки же туч, занимавших чуть не полнеба, все еще освещенные предвечерним светом, отливали перламутром. В темной гуще то и дело мелькали дрожащие вспышки молний и раздавались глухие, далекие раскаты грома. Море вспухло, стало неспокойным, почернело; только на гребнях волн белели пенистые барашки. У берега морские валы соединялись в одну тонкую зеленую и прозрачную, как стеклянная стена, волну, которая неслась вперед до тех пор, пока край ее, заклубившись, не обрушивался с грохотом на сухой прибрежный гравий, обдавая его пеной.

Но мрачный пейзаж в эту минуту был не в силах омрачить блаженство молодого итальянца. Нетерпеливым взором он измерял расстояние, отделявшее его от монастыря; берег был голый и открытый, и он мог охватить его взглядом. Фьерамоска представлял себе появление Джиневры и радовался ему заранее; он видел, как она идет навстречу, скромно опустив глаза, своей легкой походкой, в которой все дышало грацией.

Он надеялся первым привезти ей известие о победе; его беспокоило только, в каких выражениях он сообщит ей о том, что отныне она может располагать своим сердцем.

Когда Фьерамоска уже был на расстоянии двух аркебузных выстрелов от башни, восточный ветер, все время дувший ему в лицо, пригнал грозу ближе. Крупные капли косого дождя, ударяясь о латы рыцаря, разлетались в мелкие брызги, скоро они стали падать чаще и мало-помалу превратились в густой мелкий дождь.

Затем ударил такой гром, словно взорвались небесные шлюзы, начался ливень, который омыл Фьерамоску с головы до ног, хотя гроза захватила его в нескольких шагах от башни. Ворота были еще открыты; он промчался под ними и вскоре был уже на островке, перед домом для приезжих. Привязав коня к железной решетке, которая сверху была защищена крышей, Фьерамоска мигом оказался в комнатах Джиневры.

Нет нужды говорить, что там никого не было. Он опять спустился вниз. Первой его мыслью было искать Джиневру в церкви, — ему было известно, что она часто молится наверху, на хорах. Войдя в церковь, он окинул хоры взглядом; они были пусты; церковь тоже была пуста и погружена в темноту. Однако откуда-то издали, словно из-под земли, до него доносилось заглушенное пение псалмов. Он пошел вперед и заметил, что из отверстия перед главным алтарем, которое вело вниз, в часовенку, пробивался луч света, отражавшийся бледным кружком на своде потолка; подойдя поближе, он услышал, что в подземелье читают молитвы. Фьерамоска обошел алтарь и спустился вниз. Звон его доспехов и шпор и стук меча, ударявшегося о ступени, заставил обернуться людей, заполнивших часовню. Они расступились. На полу стоял тот самый гроб, что Фьерамоска видел утром в ризнице церкви святого Доминико; у алтаря стоял фра Мариано в стихаре, с епитрахилью, с кропилом в поднятой руке; в середине часовни была открытая могила. С одной стороны от нее двое мужчин поддерживали надгробную плиту, с другой стороны на коленях стояла Зораида. Она склонилась над телом Джиневры, уже опущенным в могилу, и, рыдая, расправляла покрывало вокруг ее лица и венок из белых роз у нее на лбу. Этторе спустившись вниз, увидел все это и замер.

Он стоял и смотрел, не мигая, без слов, без движения.

Лицо его сразу осунулось, покрылось смертельной бледностью, губы конвульсивно вздрагивали, холодный пот крупными каплями выступил на лбу.

Рыдания Зораиды стали еще сильнее, а фра Мариано произнес нетвердым голосом, показывавшим, как разрывалось его сердце при виде несчастного юноши:

— Вчера душа ее вознеслась на небо. Теперь у Господа Бога она будет счастливее, нежели была бы среди нас…

Но даже и он, добрый монах, почувствовал, что слезы не дают ему говорить, и умолк.

Надгробный камень железными шестами придвинули к могильному отверстию. Он вошел в пазы, упал и могила закрылась.

Этторе все еще стоял неподвижно. Фра Мариано подошел к нему; без сопротивления он позволил взять себя за руку, обнять, вывести из подземелья. Они поднялись по лестнице, вышли из церкви. Ливень не прекращался, по-прежнему сверкала молния, грохотал гром. Но когда они подошли к дому для приезжих, Фьерамоска вырвался из объятий монаха и, прежде чем тот успел проронить хоть слово, вскочил в седло, наклонился над шеей коня, вонзил ему в бока шпоры — и галопом промчался под воротами башни.

И с тех пор ни друзья Фьерамоски, ни кто-либо другой никогда больше не видели его ни живым, ни мертвым.

По поводу его кончины строились самые разнообразные предположения, но все они были недостоверны и ни на чем не основаны. Одно только кажется нам более или менее правдоподобным. Вот оно.

Несколько бедных горцев на Гаргано, занимавшихся пережиганием древесного угля, рассказывали другим крестьянам (и, переходя из уст а уста, слух этот дошел до Барлетты, когда испанцы уже ушли оттуда), что однажды ночью, когда бушевала сильная гроза, им привиделся рыцарь на коне и в полном вооружении, стоявший на вершине неприступных скал над обрывом, отвесно поднявшимся над морем. Некоторые стали повторять этот рассказ, за ними другие, и наконец все единогласно решили, что то был архангел Михаил.

Когда об этом узнал фра Мариано, то он, сопоставив время, заключил, что то мог быть Фьерамоска, который, будучи вне себя от горя, загнал своего коня на скалы и наконец низвергнулся с ним вместе какую-нибудь неведомую пропасть или в море.

В 1616 году, когда около Гаргано обнажились подводные рифы, один рыбак увидел между двумя огромными камнями кучу железа, изъеденного морской солью и ржавчиной. В этой куче железа он нашел человеческие кости и скелет коня.

Пусть теперь читатель думает, что ему угодно. Наша история окончена.

Рассчитывать, что она встретит хороший прием за свои достоинства, было бы тщетной и смешной иллюзией; но да будет нам дозволено надеяться, что итальянцы отнесутся снисходительно к доброму намерению человека, напомнившего им о событии, которое покрыло их неувядаемой славой. Мы не сочли возможным приводить здесь обстоятельства, порочащие побежденных, чтобы тем самым подчеркнуть доблесть победителей, ибо, как явствует из работ Джовьо, Гвинчардини и других авторов, писавших о Барлеттском турнире, все эти порочащие обстоятельства были выдуманы. Мы не задавались целью нанести оскорбление доблести французов, которую мы первые признаем и восхваляем; мы хотели только рассказать о том, что совершили итальянцы, и для этого нам не понадобилось изменять исторической правде, которая отдает итальянцам должное. Да будет нам позволено сказать по этому поводу, сколь опасными нам представляются споры, побуждающие людей разных наций взаимно попрекать друг друга позорными и преступными деяниями прошлого, нередко подкрепляя свои упреки выдумками, и как, напротив, достоин похвалы тот, кто, желая всему человечеству блага, основанного на законе любви и справедливости, провозглашенного Евангелием, стремится затоптать эти искры ненависти, которые, к сожалению, слишком долговечны и опасны.

Но что сказать о той, еще более нечестивой и безрассудной вражде, которая так долго длилась и так часто возобновлялась между разными партиями одной и той же нации? Увы, нельзя отрицать, что тут Италии принадлежит первенство в преступлениях и позоре так же, как никто не отрицает ее первенства в других деяниях, столь же почетных, сколь и славных. И хотя прежде, как и ныне, эта вражда вызывала лишь слезы и проклятия, все же далеко еще до того дня когда осуждение будет так же велико, как и вина.

И поэтому нам кажется, что автор, снова описавший печальные события, которыми изобилует наша история, если и не сумел достаточно хорошо справиться с этой важной задачей, во всяком случае не заслужил обвинения в том, что труд его был бесполезен.

Кроме того, мы полагаем, что осуждение этих событий окажется более искренним и более действенным, если будет приурочено к определенной части Италии, именно той, где родился пишущий. В противном случае его суждения могут показаться пристрастными и не вполне свободными от той жалкой междоусобной вражды к которой он надеялся внушить отвращение. И поэтому мы считаем, что именно уроженцу Пьемонта более чем кому-либо другому, приличествует выразить памяти Граяно д'Асти то порицание, которое он заслужил своими деяниями.

Уже знаменитый граф Напионе выразил мнение пьемонтцев о нем, когда писал:

«Этот уроженец Асти, который в славной битве при Квадрате поднял оружие за французов против итальянской нации, не только разделил с французами позор поражения; но даже и потом, когда он пал на поле сражения, все сочли, что он понес заслуженную кару за свое безрассудство, ибо пожелал сражаться в рядах чужестранцев против чести своего отечества».[38]

Да будет нам позволено прибавить, что в настоящее время, сколько бы ни искали, среди нас не нашлось бы человека, который поступил бы так, как злополучный Граяно.

ПРИМЕЧАНИЯ

Гонсало — Гонсало Эрнандес де Кордова-и-Агилас (1443—1515), испанский полководец, прозванный Великим Капитаном. Отличился при завоевании Гранады и в итальянских войнах.

Просперо Колонна (1452—1523) — кондотьер, служивший то папе, то Испании; в 1503 г. находился на испанской службе.

Христианнейший король — то есть король Франции. Герардо делле Нотти (Ночной) — Герардо ди Джованни дель Фора, флорентийский живописец (XV в.), прозванный мастером ночных сцен. Работал вместе с братом, Монте.

Rey Chico — прозвище вождя морисков Юсуфа.

Картахена — город в испанской провинции Мурсия. Здесь речь идет о подавлении восстания морисков (крещеных мавров) в Мурсии в 1499—1500 гг.

На глазах у короля, дона Фернандо… и у королевы Исабель . — Арагонский инфант (наследный принц) Фердинанд (Фернандо) в 1469 г. вступил в брак с инфантой Кастилии Изабеллой (Исабель). В 1474 г. Изабелла вступила на трон Кастилии, а в 1479 г. Фердинанд унаследовал корону Арагона. В результате этого брака два крупнейших государства Пиренейского полуострова объединились в Испанское королевство.

О том знают долины под Беневенте, о том знал и бедный Манфред. А Карл Анжуйский… — В 1266 г. французский феодал Карл Анжуйский, сын короля франции Людовика VIII, вмешался в борьбу двух феодальных партий в Италии — гибеллинов (сторонников германских императоров) и гвельфов (сторонников папы), поддержав папскую партию. В том же году Карл разбил при Беневенте короля Сицилии и Неаполя Манфреда (сына императора Фридриха II Гогенштауфена). Манфред пал в бою. Карл короновался как король Неаполя и Сицилии, заблаговременно получив от папы инвеституру на эти владения (т. е. признав себя вассалом папы). То, что Карл Анжуйский был французским принцем, использовали юристы короля Франции Людовика XII в 1499 г. для «обоснования» прав Франции на Неаполь и Южную Италию.

Louis d'Ars — Лун д'Арманьяк, герцог Немурский, французский полководец, участник итальянских войн; убит в 1508г.

Пъетро Медичи (1471—1503) — владетель (тиран) Флоренции, сын Лоренцо Великолепного: правил в 1492—1494 гг. Изгнан из Флоренции народным восстанием.

…ни с герцогом Лодовико, ни с папой, ни с Валентино. — Миланский герцог Лодовико Сфорца, прозванный Море («мавр»), с 1476 г. правил Миланом как регент при малолетнем племяннике Джованни Галеаццо (Джангалеаццо), которого, по-видимому, отравил, после чего стал полноправным владетелем герцогства. В 1494 г. присоединился к армии вторгшегося в Италию французского короля Карла VIII, но в следующем году выступил против французов. В 1499 г. разбит королем Людовиком XII; вскоре попал в плен; умер в 1508 г. во Франции. Папа. — Имеется в виду Александр VI, в миру Родриго Лансоль-и-Борджа (род. ок. 1431 — ум. 1503), римский папа с 1492 по 1503 г. Валентино — Чезаре Борджа (1476—1507), гер-цог Романьи и Валентино (Валентинуа). Сын папы Александра VI и Ваноццы деи Катанеи, Чезаре при покровительстве отца в семнадцать лет стал епископом и в восемнадцать — кардиналом. Сложив духовный сан, Чеза-Ре с помощью отца стремился создать в Италии мощное государство под своим главенством. С этой целью он поддержал захватнические планы французского короля Людовика XII, женился на французской принцессе Шарлотте д'Альбре и получил титул герцога Валентинуа (Нижнее Дофинэ, Франция). Используя оружие кондотьров, яд, кинжал наемных убийц, подкуп и угрозы, он ухватил значительную часть Средней Италии и в 1501 г. получил от отца титул герцога Романьи. Молва приписывала коварному, честолюбивому и жестокому Чезаре немало злодейств — среди них убийство брата Джованни, герцога Гандия, и зятя (мужа своей сестры Лукреции), герцога Бизелли. Скоропостижная смерть Александра VI (1503) вызвала крушение всех планов Чезаре. В 1504 г. он был арестован в Неаполе и выслан в Испанию где долго томился в заключении. В 1506 г. он бежал в Наварру и через год был там убит.

Форново — город в Ломбардии. Здесь 7 июля 1495 г. отступавшая из Италии французская армия одержала победу над силами антифранцузской коалиции, пытавшимися отрезать Карлу VIII пути отхода из Италии.

Семья Галеаццо — Речь идет о роде миланских герцогов Сфорца. Родоначальником Сфорца был Джакомуццо Аттендоло (1369—1424), сын крестьянина, удачливый кондотьер. Его сын, Франческо Алессандро, также кондотьер, женился на дочери миланского герцога Висконти и после смерти тестя (1450) стал герцогом Милана (ум. в 1466 г.). Сын его Галеаццо Мария был убит в 1476 г., и после него герцогом Милана стал трехлетний его сын Джованни Галеаццо, за которого правил дядя, Лодовико Море.

Комин (Коммин) Филипп (1477—1511) — французский хронист и дипломат.

Святой Дионисий (Сен-Дени) считался патроном французских королей.

Баярд — Пьер дю Терайль де Шандернье Баярд (1476—1524), французский военный деятель, прозванный рыцарем без стража и упрека, участник итальянских войн.

Фабрицио Колонна (ум. в 1520 г.) — двоюродный брат Просперо Колонны, великий коннетабль Неаполитанского королевства.

Браччо да Монтоне (1368—1424) — знаменитый кондотьер, владетель Перуджии.

При дворе Алъфонсо… — Речь идет об Альфонсе, герцоге Калабрийском (1448—1495), сыне Фердинанда I Неаполитанского. После смерти отца царствовал под именем Альфонсо II.

Понтано Джованни (1426—1503) — итальянский гуманист, президент Неаполитанской академии, государственный деятель Неаполитанского королевства, поэт, философ и астроном.

Панормитта Антонио Бекаделли (1394—1447) — итальянский гуманист, поэт и философ, первый президент Неаполитанской академии.

Но когда Карл VIII принялся терзать Италию… — В 1494 г. французский король Карл VIII осуществил завоевательный поход в Италию. Этим походом начались итальянские войны, терзавшие Италию до 1559 г.

Пьетро Каппони (ок. 1447—1496) — флорентийский государственный деятель, служил Медичи, с достоинтвом вел переговоры с Карлом VIII. Когда король предъявил республике ультиматум, требуя немедленной сдачи и заявил: «Иначе мы прибегнем к оружию», Каппони мужественно возразил: «А мы зазвоним в наши колокола!» Король пошел на уступки, и между Францией и Флоренцией был подписан союзный договор.

Пала династия неаполитанских королей… — После завоевания Италии французским королем Карлом VIII (1494) против Франции образовалась коалиция в составе императора Священной Римской империи Максимилиана I, короля Фердинанда Арагонского, герцога Милана Лодовико Море, римского папы, Венеции и ряда малых итальянских владетелей. Карлу VIII пришлось спешно покинуть Италию. Его преемник Людовик XII договорился с Фердинандом Арагонским о совместном завоевании Италии и о полюбовном разделе добычи, Неаполь должен был достаться Франции. В 1501 г. Франция и Испания завоевали почти всю Италию. Неаполь пал, и король Фридрих (Федерико) был взят в плен и увезен во Францию, где и умер в 1504 г. Сын его Фердинанд (Ферранте) также попал в руки врагов (1502). Династия неаполитанских королей (боковая ветвь арагонского дома) перестала царствовать. Вскоре (1502) союзники перессорились из-за дележа добычи, и вспыхнула новая война Франции с Испанией. Франция потерпела поражение, и Неаполь перешел к Испании, которая владела им до 1713 г.

Горации — По древнеримской легенде три брата из римского рода Горациев решили исход борьбы между Римом и Альбалонгой победоносным поединком с тремя братьями Курияциями из Альбалонги.

Всем известно, какая упорная и долгая борьба велась на римской земле между партией Колонна и партией Орсини… — Римские феодальные фамилии Орсини и Колонна на протяжении столетий, начиная с XI в., вели между собой ожесточенную борьбу, иногда принимавшую форму кровопролитных стычек. Род Орсини был гвельфским, Колонна были гибеллинами. Распря двух фамилий особенно обострилась в 30-х годах XIV в. и затем — в понтификат Александра VI. Папа стремился отобрать у Орсини земли для наделения ими своего сына герцога Гандия. Вражда папы и Чезаре к Орсини не мешала, впрочем, некоторым лицам из этого рода служить кондотьерами у Чезаре.

Арагонская династия — В 1282 г, анжуйские феодалы были изгнаны с острова Сицилии народным восстанием. По призыву сицилийских феодалов на остров прибыли силы арагонского королевства. После упорной борьбы за Сицилию в 1302 г. был подписан договор в Кальтабелотте о разделе владений: в Сицилии признавалась власть арагонской династии, а в Неаполе продолжала царствовать анжуйская династия. В 1443 г, неаполитанская династия анжуйцев пресеклась, и арагонский дом воссоединил под своей властью Сицилию и Неаполь — образовалось королевство обеих Сицилий. О притязаниях французской короны на юг Италии.

Герцог Миланский — Лодовико Море.

Герцог Калабрийский , то есть Альфонсо II.

С улицы Юлия… — Улица Юлия в Риме проведена архитектором Браманте после происходящих в романе событий, в понтификат Юлия II (1503—1513).

…на площадь Фарнезе. — Площадь Фарнезе получила свое название лишь после того, как Микеланджело выстроил здесь дворец для папы Павла III Фарнезе (1534—1549).

Герцог Гандия (Гандийский) — Джованни Борджа, брат Чезаре (см. дрим. к стр. 50).

Катарина Корнаро (1454—1510) — знатная венецианка, выданная замуж за кипрского короля Иакова II Лузиньяна. Брак был устроен правительством Венеции, знавшим, что старый и больной король доживает последние месяцы. Через год после свадьбы Иаков II умер (1473), не оставив потомства, и спустя несколько лет его вдова была вынуждена продать свой престол Венеции. Богатый остров стал колонией Венеции (до 1571 г., когда Кипр захватили турки).

Д'Обинъи (ум. в 1544 г.) — Робер Стюар, граф де Бомен де Роже д'Обиньи, маршал Франции, родом англичанин, участник итальянских войн.

Монсеньер де ла Полисе — Жак де Шабанн, сеньор де ла Палисс, маршал Франции, участник итальянских войн, убит при Павии в 1525 г.

Франджипани — знатная римская фамилия.

Микеле да Корелла — доверенное лицо Чезаре Борджа.

Гонфалонъер — знаменосец, здесь — придворный сан….сломят французскую лилию. — Стилизованная лилия — часть герба французской династии Валуа, а впоследствии — и Бурбонов, эмблема Франции.

…наступил юбилейный 1485-й год… — Юбилейными папы вначале объявляли годы, оканчивающиеся нулями, — 1300, 1400 и т. д., но затем повелением папы юбилейным мог стать любой год. Каждый прибывший в юбилейный год в Рим получал отпущение грехов.

Босоногие братья — монахи францисканского ордена, обязанные носить только один вид обуви — сандалии на босых ногах.

Подеста — в итальянских городах-государствах правитель города.

Робер Гискар (1015—1085) — вождь южноитальянскик норманнов. Норманны появились в южной Италии в IX в. как наемники местных феодалов. Из атаманов наемных дружин вожди норманнов иногда становились государями. В 1059 г. Робер Гискар признал себя вассалом папы и получил от него инвеституру на герцогство Апулию и Калабрию. В XII в. норманнские княжества юга Италии объединились в сильное Сицилийское королевство (включавшее Неаполь и Калабрию). В результате брака сицилийской принцессы Констанции и Генриха VI, сына германскою императора Фридриха Барбароссы, престол Сицилии перешел к германской династии Гогенштауфенов. О последующих событиях — падении Гогенштауфенов и захвате Южной Италии анжуйцами.

Исса бен Юсуф — арабская форма имени Иисуса Христа (Иисус, сын Иосифа). Ислам признает Иссу бен Юсуфа великим пророком, но не сыном Бога и не Богом.

Страдиоты — иррегулярная легкая конница, набиравшаяся из наемников-албанцев и греков.

Джироламо Риарио (1443—1488) — племянник папы Сикста IV, с помощью которого стал герцогом Имола и Форли. При поддержке войск папы овладел малыми княжествами Романьи и стремился расширить захваты. Породнился с миланскими герцогами Сфорца (женился на Катарине Сфорца). Потерпел поражение в борьбе против Медичи и был убит своими солдатами.

Пасло Вителли — кондотьер, в 1498 г. командовал силами Флоренции в войне против Пизы, потерпел ряд неудач, был обвинен в измене и обезглавлен (1499). Сант-Яго де Компостелла — испанский военно-монашеский орден. Кастель дель Уово (Яйцевидный замок) — средневековый замок (анжуйской эпохи) близ Неаполя.

Виттория Колонна (1490—1547) — дочь Фабрицио Колонны, в браке — маркиза Пескара, одна из образованнейших женщин итальянского Возрождения, поэтесса, друг Микеланджело и ряда виднейших гуманистов.

Фарос — древнее название Мессинского пролива. Фаро называется также мыс на северо-востоке Сицилии в шестнадцати километрах севернее Мессины.

Рафаэль делъ Моро (Рафаэлло ди Виаджио) — художник и ювелир, в начале XVI в. работал во Флоренции.

Герцог Монпансье — Шарль (Карл) де Бурбон (1490—1527), один из могущественнейших вассалов французской короны. В 1522 г. перешел на сторону императора Карла V и английского короля Генриха VIII — военных противников Франции. В награду за измену должен был получить крупное государство из французских земель. Командовал войсками Карла V в Италии и при Павии (1525) взял в плен французского короля Франциска I. Когда папа Климент VII заключил союз с Францией солдаты Бурбона безжалостно разграбили папскую столицу. При штурме Рима (1527) Бурбон был убит.

Паоло Веронезе (Паоло Кальяри; 1528—1588) — знаменитый итальянский живописец.

Кто мог бы в эту минуту предсказать… — В сражении при Чериньоле 28 апреля 1503 г. французская армия и швейцарские наемники были разбиты Гонсало.