За гранью мира алая заря

      По ночам свистеть.
      Лишь под теплым светом,
      Где не властна тень,
      С пламенным приветом
      Надо песни петь.
      Быстро погостили
      И к себе домой,
      Лишь не научили,
      Горе - не беда,
      Как пролезть в оконце
      Утренней порой,
      За которым солнце,
      Видно, не судьба.
      Что-то вещал распорядитель. Маруша не разобрала ни слова. Она вслушивалась в разговоры птиц. Те нахваливали угощение, восхищались изысканностью интерьера и мягкостью ковров, лили слезы, умиляясь дрожащим язычкам пламени. Маруше стало казаться, что вокруг и в самом деле темные стены, а столики, ковры и канделябры просто подшучивают над ней, уворачиваясь от мятущегося взора. Предметы мебели издевались над Марушей, оставляя ее в уродливой клетке, и одновременно являли благосклонность для всех остальных птиц. Прищурив глаза, она видела и свой столик. И узкий высокий бокал, наполненный тягучей маслянистой зеленоватой жидкостью, в которой пульсировали сиреневые искры. А кот становился седоусым господином в черном костюме и длинном цилиндре. Пальцы правой руки сжимали белый листок газеты, заголовок которой светился странными иероглифами. Но стоило раскрыть глаза, как клетка вновь оборачивалась клеткой, а почтенный господин превращался в кота, сотканного из серого тумана.
      А потом глаза прищуривались вновь, и перед прутьями возникало туманное зеркало. Но не Вирия представала взору Маруши, а она сама, только взрослая и суровая. В одеянии белоснежных перьев. С хохолком, отливавшим всеми цветами радуги. С блестящим перламутром, окаймляющим крылья. А между перьями щекотно переползали крохотные золотистые звездочки. И, глядя на столь привлекательный портрет, Маруше хотелось чего-то необычного. Прямо сию секунду.
      - Эй, Котик, - томно простонала Маруша. - Может совершим что-нибудь дикое? Давай, выкинем всех этих противных птиц из клетки и полетим дальше только вдвоем?
      Кот тревожно посмотрел на Марушу.
      - Я слишком засиделась в маленьких птичках, - ответила она на безмолвный вопрос. - Мне срочно надо взбодриться.
      - Эй, - прошептал кот, - ты помнишь, что сидишь не у себя в гнездышке?
      - Почему ты так разговариваешь со мной? - обиженно нахохлилась Маруша. Ты решил покинуть клетку вместе с другой птичкой, а? Я так и знала. Вы, коты, всегда смываетесь в самый неподходящий момент! А меня пусть рвет в клочья эта дикая банда.
      - Ты смотришь в туманные зеркала, Летящая в Вирию? - тревога в глазах кота сменилась грустным участием. - Не верь отражениям. Они всего лишь картинка, которую придумала ты сама.
      - А ты! - вскричала Маруша, и птицы недовольно зашипели, - если ты знаешь про туманные зеркала, - она продолжила шепотом, - ты ведь видишь то же, что и я?
      - Поверишь, Летящая в Вирию, - встречным вопросом ответил кот, - если я скажу, что меня вообще здесь нет?
      - А где же ты? - опешила Маруша.
      Вокруг кота проступило бледное сияние, и на какой-то миг Маруша увидела, что кот сидит на беломраморной лестнице с толстенными столбами перил, сложенными из каменных кубов. Лестница уводила в сумрачный зал, где одна за другой вырастали шеренги колонн, устремившихся к невероятно высокому потолку.
      - Просто там очень холодно, - печально прошептал кот. - Даже для меня. Вот я и переношусь сюда, хотя на самом деле сижу там. Кто знает, может, и ты летишь в Далекую Страну, одновременно оставаясь в своем гнездышке.
      - Теперь а-а гнездышке, - подхватил юркнувший мимо распорядитель. - Итак, па-а мнагачисленным просьбам публики на-аше бесспорное светило са-а сваими ра-азмышлениями на-а вышеа-азначенную тему. Ска-апа Луна-аликая и Звездопа-адобная.
      Звезда звездой, но красавицей птица явно не была. Маруша предпочла навек остаться бы воробьем, только б не превратиться в этакую уродину. Голос птицы оказался надтреснутым печалью.
      Что в гнездышке моем?
      Поймешь ли ты?..
      Три нотки, что всегда поем,
      Да из бумаги рваные цветы.
      Костяшка знаком "Пусто-Пусто",
      Да куколки стеклянный глаз,
      Сорочьих перышек негусто
      И в трубку свернутый крысиный лаз.
      Затем дырявая кастрюля
      И отголоском серебра
      Лежит расплющенная пуля.
      Как видишь, много всякого добра.
      Стилет, рассыпанные бусы,
      Глас чайки, что кричит, скорбя...
      Ты говоришь - здесь только мусор?
      Но он - лишь отражение тебя.
      Скопа закончила выступление и взглядом, наполненным тяжелой тревогой, оглядела толпу. Шепотки и чириканье мигом смолкли. Птица ухватила с пола весьма приличный кусок, и снова никто не заспорил.
      - Па-аблагодарим... э... нашу зна-аменитую па-аэтессу, - смущенно высказался ведущий. - И если никто не хочет высказаться, перейдем к следующему пра-аизведению.
      - Почему все молчат? - зашептала в кошачье ухо Маруша.
      - Скажи, попробуй, - шепотом ответил кот. - Всем известно, что когти скопы под завязку начинены ядом. Чуть что, оцарапает или, еще хуже, вцепится. Убить не убьет, но жечь будет лет сто, не меньше.
      - Ты как-то странно смотришь на эту птицу, - разъяренно распушила перья Маруша. - Она тебе нравится, да?!
      - Нет! - рот кота недовольно скривился. - Мне никто не нравится.
      - Даже я? - удивилась Маруша. - С каких это пор?
      - С тех пор, как ты взлетела на очередной виток спирали. Не могу сказать, что это был хороший выбор.
      - Ну вот, началось, - разворчалась Маруша. - Ты все время пытаешься отвертеться.
      Зловещая тень закрыла препирающуюся парочку. Пятнистый Лунь, нависший над котом и недовольной птичкой, многозначительно вращал глазами. Маруша вдруг догадалась, что лучше немного помолчать.
      Гвалт птиц становился привычным. Ветер потеплел и перестал оглушительно насвистывать, словно смирился, что здесь в него никто не верит.
      20
      - Подожди, - прошептала Маруша. - Я не пойму. Внешний облик птиц совсем не похож на строчки, которые они читают.
      - Верно, - кивнул кот. - Ты когда-нибудь слышала о птицах-поэтах? Ведь нет? Если певцы из них преотличнейшие, то стихотворцы весьма... В общем, птицы заточены для стихов, как коты для затяжных заплывов. Даже безумцы не могут сочинить ни строчки, однако они слышат голоса поэтов, что умерли, но не досказали когда-то начатое.
      - Тогда почему слава достается не поэтам, а птицам?
      - Помнишь вороненка? Его выкинули за плагиат. Чтобы не оказаться на его месте, птицам приходится накладывать на услышанный размер свои собственные слова. Бывает, что в процессе размер искажается и появляется что-то свое. Но суть, заложенная мертвыми поэтами, теряется безвозвратно. Сохраняется разве что настрой.
      - Котик, - хитро прищурилась Маруша. - Как насчет тоста в мою честь?
      Призрачный кот поперхнулся и замолк. Не дождавшаяся теплых слов Маруша попробовала сжать лапой воображаемый бокал. Отчасти ей это удалось. Отчасти, так как то, что казалось бокалом, трепыхалось и недовольно попискивало.
      За разговором, из которого все равно ничего не прояснилось, птичка не заметила, как на сцене опять кто-то появился. Существо это обладало человеческим лицом, двумя огромными бычьими рогами, ослиными ушами, пышной львиной гривой, женской грудью и крыльями летучей мыши. Диковинная птица была не слишком велика, но ненависти в ней чувствовалось на дюжину тарантулов. Она медленно вползла в круг на двух толстых коротких лапах, вооруженных пятью когтями. В довершении ко всему один хвост у нее был неотличим от змеиного, а другой - от скорпионьего. Нижнюю часть тела покрывала мутно-бронзовая чешуя, верхнюю - шерсть, свалявшаяся неприятными комками.
      - Гарпия де Фагуа фон Хигле, - отрывисто объявил ведущий и, поймав злобный взгляд новоприбывшей, торопливо добавил. - Не путать с Гарпией Древнегреческой.
      Первую строчку каждой части Гарпия читала каким-то неестественным, бесстрастным голосочком. Далее следовал яростный напор безудержных эмоций, а две последние строчки ложились тихим успокаивающим одеялом. И все повторялось.
      День придет, а вместе с ним...
      Сухая колкая пыль,
      Обиды жаркая быль,
      И сто скворечников в ряд,
      Да из рогатки снаряд,
      А рядом иглы кустов,
      Обломки черных мостов,
      А в луже нефти развод,
      И на двери новый код.
      Недели строятся в взвод
      И так опять круглый год.
      А за днем настанет ночь...
      Запорошивши глаза,
      Слезы соленой роса,
      Да церкви старой погост,
      Полуобгрызенный хвост.
      По борозде понесло
      Оторванное крыло,
      Из-под опущенных век
      За нами зрит человек,
      А месяц пал в устье рек
      И так опять целый век.
      А за ночью ходит смерть...
      Сверкнет луною коса,
      Зажмурятся небеса,
      Воткнется в глаз острый нож,
      Промолвят боги - Ну, что ж...
      Твой бастион снова взят,
      Вершится скорбный обряд.
      Лишенный права сказать
      И снова вставить глаза
      Донизу рви тормоза,
      Чтоб обернуться назад.
      Ведь сам себе ты пилот,
      Без остановки вперед
      Ведущий свой самолет
      Сквозь бесконечный полет...
      - Что-то зна-акомый ра-азмерчик, - ухмыльнулся распорядитель. - После кого носим?
      - Это перепевка! - запротестовала Гарпия.
      - Принято, - кивнул распорядитель, не упуская из виду бьющий по полу скорпионий хвост.
      - В этих стихах я не вижу никакого смысла, - пожаловалась Маруша призрачному коту.
      - Голоса мертвых поэтов звучат, чтобы в их строчках ты отыскала себя. Ведь все осмысленное в нас - не более чем яичная скорлупа, скрепляющее нечто мятущееся и неопределенное. Разбей скорлупу, и оно растечется бесформенной противной слизью, - в голосе кота плескалась тревожная обида. - Но ты-то знаешь, что из слизи могла родиться птица. Неумелые руки грубо и не вовремя разбивают чужую скорлупу, а потом, брезгливо отворачиваясь от кляксы, не преминут заметить, что ничего другого и не ожидали увидеть.
      - Эй, да ты не котик, а сорока на базаре. Трещишь без умолку. Я ведь спросила, что если хочется увидеть именно смысл?
      - Для того чтобы его увидеть, просто взгляни на луну, на облака, на деревья, на стаю волков, бегущую по ночному лесу, на медведя, подбирающегося к дуплу, где спрятан мед, на белый след самолета, даже на того, кто стоит рядом и смотрит в ту же сторону, что и ты. Если и тогда не увидишь никакого смысла, значит, твои глаза еще не раскрылись, чтобы видеть.
      21
      - Тишшшше, - зашипели на парочку со всех сторон, и кот смущенно смолк.
      - Объяви меня, дорогуша, - в центр выпорхнула Ракшаса, выставившая напоказ свою порочную красоту. - Нет, не надо, - воскликнула она через секунду. Пускай сегодня я останусь для всех прекрасной незнакомкой.
      Ведущий только кашлянул и отступил в общий ряд.
      Крошка, крошка, дай любви!
      Чувства нежные свои!
      Ты отдай ему все тело,
      Если тело надоело!..
      - Все! - резко прервал распорядитель, выкинув вперед крыло с растопыренными перьями. - Что-то ты мне ва-араненка на-апомнила. То ли па-а стилю. То ли па-а манерам. То ли па-атому, что это мы уже слышали.
      - У меня совсем другое! - возмутилась Ракшаса. - Он легенды народные, а я...
      - А ты песни народные, - кашлянул Пятнистый Лунь, - вот и отправляйся-ка ты к народу! - и мощнейшим пинком Ракшаса была выброшена на свободу.
      - Па-а труду и на-аграда, - раскланялся распорядитель. - Пусть па-аизгаляется в другом месте. На-арод это любит.
      В центр выпрыгнули две утки с красно-зеленым оперением, прижавшиеся друг к другу боками. От обычных уток их отличало отсутствие одной ноги, одного крыла и одного глаза. Неудивительно, что они не могли существовать друг без друга.
      - Наши па-астаянные гости, семья Бии Няо, - представил ведущий неразлучную пару. - Ка-ак абычно, любовная лирика на-а два голоса.
      Утки слаженно кивнули. А когда начали, то удивительное переплетение не отстающих ни на мгновение друг от друга мужского и женского голосов порождало всепоглощающее чувство горькой печали.
      За гранью мира алая заря,
      Откуда смотрят миллионы глаз.
      В них холод, словно ночи февраля.
      И каждый взгляд, как смертоносный газ.
      А мы отсюда, тихо, из ночи.
      Глядим, точа клювы и коготки.
      Когда к багряной дверце подберем ключи,
      Они отпустят наши поводки.
      Они отступят в раскаленный жар,
      В огонь Светила, что спасало их.
      А мы чернильной ночью заклюем пожар.
      Хорошим - гвозди! Звезды для плохих!
      Они живут в счастливейшем из мест,
      А мы пока в бездонном море тьмы.
      И чтоб их жизнь не раскорячил крест,
      Нам приготовят телеграфные столбы.
      Им - солнце, чистый воздух, даль.
      Нам - звезды, как кусочек янтаря.
      Разрежет жизнь на радость и печаль
      Граница мира - алая заря.
      - Ну, - пожала плечами Маруша. - И где тут любовь? Скотобойство одно. По мне на любовную лирику больше то, про карты, смахивает.
      - Ты упустила главное, - заметил кот. - Местоимение "Мы".
      - Причем тут оно?
      - А ведь любовь - это не "ты" и "я". И даже не "без тебя весь мир померк". Первая стадия любви - завоевание. Когда две личности ищут что-то общее. Но вот завоевание свершилось. Что дальше? - кот сделал паузу, словно решил сначала сам ответить на заданный вопрос. - Для многих - привыкание, когда общество видит "мы", но на деле все глубже чувствуешь "ты" и "я". И только горстка счастливчиков, для которых "мы" продолжает звучать, идут дальше, - кошачьи глаза теперь казались кусочками лазоревого неба, которое прорвалось сквозь серость осенней грусти. - Им всегда в одном направлении, какие бы преграды не возникали на пути. Это и есть настоящая любовь. Все остальное - отмазки, да оправдание собственных слабостей.
      Маруша недоверчиво хмыкнула. Вот ведь, моралиста принесло на ее голову. Нет, если бы стихи про любовь довелось сочинять ей...
      - Глянь чуть влево, - зашептал кот, посмотрев мимо Маруши. Птичка незаметно скосила взгляд, рассматривая соседку. Да, той было чем гордиться. Змеиная шея позволяла просунуть голову в труднодоступные места. Рыбий хвост неласково шлепал по бокам тех, кто ненароком осмелился прислониться к спине, объятой черепашьим панцирем. И только клюв подкачал, поскольку выглядел так, словно его позаимствовали от самой обычной курицы.
      - Птица Хоо, - пояснил кот.
      - Она тоже будет выступать?
      - Нет, - фыркнул кот. - Но ее появление всегда служит счастливым предзнаменованием. Не пойму только, за что ее упекли в клетку. Однако, готов поспорить, призрачные стаи через час-другой опомнятся и выволокут эту особу обратно. Я еще не встречал никого суевернее мертвых птиц.
      - Чего пялишься, ты, чудо в перьях? - нелюбезно пророкотала птица, несущая счастливое предзнаменование. - Шагай отсюда, пока лапы целы.
      И Маруша на всякий случай спряталась за своего пушистого спутника.
      22
      - За что они так не любят день? - прошептала маленькая птичка. - За что ненавидят зарю?
      - Видишь ли, - коготок задумчиво царапнул пол, - оставшимся в ночи никогда не добраться до зари. Никогда! А все недостижимое так и тянет обругать, унизить, вывалять в грязи. Тогда не то что к нему приблизишься, но почувствуешь, как оно стало не таким уж необходимым. Трудно любить неосуществимую мечту. Гораздо проще ее ненавидеть. А ненависть, как якорь, тащит за собой мертвечину во все новые миры, куда довелось тебе долететь. Так, не успев почувствовать радость, ты убиваешь ее на корню. И, сама того не желая, портишь волочащимся за собой гнильем то, что зовется аурой мира. А после...
      - Хочу червячка, - безапелляционно заявила Маруша, и кот тут же умолк. Не дожидаясь милостей от природы, птичка подцепляла извивающиеся красные спиральки, пока не насытилась.
      - Сейчас я им поясню все особенности перелетных маршрутов, - после плотного обеда настроение стало бодрым и боевым, и Маруша ввинтилась в пернатые ряды, пробиваясь к центральному кругу.
      - Погоди, - зашипел вслед кот. Но коты живут на свете не для того, чтобы указывать птицам. Особенно, когда их никто не просит.
      - Я тоже неплохо сочиняю, - безапелляционно заявила Маруша, перекрыв птичий гомон первых рядов.
      Птица-Секретарь опешила от подобного напора.
      - Как ва-ас представить, милочка?
      - Вот уж тебе не милочка, - Летящая в Вирию смерила ведущего хмурым взглядом. - Представь меня, как Марушу, птичку верхнего уровня.
      - О, о! - раскрыл клюв Пятнистый Лунь, на секунду утративший положенное по должности хладнокровие. Разговоры в первых рядах смолкли. Птицы сверлили Марушу удивленными взглядами.
      Не растерялся только ведущий.
      - Не часто, - кивнул он, - вот уж не часто за-алетают к нам па-адобные гостьи, - его клюв преобразился благосклонной улыбкой. - А-абычно они а-астаются в других ночах. А-а тут та-акая уда-ача. Упустим ли мы ша-анс услышать птичку верхнего уровня?
      Он сделал паузу.
      Все замерло, застыло, заледенело в груди у Маруши. Хотелось только одного, чтобы поскорее закончилась эта затянувшаяся прелюдия. Может, зря она рискнула? Может, стоило спокойно подождать в районе пятого столика?
      - Пущай читает, - милостиво кивнул жирный пеликан. Когда-то он был розовым, но сейчас его словно вываляли в цементе. В пустых дырах его глазниц притаилась изначальная тьма.
      - Давай, пташка, начинай, - весело проорал стриж, глаза которого наполнял мутный туман.
      Маруша осмелела.
      - Итак, - ведущий покровительственно распростер крыло на маленькой птичкой. - Перед нами Ма-аруша, а-асоба, прина-адлежащая а-адному из верхних уровней птичих кла-анов. Не а-на ли ва-азвестит нам истину в па-аследней инстанции? Пра-ашу Вас, па-алнаценная ка-андидатка на роль Ка-аралевы Бала.
      Такое приветствие еще больше ободрило Марушу. Птичка вылетела на свободное место, по пути взбив хохолок и пригладив перышки, чирикнула, прочищая голос, и трели полились из горла.
      Сегодня тихой стылой ночью
      Рвет ужас наши души в клочья.
      Пьем чашу страха мы до дна
      За вас, волшебница Луна,
      Что шаром черепа дырявым
      Сшибает кегли мутных звезд
      На сумрачный туманный мост
      И катится по мертвым травам.
      А на четвертую зарю
      Рисунок мудрой старой птицы
      Взовьется в небо со страницы,
      И радость теплится в груди.
      А на четвертую зарю
      Прорвется радугой ненастье.
      Подхватит наши крылья счастье
      За горизонтом впереди!
      Маруша смолкла, вслушиваясь в оглушительную тишину. Лишь робко посвистывал ветер, да жалостливо скрипели прутья клетки.
      "Сейчас все заорут от восторга! - внутри Маруши поднималась теплая волна победы. - Просто до них еще не дошло, что зарю можно не только ругать. Сейчас... Ну начинайте, начинайте же... "
      Никакого рева не последовало. Кто-то кашлянул, кто-то ковырял пол острым коготком. В задних рядах смачно чавкали чем-то вкусным, но износоустойчивым.
      - М-да, - начал распорядитель, почесав правой лапой левую. - За-а первую часть я бы не па-ажалел ка-аралевкий венок Ночи Лега-астая. Но вта-арая па-алавина просто пра-авальна. Ша-аблонисто. Безвкусно. Плоско. Э-этакий цыплячий ва-асторг, ка-аторым умиляется квочка-мамочка перед курами-са-аседками.
      - Что-о-о, - грозно протянула Маруша. После прочтения строчки не казались ей шедевральными, но не такому надутому индюку ругать то, что сложилось в ее душе.
      - Хреново! - засвистел кто-то из второго ряда.
      - Хероватенько! - заливался петушиный голос за спиной.
      - Хрениссимо! - защелкал иностранный акцент.
      Со всех сторон доносились неприличные смешки, гуканье, хихиканье. Рядом с правой ногой размазался чей-то презрительный плевок.
      - Ша! - гаркнул распорядитель, и мигом наступила тишина. - Первую часть на-ам никуда не деть! Выбирай, девочка! Или мы за-абываем про неудачный финал и делаем тебя Ка-аралевой Бала, или ты ва-азвращаешься в толпу и да-а утра мы тебя не слышим.
      - Королевой? - не поверила Маруша, больше всего боявшаяся прослыть неудачницей.
      - Точно! - крыло сделало витиеватый взмах, очерчивая то ли орлиный профиль, то ли макушечный хохолок. - Ну? Ты решилась?
      Маруша взглянула на птиц. Те замерли, как в немой сцене. Только кот позади всех остервенело мотал головой.
      "Не веришь, что стану королевой? - холодно подумала Маруша. - Королева это тебе не на пугале висеть. "
      Сапфировый свет наливался жалостливой тревогой.
      Глаза утконоса, чья шея завивалась спиралью штопора, на миг прояснились, а по горлу прокатился спазм.
      - Эй, ты! Держи свой большой клюв закрытым! - предвосхищая нелестные речи, прикрикнула Маруша и повернулась к распорядителю. - Согласна, - громогласно отрезала она. - Когда-нибудь это должно было случиться. Я знала, что мне предначертана королевская судьба.
      - Та-агда твои строчки па-аслужат сла-авами Лунного Гимна, - улыбнулся распорядитель. - А-а то у нас в па-аследнее время проблема са-а славами. А тва-ая га-алава украсит на-аш зал да-а утра, - кончик крыла ткнул точно в зенит, где в единой точке сходились все прутья. - Ка-алечко всегда га-атово.
      Рядом с ведущим объявилась Птица-Пила, насвистывая "Колечко, на память колечко", подмигнула задорно, вытащила напильник, покрытый налетом ржавчины, и принялась затачивать обломанные зубцы на клюве.
      - Постойте, - взъерошилась Маруша. - Кто вам сказал, что Королеве Бала необходимо отрезать голову?
      - А ты думала, - удивился Пятнистый Лунь. - Королева - как идеал, - его глаза мечтательно закатились, - идеал недостижимый, - блестящие выпуклости покрылись мутной пленкой. - А стоит ли жить, когда кругом одни недостижимости? Выбирая королеву, мы признаем, что никто из нас не напишет лучше. Убивая королеву, мы избавляемся от комплексов и снова можем творить. Нет идеала - нет проблемы.
      Мутнота мигом пропала. Глаза сверкали холодной яростью.
      23
      Что-то мягко толкнулось в левое крыло. Скосив глаза, Маруша увидела комок тумана с двумя голубыми звездами.
      - Тебе оказана великая честь, - невесело улыбнулся кот. - Сознавая свою элитарность, они все же согласились принять тебя в свои ряды. Ты видишь в смерти конец пути, для них же она - отправная точка, откуда исходит луч последнего полета.
      - Что можно изменить? - горячо зашептала Маруша в прокушенное кошачье ухо.
      - Только драться, - качнулась кошачья голова.
      - Эй, - рассердилась Маруша. - А с чего ты заулыбался? - она просияла. Ты меня обманываешь? Есть какой-то выход, о котором я не знаю?
      - Нет, - улыбка кота вобрала в себя четыре сборника загадок. - Просто, по-настоящему чувствуешь себя свободным только однажды. Когда знаешь, что дерешься в последний раз.
      - Эй, котяра, - нагло выкрикнул беркут с пробитой головой. - Не думай, что ты самый крутой. Здесь все мертвяками.
      - Им тоже нечего терять, - улыбка кота расползалась все шире. - Выбирай, чью шею ты разорвешь в первую очередь.
      Птичка пребывала в странном оцепенении. Мысли спутались, свалялись в неудобоваримый комок, как шерсть на Гарпии. Маруша не представляла, как это вцепиться в чью-то шею. Вцепиться так, чтобы хрустнули кости, а склизкая полоса кожи разорвалась, обнажая трепещущее мясо. И почему она не родилась орлом?
      Страшный удар перевернул клетку. Марушу швырнуло в орущую от ужаса толпу. Птичка сжалась. Ей казалось, что по спине вот-вот полоснут ядовитые когти Скопы. Плотная масса пернатых вобрала птичку в себя. Стало жарко. Надвигалось удушье. Маруша закрыла глаза и отключилась.
      Очнулась она от боли. Ее немилосердно вдавили в прутья. Кувыркнувшись еще два раза, клетка приняла обычное положение и выровняла полет.
      Край левого глаза видел лишь серое оперение сапсана, из груди которого доносились странные потрескивающие звуки.
      - Что-то у тебя видок невеселый, - шепнула ему в ухо Маруша. - Ты, случайно, не заболел?
      Сапсан не ответил, но глаза его заволокла кровавая пелена.
      - С тобой все в порядке? - из вежливости спросила Маруша. - Ведь, правда?
      - Конечно, нет, - прохрипел сапсан. - Сейчас я подвинусь. Заняв мое место, ты все поймешь.
      Из тощего тела торчал обломок окровавленного железного прута.
      - Смотри, - прошептал кот, втиснувшийся между сапсаном и Марушей.
      Клетка Безумцев лавировала между черными лохматыми лапами.
      Внутри у птички все замерло. Стоило ли страдать полночи, чтобы угодить на завтрак какому-то ужасающему зверю.
      - Это же елки, - радостно мяукнул кот. - Если птичьи боги и в самом деле существуют, значит, кто-то из них присматривает за тобой в эту ночь.
      - Я сейчас задохнусь, - простонала Маруша, - или мне переломают ребра.
      - Немного придется потерпеть.
      - Опять терпеть?! - закашлялась Маруша.
      Меж кошачьих лап мелькнул страшный, измазанный бурой слизью прут.
      - Ты не поняла, - радость в кошачьем голосе сменилась обидой. - Елки означают лишь одно. Мы за полем. Вернее, за нескончаемой его частью.
      - Как мы могли перелететь то, у чего нет конца?
      - Мы не смогли, - попробовал объяснить кот. - Перелетели лишь те, кто не знал про нескончаемость. Мы же просто увязались за ними. Сейчас я выпихну тебя из клетки. Возможно, ты сразу очутишься в Вирии. Возможно, тебе придется перелететь через лес и несколько полей.
      - Да сколько еще?!!!
      - Не бойся. То будут обычные поля. Единственная их опасность - сонные травы. Не опускайся слишком низко, чтобы не заснуть. И не пропусти зарю.
      Еловая лапа злобно хлестнула по клетке, уколов Марушу сотней острых иголок. Птичка едва успела прикрыть глаза. Может, Мать-Хищна-Птица таким образом выполняет свое обещание?
      Клетка перевернулась, и ловкий котяра пропихнул Марушу к самой дверце. Квадратик жалобно ударял по ободу и намеревался вот-вот оторваться. Когда Маруша приготовилась опрокинуться во тьму, наполненную колючими лапами, кот чуть придержал ее за хвост.
      - Да, вот еще, - торопливо прошептал он. - Берегись перекрестков. Их тщательно охраняют. Любое из лесных перепутий может превратиться для тебя в последнее пристанище. Теперь вперед, а я за тобой...
      Серебристый мех исчез, открыв дорогу. Свистящей стрелой Маруша вонзилась в ночь. Она обернулась, вспомнив, что кот тоже собирается прыгнуть. Коты ведь не летают. Коты расшибаются насмерть. Хотя... хотя этот кот уже перешагнул за грань жизни. Но, наверное, падать с большой высоты больно даже для мертвых котов.
      Однако кота не обнаружилось. Уносящуюся прочь клетку очередной раз ударило о ствол. Птичья масса сместилась, задвигая кота в свое жаркое нутро. А выход плотно запечатало чье-то белесое раздувшееся до безобразия тело, покрытое редкими неказистыми перьями.
      24
      Ели остались позади. На смену им пришли крючковатые деревья с опавшей листвой. Из черных провалов меж морщинистых стволов вырывался ледяной ветер, норовивший жестокими руками переломать крылья маленькой птички. Но над лесом подниматься не хотелось. Там кружили призрачные стаи. Оставалось продираться сквозь ужасающие порывы. Лес казался птичке кладбищем гигантских кур, зарытых в землю так, что сведенные агонией лапы вонзали мертвые когти в небеса.
      Раскинулся на полнеба небесный орел. Его правая лапа сжимала бледную луну, словно царскую державу. Под крыльями Маруши пульсировала непроглядная мгла, словно уродливые деревья росли не из земли, а из потусторонней темной вселенной.
      Вдруг ветер стих. Радостно выдохнув, Маруша вырвалась на полянку, куда сходились пять тропинок. Центр поляны оккупировал трухлявый пень, уставившийся обточенными зубами в темное небо. Меж корней переливалось мятущееся сияние гнилушек. На самом высоком зубце восседал огромный черный ворон с невероятно длинным клювом. Его голову венчала странная остроконечная шапочка.
      - Лети сюда, девочка, - властно приказал он. - Одинокий Соджобо устал сидеть на перекрестке в нелепом ожидании.
      Маруша хотела метнуться в чащу, но там завывали вихри и ураганы, крутились смерчи и бураны, обозлившиеся, что птичка ловко ускользнула от несчастливой участи. Полянка была на диво спокойной, словно ни один ветер не решался побеспокоить старого ворона.
      - Мне некогда, - прощебетала Маруша, размышляя, вдоль какой тропинки улизнуть безопаснее всего. - Я тороплюсь в Далекую Страну.
      - Между нами три взмаха крыла, - усмехнулся ворон. - Сядь рядом со мной, и ты на три взмаха приблизишься к Далекой Стране.
      Спорить было бессмысленно, и Маруша нехотя перепорхнула на пень. За секунду до посадки ветер за спиной, уяснивший, что добыча упущена окончательно, простонал и метнулся к небу, разметав призрачные стаи за горизонты. Лунные лучи беспрепятственно упали на поляну, раскрасив поникшую траву серебряными полосами и придав каждой капле росы хрустальный блеск. От густолапых елей и мертвых деревьев чуть ли не до середины поляны протянулись черные тени. От пня тень была почти что беспросветной. Но ужаснее всего оказалась тень ворона. Не птица с шапочкой на голове, а огромное многорукое существо с длинным мясистым носом.
      Маруша нерешительно топталась. Коготки расшвыривали мягкую труху. На страшную тень птичка старалась не глядеть. Когда-то голову ворона украшал хохолок короны, но теперь, прижатый шапкой, он казался седой шевелюрой спутанных человеческих волос.
      - Красивое оперение, - похвалил Соджобо, окинув Марушу пытливым взглядом. - К утру оно почернеет и останется таким навсегда. Так приказал Тот, Кто Сидит На Качелях.
      - Ты - его слуга? - спросила Маруша, а глаза так и зыркали по сторонам, надеясь найти дорогу, по которой можно улететь от опасного соседства.
      Ворон закаркал. В его голосе перемешался клекот и кашель. Нескоро Маруша догадалась, что он смеется.
      - Слуга? - с удовольствием повторил Соджобо. - Нет, девочка, мы с ним наравне. Поэтому иногда помогаем друг другу. Сегодня он попросил невеликую услугу: сделать так, чтобы Ночь Легостая стала твоей ночью. Вот я и решил встретиться с тобой. А после моих встреч, всем ведомо, перышки чернеют, а по краям протянется кровавый ободок. Красное на черном - мечта миллионов. Удивительно, как быстро постигается умение отказываться от мечты, да только ведь я никогда не прилетаю впустую. Поэтому приходится впихивать мечту насильно. Вот, к примеру, тебя взять. Ты и помечтать не успела, а я уже тут.