3

О моей выходке никто не вспоминал. Люсия вела себя внешне так, словно ничего не произошло. Но я чувствовал, что ее отношение ко мне изменилось. Она обращалась со мной, как с собакой, которую дрессируют. Мне приходилось выносить сухой высокомерный тон, бесконечные придирки, как будто она била меня линейкой, наставляя на путь истинный. Я превратился в мальчика для битья. Никогда, даже будучи статистом, я не испытывал подобного унижения.

Работа над фильмом, проходившая в последние дни в атмосфере зверинца, завершилась. Во мне практически отпала нужда. Люсия вплотную занялась монтажом и микшированием "Добычи". Она заказала очень модному композитору весьма специфическую музыку, которая должна была создавать контраст с немногословным действием. По мнению Люсии, лучше всего для этого подходили ударные и трубы, звучащие в синкопическом ритме.

Наступившее затишье стало для меня настоящими каникулами, которые я проводил в обществе Мов. Теплые деньки близились к концу. Стоял сентябрь, и в изумрудной листве уже мелькала желтая гниль осени. В воздухе как будто чувствовался последний зов умирающей природы.

Наша невинная юность завершалась на берегах Сены, где до сих пор бродят тени. Мопассана и Золя... Мы катались на лодке или гуляли по осеннему лесу. Говорили мало, в основном о пустяках. Не было нужды выражать нашу любовь словами или действиями. Я почти никогда не целовал Мов, а если это случалось, то ограничивался лишь легким, целомудренным прикосновением к ее щеке. У меня недоставало смелости говорить с ней о будущем... Я боялся говорить с ней и о прошлом. Мы словно были заключены в скобки, и наша любовь оставалась без движения, как водяная лилия на поверхности болота.

Но однажды вечером, возвращаясь домой, я все-таки решился.

– Мов, теперь я абсолютно уверен, что хочу, чтобы ты была моей женой.

– Я тоже, Морис.

– Мы созданы друг для друга.

– Я это знаю.

– Рядом с тобой я чувствую себя совершенно счастливым.

– Я тоже.

– Если нас разлучат, я... я умру!

– Я умру вместе с тобой, Морис!

– Итак, пора сказать об этом Люсии!

Она задумалась. Я в напряжении смотрел на ее прекрасные, с тонкими длинными пальцами руки пианистки, сжимавшие руль.

– Да, ты прав, пора.

– Когда?

– По возвращении.

Всю дорогу мы не проронили ни звука: принятое решение ужасало своей неотвратимостью, но никто из нас не мог бы признаться в этом. Мне даже кажется, что мы оба тайно надеялись, что Люсии не окажется дома. Но наши надежды не оправдались.

Феликс предупредил нас, что "мадам" работает в своем кабинете и просила ее не беспокоить. Решив, что этот запрет на нас не распространяется, мы направились в небольшую комнату, служившую ей кабинетом. Его стены были сплошь увешаны фотографиями знаменитых людей с лестными посвящениями мадам Меррер. Люсия едва обратила внимание на наше появление. Она установила у себя кинопроектор и была погружена в просмотр киноленты. Рядом со столом стояли корзины, куда складывалась просмотренная пленка. Совсем как в настоящей лаборатории. Кабинет освещался одной маленькой лампочкой, висевшей в противоположном углу от двери. Люсия водрузила на нос большие квадратные очки в золотой оправе, делавшие ее похожей на американскую учительницу. Заметив нас, она поспешила снять их и выключила аппарат.

– А, это вы, дети! А я гадала, куда это вы запропастились...

Естественно, ничего подобного она не думала, так как голова ее целиком была занята фильмом.

– Мы ездили на прогулку за город.

– Что вы говорите! – восторженным тоном воскликнула актриса. По всему было видно, что ей глубоко наплевать, вернулись мы из пригорода или из Гватемалы. Таким же восторженным тоном она позвала меня:

– Иди-ка сюда, Морис, – она встала, чтобы уступить мне место перед стеклянным экраном размером с почтовую открытку. – Посмотри-ка эпизод с убийством.

Актриса включила аппарат. Звук был отвратительным, но сама сцена оказалась настолько захватывающей, что мне перестали мешать даже микроскопические размеры экрана.

Героиня Люсии находилась в огромной гостиной. Каминный огонь отбрасывал танцующие блики на потолок. Люсия прошла к камину. Я располагался в кресле, где просидел весь вечер. Она не заметила меня. Я медленно поднялся с перекошенным от напряжения лицом, достал револьвер из кармана и направил ей в затылок. Мы оба были показаны анфас: она очень крупным планом, я – несколько сзади, с наставленным на женщину оружием. Зритель мог видеть одновременно наши лица и следить за их выражением. Несколько секунд длился момент высшего напряжения. Эту сцену можно было считать несомненной режиссерской удачей Люсии. План, который дорогого стоит, как говорят киношники.

Глядя на экран, я забыл, что это всего лишь фильм, выдуманная история, которая закончится, как только в зале зажжется свет. Мои чувства были настолько созвучны происходившему на экране, что я на мгновение решил, что галлюцинирую. Едва эпизод закончился, Люсия включила свет.

– Фантастика, не правда ли?

– Да.

– Ты ведь видел мое лицо, когда я почувствовала твое присутствие и поняла, что...

Разумеется, я не видел ее лица, я смотрел только на свое собственное, ведь мы, актеры, ужасные эгоцентристы. Нас интересует лишь собственная игра и то место, которое мы занимаем на экране.

– Да, вы просто уникальны, Люсия.

– Ты тоже ничего, мой мальчик. Думаю, у нас будет прекрасный показ. В "Колизее-Мориво", например. Мы отлично находим общий язык с публикой, посещающей эти залы...

Мов кашлянула. Фильм перестал для меня существовать. Я вспомнил, что мы пришли вовсе не для того, чтобы смаковать гениальные куски из нашего творения.

– Люсия, мы должны вам что-то сказать.

Она с изумлением поочередно бросила на нас взгляд, переспросив:

– Вы?

– Да, Мов и я.

Чтобы скрыть удивление, граничащее с беспокойством, актриса использовала свой излюбленный прием: хохотнула, изображая наигранную веселость.

– Хорошо. Я... слушаю вас.

Я бросил отчаянный взгляд на Мов. Мне казалось, что будет лучше, если она возьмет инициативу в свои руки, так как ее положение было прочнее со всех точек зрения.

– Мама...

Люсию передернуло. Она нахмурилась и открыла было негодующе рот, но, увидев мое решительное лицо, поняла, что я знаю истину, и решила промолчать.

– Мама, Морис и я любим друг друга и пришли просить у тебя разрешения на нашу женитьбу.

Ух, слава Богу, дело было сделано! Мов говорила степенно, не отводя глаз, вместе с тем без излишней бравады, то есть именно так, как должна была говорить послушная дочь в менее сложной ситуации. Я боялся, что Люсия закатит одну из своих коронных истерик, которые она разыгрывала как пьесу из трех актов. Но она ограничилась своим излюбленным смешком.

– Вам, жениться? Но, дети мои, вы бредите! В вашем возрасте!

– В конце года мне исполнится восемнадцать, мама!

Упоминание о возрасте Мов ранило самолюбие Люсии.

– Я знаю, Мов...

– Все, что я могу в этой жизни, – это попытаться сделать счастливым мужчину.

Люсия покачала головой, затем посмотрела на меня. В ее глазах я не прочел ничего, кроме материнской заботы, и решил, что мы выиграли. Признаюсь, я был уверен, что в это мгновение Люсия перечеркнула наше совместное прошлое. Во всяком случае, я очень на это надеялся.

– А ты, Морис, что об этом думаешь?

– Я люблю Мов, Люсия, и искренне верю, что мы будем счастливы!

Люсия махнула рукой, словно отгоняя мух...

– Ну что ж, увидим. Нет необходимости в спешке, вы согласны со мной?

Мов обняла мать за плечи и, глядя ей прямо в глаза, прошептала:

– Действительно, мама, нет никакой необходимости торопиться. Главное, у нас есть твое согласие...

Сделав над собой видимое усилие, Мов сухо поцеловала Люсию в лоб и вышла. Я знал, что она это сделала нарочно, чтобы дать нам возможность объясниться наедине. Но она ошиблась. Люсия вновь нацепила свои очки.

– Морис, – тихо сказала она. – Я думаю, о таких серьезных вещах нужно говорить на свежую голову в спокойном месте. Жди меня в твоей комнате на улице Обсерватуар.

– В моей комнате?

– Да. Там мы сможем спокойно все обсудить. Отправляйся туда немедленно. Мне нужно кое-что доделать, и я к тебе присоединюсь.

Я взял такси до бульвара Монпарнас и уехал, не повидав Мов.

4

От этого внезапно назначенного мне свидания я не ждал ничего хорошего. Чем больше я об этом думал, тем больше меня смущало олимпийское спокойствие Люсии. Она восприняла новость не вздрогнув. Я не мог не восхищаться ее самообладанием, но оно казалось мне неестественным, я всерьез опасался последующего взрыва.

Люсия приехала через несколько минут после меня, одетая кое-как, даже не найдя нужным поправить макияж, и показалась мне усталой и постаревшей. С бьющимся сердцем я открыл дверь, заслышав ее шаги на лестнице, слегка посторонился, пропуская ее в комнату, и стал украдкой наблюдать за ней.

Актриса ласково улыбнулась.

– О, как же это все-таки высоко, – выдохнула она и в изнеможении рухнула на кровать. Грудь Люсии учащенно вздымалась.

Прислонившись спиной к двери, я настороженно смотрел на нее, не представляя, какую тактику ведения боя она изберет. Переведя дыхание, Люсия сладострастно потянулась.

– Слушай, муженек, давненько мы не были здесь вдвоем, не правда ли?

Я ничего не ответил.

– Только здесь я понимаю, как мне не доставало этого убежища в последние дни. Вот уж действительно: работаешь, работаешь и забываешь об истинных радостях этого мира...

Она привычно протянула мне руки.

– Иди ко мне, муженек!

Перед моими глазами возникла виденная час назад сцена из фильма. Как бы я хотел иметь сейчас револьвер и осторожно приставит его к затылку Люсии. С каким наслаждением я бы нажал курок... Вид живой актрисы сделался для меня невыносим.

– Ну иди же скорее ко мне. Можно подумать, что ты до сих пор девственник!

– Я попросил бы вас!..

– Ну не смотри на меня такими противными глазами, муженек!

– Я запрещаю вам называть меня подобным образом! Это выглядит смешно!

– О, да он строит из себя злюку! Иди ко мне!

Я приблизился к кровати, ведомый таинственной силой, действие которой должна испытывать на себе птичка, загипнотизированная гадюкой. Люсия схватила меня за руку и заставила сесть на кровать.

– Скажи-ка Морис, ты и ее любовник тоже?

Я подскочил.

– Вы с ума сошли!

– Почему? Это было бы естественно, коль скоро вы любите друг друга, разве не так?

В моей голове вновь раздался треск кинопроектора. Я увидел на маленьком экране Люсию крупным планом. В ее глазах как бы застыло все прошлое, и себя, приближающегося к ней с револьвером в руках... Я вспомнил, как во время съемок этой сцены Люсия подробно объяснила мне необходимость убийства для избавления от невыносимой реальности.

Я закрыл глаза.

– Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

Я приподнял веки и произнес:

– Люсия, мне кажется, я испытываю желание вас убить...

Она расхохоталась.

– Это естественно, дорогой, все молодые люди обязательно испытывают желание кого-нибудь убить, пусть даже самих себя. Подобное состояние не раз было описано в разных ученых книжках, ему даже дано название "боль от жизни".

Женщина откинула непокорную прядь с моего лба.

– Я люблю тебя таким. Ты сейчас на грани жизни и смерти. Но ты увидишь, что это пройдет. Очень скоро ты станешь скучным импозантным господином, полным забот и важных дел. Ты превратишься в земного, хуже того, в приземленного человека. Твои ноги нальются свинцом, а пальцы покроются грязным налетом от денег. А сейчас, пока этого не случилось, о, как же ты мне нравишься, муженек!

Она приподнялась, чтобы поцеловать меня. Тошнота подступила к моему горлу, и я неожиданно изо всей силы ударил ее кулаком по лицу, не заботясь о том, куда попаду. Голова актрисы запрокинулась, на скуле отчетливо отпечатался беловатый след от моего удара, но она даже не поднесла к этому месту руку. С полными слез глазами женщина прошептала:

– Поцелуй меня, мой дорогой, поцелуй меня, умоляю. Мне так необходимо напиться молодости с твоих губ...

Люсия вновь на моих глазах превратилась в столь ненавистную мне сучку в период течки. Я бросился прочь от кровати.

– Нет, Люсия, все кончено между нами. Я не могу больше. Поймите же наконец, что по возрасту вы годитесь мне в матери, почти что в бабушки!

– Заткнись!

– Вы старуха, Люсия. Во сне вы похожи на труп! Мне страшно! Страшно! Страшно!

Я зажал рукой рот, чтобы подавить крик, рвущийся из груди, но мне не удалось его удержать, и я завыл в полный голос, во всю силу своих легких, глядя на изможденное существо, корчащееся на кровати. И вновь проклятая сцена из фильма поплыла перед глазами... Пляшущие языки пламени, их отражение на потолке. Мы снимали не настоящий огонь, а ленты красной материи, прикрепленные к деревянной палке, которой ассистент манипулировал перед камерой. В кадре получилось настоящее пламя, оно усугубляло зловещую атмосферу.

Когда в фильме я выстрелил, Люсия долю секунды оставалась неподвижной. Затем ее рот открылся, как в ту ночь, кода я видел ее спящей, и вновь она стала похожей на труп еще до того, как рухнула на паркет.

У меня перехватило дыхание, и я замолчал. Люсия опустилась рядом с кроватью на колени, прямо напротив меня. Она расстегнула платье и спустила его вниз. Затем она сняла бюстгальтер, чулки, трусы, обнажив свое неправдоподобно молодое тело. Ее черные глаза пылали, скула, по которой прошелся мой кулак, сделалась багрово-красной...

– Я хочу, чтобы ты мной немедленно овладел, Морис! – уцепилась она за меня жадными руками.

Я больше не мог бороться. У меня пропало желание бороться. Я вновь был побежден ее колдовскими чарами.

Затем... она уснула. Я поднялся и сел на единственный стул, находившийся в комнате. Сколько времени я просидел так, глядя на спящую женщину неверящими глазами, точно сказать не смогу. Ее дыхание парализовало меня. Я прислушивался к нему, надеясь, что оно постепенно угаснет. Мне казалось, что это я ее усыпил, и представлял себе, как ее сон постепенно переходит в смерть. Я мучительно желал ускорить ее конец, но не знал как. Я знал, что с исчезновением Люсии удушающее меня пространство расширится, станет бесконечным, и мы с Мов обретем целый мир, чтобы любить друг друга.

Я не мог оторвать глаз от лица-маски актрисы, одновременно уродливого и восхитительного, мечтая навсегда сделать неподвижной эту податливую субстанцию, которая долгие годы выражала людские радости и горести, реализуясь в тысячах обликов и тысячах душ. Только после смерти Люсия обретет свое настоящее лицо. Но как осуществить этот акт освобождения, не прибегая к Богом проклятым методам?

Я огляделся. В голове замелькали жуткие картины. Каждый из окружавших меня предметов, стоило мне взглянуть на него, утрачивал свое истинное значение, чтобы превратиться в орудие убийства. В конце концов мой взгляд упал на плоскую обшарпанную газовую плитку, стоявшую на полке, как невиданное чудище с огромными черными глазами.

Я поднялся. Стараясь действовать бесшумно, я взял кастрюльку, которую использовал для приготовления кофе, налил воды и поставил на одну из конфорок. Не зажигая спички, я включил газ и, даже не бросив прощальный взгляд на Люсию, покинул комнату.

На улице дул легкий ветерок. Вместо того чтобы обдать прохладой и ослабить лихорадочный жар, он действовал на меня отравляюще, словно газ, который в это время постепенно убивал спящую Люсию.

Естественно, я не мог не думать о последствиях. Наверняка начнется расследование, меня будут допрашивать. Я решил, что не стану придумывать себе алиби, достаточно только сказать, что я ушел сразу же после того, как мы переспали. Если попытаются предъявить мне обвинение, я буду все отрицать. Никто никогда не сможет доказать, что я нарочно открыл газ. Кастрюлька с водой – это классический прием, действующий безотказно.

А впрочем, если все обернется в худшую сторону, пусть будет так. Я был готов к самому страшному. Важно было лишь одно – Люсии больше нет и не будет. Я стану свободным. Мне надоело быть марионеткой, которую, в зависимости от настроения, заставляют или играть комедию, или заниматься любовью. У меня не хватало сил для сопротивления. Ну что же, недостаток воли, следовательно, необходимо было восполнить другими средствами, теми, которые помогут воздвигнуть непреодолимый барьер между прошлым и будущим.

Мне страшно хотелось напиться, но я благоразумно решил этого не делать, вспомнив о прошлом похмелье. После долгих колебаний я все-таки решился пойти в кино, где показывали какой-то вестерн, красочный щит с рекламой которого привлек мое внимание. Отсидев сеанс, я увидел лишь череду пестрых картинок, никоим образом не связанных между собой.

Из-за отвратительного дубляжа казалось, что актеры объясняются на каком-то непонятном диалекте. Между восклицаниями шерифа, рыданиями героини, звоном бубенцов дилижанса мне чудилось зловещее шипение газа, заполняющее пространство комнаты на улице Обсерватуар.

Я считал секунды... Досчитался до такого числа, которое не мог и выговорить, остановился и спросил себя: "А теперь? Все кончено?" Я вместе с Люсией переживал ее бессознательную агонию. В мыслях своих я давал ей еще несколько мгновений побыть на этом свете и вновь принимался считать: один... два... три... А сейчас она уже мертва?

Наконец, экран заполнили готические буквы: "The End". Музыка зазвучала громче. Зрители стали с шумом подниматься со своих мест. Машинально я последовал их примеру. Выходя вместе со всеми на центральную аллею, я внезапно представил себя участником похоронной процессии.

Хоронили Люсию.

5

На бульваре Ланн я вернулся на автобусе, всю дорогу простояв на задней площадке и подставив лицо дующему в окошко пьянящему ветру.

Как обычно, дверь мне открыл Феликс. Он ревностно выполнял свои обязанности, и не ложился до тех пор, пока все обитатели дома не расходились по своим комнатам.

– Мадам ждет вас у себя, – сообщил он. – Она настоятельно просила, чтобы вы зашли к ней, как только вернетесь.

Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. В голове стало абсолютно пусто. Поймав на себе удивленный взгляд Феликса, я прохрипел:

– Мадам?

– Да...

Я бегом бросился в комнату Люсии. Она, по своему обыкновению, возлежала в картинной позе на кровати. На мой взгляд, в жизни она играла больше, чем на сцене или съемочной площадке.

Глаза актрисы ликующе сияли. Она казалась чрезвычайно довольной и удовлетворенной.

– Заходи, мой дорогой убийца!

Я сделал несколько шагов по толстому ковру.

– Не нужно смотреть на меня с таким ужасом, Морис. Ты видишь не призрак, а живую женщину.

Люсия поднялась, чтобы налить себе выпить. На комоде в стиле Людовика XV постоянно стоял поднос с ликерами. Актриса некоторое время согревала стакан в ладонях, затем посмотрела на меня сквозь налитую в него зеленую жидкость.

– Ты меня еще плохо знаешь, муженек! Я бодрствую, когда все считают, что я сплю. Я выгляжу озабоченной, но в голове у меня в это время гуляет ветер. Я едва сдерживаю смех, а кажусь вне себя от гнева. – Я покорно уселся на неустойчивый стул: очередной театральный номер начался. – Представь себе, я прекрасно видела твою мизансцену с газом. Более того, я ничего не предприняла, чтобы избежать страшной участи, которую ты мне уготовил. Даже после твоего ухода! У меня хватило сил принять эту смерть. По правде говоря, о подобном конце актриса может только мечтать. Умереть от руки молодого любовника, согласись, гораздо приятнее, чем загнуться, пусть двадцатью годами позже, от рака.

Подобные рассуждения испугали меня. Похоже, ради рекламы Люсия была способна и полюбить, и пожертвовать своей жизнью.

– Видишь ли, я прожила жизнь, согретая лучами славы, и ни в коем случае не хочу допустить прозаического конца. Но судьба капризна, муженек.

Я окончательно убедился, что она продолжала называть меня так специально, чтобы позлить.

– Представь себе, что в твоей комнате перекрыли газ. Глупо получилось, не правда ли?

Я улыбнулся.

– Надеюсь, ты сообщила об этом в полицию? Неплохая получилась бы реклама для тебя и твоего фильма: партнер Люсии Меррер покушается на ее жизнь.

Люсия, на мгновение увлеченная этой идеей, задумалась.

– Да, конечно. Только ведь ты, скорее всего, будешь все отрицать?

– Еще как! Я во всеуслышание объявлю тебя лгуньей и выжившей из ума старухой!

Заглянув в ее потемневшие от бешенства глаза, я почувствовал горьковатый привкус риска. Мне доставляло патологическое наслаждение вызывать ее гнев с помощью булавочных уколов.

– В таком случае забудем об этом.

– Благодарю тебя за очередной подарок...

Люсия вздрогнула.

– Морис, ты ничего не замечаешь?

– А что такое?

– Ты все время говоришь мне "ты".

Действительно, я "тыкал", не замечая этого. Немного подумав, я сказал:

– Просто сегодня я тебя презираю, Люсия. Все дело в том, что ты всего лишь отражение своих персонажей. Ты фальшива, как само кино. Ты не способна забыться, превратиться в обычную, реальную женщину. Ты вообще похожа на свои афиши. Твое размалеванное лицо – не более чем рисунок. Когда ты снимаешь макияж, ты как будто сама себя стираешь ластиком.

Люсия слушала меня, отпивая из стакана маленькими глотками.

Я продолжал:

– Твоя личная жизнь – не более чем отблеск жизни театральной. Все твои слова или действия взяты из какого-нибудь спектакля или кинофильма.

Допив ликер, Люсия внезапно запустила пустым стаканом в старинное венецианское зеркало, украшавшее ее туалетный столик.

Я захохотал.

– Ну вот и доказательство! Тебе вздумалось изобразить из себя русскую княжну, бьющую дорогие зеркала!

Женщина взяла себя в руки и грустно взглянула на меня. Ее внезапная смиренность несколько обескуражила меня.

– Неужели ты до такой степени меня ненавидишь?

– Да, Люсия, я тебя ненавижу.

– Но почему? Ведь я делала тебе только добро!

– Чересчур много добра. Признательность имеет свои границы, выйдя за которые она превращается в ненависть. Я связан твоими широкими жестами, словно ребенок пеленками. Они душат меня.

– Хочешь, я скажу тебе одну вещь, муженек?

– Валяй!

– Я люблю тебя! И любовь моя стала еще сильнее после того, как ты попытался меня убить. Теперь ты будешь рядом со мной, точно заряженный револьвер, который направлен мне прямо в висок. Интересно, ты ощущаешь всю сладостность подобной ситуации?

– Ты обманываешь сама себя, Люсия. Я слишком тебя презираю, чтобы вновь покушаться на твою жизнь. Мне достаточно просто уехать, чтобы навсегда избавиться от тебя. Я моментально тебя забуду, едва выйду за порог твоего дома.

Актриса в ярости принялась хлестать меня по щекам, вкладывая в пощечины всю свою силу. От ее весьма чувствительных ударов моя голова болталась из стороны в сторону, а на глазах выступили слезы. Наконец она в изнеможении опустила руки и сказала:

– Ты останешься со мной, Морис! Ты останешься здесь и в один прекрасный день меня убьешь! Ты слышишь меня? Здесь решения принимаю я! Я, запомни это, сопляк! И я буду спать с тобой, когда захочу!

Я попятился к двери. В ярости она выглядела естественней и человечней, чем обычно. Она была прекрасна!

– Я ухожу, Люсия. Все кончено!

Женщина подбежала к туалетному столику. Из центрального ящичка она достала миниатюрный револьвер, отделанный перламутром.

– Если ты меня покинешь, – угрожающим голосом произнесла она, – я пойду на отчаянный шаг, произойдет несчастье!

– Неужели?

– Можешь мне поверить. Я еще не знаю, что я предприму, но без последствий твой отъезд не останется!

Моя голова горела, как факел. Щеки, нос, уши – все полыхало. Я не отрываясь смотрел на револьвер. Никелированный ствол блестел при свете лампы. Поистине достойное Люсии оружие. Дамское оружие! Нет, скорее бутафорское.

Все же круглое дуло, устремленное на меня, действовало пугающе. Я понимал, что в этой схватке долго не продержусь. В конечном счете я был всего лишь большим ребенком, мужские роли мне были пока не под силу. Возможно, я никогда не смогу их играть. Люсия раньше меня догадалась о моем поражении.

– Так-то оно лучше, Морис! Ты слишком слаб, чтобы артачиться. Все, что ты можешь сделать, – это в крайнем случае убить меня. Не забывай об этом!

Я попытался хотя бы внешне защитить свое достоинство.

– Вы не должны обманывать себя, Люсия, – сказал я, вновь начав "выкать". – Не стоит заблуждаться. Если я и останусь, то не ради вас, а ради Мов, которой очень, представьте себе, дорожу.

Люсия театральным жестом нацелила на меня револьвер, демонстративно положив указательный палец на курок. В любой момент мог раздаться выстрел, и я, невольно поддаваясь инстинкту самосохранения, втянул голову в плечи.

– Тебя привлекает в ней молодость и свежесть, муженек, но не стоит заблуждаться на сей счет. Ты думаешь, что любишь ее, но на самом деле очарован мною.

Перед направленным на меня дулом я не рискнул возмутиться.

– Мов – девчушка, лишенная Божьей искры. К старости она поглупеет и скрючится в три погибели. Она хороша лишь для того, чтобы воспитывать детишек да петь в семейном кругу подобных ей мещан.

– Как вы можете так отзываться о собственной дочери?!

– То, что она моя дочь, не мешает мне давать ей трезвую оценку. Я умею смотреть на людей со стороны.

– Я женюсь на Мов, хотите вы этого или нет.

– Не женишься, Морис.

– Если вы не дадите нам своего согласия, я повсюду расскажу, что Мов ваша дочь.

Люсия, усмехнувшись, направилась к телефону и набрала номер, не выпуская револьвера. Когда сняли трубку, она сказала:

– Алло, Роберт? – Так звали ее пресс-секретаря. – Говорит Люсия. Я хочу, чтобы вы подготовили большое интервью в серьезной газете. В этом интервью я сообщу о том, что девочка, живущая со мной, которую все принимают за мою племянницу, на самом деле – моя дочь. Подумайте, как лучше преподнести эту новость. Теперь, когда я стала играть роли матерей, подобное сообщение будет уместным. Может быть, следует сказать, что я держала дочь вдали от моей профессиональной жизни, чтобы оградить ее мечтательную натуру от тлетворного влияния нашей среды... естественно, заботясь о ее благе... Словом, вам понятна интонация? Материнская душа, раздираемая тревогами и волнениями за судьбу дочери, и так далее. Я могу на вас рассчитывать? Завтра утром пришлите фотографа, чтобы он снял нашу семейную идиллию. О'кей? Спокойной ночи, Роберт.

Люсия повесила трубку.

– Вот и все, а теперь беги в постель, проказник, и будь умником, от этого ты только выиграешь!

Я был уже у двери, когда она меня окликнула.

– Посмотри!

Люсия показала мне револьвер, ствол которого блестел в розовом свете опаловой лампы.

– Посмотри, куда я его кладу. Он заряжен и снят с предохранителя. Когда ты решишь меня убить, нужно будет лишь достать его из этого ящичка...

6

На следующее утро лицо мое все еще горело от пощечин Люсии. Умываясь, я с ужасом смотрел в зеркало на свою физиономию, разукрашенную разноцветными, от розового до фиолетового, синяками. Мне было бы лучше не показываться на люди. Я ополоснул лицо под струей холодной воды, однако это мало что изменило. Люсия вдобавок ко всему расцарапала мне нос, который теперь казался облезлым, как от солнечного ожога.

С наступлением нового дня ненависть к ней проснулась во мне с новой яростной силой. Теперь я понимал, что эта женщина, как паук, заманила меня в свою паутину. Я мог надеяться лишь на то, что ее интерес ко мне ослабнет или исчезнет вовсе. Бросают только те игрушки, которые больше не забавляют.

Я попытался замаскировать свои "боевые раны" с помощью пудры, но добился результата прямо противоположного. Махнув рукой на свой внешний вид, я направился в столовую.

В столовой я застал Мов и Люсию, которые заканчивали завтракать под фотовспышками. В соответствии со вчерашней договоренностью с ними работал фотограф, запечатлевая для истории картины частной жизни великой актрисы. Люсия сидела в пеньюаре, надев который любая другая женщина была бы привлечена к суду за оскорбление общественной нравственности. Мов же, наоборот, путем некоторых ухищрений придали вид маленькой девочки. Люсия наверняка жалела, что ей не удалось заплести дочери косички.

Мое появление прервало процесс увековечения этой семейной идиллии.

– Морис! – вскричала великая актриса. Насколько она была великой, у меня было достаточно времени и возможностей убедиться. – Ты не очень огорчишься, если мы попросим тебя выпить твой кофе за журнальным столиком?