Рассказы об удивительном - Дочь короля эльфов

Лорд Дансени

Дочь короля эльфов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Смею надеяться, что намек на странные и чужие земли, который может почудиться кое-кому в названии этой книги, не отпугнет читателя. Хотя в некоторых главах речь действительно идет о Стране Эльфов, однако в основном действие происходит в хорошо нам знакомых местах. Это самые обычные английские леса, поля, и долины, и ничем не примечательное селение, расположенные на расстоянии около двадцати пяти миль от границы волшебной страны.

Глава I

ПЛАН СТАРЕЙШИН

Однажды старейшины селения Эрл, облачившись в камзолы из багровой кожи, доходившие до колен, отправились к своему уже седому, но еще достаточно крепкому лорду. Их провели в длинный красный зал, где, откинувшись на спинку резного кресла, их ждал хозяин земель. Представитель старейшин выступил вперед и сказал:

— Семь сотен лет твои мудрые предки правили нами справедливо и хорошо, об их свершениях до сих пор помнят люди, а сладкоголосые менестрели поют в песнях. Но одно поколение сменяется другим, а все остается по-прежнему.

— А чего бы вы хотели? — спросил их лорд.

Старейшины ответили:

— Мы бы хотели, чтобы нами правил некто, не чуждый магии.

— Хорошо, пусть будет так, — решил лорд. — Пятьсот лет назад ваш народ уже требовал этого у своего лорда, а решение старейшин должно быть исполнено. Вы свое слово сказали. Значит, быть посему.

С этими словами он поднял руку и благословил старейшин, показывая, что аудиенция закончена.

Покинув замок, старейшины вернулись в селение и сняли парадные одежды. Они вернулись к своим ежедневным заботам: делать подковы и ковать лошадей, выделывать кожи, возделывать поля, выращивать сады, словом, исполнять все, что требовала от них Земля. Но за этими привычными занятиями, древними, как сам мир, они мечтали о переменах.

А старый лорд послал гонца за своим старшим сыном с приказом немедленно явиться в замок.

Молодого человека быстро разыскали, и вскоре он предстал перед отцом. Наследник остановился у подножия резного кресла, с которого старый лорд так и не встал за все это время. Свет уходящего дня, льющийся из высоких стрельчатых окон, отражался в усталых глазах пожилого человека и заставлял их сверкать, словно старику удалось заглянуть в будущее далеко за тот предел, что был отпущен ему на земле.

Не вставая с кресла, не поворачивая головы, он обратился к сыну:

— Собирайся в путь, — приказал старый лорд. — Да поторопись, так как дни мои сочтены. Ты поедешь на восток, через хорошо знакомые поля, и будешь двигаться до тех пор, пока не попадешь в земли, явно отмеченные печатью волшебства. Ты должен будешь пересечь их границу, сотканную из сумерек, и добраться до дворца, о котором говорят, что его можно описать только музыкой.

— Но это весьма далеко, — почтительно заметил молодой человек по имени Алверик.

— Да, — согласился старый лорд. — Это далеко.

— А обратный путь, — продолжал молодой человек, — может оказаться еще длиннее, так как расстояния в тех далеких местах совсем иные.

— Может быть и так, — согласился отец.

Видя, что отец замолчал, Алверик спросил:

— Что мне следует сделать, когда я доберусь до дворца?

И отец ответил ему:

— Жениться на дочери короля эльфов.

Молодой человек сразу вспомнил старинные рунические записи, говорившие о ее красоте, о венце изо льда, о кротости и мягкости характера. Чарующие песни о дочери короля эльфов иногда можно услышать теплыми сумерками или при свете первых звезд над нехожеными холмами, где краснеют в траве крошечные ягоды земляники. Но еще никому не удавалось увидеть таинственного певца, да и песня эта порой состояла из одного ее имени, повторяющегося снова и снова: Лиразель, Лиразель…

Лиразель была истинной принцессой древнего волшебного рода. Говорят, сами боги послали свои тени присутствовать при ее рождении, феи тоже наверняка бы пришли, но испугались длинных темных теней, грозно и молчаливо скользивших через росистые лужайки, и это было единственной причиной, по которой они благословили Лиразель издали, надежно укрывшись среди стыдливых бледно-розовых анемонов.

— Мои подданные требуют, чтобы их владыка был не чужд магии. Мне кажется, это не самое разумное решение, — прервал размышления Алверика старый лорд. — Одни лишь Избравшие Тьму, не показывающие своих лиц, знают, чем все это может кончиться, нам же не дано узнать будущее. Но мы должны следовать древнему обычаю и исполнить волю своего народа, высказанную устами старейшин. Возможно, дух здравого смысла, о котором они не ведают, еще может их спасти… Ты же ступай в то место, откуда виден пробивающийся из волшебной страны свет, сверкающий в сумерки между закатом и первыми звездами. Следуй за этим сверканием, и оно направит твои путь через поля до самой границы волшебной страны.

Старый лорд расстегнул кожаный пояс, снял перевязь и вручил сыну свой большой меч:

— Он сопровождал наш род в течение столетий. Он поможет тебе защищаться во время путешествия, хотя никто не знает, что ждет за границами известного нам мира.

Молодой человек с почтением принял родовой меч, хотя очень сомневался в его достоинствах. Вряд ли обычный клинок сможет ему пригодится в волшебной стране.

Неподалеку от замка Эрл, на самом высоком холме — поближе к грому, который любил в летнюю пору раскатисто громыхать над взгорьями — стояла тесная, крытая соломой хижина одинокой колдуньи. Колдунья частенько прогуливалась по вершинам холмов, собирая упавшие на землю молнии. Из этих молний, выкованных в небесной кузнице, она ловко мастерила оружие, способное отразить неземные опасности.

Весной колдунья, как всегда в одиночку, бродила в садах Эрла среди цветов, приняв облик молодой и прекрасной девушки. Обычно она выходила в такой час, когда ночные бабочки только начинают перелетать от цветка к цветку. Молодой лорд оказался одним из немногих, кто видел ее и остался невредим. Она умела отталкивать человеческие мысли от всего истинного и губила людей. В этот раз принятое ею обличье с такой силой приковало к себе взгляд молодого лорда, что он смотрел и смотрел на нее восторженными юношескими глазами. Он смотрел до тех пор, пока колдунья, то ли поддавшись жалости, то ли польщенная — кто из нас, смертных, может знать это? — не избавила его от воздействия своих гибельных чар. Тут же в саду, она явилась пред ним в своем подлинном обличий ведьмы с холмов. Но и после этого взгляд юноши не сразу убежал в сторону. За те краткие мгновения, что молодой человек без отвращения созерцал среди цветов шиповника ее высохшую фигурку, он сумел завоевать признательность старой женщины, которую нельзя ни купить, ни приобрести при помощи любых ухищрений.

Когда колдунья поманила его, молодой лорд без страха и сомнений последовал за ней на вершину облюбованного громами холма. Там он узнал, что в час нужды сможет получить от нее меч из металла, какого не родят недра Земли, и клинок его будет защищен рунами, которые сумеют отразить не только удар обычного меча, но и любое оружие Страны Эльфов. Только оружие, освященное тремя самыми могущественными рунами, неведомыми смертным, может справиться с мечом колдуньи.

Принимая меч, Алверик подумал об обещании колдуньи.

В долине только-только сгущались сумерки. Покинув замок Эрл, молодой лорд Алверик быстро поднялся на ведьмин холм. Когда он приблизился к дверям дома колдуньи, то увидел, как она сжигает на костре кости. Юноша сказал ей, что час его нужды пришел, и колдунья отправила его в свой сад собирать с мягкой земли капустных грядок упавшие туда молнии.

Занимаясь этим странным делом, он с каждой минутой видел все хуже, а пальцы никак не могли привыкнуть к чудным ощущениям, что рождались от прикосновения к молниям. Но все же до наступления полной темноты Алверик успел собрать их семнадцать штук и, завернув молнии в шелковый платок, понес их к костру.

Молнии, небесные гостьи Земли, легли на траву возле колдуньи. Кто знает, из каких удивительных миров попали они в ее волшебный сад, сброшенные ударами грома со своих трасс, по которым ни один из нас не смог бы пройти. Сами молнии не обладали магическими свойствами, зато они были отлично приспособлены для того, чтобы сохранять в себе волшебство, которым наделены заклинания колдуньи.

Увидев молнии, ведьма отложила в сторону бедренную кость какого-то несчастного материалиста и повернулась к этим скитальцам бурь. Сложив их в ряд возле костра, она навалила сверху пылающие бревна и груды раскаленных углей. Своим ведовским посохом, длинной эбонитовой палкой, она начала ворошить костер до тех пор, пока семнадцать дальних родственниц Земли, слетевших к нам из своей вечной обители, не оказались погребены глубоко под углями. Затем колдунья отступила на шаг назад и, вытянув перед собой руки, неожиданно метнула в костер первую руну. Пламя яростно рванулось вверх, и то, что было просто одиноким огнем в ночи, не обладающим никакой таинственностью и силой, неожиданно превратилось в нечто, чего сторонятся даже очень усталые странники.

По мере того как зеленое пламя, подхлестываемое новыми и новыми заклинаниями, взмывало все выше, а жар костра становился невыносимей, колдунья пятилась и каждую новую руну произносила громче предыдущей. Она велела Алверику подложить темных дубовых бревен, что были сложены в поленницу тут же, среди вереска. Как только он бросил их в костер, огонь сразу же охватил толстые бревна. Ведьма читала свои заклятья все громче и громче, неистовое зеленое пламя бушевало, а глубоко под угольями семнадцать молний раскалились так же, как и тогда, когда с безумной отвагой неслись сквозь холод и тьму вселенной к поверхности нашей планеты. Когда жар так усилился, что Алверик уже не мог приблизиться к костру, а ведьма выкрикивала руны с расстояния нескольких ярдов, магическое пламя выжгло последние угли и бушевавший на холме чудовищный костер неожиданно погас сам собой. На земле остался лишь мрачно рдеющий круг раскаленного грунта, похожий на зловещее озерцо, остающееся в том месте, где горел термит.

В середине этого жидкого мерцания лежал меч.

Осторожно приблизившись, колдунья достала из-за пояса стилет и очистила им края оружия. Потом она опустилась на землю рядом с расплавленным озерцом и стала петь остывающему мечу. Действие песни нисколько не походили на то, какое вызывали руны. Если последние заставляли пламя метаться и прыгать под заклинания, раздувающие пламя так, что оно мгновенно испепеляло огромные дубовые бревна, то напев напоминал мирную колыбельную, похожую на ту, что мурлычет летний ветерок, летящий из краев, любимых в детстве, но теперь навсегда потерянных и лишь изредка являющихся нам во сне. Мелодия этой песни была сродни воспоминаниям, которые то исчезнут, то снова появятся на самой границе прочно забытого, то сверкнут из глубины прошлых лет златым отблеском счастливых мгновений, то снова скроются в тени полного забвения, оставив в душе лишь легчайшие следы крошечных сияющих нот, которые мы смутно ощущаем и называем сожалениями. Сидя на холме среди высокого вереска, ведьма пела о давних летних полднях в сезон круглолистых колокольчиков. Ее голос был наполнен и росистыми утрами, и теплыми вечерами, выхваченными ее искусством из былых и будущих дней.

Алверик почему-то подумал о том, сколько маленьких крылатых существ приманил из сумерек разожженный ведьмой огонь и не были ли это призраки былых дней, вызванных песней колдуньи из тех времен, что были прекрасней и светлее.

С каждой минутой неземной металл становился все крепче. Раскаленная добела вязкая масса сначала приобрела красный цвет, а потом и это багровое мерцание понемногу погасло. Остывший металлу сжимался, крошечные частички его смыкались теснее, а невидимые глазу трещины закрывались, и, закрываясь, они захватывали окружающий воздух, а вместе с ним руны колдуньи, которые накрепко и навсегда замыкали их внутри клиника. Так и положено — меч был волшебным, и вся магия, разлитая в английских лесах между временем цветения и листопадом, попала в него.

К тому времени, когда клинок потемнел, он был уже насквозь пропитан волшебством.

Никто не может поведать об этом клинке всего, так как те, кому известны пути и дороги Вселенной, которыми огнедышащий металл молний летел, пока не был захвачен Землей, не располагают временем, достаточным, чтобы тратить его на такую чепуху, как магия. Поэтому они не смогут объяснить, как был создан этот меч. Так же и те, кто знает, откуда берется поэзия, и понимает, почему человеку так нужна песня, и знаком со всеми пятьюдесятью ответвлениями магии, не сумеют рассказать вам, как был создан этот меч, так как у них слишком мало свободного времени, чтобы тратить его на такую малость, как занятия наукой. Вот и выходит, что ни тем, ни другим неведомо, каким образом и из чего родился этот меч.

Между тем колдунья подняла остывший меч. Рукоять вышла довольно толстой и закругленной с одной стороны, для этого в земле была специально выкопана неглубокая канавка. Женщина принялась острить клинок, водя по его лезвию диковинным зеленым камнем, и не переставала напевать над ним какую-то волшебную песню.

Алверик безмолвно наблюдал за ней и удивлялся, забыв о беге времени. Все им увиденное могло занять и несколько мгновений, и несколько часов, за которые звезды могли уйти довольно далеко по своим небесным тропам. Неожиданно ведьма закончила работу и встала, держа меч обеими руками. Решительным жестом она протянула молодому лорду оружие. Когда он принял его, она вдруг отвернулась, и в глазах ее промелькнуло странное выражение, словно ей хотелось оставить при себе или меч, или самого Алверика.

Когда юноша закончил рассматривать клинок и рассыпался в благодарностях, оказалось, что колдунья уже исчезла.

Он стучал в дверь ее темной хижины, и, обращаясь к темным вересковым полям, кричал: «Колдунья! Колдунья!» Он кричал так, что его услышали дети на отдаленных фермах — услышали и испугались.

Ничего не добившись, Алверик вернулся домой.

Глава II

АЛВЕРИК ВИДИТ ЭЛЬФИЙСКИЕ ГОРЫ

Луч восходящего солнца осветил длинную, скромно обставленную спальню Алверика на вершине башни и разбудил его. Проснувшись, молодой лорд сразу же вспомнил о волшебном мече, и эта мысль сделала его пробуждение радостным. Нет ничего удивительного в том, что воспоминание о подарке привело молодого лорда в прекрасное расположение духа, но и в самом мече была заключена своя особенная радость, которая, похоже, без труда откликнулась на мысли Алверика. Тем более что утренние мысли принадлежали стране снов и мечтаний, откуда родом был и сам клинок. Во всяком случае, замечено, что каждый, кто приближался к этому магическому мечу, пока тот был новым, совершенно отчетливо и ясно ощущал излучаемую им радость.

Прощаться Алверику было не с кем, и он решил, что лучше немедленно выйти в путь, не задерживаться в замке и не объяснять отцу, почему он берет в дорогу меч, который считает лучшим, а не тот, что верой и правдой служил старому лорду. Поэтому он вместо завтрака положил в сумку немного еды и повесил через плечо новенькую кожаную флягу. Он не наполнил ее, зная, что в пути непременно набредет на ручей или источник. Отцовский меч Алверик прицепил к поясу, как обычно носят мечи, а второй пристроил за спиной и укрепил сыромятным шнуром так, чтобы его шершавая рукоятка выступала над плечом. С тем он и зашагал прочь от замка и от долины Эрл. Денег Алверик почти не взял, если не считать пригоршни медных монет, имевших хождение в полях. Юноша понятия не имел, какие деньги или средства обмена используются по ту сторону сумеречной границы, и не стал обременять себя лишними вещами.

В те времена долина Эрл находилась очень близко к границе, где кончаются поля, которые мы знаем. Перевалив через холм, Алверик зашагал через луга и ореховые рощи, а голубое небо весело сияло над ним, пока он шел по открытой местности. Когда же он углублялся под сень дерев, небесная голубизна разливалась у ног молодого лорда: был сезон цветения колокольчиков. По пути он поел и наполнил свою кожаную фляжку. Весь день Алверик шел на восток, и ближе к вечеру на горизонте уже показались вершины волшебных гор, цветом напоминающие бледные лепестки незабудок.

Солнце за спиной Алверика клонилось к закату, а он глядел на бледно-голубые вершины и гадал, какими красками удивят вечер эти далекие пики. Зарево медленно заливало пурпуром и золотом поля. Но на пики не лег ни единый отблеск закатного великолепия, ни одна морщинка не поблекла на их кручах, и ни одна тень не сгустилась. Алверик понял: что бы ни происходило здесь, в зачарованной земле ничего не меняется.

Оторвав взгляд от безмятежной красы бледных гор, молодой лорд пристальней посмотрел на знакомые поля и увидел остроконечные крыши домов, что тянулись к последним лучам солнца над разросшимися по весне живыми изгородями. И пока он шагал вдоль их зеленых стен, вечер становился все прекраснее, украшая себя переливами птичьих песен, ароматами цветов и густым запахом трав, прихорашиваясь перед появлением на небе Вечерней звезды.

Но прежде чем звезда вышла на небо, молодой странник уже отыскал домик, который был ему нужен. Он узнал его по раскачивавшейся на ветру коричневой вывеске в форме бычьей кожи. Хозяин вышел на порог и поклонился. Он склонился еще ниже, стоило молодому лорду назвать себя. Алверик попросил кожевника изготовить ножны для своего меча, ни словом не обмолвившись о том, что это за оружие, и старик пригласил его пройти в дом, где возле большого очага хлопотала его жена. Потом он присел у своего рабочего стола с толстой столешницей, сиявшей, точно отполированная, в тех местах, где не была поцарапана острыми инструментами, резавшими и протыкавшими кожаные заготовки на протяжении всей жизни старого мастера и поколений его предков-кожевников. Уложив волшебный меч к себе на колени, он провел пальцами по мощной рукояти и гарде, дивясь необычной шероховатости необработанного металла и ширине могучего клинка, а потом поднял глаза к потолку, обдумывая предстоящую работу. Через несколько мгновений он уже знал, что и как делать. Жена принесла ему из кладовой лучшую кожу, и старик приступил к работе. При этом он, конечно, задавал вопросы об этом широком и блестящем мече, но Алверику удавалось каким-то образом уходить от прямого ответа, поскольку ему не хотелось смущать разум мастера упоминанием о силах, заключенных в волшебном клинке колдуньи. Но чуть позже он все же поверг пожилую пару в смущение, испросив у них разрешения остаться на ночлег. Супруги, конечно же, позволили ему заночевать у них в хижине, но при этом так много извинялись и так часто кланялись, словно это они просили Алверика об одолжении. Они накормили путешественника обильным ужином из котла, в котором, казалось, кипело и булькало все, что только удавалось добыть старику с помощью силков, и никакие отговорки, что в силах был изобрести молодой лорд, не смогли помешать супругам уступить ему свою широкую кровать, а для себя приготовить кипу кож у очага.

Поужинав, старик вернулся к работе. Он вырезал из кожи две широкие заостренные на конце заготовки и принялся сшивать их. Алверик решил расспросить его о дороге, но старый кожевник толковал только о севере, юге, западе и даже о северо-востоке, однако ни словом не обмолвился о востоке или юго-востоке. Ни он, ни его жена, несмотря на то, что жили у самого края полей, которые мы знаем, ничего не сказали о том, что же лежит за ними, словно считая, что там, куда завтра утром должен был отправиться Алверик, кончается мир.

Уже лежа в постели, которую уступили ему старики, и раздумывая обо всем, что услышал от кожевника, молодой лорд то удивлялся его невежеству, то гадал, не нарочно ли эти двое весь вечер так искусно избегали любого упоминания о том, что лежит к востоку и юго-востоку от их жилища. Потом ему в голову пришла мысль: возможно ли, чтобы в молодости кожевник отваживался пересекать призрачную границу сумерек? Наконец Алверик уснул, и удивительные сновидения подбросили ему несколько намеков относительно путешествий кожевника, однако даже они не предложили ему лучших провожатых, чем те, что уже у него были — бледно-голубые пики Эльфийских гор.

Старый кожевник разбудил Алверика поздним утром. Когда молодой лорд вышел в переднюю комнату, в очаге жарко пылал огонь, а на столе ждал завтрак. Ножны были готовы и прекрасно подошли к мечу.

Старики молча ждали, пока молодой лорд закончит завтрак, и когда Алверик захотел расплатиться, приняли деньги только за работу, но не взяли ни гроша за свое гостеприимство. В безмолвии следили они за тем, как он встает из-за стола, готовясь уйти, и, также не произнося ни слова, проводили его до порога. Когда молодой лорд вышел из хижины и пошел намеченным путем, старики продолжали смотреть ему вслед, словно надеясь, что он свернет на север или, на худой конец, на запад. Однако стоило Алверику свернуть к Эльфийским горам, старики сразу потеряли его из виду, так как никогда не поворачивали лиц в ту сторону. И хотя кожевник и его жена не могли его видеть, молодой лорд все же помахал им рукой на прощание. В его душе жила любовь к домикам и полям этих простых людей.

Он шел сквозь свежее утро, и со всех сторон его окружали знакомые с детства картины. Алверик видел распустившийся алый ятрышник, напоминавший голубым колокольчикам, что их пора уже близится к концу; любовался молодыми, все еще желтовато-коричневыми листочками дуба; прислушивался к чистому голосу кукушки, доносившемуся из пенной глубины недавно распустившейся листвы буков, что горела на солнце, словно медь, а березы напоминали ему робких лесных существ, завернувшихся в тончайшие покрывала из нежно-зеленого газа. Алверик снова и снова повторял про себя слова прощания со всем, что было ему так хорошо знакомо, он чувствовал, что даже кукушка в листве пела теперь не для него.

Он преодолел последнюю живую изгородь и оказался на краю невспаханного поля. И тут, совсем близко, увидел перед собой границу сумерек, о которой говорил ему отец. Сине-голубая, плотная как вода, она протянулась прямо через поля, и все, что проступало сквозь нее, представало перед глазами Алверика в виде размытых сияющих образов.

Алверик оглянулся, чтобы бросить еще один последний взгляд на поля, но ничего не изменилось: кукушка продолжала беспечно голосить в ветвях, а крошечные пичужки пели о своих собственных делах. Видя, что никому до него нет дела и некому ответить ему, ни хотя бы обратить внимание на слова прощания, Алверик дерзко шагнул сквозь сумеречную преграду.

Какой-то пастух скликал лошадей совсем неподалеку, а за соседней живой изгородью слышались голоса, однако стоило молодому лорду оказаться в толще волшебной стены, как все эти звуки тотчас стихли, превратившись в неразборчивое бормотание. Еще несколько шагов, и Алверик оказался по другую сторону границы. Туда с полей не доносилось даже тишайшего шороха. Да и поля, которыми он шел весь день, неожиданно кончились: там, где он стоял, теперь не было молодого вереска, покрытого нежной зеленью. Когда он невольно бросил взгляд назад, на границу волшебной страны, ему показалось, что стена сумерек стала ниже, на глазах превращаясь в дым и туман. Тогда молодой лорд огляделся по сторонам, но на глаза не попалось ничего знакомого. Вместо красот пробуждающейся майской природы его обступили чудеса и сокровища Страны Эльфов.

Молодой лорд стоял на равнине, где росли диковинные цветы и странной формы деревья. Жемчужно-голубые величавые вершины гордо возносились к небу, мерцая и переливаясь в золотом свете, а у их по-прежнему далеких подножий Алверик увидел серебрящиеся в прозрачном воздухе шпили и башни дворца, о котором может рассказать только песня. Алверик отправился вперед.

Мне будет нелегко рассказать о стране, где оказался Алверик, так, чтобы те, кто мудро удерживает свое воображение в пределах полей, которые мы хорошо знаем, смогли представить себе просторную равнину с разбросанными по ней редкими деревьями, темнеющий вдали лес и встающие из его чащи дивные серебряные шпили эльфийского дворца, за которым — и над которыми — высится безмятежная горная гряда, чьи поднебесные вершины не окрашиваются ни в один из известных нам цветов. И все же наше воображение уносится вдаль, так что если по моей вине читатель не сумеет представить себе горные вершины Страны Эльфов, то лучше бы моя фантазия никогда не пересекала границ полей, которые мы знаем.

Краски в Стране Эльфов гораздо насыщенней и богаче, чем у нас, а воздух там словно светится и мерцает своим собственным внутренним светом, так что любой предмет видится человеческому глазу таким, какими предстают нам в июне деревья и цветы, отражающиеся в воде рек и озер. Даже голубоватый оттенок, который лежит в Стране Эльфов буквально на всем и о котором я уже отчаялся рассказать, тоже можно представить себе. У нас есть его подобие: например, густая синева летней ночи сразу же после того, как погас последний отсвет зари, бледно-голубой свет Венеры, озаряющей вечер своим сиянием, глубина озерной воды в сумерках — все это цвета одной колдовской палитры. И пока наши подсолнухи следовали за солнцем, какой-нибудь дальний предок рододендронов взял себе частицу этой красоты, которая пребывает с ними и по сей день.

Алверик зашагал вперед сквозь мерцающий воздух волшебной страны, смутные образы которой, всплывая в нашей памяти, называются у людей вдохновением. Он сразу же почувствовал себя одиноко, потому что четкая граница, проходящая через поля, отделяет мир человека от всей остальной жизни, а, оказавшись хотя бы в одном дне пути от своих сородичей, мы ощущаем одиночество.

Вороны, важно расхаживающие по торфяникам, искоса поглядывали на него, и в их повадках сквозило любопытное стремление поскорей разглядеть, кто это пожаловал сюда из страны, откуда мало кто появляется, кто отважился на путешествие, из какого можно не вернуться. Король эльфов охранял свою дочь надежно. Единственное, чего не знал Алверик, это как именно охраняют эльфийскую принцессу. В обращенных на него любопытных вороньих глазках Алверик подмечал то искру веселого интереса, то взгляд, который мог означать предупреждение.

Возможно, здесь было даже меньше таинственного, чем по нашу сторону сумеречной границы, так как ничто не мелькало — или казалось, что не мелькало — между могучими стволами тенистых дубов, как это бывает в нашем мире при определенном освещении и в определенное время года. Ничто не скиталось в лесной чаще, поскольку все, что могло бы сыскаться в этой стране, было открыто взгляду путника, а твари, коим пристало обитать в дремучей чащобе, совсем не бежали света.

И столь сильно было колдовское очарование, разливавшееся над этой землей, что не только звери и люди могли предугадать намерения друг друга, но казалось, что человек способен понять человека. Так разбросанные по торфянику одинокие сосны со стволами, тлеющими медно-красным отсветом какого-то давнего заката, вызванного из далекого прошлого при помощи волшебства, стояли, словно уперев в бока свои зеленые руки, и слегка склонялись над тропой, чтобы получше рассмотреть путника. Казалось, что прежде чем какое-то заклинание настигло их здесь, они не были деревьями, и еще немного, и они заговорят человеческими голосами.

Но Алверик, не нуждаясь в предостережениях ни от деревьев, ни от тварей, продолжал бодро шагать к далекому волшебному лесу.

Глава III

МАГИЧЕСКИЙ КЛИНОК ВСТРЕЧАЕТСЯ С МЕЧАМИ СТРАНЫ ЭЛЬФОВ

За то время, которое потребовалось Алверику, чтобы достичь заколдованного леса, свет, заливавший Страну Эльфов, не погас, но и не стал ярче. Здешний день не имел ничего общего с сиянием солнца, освещающим мир людей, если, конечно, не считать неуловимого отблеска чудес, порой случающихся в наших краях. Однако чудеса оказываются за пределами зачарованных земель лишь благодаря непродолжительным перерывам в действии магических сил, и потому свет их исчезает так же быстро и неожиданно, как и появляется.

Этот колдовской день не освещали ни солнце, ни луна. Вдоль лесной опушки выстроились в ряд сосны, похожие на часовых. По их стволам почти до самых нижних, опушенных темной хвоей ветвей поднимался плющ. И все так же горели над лесом серебряные шпили, горели так, словно это они излучали голубоватое сияние, в котором купалась страна Эльфов. Алверик, успевший зайти довольно далеко в глубь зачарованного края, стоял теперь невдалеке от стен столичного дворца и думал, что Страна Эльфов, должно быть, умеет хорошо хранить свои тайны. Прежде чем вступить в лес, он вытащил из ножен отцовский меч, а второй клинок, переброшенный через спину, так и остался висеть в новеньких ножнах за его левым плечом.

В то самое мгновение, когда он проходил мимо одной из сосен-часовых, плющ, цеплявшийся за ее кору, неожиданно разжал свои тугие усики и, сползя вниз по стволу, метнулся прямо к горлу Алверика.

Тут длинный и тонкий меч старого лорда пришелся весьма кстати: не держи Алверик его наготове, он ни за что бы не успел вытащить клинок из ножен — столь быстр и стремителен был бросок плюща. Один за другим отсекал он тонкие усики, цеплявшиеся за его руки и ноги с тем же упорством, с каким они цепляются за стены старых башен. Все новые и новые плети хватали его, пока Алверик не перерубил центральный стебель плюща, протянувшийся к нему от дерева. Сражаясь, он услышал позади странный звук: это другой плющ соскользнул по стволу ближайшей сосны и бросился на него, встопорщив все свои листья.

Растрепанное зеленое существо схватило Алверика за плечо с такой силой, словно собиралось навечно пригвоздить к земле. Молодому лорду показалось, что растение в ярости. Он отрубил несколько его гибких щупалец одним взмахом меча и стал сражаться с остальными. Первый плющ был все еще жив, просто он стал слишком короток, чтобы дотянуться до Алверика, и только в ярости хлестал по земле своими ветвями. Алверик преодолел растерянность от внезапной атаки и, освободившись от ловких ползучих усиков, пытавшихся оплести его ноги, принялся отступать. Он отступал, пока не оказался вне пределов досягаемости плюща, и остановился на таком расстоянии, чтобы иметь возможность сражаться при помощи своего длинного меча. Плющ тоже отступил, надеясь подманить Алверика ближе, а потом прыгнуть, когда он подойдет. Однако как ни крепка была хватка страшной зеленой плети, в руке молодого лорда был добрый острый меч, и очень скоро Алверик, хотя и был весь в ссадинах и синяках, принялся так ретиво рубить ветви и усики плюща, что загнал его обратно на сосну.