Это был цинизм раба, и потому особенно неприятный. Сочтя, что он нашел во мне слабое место, Нику давил теперь на него изо всех сил, и это доставляло ему удовольствие.
– Руди, – погрозил он мне шутливо пальцем, – хотите пари, что у вас ничего не выйдет?
– Я не участвую в азартных играх, – отмахнулся я.
Но он не отставал. В его голосе зазвучали теперь издевательские нотки:
– Вы же богатый американец… Ну… назовите сумму сами…
– Нику, – сказал я, – сколько я должен тебе дать, чтобы ты оставил меня в покое?
Улыбка у него стала скверной:
– В Румынии она была доцентом юридического факультета, а здесь – здесь работает в какой-то раздолбанной ооновской конторе.
Заметив, что его объяснения меня не удовлетворили, он добавил:
– Руди, если прошлое у человека было лучше чем настоящее, он не может его забыть. Галатея заочно учит швейцарское право и помогает, как может, землякам.
Рыжеволосая амазонка снова отвечала, уже кому-то другому, но мне показалось, она снова кинула взгляд в мою сторону.
– Василиу, Василиу, тоном ниже, вы не на стадионе! Я проверила ваши документы: обратимся в суд по мелким искам…
Гул голосов то усиливался, то слабел. Но я не обращал на него внимания.
Взгляд мой был прикован только к ней. Наконец, заседание подошло к концу и Галатея подняла руку, на прощание обращаясь к соотечественникам.
– Что насчет организации концерта, земляки? – Голос у нее был сильный, напористый. – Если мы не можем позволить себе покупать билеты, это еще не значит, что среди нас нет музыкантов.
Из рядов ей что-то ответили. У меня мелькнула мысль: а ведь это и есть мой шальной шанс! Не очень церемонясь, я подошел вплотную к ней и почувствовал, что вязну в ее медовом взгляде. В нем сквозила капризная сексапильность: скрытая чувственность, помноженная на властный, наверное, нелегкий характер.
– Руди Грин, – представился я ей. – Музыкант из Лос-Анджелеса. Моя специальность – кларнет и фольклорная музыка. Нет-нет, я очень давно из Румынии. Жил в Лос-Анджелесе. Занимался со студентами. У меня опыт…
Она смотрела на большой белый бант, который я надеваю вместо галстука, и на кашне, висевшее на моем правом плече. И только потом взглянула мне в лицо.
– Если это в какой-то степени вам, конечно, поможет… – развел я в стороны руками.
Она, ни слова не произнеся, записала на клочке бумаги номер моего сотового телефона.
ЧАРЛИ
На этот раз Абби позвонила мне сама. В клинику.
– Чарли, – сказала она, – вы с Руди продумали все, кроме одного: кто я ему? Жена? Не жена?
Отношения у нас с ней всегда были сложные. Она меня подначивала – я отвечал ей тем же. Абби всегда считала, что я сбиваю Руди с пути. И если он взбрыкивал в ответ на ее непрошеные советы и указания, то, конечно, лишь потому, что я на него скверно влияю.
– Это все ты, ты! Твой почерк, не его! – раздраженно сетовала она в мой адрес.
Не исключаю, что она подозревала меня и в сводничестве тоже. Кто же еще стал бы поставлять Руди баб?
Покойная Роза верила, что Абби была своего рода ведьмой.
– Посмотри сам, – нервничая, убеждала она меня. – Разве она не околдовала Руди? Он же весь у нее в руках: что она скажет, то он и делает…
На самом деле Абби – самая обычная женщина. Со своими достоинствами и недостатками. Честно говоря, я до сих пор не уверен: сумел бы Руди отвоевать себе место на музыкальном Олимпе, если бы даже выложился до конца. Не из-за отсутствия таланта – он очень одаренный человек. Из-за своей мягкости. Такие, как он, не способны наступать на мозоли, противостоять натиску. Они не созданы для борьбы.
С самого начала все заботы о его будущем взяла на себя Абби. Она, конечно, основательно подрезала ему крылья, но зато крепко поставила на ноги. Лишила мечты, но взамен создала комфортабельную жизнь. Дать же ему ту любовь, в которой он так остро нуждался, она была просто не в состоянии. Многозвучный регистр чувств, каким природа наделила Руди, у нее просто отсутствовал. Поэтому вместо кипения чувств он получил прохладную струйку воздержанности. И был, конечно, несчастен…
Но была ли с ним так же несчастна Абби? Как это ни парадоксально – сомневаюсь. И не только потому, что она сама создала семью и построила дом, в котором живет. Мне кажется, она не думала о том, что жить можно и по-другому. И не хотела этого тоже.
– Решила развестись? – миролюбиво осведомился я. – Но тогда вам самим придется об этом договариваться.
– Ты ведь всегда был третьим между нами: что же ты вдруг бежишь в кусты? – тут же показала она свои коготки.
Я не хотел с ней ругаться и смолчал.
– Придется тебе звонить ему, – сказала она. – Если хочешь, я могу быть рядом и задам ему пару вопросов.
– Уж не думаешь ли ты, что я стану делать это с работы? – сказал я с раздражением. – Если приспичило, приходи ко мне домой после половины девятого. Разница во времени между Калифорнией и Швейцарией – минус девять часов.
Мне показалось, что не вынимающая изо рта жвачки дебилка-секретарша, которую мне пришлось взять вместо Селесты, слушает наш разговор, и я гаркнул:
– Какого черта?! Кто это там вмешивается?
В трубке тотчас же раздался тихий щелчок. Абби колебалась недолго:
– О'кей, я приеду.
Я заказал во французском ресторане ужин и бутылку хорошего австралийского вина.
Абби появилась у меня ровно в половине девятого. К еде она почти не притронулась. После того как Руди исчез, она соблюдает строжайшую диету. Селеста говорила, что Абби стала регулярно заниматься спортом и чаще встречаться с косметологом. Ее возраста Абби, во всяком случае, не дашь…
Вполне в своем духе она сразу же решила показать мне, что тон задавала и будет задавать она.
– Я видела Селесту, Чарли, – бросила она на меня изучающий взгляд. – Живот у нее очень большой. Когда она рожает?
Я кашлянул:
– Уж не она ли просила тебя рассказать мне об этом?
Абби слегка смешалась, но ненадолго.
– Нет, Чарли, – блеснул стервозный огонек в ее глазах, – я просто подумала, что тебе, папочке ее будущего ребенка, это будет интересно. Ведь ты уже давно не испытывал ничего подобного?
Женская язвительность, хоть и тоньше мужской, не становится от того менее болезненной. По мордасам не бьет, но больно колет. Кстати, благородства от этого в ней не прибавляется.
– Ты ведь пришла звонить Руди, а не читать мне мораль, – зевнул я лениво.
Она насмешливо хмыкнула. Я набрал номер сотового телефона Руди, но на долгие звонки никто не ответил. Демонстративно развел руками: что поделаешь… Абби рассматривала свои ногти. Руки у нее очень красивые.
– Скажи, – оторвала она от них взгляд и перевела на меня, – почему и ты, и Роза всегда считали, что я – ведьма…
– Абби, – придвинул я к себе бокал с вином и слегка пригубил, – знаешь, в чем твоя ошибка?
– Скажи, буду знать.
– Во-первых, ведьмой я тебя никогда не считал. Ты – самая наиобычнейшая женщина на свете. Как девяносто девять из ста, что проходят по улице.
– Зато ты – яркая индивидуальность… – последовал ответ, но я лишь насмешливо улыбнулся.
– А во-вторых, только чтобы доказать, что это вовсе не так, ты готова натянуть на себя любую маску: стервы, ведьмы, фам-фаталь…
Собственно, я выдал ей индульгенцию. Но она пришла в бешенство: на ее лице проступили пятна.
– Какой монолог! – попробовала она оборвать меня.
Но я продолжал как ни в чем не бывало.
– У тебя это – своего рода легкая мегаломания. Звездный комплекс: знайте, я совсем не похожа на других!
– Нашелся мне оригинал! Тоже мне – философ-самоучка…
– Да нет, конечно. Я, Абби, тоже – обычный человек. Самый, кстати, рядовой. Как и Руди, между прочим. Но мы с ним себя никому не навязывали.
– Однояйцовые близнецы. По цвету тоже…
Не могла она иначе… Я покачал головой и посмотрел на нее пристально. Она не дура, сразу поймет, что меня задело.
– Да нет, ты ошибаешься, только по духу…
Она покраснела:
– Ты опять во всем видишь расовую проблему.
– Ладно, оставим. Дело в том, что Руди попал в необычную ситуацию. Но и в ней он будет вести себя как обычный человек.
Абби не могла бы признать свое поражение, даже если бы очень захотела. Стиснув губы и затем, натянув на них улыбку, она предложила:
– А хочешь, я расскажу о тебе нечто такое, что мне, по-твоему, знать было бы не положено…
Я усмехнулся и постучал пальцами по столу:
– Ваш кон, леди!
В ее глазах забегали искорки удовлетворения:
– Я ведь о твоих шалостях наслышалась, Чарли. Правда, поздновато, но все же…
– Ну-ну! – с шутовским видом я пригубил бокал и подмигнул.
– Ты стал слишком близко якшаться с черными экстремистами и попал под подозрение в ФБР. А уж там, пронюхав об этом, стали давить на твоего дружка и его мамашу.
Я выпил оставшееся в бокале вино и насмешливо бросил:
– Люблю, когда меня раздевают женщины… – пошлость всегда вносит разрядку в излишний драматизм обстоятельств.
– Так, как это делаю я, тебе не понравится! Это ведь она тебя спасла, Чарли: Роза! Сказала, что ту ночь ты провел у нее в постели… Это так?.. И какой она была? И вправду тигрицей?..
Я сглотнул слюну. Мертвые сраму не имут…
– Если бы ты отреагировала иначе, я бы подумал, что говорю не с тобой. Месть – самый сладкий из всех ядов, но он губительно действует и на мстителей тоже. Ты слишком стереотипно мыслишь, Абби. Кстати, это и мешало в тебе Руди больше всего.
Я хотел лишь показать ей, что ее месть бесполезна. Но она, возможно даже чуя это, не могла с собой совладать.
– А правда, что, опасаясь слежки, ты на всякий случай попросил Руди отнести весь компромат к его горячо любимой мамочке? У тебя-то ведь так ничего и не нашли…
– Видишь ли, Абби, если я даже скажу – нет, ты что, поверишь? И я снова должен буду доказывать, что ты не права? Зачем мне это надо? Чтобы покрасоваться перед тобой?
– Ладно, – усмехнулась она, – а правда, Роза взяла с тебя клятву, что ты никогда больше не будешь совать носа в политику?
– Если хочешь…
Абби зло улыбалась:
– Вот тебе и причина, почему пламенный бунтовщик стал холодным циником. Как же она тебя убедила, Чарли, а? Или чем?
Но я не дал ей вовлечь себя в скандальную перепалку.
– Абби, Абби… – покачал я головой. – В тебе говорит горечь. И злость. На всех! И на меня, и на себя в том числе тоже.
– С чего ты это взял?
– Тебя подвели твои нравственные устои. Вот ведь какой злой может быть ирония, а? Даже побывать в сауне секса с Руди ты позволила себе только в последнюю вашу ночь. Там ты, наверное, и сбросила с себя впервые латы своей добродетельности, не так ли? Не в тридцать лет, даже не в сорок…
– Он и это тебе рассказал?!
Я пожал плечами.
– Мы, конечно же, должны боготворить своих родителей, – посмотрел я пустой бокал на свет. – Но и они не безгрешны. Иногда стоило бы предъявить им счет за свои комплексы. Кажется, твоя мамочка в этом отношении перестаралась.
– А твоя?
– Умерла слишком рано. Мне только-только исполнилось семь. И потом – она ведь не была такой интеллигентной…
– Ты – самовлюбленный тип, Чарли.
– Вся твоя злость сейчас от одного, Абби: тебе надо найти мужика. Просыпаешься одна. Бродишь по пустому дому, как привидение. Прыгаешь до изнеможения через свою прыгалку…
Она устало откинулась на спинку стула. Глаза у нее были закрыты, губы сжаты. Я видел, как она поднялась, собираясь уходить, но остановил ее.
– Абби, одиночество еще хуже. Оставайся, я постелю тебе в кабинете.
Она рухнула там на тахту, как срубленное дерево. А ночью пришла ко мне.
– Чарли, – сказала она, – я не могу сейчас быть одна…
Я понимал, что поступаю как подонок. Но не мог ей отказать. В конце концов, Руди сейчас плевать на это. Я подвинулся. Раньше я ни за что не позволил бы себе ничего подобного.
В тот момент я был уверен в одном: отдаваясь мне, она, несомненно, мстит Руди…
РУДИ
– Бедная Румыния, – сказал Нику и выругался.
Он изрядно выпил, и теперь все, что раньше копил в себе, вдруг хлынуло наружу в потоке ненависти ко всему свету.
Мы сидели в дешевой греческой забегаловке. В оконном проеме в стене перед нашим столиком изредка мелькал колпак усатого повара. Он передавал официанту тарелки с шашлыками и кебабами.
Пахло жареным мясом, овощами и острой приправой. Это невозможно объяснить, но в таких дырах еда в большинстве случаев отчего-то вкуснее, чем в самых фешенебельных ресторанах. В коллизии изыск – простота безыскусность нередко берет верх. Наверное, потому, что она естественней.
– Бедная Румыния! – повторил Нику снова.
Но теперь грохнул по столу рукой так, что зазвенели рюмки.
– После византийцев – венгры, потом на целых пятьсот лет – турки. Мало было – еще на полстолетия русские…
Мелькнувший в окне поварской колпак замер: разносивший тарелки официант повернулся в нашу сторону. Но Нику не обратил на них внимания:
– Для Запада вся наша Восточная Европа – задворки. Там носы морщат в нашу сторону: мы, видишь ли, – плебс, а они – аристократия.
Я его не перебивал: в таких случаях лучше, чтобы скопившийся пар злости и ожесточения вышел наружу, тогда станет легче.
– А ты вот походи по стройкам, по гаражам, по фермам – повсюду мы, иностранные рабочие. Нас эксплуатируют и обирают. Но мы бесправны. И молча все сносим. А что, скажешь, делать? Всюду – презрение и равнодушие…
Я отодвинул от него бокал, но он вновь придвинул его к себе и налил бренди. От скопившейся ярости он выдул его как водку – на одном дыхании.
– Только вот не секут эти идиоты, что если они не подкрасят свою голубую кровь нашей красной, – румынской, украинской, польской, болгарской, – в ближайшем будущем мечетей в Европе будет больше, чем церквей, а латинский шрифт заменит арабский.
Он на мгновение замолчал и стал ожесточенно стучать ножом по тарелке.
– Запад гниет, – гремел он на весь шалман, – Не знаю, как там у вас, в Штатах, но здесь… Десять миллионов арабов во Франции, десять миллионов турок и курдов с арабами в Германии. А Англия, Голландия, Бельгия, Испания?..
Я кивнул: хотел показать, что внимательно его слушаю:
– Так ты, выходит, за Европу без…
– Без черножопых, да! – отрезал он, не задумываясь, и на висках его четче обозначились желваки.
– А я-то думал, что в двадцать первом веке людей делят не по цвету кожи и религии…
– Ты из меня расиста не делай, – Нику с силой топнул ногой по полу. – Для меня – что черный, что желтый – лишь бы такой же европеец по убеждениям, как я. И чтоб не превращал Париж в какой-нибудь Риад, а Лондон – в Тегеран…
Мне с трудом удалось его вытащить на улицу и усадить в такси. Он все еще бушевал, но, слава богу, по-румынски. Утром Нику пришел ко мне извиняться.
– Руди, – скривился от неловкости, – ну, вы сами понимаете, выпил человек…
Я кивнул и жестом руки показал, что все, мол, в порядке, и я нисколько его не осуждаю. Но видно, ему все же хотелось сгладить впечатление, произведенное на меня с пьяных глаз. Он вдруг озорно подмигнул мне и прищелкнул пальцами:
– Как там с Галатеей, а?!
Я сделал вид, что думаю о чем-то другом, и потому не обратил внимания на его слова. Но Нику не намеревался отступать: ему необходим был реванш:
– Знаешь, кем был ее отец? Генералом! Внешней разведкой занимался. За границей жили. Она и языки поэтому знает.
Я думал, что если начну бриться, он уйдет. Не тут-то было. Став за моей спиной так, что мог видеть мое лицо в зеркале, Нику скрестил руки на груди и продолжал:
– И замуж она тоже вышла не за кого-нибудь: за нашего военного атташе. От него у нее и дочь – студентка в Сорбонне. После развода вначале в Париже жила, а потом сюда переехала, в Швейцарию.
Я тщательно рассматривал свою физиономию в зеркале. Надувал поочередно щеки, Двигал за щеками языком. Приближался и отдалялся от зеркала. Морщился. Все, чтобы показать: ни ты, ни твои рассказы меня нисколько не интересуют.
– Тут у нее подружка близкая работает, тоже оттуда. Она-то ее сюда и пригласила, – сказал он с намеком.
Я не сдержался и повернулся к нему лицом:
– Лесбиянка, что ли?
– Спроси у нее сам, – оскалился Нику. – Если такой смелый…
Сносить его хамство я не собирался:
– Слушай, – а откуда у тебя такая информация? Ты что, тоже в разведке работаешь?
Нику дернулся, словно его ударило током. Взгляд стал сразу жестким, колючим.
– Руди, я – только гастарбайтер. Если бы я был тем, за кого вы меня приняли, мне бы не пришлось ехать на заработки за границу. – И перевел разговор на другую тему: – Вы говорили, что собираетесь сегодня ехать? В Лозанну?
– Нет, – выдавил я из тюбика на палец мазь, которую втирал после бритья, – сегодня – во Фрибург…
На следующее утро, перед тем как отправиться на вокзал, я позвонил Пачелли. Трубку сняла секретарша.
– Если вы не соедините меня с ним немедленно, – зловеще произнес я в трубку, – я появлюсь в вашем офисе сам и устрою скандал. Представляете, какое впечатление это произведет на ваших клиентов?
И через полминуты услышал голос Пачелли.
– Мистер Грин, импульсивность в нашем деле – злейший враг успеха, – едва поздоровавшись, поспешил он поставить меня на место.
Я решил сыграть ва-банк.
Накануне вечером, просматривая в телефонной книге Цюриха адреса адвокатских контор, я выбрал самую красочную рекламу:
– Месье Пачелли, я разговаривал с адвокатом Гальдером в Цюрихе, и если вы ничего сделать не в силах…
Меня пощекотал мелкий смешок:
– Милый друг, я делаю все не только возможное, но и невозможное. Вы просто себе не представляете. Я даже созванивался с его высочеством…
– Устройте мне с ним встречу. Я его быстро уломаю.
Пачелли помолчал секунду-другую, по-видимому, чтобы я лучше представил себе свою собственную наивность. Затем, кашлянув, задумчиво произнес:
– Да, но его высочество наотрез отказывается с вами встречаться…
Голос судейского крючка звучал жестче, даже злорадней, чем следовало бы.
– Какого черта?! – обозлился я.
– Повторить вам, что он сказал? – Сталь в голосе Пачелли стала еще острее и теперь могла порезать. – Наверное, все же лучше своими словами, вы не думаете?
– Да скажете вы, наконец, или нет? – гаркнул я.
– Конечно-конечно, – вдруг тихо зазвенел в его голосе веселенький колокольчик. – Его высочество говорит, что вы – бастард, а таких в королевских конюшнях всегда было навалом…
Меня обожгла волна ярости:
– Дайте-ка мне его номер телефона. Я пытался его разузнать, но он засекречен.
– Вы только все испортите, – уже спокойнее, увещевая меня, сказал Пачелли.
– Из какого нафталина вы только вытащили этого червяка?
– Он ведь, если я не ошибаюсь, – ваш сводный брат, – хмыкнула трубка.
– Ладно, – буркнул я, – что вы предлагаете?
Ловкий крючкотвор помолчал – я даже представил себе, как он почесывает подбородок, – и раздумчиво произнес:
– Вначале подпишите генеральную доверенность на мое имя. Если к тому же вы гарантируете, что будете держать себя в рамках приличия, я дам вам номер сотового телефона ее высочества принцессы. Софи – внучка его высочества. Учтите: это ваш главный экзамен, и от него зависит весь наш успех…
– Гарантия, я полагаю, – ваша честь адвоката…
Но его мои колкости не пронимали. Если бы не толстая кожа, он бы не смог работать адвокатом.
Во Фрибурге я купил на книжном развале книгу о генеалогии европейских монархов. На обратном пути, в поезде, я, давясь втихую проклятиями и ругательствами, пытался прорваться через надолбы имен и родственных связей. Они, как и сами династии, уходили в черную дыру истории. От скуки и нетерпения рот сводило зевотой, но я упрямо помечал маркером все, что относилось к моим родичам.
Зато уже назавтра я мог позволить себе позвонить своей титулованной внучатой племяннице. Мне ответил мелодичный женский голос:
– Хеллоу!
– Привет, Софи! Я получил ваш телефон от адвоката Пачелли. Знаете такого? Я – ваш сводный дедушка. Звоню вам по поводу «Ля Шери». Хотите со мной встретиться?
– Мистер… Грин, если не ошибаюсь?
– Он самый, – галантно отозвался я.
– Могу вам предложить встретиться послезавтра.
– Согласен, – тут же откликнулся я.
– В три дня возле фигуры динозавра в Базеле. Это – в зоопарке.
– Что? – повысил я голос. – У вас что, крыша поехала? Из Женевы ехать в Базель? Почему тогда не в Цюрих?
– Потому что я возвращаюсь из Франции, мистер Грин, и туда мне ближе. Но если вас это не устраивает, я через месяц буду в Женеве.
Я заскрипел зубами от ярости, но ничего другого делать мне не оставалось, кроме как согласиться.
– А какого черта зоопарк? Вы что, издеваетесь?
– Мистер Грин, я вовсе не заинтересована, чтобы за мной увязался кто-нибудь из папарацци. Итак, вы будете послезавтра в базельском зоопарке возле динозавра или нет?
– Буду, – буркнул я.
АББИ
Стив Роджерс был полной противоположностью Руди: знал не только чего он хочет, но и как этого достичь. Всегда спокойный, ровный, не просто сдержанный, а уверенный в себе и своих силах, он каждый день часами проделывал сложный и утомительный комплекс физических упражнений. Наверное, поэтому в теле его не было ни жиринки, а руки казались отлитыми из стали.
Я была у него пару раз в Малибу, в большом и просторном доме, обставленном мебелью в стиле шестидесятых. За аккуратно ухоженным садом следит пожилой садовник-мексиканец, а хозяйство ведет – готовит, убирает и делает покупки – его жена.
Стив показывал мне старые фотоальбомы: вот он – малыш рядом с отцом и матерью, вот – школьник, студент, член университетской сборной по регби. А вот – Стив и Сьюзен, его покойная жена: их сфотографировали где-то в гостях на барбекю. Дальше шли фотографии Стива с детьми, Стива в судейской мантии, на работе, а отдельно – Стива на приеме в Белом доме…
Он не позволил себе ни единого двусмысленного намека или жеста. Но в его чувствах невозможно было усомниться.
– Абби, – попросил он меня, ласково коснувшись моей руки, – вы можете мне абсолютно доверять…
– Что случилось, Стив? Почему вы в этом усомнились?
– Я хочу, чтобы вы знали: у меня – самые серьезные намерения. Но вас все время что-то давит, тяготит. Если вы поделитесь со мной, я постараюсь вам помочь.
– Стив, – сказала я, – вы спрашивали меня, замужем ли я, и я сказала, что нет. Это – правда, но не вся. Мой муж уехал и никогда больше не вернется. Но мы с ним не разошлись.
– Что-то такое я и подозревал, – сощурившись, кивнул он.
Тогда-то я и рассказала ему про Руди, про аварию полтора года назад, которая изменила всю нашу жизнь, и про мое странное – ни туда ни сюда – положение.
Стив слушал внимательно, чуть прикрыв глаза. Я обратила внимание: лицо его все время оставалось бесстрастным. Наверное, – привычка, приобретенная за много лет сидения в судейском кресле.
– Вы знаете, где он сейчас?
– Где-то в Швейцарии, – ответила я.
– Может, ваши дети знают больше?
– Нет, Стив. Они бы мне сказали.
– Но остался же у него здесь кто-то, кому он доверяет. К кому может обратиться в случае необходимости?
– Да, конечно, – сказала я, – его друг – Чарльз Стронг. Он – врач, проктолог…
Стив, мягко улыбнувшись, заверил меня:
– Абби, я думаю все утрясется…
Мы довольно часто ездили с ним по окрестностям Лос-Анджелеса. Стив был прекрасным кавалером: веселым, общительным, даже обаятельным. В ресторанах он выбирал для меня такие блюда, о каких я раньше и не слышала, но себе заказывал что-нибудь диетическое. Вместе со мной он пил только вино.
Однажды мне пришло в голову смотаться с ним, как когда-то с Руди, в Лас-Вегас. Мне нравилось вдруг очутиться в этом насквозь искусственном, придуманном, но по-своему ярком и привлекательном городе-балагане. Американский китч там навынос, но этого никто и не скрывает. Наоборот, – все вокруг словно бы подчеркивает: ни о чем не думай, мы позаботимся обо всем сами. Ты, дружок, в сказке, в выдуманной и отлакированной реальности. А раз так – и веди себя как в сказке: будь веселым и бесшабашным, трать деньги и дурачься, как ребенок.
Но Стив, улыбнувшись, отказался:
– Простите меня, Абби. Но я туда не езжу.
– Это потому, что вы – верующий католик? – спросила я, но, взглянув на него, почувствовала себя последней идиоткой.
– Нет-нет, – покачал он отрицательно головой, – к религии это не имеет отношения. Я просто не хочу становиться на одну доску с теми, кто сидел передо мной на скамье подсудимых. А там сейчас некоторые из этих людей – преуспевающие бизнесмены.
И я кивнула: конечно, я его понимаю… А через пару дней услышала на автоответчике голос разъяренного не на шутку Чарли…
– Свяжись со мной, когда бы ни пришла. Неважно, в котором часу. Днем, ночью. В любое время…
Я набрала его номер.
– Это я, Чарли…
Он угрожающе помолчал, а потом произнес незнакомым скрипучим голосом:
– Какого черта ты даешь мой номер телефона людям, о которых я ни разу не слышал и слышать не хочу?
– Но я никому его не давала…
– А судье Роджерсу?
– И ему тоже…
– Не морочь голову, Абби. Он вызубрил наизусть всю мою биографию…
– Чарли, мы встретились в кантри-клабе и от одиночества подружились.
Он издевательски хмыкнул:
– От одиночества… Подружились… Ну, еще бы…
– Прекрати! – гаркнула я. – У него серьезные намерения. Он спрашивал меня про Руди. Я сказала, что он где-то в Швейцарии, что ты – его единственный друг, и связь у него – только с тобой.
– Дурой ты никогда не была, Абби. А значит, инстинктивно не против, чтобы он меня шантажировал.
– Успокойся, Чарли. Никто тебя шантажировать не собирался. И вообще – я устала и не хочу с тобой ругаться.
Но он уже завелся, и остановить его было нельзя:
– Сначала я подумал, что это ты ему все про меня выложила. Но оказалось, знает он куда больше, чем ты. И в частности, о том, о чем ты и не догадываешься. Такие сведения могут быть только оттуда…
– Это откуда же?
– Назвать тебе организацию? Или ты сама сообразишь?
– Что он хотел?
– Тебе лучше знать…
– Мне очень жаль, Чарли…
Он цинично хмыкнул:
– Ты, однако, не очень долго тужила в своем одиночестве, Абби. Признаюсь, я и не ждал, что в тебе столько прыти. Вот тебе и еще одно доказательство того, что ты самая обычная женщина.
Чарли так меня взбудоражил, что я сразу же связалась со Стивом. Он был уже в постели.
– Завтра мы встретимся, и я вам все расскажу…
– Я хочу сейчас, – сказала я упрямо. – Иначе я не засну.
– По телефону? – спросил он буднично.
– По телефону, – повторила я.
И услышала легкий вздох.
– По телефону я не могу…
В этом был весь Стивен Роджерс: человек старой закалки, для которого долг и принципы – священная скрижаль. И никто на этом свете его с этого фундамента сдвинуть не смог бы.
Когда мы на следующий день встретились, он выглядел очень расстроенным.
– Абби, – сказал он, – поймите меня. Есть вещи, о которых говорить по телефону просто немыслимо. – Он осторожно коснулся моего плеча и, вздохнув, продолжал: – Сначала – немножко предыстории.
Я думала, он станет рассказывать о Чарли или Руди, но ошиблась.
– Уже в тридцатых годах наша политическая элита пришла к выводу, что расовая сегрегация – пережиток прошлого. Но для ее отмены созреть должны были обе стороны…
– Но причем здесь Чарли? – не очень вежливо прервала я его. – Его тогда и на свете не было. И вообще – он родился в Южной Африке.
– Я знаю, только дайте мне вам объяснить, – терпеливо улыбнулся Стивен.
Он чуть приподнял указательный палец, обращая мое внимание на еще не высказанный им смысл своей мысли.
– Расовая проблема была на руку большевикам. И тогда, по подсказке из Кремля, американские коммунисты вдруг заговорили о вынужденной необходимости автономии черных граждан в южных штатах. Дело не выгорело: началась Вторая мировая война. Но семена сепаратизма были уже посеяны…
Я закрыла глаза. У меня было странное ощущение: будто все это мне кажется или снится.
Стив продолжал так же терпеливо и, как ему казалось, убедительно:
– Вот почему в шестидесятых, когда расовая сегрегация стала сходить на нет, началось брожение среди черного населения. Ведь, кроме призывавшего к взаимной терпимости доктора Мартина Лютера Кинга, были еще экстремисты: Малькольм Икс и его поклонники, черные мусульмане… – Слова судьи Роджерса доносились до меня, словно он говорил через толстый слой ваты. – Одно время Чарли Стронг и был связным между коммунистами, с одной стороны, и черными радикалами, с другой. Сейчас, когда прошло почти сорок лет, я могу вам это рассказать.
В правом моем виске сверлила боль. Мне хотелось убежать, но я заставила себя дослушать до конца.
– Один из арестованных по делу убитого шерифа…
– Он был расист, Стив…
– Я знаю, но это абсолютно ничего не меняет, – судья Роджерс подчеркнул смысл своих слов долгой паузой.
А потом продолжил:
– Так вот, арестованный этот показал, что в преступлении участвовал и мистер Чарльз Стронг тоже.
– Чарли отказался принимать участие в этой расправе…
– Абби, дорогая, с точки зрения закона, даже если бы вы были правы, Стронг должен был понести заслуженное наказание. Он ведь его не предотвратил… – Я исчерпала все свои доводы, и судья Роджерс удовлетворенно вздохнул: – А мать вашего мужа, как и сам он, потом утверждали, что в ту ночь мистер Стронг ночевал у нее. Им, кстати, не очень поверили: уж слишком велика у них разница в возрасте.
