5

Утро понедельника белым-бело от снега. Повалившего ночью. Шум машин невнятно доносится с дальнего конца улицы, оттуда, где она пересекается с авеню. Просыпаюсь и вижу сосульки на оконной фрамуге. Первый рабочий день, а я уже опоздал на час. В этом доме и унцией тепла не разживешься.

Кристиан влезает в темный твидовый костюм. Чуть увлажняет волосы. Сдержанно мочится в умывальник. Веющий мочою парок ударяет в ноздри. Снаружи еще падают хлопья. Мужчина в куртке из грубой шотландки, в кожаной шапочке и черных меховых наушниках разгребает лопатой снег. К железной оградке привязан полицейский пес. Сейчас пойду глядеть смерти в лицо. День за днем.

Глухие звуки, указывающие на приближение мусорщиков. По радио сообщают температуру, двадцать два градуса. Напротив через улицу на окне открываются ставни. В воскресенье я наблюдал, как эта девушка раздевалась. На ней красное кимоно. Берет бутылку с молоком. Сняла с себя все до белья, а закончив расчесывать волосы, погасила свет. Никого не волнует, что ты не досмотрел представления до конца.

Кристиан пересекает темный холл, направляясь в ванную комнату. Чтобы снова узреть этот цвет. Подобный волне тошноты. В зеленом море печали. Вонь формалина. Все еще чувствую слабость. Всякий раз, как вспомню о том холодном дне. Позже Вайн налил мне стакан бренди из обнаружившейся в бальзамировочной бутылки. Я поспешил убраться на улицу. Мисс Мускус одарила меня еще одним влажным рукопожатием, надолго приставшим к ладони. Поехал подземкой на юг. И стоял, поджидая парома. На крайней оконечности города. Терзаясь желанием увидеть небо и глотнуть воздуха. Которого в этом сортире днем с огнем не сыскать. Потратил вечер пятницы на то, чтобы трижды пересечь гавань туда и обратно. Смолол два пакета арахиса, расфасованного в Саффолке, штат Вирджиния. Гульнул в счет будущего жалованья. Кроме того, съел пару сосисок с горой горчицы и кислой капустой и выпил два стакана шипучки. И поныне бурлящей у меня в животе. Хотел сказать мистеру Вайну, до чего я рад влиться в его дело. А кончил тем, что едва не сыграл в ящик. Эти двое в масках смотрели на меня сверху вниз. Я на них только раз взглянул и тут же опять отключился. Черт, ни клочка туалетной бумаги. Использую единственный мой чистый носовой платок. Во время последней поездки на пароме, уже на закате, вытирал промокал им глаза, заслезившиеся от ветра. Точечки тусклого света в высоких зданиях прямо по курсу. Пассажиры, открывающие сдвижные двери, чтобы постоять на палубе. Холодный воздух, хлынувший внутрь. Рвущее волны толстозадое судно. Со множеством лиц на рядах деревянных скамей. Самым неприятным я мельком показывал обложку погребального руководства. Те, кто сумел разобрать слова, отворачивали морды черт знает с какой поспешностью. Чтобы полюбоваться проплывающим мимо океанским лайнером. Освещенные палубы. Крохотные темные фигурки, стоящие под спасательными шлюпками. Вымпелы трепещут на тросах, натянутых между трубами. Грустно глядеть, как проходит мимо гигантский силуэт и дым чернее черного уплывает в небо. Потом кто-то стукнул меня по плечу. И я увидел лицо. Улыбающегося, машущего серой шапчонкой. Толстолицего малого из автобуса. Которому я дружески кивнул, как это принято у него в желтом доме. Странно довольное урчание слетало с его губ. Пока я старательно тряс его руку. Кто-то уже лупит в дверь сортира.

Кристиан открывает. Изжелта бледная потная косоглазая образина миссис Гроц. Седые курчавые волосы сегодня еще курчавее и седее. Образина перекошена. Крупная костлявая лапа придерживает на груди расшитый маргаритками халат. Или петуньями. В общем, семейство белладоновых. Если как следует приглядеться. Чего я лучше делать не стану. Поскольку вид у нее такой, словно она сейчас начнет извергаться.

— Мне нужно с вами поговорить.

— Да.

— Вы думаете мой дом это по-вашему что.

— О чем вы.

— Вы похоронщик. Я видела книгу. Похоронщик, так.

— Нет.

— А книга зачем.

— По-моему это не ваше дело.

— Вы хотите, чтобы я всех жильцов потеряла, я тут работаю, из сил выбиваюсь. Мне следовало по вашему выговору догадаться. А похоронная машина. Наплел мне с три короба, жена у него умерла. А сам, небось, извращенец, потому у вас и платья-то женские.

— Прошу прощения.

— Думает, влез сюда, так ему теперь все с рук сойдет, псих ненормальный.

Кристиан протискивается вон из ванной комнаты. Минуя взбухающие буфера миссис Гроц. У которой спрятана в складках платья свинцовая труба. Фута примерно в два длиной. Торчит наружу. Что за гостеприимная страна, будь она проклята. Торопливо сматываюсь из холла. В свою комнату. И больше никогда не оставляй дверь открытой. А то она увидит постель, разбросанную, словно взрывом. Это мне ночью приснился сон. Будто Кларенс Вайн открыл новую похоронную контору на верхнем уровне вокзала Гранд-Сентрал. И народ поволок туда своих покойников. Из Миссисипи и Бостона. Поезда, груженые трупами. Из Бронксвилла, Крествуда и Такехо. Команды похоронщиков, одетых в футбольную форму, чеканя шаг, проходят маршем по пандусу Сорок Второй улицы. Вайн с балкона на Вандербилт-авеню рычит в мегафон команды. Приказывая уложить тела нескончаемыми рядами, чтобы он мог обозреть их в бинокль. Огромные синие сводчатые потолки сотрясает органная музыка. Я тоже там. Стараюсь отвечать последнему писку моды. Надел темную мягкую шляпу. Толпы жителей пригорода безмолвно и неподвижно стоят с газетами в руках, напуганные до усеру. А мне приятно видеть Вайна. Подхожу к нему. Дружески пинаю локтем в спину. Спрашиваю на лучшем моем американском языке, ну как делишки, Кларенс. Он отвечает, ба, как поживаешь, малыш, рад тебя видеть, делишки что надо, лучше некуда. Если есть желание побальзамировать, бери себе любого кадавра.

Кристиан оборачивается, чтобы закрыть дверь спальни. Миссис Гроц, всунув в щель ногу, наваливается на дверь, норовя не дать ей закрыться. Но Кристиан в броске захлопывает ее. Бумм. Свинцовая труба валится на пол. Кристиан задвигает щеколду. Кулаки мымры молотят по красному дереву филенок. Добро пожаловать на Вест-Идиот стрит.

— Что вы себе позволяете в моем доме. Мне такие умники не нужны. Слышите. Убирайтесь, пока я не вызвала копов. Грязный бездельник.

Бьется всем телом о дверь. Из задвижки летят шурупы. После очередного удара плечом. Собачье рычание. Дверь медленно подается. Клетчатая лапа мужчины, сгребавшего снег на улице. Кристиан прибегает к занятному, выученному в университете приему: оттолкнувшись ногой от стены, с маху врезается в дверь, отчего она вновь захлопывается. Горловой всхлип миссис Гроц, ее туфелька на высоком каблуке застряла в щели. И лопнула. Жаль, ступни внутри не было. Пожалуй, хватит проявлять необщительность. Спрашиваю у долбаеба в клетчатой куртке, давно ли его кастрировали, и что еще я могу для него сделать. Под вой полицейской сирены, налетающей вдоль по улице.

— Извращенец. Вот погоди, доберется до тебя мой племянник, Винни Костолом.

Дыхание слегка отдает чесноком. Какая жалость, что это чудотворное луковичное растение вынуждено разлагаться в каких ни попадя ртах. Осеняя своим ароматом гнусные словеса. Для граждан подобного сорта бальзамирование — это квинтэссенция справедливости. Сирена смолкает. Снаружи хлопают дверцы машины. Полиция. Обвиняется в том, что завладев учебником похоронщика, пытался выдать себя за женщину. Топот ног на лестнице. Голоса за дверью.

— Арестуйте его. Он вуду. Колдун. Там внутри извращенец.

— Полегче, леди. Что происходит. Откройте.

— Он носит женские платья.

— Ладно, леди. Он вооружен.

— Откуда мне знать. Но только у меня геморрой начался с тех пор, как он въехал.

— Вы видели револьвер или нож.

— Я видела грязные картинки с мертвецами, вот что у него там такое. Без одежды. Даже яйца видать.

— О'кей, леди, это колдовство нам известно. Эй, вы там, откройте. В последний раз говорю.

Кристиан тянет дверь на себя. Четверо ожидают в тени. Рычит и щерится пес. Две синих фуражки, две формы. Плевать им всем, что я недавно овдовел. Прямо на меня наставлен револьвер. Пристрелят еще до того, как я успею выкрикнуть, что меня подвела общая культура. Поднимаю руки. Ширинка расстегнута. Плюс с особой злонамеренностью размахивал елдаком. Между тем как на иллюстрированной странице красовались ничем не прикрытые мужские яйца. Зашивать намертво рты в студии Вайна, похоже, будет большим облегчением.

— О'кей, приятель.

— Это он. А платья вон там. В чемодане. Я говорила. И по говору слыхать, что он в платьях ходит.

— Леди, дайте нам слово вставить. О'кей, опустите руки. Что вы можете на это сказать, приятель.

— Это одежда моей жены.

— А где ваша жена.

— Умерла.

— Он ее зарезал.

— Заткнитесь, леди. Что вы хотите этим сказать, приятель.

— Только то, что я сказал, — умерла.

— Слушай, друг, ты, давай, не умничай.

— Я и не умничаю. Она умерла. Ее похоронили чуть больше недели назад. А это ее одежда.

— Ладно. Теперь насчет грязных картинок. Где они.

— Вот здесь, я полагаю.

— Вы полагаете.

— Но это всего лишь руководство для погребальных дел мастеров.

— Это вы что ли погребальных дел мастер.

— Да, я. Я посвятил свою жизнь этому возвышенному служению.

— Вы кончайте шутки шутить. Чего ж вы тогда живете в этой дыре. Все известные нам похоронщики живут на Парк-авеню.

— Арестуйте его.

— В последний раз, заткнитесь леди, или мы вас арестуем. Все, что рассказывает этот малый, совершенно нормально. Во всяком случае, для нашего участка. И вы можете это доказать. Там на табличке имя Корнелиус Кристиан, это ваше.

— Да.

— А вообще-то, кто нас сюда вызвал. О'кей, не важно. Ну-ка умолкните все и перестаньте пихаться. Леди, у вас телефон есть.

— Есть. Заплатите и пользуйтесь.

— О'кей, приятель. Куда мне позвонить, чтобы проверить ваши слова.

— В Погребальный дом Вайна.

— Да ну. Это Кларенс Вайн, что ли.

— Да. И я опаздываю на работу.

— А, так вы у него работаете. Я раньше тот район патрулировал. Ну как же, Кларенса я знаю. Отличный малый. И дела у него идут что надо, скоро уже третий филиал откроет в Ист-Сайде. На пять этажей под землю уходит. Будет на что посмотреть. Да, кто бы мог подумать. О'кей, леди, представление окончено.

— Так чего, с ним все по закону что ли.

— Вот именно.

— Но он же похоронщик.

— Он в своем праве, леди.

— Тогда пусть и живет, где похоронщики. А не в доме с нормальными людьми.

— Это не по нашей части, леди.

— А если это сосало заразу какую с трупов притащит.

— Слушайте, леди, ведите себя прилично. Угомонитесь, пока не нарвались на неприятности. Если вас что-то не устраивает, позвоните уполномоченному по здравоохранению. Из-за таких вот убийства и происходят. Радуйтесь, что он не заклинатель змей с клубком кобр под кроватью. И кстати, наймите кого-нибудь, чтобы посыпал солью лед на вашем крыльце.

— Этим занимается мой племянник, Анджело.

Весь отряд удаляется. Оставив на полу ступневидные лужи растаявшего снега. Кристиан надевает серое твидовое пальто, хватает руководство. Быстро вниз по лестнице. Мимо сальной физиономии миссис Гроц, ощерившейся из-за двери. Приятно знать, от чего именно люди взъедаются на тебя. И обзывают сосалом. А это, стало быть, Анджело, брат Винни Костолома. Четыре свирепых карих глаза — два принадлежат его псу, два других он сам поднимает на меня от лопаты. Полицейские в патрульной машине. Один манит рукой. Другой что-то пишет в записной книжке. Опускает стекла. Я слишком опаздываю, придется ловить такси.

— Эй, мистер Кристиан, идите сюда, садитесь. Мы вас подбросим. Нам по дороге.

Прыгнув через сугробик прямо в канаву. Кристиан забирается на заднее сиденье патрульной машины. Сквозь шелест помех голос объявляет по радио. Двигаться к пересечению Пятой с Пятидесятой. Вызываются все машины, на шестнадцатом этаже мужчина грозится спрыгнуть на Пятую авеню.

Взвывает сирена. Патрульная машина срывается с места. Заснеженной вихлявой дорогой проносится сквозь парк. Влетев в Охотничьи Ворота, вылетает в Ворота Рудокопа и мчит по Пятой авеню. Дама, укутанная в меха, оборачивается и смотрит, как поднимает лапку, чтобы пописать, ее пудель в норковой шубке. С приятностью отмечаю, что пока мы взрывали колесами снег меня наградили парой-тройкой уважительных взглядов. Без сирены никто бы и внимания не обратил. Этот прыгун может оказаться нашим клиентом. Которого придется соскребать с тротуара. Если, конечно, это не шестнадцатый этаж кукольного домика. Может, правда, вляпаться в крышу автомобиля. Или приземлиться на головы пятерке прохожих сразу. Тогда Вайну достанутся шестеро. Пожарная машина. Веют флаги. А впереди всех — я.

— Да, мистер Кристиан. Если этот парень оттуда соскочит, он все вокруг мозгами забрызгает. Веселая у нас работа. Скажите Кларенсу, Дик ему кланялся. А адрес вам лучше сменить.

Шагаю по городу на восток. Навесы на остановках здесь темно-зеленые. И покрыты мантией снега. Из-под колес автобусов летят серые комья талого снега. У грузового подъезда вайновский пикап. На улице пусто. Не считая одинокой фигурки, которая тащится куда-то, прикрыв понурую голову большим бурым конвертом. Коммерцию не остановишь. Снег даже на поезде, с ревом летящем над улицей. Ну давай, заходи. Тепло и уютно. В ботинке тает.

— Где вы были, Кристиан. Вы опоздали.

— Простите, мистер Вайн. Квартирная хозяйка пыталась вышвырнуть меня из дому, решив, что я похоронщик. У нее предвзятое отношение к этой профессии. Приезжали полицейские. Один из них знаком с вами. Дик.

Темная фигура Вайна укоренилась в самой середине канареечного ковра. Галстучная заколка с жемчужиной. Указательные пальцы согнуты, по ним вверх и вниз проскальзывают большие. Он готов облаять меня, выгнать вон, вручить мне счет за похороны жены. А я стою перед ним, оттаивая, наслаждаясь теплом. В первый раз получил работу. В этом новом мире, полном возможностей, от которых дыбом встают волосы, если не фаллосы.

— О'кей. Постарайтесь, чтобы это больше не повторялось. Извините, если я показался вам резким, но нам сейчас не хватает рук. У Фрица уже двусторонняя пневмония. А по коротким волнам передали сообщение, что какой-то человек того и гляди выпрыгнет из окна на углу Пятой и Пятидесятой. Если снегу еще навалит, число таких людей возрастет. Они сигают из окон, будто кукурузные зерна с раскаленной докрасна сковородки. После каждой метели.

— Я прошу прощения, мистер Вайн. Больше не повторится.

— Ну хорошо, тогда за дело. У нас двое усопших, мисс Мускус во втором покое занимается семейством Бреннан. Я хочу, чтобы вы с вашим пониманием этикета взяли на себя четвертый покой. Соурпюссы. Там никаких хлопот не предвидится. Кортеж будет готов через полчаса. Поедете в Зеленый Дол. Погребение в мавзолее. Думаю, вы с этим справитесь.

— Думаю, да.

— Ваш водитель, Чарли, знает, что нужно сделать на кладбище. Так, теперь снимайте пальто. Протрите туфли, причешитесь. И тихо входите. За дверь справа регулятор температуры, показания скорее всего нормальные, но вы все равно сделайте вид, будто что-то там поправляете. Дает людям ощущение, что о них заботятся. Миссис Соурпюсс ни с кем не спутаешь, блондинка, представьтесь ей как мой ассистент. Усопший занимался оптовой продажей женского платья, крупное дело. Вам следует лишь приглядывать, чтобы все шло гладко. Там никто от слез не промокнет. О цветах я сам позабочусь. А вы поедете с Чарли и с гробом.

Блондинка в черном. Третьего дня видел ее в холле. Сидит, читая раскрытый на коленях модный журнал. По углам застыли двое джентльменов. Еще один, стоящий прямо за дверью, оглядывает меня сверху донизу. У гроба преклонила колени и поникла главой пожилая женщина. На усопшем синий деловой костюм. Видел его на столе, когда падал в обморок. Нынче он лет на двадцать моложе. В очках и, господи-боже, в старом итонском галстуке. Встань здесь. Проверь термостат. Прошу прощения, сэр. Оп-ля. Температура-то на градус ниже, чем следует. И зеленый свет малость резковат. Музыка смахивает на замедленную польскую польку. А ну, еще шажок вперед. Жена, должно быть, вдвое моложе его. Масса золотых украшений на обоих запястьях. И на пальце бриллиант размером с желудь. А садиться мне разрешается. Пожалуй, не стоит. Экие она ноги-то отрастила. Черные чулки мерцают в изумрудном свете. Представься.

— Прошу меня извинить. Я мистер Кристиан. Ассистент мистера Вайна. Надеюсь, все в порядке. Могу я что-нибудь сделать для вас.

— В общем, да. Вы не добудете мне пачку «Глазок».

— Прошу прощения.

— «Глазок».

— А что это.

— Сигареты.

— О. Разумеется.

— Вставьте их в счет.

Кристиан трусит по улице. Стараясь попадать в оставленные кем-то следы. Мимо мрачной статуи индейца у табачной лавки, который, прикрыв щитком ладони глаза, всматривается в решетки и фермы, чьи перекрестья проступают сквозь неослабевающий снег. Под рушащийся сверху железнодорожный гром кричит продавцу «Глазки», и тот протягивает пачку. Написано, с ментолом. И коробок спичек в придачу, задаром. В Европе пришлось бы платить. Подумал, наверное, что я чокнутый, бегаю тут без пальто. А я превосходно себя чувствую в эту минуту. Снег очистил воздух, и люди как-то изменились, посвежели. У некоторых совершенно фантастические ноги. Все это внушает надежду. Что я смогу добиться на этой работе успеха, может быть сногсшибательного. Глядишь, еще и Вайну нос утру по части шика и роскоши ритуала. Заведу себе венский оркестр. И еще, поставлю у входа двух лбов с пиками и в доспехах, пускай охраняют. А похоронный салон уйдет у меня под землю на восемь этажей. И ведь всего только час назад я был извращенцем. Замогильным сосалом, разносящим заразу.

— Мадам.

— Спасибо. Что за любезный молодой человек. Большое спасибо.

— Всегда рад служить вам, мадам.

— Я миссис Соурпюсс. Вы, наверное, читали о нас в газетах.

— Сожалею, но по-моему не читал.

— Все это так ужасно. А вы не из Нью-Йорка, верно.

— В настоящий момент нет.

— Мне сразу так показалось. Вы говорите, как англичанин.

— Спасибо.

— Как это милого молодого человека вроде вас занесло в подобное место.

— Как вам сказать, мадам, пожалуй, это можно назвать моим призванием.

— Вы что же, призыв услышали. Исходящий отсюда.

— Именно. Такова моя миссия. Надеюсь, что усердный труд позволит мне добиться заметного положения. Быть может даже открыть со временем собственное дело.

— На редкость неромантическое стремление.

— Я хочу помогать людям. И моя профессия предоставляет такую возможность.

— Вы говорите совершенно как мистер Вайн.

— Мне очень лестно это слышать.

— А вас от всего этого не тошнит.

— Мадам, утешать осиротевших, скорбящих о своей потере, есть необходимая предпосылка моего душевного мира.

— Да ну вас, вы меня разыгрываете. Но произношение у вас великолепное. Хотите сигарету.

— Нет, благодарю вас. Вы позволите.

Кристиан вытягивает зажигалку миссис Соурпюсс из ее туго обтянутой черной перчаткой руки. По которой каскадом спадают золотые браслеты. У нее твердая и сильная линия челюсти. Светлая, гладкая кожа. Зеленовато-синие глаза. Наклонись чуть ближе. К ее духам. Глаза скорее синие, чем зеленые. А я, когда входил сюда этим утром, ожидал, что на меня пахнет формалином. Кабы позавтракал, могло бы и вырвать. Прямо на Вайновский канареечный ковер. Тяжелая зажигалка. Должно быть, литое золото. Вот, значит, валится на тебя с небес дерьмо чуть ли не водопадом. Особенно с потолка спальни, которую ты снимаешь. И вдруг замираешь с эрекцией, норовящей высадить тебе нижнюю челюсть. Оттого, что углядел бедра скорбящей вдовицы. Есть от чего офигеть.

— Скажите, мистер Кристиан. Господи, какие у вас чудные, изящные руки. Вы на кладбище поедете.

— Да, поеду.

— Я была бы вам очень признательна, если бы вы поехали в моей машине. Мне бы хотелось иметь в дороге собеседника.

— Я спрошу у мистера Вайна. Уверен, что он согласится. Мы стараемся помочь нашим клиентам всем, чем только можем.

Брови Кристиана удивленно приподнимаются в изумрудной, будто в ночном клубе, полутьме. Скромно ретируюсь. Останавливаюсь посреди коридора, чтобы в льющемся с потолка свете осмотреть свои руки. Да. Пожалуй, и впрямь великолепны. Надо обождать, придумать как опустить мой налившийся кровью перпендикуляр, а то Кларенс подумает, будто я пытался уделать им скорбящую вдовушку. Он прав. Жизнь прекрасна. Для тех, кто посвятил ее избавленью от мертвых. Единственное, что меня теперь остановит, это полный провал.

6

Автомобиль у мадам серый. С крохотными круглыми боковыми окошками сзади. Вроде иллюминаторов на корабле. Длинная антенна торчит над заснеженной крышей. Внутри меховая полость с темным отливом. В последний раз окинул взглядом мистера Соурпюсса. Чье спокойствие и лысина представляются безграничными. Нарумяненные полные щеки. Денег, наверное, целую кучу огреб. Печать молчания на устах. Иначе я бы спросил у него, как это ему удалось.

Пока мы едем по Пятьдесят Седьмой улице, миссис Соурпюсс мурлычет неторопливую польскую польку. Порой поворачиваясь, чтобы оглядеть витрину очередного модного ателье. Улыбается, встречаясь со мной глазами. Малый, вначале торчавший у термостата, стоял, из конца в конец озирая улицу, а двое других наблюдали, как я влезаю в ее лимузин. И жевавший резинку шофер миссис Соурпюсс, пророкотал нечто неразличимо неласковое и захлопнул за мной дверцу.

Снег, ставший глубже, замедляет движение. Белые холмики брошенных автомобилей. В небе темные тучи. Буксир волочет вокруг пирса океанский лайнер с красной трубой. В увеселительном парке за темными холодными водами Гудзона торчат над отвесными скалами вагончики русских рельсовых горок. Школьником заехал туда однажды, после ежегодной июньской лодочной прогулки. Тогда это был мой город. Теперь принадлежит Вайну. Который молча уставился на меня, когда я сообщил. О требовании миссис Соурпюсс, чтобы я ее сопровождал. Я стоял, ожидая. Вайн сидел. За столом, сплошь покрытым листами архитектурных планов. Прижатых с одного угла черной книжицей, на который красным выведено «Нью-Йоркский Светский Календарь». Теперь он уже выяснил, что я там не значусь, и вправе спросить, какого, собственно, дьявола ты пытаешься втереться в знакомство к скорбящим. Но он опустил глаза на чертежи. О'кей, Кристиан. И добавил, сию минуту по радио сообщили, будто надвигается настоящая снежная буря, убедитесь, что Чарли надел цепи на колеса всех машин. У Чарли, когда я к нему подошел, приятным образом вылезли на лоб глаза. И он сказал, мистер Кристиан, а вы-то что здесь делаете. Я сказал, работаю. И он сказал, господи-иисусе.

Миссис Соурпюсс курит сигарету за сигаретой. Я раз за разом щелкаю ее зажигалкой. Клубы дыма из-под черной широкополой шляпы. Наклоняется, стряхивая пепел в выдвинутую из ореховой спинки водительского сидения пепельницу. Общается с ним через микрофон, похожий на чайное ситечко. Его зовут Глен. Он все бросал на меня нехорошие взгляды в зеркальце заднего вида и в конце концов до того увлекся сооруженьем глумливой гримасы, что врезался в зад катафалка. Из которого, ругаясь и размахивая кулаками, выскочил Чарли.

— Черт тебя подери, ты что, тупорылый, не видишь, что я впереди, ты же мог усопшего покалечить или еще что.

Миссис Соурпюсс, смеясь, прикрывает ладонью рот. И оборачивается, уставясь прямо на мое укрытое мехом лоно. Поверх которого я со страшной скоростью вращаю большими пальцами.

— Вы увлекаетесь спортом, мистер Кристиан.

— Порой надеваю перчатки. Я занимался боксом.

— Вот как.

— И очень хорошо умею за себя постоять.

— Но будет просто ужасно, если что-нибудь случится с вашими руками. Вы любите хорошие книги, музыку.

— Да, люблю.

— Я тоже. По-настоящему хорошие книги. Очень люблю хорошие книги.

— И я.

— Я так и знала. Это у вас на лице написано.

Высоким мостом проезжаем над водами, там, где Ист-Ривер впадает в Гудзон и тут же из него выпадает. Покидаем остров Манхэттен. Приземляемся в Бронксе. Миссис Соурпюсс снимает шляпу и откидывает голову назад. Приоткрывает рот, проводя внутри языком по каждой щеке. Стряхивает с сигареты пепел и основательно затягивается. Впереди нас везут ее мужа. На белом атласе гроба, покрытого венками и цветами. Горе людское снашивается быстро. Думаешь, оно не пройдет никогда. Тут-то оно и проходит.

— Как ваше имя. Не могу же я все время называть вас мистером Кристианом.

— Корнелиус.

— У вас наверное были старомодные родители, раз они так вас назвали.

— Они были иммигранты и рано оставили меня сиротой.

— Как грустно.

Машины на шоссе стараются держаться подальше от похоронной процессии. Метель, все спешат по домам. На каменистых пригорках притулились дома, где живут люди, которые, кажется, надежно защитились от жизни. За этими уютными окнами. В комнатах, по которым можно прогуливаться. С холодильниками, набитыми мороженым, оливками, острым сыром. Кружками болонской колбасы и кусками ростбифа, уже готовыми лечь между намазанными майонезом ломтями ржаного хлеба. Садишься на большой диван посреди просторной гостиной. Впиваешься зубами в еду и смываешь ее содовой вниз. В большом камине полыхает пламя. Батареи дюжинами тренькают по всему дому.

— Где это мы, Корнелиус. Далеко еще.

— Недалеко, мадам.

— Сделайте одолжение, бросьте вы эту мадам. Я от нее я ощущаю себя старухой.

— Простите.

— Меня зовут Фанни. Так где мы.

— В Бронксе.

— Что-то не похоже на Бронкс.

— И все-таки это Бронкс. В нем есть и леса, где водятся олени, рыба, ондатры, опоссумы, совы, змеи.

— Вот не ждала от этакой дыры. Интересно, скоро сюда доберется цивилизация. Эй, похоже мои слова задели ваши чувства.

— О нет.

— Чего уж там нет.

— Я вырос в Бронксе.

— Шутите. Смотрите-ка. Снова лес. В точности как вы сказали.

— А на кладбище имеется озеро с утками.

— Шутите.

Вьющейся по лесу дорогой кортеж взбирается по холму. Лишенный цепей серый лимузин оскальзывается на льду. Сзади идут еще две машины. Белые клубы выхлопных газов вырываются из-под катафалка. В котором Элен и я, в котором мы ожидали на перекрестках зеленого света. Посреди моего родного, романтического Бронкса. Я был мальчишкой только что из Бруклина, новичком в этих местах, оказавшимся вдруг на улице. Подружился с пареньком по имени Билли, у которого только что умерла мать. Он все упрашивал меня. Опробовать боксерские перчатки, которые ему подарили на Рождество. Его отец, сидя в последнем ряду, наблюдал, как мы скачем по рингу. Я думал, горе не позволит ему драться по-настоящему, а он отмутузил меня до икоты.

— Что это там, Корнелиус.

— Последняя станция городской железной дороги.

— А вон, где «Викки» написано, бар?

— Да.

Миссис Соурпюсс достает из черной блестящей сумочки новенькую, еще хрустящую десятидолларовую бумажку. Приподняв брови, берет микрофон и приказывает Глену затормозить. Катафалк едет дальше, пересекая широкую авеню, две машины следуют за ним. Человек в серой форме знаком велит им остановиться сразу за воротами.

— Корнелиус, голубчик, окажите великую милость, купите мне бутылку виски.

— Разумеется, конечно. Какой-нибудь определенный сорт.

— Канадского.

Вступаю под крышу населенного призраками строения. Сколько раз я сходил здесь с поезда или садился в него, в самом конце линии — или в начале, если вы направляетесь в город. Бармен с засученными рукавами. Коммивояжеры, сгорбившиеся в круглом баре над выпивкой. Звон бубенцов из музыкального автомата, сани мчатся по снегу. Кто-то из посетителей говорит, вот что нам и вправду понадобится, если через час эта штука не кончится.

Снаружи снег повалил еще гуще. Провисшие телефонные провода над уходящей на север аллее. Черная высокая железная изгородь по другую сторону улицы. А за ней кровли громадных мраморных мавзолеев. Есть и гранитные, серые. Ели, заиндивевшие клены, дубы и буки. Вся смерть, какая там есть, надежно укрыта. Холодно, бело, одиноко. Миссис Соурпюсс открывает стеклянный шкафчик.

— Выпейте немного, Корнелиус, нас ожидает зверский холод.