— Да.

— Да значит есть.

— Да.

— Дело хорошее. В наше время это большая проблема, без шуток говорю, кто-то рядом обязательно нужен. И вы с ней гуляете, ходите в разные места.

— Да.

— Хорошо. Ты в городе с ней познакомился.

— Я ее знал еще в детстве, до того, как уехал в Европу.

— Вон оно что. Детская любовь. А я в детстве жену свою любил. С кем-то еще познакомиться никакой возможности не было. Как у тебя с формой.

— Неплохо.

— Выглядишь ты хорошо. Знаешь, ты как вернулся, тут тебя многие заприметили. Интересуются. Каждый раз, как ты уходишь, является Адмирал и спрашивает, ну, что этот малый, Кристиан. Хочет знать, не отрастил ли ты на него зуб. Говорит, что тебе следовало остаться в Европе. Я ему кое-что о тебе порассказал. Но он талдычит, что ты представляешь угрозу для Соединенных Штатов. По твоему это как, правда, а, Кристиан.

— Да.

— Как это. Ты хочешь сказать, что рядом со мной преступник. А ну, кыш отсюда. Нет, серьезно, Кристиан. Вот скажи мне. Что ты, к примеру, думаешь об американских женщинах.

— Шлюхи.

— Эй, так нельзя говорить.

— Почему.

— Потому что это неправда. У меня жена американка. Что же она, шлюха, по-твоему. Ты вот и Адмиралу то же самое выдал, так его чуть удар не хватил. Но ты знаешь, что он говорит. Он говорит, что ты прав. С другой стороны, он еще говорит, что если когда-нибудь встретиться с тобой на ринге, то убьет тебя за твои высказывания. Он думает, что люди вроде тебя поощряют евреев и негров к захвату власти.

— Правильно думает.

— Что значит, правильно. А ирландцев куда же девать. Кто, по-твоему, подает этому городу пример неподкупной честности. Вот подожди, я все Адмиралу скажу. Он заявится через пару минут. Надумал маникюр тут себе делать. Между прочим, Адмирал у нас важная шишка. У него вся нью-йоркская гавань под началом. Полезное знакомство. Гавань-то та еще. Тихий, гостеприимный портовый район, где люди знай себе делают друг другу дырки в головах. А чем занимается Адмирал. Сидит здесь и ногти маникюрит. Как по-твоему, Корнелиус, следует мужчине ногти маникюрить. Может, с тех пор, как ты в отъезд подался, мы в этой стране все в педиков обратились. Ну-ка, скажи, Корнелиус, не думаешь ли ты, что в этой стране живут одни педики.

— Думаю.

— Эй, так говорить нельзя.

— Почему.

— Так это же неправда. Вот почему. Возьми хоть меня, я тебе прямо скажу, если бы я был педиком, откуда бы у меня взялось десять детей, ты сам подумай. У меня просто времени не остается на гомосексуализм. Ты понимаешь. Прихожу домой и даже присесть не успеваю, как детишки уже лезут мне на голову, так что я чуть с ума не схожу. Да у меня и на нормальный-то секс времени не хватает. Я потому и спросил тебя насчет этой ванны, может ли женщина в ней залететь. Ты же интеллигентный малый, Корнелиус, ответь мне на этот вопрос.

— По законам физики это возможно.

— По каким законам. Слушай, Ты мне насчет законов физики не вкручивай, ты скажи, может она забеременеть или не может. Я всю ночь с женой проспорил, поспать не успел. Она меня еще разбудила и говорит, будто знает одну, которая забеременела, сидя в ванне. Я говорю, заткнись ты, ради христа, если к ней мороженщик или молочник не заходил, то ладно, забеременела в ванне, заодно и детей окрестила.

— Это возможно, вот все, что я могу сказать.

— Разочаровал ты меня, Корнелиус. Я и жене говорил, если кто способен разобраться в этом вопросе, так только Корнелиус. Уж он-то насчет этих микробов да зародышей все до точки знает. А вот послушай, мне говорили, будто англичанки совсем безнравственные, как насчет этого. Вроде на них и жениться не нужно. Потому как они этим делом занимаются для собственного удовольствия. Во всяком случае, Корнелиус, выглядишь ты отлично, и хук левый по-прежнему при тебе и встречный правой. Эй, мне шикарная мысль в голову пришла. Ты знаешь, Адмирал считает себя великим боксером. Говорит, что он со своим крученым ударом вообще непобедим, такого, дескать, могучего удара ни у кого больше нет. Теперь послушай. Знаешь, чем его можно вывести из себя. Он тебе скажет слово, а ты в ответ два. Ему и не понравится. Он уж много лет не слышал, чтобы ему кто перечил. Отличная выйдет штука. Мы устроим так, что вы с ним проведете пару раундов. Что скажешь. Я ему даже намекну, будто ты еврей, а Кристианом назвался, чтобы никто не догадался. Как тебе это.

— Я и так уж напритворялся по горло.

— Так смешно же получится. Сделаешь вид. Будто он тебя в нокаут отправил. Знаешь, как Адмирал обрадуется. Нет, правда, давай попробуем. А после будешь с ним кататься на яхте.

— Меня в последнее время столько мордовали в самых различных смыслах, что мне только поддельного избиения и не хватает.

— А ты смотри на это дело проще, это ж для смеха.

— Я так и смотрю. Но подобный смех убивает душу.

О'Рурк поднимается на ноги. Подбородок задран, к лаки выставлены вперед. Посылает удары во всех направлениях.

— Гляди, Корнелиус, ты выходишь на ринг с таким видом, будто хочешь его убить. Я у вас буду рефери. Несколько прямых левой, по губам, но не слишком сильных, чтобы его не свалить. Потом по корпусу. Пусть почувствует удар и поймет, что надо драться как следует.

— А если он мне ответит.

— Ну, чего он там ответит. Не перед маникюршей же.

— Не знаю, я противник членовредительства.

— Да какое членовредительство. По-твоему, позволить Адмиралу снова почувствовать себя молодым это членовредительство. Как-никак, это ведь он не пускает иностранцев в Нью-Йорк, а негров не выпускает из Гарлема. Ты что же, Корнелиус, хочешь чтобы наш город кровью захлебнулся. Да если в портовом районе нынче все чинно-благородно, так тут только его заслуга, Адмирала. Ты просто обязан сделать это, Корнелиус, для блага нашей страны.

— Вот спасибо. Не ты ли говорил, будто в этом самом портовом районе люди друг другу дырки в головах делают.

— Ну чего, ну убивают, так ведь по-честному, ты что, разницы не понимаешь, а все благодаря Адмиралу. Теперь следи за мной. Гляди. Левой даешь Адмиралу по челюсти. Потом правой по пузу. И открываешься. Он бьет в ответ, ты падаешь. Пусть ударит тебя под конец раунда.

— Все же подобным образом превращать человека в жертву это против моих убеждений.

— Э-э, о чем ты говоришь, разве мы все не жертвы. Слушай, ты же пока не уехал в Европу был одним из самых шустрых и крепких бойцов, каких я видел. Что случилось. Ты и сегодня пришел сюда какой-то печальный. Что тебя мучит, Корнелиус.

— О'кей, я поспарингуюсь с Адмиралом.

— И отлично.

Глаза О'Рурка смеются, ладони лежат на бедрах. Он смотрит на Кристиана. На этом вываленном миром наружу каменном языке. С торчащими из него серебристыми громадами вкусовых почек. Тебе дается от силы секунда, чтобы покрасоваться на сцене. Хочешь, кланяйся, хочешь прыгай с крыши. На краткий миг ты публике интересен. Потом тебе шикают. А в следующий миг со стороны подваливает свежая публика и спрашивает, кто это там, черт побери, летит. И аплодирует, если ты расшибаешься насмерть.

— А знаешь, Корнелиус, ты изменился. Такой был бешеный малый. Пороху в тебе хватало на целую армию. Это все, небось, европейские моральные ценности. С которыми тебе пришлось воевать. Ну, знаешь, вроде и подружился ты с англичанином, но он все равно пытается скормить тебе ростбиф, зажаренный еще на прошлой неделе, а ирландцы так вообще друзьями лишь притворяются и ростбиф норовят всучить прошлогодний. Только и слышишь от тех, кто оттуда вернулся, как их обжулили, ограбили да надули. И никак им не втолкуешь, что их везде надувают, только и разницы, что здесь это делают, не таясь, прямо под твоим носом.

Дверь отворяется. Входит Адмирал. Укутанный в белый купальный халат. Шея обернута полотенцем. На ногах поскрипывают новенькие боксерские туфли. Черные брови нахмурены. О'Рурк приветственно разводит руки.

— А вот и Адмирал. Борец за права белого человека. В чем нуждается наша страна, так это в том, чтобы каждый в ней стал ирландцем, верно, Адмирал. Смотрите, и Корнелиус Кристиан тоже здесь.

— Вижу-вижу.

— Зачем вы так, Адмирал, Корнелиус добрый малый. Разве что нахватался немного либеральных идей. Это все Европа да тамошнее свободомыслие.

— Не говорите мне о Европе, я налогоплательщик.

— Мы все налогоплательщики, Адмирал.

— А я вот не желаю, чтобы на мои деньги таким, как он, помогали устраиваться здесь. Критикующим собственную страну.

— Послушайте, Адмирал, он всего-то сказал, что американские женщины шлюхи.

— И я, как ни прискорбно, вынужден был с ним согласиться.

— Слышишь, Корнелиус. Что говорит Адмирал. Выходит, в чем-то вы с ним все же сошлись. Наверное, оба правы. Страна от побережья до побережья так и кишит шлюхами. Хотя постойте-ка. А как же моя жена. Вы называете шлюхой мою жену. Нет, так нельзя говорить. Она мать, у нее дети.

— Я не о женах говорю. Я говорю о живущих на социальное обеспечение шлюхах, которые прохлаждаются в этом городе и за которых я плачу налоги.

Адмирал протягивает руки в перчатках О'Рурку, чтобы тот их зашнуровал. А Кристиан тем временем танцует вокруг здоровенного, похожего на похоронный, мешка, осыпая его ударами.

— Платите, платите, так вам и надо.

— Как, черт побери, а разве вы налогов не платите.

— Я пребываю в забвении.

— Научились, понимаешь, всякие слова говорить. Попали бы вы на один из моих кораблей. Свобода мысли, будь я проклят, блядуют на свободе вот и все дела.

— Послушайте, адмирал, в этом спортзале командую я. Неприличные выражения запрещаются.

— А вот попал бы он как-нибудь ко мне на корабль.

— Но Корнелиус уже служил во флоте, Адмирал. Вы на его оснастку взгляните. Якоря навесу. Переборки укреплены. Прощай любимый город, уходим завтра в море. Чтобы повытрясти дерьмо из пакостных итальяшек. Вперед за Ирландию.

— Чушь собачья.

— Какая такая чушь, Адмирал. Вот Кристиан говорит, что жиды да негритосы заняли в подземке все сиденья. Их, говорит, надо в масле сварить. Чтобы освободить места для ирландцев.

— Иных слов я от него и не ждал.

— А вы подеритесь с ним, Адмирал, подеритесь. В конце концов, для чего предназначено это место. Как не для упражнения в мужественных видах спорта. В искусстве самообороны.

— Я ожидаю мою маникюршу.

— Кристиан думает, что вы гомосексуалист, Адмирал. Что вы потому и за ногтями ухаживаете. Дали бы вы ему как следует. И потом, что это вы здесь салон красоты устраиваете.

— Как только вы перестанете упражняться здесь в бизнесе, я начну упражняться в мужественных видах спорта.

— Как же мне продавать мой антиквариат, если у меня своего магазина не будет. Я между прочим отличную штуку придумал, велел насверлить в картинных рамах дырок, чтобы казалось, будто дерево черви проели. Не хотите купить кого-нибудь из старых мастеров, Адмирал. Дешево. Повесите у себя на яхте в кают-компании.

— Подделки, изготовленные на задворках Бронкса.

— Подлинники из самых что ни на есть европейских замков.

— О'Рурк, вы в музее когда-нибудь были.

— Зачем. Мне и так хорошо. Нанял себе двух молодцов, только что из университета. Я всегда говорил, если у человека есть ученая степень, он, когда ворует, сильно нервничает. А такого легче поймать.

Стук в дверь. О'Рурк орет, милости просим в наш гадюшник. На пороге нерешительно застывает девушка в белом халатике. Толкающая перед собой сервировочный столик с серебряным заварочным чайником и подносиком, полным маникюрных инструментов.

— Я ищу Адмирала Брауна.

— А вот он. Вот этот могучий бык.

— Заткнитесь, О'Рурк. Входите, юная леди. Как вас зовут.

— Гертруда. Гертруда Грасиа.

— Подойдите поближе. Я хочу выпить немного чаю. Не возражаете, если я буду называть вас просто Гертрудой.

— Нет, сэр.

— Меня уже мутит от этого сэра. Зовите меня как хотите, только не сэром. Я себя от этого сэра недоноском каким-то чувствую.

— Вы, Адмирал, кто угодно, только не недоносок.

— Заткнитесь, О'Рурк.

— Эй, Адмирал, так не пойдет, я знаю, что у вас в чайнике.

— Я всего лишь бросил туда кусок сахара.

— Вы еще молочка подлейте.

— Мисс Грасиа, расскажите этому деятелю в дырявом халате, как вы попросили чаю для Адмирала и как вам дали вот этот чайник. Так дело было или не так.

— Так, сэр.

— Видите, О'Рурк, что я вам говорил, это чай.

— Виски. Подлейте молочка-то, подлейте. Как тебе это нравится, Корнелиус. Позор. В храме спортивных свершений. Но послушайте, Адмирал, почему бы вам перед тем, как вы займетесь ногтями, не выйти на ринг и не поспаринговаться немного с Корнелиусом.

О'Рурк включает свет. За окном по ущелью улицы прокатывается гром. Клаксоны крякают под дождем. Выглянув, видишь людей без шляп, мокрыми газетами прикрывающих головы. А ты пока здесь. В привилегированной безопасности. Промыл нынче задницу, как велел доктор Педро. И оставил Фанни покусывать губы. После того, как она выпалила, ты ведь хочешь бросить меня, верно. Позвонил Шарлотте, хотел назначить свидание. Как много видишь ныне у задних окон автобусов людей, расплывающихся в загадочных улыбках. Мертвые лица. Лишенные отличительных черт.

— Вы меня слышали, Адмирал. Вы испугались.

— Ха-ха, благодарю за подстрекательское предположение, О'Рурк. Если вы желаете, чтобы мистер Кристиан вышел со мной на ринг. Довольно будет его согласия.

Кристиан робко склоняет голову. Демонстрируя трусость. Сопровождаемую прямым джентльменским отказом.

— Мне как-то не хочется.

— Да брось ты, Корнелиус, Адмирал обещает не прибегать к смертельным ударам. Запомните, Адмирал, крученый удар запрещен, вы меня поняли. Я не хочу, чтобы кого-нибудь выносили из этого зала, пока я им заведую. Усвойте это как следует.

— Но в нем мое главное преимущество.

— Преимущество-преимущество, какое еще преимущество. Длинные слова тут тоже запрещены. Дайте мне клятвенное обещание не прибегать к крученому удару, вот и все что мне требуется, а преимущества меня не касаются. Видите, Корнелиус, Адмирал дает клятвенное обещание.

— Мне все равно как-то не хочется.

— Что ты в самом деле, Корнелиус. Чего тебе еще нужно от Адмирала, он же пообещал крученым не бить. Ну-ка, Адмирал, честное бойскаутское, никаких крученых ударов.

— Не говорите глупостей, я в жизни не ударил человека, неспособного за себя постоять.

— Ну что же, Корнелиус. Выходи с Адмиралом на ринг. Я тебе советами буду помогать. Давай-давай, пока он не наманикюрился. Будем считать, Адмирал, что он еврей, а вы черномазый. И пусть победит сильнейшая раса.

— Ну ладно, хорошо.

— Вот и умница, Корнелиус. Адмирал, на мостик. Драться вполсилы.

— Для меня, О'Рурк, спорт это встреча равных. Я не стал бы связываться с человеком, не способным за себя постоять.

— Корнелиус не калека, Адмирал. Просто если вы обуздаете себя и не станете прибегать к крученому удару, никто не пострадает.

— Я не могу обещать ничего подобного.

— Так вы ведь уже пообещали.

— Это мой инстинктивный удар. Все происходит внезапно. Я сам не знаю, как это случается.

— Да чего там знать-то, Адмирал, это же очевидно, достаточно посмотреть на вашу фигуру, двадцатилетний юноша да и только.

— Что ж, форму я поддерживаю. Каждый корабль, выходящий в море под моей командой, неизменно несет на себе здоровый и тренированный экипаж.

— А вот скажите, мисс Грасиа, можно ли по виду Адмирала определить, что он обладает одним из самых страшных ударов, когда-либо наносившихся на ринге. Он, естественно, не одобряет таких разговоров. Но вы же не станете этого отрицать, Адмирал.

— Черт побери, я и не отрицаю. Я даже предпочел бы, чтобы об этом знало побольше народу. И всякий, кто выходит со мной на ринг, понимал, какому риску он подвергается.

— Каждый раз, когда вы покидаете этот зал, Адмирал, я слышу топот разбегающихся грабителей. Но вы меня просто убиваете, вы же слышали, как я дважды сказал Корнелиусу, что крученого удара не будет. Неужели вы из таких спортсменов, Адмирал.

— Послушайте, О'Рурк, почему вы не купите себе новый халат.

— А этот чем не хорош.

— Здесь присутствует юная леди. Мне не хочется, чтобы она решила, будто мы, боксеры, не имеем понятия об изяществе внешнего убранства.

— Где это вы откопали такое слово, убранство. Говорите по-человечески. Вон Корнелиус, в нем тоже никакого изящества не наблюдается. Он говорил мне, что ношение лохмотьев служит признаком европейской культуры. Слушайте, вы вообще собираетесь боксировать с Корнелиусом или нет.

— Если он готов, готов и я.

О'Рурк перескакивает через скамью. Схватив боксерские перчатки. Протягивает их Кристиану.

— Мисс Гертруда, завяжите Адмиралу, ладно. Перчатки, я имею в виду. Только чтобы шнурки не болтались.

Противники стоят в центре ринга. Между ними громоздится О'Рурк, одна рука на спине Кристиана, другая у Адмирала на локте.

— Так запомните, после команды брек не бить. Никаких ударов в затылок. Я буду внимательно следить за запрещенными ударами. Честная схватка двух рас, вот все что мне от вас требуется.

Звон гонга. Кристиан отпрыгивает назад. И сразу начинает, пританцовывая и приволакивая ноги, перемещаться из стороны в сторону. Между тем, как Адмирал, нанеся слегка закрученной перчаткой прямой левой, по-бычьи бросается вперед. И врезается в канаты. Бурча, ах ты сукин сын, пока Кристиан на расставленных ногах сдвигается в сторону. А О'Рурк присаживается поближе к чайнику.

— Я, Адмирал, пожалуй, чайку попью.

— Не смейте трогать мой чайник.

— Да всего-то глоточек. Ну ты подумай, действительно, чай.

— Ах, мерзавец.

— Вот, значит, вы чем заправляетесь, Адмирал. Теперь понятно, откуда взялся ваш крученый удар. Корнелиус, как дойдет до него, сразу ныряй.

Корнелиус все танцует. Аккуратно уклоняется от нового бычьего наскока, предпринятого Адмиралом. Который наносит хук справа, разрезая воздух над ушедшей вниз головой Кристиана.

— Правильно, Корнелиус. Покажи ему, как надо работать ногами. Заверти его, чтобы он про свой крученый забыл.

Приподнимая брови, Гертруда Грасиа поворачивает к О'Рурку гладко напудренное лицо.

— Они друг другу больно не сделают.

— Чшшшшшш. Мы просто подшучиваем над Адмиралом, его ударом и паутины не прорвать.

— О, так это просто шутка.

— Просто шутка. Так, Корнелиус, держись от его правой подальше. Кружи. Осторожнее, Адмирал готовит удар. Адмирал, помните, что я вам говорил. Крученым бейте вполсилы.

— Заткнитесь.

— Что же я, не имею права подать совет своему боксеру. Осторожней, Корнелиус, он усваивает твою манеру. Нет, Корнелиус, удирать не нужно. Принимай удар, как положено мужчине. Не трусь. Что сделало нашу страну великой, как не личная храбрость. Плюс здоровенные бомбы, которые мы себе завели. А вы-то что же на него не набрасываетесь, Адмирал.

— Он отступает. Я никак в него не попаду.

— И не удивительно. Чудо, что он еще на паром не грузится. Это все ваш крученый, который только что просвистел у него над ухом. Ты как, Корнелиус, в порядке.

— В отменном. Разогреваюсь.

— Я за вами слежу, Адмирал. Мне в моем зале бесчувственные тела не нужны. Я отвечаю за то, чтобы все здесь остались в живых. Совсем как на корабле.

— Кристиан отлично справляется. Без ваших палубных советов. У него неплохой удар. Я сию минуту один пропустил. Хороший удар. Вы только не забудьте сказать, если я вам сделаю больно.

— Пока не сделали.

— Ты подумай, да они того и гляди подружатся. Двинь ему, Корнелиус. Видите, мисс Грасиа. Двое первостатейных мужчин. Истинные спортсмены. Подлинно мужское искусство. Посмотрите, как чисто бьет Адмирал. Обратите внимание, как он сгибает колено, как работает плечом.

О'Рурк наливает чай. Мисс Грасиа подносит чашку к губам. И фыркает, разбрызгав все, что в ней было.

— О боже ты мой. Я и вправду думал, что это чай.

О'Рурк встает, потрясая в воздухе кулаком. Адмирал сбавляет темп. Финтит и напирает. Крякает и пыхтит.

— Сражайся, еврей. Не вижу активности. Достань этого араба, Корнелиус, он же открыт от пояса до носа. Вот так, дай ему, пока он не провел свой крученый. По пузу его. И добавь левой, боковым его, боковым. Теперь осторожней, Корнелиус, в этой стойке Адмирал смертельно опасен.

Кристиан опускает перчатки. Выдвигает вперед подбородок. Пригибается, пропуская адмиралов прямой правой над головой. О'Рурк скачет по половицам.

— Я видел, я видел его, это он самый и есть. Крученый, Адмирал. Ужасный, убийственный удар. В полную силу. Вы прекрасно знаете, что на близком расстоянии он смертелен.

— А вы перестаньте дуть мой виски.

— Ага, признались. Как бы там ни было, я все видел. Если бы Кристиан не нырнул, собирал бы он сейчас свою голову отсюда до Уолл-стрит. Пожалуй, пора прекращать бой.

Бум. Перчатка Адмирала встречается с подбородком Кристиана. Последний, медленно поворачиваясь, рушится на маты и замирает, раскинув в стороны руки. Гертруда Грасиа вскакивает на ноги. Прижимая к губам ладони. О'Рурк, подмигнув, толкает ее назад, на скамью.

— Эй, вы же его крученым ударили. Вы не можете этого отрицать, Адмирал. Посмотрите на него, самый что ни на есть нокаут. Я же вам говорил, не прибегайте к нему, вы сами не знаете, какая в вас силища.

Прохладный влажный ветер задувает в окно. Далекие всполохи молний. Адмирал возвышается над поверженным Кристианом. Задирает подбородок. Триумфально вздымает руку в перчатке. Неторопливо покачиваясь, пересекает ринг и подныривает под темно-красные канаты.

— Куда это вы, Адмирал, постойте, надо его поднять, не оставлять же вот так. Ему нужно сделать искусственное дыхание.

— Я его не сильно ударил. Оставьте, пусть полежит. Давно пора было его проучить. Умнее будет. Впредь не станет болтать всякую чушь.

— Что же, Адмирал, позвольте пожать вашу руку. Только не отрывайте ее. Потрясите немного и все. Не хотелось вам говорить, но знаете, Корнелиусу Кристиану еще ни разу не приходилось палубы, как у вас, у моряков говорится, нюхнуть. Я, конечно, ничего не хочу сказать, но до отъезда в Европу он был чемпионом Атлантического побережья в среднем весе. Семнадцать боев закончил чистым нокаутом.

— Ну, это он мне успел показать. Правда, всего на пару секунд. Я нередко воздерживаюсь от крученого удара, даже когда человек будто нарочно раскрывается. Но этот малый уж больно умничает, себе же во вред. В наши дни по-настоящему сильных мужчин раз два и обчелся.

— Да уж, Адмирал, что верно, то верно.

— Когда я вывел в море мой первый корабль, я каждый божий день по два часа перед завтраком прыгал на шканцах через скакалку. В ту пору эту страну населяли не одни лишь нечесаные слабаки. Таким-то образом я и заработал живот, который вы называете пивным бочонком. Бочонок гвоздей. А ну-ка вы, девушка. Ударьте меня в живот. Попробуйте. Смелей. Не стесняйтесь. Вот так. Каково.

— О господи, сэр, какой он твердый.

— Показали девушке броневую плиту, Адмирал. Этот самый живот, Гертруда, и натолкнул изобретателей на идею. Готов поспорить, Кристиан руку зашиб, когда попытался съездить вас по животу.

— Вот к чему приводит правильный образ жизни, О'Рурк.

— К полному чайнику, Адмирал.

— Не обращайте на него внимания, мисс Грасиа.

— О, я и не обращаю, Адмирал. Только как же мистер Кристиан, вы уверены, что с ним все в порядке.

— Приятно, дорогая моя, наблюдать такую участливость в подобном вам человеке. Утешительное зрелище. Но я вас уверяю. Через несколько дней он будет как новенький. Пару месяцев не сможет жевать, а так все с ним будет в порядке. Ну ладно, хороший выдался вечерок, я нынче поработал на славу.

— Мне показалось, что он вроде бы дернулся.

— Не волнуйтесь, Гертруда. Мой крученый никого еще калекой на всю жизнь не оставил. Вырубить человека, это да, но не более. Этому есть научное объяснение.

При нанесении удара перчатка вращается, а когда она попадает в цель, так что человек и глазом не успевает моргнуть, вращение сообщает ей дополнительную ударную силу. Я несколько лет экспериментировал, пока не добился успеха, а на мысль меня навела нарезка в орудийном стволе. Спрысните его водичкой.

— Нет, Адмирал, вы только взгляните на него. Рухнул, словно подрубленное дерево. Но надо признать, Корнелиус вел себя по-мужски. А вам все же не следовало так поступать, Адмирал.

— Ему это на пользу. От нынешней изнеженной молодежи, пока ей копье в задницу не засадишь, никакого проку не будет, простите мне подобные выражения, мисс Грасиа, девочка моя, но именно это ей и нужно. Для укрепления станового столба. Но я на него зла не держу. На ринге я могу выглядеть убийцей, но вне его я придерживаюсь правил поведения, положенных нормальному человеку. На моем месте любой прирожденный боксер, увидев, как он открылся, поступил бы точь в точь, как я.

— Ваша совесть чиста, Адмирал. Я думаю, может быть, Корнелиус, и вправду заслужил подобный урок. А с ним и все прочие, которые полагают, будто наша страна нуждается в переменах. И что наши жены только о том и думают, как бы слупить с нас алименты, а после торговать своим телом направо-налево.

— О'Рурк, я полагаю, что в присутствии Гертруды подобные разговоры неуместны.

— Нет, мне нравятся мужчины, которым противны женщины.

— Каково, Адмирал. Если бы Корнелиус не лишился чувств, он бы это замечание оценил.

— До свидания, О'Рурк.

— Пока, Адмирал. И помните, с этого дня на ваш крученый наложен запрет.

Когда бурая дверь, издав щелчок, закрывается, О'Рурк начинает хихикать. Поворачивается к рингу. Поверженный Кристиан. Открытые глаза глядят в потолок. Завывает сирена. Внизу на улице звякает колокол. Где-то полыхает приятное пламя.

— Великолепно, Корнелиус. Да Адмирал теперь пригласит тебя на яхту и по всей гавани будет катать. Я чуть было со смеху не покатился, ты так лихо все разыграл, что я на секунду подумал, будто он и впрямь дух из тебя вышиб.

Руки Кристиана раскинуты, одна на восток, другая на запад, параллельно улицам города. Белокурая голова указывает в верхнюю его часть, а темные подошвы в нижнюю.

— Эй, Корнелиус, давай вставай, чего ты. Адмирал ушел.

О'Рурк склоняется над Кристианом. Касается его головы.

— Господи-иисусе, Корнелиус, он и вправду тебя ударил. Очнись. Фу, черт, похоже без нюхательных солей не обойтись.

На полу из стеганых матов. В Новом Мире цементных и асфальтовых мостовых. Выброшенный на мель и брошенный нуждой в руки Фанни Соурпюсс. Окруженный полными страха раболепными душами. Огромным молчаливым потоком унылых людей, льющимся по ущельям улиц. Каждый со сломанной картонной коробкой. В которой он куда-то тащит под мышкой свои мечты. Подобно мне, некогда ехавшему через Гарлем автобусом, шедшим на север. Когда я был еще мальчиком. И увидевшему вывеску, продаются ночные выползки и черви. Автомобили рычат на хайвеях. Ночью, в полдень, утром и вечером. Негде жить. На заваленном отбросами континенте. Распори эту почву, пусть я растаю и снова стану бесплодной землей. И сотвори меня заново, диким, чтобы я, легконогий, понесся по этому краю. За соляные равнины. И мочился, мча через Мичиган. Пусть снова восстанут фермеры с иссохшими шеями и головами кондоров, сидящие, ладонями хлопая себя по коленям. Предлагающие на продажу собственные штаны и рубашки, торгующиеся обветренными губами. Вежливые и поверженные. А один попрошайка отшатнулся. От глумливой ухмылки моего школьного друга. И я увидел глаза человека. Который увидел меня. После всех этих лет, проведенных мною в уверенности, что он уже умер. И он уронил ладонь и поник головой.