Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Деревянные актёры

ModernLib.Net / Детские / Данько Елена Яковлевна / Деревянные актёры - Чтение (стр. 2)
Автор: Данько Елена Яковлевна
Жанры: Детские,
Историческая проза

 

 


Я двигал пальцами. Пульчинелла кланялся и махал ручками, но Барбара, как видно, не глядела в окно и ничего не замечала. Тяжелые шаги направились к двери во двор, – верно, старуха пошла звать Паскуале. Сейчас она выйдет за дверь и увидит нас!

Тут Паскуале пискнул: «Пи-иии!» – пронзительно, звонко, как настоящий Пульчинелла.

Шаги остановились, что-то грохнуло, потом послышался крик, нет – настоящий рев:

– Пресвятые угодники! А-а-а!

Снова что-то грохнуло, хлопнула дверь, шаги затопали вверх по лестнице. Крики Барбары доносились уже издалека, кто-то кричал ей в ответ.

– Она подумала, что это чёрт! Ну, будет теперь перепалка! – шепнул Паскуале. – Я скажу, что это ей привиделось. А ты, Пеппо, уходи! Уходи скорей! Возьми ножик – там, на ступеньке. И приходи ещё. Придёшь? С Пульчинеллой?

Он шмыгнул в кухонную дверь. Я заглянул в оконце. Он поставил на ноги опрокинутый табурет, взял метлу и, ковыляя, стал подметать пол. Но вот за внутренней дверью опять загудели голоса. Видно, Барбара созвала людей на помощь.

Паскуале махнул мне рукой – уходи! Я спрятал Пульчинеллу в карман и пошёл к крылечку. На ступеньке рядом со стоптанным башмаком лежал блестящий ножик. Я взял его.

Я решил, что скоро опять приду сюда – покажу Паскуале готового Пульчинеллу и помогу ему сделать особенный башмак. Уж если я сумел вырезать Пульчинеллу, неужто я не смогу приколотить каблук к подошве?

Никто, кроме Урсулы, не называл меня так ласково – Пеппино.

ГЛАЗА ПУЛЬЧИНЕЛЛЫ

Мне не удалось улизнуть с рынка ни на другой, ни на третий день. Меня никуда не посылали. Возиться с головкой Пульчинеллы, сидя у корзин с рыбой, я побаивался: а вдруг тётка Теренция опять отнимет у меня ножик или зашвырнет Пульчинеллу так, что его и не найдёшь? Я ничего не вырезал за эти дни. Я только украдкой вынимал головку из кармана и поглядывал на неё.

Угольные пятнышки на глазах Пульчинеллы стерлись, и он опять стал слепым, безглазым. Но я всё-таки любил его.

Однажды к концу дня тётка Теренция послала меня, уж не помню зачем, в ту сторону, где жил Паскуале. Мне хотелось забежать в тот двор – не увижу ли я опять бледного мальчишку? Но я заплутался в незнакомых переулках и вышел на какую-то площадь. Её окружали высокие дома, и, словно зажатая между ними, выпирала к небу свой круглый купол каменная церковь. Я пошёл в переулок мимо церкви и вдруг остановился как вкопанный. В стене церкви были высечены из камня идущие фигуры: женщины в покрывалах, воины, старики в длинных плащах. Они были не совсем круглые, а только выпуклые; их плечи и затылки словно приросли к стене, и всё же они казались живыми. И глаза у них были живые, особенно у одного воина. Он шёл впереди и слегка обернулся назад, как бы спрашивая дорогу у шедшего за ним старика.

Я подумал: почему у воина такие живые глаза? И понял: в глазах были вырезаны маленькие круглые дырочки. Ровный свет падал на лицо воина, а в дырочках прятались тени. Поэтому у него был пристальный, живой взгляд. Я не вытерпел, вынул своего Пульчинеллу и принялся вырезывать дырочки в его глазах. И вот – один глаз ожил! Зато другой вышел совсем плохо – кривой и корявый. Я испугался, что испортил головку, и торопливо начал поправлять глаз.

Вдруг кто-то сильно толкнул меня в спину, Пульчинелла выскочил у меня из рук. Я чуть не упал. Чья-то трость ударила меня по ногам и стуча покатилась на мостовую. Какие-то бумаги рассыпались веером по земле.

– Ах, чёрт! – крикнул сердитый голос.

Высокий господин в чёрном плаще стоял передо мной, тараща серые блестящие глаза. Растрёпанная книга лежала у его ног. Как видно, он выбежал из-за угла, наткнулся на меня и разронял свои вещи.

– Ты кто такой? – спросил он, хмуря седые брови.

Я не успел ответить. Ветер сначала пошевелил, а потом подхватил бумажные листки и вереницей погнал их по площади.

– О мои апельсины! – заревел незнакомец и прыжками погнался за ними вслед.

Я удивился: какие апельсины? Никаких апельсинов не было, только бумажные листки крутились по мостовой. Едва господин протягивал руку, чтобы поймать листок, ветер подхватывал бумагу и мчал её в другую сторону. Шляпа незнакомца слетела, сизый парик растрепался, его плащ развевался, как огромное крыло. Из-под плаща мелькали длинные худые ноги в чёрных чулках. Мне стало весело. Я тоже бросился ловить листки. Я поднял с земли порыжелую шляпу, трость и растрёпанную книгу. Господин отдувался и вытирал лоб, бормоча проклятия. Я подал ему вещи.

– Что ты тут делал? – спросил он и посмотрел на меня так строго, будто видел меня насквозь. Я оробел.

– Ну, отвечай же! – крикнул он и топнул ногой.

– Я вырезывал глазки, синьор, – пробормотал я, – когда ваша милость вылетели из-за угла…

– Вылетел из-за угла? – повторил он и облегченно вздохнул. – Это правда, я очень задумался и не смотрел, куда иду… – Его глаза стали добрыми и виноватыми.

– Покажи мне, что ты вырезывал?

Я протянул ему Пульчинеллу.

– А, Пульчинелла, я узнаю благородные линии твоего носа, – сказал незнакомец и, разглядывая головку, продолжал медленно и важно: – Привет тебе, весёлый герой, с незапамятных времен потешающий простодушных итальянцев! Привет тебе, Пульчинелла, вырезанный из чурбашки маленьким черноглазым оборвышем!

Тут чудак снял шляпу и вежливо раскланялся с моим Пульчинеллой. Я подумал, не спятил ли он с ума. Мне стало не по себе, когда его когтистые пальцы взяли меня за подбородок, но он ласково улыбнулся и сказал:

– Ты очень любишь Пульчинеллу, мальчик? Люби его всегда, люби всё, что создала твоя родина. Пойдём со мной, я покажу тебе других кукол.

НА ЧЕРДАКЕ

Еле поспевая за длинными ногами незнакомца, я тащил под мышкой собранные листки. Его развевающийся плащ задевал меня по голове. Незнакомец говорил много, но я понял только то, что надо любить Пульчинеллу, и кукольный театр, и весёлые народные комедии.

– Но их и так все любят, синьор, – робко сказал я, – их нельзя не любить, они такие забавные.

– Их нельзя не любить… О милое дитя, в твоей кудрявой голове больше смысла, чем под высокими париками чопорных академиков. Их нельзя не любить… Если бы все так думали, итальянский театр не перенимал бы обезьяньи ужимки французов, а чтил бы свое народное искусство. – Он горько вздохнул.

Мы вошли в старый дом, поднялись по расшатанной лестнице, и чудак постучал в дощатую чердачную дверь.

– Входите, синьор, милости прошу! – сказал старичок в чёрной шапочке, одной рукой открывая дверь, а другой прижимая к груди горшочек с клеем. Старичок был низенький и коренастый. Из-под седых бровей хитро поглядывали быстрые светлые глаза. Он приветливо улыбался.

Мы вошли. Яркий солнечный луч падал из окна косым светлым столбом. Сквозь этот светлый пыльный столб на столах и на полу виднелись книги, обрезки бумаги и пёстрые лоскутки. Пахло клеем и свежей краской. Старик смахнул стружки с хромого табурета и пододвинул его моему спутнику. Тот уселся, скрестив длинные ноги, и сказал:

– Я написал предисловие к моим «Апельсинам», дядюшка Джузеппе, и нёс его вам, чтобы сделать приличный переплет, но злой случай предал мои листки на волю ветра… Этот мальчуган собрал листки и порадовал меня восхитительным носом Пульчинеллы. Взгляните!

Старик взял мою головку и отошёл к окну, чтобы её рассмотреть. А длинноногий продолжал:

– Кто сказал, что они умерли – весёлые создания народной фантазии? Они живут в душе народа. Вы видите – уличный бродяжка в перепачканной рубашонке, сам того не зная, вырезывает в куске дерева вечную улыбку древнего Маккуса наших предков – весёлого Пульчинеллы наших дней! Спасибо тебе, мальчик, ты рассеял бы все мои сомнения, если бы они у меня были!

– Недурно вырезано! – сказал старик, возвращая мне головку. – Тебя как зовут? Джузеппе? Ого, мы с тобой тезки. Посмотри, тезка, кто у меня в гостях сегодня!

Я взглянул на стенку и обомлел. Там на гвозде висел настоящий Пульчинелла в белом колпачке и в белом балахончике. У него были не только головка и ручки, как у кукол, которых показывают над ширмами, но и ножки в широких белых штанах, а на ножках – чёрные башмачки.

Он висел на туго натянутых нитках и улыбался мне своим деревянным ртом.

– Подойди же к нему, поздоровайся! – сказал дядя Джузеппе и сам стал рядом.

Я робко подошёл, и вдруг Пульчинелла протянул мне свой деревянный кулачок и дружески кивнул головой.

Я даже отскочил. Старик Джузеппе смеялся, перебирая нитки. Он снял с гвоздя деревянное коромыслице, к которому были привязаны нитки, и спустил Пульчинеллу на пол. Пульчинелла четко затопал ножками в широких белых штанах, подошёл к длинноногому, поднял угловатую ручку, снял свой белый колпачок и поклонился, а старик сказал за него тоненьким голоском:

– Приветствую синьора Карло Гоцци, покровителя и защитника весёлых марионеток!

Длинноногий захлопал в ладоши, а Пульчинелла замахал колпачком и стал притопывать, будто собирался танцевать фурлану[1].

Я сидел перед ним на корточках, глядел на него и не мог наглядеться. В искусных руках старого Джузеппе он был как живой.

Он вертел головкой во все стороны, тени двигались по его чудесно-безобразному лицу, и мне казалось, что он то улыбается, то подмигивает мне своими чёрными глазами.

– Откуда он у вас, Джузеппе? Я вижу, это не ваша работа, – спросил синьор Гоцци.

Дядя Джузеппе ответил, что Пульчинеллу принёс ему неаполитанский кукольник Мариано, вчера приехавший в Венецию. В дороге у Пульчинеллы сломалась ножка – её нужно было починить.

Кроме того, Джузеппе распилил туловище Пульчинеллы пополам и половинки сцепил колечками из проволоки, чтобы Пульчинелла мог наклоняться вперед и выгибаться назад.

Тут старик зацепил своим морщинистым пальцем нитку, прикреплённую к пояснице Пульчинеллы, и, нагнув коромыслице, отпустил все остальные нитки. Пульчинелла согнулся пополам так, что руки его коснулись земли.

Тогда старик выпрямил его, потянул нитку, привязанную к животу, опять опустил коромыслице, и Пульчинелла, откинувшись назад, сделал мост, как заправский акробат.

– Теперь у Мариано будет самый ловкий Пульчинелла во всей Венеции! – воскликнул гость. – Но покажите мальчугану и ваших кукол, дядя Джузеппе. Он это заслужил. Да и мне хочется взглянуть на милых деревянных актёров!

Джузеппе довольно усмехнулся и открыл скрипучую дверцу стенного шкафа. Я заглянул в шкаф и замер. Там, подвязанные на нитки, висели куклы с прямыми деревянными ножками. В полутьме, чуть задетые солнечным лучом, поблескивали позументы на бархатных кафтанчиках и бисеринки на шёлковых юбочках. Одни куклы улыбались, другие хмурились, и все глядели на меня широко раскрытыми, неподвижными глазами.

Синьор Гоцци взял в руки человечка в ярко-красном кафтане и в чёрном бархатном плаще. У него были удивлённые брови и острая седая бородка.

– Вот наш земляк, славный мессер Панталоне – добряк, болтун и простофиля! Ну разве он не похож на настоящего венецианца? – сказал синьор Гоцци и поправил на нём бархатную шапочку.

– А вот весёлый и беспечный Арлекин, родом из Бергамо. Он остроумен и глуп, прилежен и ленив, неуклюж и ловок! А как он чудесно пляшет! – Синьор Гоцци потрогал другого человечка в узком костюмчике из пёстрых лоскутков и дёрнул нитку. Тот выбросил вперед тонкую, гибкую ножку и помахал ею, как настоящий плясун.

Тут были ещё неаполитанец Тарталья с маленьким, вздёрнутым носом, учёный Доктор из Болоньи с длинным и скучным лицом, усатый Капитан с багровыми щеками, Коломбина в шёлковом платьице и много других кукол.

– Смотри внимательней, мальчик, смотри и запомни их навсегда, – сказал синьор Гоцци. – В этих весёлых героях воплотились добродетели и пороки нашего народа. Они созданы для смеха и шуток над нашим глупым, плутоватым и всё же прекрасным миром.


Мне очень понравился чёрный Мавр в белой чалме. У него были большие глаза с яркими белками и крупные красные губы. Невольно я провёл пальцами по его личику.

– Что ты делаешь? – крикнул синьор Гоцци.

Я отдёрнул руку. Верно, кукол нельзя трогать! Сейчас хозяин рассердится и прогонит меня прочь! А я не ушёл бы отсюда никогда в жизни!

– Отвечай же! – Синьор Гоцци топнул ногой.

– Я только потрогал его личико, ваша милость… – робко сказал я. – Мне хотелось бы вырезать такого Мавра, я хотел запомнить, как сделан у него нос…

– Вы слышите, Джузеппе? – заорал синьор Гоцци. – Он хотел запомнить, как сделан у него нос! У этого мальчишки врожденное чувство формы в пальцах! Недаром его потянуло к вашему лучшему произведению – к головке Мавра. Вы будете ослом, вы будете старым ослом, Джузеппе, если не возьмете мальчишку к себе в ученики и не сделаете его резчиком кукол! Кто, наконец, унаследует ваше искусство?

Джузеппе посмеивался, поглядывая то на него, то на меня.

– Я и сам подумал об этом, синьор. Мальчуган способный. Но ведь лишний рот – целый воз забот. Мне самому бывает нечего есть, и если бы не ваши переплеты…

– Пустяки! – сказал синьор Гоцци. – Вы ленитесь вырезывать простых грубых кукол для бродячих кукольников. Это – ваша воля. Но научите этому мальчишку – он прокормит и себя, и вас.

– А согласятся ли его родители?

– У меня нет родителей! – крикнул я во весь голос. – Возьмите меня к себе, ваша милость, возьмите меня к себе! Я буду вам прислуживать, буду подметать пол, носить воду, варить обед! Я буду делать всё, что вы прикажете!

– Вот видите, Джузеппе! – сказал синьор Гоцци.

Джузеппе задумчиво поскрёб себе подбородок и пристально поглядел на меня. Я испугался: сейчас он спросит, где я живу… Они узнают, что я приёмыш тётки Теренции, и отошлют меня обратно на рынок… Нет, я ничего им не скажу. Пусть думают, что у меня нет хозяйки, что я выпрашиваю милостыню и живу где-нибудь под мостом. Ведь назвал же меня синьор Гоцци «уличным бродяжкой».

Дядя Джузеппе, наверное, стал бы меня расспрашивать, но тут послышался стук. В дверь просунулась курчавая голова, и грубый голос спросил:

– Дядя Джузеппе, готов у вас Пульчинелла? Мне пора начинать представление.

– Пульчинелла готов. Входите, Мариано.

В каморку вошёл неаполитанец в зелёной куртке с позументом. Серебряная серьга болталась у него в ухе, новые сапоги скрипели. Взяв Пульчинеллу, он причмокнул губами:

– Вот это кукла! – и бережно завернул куклу в красный платок.

– Приходите, синьоры, я не начну представления без вас! – пробормотал он и вышел за дверь.

Мариано унёс Пульчинеллу. Как бы мне хотелось поглядеть на него в балагане! Возьмет ли меня дядя Джузеппе с собой на представление? Ведь за вход в балаган нужно платить, а у меня нет ни гроша.

Дядя Джузеппе надел потертую бархатную куртку, положил в карман табакерку и клетчатый платок и сказал:

– Ну, идём, мальчик!

Я чуть не подпрыгнул от радости.

– А вы, синьор Гоцци, тоже пойдёте с нами?

Синьор Гоцци поморщился.

– Нет, друг мой, не сегодня. Сейчас я пройдусь по набережной Скьявони, подышу вечерним воздухом над водой.

Мы спустились с чердака и пошли к площади Сан-Марко. Синьор Гоцци постукивал тростью по каменным плитам, ещё теплым от полуденного солнца, и говорил:

– Мариано – грубое животное. Он думает только о наживе. Народные шутки он повторяет без всякого смысла, как попугай. И всё же честь ему и слава за то, что он удержал эти шутки в своей тупой голове. Беспечные маски народных комедий исчезли со сцены настоящего театра, но их бледные тени ещё живут в балагане бродячего кукольника. Да будет благословен этот жалкий балаган.

Наступали сумерки. В городе зажигались ранние жёлтые огни. Из окон над каналами доносилась музыка. Синьор Гоцци был похож на большую грустную птицу.

В БАЛАГАНЕ

– Сюда, добрые дамы и почтенные господа! Спешите сюда, мальчики и девочки! Сегодня султан Аладдин спляшет волшебный танец. Сегодня плутовка Смеральдина запрячет монаха в сундук. Сегодня Пульчинелла покажет чудеса чёрной магии. Идите все смотреть на Пульчинеллу-чернокнижника!

Так кричал Мариано, зазывая народ в свой балаганчик. Долговязый парнишка бил в бубен и звенел колокольчиками. На афише у входа было написано кривыми буквами:

ПУЛЬЧИНЕЛЛА-ЧЕРНОКНИЖНИК

Зрители, смеясь и толкаясь, протискивались в узкую дверь. Я ухватился за полу Джузеппе и пролез вместе с ним в балаганчик.

Два фонаря бросали тусклый свет на деревянные скамейки, на толпу нетерпеливых ребят и на заплатанную, сшитую из пёстрых лоскутков занавеску в глубине балаганчика. Мы уселись на краю скамьи. Скоро театрик наполнился зрителями – яблоку негде было упасть.

Долговязый парнишка зажег сальные свечи перед занавеской и потушил фонари. Трижды прозвенел гонг. У меня сердце замерло: сейчас начнется. В темноте заиграла скрипка – так весело, что мне захотелось плясать.

Четырёхугольный лоскут посреди занавески взвился кверху, открывая маленькую яркую сцену с семибашенным замком в глубине. Тотчас же на сцену вышел смешной, пузатый человечек. Я прыснул со смеху. Никогда ещё я не видел такого толстяка. Его туловище в полосатом балахончике было похоже на бочонок. Над бочонком торчала маленькая головка в колпаке с бубенчиками. Бочонок важно выступал, покачиваясь на тонких ножках.

Толстяк поднял ручку, поклонился и… пустился в пляс. Ах, посмотрели бы вы на этого плясуна! Он семенил ногами, подкидывал коленки, подпрыгивал, вертелся волчком, и вдруг – голова у него пропала. Я ахнул. Толстяк плясал на сцене без головы. Головы как не бывало! Он подпрыгнул, и голова появилась у него на плечах, словно вынырнула из бочонка.

– Ого! – закричали все ребята.

А толстяк всё плясал, и голова его то исчезала, то появлялась снова, улыбаясь и звеня бубенцами. И каждый раз ребята кричали:

– Ого!

Толстяк кончил свой танец. На сцене появился усатый турецкий султан в зелёной чалме и в оранжевых шароварах. Этого султана я уже видел на прошлогодней ярмарке. Сейчас он будет плясать, взмахивая руками и подкидывая ноги. Одна рука у него оторвется, завертится, запляшет и превратится в арапчонка. Потом – другая рука, потом – ноги и голова… Всё это будет плясать отдельно и превращаться в арапчат. От султана останется только зелёная чалма. Семь арапчат спляшут вокруг неё уморительный танец, завизжат и улетят кверху. Я заранее вытаращил глаза, чтобы не прозевать чудесных превращений.

Заиграл рожок. Султан начал плясать. Полы его красного халата развевались, он махал руками – сейчас у него отскочит рука… Рука отделилась от туловища, дёрнулась в сторону, и вдруг султан споткнулся, встал как вкопанный, а рука закачалась над ним в паутине ниток… Снова дёрнулась рука, султан тоже дёрнулся. Я видел: какая-то нитка захлестнула ему обе ноги, полы его халата сморщились и полезли кверху. Султан покривился на один бок.

– Эге! – крикнул чей-то голос из толпы. – Запутался султан!

За занавеской послышалась ругань. Султан, волоча ноги, протащился по сцене, как пучок тряпья, опутанный нитками. Из-за кулисы выбежала маленькая неаполитанка и, звеня бубном, протанцевала тарантеллу.

Потом выходили Пьеро, Арлекин и другие куклы. Каждая плясала свой танец. Я знал, что это ещё не настоящее представление, а только начало. Я ёрзал на скамье, мне хотелось поскорее поглядеть на Пульчинеллу-чернокнижника.

Занавес опустился, и я глубоко вздохнул.

– Хочешь, пойдём за сцену? – спросил Джузеппе.

В потемках мы проскользнули за занавеску. В дымном чаду свечей висели на гвоздях куклы: Пьеро, Панталоне, Пульчинелла. Я не посмел их потрогать, только удивился тому, какие они маленькие – едва побольше локтя. Со сцены они казались чуть ли не с меня ростом.

Мариано, стоя на четвереньках, устанавливал на сцене стенку с прорезанным окошком, маленький стол и табуретки. Пожилая женщина зашивала розовое платье Смеральдины, висевшей на гвоздике. Долговязый парнишка, держа в зубах нитки, распутывал султана. Старик с пластырем на глазу наигрывал на скрипке. Ему подпевала кудрявая девушка в пёстром платке.

– Ещё раз, Лиза, ещё раз! – говорил старик и отбивал такт ногой.

– Готово! – сказал Мариано, слезая со сцены.

Он взял в рот жестяную пластинку-пиветту и заверещал голосом Пульчинеллы:

– Представление продолжается!

Мы поспешили к нашей скамейке. Занавес поднялся. Мы увидели комнату с узорным окошком. В углу виднелся очаг, посредине стояли стол и табуретки, у стены – резной сундук.

Панталоне в чёрном бархатном плаще, переваливаясь, вышел на сцену. За ним, мелко семеня ножками, бежала Смеральдина в розовой юбочке.

– Прощай, Смеральдина, – сказал Панталоне густым голосом. – Я еду в Падую за товарами. Гляди, чтобы без меня сюда не шатались монахи. Я их терпеть не могу! Заведут глаза, бормочут молитвы – будто святые, а сами норовят угоститься задаром или вытянуть деньги у хозяйки, пока хозяина нет дома. Если без меня побывает здесь монах, уж я наломаю ему бока! – Панталоне грозно трясёт деревянной бородкой.

Смеральдина ахает, всплескивает руками и клянется, что она ни одного монаха не пустит на порог. Проводив Панталоне, она приносит лютню, играет и поёт, сидя у окошка. Я знаю, что на коленях у Смеральдины не лютня, а простая дощечка без струн. Я слышу, как старик за сценой наигрывает уа скрипке, а кудрявая Лиза подпевает ему, – и всё-таки мне кажется, что это играет и поёт маленькая деревянная Смеральдина в креслице у окна. Она двигает ручками над лютней, качает головой и отбивает такт.

– О, что за ангельское пение, синьора Смеральдина! Да будет мир с вами! – говорит скрипучий голос.

В окошко заглядывает бритая, толстощёкая голова монаха. Слово за словом – и толстый монах входит в дом. Слово за словом – и он усаживается за стол. Смеральдина приносит рыбу, жареного петуха и огромную тарелку с макаронами. Монах раскрывает рот, и… – поверите ли? – макароны сами скачут ему в глотку с тарелки!

Зрители хохочут, топают, кричат. Я сам разеваю рот, глядя на этого обжору. Монах снова раскрывает пасть, и снова макароны прыгают с тарелки.

Вдруг слышится пронзительный голос:

– Ля-ри-ля-ля! Ля-ри-ля-ля!

– Пульчинелла! Пульчинелла! – кричат зрители, вскочив с мест.

В окошко заглядывает Пульчинелла в чёрной масочке и белом колпаке. Он стучит в раму.

– Хозяюшка Смеральдина, пусти усталого путника!

– Ступай прочь, бродяга! – отвечает Смеральдина.

– Сгинь с глаз моих, нераскаянный грешник! – кричит монах и щёлкает челюстями над тарелкой.

Пульчинелла исчез. Монах объедается за столом. Смеральдина приносит большую бутыль с вином, и вдруг – снова стук. В окошке появляется голова Панталоне с деревянной бородкой.

– Отвори! – кричит Панталоне. – Я забыл дома кошелёк.

Монах уронил бутылку. Смеральдина, ахая, мечется по сцене. Ну и попадёт же теперь обжоре монаху!

– Спрячьтесь в сундук, ваше преподобие! – лепечет Смеральдина.

Монах прыгает в сундук. Тарелки с кушаньем и бутыль летят за ним следом. Крышка захлопнута. Только пучок ниток, идущий из сундука кверху, выдает, что в сундуке – монах.

Вместе с Панталоне входит Пульчинелла. Он приплясывает, поводит своим длинным носом, – кажется, будто он подмигивает Смеральдине.

– Я привёл гостя, Смеральдина, – говорит Панталоне, – накорми нас ужином!

– Нечем ужинать, дружок, в доме нет ничего съестного, – жалобно отвечает плутовка.

– Та-та-та! – пищит Пульчинелла. – Я сам вас угощу ужином!

– Да ты кто такой? – спрашивает Панталоне.

– Я художник, я сапожник, я пекарь, я и лекарь. Я заговариваю зубы, лечу дураков от глупости, – пищит Пульчинелла.

– Да что ты? – удивляется простак Панталоне. Тут Пульчинелла садится на стол и, болтая ногами, говорит такую ерунду, что зрители смеются не переставая. Джузеппе рядом со мной смеется тихим стариковским смехом, а я хохочу во весь голос.

– Я на метле летаю, чертей вызываю, я – чародей-чернокнижник! – пищит Пульчинелла.

– Хотел бы я поглядеть чёрта! – вздыхает Панталоне.

– Изволь.

Пульчинелла становится посреди комнаты, притопывает ногами и бормочет заклинания:

– Б

Смеральдина и Панталоне забились в угол и трясутся от страха. А Пульчинелла кричит всё громче, прыгает всё выше, носится по сцене, опрокидывает стол и табуретки. Наконец он подбегает к сундуку.

– Эй, чёрт, выходи!

– О-о-о! – страшным голосом вопит монах и выскакивает из сундука. Панталоне от страха упал в очаг и дрыгает ногами в воздухе. Смеральдина плачет, упав на колени. Пульчинелла колотит монаха дубинкой, гоняет его по всей сцене и выталкивает за дверь. Потом он вытаскивает из сундука тарелки с кушаньями и зовёт хозяев ужинать.

– Ох, – стонет Панталоне, – натерпелся я страху! А правда, Смеральдина, будто чёрт похож на толстого монаха?

Пульчинелла уже устроился за столом. Он тычет носом кушанья, пробует вино из бутылки и, взгромоздившись на табурет, поёт пресмешную застольную песню.

Занавес опустился, но все так хлопали, кричали и шумели, что он снова поднялся. Панталоне кивал нам бородкой, Смеральдина посылала поцелуи, Пульчинелла кланялся, размахивая дубинкой, и даже злополучный монах высунул голову из-за кулисы и на прощанье щёлкнул зубами, а дым догоравших свечей затягивал сцену голубым облаком.

НА ПЛОЩАДИ

Когда мы в темноте выходили из балаганчика, я потерял в толпе дядю Джузеппе. В потемневшем небе уже светились звезды. Вдалеке, на Большом канале, мелькали фонарики гондол и слышалась музыка.

На площади было всё ещё много народа. Я вглядывался в тёмные фигуры прохожих. Вот мне показалось, что я вижу широкие плечи и седые волосы моего спутника. Я бросился вслед прохожему. Но это был не Джузеппе. Я трижды обежал площадь и наконец вернулся к балагану. Сквозь грубое полотно занавески тускло мерцал огонек. В балагане слышались голоса. Может быть, дядя Джузеппе остался там и разговаривает с Мариано? Не решаясь войти, я стал ждать у входа. Скоро огонек погас. Рослый Мариано появился в дверях с ящиком в руках.

– Ну, всё взяли? – крикнул, он в темноту.

За ним вышли две женщины и долговязый парень с узлами на плечах.

– А если ты ещё раз запутаешь султана, я тебе ноги переломаю… – донеслось до меня ворчание Мариано. Они ушли.

Было слышно, как старик, охая и кряхтя, укладывается на ночлег. Вдруг жалобно и протяжно прозвенела струна: должно быть, он впотьмах задел свою скрипку. Потом всё стихло.

Дяди Джузеппе в балагане не было.

Большая красноватая луна вставала над дальними крышами. Я стоял на тёмной площади, не зная, что мне делать. Я думал, что дядя Джузеппе возьмет меня к себе, но он ушёл домой один. Значит, не возьмет. Неужто я должен вернуться к тётке Теренции? Она изобьет меня. Я уже видел, как открываю скрипучую дверь нашей душной каморки, слышал визгливую брань моей хозяйки и чувствовал её жесткие кулаки на моих плечах. И я не увижу больше чудесных кукол дяди Джузеппе!

Я постоял ещё, а потом тихонько пошёл к тому дому, куда меня днем привёл синьор Гоцци. Я поднялся впотьмах по скрипучей лестнице и осторожно потрогал дверь. А вдруг дядя Джузеппе рассердится и прогонит меня? Всё равно, я не вернусь домой. Я пойду на площадь и буду до утра сидеть у балагана. А там – будь что будет!

– Кто это скребётся, словно мышь? – громко спросил старый Джузеппе, отворив дверь. – Ах, это ты, мальчик? Ну, входи, уж если пришёл!

Я робко вошёл. На столе горела свеча, освещая хлеб, три луковицы и глиняный кувшин с вином.

– Поешь, а потом ложись спать! Вот твоя постель! – сказал хозяин, указав мне на кучу стружек и бумажных обрезков в углу.

Я уснул в тот вечер счастливый.

ДЯДЯ ДЖУЗЕППЕ

– Помни, что я тебя не звал, – сказал мне на другое утро дядя Джузеппе. – Если ты привык шататься по улицам, болтать с гондольерами и выпрашивать грошики у гуляющих господ, лучше ступай, откуда пришёл. А у нас нужно работать. У резчика кукол тяжёлый хлеб.

Он был теперь совсем не такой приветливый, как вчера, когда показывал Пульчинеллу и называл меня тезкой. Говоря со мной, он смотрел в окно, как будто ему было всё равно, слышу я его или нет. За окном над куполом Сан-Марко кружились голуби.

– Я буду работать! – тихо сказал я.

Работа началась в тот же день. Но ни кукольных головок, ни ручек, ни ножек мне не пришлось вырезывать. Хозяин послал меня в чулан за двумя длинными деревянными брусками. Дал мне пилу. И велел распилить эти бруски на равные куски длиной в четверть локтя.

Я поставил на пол две чурбашки, положил на них брусок и начал пилить. Сначала пила не слушалась, и я до крови оцарапал руку её острыми зубьями, но потом я научился держать пилу прямо, и она стала легко врезываться в дерево. Мелкие опилки сыпались на пол белой струйкой.

Дядя Джузеппе сидел у окна, клеил переплеты и тихо насвистывал, не глядя на меня. Но едва я спотыкался в работе, он топал ногой и сердито говорил:

– Держи пилу прямо! Ты опять её скривил!

Он узнавал это по звуку пилы.

Когда я кончил возиться с брусками, хозяин дал мне толстую доску и велел тоже распилить её на куски. Может быть, он раздумал учить меня резанию кукол? Всё равно, я буду пилить и делать всё, что он прикажет, только бы он не прогнал меня к тётке Теренции!

Я работал весь день не разгибая спины. Плечи у меня болели, на руках натерлись мозоли. На полу лежало множество кусков дерева и большая куча опилок.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12