Рёв потряс школу, будто пролетел над крышей истребитель. Фёдор Баглаевич хлопнул себя по бокам, как наседка крыльями, и выскочил во двор, на ходу надевая свою знаменитую доху с лисьим воротником.
      Производственные мастерские, пристроенные к зданию школы, с недавних пор стали приютом для кружка мотористов. Возглавил его энтузиаст-колхозник, некогда первый в наслеге тракторист Алексей Ынахсытов. Было оно хоть и полезное дело, но, с директорской точки зрения, небезопасное — того гляди, сожгут школу.
      Появления директора в мастерских никто не заметил — десятка два учеников, с физиономиями, весьма перепачканными, кричали, размахивали ключами и кусками ветоши, по-шамански прыгали вокруг сотрясающегося допотопного трактора. С чёрными полосами на щеках тут же стоял Аласов. Сам Ынахсытов лежал под трактором, торчали наружу только его подшитые кожей валенки.
      Кубаров, поднатужившись, перекричал шабаш: рёв мотора покорно умолк. Усатый Ынахсытов вылез из-под трактора.
      — Воскрешаем, Фёдор Баглаевич, сердце покойника… Не хуже тех хирургов! Слыхал ведь звук?
      — Как не слыхать! Оглохнуть можно. Сергей Эргисович, хоть бы ты их в рамках приличия держал!
      — А я что, — Аласов невинно пожал плечами. — Я тут рядовой курсант.
      Приобняв за талию, директор повёл Аласова к выходу:
      — Пойдём-ка, Серёжа, на свет, я тебе платочком копоть сотру с лица. По-отечески поухаживаю, пока ты молодой женой ещё не обзавёлся.
      — Спасибо, Фёдор Баглаевич. Эк я, оказывается, перемазался…
      — Рабочая грязь — дело не зазорное, А вообще хочу тебе от чистого сердца сказать: тут ты, Сергей Эргисович, настоящим молодцом себя показал. И со «следопытами», и с трактором этим. Нужно к ребятам постепенно, а не то что с ножом к горлу — полюбите колхоз немедленно!
      «Вот именно», — подумал Аласов, но промолчал, не стал ничего напоминать старику.
      — Между прочим, говорят, твои «следопыты» какую-то старую газетку отыскали?
      — Отыскали. Письмо бывших наших учеников…
      Кубаров всё не отпускал его, снизу вверх заглядывая в лицо добрыми медвежьими глазками.
      — Ах, Серёжа, Серёжа, умница. А ведь что на педсовете нагородил?! Эх, молодо-зелено… И кого в зубах трепал? Учителей своих! Людей с тридцатилетним педагогическим стажем! Знаешь, Серёженька, с твоими взглядами ой-ой как трудно тебе будет! Особенно с Тимиром Ивановичем. Я-то всегда тебя и пойму и прощу. А он…
      — Это что же, — Аласов высвободился из объятий. — Вроде бы предупреждение от лица руководства?
      — Да что ты городишь! — директор замахал руками. — Вот нынче молодёжь обидчивая пошла! Как порох. Я ведь сердечно! Если хочешь знать, — он понизил голос до шёпота, — я его сам, Тимира-то Ивановича, порой побаиваюсь… Он, брат, у-у… серьёзная штука! Ты человек новый, всех здешних хитросплетений не знаешь… Не знаешь, а в своей речи, если хочешь начистоту, весь коллектив охаял! В точности как Нахов. Кой чёрт тебя, Серёженька, к этому крикуну тянет? Разве ты не видел, как он твоё выступление использовал — свои дрязги раздуть!
      — Какие дрязги? Очень даже дельно сказал. Разве что погорячился малость.
      — Между прочим, поговаривают, ты с ним водку пьёшь?
      — Не буду больше, Фёдор Баглаевич.
      — Чего не будешь?
      — Не буду больше водку пить. Перехожу на молоко.
      — Ах, Серёжа, Серёжа, ты всё-таки подумай, не шути.
      — Не шучу, Фёдор Баглаевич…
 
      Газета, о которой вспомнил Кубаров, стала в десятом классе сенсацией. А маленький тихий Ваня Чарин выбился в герои — ведь с него-то всё и пошло.
      В одно из воскресений парнишка отправился в дальний Урасалах проведать старую тётку. Бездетная одинокая женщина, как водится, постаралась использовать физическую мощь юного родственника — Ваня весь день провёл с молотком и топором, укрепляя ветхую тётушкину избушку.
      В углу под потолком, где обои отстали, стена оказалась оклеенной старинными газетами — на немецком языке. Откуда и когда в Урасалах могли попасть немецкие газеты? Ваня попробовал читать, получилась удивительная вещь: стали складываться не немецкие, а… ! Рассказывалось не о чём-либо, а об их школе! Мелькнуло в тексте даже имя Гоши Кудаисова… У Вани Чарина от удивления голова кругом пошла: тысяча и одна ночь!
      Будучи истинным следопытом, Ваня Чарин сначала постарался терпеливо разобраться в тексте — делать это ему пришлось, вися чуть ли не вниз головой. Оказалось, это был номер якутской газеты за 1939 год. На видном месте здесь было опубликовано письмо двенадцати комсомольцев — они окончили школу и решили остаться работать в родном колхозе. За комсомольской бригадой правление колхоза обещает закрепить специальную ферму, тягло и технику, земельный участок, а молодёжь берёт на себя обязательство в ближайшие годы вывести свою ферму в число передовых. Под письмом подписи: Вася Терентьев, Дора Иванова, Гоша Кудаисов…
      Исключительный документ сам идёт в руки! Кто знает, может, этот первый вклад в науку Ивана Кирилловича Чарина потом будет отмечен во всех биографиях знаменитого учёного-историка!
      Парень взял топор и под негодующие крики тётки вырубил кусок стены вместе с газетой.
      В школе дощечку бережно передавали из рук в руки, её расшифровывали, комментировали на все лады. «Гоша Кудаисов — это, как выяснилось, отец сегодняшнего нашего Гошки (который, как известно, Егор Егорович).
      — А «Вася Терентьев», — похоже, мой дядька, — догадался Ким Терентьев. — Был у меня дядя, старший брат отца, на войне погиб. Я его на снимке видел.
      После уроков в хибару возле электростанции отправились делегацией. Аксю в первую минуту испугалась нашествия, но Гоша объяснил матери, в чём дело. Оказалось, она не только всё знала о бригаде, но сама была её членом. И заметку в газету писала!
      — Погодите, деточки, погодите, дайте собраться с умом.
      Верно, перед войной это… Вася Терентьев был заводилой. Лохматый он такой ходил. Ух, как тряхнёт кудрями, как махнёт рукой: добьёмся самых высоких надоев! Молодые были, силы сколько хочешь, всё сможем. Колхоз сомневался, а потом, однако, дали нам небольшую ферму. Ту, что за Толооном, сейчас там и пеньков не осталось. Ох, и работали мы! Хорошая была у нас дружба. И любовь… Поженились сначала Вася Терентьев и Олечка… На другой год и мы с отцом Егорши свадьбу справили. Да… И всё у нас ладно пошло. Мне даже премию дали — шапку такую модную, с бисером, как сейчас её помню. А какая озимь в тот год выдалась, сердце веселилось!
      Аксю задумалась, замолчала надолго.
      — И вот — война. Пришла, проклятая, всю жизнь крест-накрест. У меня на том всё и кончилось. Первые ушли Вася, Коля Кондратьев, Фёдоров. Конечно, в колхозе сразу пошли срывы. Стали нас бросать то туда, то сюда, поломалась бригада. А потом и мой Егор ушёл. Когда прощался, сказал: «Вернёмся — опять одной бригадой работать будем». И не вернулся. И Вася не вернулся. И Митин, и Фёдоров. Коля Кондратьев на одной ноге пришёл. Дора на третьем году войны сопровождала колхозный гурт за Медвежью речку, простудилась в дороге и померла… А Нюту замуж взяли в другую деревню… Вот и осталось нас от бригады — я да Вера ещё, Веру Михайловну знаете? Разметала всех война…
 
      Гоша и мучился, и гордился, и стыдно было ему, когда мать разрыдалась, долго не могла уняться, но когда сказала о премии, не без тайной гордости покосился на товарищей, особенно обрадовало его, что Лира это услыхала. Пусть знает, что не всегда Кудаисовы были посмешищем деревни, не всегда они славились скандалами. Мать его когда-то была молодой и весёлой, знатной колхозницей была — премии получала!
      Молодой была… Гоша никак не мог представить себе мать молодой. Сколько помнит её, всегда она была старая, измученная. Как горько сказала она тогда учителю Аласову: «Ко мне жизнь всё задом». Мать часто рассказывала, какая в войну нужда была, как жилось голодно. Да и потом не легче. Эти драки проклятого пьяницы, откуда только он взялся на их горе! Не раз замечал Гоша, с какой тоскливой завистью смотрит мать на женщин, которые проходят мимо их хибары. Женщины хорошо и тепло одеты, сытые, бывает, под руку со своими мужьями… А у неё одна забота день и ночь: как прожить, как детей накормить, одеть. «Мама, а что же ты сама не ешь?» — «Кушай, кушай, сынок, я не голодная, я пока готовила, наелась…» И стареет, стареет, год от году всё заметнее, и всё больше страха в глазах. Неужто так ей до самой смерти теперь?
      Гоша поднялся с постели, сел, глядя в душную темноту. Нет, сказал он себе, нет, так нельзя. Серьёзно сказал, как мужчина, как человек, которого жизнь подвела к единственно верному решению. Нет, так дальше не будет, по-другому будет. Весной кончу десятый и сейчас же на работу. На самую тяжёлую! Чтобы хватало трудодней на всё: и мать поддержать, и сестрёнок поставить на ноги. Правда, она всё об институте твердит. Хочется, чтобы как у людей, чтобы дети в жизни не бедствовали из-за куска хлеба. Не беспокойся, мама, станем людьми! Вон колхозный партсекретарь Бурцев — простым фуражиром был, а теперь зоотехник, выучился без отрыва от колхоза.
      Я всё смогу! Только бы мать не помешала. А на Антипина, на этого пьяницу, разве можно надеяться? Ты на меня надейся, мама! Скорей бы утро… Он встанет и сразу же всё скажет ей. Не заколеблется, не отступит! И ещё увидит, как мать улыбнётся, как сестрёнки станут бегать по деревне в белых заячьих шубках…
      А Лира?! Они столько раз фантазировали, когда вместе шли, бывало, в школу: она поступит в МГУ, он в Тимирязевку, это в Москве, говорят, совсем рядышком.
      Выходит, этого теперь не будет? Но ничего, ничего, надумал всерьёз, значит, чем-то и поступиться надо. Ничего! Лира окончит свой филфак и вернётся преподавать литературу сюда же, в Арылах…
 
      На первой перемене он отозвал Юрчу Монастырёва в сторону. Юрча тоже мечтал о Москве, и у них было нечто вроде мужского договора — в столице держаться вместе. Отозвал, не глядя другу в лицо, твёрдым голосом, как об окончательно решённом, рассказал ему всё. Но удивительно — Юрча не рассердился, не попрёкнул. Он хлопнул Гошу по плечу:
      — Слушай, Егорша, ты — молодец! О тебе обществу нужно сообщить, народ должен знать своих героев!
      Не успел Кудаисов и рта раскрыть, как Юрча уже митинговал перед классом:
      — Братцы, народы! Гошка после выпускного добровольцем идёт в колхоз работать! И подаёт на заочный! Нашего общего друга Антипина сдаёт в металлолом на переплавку. Высшая форма сознательности!
      Последнее время десятый класс постоянно пребывал во взвинченном состоянии. Его то и дело сотрясали общественные катаклизмы, по поводу чего мужчины держали речи, а женщины, как водится, кричали «ура» и в «воздух чепчики бросали». То история с пастухом Лукой Бахсытовым, то возвращение в строй изгнанника Макара Жерготова, то взбудоражившее всех известие, что старый Левин подарил деревенской молодёжи дом с библиотекой, то находка Вани Чарина. А теперь вот — Гоша Кудаисов.
      И снова загомонил десятый класс, слава опустилась на плечи очередного героя. Гоша под этим бременем сидел уткнувшись в парту и головы не поднимал.
      — Гоша, неужели правда?
      — Что тебе взбрело, Кудаисов!
      — Пусть Егорша сам скажет!
      — Ой, девочки, как романтично! Егоршин отец, помните, как сказал: я вернусь. И вот в колхоз опять приходит Егор Кудаисов!
      — Нинка, тебе бы романы писать!
      — А что!..
      Лишь одного голоса Кудаисов так и не услышал — голоса Лиры. Глянув в её сторону, он перехватил её тревожный, вопрошающий взгляд и ещё ниже опустил голову: не Юрче Монастырёву, а ей нужно было рассказать прежде всего. Ах ты, дурила!..
      — Я вот, Гошка, посмотрю-посмотрю на тебя, да и сам тот же номер выкину… Работать и учиться заочно — чем плохо? На заочный и устроиться легче, — говорил между тем Ким Терентьев.
      Он с силой двинул Гошку в бок и уселся с ним рядом. Они сидели, подперев друг друга плечами и вроде бы даже чуть-чуть обособившись от остального галдящего народа.
      — Мой дядька бригадиром был, а я что же? Вдвоём двинем, верно?
      — Почему это вдвоём? Может, больше наберётся!
      Это Макар Жерготов сказал. Будучи человеком рассудительным и «мятым жизнью», он не хлопал по-ребячьи в ладоши, не шумел зря, а с основательностью взрослого человека лишь усмехнулся отчаянному порыву Терентьева:
      — Тут, брат, никакого особенного геройства не требуется. Для меня, например, этот вопрос давно решён. Считай, уже трое нас, ещё кого-нибудь сманим. И будет у нас своя бригада.
      — Бра-атцы, это идея! Свою ферму, трактора свои, непременно автомашину,
      — Ты, Юрча, ещё вертолёт потребуй!
      — А ферму возьмём ту самую, Чаран, куда после бурана ходили! Там луга, озеро можно соорудить. Нет, серьёзно! — Монастырев ещё пуще взвинтил себя. — Первая ферма в Якутии! Во всей Сибири! Бра-атцы, я — всё! Остался…
      Саша Брагин вовремя понял, что нужно брать бразды, иначе очень просто можно оказаться на обочине общего движения.
      — Тише, люди! Во-первых, я сейчас перепишу всех желающих…
      — Он перепишет! А сам-то? — Юрча Монастырёв с некоторой ревнивостью воспринял попытку комсорга вырвать у него инициативу из рук. — А сам что же?
      Брагин растерялся, вид у него был такой, словно человек с разбегу на сосну налетел.
      — Я, конечно, я почему же… Я тоже не должен в стороне…
      — А как же твоя философия?
      Все знали, что Брагин уже с седьмого бредит философским факультетом Московского университета.
      — Ну да… философия… — Брагину нелегко было взять себя в руки. — Хотя, с другой стороны, философия — это наука о жизни… С жизни надо начинать!
      — А по-моему, надо быстренько за Сергеем Эргисовичем сбегать!
      — Дело. Верочка, беги!

      Счастьем было вновь и вновь вспоминать те минуты: она поправила ему кашне и затянула «молнию» на куртке, он поблагодарил её, а тут как раз мимо прошествовал Надин «крёстник» — кривоногий Макар Жерготов с таким преогромным рюкзаком на горбу, словно собрался на лыжах к полюсу. Они улыбнулись, но тотчас погасили улыбки, чтобы не смутить паренька. Это была тайна — их общая. Она словно сказала Аласову, поведя глазами вслед Макару: «Как видите, вернулся в класс, и ничего страшного». Он ей ответил: «Вот именно». И ещё раз улыбнулся. Так в далёкие времена улыбался ей юный Сэргэйчик.
      И сладко и печально становится от этих воспоминаний. И горько порой: боже, какой малости она радуется как дитя! Сколь крохотны были её приобретения, эти «золотиночки», которые она день за днём собирает…
      Немного пока собрала. Был здесь однажды пойманный в зеркале его выразительный взгляд: какая красивая! Была благодарность за дополнительные занятия, был тот безжалостно оборванный Кубаровым разговор… А история с Макаром Жерготовым в её «коллекции» — самородок. В прошлом году парня выпихнули из школы — после досадного случая с дурой Клеопатрой. Теперь Аласов по собственному почину разыскал Макара и снова привёл его в школу: Макар всё-таки закончил девятый класс, посещал вечернюю школу в райцентре, пусть продолжает учиться.
      Учиться бедному Макару или не учиться — казалось бы, что ей до этого! Пустячная история. Но так уж повелось в их тайных, никому не ведомых отношениях: с виду мелочь, а для Надежды драгоценность, потому что связано это с Сергеем. Теперь стоит ей услыхать фамилию Жерготова, как сердце сейчас же откликнется и память подскажет.
      Она вышла тогда ранним утром из дому, направляясь в школу, вышла и ахнула: снег! После осеннего ненастья, после воя ветра, вокруг притихло всё и пошёл тихий снег — ласковый, умиротворяющий. Она словно пила это тихое умиротворение, шагая в школу по белому и хрусткому чуду, улыбаясь не зная чему. Сама посветлела, как мир вокруг.
      В учительской Марфа Белолюбская, прильнув к ней, шепнула: «Ах, Наденька, ты сегодня как девушка…» И даже Нахов, этот грубиян, строптивый, словно ель, которую волокут комлем вперёд, даже он попытался сказать ей нечто вроде комплимента. И тут она увидала, как в дальнем углу учительской разлюбезный её супруг крупно разговаривает с Аласовым: какое имел право Сергей «явочным порядком» привести Жерготова в школу? Привёл, и парень теперь ждёт за дверью окончательного решения завуча.
      «Такие Жерготовы будут прыгать из школы в школу, а я должен благословлять их забавы?»
      Аласов стоял, набычив голову, и явно не собирался уступать завучу. Назревал скандал.
      Могла ли Надежда дать испортить такое волшебное утро первого снега!
      «Нет, уважаемый Сергей Эргисович, просто я не знаю, что вам сказать, — говорил Тимир, разводя руками. — Из нашей школы Жерготов ушёл самовольно. И ещё вы должны учитывать — класс десятый, выпускной. Принять отставшего — значит ударить по общему проценту успеваемости! Нет, тут необходимо посоветоваться. Обсудим этот вопрос на педсовете».
      «Верно! — рявкнул Нахов. — Я с прошлого года требую вынести вопрос о Жерготове на педсовет. Пора наконец разобраться!»
      И вот тут-то сказала своё слово Надежда.
      «К чему педсовет, друзья-а-а! — протяжно пропела она (ей самой понравилось, как она сказала это «друзья-а-а!»). — Мальчик Жерготов решением педсовета из школы не исключался, и педсовет тут ни при чём. Я его знаю, он способный, по математике быстро наверстаем. Уж коли пришёл, так пусть и отправляется в класс».
      Нужно было видеть, с какой благодарностью взглянул тогда на неё Сергей. Так Макар Жерготов стал их общим «крёстником».
      В то лыжное утро они улыбнулись разом, увидев Жерготова, а она — никто не заметил этого — любовно поправила Сергею кашне и затянула потуже «молнию» на куртке. Пять минут — драгоценная её «золотиночка». А потом, когда колонна лыжников спустилась вниз, она ещё долго смотрела Сергею вслед. И чувство у неё было такое, как у жаждущего, которому дали лишь прикоснуться губами к чаше. «Доколе же? — говорила она себе, — до каких пор будут одни лишь недомолвки, случайно оброненные словечки и улыбки, сколько ей жить крохами?» Однажды она уже отчаялась, решилась спросить у него прямо: да или нет? Кубаров не дал им договорить… Серёжа, милый, услышь слова, которые я твержу про себя, повторяю, когда мы вместе в учительской, словно шаманский заговор: «Посмотри на меня. Посмотри на меня. Улыбнись мне…» А когда расходимся по домам, всякий раз прошу: подари мне, Сэргэйчик, улыбку на прощанье — она до завтрашнего утра будет греть меня… Если на самом деле глаза человека выражают мысль его и душу, то почему ты до сих пор не прочёл этого в моих глазах? Загляни в них хорошенько, прочти!