Местом удара после обработки данных войсковой и воздушной разведки с санкции генштаба был избран слабо охраняемый неприятелем гористый район излучины Эбро между Мекиненсой и Ампостой, откуда открывались два пути – на юг к Валенсии и на запад – в Арагон. Но для успешной атаки нужно было как минимум захватить узел местных дорог – Гандесу, расположенную в 40 километрах южнее реки.
      В техническом отношении переправа через Эбро была хорошо продумана и подготовлена. Заранее были пристреляны многие цели на южном берегу реки, запасены понтоны и материалы для строительства временных мостов, реквизированы рыбацкие лодки, найдены проводники из местных жителей. Войска подтягивались к Эбро по ночам, тайно.
      Ввиду большого размаха операции кое-какие сведения о ней все же просочились к разведке националистов и итальянцев. О возможном ударе «красных» в середине июля офицеры разведслужб доложили генералу Ягуэ, однако он счел сведения дезинформацией и не принял ответных мер. Генерал и его штаб рассчитывали на проволочные заграждения и пулеметные гнезда на южном берегу реки, которую к тому же националисты с господствующих высот держали под постоянным наблюдением и обстрелом, прекращая то и другое только в ночные часы…
      Глубокой ночью с 24 на 25 июля 1938 года республиканцы после короткой, но продуктивной артиллерийской подготовки приступили к форсированию Эбро. Артиллерия била только по разведанным целям. Мощность и меткость артиллерийского огня получила высокую оценку строгих судей – германских штабных офицеров, служивших Франко, Вильгельма фон Тома и Риттера фон Ксиландера. Прибрежную оборону националистов Модесто, Листер и Хурадо подавили полностью и очень быстро.
      Переправу пехоты развернули в темноте – в третьем часу утра и сразу во многих местах 50-километрового фронта, тем не менее она прошла организованно и имела полный успех на пяти из шести намеченных участков. Три республиканских корпуса хлынули через Эбро, захватив врасплох националистическое командование и солдат. Те впоследствии рассказывали: « Противник свалился на нас словно горная лавина». У Модесто было тройное преимущество в живой силе и двойное – в вооружении.
      Республика вела свое крупнейшее наступление. За несколько дней две дивизии националистов были разгромлены. Они отступили, оставив неприятелю 11 000 раненых и убитых, 4000 пленных, около ста орудий и не менее 500 пулеметов, минометов и гранатометов. Единственный за всю войну раз марокканские войска Франко были обойдены и отрезаны, а их солдаты сдавались врагу сотнями. Находившийся на передовой генерал Ягуэ с трудом избежал гибели или пленения.
      Снова отличился корпус Листера. Он стремительным броском прошел по сильно пересеченной местности в жару за два дня с боями почти 40 километров и достиг подступов к Гандесе. Прочие войска продвинулись на 15-25 километров.
      В Республике под влиянием ликующих сводок генштаба царило лихорадочно-радостное возбуждение. Негрин, коммунисты и Альварес дель Вайо выглядели победителями. Даже Асанья, казалось, на несколько дней стал оптимистом. Газеты уверяли, что французский министр иностранных дел Жорж Боннэ, ненавидевший Республику, при известии о наступлении на Эбро слег в постель от огорчения.
      В Риме Муссолини сердито заявил зятю – графу Чиано: « За помни этот день. Я предсказываю сегодня поражение Франко. Красные – бойцы, а Франко – нет».
      В таких твердынях националистов, как Бургос, несколько дней царило замешательство и пораженческий настрой. Считавшийся побежденным неприятель вырвал инициативу. После Арагонской битвы это было трудно понять. «Новое государство» Франко получило самый тяжкий за всю войну удар на поле сражения. Впервые после Сарагосского сражения его войска отступали на широком фронте.
      Правда, прорыв врага на Эбро и крайне неудачное начало новой, тяжелой и незапланированной в Бургосе битвы не привели к роковому смятению в руководстве националистов. Франко в Бур-госе и Ягуэ на передовой сохранили самообладание и способность к трезвой оценке событий.
      Каудильо многие считали коварным и злопамятным. Однако он не попытался свести счеты со строптивым и самоуверенным Ягуэ, взвалив на него ответственность за потери и отступление. Оставив Ягуэ на посту, он тем самым выразил ему полное доверие.
 
      Каудильо немедленно санкционировал прекращение операций в Валенсии и Эстремадуре и направил сильные резервы к Эбро, снимая их со всех прочих направлений. Германо-итальянской «ле-гионарной авиации» было предписано обрушиться не на авангарды Модесто, штурмовавшие Гандесу, а на республиканские переправы и тылы, дабы оставить Листера и Тагуэнью без пополнений и снабжения.
      Первоначально Франко даже собирался продолжить отвод войск Ягуэ на юг. Как прежде он был готов пожертвовать Сара-госсой ради захвата Севера, так теперь он был готов смириться с временной потерей Гандесы и Альканьиса ради выигрыша сражения в целом. Каудильо на основании всего прежнего хода войны был уверен, что враг все равно продвинется ненамного, а затем его, лишенного снабжения, будет нетрудно в короткий срок отрезать и уничтожить фланговыми ударами южнее Эбро.
      Предвидя большие трудности, каудильо вскоре направил в Берлин ходатайство о новой большой партии военных поставок. Он предусмотрительно заказал нацистам сотню полевых орудий, 2000 пулеметов, 50 000 винтовок, новые танки противоснарядного бронирования и «побольше снарядов к 88-миллиметровым зениткам».
      В сроках и темпах наступления «красных» Франко и его штаб не ошиблись. Высшее республиканское командование снова, как в дни Брунете и Теруэля, было загипнотизировано успехом первого дня операции и уверовало в его продолжение по инерции. Оно напоминало заложника собственных победоносных сводок первого дня битвы. Генерал Рохо отказал прорвавшему оборону врага Модесто в резервах, а без них наступление стало выдыхаться уже на третий день операции.
      Роковое последствие разгрома и бегства республиканцев в Арагоне – нехватка грузовиков – помешало оперативному применению введенных в сражение рекрутов, которым пришлось следовать к полю боя пешком.
      Участники сражения и его историки отмечали, что наступление республиканских танков на первый-второй день операции могло вывести пехоту Модесто в глубь Арагона, к самому Алька-ньису (75 километров от излучины Эбро), то есть к предместьям
      Сарагоссы. В восточном Арагоне националисты не имели укреплений и запасов. Но переправить через Эбро бронетехнику и артиллерию Барселона разрешила только на четвертый день битвы, когда было уже поздно – отброшенные от реки националисты успели прийти в себя, получить первые подкрепления и восстановить сплошную оборону.
      К тому же танки и бронеавтомобили, скопившиеся у немногих переправ, стали удобной мишенью господствовавшей в воздухе «легионарной авиации». Не успев войти в контакт с противником, они несли совершенно напрасные потери. Впервые в военной истории ВВС оказались опасным противником бронетанкового оружия.
      «Легионарии» наносили непрерывные удары по переправам. Правда, разрушить их оказалось трудным делом из-за небольших размеров целей и вражеского зенитного огня. Участники сражения подсчитали, что хорошо подготовленные германские пилоты затрачивали на разрушение каждой из переправ не менее 500 бомб. Итальянские и испанские летчики попадали в переправы еще реже, а работавшие круглые сутки республиканские саперы по многу раз восстанавливали разрушенное.
      Между тем республиканскую авиацию Рохо и Негрин приказали перенацелить на помощь Модесто с огромным опозданием, только на восьмой (!) день сражения – 2 августа. Одни фронтовики считали это грубейшим просчетом, другие – плодом предательства в военном министерстве.
      29-30 июля победоносно начавшееся наступление Армии Эбро было окончательно остановлено националистами. К Ягуэ прибыли резервы из Кастилии и Андалузии (в том числе навар-рские бригады), и силы сторон уравнялись. Уперешедших к обороне Солчаги и Кейпо ставка Франко забрала в пользу фронта на Эбро всю бронетехнику и часть артиллерии.
      Еще через несколько дней на стороне националистов было преимущество в живой силе и технике. На Эбро появились лучшие полевые командиры националистов – покорители Севера Алонсо Вега и Гарсиа Валино, штурмовавший Мадрид полковник Кастехон.
      6 августа Ягуэ развернул ответные атаки против республиканского плацдарма, пытаясь отсечь Модесто от переправ. Ударам пехоты и танков подвергся также вырвавшийся далеко на юг 5-й корпус. Отсечь всю Армию Эбро у националистов не получилось, но под их натиском Листер должен был отступить от Гандесы, которую он так и не взял. Теперь Рохо санкционировал ввод республиканских резервов. Однако, как и под Брунете, было уже слишком поздно.
      Пользуясь недееспособностью лучших дивизий националистов на Эбро, республиканцы генерала Эскобара по приказу Негрина контратаковали 12 августа в Эстремадуре и за четыре дня отобрали у противника почти половину территории, занятой Кей-по в июле. Ртутные рудники Альмадена (50% мировой добычи ртути) остались у Республики.
      Затем последовали местные успехи генерала Менендеса севернее Валенсии, атаки каталонцев у Лериды и Тремпа. Но Франко игнорировал эти разрозненные и несильные удары на отдаленных направлениях. Он лучше многих понимал, что уничтожение отборной вражеской армии важнее немедленного захвата рудников и что битва на Эбро становится решающим сражением войны.
      С середины августа армия Модесто находилась в глухой обороне. Националисты наращивали силы и технические средства и вели бесконечные фронтальные и фланговые атаки. 6 сентября Ягуэ развернул второе наступление, 1 октября – третье, 30 октября – четвертое.
      Особенно мучительными были многонедельные бои на измор у высот Гаэты и Сьерра-Пандольса. Сражение все более напоминало крупнейшие битвы Первой мировой войны – Верден, Сомму, Пашендель с их низкими темпами развития операций, колоссальным расходом боеприпасов и громадными человеческими потерями в траншейных боях.
      Многие пехотинцы обеих сторон глохли или сходили с ума от неумолчного грохота артиллерийских и авиационных ударов. Националисты сосредочили на Эбро не менее 750 орудий (в том числе шестидюймовых), 150 бронеединиц. Над плацдармом действовало около 500 германо-итальянских самолетов и около 100 республиканских.
      Тонны взрывчатки изменили даже рельеф окрестных гор. Но националисты топтались на месте или же продвигались поразительно медленно – в среднем по 300 метров в сутки. Гигантский перевес в силе огня давал им ничтожно малые плоды. «Красные» отвечали свирепыми приказами по войскам, расстрелами за самовольный отход, сильным пулеметным и гранатометным огнем, танковыми контратаками. Когда танков не стало, республиканцы оказались сильными противниками в штыковых и гранатных схватках.
      « Это самый страшный фронт из всех, которые я видел, – говорил ветеран войны Модесто в разгаре сражения в сентябре 1938 года. – На четырехкилометровом участке наступает сот ня танков и столько самолетов, сколько мне никогда еще не при ходилось видеть в воздухе».
      Позже выяснилось, что в атаках на Гаэту и Сьерру-Пандольс генерал Ягуэ применил на узком фронте 130 бронеединиц и 300 германо-итальянских самолетов, больше, чем насчитывалось тогда во всей республиканской армии. Атакам предшествовала кропотливая воздушная и войсковая разведка и многодневный массированный артиллерийский огонь. Однако республиканцы удержали высоты и в августе и в сентябре.
       «Ликвидировать красных, укрепившихся на правом берегу Эбро, нелегко. Мы имеем дело не с оравами дружинников, а с креп ко сколоченной и хорошо обученной армией», – писала в дни сражения италофашистская газета «Джорнале д’Италия».
      О борьбе в воздухе над долиной Эбро республиканский летчик Франсиско Тарасона рассказывал в послевоенных воспоминаниях:
      « Там, наверху, мы успевали только стрелять не целясь… Вра жеской авиации было так много, что мы не видели неба. Ее са молеты даже мешали друг другу. Некоторые из них дежурили над нашими аэродромами, чтобы добить нас при возвращении из полета – с пустыми баками и без патронов».
      Республиканское командование и Негрин требовали отстаивать постепенно сокращавшийся плацдарм южнее Эбро, рассчитывая на скорую общеевропейскую войну. Вероятность войны росла. Август – сентябрь 1938 года стали временем чехословацкого кризиса в международных отношениях. В четырех государствах прошли мобилизации и призыв запасных военных. В Бургосе опасались, что Гитлер и Муссолини должны будут сражаться с демократическими державами и оставят националистов без дальнейшей помощи.
      Опасения дальновидного Франко были вполне обоснованными. В конце августа готовившиеся к борьбе с Чехословакией, Францией и СССР Гитлер и Геринг известили правительство Франко об эмбарго на вывоз оружия и боеприпасов из Третьего рейха.
      По выкладкам германских и националистических штабистов, общеевропейский конфликт мог привести к крушению националистической Испании. Вступившая в войну Франция сразу атаковала бы Франко в Марокко и в Пиренеях, а Англия – на море. Озабоченный каудильо приказал спешно укреплять обе границы с Францией – в Европе и в Африке. На возведение укреплений было направлено 20 000 военнопленных.
      Но общеевропейский военно-политический кризис на пике международной напряженности закончился известным четырехсторонним Мюнхенским соглашением 29-30 сентября. Формально посвященное только судьбе Чехословакии, оно нанесло тяжкий психологический удар всем сторонникам сопротивления тоталитаризму, в том числе Республике. Войны не последовало. Международная напряженность пошла на спад. Две «великие демократии» отступили перед диктаторами, расплатившись территорией и интересами третьей страны.
      После Мюнхена в рядах испанских республиканцев стали неуклонно назревать деморализация и отчаяние, которые постепенно перерастали в паралич военного и политического руководства.
      Многие прежние поборники борьбы с Франко – от Асаньи до анархистов, от Агирре и Компаниса до Бестейро осудили в 1938 году военные усилия Республики и довольно открыто стали домогаться прекращения войны – в том числе ценой капитуляции. Часть социалистов даже перешла в оппозицию к продолжению войны. Сомнительными считались действия генштаба и его главы – Рохо, командования армий Центра во главе с Миахой и Матальяной.
      Внимательный наблюдатель событий, находившийся в Испании свыше двух лет, Пальмиро Тольятти считал мотором тайного сопротивления и открытого саботажа масонов, к которым относились многие партийные политики, провинциальные губернаторы, кадровые офицеры и дипломаты. Надгосударственные связи соединяли их с масонством Западной Европы, которое с 1931 года поддерживало Республику, а после Мюнхена взяло курс на ее ликвидацию.
      Тольятти в общей форме указал и еще на одну причину паралича власти – разложение и продажность партийно-профсоюзного и военного руководства. В секретном докладе он указывал на вовлеченность многих (включая коммунистов) в спекуляцию, вымогательства, разврат.
      Из других источников известно, что в 1938 году по Республике стали ходить слухи о имеющихся у ее руководителей «секретных счетах в швейцарских банках». Естественно, что нажившиеся на войне администраторы, военные и политики с ухудшением военной обстановки стремились к чему угодно, только не к продолжению военных действий.
      Косвенным подтверждением «мюнхенско-масонско-коррупци-онной» версии Тольятти служит следующее. Вплоть до сентября 1938 года армии Центра и Юга, несмотря на все трудности, оказывали помощь Каталонии операциями на трех фронтах. Наиболее настойчивы были Миаха и Матальяна в Эстремадуре, где активные бои шли с июня до сентября. Последнее наступление республиканцев на Эстремадурском фронте завершилось 15 сентября, на Теруэльском («пятое теруэльское сражение») – 21 сентября. Мюнхенская конференция Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье закрылась 30 сентября.
      После этого имевшие большие (свыше 200 000 человек) резервы армии Центра и Юга, несмотря на приказы из Барселоны, уже не проводили по собственной инициативе ни одной заметной наступательной операции. Два с половиной месяца, пока националисты уничтожали Армию Эбро, на фронтах Центральной Испании царило полное затишье. Свернул операции и республиканский флот, лишь изредка высылавший к Менорке небольшие отряды малых кораблей – эсминцев и торпедных катеров. Между тем как раз осенью 1938 года основное ядро флота снова было в строю – вышли из ремонта два крейсера, а националисты после гибели «Балеареса» и очередного выхода из строя «Серверы» действовали на море без прежнего напора.
      На флоте творились любопытные события. Пока его до весны 1938 года курировал Индалесио Прието, имевший репутацию антикоммуниста, офицеры-антикоммунисты находились под подозрением и, как правило, отправлялись в отставку. А при «союзнике коммунистов» и стороннике «войны до победы» Негрине они один за другим получали в морском министерстве свидетельства о благонадежности и возвращались на корабли.
      К 1939 году в высших слоях армии и флота преобладали личности, ориентировавшиеся на выход из войны. Нас теперь поражает, что многие из них в то же время поддерживали ровные отношения с Негрином, коммунистами и советскими офицерами. Нечто подобное наблюдалось и в политических кругах.
      Диктаторство коммунистов принесло закономерные плоды: военные и политики, открыто противившиеся Негрину и компартии (Асенсио Торрадо, Бестейро, Кирога, Ларго, Мангада, При-ето, Рикельме, Улибарри), лишились власти. Сохранили ее и даже повысили служебный статус лица, вовремя сделавшие выводы и не возражавшие премьер-министру и коммунистам – Буиса, Ка-садо, Компанис, Мартинес Баррио, Миаха, Посас, Рохо, Сарабия, Хираль, Эскобар.
      Многие исследователи позже обсуждали «феномен Рохо». Консервативный выходец из чиновно-офицерской среды, религиозный человек, Висенте Рохо в социально-политическом плане был неотличим от заядлых врагов Негрина, СССР и компартии – Асенсио, Кабреры, Рикельме, Убиеты. Но компартия искала (и находила!) способы сместить подобных лиц с важных постов, открыто шельмуя их «сомнительными», «подозрительными элементами», «вражескими агентами».
      Рохо же, никак не связанный с компартией, словно находился под ее покровительством. Он предлагал слишком замысловатые и трудноисполнимые планы операций, препятствовал созданию «бесполезных» по его мнению укрепленных поясов (ссылаясь на опыт гражданской войны в России и тем льстя советским офицерам!). Он закулисно боролся против интербригад, однако коммунисты и советские офицеры никогда не называли его «подозрительным» и не требовали снятия его с ключевого поста начальника генштаба.
      Напротив. Коммунистические газеты (даже «Правда»!) создавали Рохо рекламу. И первым рекламную кампанию в свое время начал недоверчивый по природе советский коммунист Кольцов.
      Тольятти позже писал: « Рохо всегда был загадкой. Но он умел с большим искусством культивировать отношения с компарти ей. Как ни странно, каждый раз перед какой-нибудь военной ка тастрофой Рохо делал шаг навстречу партии. Перед второй фазой Теруэля он заявил, что единственной партией, в которую он мог бы вступить, является коммунистическая. В 1938 году накануне фашистского наступления («весеннего сражения в Леванте». – С.Д.) его сын просил дать ему партбилет, а сам Рохо обращался к Негрину за разрешением вступить в компартию (Негрин ему отказал). В то же самое время он покрывал самые подозрительные элементы из всей армии – полковников Муэдру и Гаррихо, дезорганизовал генштаб… Во время боев в Леванте влияние Рохо было направлено в неверную сторону (неправиль ное размещение резервов, излишние перегруппировки, ввод войск мелкими пачками). Рохо несет прямую ответственность за про вал операций в Эстремадуре.
       Его прокоммунистические заявления кажутся на таком фоне по меньшей мере странными».
      С большинством выводов Тольятти приходится согласиться. Только по зрелом размышлении можно видеть, что странного тут мало, есть понятное и закономерное.
      Тоталитарная партия, ориентированная на монополизацию власти, притягивает к себе больше карьеристов и подхалимов, чем любая другая. Рохо быстрее других понял, что такое компартия и как лучше подойти к коммунистам. Таланты Рохо состояли в усидчивости, притворстве и лести, умении обхаживать коммунистических функционеров и журналистов. Клебер считал его лицемером, Тольятти – подлецом (правда, задним числом). Тем не менее за два года он превратился из майора в генерала и занял второй по значению пост в иерархии республиканской армии.
 
      Поучительна и карьера Сехисмундо Касадо. В противоположность принципиальным республиканцам Брандарису, Молеро, Ну-ньесу де Прадо, Сиснеросу он остался в республиканском лагере по стечению обстоятельств.
      В отличие от хорошо образованного говоруна Рохо выходец из простонародья Касадо был неотесан и неуклюж. Он не читал лекций и не писал военно-исторических трудов. На его счету не числилось побед, зато были две крупные неудачи – у Брунете и под Сарагоссой. В Брунетском сражении он грубо нарушил дисциплину – после сердечного приступа самовольно оставил корпус и уехал в глубокий тыл.
      Но Касадо установил хорошие связи сразу с двумя соперничавшими между собой политическими силами – сперва с ФАИ -НКТ, а затем с компартией. Этого хватило, чтобы болезненный и неудачливый командир, не пользовавшийся доверием солдат, из майора превратился в полковника и к 1939 году стал начальником штаба Армии Центра.
      Эмиль Клебер в конце 1937 года писал:
      « В начале войны республиканские органы имели подозрения, что Касадо связан с противником. Брат Касадо был арестован как активный фашист (националист. – С.Д.). Благодаря своим связям он остался работать в генштабе и окружил себя подо зрительными типами – якобы анархистами… Некоторые то варищи считают, что Касадо может быть приближен к ком партии. Я считаю ставку на Касадо опасной ошибкой со сторо ны наших товарищей».
      Герой Мадридского сражения Миаха к 1939 году пафосно именовался «главнокомандующим сил Центра и Юга на суше, на море и в воздухе» и жил прежней славой. В оперативные дела генерал с весны 1937 года почти не вмешивался, тайно пьянствовал и даже вызывал подозрения в наркомании. Его втихомолку прозвали «свадебным генералом».
      « Я командую только сушей, морем и воздухом, – ответил Миаха однажды советскому офицеру, старавшемуся что-то выяснить, – будьте добры обратиться к Негрину или к Матальяне».
      Миаха сыграл негативную роль во время «весеннего сражения в Леванте», срывая выделение резервов на помощь Восточному фронту. Но он заблаговременно вступил во все партии Народного фронта. И в результате ни одна их них не потребовала сместить неработоспособного «свадебного генерала» с поста главнокомандующего армиями Центра и Юга. Молчали и кичившиеся своей принципиальностью коммунисты.
      Вероятно, простонародное происхождение Касадо и Миахи плюс их скомпрометированность (Миаха был разбит в Андалу-зии, Касадо имел порочащие его связи) заставляли коммунистов думать, что подобных личностей легко держать в руках и направлять…
      Зато преданные «войне до победы» военные деятели – Ас-канио, Брандарис, Галан, Кампесино, Клебер, Рекальде, Сиутат, Фонтана, Эстрада так и застряли в средних чинах на уровне майора или подполковника. Никому из них не было суждено стать командиром корпуса, тем более – армии. Асканио, Галану, Кам-песино, Рекальде, Сиутату не помогла при этом их принадлежность к компартии, Брандарису и Эстраде – к социалистической партии. Генерала Энкомиенду отстранили от дел, переведя в разгаре войны на безвластный тыловой пост. Немногим лучше была участь Хуана Модесто, которому доверили армию, когда война была, в сущности, проиграна. Энрике Листеру, чья преданность «войне до победы» не вызывала сомнений, одно время грозил военный суд.
      Разложение вооруженных сил, вызванное длительным бездействием, превращалось из следствия в причину дальнейшего военного паралича Республики. К 1939 году на Андалузском и Центральном фронтах, а также во флоте большинство солдат и матросов уже откровенно не собиралось сражаться при потворстве многих командиров и гражданских властей.
      Зато националисты были воодушевлены и нацелены на борьбу, несмотря на то что у непримиримого каудильо тоже были внутриполитические трудности – интриги Аранды, Кейпо, отдельных групп фалангистов, пользовавшихся усталостью населения на третьем году затяжной войны. Некоторые из них стали допускать возможность компромисса с «красными» ради скорейшего избавления Испании от германо-итальянских союзников. Сложно развивались и отношения каудильо с фюрером и дуче.
 
      Летом 1938 года хорошо осведомленный фон Шторер доносил в Берлин о настроениях в высших слоях националистической Испании:
      « Раздаются голоса, требующие окончания войны… В став ке происходят бурные разбирательства между Франко и неко торыми генералами, не выполняющими должным образом его приказов о наступлении… Выражают недовольство руковод ством войной, которая развивается медленно, нанося Испании большой ущерб… Требуют найти такую формулу, которая по ложила бы конец военным действиям».
      Озабоченность судьбой страны, самоистреблением нации приняла форму требований национального примирения.
      Франко недаром считал 1938 год, принесший националистам большие военные победы, «самым трудным военным годом».
      Однако в миллионной армии националистов не было сопротивления и саботажа, и она оставалась опорой диктатора. Несмотря на общую усталость от гражданской войны, недовольство многих личностью высокомерного, коварного и отчужденного от публики каудильо и его образом действий, приказы Франко и его штаба по-прежнему выполнялись. Пресыщение войной в националистической Испании, как правило, не переходило в систематическое сопротивление органам власти.
      При переходе же кем-либо этой грани каудильо и его ближайшее окружение (Варела, Кинделан, Мильян, Понте, Саликет, Хиль Юсте) действовали оперативно и безжалостно. Открытых оппозиционеров тут же объявляли заговорщиками и отправляли в трибуналы.
      Осенью 1938 года такая участь постигла свыше 1000 активистов Фаланги. Трибуналы без весомых доказательств обвинили их в умысле против каудильо и в намерении помириться с «красными». Смертных приговоров не последовало, однако же все обвиняемые, подобно Эдилье и его двадцати соратникам, оказались за решеткой.
      (Попутно отметим, что масонские ложи в националистической Испании были запрещены, а пребывание в них приравнивалось к тяжкому уголовному преступлению…)
      Положение в Республике осенью 1938 года было иным. Личность приветливого и общительного Негрина не вызывала нареканий, но продолжение им войны и его зависимость от СССР и компартии стали объектом растущих нападок и причиной все большего неповиновения правительству на местах и в среднем звене аппарата.
      Победивший ранее Ларго, Асанью, Компаниса и Прието, премьер-министр не мог не чувствовать, что теперь власть стала ускользать из его рук. Нахождение правительства в течение целого года вдали от основной территории Республики – в нелюбимой испанцами полуокруженной Каталонии укрепляло влияние и позиции его противников.
      Пытаясь в очередной раз нащупать путь к почетному миру, Хуан Негрин в октябре 1938 года договорился с СССР и лондонским Комитетом невмешательства о роспуске созданных Коминтерном интернациональных бригад.
      Через интербригады, по подсчетам националистов, за два года прошло до 125 000 иностранных граждан. Их существование вызывало раздражение многих испанцев по обе стороны фронта. Ранее покровительствовавшее Коминтерну и интербригадовцам руководство СССР к 1938 году охладело к обеим организациям, усматривая в них гнездо шпионажа.
      К осени 1938 года военная ценность бригад была небольшой, и ими можно было пожертвовать. После тяжких фронтовых потерь и дезертирства в интернациональных бригадах оставалось не более 10 000 человек, многие из которых были ранены, больны или разочаровались в Республике и так или иначе собирались ехать на родину.
      28 октября 1938 года после прощального парада интербрига-довцев в Барселоне бригады официально перестали существовать. Вместе с большинством их бойцов Испанию покинул и «альба-сетский мясник» Марти. В обмен на упразднение интернациональных бригад Комитет невмешательства добился согласия Италии на эвакуацию из Испании такого же количества итальянских добровольцев. С ними отбыл и генерал Берти.
      Однако правительство националистической Испании по-прежнему не искало мира по соглашению. Речь Негрина по Мадридскому радио 2 октября, когда он открыто говорил о необходимости понимания и мира между испанцами, его осуждение «иностранного вмешательства» и роспуск интербригад не произвели впечатления в Бургосе. Та же участь постигла обнародованное 2 декабря предложение Негрина растворить все партии и профцентры Республики в новой организации – Национальном фронте.
      В сущности, Негрин собирался упразднить ненавистный националистам Народный фронт, компартию и даже собственную партию. Предложение вызвало некоторый интерес у отдельных групп фалангистов, но не у верховного вождя националистической Испании. Франко видел в инициативе Негрина только судорожные маневры стороны, загнанной в угол и обреченной на поражение.
      К октябрю хорошо вооруженные националисты овладели половиной плацдарма, утраченного ими ранее за пять дней, и воздушными налетами уничтожили почти все неприятельские переправы. Они наращивали наступательные усилия. Армия Модесто мало что могла им противопоставить. Она расстреляла последние боеприпасы и была физически истощена. Из прежних 60 артиллерийских батарей уцелело только шесть. Наступил холод. В ноябре в долине Эбро выпал снег.
      Правительство Негрина долго не санкционировало отступления с плацдарма. Оно надеялось истощить врага и склонить его к переговорам. Оборона плацдарма южнее Эбро давала Республике иллюзию если не грядущей победы, то хотя бы военного равновесия. Но надежды не были подкреплены трезвым оперативным расчетом. Силы республиканцев иссякали быстрее, чем силы националистов.