А это были материалы, касавшиеся политической и военной сфер, а также непосредственных операций самой службы. Благодаря этому Советы ухитрялись вовремя принять соответствующие меры и обезвредить задействованную агентуру. На практике благодаря его информации в руки противника попадали его же соотечественники. Конечно, в отдельных случаях русские воздерживались от прямых действий, чтобы у англичан не возникло подозрение об утечке информации. В моей книге «Искусство шпионажа» я отмечал:

«Случай с британскими чиновниками Берджессом25 и Маклином26, бежавшими в 1951 году в Советский Союз, рассматривался общественностью как дезертирство. На самом же деле все обстояло не совсем так: они не были обычными перебежчиками. Их бегство объяснялось тем, что Гарольд (Ким) Филби27 вовремя предупредил: британская служба безопасности сидит, как говорится, у них на пятках. Занимая довольно высокие должности в британском министерстве иностранных дел, они в течение ряда лет являлись сотрудниками советской разведки. Все трое, будучи студентами Кембриджа, симпатизировали коммунизму еще в 30-х годах. В начале 50-х годов они стали сотрудниками британского посольства в Вашингтоне».

Шпионская деятельность Филби была раскрыта в 1963 году вскоре после того, как ему удалось скрыться за «железным занавесом». Следует иметь в виду, что он не был безродным иностранцем (как многие шпионы) или аутсайдером. Он не подвергался преследованиям, ему никто не ставил ловушек и не завлекал в финансовую западню. Он относился в родной стране к высшим кругам среднего сословия, и перед ним были открыты все двери. По различным причинам, которые легко перечислить, но трудно понять, он превратил шпионаж: в главное дело своей жизни. Стоит, пожалуй, отдельно отметить его небывалую тягу к приключениям и высокое чувство собственного достоинства. Насколько его действия зависели от идеологических соображений, сказать трудно. Думаю, однако, что идеология, как это часто утверждается, все же не оказывала на него столь уж значительную роль. Скорее всего, это была и неудовлетворенность собственным происхождением, и сложная и глубоко скрытая враждебность ко всему тому, что вызывало стихийную лояльность у обычных людей.

Он казался робким, даже подвыпив, и заикался, когда был трезв. Выглядел несколько меланхолично, но очаровательно. Мужчины хорошо с ним ладили, женщин же так и подмывало проявлять о нем заботу. Звали его Гарольд Адриан Рассел Филби, но все называли Кимом. Прозвище это он получил как напоминание о детских годах, проведенных по-киплинговски в Индии.

Ким был корреспондентом по Ближнему Востоку в двух еженедельных газетах – «Обсервер» («Обозреватель») и «Экономист». Я встретился с ним впервые в 1958 году, вскоре после прибытия в Бейрут на должность пресс-атташе американского посольства. Мне нравилось наблюдать за ним на званых вечерах. В помещение, набитое шумно разговаривавшими дипломатами, зарубежными корреспондентами и арабскими интеллигентами, он обычно входил несколько нерешительно и задумчиво, оглядываясь, как человек, не туда попавший. Если он проходил мимо меня, произнося: «Алло, старик», я чувствовал исходивший от него запах гвоздик и мятного ликера и прикидывал, когда же это он сегодня пропустил первую рюмочку.

Вечером 23 января 1963 года Ким Филби был приглашен вместе с женой Элеонорой на званый ужин, который устраивал советник британского посла в Бейруте Хью Гленсерн Балфор-Поль для английских и американских друзей, интересовавшихся археологией. Элеонора появилась одна, объяснив, что муж позвонил ей и сказал, что придет попозже.

Она почти ничего не ела и становилась все беспокойнее из-за отсутствия супруга. В конце концов она ушла, явно расстроенная, хотя должна была бы привыкнуть к тому, что, как журналист, Ким мог иногда и не появляться вовремя в обусловленном месте. Она поехала на квартиру на улице Кантари и ожидала его до глубокой ночи. Несколько раз, как потом рассказывала, начинала тревожно метаться по квартире, чувствуя, «что с ним произошло что-то ужасное».

Охотился ли он за какой-то сенсационной историей? Ким никогда ей ничего не говорил о своей работе. В последние недели он был очень занят. Его настроение колебалось от подавленности до почти истеричного удовлетворения, и пил он больше обычного.

Утром она позвонила хорошему их знакомому, американскому коммерсанту, имевшему связи с бейрутскими властями.

– Ты должен помочь мне найти Кима, – попросила она.

Американец сразу же обратился к начальнику ливанской секретной полиции, полковнику Тевфику Джалбуту, которому имя Филби было хорошо известно.

На следующий день Элеонора позвонила американцу и в британское посольство и попросила прекратить поиски Кима, так как обнаружила в гостинице «Нормандия», куда обычно поступала ее почта, письмо от мужа, в котором он сообщал, что в связи с новым заданием выехал в срочную поездку по Среднему Востоку. Так что все в порядке.

Но было ли действительно все в порядке? Она с удивлением заметила, что его зубная щетка, бритвенный прибор и кое-что еще из личных вещей лежали на обычном месте. Нашел же он возможность написать ей письмо на пишущей машинке и в то же время уехал в чем был, не взяв с собой самого необходимого. К тому же полковник передал ей, что официальных данных об отъезде Кима из Ливана, как это обычно делается, нет. Случай многим знакомым Элеоноры показался загадочным.

3 марта, более чем через месяц после исчезновения Филби, в «Обсервер» появилась заметка, что в министерство иностранных дел в Лондоне поступила просьба подключиться к поискам Кима. К этому времени поползли уже различные слухи: Филби находится в Каире; Филби сражается на стороне саудовских войск против повстанцев в Йемене; Филби похищен британской секретной службой; Филби взят в качестве заложника ЦРУ28 ; Филби совершил самоубийство.

Прошелестел и такой будто бы невероятный слушок – мол, Филби бежал в Советский Союз и в ближайшее-де время ожидается грандиозный скандал. Ведь Филби не просто один из иностранных корреспондентов, он длительное время занимал руководящие посты в британской секретной службе, был первым секретарем британского посольства в Вашингтоне. В 1955 году один из депутатов палаты общин – некий полковник Липтон – даже назвал его «третьим человеком» в деле Берджесса-Маклина, якобы своевременно их предупредившим, что и позволило дипломатам избежать ареста и скрыться за «железным занавесом».

В начале марта на Элеонору Филби обрушилась целая свора репортеров английских бульварных газет – любопытных, бессердечных, не знавших жалости.

– Ким находится в поездке по Ближнему Востоку, собирая материал для репортажа, – отвечала она на град вопросов.

– А почему об этом ничего неизвестно в его газете?

– Оставьте меня, пожалуйста, в покое.

Она действовала в соответствии с инструкциями Кима, написанными в основном от руки и посланными из различных городов Ближнего Востока, в которых он обещал скоро к ней возвратиться. Хотя она и не могла убедительно объяснить поведение своего мужа, однако резко возражала против предположений, будто бы эти письма шли с другой стороны «железного занавеса».

– Я в это не верю, – твердо заявляла она. – Это не может быть. Ким находится в поездке.

В апреле она получила еще одно письмо от Кима, в котором содержалась обстоятельная «инструкция»:

1. Она должна заказать на определенное число авиабилеты в Лондон (для себя и обоих детей) в английской авиакомпании, и причем так, чтобы об этом узнало как можно больше людей.

2. Ей следует, не привлекая ничьего внимания, сходить в чешскую авиакомпанию в Бейруте, где для нее забронированы авиабилеты.

3. Чешский самолет в Прагу будет вылетать из Бейрута примерно в то же время, что и самолет в Лондон. Ей надо будет смешаться с пассажирами чешского самолета и пройти на посадку. Как только она вместе с детьми окажется в самолете, ей будет сообщено окончательное место назначения.

4. Ей будет указано также, каким образом она встретится с Кимом. Для этого необходимо поставить на окно в кухне определенный цветок, когда в доме не будет посторонних, после чего к ней зайдет «надежный связник», который и расскажет ей обо всем.

Было вполне очевидно, что Кимом владела единственная мысль – быть снова вместе с Элеонорой. Она тоже этого желала, однако странное письмо наводило на мысль, что он, возможно, действительно находится за «железным занавесом». Поэтому она эти инструкции не выполнила. Разрываясь между чувством любви к своему мужу и подозрением, что он, вероятно, перебежал на другую сторону, она провела мучительную неделю.

В отчаянии Элеонора в конце концов решила разузнать, что же все-таки произошло с Кимом. Она поставила обусловленный цветочный горшок на кухонное окно, налила себе виски с содовой и уселась, закурив сигарету, надеясь на обусловленное появление связника.

Не прошло и часа, как у входной двери раздался звонок. Открыв дверь, она увидела коренастого молодого парня с редкими белокурыми волосами. Прислонившись к косяку двери, он произнес с заметным славянским акцентом:

– Вы хотели со мной поговорить, миссис Филби?

Визитер оказался сотрудником советского посольства.

Элеонора поняла, что ее муж находится все-таки в Советском Союзе. Как это могло произойти? Что могло побудить Кима Филби – сына известного отца, привилегированного студента Вестминстера и Кембриджа, лично награжденного королем Георгом VI военным орденом – переметнуться в стан врагов своей страны? Ответы на этот вопрос, прозвучавшие из различных компетентных источников, в том числе и из западных секретных служб, были парадоксальными.

Ким Филби являлся типичным представителем поколения, выросшего в условиях жестокого и запутанного революцией и войной мира. Он был глубоко порядочным, но сентиментальным человеком, мечтавшим стать героем.

Родился он в 1912 году в Амбале в Индии в семье тогдашнего правительственного чиновника Гарри Джона Бриджера Филби, ставшего впоследствии лучшим знатоком арабского мира, как отмечал Т.Е. Лоуренс. Когда мальчик не достиг еще десяти лет, отец побывал последовательно министром внутренних дел Месопотамии (нынешнего Ирака), советником Черчилля и британским генеральным полномочным представителем в Трансиордании (нынешней Иордании), советником короля Ибн-Сауда и не только познакомился, но и изучил громадную, малоисследованную Аравию. Он постоянно носил развевающуюся арабскую одежду и был известен среди мусульман как Акула Абдулла.

Однако Джон Филби был не только неутомимым исследователем, но и непомерным эгоистом. Он, усердствуя в воспитании, по сути, постоянно терроризировал Кима, так что его заикание, вполне возможно, было вызвано страхом перед домашним деспотом. Все это усугублялось еще и своеобразными взглядами отца, который не скрывал резко критического отношения к британской бюрократии и английской политике на Среднем Востоке. За его громкие высказывания против военных планов и намерений союзников он был в 1940 году даже упрятан за решетку. Отсюда, несомненно, можно вывести и унаследованное Кимом от отца отрицательное отношение ко всему английскому.

В 1931 году Ким поступил на учебу в кембриджский колледж Тринити. Нынешнему американцу трудно представить себе, сколь глубокой была антипатия английской интеллигенции к порядкам, царившим в то время в Англии. Антипатриотизм был не только терпимым, а даже считался своеобразным шиком. Марксизм же являлся далеко не салонным учением, и членство в коммунистической партии рассматривалось в обществе как достоинство.

Секретными службами высказывается мнение, что Ким был вовлечен в коммунистическую партию еще в годы учебы в колледже Тринити, но получил указание об этом не распространяться. Нам не ведомы подробности вступления его в компартию, но обстановка, царившая в тот период времени, хорошо известна. Двое из его соучеников – Дональд Маклин и Гай Берджесс – стали убежденными марксистами. С Маклином Ким не был близок, но дружил с Берджессом, считавшимся подающим большие надежды историком и вообще одним из наиболее одаренных учеников колледжа. К тому же он обладал способностью оказывать почти магическое влияние на тех, кто с ним соприкасался, хорошо владея искусством саркастических сравнений и едких эпиграмм. Вместе с тем он был большим любителем выпить, погулять, занимался гомосексуализмом. В карманах он всегда таскал чеснок, который постоянно жевал. Высказывалось даже предположение, что он употреблял наркотики.

Скорее всего, именно этот романтический «герой» и вовлек Кима в коммунистическую партию, что оказало огромное влияние на всю его дальнейшую жизнь.

В 1933 году Филби сдал выпускной экзамен в колледже, стал журналистом, женился и много ездил по Европе. В первых его газетных статьях нет ни малейшего намека на просоветскую ориентацию, скорее наоборот. Но его первая жена Лиза, жизнерадостная полноватая полячка, была ярой коммунисткой. В 1936 году, когда в Испании началась гражданская война, они жили в Париже и открыли в своем доме вербовочное бюро в помощь республике. Специалисты западных спецслужб предполагают, что именно тогда Ким был завербован советской разведкой и, отправившись корреспондентом респектабельной «Тайме» к Франко, вел там шпионаж в пользу республиканцев. Сообщения его носили нейтральный характер, хотя он и предсказал победу Франко. В 1938 году он развелся с Лизой, которая живет ныне за «железным занавесом» и вышла замуж за какого-то коммунистического деятеля.

С началом Второй мировой войны Филби хотел пойти в армию, но из-за заикания его не приняли в офицерскую школу. Тогда с помощью друзей он поступил в МИ-6 (военную разведку)29 и попал в управление, занимавшееся вопросами шпионажа и контршпионажа за рубежом. Перед этим он, естественно, порвал все официальные связи с коммунистами, а также людьми, с которыми сталкивался во время гражданской войны в Испании. В тот период русские были нашими союзниками, потому любая форма антифашистской деятельности рассматривалась как патриотическая и не могла вменяться ему в вину. В управлении «Д» МИ-6 он стал заниматься английскими агентами-двойниками, выявлением вражеской агентуры и снабжением Советов дезинформацией. Очень скоро он стал считаться одним из лучших сотрудников управления.

Британские власти придерживаются мнения, что Филби уже во время войны был советским агентом и снабжал русских секретными сведениями. Что он им передал, когда, сколько – никто точно не знает. Он официально поддерживал контакты с русской секретной службой, и это никакого подозрения ни у кого не вызывало. После окончания войны его даже наградили орденом Британской империи.

Звезда Кима продолжала восходить. Целый ряд известных личностей поговаривали о том, что в один прекрасный день он станет шефом британской секретной службы. Существуют доказательства, что и Советы на то рассчитывали в отдаленной перспективе. В 1947 году его направили первым секретарем британского посольства в Стамбул. Находясь на дипломатической службе, он на самом деле возглавлял британскую разведку на юго-западном фланге Советского Союза. 1949 год, Вашингтон, тоже должность первого секретаря посольства, его задача – поддерживать связь с американскими службами безопасности. Он имел контакты, в частности с госдепартаментом, военным министерством и ЦРУ. Некоторые американцы утверждают, что он и тогда передавал русским секретную информацию, другие же возражают, аргументируя свои доводы тем, что русские, мол, его не задействовали, чтобы не засветить и не испортить блестящую карьеру.

В августе 1950 года на его горизонте вновь появился Гай Берджесс, приехавший в Вашингтон в качестве второго секретаря британского посольства. Дружба их возобновилась, и вскоре они стали частенько появляться вместе на званых вечерах в Джорджтауне, в обществе, уделяя достойное внимание шотландскому виски. Берджесс даже переселился к Филби, устраивая беспорядок в доме, что, естественно, выводило из состояния душевного покоя его жену.

Со временем поведение Берджесса стало принимать все более истеричный характер. Будучи убежденным, что американцы готовятся развязать третью мировую войну, он стал не только говорить об этом в обществе, но и писать в своих донесениях. (Как ни странно, но Филби никогда не разделял антиамериканизм друга.) Более того, Берджесс неоднократно попадал в неприличные истории: его спор с одним известным газетным комментатором едва не закончился дракой, трижды его штрафовали за лихаческое превышение скорости, наконец, вместе со скандально известным местным гомосексуалистом он попал в автоаварию. Это переполнило чашу терпения британского посла сэра Оливера Франка, попросившего Уайтхолл отозвать Берджесса. Незадолго до его отъезда Филби благодаря своим контактам с американскими спецслужбами узнал, что ФБР подозревает Берджесса и Маклина в шпионской деятельности в пользу Советского Союза. Он сразу же известил об этом друга, и тот в апреле 1951 года, не испросив разрешения посла, вылетел в Англию, где предупредил Маклина. Из-за перегруженности работой и недостатка персонала слежка за ними почти не осуществлялась, так что через несколько недель обоим удалось благополучно бежать в Россию.

Филби крепко взяли в оборот, дабы выяснить его причастность к этому происшествию. Но он поклялся, что сделал только то, что и любой бы другой на его месте, и рассказал, что будто бы Берджесс вошел к нему в кабинет, когда он просматривал информацию из ФБР, в которой нередко встречались довольно глупые утверждения. Вот и на этот раз он вычитал там нечто удивительное, поэтому непроизвольно выпалил:

– Ты можешь себе представить, какую чепуху мелют в ФБР? Они утверждают, что ты – советский шпион!

Филби добавил, что Берджесс воспринял это известие совершенно спокойно и громко рассмеялся, но в тот же день покинул посольство. Когда Филби возвратился вечером домой, то застал там только беспорядок: Берджесс исчез. Только тогда ему, Филби, пришло» в голову: а не является ли Берджесс в действительности агентом? Об исчезновении друга и собственной болтливости он тут же доложил послу.

Почему Филби поставил на карту свое положение в британской разведке и даже возможность стать ее шефом, признавшись, что предупредил Берджесса? Да у него просто не было другого выбора. Ведь он был единственным сотрудником посольства, который мог знакомиться с информацией ФБР30. Он посчитал, что его чистосердечному объяснению поверят, и оказался прав. Британское посольство даже встало на его защиту, высказав мнение, что любой истинный джентльмен поступил бы точно таким же образом по отношению к старому товарищу по колледжу.

Однако ФБР и ЦРУ разъярились.

– Филби должен быть немедленно убран, или мы прекратим сотрудничество с вашей секретной службой, – пригрозил генерал Вальтер Беделл Смит, тогдашний директор ЦРУ.

Поскольку в деле исследования атомной энергии американцы ушли далеко вперед, англичане серьезно отнеслись к их угрозе. В июне 1951 года Филби был отозван из США и уволен.

В течение целого года Филби очень скромно жил со своей второй женой и пятью детьми в доме матери в Кенсингтоне. Его единственным заработком было выполнение небольших поручений, которые ему время от времени подбрасывали друзья. Пытался он браться и за литературную поденную работу, написав однажды историю о семейных привидениях.

Многие англичане считали, что по отношению к Филби проявлена величайшая несправедливость и что он оказался жертвой антикоммунизма Маккарти. В британской же службе безопасности снова и снова проверяли его прошлое. Его контакты с русскими во время войны вызвали подозрение, хотя в то время это было довольно обычным явлением. Да и случай с Берджессом просто так сбросить со счетов было нельзя.

Пока Филби жил в уединении, в секретной службе был разработан план – попытаться использовать его в своих целях.

Шпионаж по сути дела является преступлением. Человек может быть в курсе каких-то секретов – то ли по работе, то ли по каким-либо причинам, но, когда он передает их кому-то другому, тут он преступает закон. Раскрыть злонамеренность отнюдь непросто, хотя для этого и имеется много различных специальных приемов и методов. В контрразведке, например, довольно часто используется такой трюк, как возможность подозреваемому раскрыться самому. И делается это ненавязчиво и вроде бы безобидно. В случае, если хитрость удается, через агента стараются раскрыть всю цепь, в которой он является небольшим звеном, так как контрразведку интересует не столько он, сколько вся агентурная сеть.

С учетом этих соображений было решено вернуть Филби на престижную работу, взяв под постоянный контроль и направив туда, где он мог бы оказаться полезным для Советов, скажем, в арабские страны. Там Филби мог использовать престиж своего отца, закрепить собственную репутацию эксперта по проблемам Ближнего Востока, получив свободу передвижения. В нейтральной атмосфере арабских стран контрразведке будет нетрудно выяснить, что же было у него на уме, разоблачить и получить доступ к советской агентурной сети в арабском мире.

Для претворения в жизнь этого плана МИ-531 потребовалось время. С момента его увольнения со службы и до появления на Востоке прошло более пяти лет. И все же нельзя было торопиться, нельзя было вызвать у него подозрения, что им манипулируют. Между МИ-5 и МИ-6 даже разгорелся спор, там как прежние начальники хотели все-таки присматривать за ним в Англии. К тому же следовало все устроить так, чтобы он попал на Ближний Восток частным порядком – через какую-нибудь фирму. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы он почувствовал, что его пытаются использовать как приманку.

В качестве заключительного аккорда всей этой многоходовой комбинации послужило выступление в палате общин тогдашнего министра иностранных дел Гарольда Макмиллана 7 ноября 1955 года, послужившее отповедью заявлению полковника Маркуса Липтона, о чем мы упоминали выше:

– Реально не имеется каких-либо доказательств, что Филби несет ответственность за предупреждение Берджесса и Маклина. Во время своей работы на государственной службе он всегда выполнял свои обязанности умело и с большой ответственностью. У меня нет поэтому никаких оснований говорить о том, что мистер Филби совершил предательство по отношению к своей стране и что он был так называемым «третьим человеком» в этой истории.

На самом деле Макмиллан прекрасно знал о подозрениях и обвинениях, выдвигавшихся против Филби, но выступил по просьбе контрразведки, предварительно проконсультировавшись с лидерами оппозиции. Через несколько дней полковник Липтон снял свое обвинение в отношении Филби, так что МИ-5 получила свободу действий.

Весной следующего года один из сотрудников министерства иностранных дел по указанию МИ-5 объявился у издателя «Обсервер» и попросил его взять Филби на работу в качестве корреспондента по Ближнему Востоку. Поскольку подозрение с Филби окончательно снято еще не было, издательство могло бы оказать патриотическую услугу секретной службе, помогая снять с него обвинения как с жертвы маккартизма. И издательство дало свое согласие. Следует сказать, что Филби и сам незадолго до этого обращался в «Обсервер» с просьбой принять его на работу. Да и назначение его в район, хорошо ему знакомый, выглядело вполне обоснованно. В сентябре 1956 года, в самый разгар суэцкого кризиса, Филби отправился в Бейрут.

Вскоре после его прибытия один из английских чиновников сообщил по секрету нескольким авторитетным соотечественникам и американцам об имеющемся подозрении в отношении связей Филби с коммунистами и попросил их информировать о любых его контактах подобного рода. Таким образом Филби с первых же шагов на арабской территории оказался под «негласным наблюдением». Одним из следствий этого обстоятельства явилось то, что его стали часто приглашать на различные званые вечера. Однако ни его поведение, ни специальные проверки ничего не давали.

Одним из американцев, которые должны были «осуществлять наблюдение» за Филби, был корреспондент «Нью-Йорк тайме» Сем Поп Брюер, часто встречавшийся с Кимом в 1957-1958 годах. В конце концов он, как, впрочем, и другие «наблюдатели», пришел к выводу, что тот был абсолютно безобидным человеком. Филби никогда не пытался сталкивать лбами англичан с американцами, хотя такие возможности у него были. Не проявлял он никакого любопытства ни к чему во время своих посещений британского посольства и не бросался на наживку, которую ему хитро подсовывали.

По прибытии в Бейрут Филби попытался было ограничить употребление спиртного, но вскоре возвратился к прежним привычкам и стал вести образ жизни, никак не увязывавшийся с деятельностью шпиона.

– Если он работает на русских, то от него мало толку, – дал свою оценку один из западных чиновников.

– Если он – советский агент, то желательно, чтобы таких было у них побольше, – высказался другой после того, как на одном из вечеров Ким, слегка перебрав, ущипнул жену французского посла за мягкое место.

С женщинами Филби в это время почти не встречался. Единственная любовная связь у него была с Элеонорой – женой его друга Сема Брюера. Это не был заурядный секс, так как она не слыла Афродитой, да и возраст подходил к сорока, как и Киму. Эту троицу часто видели в обществе вместе, а Ким в качестве друга постоянно наведывался к ним в гости. Как-то весенним утром 1958 года, по рассказам общих друзей, они сидели, как обычно, втроем за чашечкой кофе на террасе гостиницы «Святого Георга» (Элеонора привычно ссорилась с мужем), как вдруг Ким откашлялся и, явно нервничая, произнес:

– Элеонора, надо с-сказать с-сейчас.

– Что это вы хотите сказать? – поинтересовался Брюер.

– Элео-нора и я-я хотим по-о-жениться.

– Ты хочешь сказать, что просишь руки моей жены?

– Да-да, что-то в э-том ро-де.

Элеонора вылетела в Мехико, чтобы оформить развод, Брюера вскоре отозвали в Нью-Йорк, а Филби остался в Ливане, чтобы освещать начавшуюся гражданскую войну.

Сразу же после бракосочетания Ким с Элеонорой стали принимать приглашения бейрутского высшего общества и принимать гостей у себя. Это были уважаемые люди – востоковеды, иностранные корреспонденты, профессора и дипломаты. На вечеринках разговоры велись в основном по-английски, иногда по-французски, редко по-арабски, даже на встречах с арабами, и носили примерно такой же характер, как, скажем, в салонах Парижа, – глубокий и поверхностный одновременно. Я часто встречался с ним в это время, испытывая, как и большинство его друзей, смесь зависти и озабоченности. Устроив вечеринку у себя дома, я попытался как-то познакомить его с двумя советскими атташе. Ким возмущенно отпрянул, воскликнув:

– Только не это! Я не х-хочу иметь с ру-сскими ника-ких дел.

Такое его поведение сильно меня удивило, да и стоявших поблизости тоже, но потом я даже не вспоминал об этом эпизоде. Теперь же мне кажется, что в ту минуту он отказывался от своего прошлого слишком уж драматично. Пожалуй, больше дезориентировал бы окружающих просто краткий обмен приветствиями, раскланялись суховато – и разошлись в разные стороны.

Ранней осенью 1962 года у лиц имевших к этому делу причастность, сложилось впечатление: если Филби и был русским агентом, то не занимался активно шпионской деятельностью, очень редко встречаясь с нужными людьми. Однако примерно в это же время произошло нечто, несколько изменившее обстановку.

Филби попытался завербовать, якобы от имени британской секретной службы, одного видного арабского политика, с которым был в дружеских отношениях, сказав тому, что он мог бы «в определенной степени» быть полезным правительству ее королевского величества. Араб вроде бы после некоторых колебаний согласился, но запросил весьма приличное вознаграждение. Нужно же было такому случиться, что этот политик уже долгое время работал на британскую разведку.

Когда он сообщил о происшедшем своему «руководителю», секретная служба пришла к выводу: Филби мог вербовать агентов для Советов, говоря, что они будут работать на англичан. Исходя и этой предпосылки, многочисленные его поездки в Сирию, Иорданию и другие арабские страны, его глубокие познания нефтяной проблемы и своеобразные контакты с саудовскими роялистами и их противниками стали выглядеть в ином свете.

Было принято решение не выпускать Филби из виду. Вследствие нехватки собственного персонала и вообще чрезмерной загруженности неотложными делами, руководство секретной службы обратилось за помощью к полковнику Джалбуту.

Полковник был отличным служакой и опытным контрразведчиком. Как и большинство крупных арабских городов, Бейрут был настоящими Эльдорадо для разведок. Не обладая техническими средствами ФБР и Скотленд-Ярда, он тем не менее хорошо изучил тончайшие методы и приемы различных секретных служб. Поэтому, наблюдая за Филби, он еще прошлым летом внес его в список подозрительных лиц.

Плотная слежка за Филби вскоре принесла чрезвычайно важные результаты. Ливанская «наружка» установила, что Ким вел двойную жизнь, постоянно пытаясь оторваться от преследователей и появляясь в самых неожиданных местах, где встречался с весьма темными личностями.

В частности, было также установлено, что он ночью выходил на террасу своего дома, смотрел на часы, стоял неподвижно несколько минут, опять смотрел на часы и начинал подавать сигналы каким-то темным предметом.

Агент наружного наблюдения, вооружившись специальными поляроидными очками, убедился, что Филби кому-то сигнализировал «черным светом».

Надо было выяснить, кому же передавал Филби свою информацию. Дом, в котором проживал Ким, стоял на возвышенности и мог быть виден буквально из тысячи окон,, не говоря уже о кораблях в гавани. После некоторых усилий ливанской секретной полиции все же удалось установить, что эту информацию принимал небольшого росточка неопрятный армянин, передававший ее дальше.

Хотя армянин и смог повторить тарабарщину некоторых сообщений, он не имел ни малейшего представления, что они означали. Следует отметить, что ни ливанцам, ни британским специалистам расшифровать их так и не удалось. Англичане попросили подержать армянина некоторое время под арестом, чтобы вынудить Филби пойти на прямой контакт с нужными ему людьми для восстановления связи. И их план удался. Оставаясь в течение целого месяца в изоляции, Ким был вынужден нарушить основной закон шпионажа и выйти на связь со своими руководителями.